Когда они дошли до вершины склона, в хвосте колонны раздались крики:

— Остановитесь!.. Ради Бога, остановитесь!

На сей раз Жербер обернулся, и все остальные тоже. Путаясь в рясах, задыхаясь, размахивая руками и крича, догоняли колонну монахи.

— Что такое? прошептал Колен с недовольным видом. — Забыли мы что-нибудь, или эти монахи хотят присоединиться к нам?

— Ну, это вряд ли, — ответил Жосе Роллар. Он смотрел на приближающихся монахов, нахмурив брови. — У них с собой ничего нет, даже их неизменных посохов.

— Тогда они, видимо, хотят попросить нас помолиться за них у святой могилы Апостола! — сказал елейным голосом Колен.

Роллар строго взглянул на него, явно осуждая неуместную иронию. Впрочем, Жербер Боа быстрым и широким шагом уже спускался навстречу монахам. Монахи догнали паломников и завопили так, что им вторило эхо в горах.

— Нас обокрали? Из плаща Сент-Фуа украли пять больших рубинов!..

Ропот негодования встретил эту новость, но Жербер сразу же занял позицию нападающего:

— Это гнусное злодейство, неужели вы догнали нас, чтобы сообщить об этом? Надеюсь, вы не предполагаете, что кто-нибудь из нас — вор? Вы же святые люди, а мы — скитальцы Божьи!

Тот из монахов, что был выше ростом, со смущенным видом вытер широкое раскрасневшееся лицо, по которому текли тоненькие струйки, и развел руками:

— Заблудшие по дьявольскому наущению овцы иногда воруют. А паломники — тоже живые люди. Есть примеры…

— Мы же не единственные паломники в Конке. Вчера… Воровство могло произойти когда угодно. Восхищаюсь вашим христианским милосердием! Вы набрасываетесь прежде всего на бедных паломников, не думая обо всей той бродячей сволочи и фиглярах, которые кривлялись и толкались у вашей церкви позавчерашним вечером.

Катрин сдержала улыбку. Жербер явно все еще переживал то вечернее приключение. Но монах принял еще более несчастный вид.

— Бродяги и фигляры ушли вчера с утра, как вы и сами знаете, а вчера, во время шествия, статуя предстала в свете дня без потерь и повреждений. Все камни были на месте.

— Вы в этом уверены?

— Как раз мне и здесь присутствующим братьям преподобный аббат поручил проверить, все ли на месте, прежде чем статуя встала обратно в нишу. Могу заверить вас, что на ней были все камни до самого малого. А сегодня утром не оказалось пяти больших рубинов… а вы были единственными чужими людьми, которые провели эту ночь в нашем городе!

После такого сообщения настала глубокая тишина. Все испуганно замерли, прекрасно сознавая, что подозрения монахов было небеспричинно. Между тем Жербер отказывался признать себя побежденным, и Катрин в этот миг залюбовалась смелостью и упорством, с которыми он защищал своих людей.

— Это не доказывает, что мы виноваты! Конк — это святой город, но это все же только город, населенный людьми.

— Мы знаем наших собственных заблудших овец, и преподобный аббат занимается этим с самого утра. Брат мой… было бы гораздо проще доказать, что ни один из ваших не припрятал украденных камней!

— Что вы хотите сказать?

— Что нас всего трое, но, если вы позволите нам обыскать всех, мы вас надолго не задержим.

— Под таким дождем? — с презрением бросил Жербер. — И вы берете на себя смелость обыскивать и женщин?

— Двое из наших сестер следуют за нами и вот-вот появятся. Да вот, впрочем, и они, — произнес монах, у которого был ответ на все. — Вот за этим поворотом стоит небольшая часовенка-молельня, где можно будет устроиться. Прошу вас, брат мой. Речь идет о славе Сент — Фуа и о чести Господа нашего!

Привстав на цыпочки, Катрин увидела двух монахинь, которые бежали по дороге. Жербер не сразу ответил: он размышлял, и молодая женщина, хотя в ней и кипело возмущение по поводу того, что нашелся кто-то и обокрал святую, вполне разделяла его чувства. Такой обыск глубоко оскорблял его.

И как же злила его, да и ее саму тоже, эта новая потеря времени!.. Но вот он грозно оглядел свое стадо и бросил:

— Что вы об этом думаете, братья мои? Согласны ли вы поддаться этой… неприятной формальности?

— Паломничество вменяет нам послушание, — произнес Колен с сокрушенным видом. — Такое унижение пойдет нам на благо, и монсеньор Святой Иаков зачтет это в наши заслуги.

— Ну так решено! — отрезала Катрин, кипя от не терпения. — Но давайте все сделаем быстро. Мы же теряем время!

Паломники направились к каменной молеленке, выстроенной на краю дороги, чуть дальше, на верхней части склона. Оттуда открывался красивый вид на город Конк, но никто и не подумал им любоваться.

— Путешествия среди многих людей и впрямь-таки очаровательны, — иронизировала Эрменгарда, подойдя к Катрин. — Эти бравые монахи так смотрят за нами и надзирают, словно мы и на самом деле — стадо заблудших овец. И если они думают, что я отдамся в их руки, чтобы меня обыскивали…

— Это обязательно нужно будет сделать, дорогая моя! Ведь в противном случае все подозрения падут на вас, а в том настроении, в котором находятся наши спутники, они вам могут устроить и что-нибудь похуже обыска! О!.. Какой же вы неловкий, брат мой!

Последняя часть ее слов относилась к Жоссу: тот, споткнувшись о камень, так резко толкнул ее, что оба они оказались на коленях на откосе.

— Я в отчаянии, — произнес парижанин с удрученным выражением лица, — но эта проклятущая дорога вся в рытвинах и в дырах, как ряса у нищего монаха. Я вам сделал больно?

В крайней озабоченности он помог ей встать, отряхивая рукой грязь с ее одежды. У него был такой несчастный вид, что Катрин не смогла на него злиться.

— Ничего, — сказала она, любезно улыбаясь ему. — Нам еще встретятся и хорошие дороги.

Потом вместе с Эрменгардой они пошли и сели на камень под навесом маленькой часовенки, в которую только что вошли монахини. Решили, что женщин будут обыскивать первыми, чтобы святые девы-монахини смогли побыстрее вернуться к себе в монастырь. Но несколько мужчин по доброй воле подверглись неприятному осмотру прямо снаружи, и Жербер был во главе них. К счастью, дождь прекратился.

— Какая красота! — сказала Катрин, показывая на зеленый и голубой простор, раскинувшийся перед ними.

— Край красивый, — насмешливо ответила Эрменгарда, — но мне бы хотелось, чтобы он был далеко позади. А! Вот и мои служанки выходят. Теперь пойдем и мы. Помогите мне.

Поддерживая друг друга, обе подруги прошли в часовенку. Там было холодно, сыро, отвратительно пахло плесенью, и пожилая дама, несмотря на теплую одежду, невольно поежилась.

— Делайте свое дело побыстрее, вы, обе! — строго сказала она монахиням. — И не бойтесь, я еще никого не съела, — добавила она, веселясь и насмехаясь, заметив, что на лицах у монахинь отразился явный испуг.

Обе молодые монахини явно почувствовали на себе власть этой большой и крепкой женщины, говорившей с такой уверенностью, однако очень тщательно стали заниматься обыском, который Эрменгарда выдерживала, проявляя крайнее нетерпение. Закончив с Эрменгардой, монахиня повернулась к Катрин, ждавшей своей очереди.

— Теперь вы, сестра моя! — бросила монахиня, подходя к ней. — И прежде всего дайте мне кошель, что висит у вас на поясе.

Не произнося ни слова, Катрин отстегнула большой увесистый кожаный карман, в котором она хранила четки, немного золота, кинжал с ястребом, с которым никогда не расставалась, и изумруд королевы Иоланды. Преднамеренная простота ее наряда не позволяла носить на пальце такой стоимости драгоценность, но, с другой стороны, она не хотела с ней расставаться. Тем более она не желала остаться без перстня, направляясь в испанские земли, на родину королевы, где ее герб мог стать для Катрин поддержкой и защитой, как объяснила сама же Иоланда.

Все содержимое ее кошеля монахиня вытряхнула на узкий каменный алтарь и, увидев кинжал, бросила на Катрин косой взгляд.

— Странный предмет для женщины, которая не должна иметь другой защиты, кроме молитвы.

— Это кинжал моего супруга, — сухо ответила Катрин. — Я никогда с ним не расстаюсь и выучилась им защищаться от бандитов.

— Которые, конечно, очень даже заинтересуются вот этим! — сказала монахиня, показывая на перстень.

Гневный жар ударил в лицо Катрин. Тон и манеры этой женщины ей не нравились. Она не воспротивилась желанию немедленно заткнуть ей глотку:

— Мне подарила его сама королева Иоланда, герцогиня Анжуйская и мать нашей королевы. Вы что, видите в этом какой-то грех? Я сама…

— Да, да, вы, конечно, знатная дама? — отрезала та с саркастической улыбкой. — Это понимаешь без труда, когда видишь вот эти вещички. Что вы теперь скажете… знатная дама?

Под носом у разъяренной Катрин она развернула маленькую тряпочку, которую молодая женщина еще не заметила. На грязной ткани засияли пять рубинов Сент-Фуа…

— Что это? — вскрикнула Катрин. — Я их никогда не видела. Эрменгарда!

— Это какое-то колдовство! — воскликнула толстая дама. — Как эти камни попали сюда? Надо…

— Колдовство или нет, но вот они! — вскричала монахиня. — И вы ответите за это воровство.

Одной рукой она схватила Катрин за руку и потянула ее из часовни наружу, крича:

— Братья! Арестуйте! Рубины, вот они! А вот воровка! Покраснев от ярости и стыда перед направленными на нее изумленными взглядами, Катрин резким движением вырвала руку из сухонькой руки монашенки.

— Это не правда! Я ничего не брала!.. Эти камни нашлись, не знаю как, в моем кошеле… Мне их, видно, подложили.

Гневный ропот паломников прервал ее. Она с ужасом поняла, что они ей не верят. Разозленные задержкой в пути и павшим на них подозрением, все эти смирные до этого момента люди были готовы превратиться в настоящих волков. В сердце Катрин стала расти паника. Ее окружали разъяренные люди. Монахиня продолжала вопить, что нужно отвести Катрин в Конк и отдать на суд аббата, повесить ее, это еще больше накалило атмосферу.

Тут выступила на сцену Эрменгарда, прохромав до монахини и ухватив ее за руку.

— Перестаньте горланить! — взревела она. — Ах, дочь моя! Вы совершенно обезумели! Обвинить в воровстве знатную даму?.. Знаете ли вы, о ком говорите?

— О воровке! — пронзительно взвизгнула та вне себя. — О бесстыднице, у которой припрятан перстень, уж конечно, тоже ворованный. Так как этот перстень, который, как она осмеливается утверждать, был подарен ей королевой Иоландой…

На этот раз она вынуждена была замолчать. Тяжелая рука Эрменгарды поднялась и изо всех сил влепила ей пощечину. И все пять пальцев отпечатались на щеке монахини красным пятном.

— Вот вам, научитесь вежливости и сдержанности, «сестра» моя, — сказала она, сделав ударение на слове. — Боже правый, если все монастыри населены вот такими гарпиями, такими злюками, видно, Бог не особенно счастлив в собственном доме. — Потом, повысив голос, она приказала:

— Эй! Беро и другие! К оружию!

И прежде чем пораженные паломники попытались помешать, трое бургундцев направили лошадей в середину круга, оттеснив женщин к часовне и образовав живое укрепление между ними и толпой. Беро выхватил длинную шпагу, а его люди, отцепив большие тисовые луки, висевшие у них на плече, вставляли в них стрелы. В глубоком молчании паломники следили за этими действиями. Эрменгарда торжествующе улыбнулась.

— Первый, кто двинется, не сделает и трех шагов! — сказала она резко. Затем, изменив тон и став любезной, заметила:

— Теперь, когда силы пришли в равновесие, пожалуйста, побеседуем!

Несмотря на угрозу, Жербер Боа сделал два шага вперед. Один из воинов натянул лук, но графиня удержала его руку, а в это время вожак паломников поднял свою:

— Могу я говорить?

— Говорите, мессир Боа!

— Точно ли так, действительно ли рубины были найдены на этой…

Термин, который он не решился употребить, подхлестнул отчаяние Катрин.

— У меня! Да, брат мой! — вскричала она. — Но перед Богом и во спасение моей души клянусь, что не знаю, как они ко мне попали!

— Песенки! — вскричала монахиня.

— А! Я рассержусь! — прогремела Эрменгарда. — Молчите, святая дева, или я не отвечаю ни за вас, ни за себя. Продолжайте, мессир Боа!

Жербер продолжал:

— С одной стороны, очевидно, что вор пойман. С другой стороны, только утверждение этой женщины…

— Брат мой, — прервала его Эрменгарда в нетерпении, — если вы станете упорствовать и обходиться с госпожой можете мне поверить? Любой скажет, что я вернулась домой до начала шествия и не выходила из постоялого двора…

— Да чего вы теряете время в пререканиях с этими людьми? Он же упрямее рыжего осла! — с нетерпением крикнула Эрменгарда.

Между тем Жербер поднял глаза на молодую женщину и голосом, в котором не слышалось никакого выражения, прошептал:

— Может быть, у вас был сообщник! Если вы невинны, идите с миром, но я не думаю, что это возможно. Что касается меня…

— Что касается вас, то вы слишком довольны, что под этим предлогом помешали мне продолжать путь вместе с вами, так ведь?

— Да, — признался он искренне. — Я очень доволен этим. Рядом с вами ни один мужчина не может серьезно думать о спасении души. Вы опасная женщина. Хорошо, что вы от нас уходите.

Катрин не смогла сдержать горького смеха:

— Большое спасибо за комплимент. Продолжайте же вашу дорогу с молитвой, мессир Боа, но знайте, что на мгновение удалив от себя опасность, вы опять можете угодить туда же, если в самом себе не находите сил устранить ее совсем. Мне что-то говорит, что мы еще свидимся. Может, даже в Компостеле!

На этот раз Жербер ничего не ответил. Но перекрестился с такой поспешностью, с таким страхом, что Катрин, несмотря на свой гнев, чуть не рассмеялась прямо ему в лицо. Между тем Эрменгарда в полном нетерпении подъехала, ухватилась за повод лошади Катрин и потащила ее за собой.

— Довольно, моя дорогая. Поедем же!

Катрин послушно последовала за подругой и, взявшись за поводья, пустила лошадь мелкой рысью. Они проехали небольшое плато, а потом устремились в долину реки Ло. Дождь опять пошел, но тихо, словно нехотя, и не очень досаждал. Помимо воли Катрин восторженно смотрела на открывшийся перед ней простор. Ее обуревало желание пришпорить коня, пустить галопом, почувствовать знакомое опьянение от езды, ветра… Но увесистость Эрменгарды и ее больная нога не позволили убыстрить ход. Еще долгое время нужно было довольствоваться мирной и спокойной ездой.

За спиной у всадников послышалась песнь, эхо которой донес им дувший с юга ветер:

Мария, морская звезда,

Яснее ясна солнышка,

По мягкому пути Веди нас! Аве Мария…

Катрин сжала зубы, чтобы не заплакать. У нее возникло ощущение, что этой песней паломники хотели защитить себя, очиститься от той грязи, которая невольно попала и на них.

Мало-помалу звуки песнопения затихли. Эрменгарда подъехала к Катрин, которая уехала немного, оторвалась от группы. Обе женщины ехали какое-то время молча. Но вдруг Катрин, которая молча перебирала в уме последние события, заметила, что широкая улыбка расползлась по лицу ее спутницы. Она почувствовала, что Эрменгарда тайно радовалась своей победе, и со злостью воскликнула:

— Вы-то, я думаю, не нарадуетесь? Вот я и еду так, как вы хотели!.. Остается только подумать, что это вы и подложили мне камни в кошель.

Вовсе не задетая резким тоном молодой женщины, вдовствующая графиня заявила:

— Будьте уверены, мне жаль, что я не способна на такое, мне не хватает хладнокровия. Если бы не это, я и впрямь очень даже охотно воспользовалась бы таким средством. Посмотрите только, Катрин! Ну, оставьте же ваш разъяренный вид. Вы же быстрее доберетесь до Испании, и Бог вовсе не станет на вас за это сердиться, потому что вы ни в чем ровным счетом не виноваты. Что касается опасностей, которые ждут нас впереди, думаю, нам все же вполне хватит сил преодолеть их. Смотрите… да взгляните же, как прояснилось небо. Будто сам Господь Бог разогнал тучи на нашем пути… Разве вам не кажется это добрым признаком?

Несмотря на плохое настроение, Катрин не смогла удержать веселой улыбки.

— Мне нужно помнить, — сказала она, — что вы всегда обладали искусством, дорогая Эрменгарда, перетащить Небо на свою сторону… или, по меньшей мере, устроить так, чтобы все в это поверили. Но мне очень хочется узнать наконец, как эти проклятые рубины попали ко мне и кто это так ловко украл их и подсунул мне?

— Время покажет, — глубокомысленно пробормотала Эрменгарда.

Измученные и запыхавшиеся от слишком быстрой езды, Катрин и ее спутники остановились в Фижаке, где они сняли жилье в самом большом постоялом дворе в городе, расположенном напротив здания суда и древнего, античного королевского монетного двора. Усталые от пережитого утреннего происшествия больше, чем от переезда, Катрин и Эрменгарда, отправив четырех женщин в церковь, устроились на свежем воздухе внутри постоялого двора, под ветвями огромного платана, сквозь которые проникали красные лучи закатного солнца. Вдруг во двор вошел человек и быстро направился к ним. Это был Жосс Роллар. Подойдя, он пал на колени около Катрин:

— Это я украл рубины, — заявил он четким, но тихим голосом, оглядываясь на служанок, несших корзины с бельем. — И я же, делая вид, что споткнулся, подложил их вам в кошель. И вот я пришел просить у вас прощения.

Пока Катрин молча слушала признания этого человека, покрытого пылью, он жалостливо и униженно стоял перед ней на коленях. Эрменгарда сделала героическое усилие, чтобы встать со скамейки и схватиться за костыль. Ей это никак не удавалось, и она возопила:

— И ты приходишь к нам и рассказываешь все это?! Ты ведь даже не покраснел. Но, мальчик мой, я-то немедленно отправлю тебя на суд к бальи, у которого уже наверняка найдется обрывок веревки, и не беспокойся, бальи предоставит ее в твое распоряжение. Эй, там! Кто есть… Сюда, мигом!..

Взгляд Катрин остановился на странных зеленоватых его зрачках, на его лице, в котором причудливым образом смешалась резкость с некой утонченностью.

— Одну минуту! Я хочу, чтобы он ответил на два вопроса.

— Спрашивайте, — произнес Жосс. — Я отвечу.

— Прежде всего, почему вы это сделали?

— Что? Украл? Да, черт возьми, — произнес он, пожимая плечами, — мне во всем нужно исповедаться перед вами. Я отправился в Галисию только затем, что мне необходимо было скрыться от надзирателя — тот ждет меня в Париже с длинной и очень крепкой веревкой. Двор Чудес — мое жилище, но я не осмеливался больше высовывать оттуда носа, потому что стал излишне известен. Тогда я решил побродить по белу свету… Конечно, на сей счет у меня не было заблуждений… Я знал, что дорогой у меня возникнут случаи… И когда я увидел статую всю в золоте и в камнях, то подумал: возьми несколько штучек, этого ведь никто не узнает, а денечки моей старости будут обеспечены. Искушение, что вы хотите!

— Возможно, но, совершив такое злодеяние, зачем же было впутывать еще и меня? — возмутилась Катрин. — И почему вы допустили, чтобы меня так поносили? Вы же прекрасно знали, что мне грозила смерть.

Жосс замотал головой, но не смутился.

— Нет. Вам это не грозило. Я — бедный горемыка, нищий проходимец… А вы, вы — знатная и благородная дама. Так ведь просто не возьмут и не повесят благородную даму. И потом, здесь же была ваша подруга. У благородной дамы есть защита… и воины с оружием. Я знал, что она вас отстоит, будет защищать зубами и ногтями. А меня никто бы не защитил. Меня бы повесили на первом же дереве без суда и следствия. И я убоялся, мне стало страшно, меня обуял жуткий страх, который перевернул мне все внутренности. Я-то думал, что воровства не заметят, не станут же подозревать набожных паломников. А если и хватятся, то не сразу, и у нас будет время далеко уйти. Когда я увидел монахов, понял, что погиб. Тогда…

— Тогда вы подсунули мне вашу добычу, — спокойно закончила рассказ Катрин. — А если, несмотря ни на что, мне сделали бы что-то плохое?

— Клянусь Богом, в которого никогда не переставал верить, я бы признался. И если бы мне не поверили, я стал бы драться за вас до смерти.

Некоторое время Катрин хранила молчание, взвешивая слова, которые он только что произнес с неожиданной серьезностью. Наконец она сказала:

— Теперь второй вопрос: почему вы пришли к нам? Почему вы пришли сюда и признались в вашем поступке? Я свободна и в безопасности, да и вы тоже свободны. Вы же не знаете, как я стану действовать, не сдам ли вас в руки правосудия?

— Да, это был риск с моей стороны, — произнес Жосс не двигаясь. — Но я больше не хотел оставаться с этими бесчеловечными, жестокосердными святошами. Мне по горло хватило Жербера Боа и мессира Колена. С того момента, как вы уехали, путешествие потеряло для меня всякий интерес и…

— И ты сказал себе, — рассмеялась Эрменгарда, — что, если уж рубины не дались тебе в руки, может быть, можно попробовать на зуб королевский изумруд. Ведь у тебя же глаза так и бегали, правда, так?

Но и опять Жосс не удостоил ее ответом. Выдержав взгляд Катрин, он сказал:

— Если вы думаете так же, госпожа Катрин, выдайте меня, не сомневайтесь больше. Я хотел вам сказать только, что поступил плохо, но очень об этом сожалею. Чтобы исправить свой поступок, я пришел предложить свои услуги. Если вы разрешите, я последую за вами, буду вас защищать… Я нищий бродяга, но смелый и умею махать шпагой, как любой господин. В дороге всегда есть нужда в крепкой руке. Не хотите ли сначала простить меня и потом взять в слуги? Клянусь спасением моей души, что буду служить вам верно.

Опять наступило молчание. Жосе все стоял на коленях и не двигался в ожидании ответа Катрин. Она же, весьма далекая от чувства гнева, испытывала самые удивительные ощущения: она смягчилась, была тронута поведением этого более чем странного парня, который, будучи проходимцем, вдруг проявил неожиданно возвышенные чувства и, безусловно, обладал неким шармом. Он произносил ужасные вещи, но в его устах они звучали вполне естественно. Тем не менее, прежде чем ответить, она подняла глаза на Эрменгарду, но та, поджав губы, молчала, и ее молчание было явно осуждающим.

— Что вы посоветуете мне, дорогой друг? Эрменгарда пожала плечами и раздраженно высказалась:

— Хотите, чтобы я вам советовала? Вижу, вы наделены талантами доброй волшебницы Цирцеи: она превращала людей в свиней, а вы эту же операцию проделываете в обратном направлении. Поступайте как хотите, я ведь уже знаю ваш ответ.

За разговором Эрменгарда наконец дотянулась до костыля, ухватилась за него и, отказавшись наотрез от поддержки Катрин, встала на ноги, сделав над собою усилие. Встревожившись, что каким-то образом обидела Эрменгарду, Катрин с беспокойством спросила:

— Куда вы, Эрменгарда? Прошу вас, не воспринимайте в дурном смысле то, что я вам скажу, но…

— Куда вы хотите, чтобы я еще пошла? — проворчала старая дама. — Пойду скажу Беро, чтобы он походил по городу и купил нам еще одну лошадь. Этот парень, может быть, и быстро бегает, но все же не так, чтобы пешим следовать за нами до самой Галисии.

После чего, кое-как передвигаясь на костылях, похожая на высокобортный корабль с сильным креном, Эрменгарда де Шатовилен величественно проковыляла в дом.