Глава первая. БОГАДЕЛЬНЯ В ОБРАКЕ

Туман с каждым мгновением становился все гуще. Его длинные серые полотнища вились вокруг изнуренной толпы паломников, словно влажное погребальное покрывало… Сколько уже времени они брели по этим безлюдным унылым пространствам, пересеченным рытвинами и болотами со спящей сине-зеленой водой? Долгие часы! Бесконечно! Между тем не видно было никакого убежища, где усталые люди могли отдохнуть. Поднялся ветер, завыл, набросился со всех сторон, разрывая туман. Но тот опять быстро сгущался, поглощая гул голосов и шарканье ног.

Катрин шла среди других. Она согнула спину и, опустив голову в большой шляпе, изо всех сил старалась удержать полы накидки, которую рвал вихрь. Она тяжело опиралась на посох, помогавший крепче держаться на ногах. За пять дней, пройденных из Ле Пюи, она поняла, какую бесценную помощь оказывает вот такая длинная палка, когда на путника начинает давить усталость. Частенько в пути ей приходилось поддерживать свою спутницу Жилетту де Вошель. Она с ней познакомилась во время пасхальной службы. Это была вдова лет сорока, из хорошей семьи, прекрасно воспитанная, с. трагическим лицом. Она была нежной, меланхоличной и глубоко набожной женщиной. Увидев, с каким трудом Жиллета шла по дороге, часто заходясь в мучительном кашле и едва переводя дыхание на этой горной высоте, Катрин не удержалась и предложила ей свою помощь. Сначала Жилетта отказалась.

— Вам будет трудно со мной, сестра моя! У вас и своих трудностей хватает.

Так оно и было. Усталость давила на плечи, ноги были стерты туфлями из грубой кожи. Но Катрин чувствовала, что ее спутнице еще хуже, надо оказать помощь ей. И мило ей улыбнулась:

— Со мной все в порядке! А вдвоем мы будем поддерживать друг друга!

Так, опираясь одна на другую, они пошли по ухабистой дороге, которая становилась все ужаснее. В первые рассветные часы они вышли из мальбузонских сараев с намерением добраться до Насбинальского монастыря, который находился всего в двух лье дальше, но туман быстро сгустился, и вскоре они убедились, что сбились с пути. Вдоль тропы не было видно никаких сложенных пирамидами камней… Тогда предводитель собрал их вокруг себя.

— Нам нужно идти по этой тропе, куда бы она нас не завела, — сказал он. — Сойти с нее — значит подвергнуться риску кружить в тумане. Тропинка нас все-таки куда-то выведет, положимся на милость Божию!..

Ему ответил одобрительный шепот. Слова предводителя стали переводить для швейцарцев и немцев, которые шли сзади. Никто не высказал другого мнения, настолько было велико влияние этого пастыря на разношерстное людское стадо. Пастырю было примерно сорок пять лет, и, по правде говоря, Катрин не очень-то много знала о нем. Она слышала, что его звали Жербер Боа, что он был одним из самых богатых горожан Клермона, но сейчас в это трудно было поверить. Высокий и худощавый, он выглядел аскетом. Обычно выражение его серых глаз было суровое и властное, но время от времени Катрин видела, как в них пробегало что-то очень похожее на страх. Тон его всегда оставался ледяным. У Катрин было ощущение, что он ненавидел женскую половину человечества. Его манера обращения с ней оставалась холодной, едва-едва обходительной, тогда как в отношении других паломников, он проявлял больше сердечности. Когда приходил час молитвы, Катрин замечала, что душа у этого человека воспламенялась.

Жербер вел своих паломников по неизвестной дороге, и они шли, шли. В какой-то момент из тумана возник древний мост через поток. Они решили, что это Бог послал им ориентир.

— Это река Бос, а дорога ведет к Маркастелю. Нам нужно идти все время прямо. Не станем делать привал в Насбинйле, а пойдем сразу в богадельню в Обраке. Ну, смелее, в путь!

Слова обрадовали всех. Их предводитель знает, куда держать путь, он был в этих местах. Не зря ведь он сказал, что им будет гораздо лучше в богадельне, чем в Насбинале. Приют в пустынных местах — радость для путника! И они с песней пошли дальше. Но мало-помалу туман заволок окрестности, голоса глохли в этом сыром полумраке. Опять в душах зашевелился страх.

По трещине в земле они угадывали ловушку в торфянике, обходили рытвины и ухабы. Силы были на исходе. Всеми овладело тупое безразличие. Хотелось лечь на землю прямо здесь, в этой пустыне, под ледяным ветром, который нес с собой хлопья снега. В последние мартовские дни заморозки и снегопады не редкость в унылых пространствах вокруг Обрака. Несмотря ни на что — на гнуснейшую погоду, стертые ноги, усталость, мужество Катрин не ослабевало. Для того чтобы увидеть Арно, она готова была вынести в десять раз больше.

Внезапно Жилетта де Вощель споткнулась о камень и упала, увлекая за собой Катрин. В колонне паломников произошло некоторое смятение, и немедленно Жербер Боа оказался рядом с женщинами.

— Что происходит? Не могли повнимательнее смотреть под ноги?

Тон был сухой, вовсе лишенный участия. Катрин ответила также жестко. Порядком устав, она не была расположена выносить плохое настроение этого клермонца.

— Моя спутница в изнеможении! Да еще эта бесконечная дорога!.. Если можно ее назвать дорогой!.. К тому же туман…

Тонкий рот Жербера сложился в презрительную улыбку.

— А ведь пять дней всего прошло, как мы в дороге! Если эта женщина больна, ей нужно было оставаться дома! Паломничество — это не увеселительная прогулка! Бог хочет…

— Бог хочет, — сухо прервала его Катрин, — чтобы люди проявляли сострадание к другим и милосердие к их немощам. Хороша же заслуга пускаться в это покаянное путешествие здоровяку! Вместо упреков, мессир, лучше бы предложили помощь!

— Женщина, — ответил Жербер, — здесь никто не спрашивает вашего мнения. Мне довольно того, что я должен вести людей до святой могилы Апостола! Любой из наших спутников окажет вам помощь.

— Осмелюсь заметить, что я назвала вас мессиром. И у меня нет привычки откликаться на «женщину». У меня есть имя: я — Катрин де Монсальви!

— У вас, прежде всего, невообразимое высокомерие. Здесь есть только собравшиеся вместе грешники и грешницы, стремящиеся к раскаянию…

Презрительный и одновременно менторский тон клермонца довел до белого каления с трудом сдерживающую гнев Катрин.

— Вам ли говорить о высокомерии других, брат мой, — прервала она его, напирая на слово «брат». — Ведь вы знаете о предмете ваших наставлений в совершенстве… особенно если судить по вашему собственному горячему милосердию!

В серых глазах Жербера сверкнула злость. Его взгляд и взгляд Катрин скрестились, как две шпаги, но молодая женщина не опустила глаз. Она почувствовала дикарскую радость от ожесточенного раздражения этого человека. Он должен почувствовать раз и навсегда, что она никогда не станет танцевать под его дудку… Именно это и говорил твердый взгляд Катрин. И Жербер это понял. Бессознательным жестом он поднял руку с тяжелым посохом. Один из паломников живо встал между ними, схватил его за поднятую руку и заставил опустить ее.

— Вот так, брат мой! Убавьте пыл! Не забывайте, что перед вами женщина, а не слуга. Ей — богу! Ну и крутые же в вашей дикой Оверни манеры! — произнес насмешливым тоном человек. — Не лучше ли вывести нас из этого тумана, он нас пробрал насквозь, до костей, чем воевать с дамами? Мне кажется, мы выбрали плохое место для разговора. Я помогу даме Катрин поддерживать нашу сестру до привала… если, однако, мы доберемся до него!

— В богадельне о ней позаботятся как надо, — пробормотал Жербер, вернувшись на свое место во главе колонны.

— Когда я увижу крыши, только тогда поверю в его богадельню! — заметил защитник Катрин, помогая ей поднять бедную Жилетту, у которой колени подгибались от усталости. — Эту женщину нужно нести, — закончил он, бросая вокруг себя взгляд, словно что-то ища.

Катрин улыбнулась ему с благодарностью. Она не видела его раньше и удивилась странному для паломника виду. Это был молодой человек, лицо которого совсем не соответствовало представлению о набожном паломнике. На этом чрезвычайно выразительном лице все было наперекосяк и чересчур: на толстые чувственные губы буквально ложился большой, длинный, горбатый нос; маленькие голубые глазки глубоко сидели под бесцветными бровями, подбородок был квадратный и волевой, лицо покрывали преждевременные морщины. Черты были грубыми, лицо подвижным, а живой взгляд свидетельствовал об уме, да и насмешливые складки у рта указывали на его непреодолимую склонность к иронии.

Видя, что Катрин молчаливо его изучает, он дружелюбно улыбнулся, при этом рот растянулся до ушей. Он снял большую паломническую шляпу с лихо заломленными полями и подмел ею пыль на дороге:

— Жосс Роллар, прекрасная дама, к вашим услугам! Я — парижанин, дворянин — любитель приключений. Отправился в Галисию испросить прощение моим грехам, а они многочисленны! Эй, там! Кто мне поможет нести эту женщину до приюта?

Среди ближних соседей таких не нашлось. Паломникам хватало своих собственных трудностей. Все устали, были разбиты, дрожали от холода на этом высоком плато, где дул резкий ветер. Ни у кого не оказалось мужества и сил нести лишний груз. Катрин подумала про себя, что у них вид напуганных овец, и с пренебрежением улыбнулась. Вот она, взаимопомощь, взаимная поддержка между паломниками! А Жербер Боа уже вел людей дальше. Тогда Жосс с размаху хлопнул по плечу ссутулившегося человека среднего роста.

— Давай, приятель! Помоги мне немного! Разве когда-нибудь бывало, чтобы святые люди, как вы, братья мои, так поступали?! А? Никто не хочет? А вы, приятель, мне не откажете.

Я вовсе вам не приятель! — пробурчал тот.

Без всякого энтузиазма он подошел с Жоссом к Катрин, которая пыталась поднять Жилетту. Жосс, взглянув на вытянутое лицо паломника, от души рассмеялся:

— Да уж ладно! Разве мы оба не парижане? Гордость — страшный грех, в особенности у паломника, брат мой! Мадам Катрин, представляю вам мессира Колена Дезепинетта, выдающегося юриста и человека больших знаний, которого я, к своему большому счастью, обнаружил здесь; Так возьмите, брат мой, эту госпожу с одной стороны, а я поддержу ее с другой. Неприлично, чтобы дама Катрин так надрывалась, когда мы здесь!

Сердитое лицо «выдающегося юриста» вызвало у Катрин внезапное желание рассмеяться, что на мгновение сняло усталость. Она бы поклялась, что он ругается. Весь его вид, выражение сердитого лица говорило: «Иди ты к дьяволу с твоим ядовитым языком!»

Но Колен тем не менее подал Жилетте руку, а Жосс поддержал ее с другой стороны. Так, опираясь на них, бедная женщина поплелась дальше. Катрин взяла ее палку и тощую котомку. Все двинулись в путь. Но этот эпизод развязал языки. Теперь паломники жаловались на долгий переход, окружавшую их темноту, предательские трещины. Они стали молить святого Иакова поддержать их.

— Молчите! — прозвучал где-то в тумане властный голос Жербера. — Или уж пойте!

— У вас мужества не хватает! — ответил кто-то. — Почему не признать, что мы заблудились?

— Мы вовсе не потеряли дорогу! — ответил вожак. — Богадельня теперь близко…

Катрин уже раскрыла было рот, чтобы тоже высказать сомнение, но, словно подтверждая правоту слов клермонца, сквозь туман пробился слабый и тонкий звук колокола. Боа с торжеством провозгласил:

— Вот и колокол, сзывающий путников! Мы на верном пути! Вперед!

Высоко подняв посох, словно знамя, он устремился в том направлении, откуда слышался звук. Измученные люди подались за ним.

— Будем надеяться, что у него есть чувство направления, — пробормотал Жосе. — Ничто так не обманчиво, как-туман!

Катрин не ответила. Ей было холодно, и она страшно устала. Но звук колокола становился все громче. Вскоре слабый желтый свет забрезжил в потемках. Жербер Боа радостно сообщил:

— Такой призывный огонь монахи зажигают на колокольне. Мы подходим…

Внезапно среди тумана Катрин с облегчением увидела скопище приземистых построек. Разрезая небо черными ребрами, перед ними встали огромная античная башня, массивная квадратная колокольня, на которой короной горел огонь, высокий неф, укрепленный мощными арками, — все они, казалось, пасли темное стадо больших зданий. Прикуп для путников, устроенный в складке широкого плато, имел вид прямо-таки крепости. Ожившие паломники принялись радостно кричать и даже перекричали звук колокола, удары которого властно падали им прямо на головы. Главные ворота, скрипя, открылись, выпустив трех монахов с факелами.

— Мы богомолы. Божьи люди! — крикнул Жербер сильным голосом. — Мы просим приюта!

— Входите, братья, приют открыт для вас! Внезапно пошел снег, укутывая белым покрывалом обширный глинобитный двор, где в ноздри путникам ударил сильный запах овчарни. Катрин устало прислонилась к стене. Ну, конечно, ее сейчас поселят в одной комнате со всеми… Но в этот вечер, не зная даже почему, ее донимало желание остаться хоть на какое — то время одной. Может быть, потому, что это путешествие сбивало ее с намеченного пути. Она чувствовала себя чужой среди этих людей, посторонней. Все они стремились к могиле Апостола, чтобы искупить свои грехи, что означало в какой-то мере гарантию райского убежища. Их гнал страх перед адом. А она? Конечно, она желала, чтобы Бог положил конец ее мукам, чтобы Бог вылечил любимого ею супруга, но более всего ей хотелось вернуть его, его любовь, его поцелуи, его жар, все, что олицетворял собою живой Арно. Это были не высокие духовные помыслы, ее снедала земная любовь, телесная, без которой она не могла жить.

— Мы разделимся, — произнес отрывисто Жербер. — Гостеприимные монахини позаботятся о женщинах. А мужчины пусть идут за мной!

Тут Катрин увидела, как из строения вышли четыре монахини в черных облачениях августинского ордена с белыми нагрудниками.

Жосс Роллар и Колен Дезепинетт передали двум из них бедную Жилетту. Катрин попросила монахинь:

— Моя спутница совсем потеряла силы. Ей нужны забота и настоящий отдых. Нет ли у вас комнатки, где я могла бы заняться ею?

Монахиня посмотрела на Катрин с досадой. Это была крепкая деревенская девушка, которую не испугает ничто. Она принялась укладывать Жилетту на носилки, которые одна из монахинь позаботилась принести. Затем вместе с другой монахиней они подняли носилки, и только тогда она ответила Катрин:

— У нас две комнаты. Они заняты одной знатной дамой и ее служанками. У этой дамы, приехавшей к нам десять дней назад, сломана нога. Из-за этого несчастного случая она все еще у нас.

— Очень хорошо понимаю. Но не могла бы она отправить своих женщин в общий зал и уступить одну из комнат?

Сестра Леонарда не сдержала насмешливой улыбки и пожала крепкими плечами.

— Лично я не рискну попросить ее об этом. Она… скажем, у нее характер несговорчивый! Видно, что это очень высокопоставленная дама.

— У вас между тем вид человека, которого нелегко устрашить, сестра моя, — заметила Катрин. — Но если эта дама наводит на вас такой страх, я охотно сама схожу к ней.

— Не то, что я боюсь ее, — произнесла сестра Леонарда. — Просто терпеть не могу крика, и наша мать-настоятельница тоже. А Господь наш наградил эту даму ужасающим голосом!

Они тем временем уже вошли через низенькую дверку в дом, где жили монахини, ухаживающие за больными. Остальные женщины-паломницы тоже последовали за ними. Они оказались в обширной кухне, пол которой был выложен тяжелыми плитами гладкого камня. Запах горящих дров смешивался с запахом кислого молока. Гирлянды лука, куски копченого мяса свисали с низких черных сводов. Сыры сохли на ивовых решетках, а перед гигантским камином две послушницы с засученными рукавами расторопно хлопотали у большого черного котла, в котором варился густой суп с капустой.

Носилки поставили у огня, и сестра Леонарда наклонилась над больной.

— Она очень бледна! — сказала она. — Я дам ей сердечных капель, а пока ей приготовят кровать…

— Скажите мне, где эта дама, — произнесла Катрин, которая твердо гнула свое, — я с ней поговорю… Сама я тоже благородная дама.

Сестра Леонарда на этот раз не сдержалась от смеха.

— Я об этом догадалась, — сказала она. — Я сама с ней поговорю… но заранее знаю ответ. Займитесь этой несчастной.

Катрин склонилась над Жилеттой, которая мало-помалу приходила в себя. Монахиня пошла в конец кухни. Тогда Катрин решила пойти за Леонардой. Она еще колебалась, когда одна из женщин подошла к ней.

— Я побуду с вашей спутницей, — сказала она. — Пойдите, займитесь вашим делом.

Катрин улыбнулась в знак благодарности и устремилась за монахиней по ледяному сырому коридору, в конце которого она увидела дверь.

Да, дама со сломанной ногой действительно обладала мощным голосом, ибо, когда Катрин остановилась перед дверью, она услышала, как та завопила:

— Мне не обойтись без моих женщин, сестра моя! Вы хотите, чтобы я отправила их в общий зал, в другой конец здания? Вот дьявольщина! Кровать всегда кровать, стоит она в той или в другой комнате!

Сестра Леонарда ответила что-то. Катрин не расслышала, так как в этот момент вспомнила, где она слышала этот голос, такой знакомый, который произносил ругательства, не совсем подходящие к случаю.

— Черт побери, сестра моя! Пусть комнаты останутся при мне, ясно вам?

Катрин бросилась вперед, открыла дверь и вошла в комнату. Она увидела маленькую и низенькую келью, в которой большая кровать с выцветшими занавесками и конической формы камин занимали почти все пространство. Переступив порог, она, потрясенная, застыла на месте.

В кровати сидела обложенная множеством подушек могучего телосложения женщина. Сестра Леонарда по сравнению с этой особой совсем терялась. Среди густых белых волос дамы светились несколько рыжих прядей, а лицо, охваченное гневом, было цвета кирпича. Укрытая грудой одеял, она приподнималась на подушках. На ней был надет капот, подбитый лисой, большая белая рука, как бы с некоторой угрозой, направленная к сестре Леонарде, выступала из широких рукавов.

Скрип двери отвлек внимание дамы, и та, завидев женский силуэт у порога, завопила еще громче:

— Ах, так! Ко мне уже входят, как к мельнику! Кто эта особа?

Почти задыхаясь от волнения, разрываясь между желанием рассмеяться и расплакаться, Катрин прошла вперед до освещенного места.

— Это всего лишь я, госпожа Эрменгарда! Вы что, меня забыли?

Оцепенев от удивления, пожилая дама так и осталась сидеть на месте. Глаза ее округлились, руки упали, рот беззвучно раскрылся, и она так побледнела, что Катрин испугалась.

— Эрменгарда, вы разве не узнаете меня? Я вас напугала? Это же я, я…

— Катрин! Катрин! Моя малышка!.. И это уже был настоящий вопль, который заставил подскочить сестру Леонарду. В следующий миг монахиня вынуждена была буквально упасть на даму, ибо, забыв о своей сломанной ноге, Эрменгарда де Шатовилен вот-вот собиралась выскочить из кровати и побежать к подруге.

— Ваша нога, госпожа графиня!

— К черту мою ногу! Оставьте меня! Черт подери! Катрин!.. Это же невозможно!.. Это же невероятно!

Она барахталась в руках сестры, но Катрин уже устремилась к ней. Обе женщины горячо обнялись и расцеловались и некоторое время так и оставались, прижавшись друг к другу.

— Вы правы, это невероятно!.. Это уже чудо! О! Эрменгарда, как хорошо, как хорошо, что я свиделась с вами… Но как вы оказались здесь?

— А вы?

Эрменгарда мягко отодвинула от себя Катрин и, держа ее на расстоянии вытянутых рук, изучающе посмотрела на нее.

— Вы изменились… ну совсем мало! Вы все такая же красавица, может быть, даже еще больше похорошели! Правда, немного другая… менее роскошная, но более волнующая. Скажу: вы стали тоньше, духовнее… Дьявол его возьми! Разве можно подумать, что вы родились на свет Божий в какой-то лавчонке?

— Госпожа графиня, — вступила в разговор сестра Леонарда. — Просила бы вас избегать всякого упоминания о мессире Сатане в этом святом жилище! Вы просто поминутно его поминаете!

Эрменгарда обернулась к ней и посмотрела с неподдельным удивлением.

— Вы еще здесь? Ах, да… правда, ваше дело с комнатой? Хорошо, идите и переселите отсюда моих бездельниц, отправьте их в общий зал и устройте больную на их месте. Теперь, когда госпожа де Брази со мной, мне никто не нужен! И у нас есть о чем поговорить!

Монахиня, которую так бесцеремонно спровадили, поджала губы, но поклонилась и вышла, не сказав ни слова. Только хлопнувшая дверь показала всю меру ее недовольства. Графиня посмотрела ей вслед, пожала плечами, потом тяжело передвинулась в кровати, которая затрещала под ее тяжестью, и дала место своей подруге.

— Идите, сядьте здесь, миленькая моя, и поговорим. Сколько же времени прошло с тех пор, как вы меня бросили и устремились на приступ Орлеана?

— Пять лет, — ответила Катрин. — Уже пять лет! Время быстро проходит.

— Пять лет, — повторила за ней Эрменгарда. — Как я старалась хоть что-нибудь узнать о мадам де Брази. В последний раз я получила о вас вести, когда вы были в Лоше и сделались придворной дамой королевы Иоланды. Вам не стыдно?

— Да, — согласилась Катрин, — но дни текли, а я их не замечала. И потом, дорогая Эрменгарда, вам нужно отвыкнуть называть меня именем Брази. Я его больше не ношу…

— А какое же тогда?

— Самое прекрасное из всех: Монсальви! — произнесла молодая женщина с такой гордостью, что графиня не смогла не улыбнуться.

— Так вы выиграли? Вы всегда будете меня удивлять до невозможности, Катрин! Какое же колдовское средство вы нашли, чтобы заставить полюбить вас несговорчивого мессира Арно?

При имени мужа улыбка сбежала с лица Катрин. У ее нежного рта пролегла горькая морщинка, она отвела глаза.

— Это длинная история… — прошептала она. — Страшная история…

Мадам де Шатовилен какой-то миг хранила молчание. Она наблюдала за своей подругой, взволнованная той болью, которая отразилась на лице Катрин. Она не знала, как продолжить разговор, боясь ранить молодую женщину. Через какое-то время она сказала с непривычной для себя мягкостью:

— Позовите одну из моих женщин, пусть она поможет вам снять намокшую одежду, высушит ее, а вам даст другую… она будет немного велика, но согреет вас. Нам принесут ужин, и вы мне все расскажете. Похоже, вы ужасно устали…

— Да, именно так! — согласилась Катрин со слабой улыбкой. — Но прежде мне нужно заняться одной из моих спутниц, той, которой как раз требовалась отдельная комната.

— Я дам приказ…

— Нет, — ответила Катрин. — Мне нужно туда сходить. И я немедленно вернусь.

Она вышла в коридор как раз в тот момент, когда Жилетту вели в соседнюю комнату, из которой выдворили двух камеристок Эрменгарды. Ее сопровождала женщина, обещавшая Катрин заняться больной.

— Говорят, вы нашли в этом доме подругу, — сказала она. — Если хотите, ночью я подежурю у нашей спутницы. Она нетребовательна, не обременит меня.

— Но, — смутилась Катрин, — я не хотела бы… Вам же тоже нужно отдохнуть! Та улыбнулась.

— Я крепче, чем выгляжу. Я-то усну все равно где. На камне, под дождем… да даже стоя!

Катрин с интересом посмотрела на нее. Это была молодая женщина; примерно тридцати лет, невысокая брюнетка, худая, но благодаря коже, огрубевшей на ветру и солнце, она выглядела крепкой и здоровой. Она была бедно, но чисто одета. Ее чуть вздернутый нос и большой подвижный рот придавали лицу веселое выражение, которое понравилось Катрин.

— Как вас зовут? — мягко спросила она.

— Марго! Но меня прозвали Марго-Раскрывашка… Я… я не очень-то приличная! — добавила она с искренностью, которая тронула ее собеседницу.

— Тес! — произнесла Катрин. — Паломники — все братья и сестры. Вы одна из нас… Но спасибо за помощь! Я буду в соседней комнате. Позовите, если понадобится.

— Будьте спокойны, — заверила ее Марго, — я сумею выйти из положения сама. Впрочем, бедной Жилетте больше всего нужно поесть хорошего супа да выспаться, что бы там ни думал наш вожак, который желает от нее избавиться!

— А что он сказал?

— Что он не даст ей пойти вместе с нами дальше, потому что не хочет тащить больных до Компостелы.

Катрин нахмурила брови. Этот Жербер, похоже, решил всем навязать свою волю, но она не собиралась ему поддаваться.

— Это мы еще посмотрим, — сказала она. — Завтра будет день, и я улажу этот вопрос. Если только наша сестра не захочет сама остаться-здесь.

Напоследок Катрин улыбнулась Марго, которая смотрела на нее с восхищением, и вернулась в комнату Эрменгарды.

Уже наступила глубокая ночь, когда Катрин умолкла, но в древнем, римской постройки дворе приюта призывный колокол все звонил для тех, кто был в пути. Он звучал рефреном в трагическом рассказе Катрин. Эрменгарда выслушала историю молодой женщины от начала до конца, не вставив ни слова, и, когда Катрин замолчала, старая дама вздохнула и покачала головой.

— Если бы кто-нибудь другой рассказал мне эту историю, я бы и половине не поверила. У вас необычная судьба. И я верю, что, несмотря на самые жуткие приключения, вы способны выстоять до конца. Скажу прямо: встретить вас в одежде простой паломницы — это ведь плохой анекдот, и только!.. Значит, вы отправились в дорогу к Сантьяго-де-Компостеле? А если вы не найдете там мужа?

— Я пойду дальше. На край земли, если понадобится, ибо у меня не будет ни отдыха, ни передышки, пока не найду его.

— А если он вовсе не выздоровел и его еще больше разъедает проказа?

— Я все равно пойду за ним. Тогда я стану с ним жить, и ничто не заставит меня с ним разлучиться! Вы же хорошо знаете, Эрменгарда, что в нем, только в нем всегда был единственный смысл моей жизни.

— Увы! Уж я-то знаю это слишком хорошо! С того времени, как я вас знаю, вы заходите в ужасные тупики и бросаетесь навстречу таким кровавым приключениям, что я начинаю спрашивать себя, надо ли уж так благодарить Небо за то, что оно подбросило Арно де Монсальви на вашу дорогу.

— Небо не могло мне сделать более чудесного подарка! — вскричала Катрин с таким возбуждением, что Эрменгарда подняла брови и заметила небрежным тоном:

— И сказать только, что вы могли бы царить в империи! А знаете ли вы, что герцог Филипп вас никогда не забывал?

Катрин изменилась в лице и вдруг отстранилась от своей подруги. Это напоминание о прошлых днях ей было трудно перенести.

— Эрменгарда, — сказала она спокойно, — если вы хотите, чтобы мы оставались друзьями, никогда мне больше не говорите о герцоге Филиппе. Я хочу забыть эту страницу моей жизни.

— Значит, у вас память чертовски сговорчивая. Должно быть, это непросто?

— Может быть! Но…

Тон Катрин внезапно смягчился.

Она вернулась и села рядом с Эрменгардой, которая лежала, свернувшись в глубине кровати, и мягко спросила:

— Расскажите мне лучше о моих родных, о матери и дяде Матье, от них у меня давно нет никаких вестей! Если, конечно, вам самой что-нибудь известно.

— Конечно, известно, — пробурчала Эрменгарда. — Они оба живут хорошо, но переносят отсутствие вестей похуже, чем вы! Я нашла, что они постарели, когда увидела их в последний раз в Марсанкэ. Но здоровье у них хорошее.

— Мое… отступничество не стоило им слишком больших неприятностей? — спросила Катрин с некоторой неловкостью.

— Да уж нашли время об этом побеспокоиться! — заметила старая дама со слабой улыбкой. — Нет, успокойтесь, — поспешила она добавить, увидев, как потемнело лицо Катрин, — с ними ничего плохого не случилось. У герцога все же душа не такая низменная, чтобы мстить им за свои любовные неудачи. Я уверена… что он, напротив, надеется, что в один прекрасный день стремление повидать их приведет вас в его земли. Поэтому он и не высылает их. По-моему, он страстно желает, чтобы вы знали, какая возвышенная у него душа. Итак, владение вашего дяди потихоньку процветает и выглядит премило. Не скажу того же о владениях Шатовиленов.

— Что вы хотите этим сказать?

— А то, что я тоже в некотором роде изгнанница. Видите ли, сердце мое, у меня есть сын, который похож на меня. Ему надоели англичане. Он женился на молоденькой Изабелле де Ла Тремуйль, сестрице вашего друга, бывшего камергера.

— Надеюсь, она на него не похожа? — воскликнула Катрин с ужасом.

— Вовсе нет, она прелестна! Кроме того, мой сын отправил обратно Герцогу Бедфсгрду свой орден Подвязки и бросил ему открытый вызов. В результате теперь герцогские войска осаждают наш замок Грансе, а я подумала, что пришло время попутешествовать немного по стране. Из меня бы могла выйти такая прекрасная заложница! Вот так и получилось, что вы видите меня на больших дорогах, на дороге к Компостеле и к спасению, о котором я со всей серьезностью собираюсь молить святого Иакова. Но я благословляю этот проклятый несчастный случай, из-за которого я сломала себе ногу и задержалась здесь. Без него я была бы уже далеко и не встретилась бы с вами…

— К несчастью, — вздохнула Катрин, — мы опять с вами расстанемся. Ваша нога задержит вас здесь еще на много дней, а я должна завтра же уходить дальше с моими спутниками!

От природы бледный цвет лица госпожи де Шатовилен стал темно-красным.

— Не думайте так, моя красотка! Я вас опять нашла, и я вас не оставлю. Я уеду вместе с вами. Если я не смогу держаться на лошади, мои люди понесут меня на носилках. Я не останусь здесь ни на минуту дольше вас. А теперь вы бы поспали немного. Поздно, и вы, должно быть, устали. Ложитесь со мной, здесь хватит места для двоих.

Не заставляя себя упрашивать, Катрин прилегла на кровать рядом со своей подругой. Мысль, что она продолжит путь вместе с крепкой и здоровой духом Эрменгардой, переполняла ее радостью и верой в будущее. Богатую вдову нельзя было сокрушить. После смерти маленького Филиппа Катрин подумала, что Эрменгарде пришел конец. Она согнулась, как-то разом постарела. Тогда казалось, что ее душа отлетала… и вот опять она встретила ее здесь, на больших дорогах, более твердой и неудержимой, чем когда-либо. Катрин было ясно, что с Эрменгардой путь ее станет легче и приятней.

Огонь теплился в камине. Графиня задула свечу, и ночь охватила маленькую комнатку. Невольно Катрин улыбнулась при мысли о том, как рассердится Жербер Боа, когда утром увидит внушительную даму на носилках и узнает, что ему придется принять ее в число своих паломников. На эту сцену любопытно будет посмотреть.