— Нет, это не ложь. Жуан человек честолюбивый, он не хочет вечно быть слугой. А теперь все эти новые идеи о свободе, равенстве, братстве вскружили ему голову. Так он сказал тебе «прощай»?

— Нет, только «до свидания».

— Ну вот видишь! Не плачь, вы еще увидитесь… А теперь помоги мне наконец смыть эту ужасную пыль.

Бина побежала на кухню за горячей водой, а Анна-Лаура начала с блаженным вздохом освобождаться от одежды. Как приятно оказаться дома, в покое и тишине, увидеть свой маленький сад, после того как она несколько дней тряслась в карете. С наступлением ночи жара спала. Окна, выходящие в сад, были открыты, и воздух был напоен ароматом левкоев и цветущих лип. Молодая женщина понимала, что эта тишина объясняется тем, что квартал почти опустел, что страх согнал с места его обитателей. И все равно Анна-Лаура наслаждалась тишиной. Она подумала о муже и спросила себя, как можно в такой вечер добровольно запираться в душной гостиной, среди множества людей, когда ночь так прекрасна! Нет, решительно они с Жоссом такие разные люди!

Из ванной комнаты донесся голос Бины:

— На кухне недостаточно горячей воды, так что ванна будет еле теплая, но я подумала, что в такую жару это только приятно. И я добавила в воду немного росного ладана.

— Ты правильно сделала.

Спустя некоторое время Анна-Лаура с вымытыми, высушенными при помощи множества полотенец и заплетенными в косы волосами надела свежую ночную сорочку, улеглась в постель и уснула безмятежным сном.

Разбудил ее гневный голос Жосса. Он разносился по всему дому и достигал спальни маркизы. Через минуту ее муж распахнул дверь. Он рявкнул с порога:

— Жуан перешел на сторону врага! Вы можете мне объяснить, что произошло?

— Вам должно быть это известно лучше, чем мне. Он был вашим слугой, а не моим, — парировала Анна-Лаура. Она с удивлением обнаружила, что разговаривает с мужем в том же резком тоне, что и он с ней. — Жуан жил рядом с вами. Кому, как не вам, знать о его намерениях?

— Намерениях? Какие могут быть намерения у прислуги?

— Я полагаю, что каждое человеческое существо их имеет. И потом, возможно, вашему Жуану просто нестерпимо было оставаться слугой.

Глаза маркиза настороженно сузились:

— Он что, откровенничал с вами, и вы опустились до того, что стали его слушать?

— Если вы не желали, чтобы я с ним говорила, вам следовало бы самому сопровождать меня в Комер. Да, ваш слуга дал мне понять, что после возвращения в Париж намерен присоединиться к тем, кто будет сражаться на границах. Я полагала, что вам об этом уже известно.

— Меня он в известность не поставил и правильно сделал. Но он еще раскается в этом, когда я до него доберусь. Если человек мне принадлежит, он не может просто так от меня уйти.

— Жуан не ваш раб! Боюсь, что впредь при таких ваших взглядах у нас будут трудности с прислугой. Теперь и слова-то такого лучше не употреблять…

— Вы, моя дорогая, в курсе современных веяний, как я посмотрю! Вы, кажется, решили идти в ногу со временем? Только этого еще не хватало! Мне было бы спокойнее, чтобы вы оставались в Бретани. Зачем, черт побери, вы вернулись? Вам надо было поехать к вашей матери!

— Я хотела быть рядом с вами. Это так естественно для супругов — быть рядом, особенно в столь тревожных обстоятельствах. А ваш преданный Жуан предложил отвезти меня в ваше имение Понталек.

— Вы правильно сделали, что отказались, — вздохнул Жосс. — От Понталека, как и от вашего Комера, тоже ничего не осталось. Пока вы были в отъезде, я узнал, что мои добрые крестьяне сожгли замок. Вероятно, они намеревались таким образом навсегда избавиться от призрака Черного маркиза. Они не пощадили и семейный архив, так что я даже не знаю, если потребуется доказать свое дворянское происхождение, сумею ли я теперь это сделать.

— Не представляю, кто бы мог потребовать от вас доказательства такого рода.

Жосс с любопытством взглянул на жену. Анна-Лаура сидела в кровати в скромной ночной сорочке, руки стыдливо сложены на груди, и в чепчике из белого муслина она напоминала ту воспитанницу монастыря, на которой он женился три года назад. Но у маркиза снова возникло ощущение, что перед ним уже не прежняя Анна-Лаура… Что-то новое, неизвестное ему появилось в облике жены, и Жоссу это совсем не нравилось. Маркиз неприятно хохотнул:

— А я-то считал, что вы поглощены романтическими мечтами и легендами! Я начинаю задаваться вопросом — уж не разделяете ли вы идеи этого мужлана, вознамерившегося стать солдатом? Кстати, кроме своих планов, он с вами больше ничем не делился?

Анна-Лаура собралась было возразить, что ей не к лицу было выслушивать излияния слуги, но в комнату вошла Бина. Она внесла поднос с завтраком. Солнечный свет, проникавший в окна, бросал мягкий отсвет на лицо молодой женщины. Дурманящий аромат кофе, казалось, смягчил раздраженное настроение Жосса.

— Ваш кофе так соблазнителен, моя дорогая! Примесите мне чашку, Бина! Благодаря вашей матери в нашем доме еще можно выпить кофе. В Париже теперь осталось немного таких домов. Надо ценить это удовольствие, потому что это не может продолжаться долго. Герцог Нивернейский говорил мне как-то на днях… Ах да, я упоминал о том, что он болен?

— Герцог болен? В это трудно поверить!

— Не правда ли? Этот хрупкий человек прожил почти целый век, страдая только от легких военных ранений. Казалось, болезни обходят его стороной. И все-таки после событий во дворце Тюильри он занемог. Герцог встал на защиту короля, и на его долю достались жестокие побои…

Жосс с удовольствием выпил две чашки сладкого кофе и поднялся.

— Я отправляюсь во дворец, а потом навещу герцога. А может, и вы соберетесь нанести ему визит? Он очень о вас беспокоился…

— Вы думаете, мое появление доставит ему удовольствие? Когда пожилой человек болен, ему не хочется никого видеть.

— Я уверен, что вы осчастливите его своим присутствием. Герцог вас нежно любит. К тому же он теперь так одинок! Ведь его дочь госпожа де Коссе-Бриссак и его внучка госпожа де Мортемар уехали…

— Тогда я навещу его как можно скорее.

С широкой улыбкой, словно он забыл свой недавний гнев, маркиз де Понталек поцеловал жене руку и вышел легкой походкой. Анна-Лаура недоумевала.

Муж так быстро забыл и о вероломном Жуане, и о своем недовольстве. Но, зная, что маркиз человек непредсказуемый, она вздохнула и выбросила эти праздные мысли из головы. Она твердо решила, не откладывая, навестить герцога. Для этого у нее был и повод, и желание, тем более что она не очень хорошо представляла, чем можно занять себя в этом ставшем неузнаваемым Париже. Поэтому мысль о визите показалась ей весьма привлекательной.

Анна-Лаура была искренне привязана к герцогу Нивернейскому. Этот человек пользовался любовью жителей своего герцогства, что было для двора редкостью. В нем сочетались живой ум, щедрость и душевное благородство. Герцог нередко бывал в особняке на улице Бельшас, где Жосс де Понталек поселил свою жену. Немногие следовали его примеру, именно благодаря ему Анна-Лаура знала о том, что происходит при дворе — если еще можно было назвать двором горстку преданных подданных, еще остававшихся в Тюильри и в городе. Герцог оживленно рассказывал истории, которые могли бы развлечь, позабавить молодую женщину, поглощенную любовью к дочери, давал ей отеческие советы и старательно обходил все темы, которые могли бы ее встревожить. Именно поэтому он ничего не рассказывал Анне-Лауре о поведении ее мужа.

Герцог научил юную маркизу говорить по-английски, и теперь она свободно им владела, занимался с ней и итальянским. Этот дворянин полагал, что владение одним языком, пусть даже и самым распространенным в Европе, явно недостаточно.

— Знание языков очень помогает во время путешествий, — объяснял он своей подопечной. — Я думаю, вам, моя милая, понравится путешествовать.

— Я надеюсь, что да, потому что мужчины в моей семье всегда были путешественниками и моряками. Должно же было и мне что-то перейти по наследству. Герцог Нивернейский всегда приносил прелестные мелочи — цветы, только что вышедшую книгу, игрушку для маленькой Селины, которую он любил любовью деда, никогда не видевшего своих внуков.

Луи-Филипп-Жюль-Барбон — этим именем он был обязан своему крестному Манчини-Мазарини, бывшему послом в Венеции. Он приходился внуком Филиппу Манчини, любимому племяннику кардинала Мазарини и брату прекрасной Марии Манчини, из-за которой юный король Людовик XIV хотел отказаться от брака с инфантой. Титул герцога Нивернейского он унаследовал от отца Филиппа-Жюля-Франсуа, герцога Нивернейского, который по весьма туманным причинам передал четырнадцатилетнему сыну управление герцогством, сохранив за собой только титул. И молодой человек настолько преуспел в этом, что после смерти отца в 1769 году в возрасте девяноста двух лет Он не пожелал поменять свое ставшее столь известным имя. Он так и остался герцогом Нивернейским.

Совсем молодым он женился на Элен-Анжелике-Фелипо де Поншартрен. У них было трое детей — сын, умерший подростком, и две дочери. Утонченный, образованный, неутомимый коллекционер, как и пристало настоящему Мазарини, он стал другом маркизы де Помпадур. Король Людовик XV ценил его высоко и трижды назначал послом — в Рим, в Берлин и в Лондон. Герцог чуть было не стал гувернером дофина, будущего Людовика XVI, но отказался от этого поста. Память об умершем сыне все еще причиняла ему боль, и он не мог всей душой отдаться воспитанию другого — царственного ребенка. Но молодого принца он искренне любил.

Жена герцога умерла в 1782 году после долгой болезни, а через несколько месяцев герцог женился на вдове маркиза де Рошфора… и вновь овдовел через три месяца. Тогда Людовик XVI дальновидно назначил его министром, чтобы горе не смогло сломить блестящего дипломата и политика. И герцог оправдал ожидания монарха. Благодаря усилиям герцога были приняты некоторые меры, облегчившие положение народа. У себя в Ниверне он созвал Национальное собрание задолго до Генеральных штатов, созыв которых герцог считал преждевременным. Поняв, что новая государственная политика ведет в тупик, он подал в отставку, объявив друзьям:

— Теперь нас всех ждет либо смерть, либо тюрьма!

Тем не менее в эмиграцию герцог не уехал и неизменно каждое утро приезжал во дворец, пренебрегая своим солидным возрастом, — ему уже исполнилось семьдесят шесть лет. К этому человеку Анна-Лаура и отправилась несколько часов спустя после разговора с мужем.

Проявив несвойственную ему заботливость, Жосс оставил жене кабриолет, которым всегда пользовался сам, если не выезжал верхом. В каретном сарае теперь оставалась только одна большая дорожная карета. У Понталеков не осталось ни одного настоящего кучера, если не считать конюха Сильвена, который, впрочем, совсем неплохо справлялся с новыми обязанностями. Он и повез Анну-Лауру и Бину к тому, кого теперь называли гражданин Нивернейский и кто оставался герцогом только в покоях короля.

Герцог, человек искушенный и дальновидный, прекрасно понимал непредсказуемость событий. Чтобы остаться на своем посту подле короля, о котором он тревожился более всего, старый дворянин не то чтобы перешел на сторону революционеров, но счел разумным задобрить новую власть. После печально знаменитой ночи 4 июля 1789 года он лишился большей части своих владений. Все деловые бумаги он подписывал теперь Манчини-Мазарини и добровольно жертвовал крупные суммы — сорок тысяч ливров — патриотической контрибуции, двести ливров — на военные расходы, три тысячи ливров — в качестве займа революционной секции своего округа и тому подобное.

Свой герцогский дворец он подарил городу Ниверне, а национальной гвардии коммуны Сен-Уан, где ему все еще принадлежал великолепный дворец, выстроенный когда-то Ле Погром, — знамя. Именно поэтому новые власти позволяли ему вести привычный образ жизни, но все же не выпускали из поля зрения.

Кабриолет быстро довез Анну-Лауру с улицы Бельшас на улицу Турнон, хотя Сильвену пришлось проявить немалую сноровку, чтобы не вызвать недовольства прохожих, не любивших быстрые кабриолеты. Но даже на такой разумной скорости элегантный экипаж привлекал скорее гневные, чем дружелюбные взгляды. Сильвен вздохнул, когда пущенный меткой рукой камень отлетел от начищенной коляски:

— Я думаю, что госпоже маркизе лучше было выехать в фиакре. В Париже так будет безопаснее.

— Господин маркиз выезжает в кабриолете каждый день, и до сих пор с ним ничего не случилось, — буркнула Бина. — Ты, наверное, трусишь, Сильвен!

— Не больше, чем другие. Но теперь чем меньше привлекаешь к себе внимание, тем лучше.

Анна-Лаура не стала вмешиваться в этот спор. Раньше она никогда не обращала внимание на то, что происходит вне ее маленького мирка, но теперь она не могла не заметить, насколько изменилась улица Сен-Сюльпис, по которой они проезжали. Раньше всегда оживленная, особенно ближе к рынку, она стала мрачной и тихой. Многие лавки были закрыты. У мастеров и торговцев больше не было работы, потому что владельцы особняков уехали, а монастыри закрылись. Больше всех пострадали золотых дел мастера, изготовители париков, парикмахеры, продавцы модных изделий, безделушек и украшений, кондитеры и все те, кто зарабатывал деньги на роскоши прежних дней.

Группы безработных в карманьолах и полосатых брюках слонялись без дела или собирались на площади Сен-Сюльпис, с одной стороны которой находилась церковь, теперь закрытая, с молчащими колоколами, с другой — опустевшая семинария. Женщины в широких юбках, с платками, завязанными на груди, и в чепцах присоединялись к мужчинам или оживленно беседовали между собой. Казалось, все эти люди чего-то ждали. Но чего?

Герцог Нивернейский по-прежнему жил в своем роскошном особняке, когда-то принадлежавшем Кончини, флорентийскому авантюристу, ставшему благодаря Марии Медичи маршалом д'Анкром, позже казненному по приказу юного Людовика XIII.

Миновав церковь, кабриолет свернул на улицу Тур-нон, и Сильвен как раз подъехал к воротам, ведущим к особняку, когда путь им преградил гвардеец с трубкой в зубах.

— И куда это ты, парень, направляешься? — лениво поинтересовался он.

— Ясное дело — куда?! Я везу дам к монсень… к гражданину Нивернейскому. А ты что здесь делаешь? Я надеюсь, с хозяином дома ничего плохого не случилось?

— Плохого? А я здесь для чего? Ты что, смеешься? Объясняю, — гвардеец вынул погасшую трубку изо рта. — Гражданин Нивернейский — хитрая бестия. Он сообразил, что, пустив на постой Национальную гвардию, он обеспечит себе надежную охрану. И к тому же он нас содержит совсем неплохо! Храбрый старикан! Мы его любим…

— Мы тоже, — ответил Сильвен. — В кабриолете госпо… гражданка, которая хотела бы узнать о его здоровье и которой хотелось бы его увидеть.

— Я-то ничего не имею против. Что касается здоровья, гражданин Нивернейский себя чувствует вполне прилично. А вот насчет визита… Старика нет дома!

— Как это нет дома? — не удержалась от восклицания Анна-Лаура. — Ведь он болен!

Гвардеец гулко расхохотался:

— Болен? Для больного он что-то слишком резво собрался, когда за ним пришли.

Анна-Лаура встревожилась не на шутку. Она тут же вообразила худшее.

— А вы не могли бы сказать, кто именно за ним пришел? — Она ждала, что услышит в ответ «местные революционеры», и нервничала, ожидая, пока гвардеец раскурит трубку. — Прошу вас, скажите мне, кто за ним пришел?

Вместо ответа гвардеец наградил ее насмешливым взглядом и выдохнул струю дыма:

— Не стоит так волноваться, гражданка! Он всего лишь перешел на другую сторону улицы. За ним пришел человек, находящийся в услужении у… Э, постойте-ка, вон он возвращается!

И действительно. Анна-Лаура, вышедшая из экипажа, заметила фигуру в черном, пересекающую по диагонали улицу Турнон. Напудренный парик герцога прикрывала старого фасона треуголка, и он размахивал тростью, явно радуясь чему-то. Он заметил молодую женщину и поспешил к ней.

— Наконец-то вы вернулись, моя дорогая девочка! Благодарение богу! Я так о вас беспокоился!

— Мой дорогой герцог, наверное, только вы один и волновались. Жосс нисколько не тревожился и…

— Ну-ка, ну-ка, — вмешался гвардеец. — Все эти ваши герцоги, маркизы и все такое прочее, такого лучше на улице не говорить. Зайдите-ка вы в дом.

Герцог Нивернейский улыбнулся. Улыбка разительно молодила его. В семьдесят шесть лет у него было отменное здоровье. Его красивое лицо — в семье Манчини красота передавалась из поколения в поколение — с тонкими чертами и высоким лбом пощадили годы. А перенесенные страдания смягчили высокомерное выражение.

— Септим, мой друг, вы как всегда правы! Идемте, дорогая моя!

И по-дружески взяв под руку молодую женщину, герцог повел Анну-Лауру к подъезду особняка. Маркиза с удивлением обнаружила, что герцог занимает теперь только несколько комнат. На пороге их встретил слуга, ровесник герцога, и взял у хозяина шляпу, перчатки и трость.

— Что вы сделали с остальными комнатами? — обратилась к герцогу молодая женщина, давно не бывавшая на улице Турнон.

— Они закрыты, дитя мое! Из осторожности я уволил большую часть слуг. У меня остались только старый Колен и его жена, которая мне готовит. Надо идти в ногу со временем, а ведь вы знаете, что я старый либерал…

— Но как же ваша коллекция?

— Закрытые двери защищают некоторую ее часть, картины, например. Что же до остального… — герцог понизил голос. — Большая часть коллекции находится в другом месте. Но садитесь же, моя дорогая, и расскажите, чему я обязан счастьем видеть вас?

— А разве мой супруг не предупредил вас о моем приезде? Он должен был побывать у вас этим утром, справиться о вашем здоровье и сообщить о том, что я заеду вас навестить. Маркиз говорил, что вы очень больны.

— Я не впервые замечаю за нашим дорогим маркизом склонность к преувеличению, хотя он и не уроженец юга. Да, в Тюильри меня и в самом деле немного помяли в тот страшный день, но я принял ванну и хорошо выспался, и все прошло. И этим утром ваш муж не заезжал ко мне. В противном случае я бы не вышел из дома или распорядился бы, чтобы вас попросили подождать. Я навещал моего соседа и друга. Он умирает. Я вам рассказывал об адмирале Джоне Поль-Джонсе?

— Американском герое, славно сражавшемся за свое отечество во время войны за независимость, а потом служившем верой и правдой Франции? Я знаю, что король дал ему корабль и титул шевалье. И он умирает? Но адмирал совсем еще не стар.

— Ему сорок семь, но… Мой дорогой Поль-Джонс слишком любил женщин и всегда был окружен ими. Я полагаю, именно это и убивает его, если не считать той болезни, которой он заразился, служа Екатерине Великой… Пребывание в России не пошло ему на пользу. Не буду скрывать от вас — мне его очень жаль. Это необыкновенно приятный человек и страшно одинокий, несмотря на свою дружбу с герцогом Орлеанским. У Поль-Джонса осталось только двое друзей — Сэмюэль Блэкден и граф де Сент-Олер… И ваш покорный слуга, конечно. Мы познакомились два года назад, когда он снял дом чуть дальше по улице. Я восхищаюсь его храбростью перед лицом смерти… Но простите меня! Я не должен был произносить в вашем присутствии это ужасное слово! Расскажите мне скорее, почему вы вернулись. Я полагал, что вы теперь в безопасности в вашей любимой Бретани…

— В моей Бретани теперь тоже небезопасно. И все-таки я уверена, что моему маленькому ангелу там ничто не угрожает.

Анна-Лаура вкратце рассказала о своем печальном путешествии, не упоминая о странном разговоре с Жуаном. И не потому, что она не доверяла герцогу Нивернейскому. Он был ее самым верным и, вероятно, единственным другом. Но как признаться в том, что слуга, которому революция вскружила голову, признался ей в любви, обвинив попутно ее мужа в намерении убить ее? Анна-Лаура была слишком молода и бесхитростна, и поэтому старый герцог сразу догадался, что женщина что-то от него скрывает и это что-то очень волнует ее. Он попытался помочь ей:

— Я понимаю, что вы не могли остаться в Коме-ре, но почему вы не поехали к вашей матери? Разве это не естественный поступок для дочери, пережившей такую утрату?

— Только не в том случае, если она замужем. Я полагала, что раз я не могу остаться рядом с дочерью, то мое место подле мужа. И потом, смерть моего брата нанесла сильный удар моей матери, от которого она до сих пор никак не оправится. Она ищет спасение в делах.

В это герцог легко мог поверить. Он не был лично знаком с Марией де Лодрен, но догадывался, что дочь не занимает большого места в жизни этой дамы. Госпожа де Лодрен даже не удосужилась приехать на ее свадьбу, и это о многом говорило. Но Жосса де Понталека герцог знал очень хорошо, и, искренне привязавшись к Анне-Лауре, он не переставал сожалеть о заключении этого союза, понимая, что этот брак не принесет счастья молодой женщине.

Он знал о склонности маркиза к любовным похождениям, с иронией вел им счет и не думал, что де Понталек намерен остановиться. У маркиза было много женщин. Когда до герцога доходили слухи о многочисленных романах маркиза, эти сообщения не вызывали особого беспокойства герцога. Но вот связь Понталека с Шарлоттой де Сенсени его тревожила. И именно потому, что Жосс проявлял необыкновенную скрытность и не свойственную ему осторожность, герцог счел это увлечение опасным. Он спросил молодую женщину:

— А как ваш муж отнесся к вашему возвращению?

Анна-Лаура неопределенно махнула рукой и грустно улыбнулась:

— Должна признаться, радости он не выказал. Я бы сказала, что он был недоволен. Не могу его за это винить. Муж полагал, что я нахожусь в безопасности в Комере… — сказала Анна-Лаура. — В трудные времена всегда хочется думать, что твои близкие в безопасности, не правда ли?

— Вы совершенно правы, — согласился с ней старый герцог. В глубине души он считал, что маркизе лучше знать, что муж проявляет о ней заботу, чем подозревать правду — Жосс, насколько мог судить старик, не слишком хотел видеть свою жену и более того — был бы рад не видеть ее вовсе. Правда могла бы быть убийственной для Анны-Лауры. Но вот одного герцог понять не мог — зачем маркиз отправил к нему свою жену, предложив навестить тяжело больного старца, когда Жоссу было отлично известно истинное положение дел?

— Я спрашиваю себя, — заговорил он так, словно размышлял вслух, — не следует ли вам вернуться в Бретань. Недавнее нападение на Тюильри оставило у простолюдинов ощущение незавершенности дела. Мятежники перешли последнюю грань в оскорблении их величеств. За это раньше отправляли на эшафот. Времена становятся все опаснее, я уверен — они найдут способ завершить начатое. Эмиграция, начавшаяся в восемьдесят девятом году, возобновилась с новой силой. — Вы тоже намерены уехать?

— Я? Ни за что на свете. Мое место рядом с моим королем… К тому же я слишком стар для подобных авантюр. Но к вам, моя дорогая, это не относится.

— Я с радостью бы уехала, но только вместе с мужем. Видите ли, когда удивление моим неожиданным возвращением прошло, Жосс проявил ко мне больше нежности, чем когда-либо раньше. Мне кажется, что в эти роковые дни мы могли бы начать все сначала. Я не оставлю его…

Как и Жуан, герцог был и восхищен этой способностью юных существ оживлять свои иллюзии, и одновременно эта наивность повергала его в ужас. Если Жосс де Понталек и решит уехать, то сделает это только ради красавицы Сенсени… Но разве можно сказать об этом юной влюбленной жене?!

— Обещаю обо всем узнать подробнее и рассказать вам при нашей следующей встрече, — сказал герцог. — Но кто знает, не застанут ли нас обстоятельства врасплох? Хочу сказать вам, дитя мое, — что бы ни случилось, вы всегда найдете убежище в моем доме. Я предпринял кое-какие шаги, и благодаря им мой дом остался последним безопасным дворянским особняком в Париже, — закончил он с горьким смешком.

— Предприняли шаги? Что это значит, господин герцог?

— Я отдал в муниципалитет мою цепь ордена Святого Духа, грамоту гранда Испании и грамоту императора Карла Великого, дарующую мне титул принца Святой империи. Но если такой ценой я могу сохранить жизнь тем, кого я люблю, то я готов на такие жертвы!

Он произнес это таким беззаботным тоном, что Анна-Лаура не смогла сдержать улыбки:

— Я еще не встречала человека, который с такой легкостью отказался бы от достойных титулов, дорогой герцог!

— Мой друг, я отказался от них не навсегда и собираюсь когда-нибудь вернуть все это. Вы уже уезжаете? — спросил он, видя, что Анна-Лаура встала.

— Да, мне пора. Вы позволите задать вам еще один вопрос?

— Прошу вас!

— Почему вы ни разу не привезли ко мне адмирала Поль-Джонса, хотя ваши рассказы о нем пробудили мое любопытство?

— Потому что, несмотря на состояние его здоровья, он бы стал за вами ухаживать и ему пришлось бы иметь дело с маркизом. Именно из-за состояния его здоровья…

— Ухаживать за мной? У вас богатое воображение. Разве адмирал ухаживал за всеми молодыми женщинами?

— Нет, только за самыми красивыми.

— Но я некрасива.

— Это вы так полагаете. Но дайте возможность другим судить об этом.

— И потом, мой супруг не настолько интересуется мною, чтобы драться из-за меня на дуэли.

— Вы заблуждаетесь, мадам! Я не знаю, способен ли Жосс де Понталек на страстную любовь, но у него слишком развито чувство собственника. А вы его жена.

Иными словами, ему принадлежат и ваше тело, и ваше состояние, и он никогда не позволит другому охотиться на его территории. Доказательством тому служит его упорное желание запереть вас в особняке на улице Бельшас.

— Может быть, это потому, что он меня любит и боится за меня? — прошептала Анна-Лаура с такой надеждой в голосе, что у старого герцога сжалось сердце.

— Не мне судить, в конце концов возможно и такое, но не забывайте, моя дорогая, что нет худшего ревнивца, чем тот, кто ревнует, но не любит. Ах да, кстати! Вы приехали в кабриолете, а это очень неблагоразумно. Люди из народа ненавидят эти экипажи, и я не понимаю, почему ваш супруг уступил его вам. Если еще раз соберетесь ко мне приехать, то непременно возьмите фиакр. Это безопаснее и надежнее. А еще лучше не приезжайте вовсе. Я сам буду навещать вас каждые два дня, как в те времена, когда давал вам уроки. Согласны ли вы терпеть и дальше мое общество?

Анна-Лаура оживленно улыбнулась:

— Вы мне доставите огромное удовольствие! Это будет почти совсем как в старые времена, верно?

Воспоминание о прошлых счастливых днях подействовало как всегда. Выходя из особняка герцога Нивернейского, Анна-Лаура едва сдерживала слезы умиления.

Сильвен развернул кабриолет, но они успели проехать совсем немного, когда выяснилось, что с улицы Турнон им не выбраться. Неожиданно собравшаяся толпа перегородила выезд на площадь. Сильвен не успел среагировать, а здоровый детина в засаленном красном колпаке с высокой кокардой ловко и сноровисто ухватил лошадь под уздцы. В ту же секунду другой мужчина, худой, высокого роста, растянулся под кабриолетом, притворяясь, что экипаж сбил его. И сразу же раздались гневные возгласы:

— Долой кабриолеты! Позор потаскухе, которая вообразила, что может запросто давить простых людей! Сожжем их! Еще одна шлюха, которая считает, что ей все можно! Мы ее проучим!

Не прошло и нескольких секунд, как сопротивляющегося Сильвена стащили с козел. Возбужденные и нетерпеливые мужчины выпрягли лошадь, краснолицый здоровяк уселся на нее верхом и увел в неизвестном направлении. Другие вытащили из кабриолета Анну-Лауру и несчастную Бину, цеплявшуюся за свою хозяйку и голосившую что было сил.

Бледная от страха маркиза молчала, вглядываясь в разъяренную толпу. Женщины грозили ей кулаком, кто-то уже рубил топором экипаж, чтобы устроить костер и бросить туда его хозяйку. Анна-Лаура, казалось, овладела собой, в ее голове билась спасительная мысль. Если ей суждено умереть от рук этих обезумевших людей, она примет смерть с облегчением. Ее измученное сердце наконец успокоится — она наконец соединится со своей дорогой Селиной. С Анны-Лауры сорвали соломенную шляпу и платок из черного муслина, обнажая нежную шею. Какой-то мужчина тут же протянул к ней грязную руку:

— Лакомый кусочек! Может, нам сначала полакомиться, а уж потом его поджарить? Она такая нежная, надушенная…

— Не стесняйся, Люка! Эти девочки совсем не свирепы. Правда, красавица? Покажи-ка нам свои сокровища!

Понимая, что сейчас ее разденут посреди улицы на виду у всех этих людей, Анна-Лаура закрыла глаза, от всей души желая лишиться сознания. Но родная Бретань наградила ее крепким здоровьем, и никогда прежде она не лишалась чувств. Анна-Лаура попыталась молиться, но слова не шли на ум… Но тут руки, беззастенчиво ощупывавшие ее, тянувшие за платье, чтобы разорвать его, вдруг отпустили Анну-Лауру, и она услышала совсем рядом мужской голос:

— Вы что, с ума посходили? Это она-то шлюха?! Ненапудренная, ненарумяненная, одетая как монахиня? Вы разве не видите, что она в трауре? Ну и народ! Хочет свободы и не умеет уважать чужое горе!

Анна-Лаура открыла глаза и увидела перед собой водоноса. Люди бросились к полным ведрам, которые он только что поставил на землю. Ведь стояла такая жара! В мгновение ока цепь, сомкнувшаяся вокруг Анны-Лауры, разомкнулась. Кроме двух мужчин, захотевших ее раздеть, остались еще несколько женщин и парочка ротозеев, не желавших пропустить бесплатное развлечение.

— Может, она и в трауре, но ее кабриолет чуть было не задавил Малыша Луи! И мы его сожжем!

— Если вам так хочется, расправьтесь с кабриолетом, но оставьте гражданку в покое! У нее, возможно, не осталось ничего, кроме этого экипажа.

— Пусть ходит пешком, как все остальные. Но ты, похоже, ее знаешь? Кто же она?

— Ну, конечно. Я ношу воду в ее дом. Это гражданка Понталек. Она недавно потеряла свою единственную дочку. Малышке не было и двух лет.

— Понталек? Похоже, она аристократка, а?

— Ну и что? Нельзя же винить человека за его происхождение. Вы видите, что она еще совсем молоденькая. И уж поверьте мне, очень несчастна. Потому что шлюхи это как раз по части ее муженька.

Женщина с пронырливыми глазами и острым носом обратилась к защитнику Анны-Лауры:

— Как это вышло, что ты ее так хорошо знаешь, гражданин…

— Мерлю! Жонас Мерлю из тупика двух мостов. Я же уже сказал, что ношу в ее дом воду! И слышу, о чем судачат на кухне. Позвольте мне проводить бедняжку домой! Она и так жертва, нечего делать из нее великомученицу! Это было бы немилосердно.