Глава 1. КРАСНАЯ ВОСКОВАЯ ПЕЧАТЬ

Небо хмурилось. Юный всадник, пустивший свою лошадь галопом, недовольно оглянулся на черную тучу, что висела над его головой с той минуты, как он выехал за ворота замка Сорель, и вот-вот собиралась пролиться дождем. Не будь паренек таким добрым христианином, он наверняка пригрозил бы ей кулаком. Но это неминуемо оскорбило бы господа. «Разве мыслимо позволить себе такое, хотя бы даже и Франсуа Вандомскому, принцу Мартигскому, одному из многочисленных внуков короля Генриха IV?» — думал десятилетний мальчуган, торопливо понукая коня.

Ведь если сейчас разразится гроза, она его задержит и только ухудшит и без того неприятное положение. Ведь Франсуа уехал из Ане, никому не сказав ни слова. Он даже оседлал коня без чьей-то помощи, отлично понимая, чем рискует. Все, что могло произойти по его возвращении, он знал заранее. Ему, несомненно, удастся избежать наказания, если он вернется незамеченным. Но если Франсуа опоздает к ужину, то ему несдобровать — это ясно, как божий день. Его воспитатель суров и шутить не станет. Франсуа, безусловно, будет наказан. Он, разумеется, виноват, но все-таки, если порки можно было избежать, об этом стоило подумать. И все это еще не считая того, как к проступку отнесется герцогиня, его мать…

О, она, конечно, спросит, где был ее сын, а так как Франсуа еще не научился врать, он скажет правду. Накажут его позже, а до тех пор ему придется выдержать суровый взгляд и неодобрительное молчание матери. Ему дадут понять, что он разочаровал ее, ту, которую любит и которой восхищается сверх всякой меры, почитая почти святой. И тем не менее надо признать, Франсуа совершил этот проступок сознательно. Иногда приходится выбирать между долгом и зовом сердца.

А душа мальчика уже давно рвалась к замку Сорель, и в этот день он не смог устоять перед желанием отправиться туда. Каждому станет понятно его нетерпение, если все хорошенько объяснить. Франсуа только что узнал, что малышка Луиза заболела. Названия болезни он не запомнил, понял только, что от нее можно умереть или остаться навек обезображенным. Этой мысли десятилетний влюбленный вынести не смог. Ему необходимо было увидеть Луизу!

Теперь хотелось бы поведать предысторию этого непослушания. Франсуа Вандомский впервые встретился с Луизой Сегье 14 марта, за несколько дней до весеннего равноденствия. Ежегодно в этот день служили благодарственный молебен в бенедектинском аббатстве в Иври в честь победы Генриха IV над войсками герцога Майеннского. Семейство Вандом присутствовало почти в полном составе, хотя сама герцогиня, урожденная Франсуаза Лотарингская де Меркер, и приходилась родственницей побежденному. Она подчинилась повелению герцога Сезара, старшего сына великого короля и очаровательной Габриель д'Эстре, которая так и не стала законной женой Генриха IV. Естественно, что все мало-мальски влиятельные местные фамилии считали своим долгом прибыть к мессе. Разумеется, присутствовал и Пьер Сегье, граф Сорель, прибывший в сопровождении жены Маргариты, урожденной де ля Гель, и прелестной дочери. Луиза была их единственным ребенком, девочку безмерно обожали и несказанно гордились ею. Что было совершенно понятно. Никто не мог остаться равнодушным при виде этой крошечной шестилетней женщины. Всем хотелось взять ее на руки или хотя бы улыбнуться малютке. Очаровательная, розовенькая, изящная, как цветок шиповника, с удивительными белокурыми локонами, которые едва удерживал чепчик из синего, под цвет глаз, бархата. Она скромно высидела всю долгую службу рядом с матерью, опустив ресницы, глядя на четки из слоновой кости, обвившиеся вокруг ее крошечных пальчиков. Только один раз девочка повернула головку, словно почувствовав, что на нее смотрят, и встретилась взглядом с Франсуа, наградив его открытой искренней улыбкой. Мальчик просиял ей в ответ, и это, увы, не укрылось от глаз герцогини Вандомской, пребывавшей в этот день в отвратительном настроении. Ведь ей пришлось исполнять роль главы семьи на церемонии, которая никак не могла доставить ей удовольствия. Дела удерживали герцога Сезара, ее супруга, в Бретани, где он был губернатором. Дела эти заключались в доставлении всевозможных неприятностей лично кардиналу Ришелье, министру короля Людовика XIII, которого герцог ненавидел до умопомрачения. А она здесь, одна… Ах, да стоит ли об этом! Одним словом, взгляд юного Франсуа был замечен его матерью не в добрый час. Герцогиня ничего не сказала сыну, когда они возвращались домой, но приняла свои меры.

Выяснилось это таким образом. Франсуа, дурно спавший всю ночь, провертевшийся с боку на бок в постели, ранним утром спустился в конюшню. Там он с удивлением обнаружил шевалье де Рагнеля, конюшего своей матери. Тот ходил взад и вперед среди суетящихся конюхов и водоносов. Мальчик сделал вид, что не замечает шевалье, но де Рагнель сам нагнал его у больших ворот.

— Итак, герцог Франсуа, и куда это вы собрались в такую рань?

— Проехаться напоследок.

Персеваль де Рагнель был человеком вежливым и любезным, но Франсуа он сразу же стал весьма неприятен, как только задал следующий вопрос:

— И в какую же сторону, позвольте узнать? Вы ведь не могли забыть, что мы очень скоро возвращаемся в Париж? У вас совсем не остается времени. Разве только вы намерены объехать парк…

Франсуа покраснел до корней волос.

— Я хотел…

У него больше не нашлось слов.

Конюший поспешил направить его на путь истинный.

— А не поговорить ли вам об этом с герцогиней? Она ожидает вас в своих покоях.

— Моя мать? Но почему?

— Полагаю, она сама вам все объяснит. Поторопитесь! Через десять минут герцогиня отправится в часовню, чтобы помолиться.

Не зная, под каким предлогом можно было бы избежать вряд ли приятного разговора с матерью, мальчик пустился бегом, и через несколько минут служанка впустила его в спальню Франсуазы Вандомской, где Жюли заканчивала причесывать свою госпожу. В былые времена комната принадлежала Диане де Пуатье. Помещение, безусловно, роскошное, но не более, чем остальные двадцать две комнаты этого почти королевского замка. Стены и потолки украшала искусно выполненная роспись, игравшая бликами позолоты, ковры скрывали узорный паркет, и великолепные гобелены, казалось, согревали воздух своими яркими красками ничуть не меньше огня, горевшего в большом камине из разноцветного мрамора. Свет мартовского утра пробирался сквозь оконные витражи, представлявшие сцены из Ветхого завета. Они плохо пропускали солнце, но благодаря пламени камина и высоким белым восковым свечам в спальне было достаточно светло.

Переступив порог, мальчик поклонился и приблизился к матери, окруженной множеством женщин, с улыбкой разглядывавших его. Но герцогиня оставалась суровой.

— Ах, вот и вы! — холодно заметила она. — Мне кажется, так хорошо, Жюли, — на этот раз она обратилась к причесывавшей ее горничной. — А теперь оставьте нас, и пусть все уйдут. — Потом, когда за последней юбкой закрылась дверь, Франсуаза Вандомская обратилась к сыну:

— Итак, куда вы собирались отправиться сегодня утром?

— На последнюю прогулку верхом, мадам, мы ведь возвращаемся в Париж.

— И в какую сторону? Не к замку ли Сорель? Маленький принц покраснел, не осмеливаясь ответить.

Он только поглядывал на мать с некоторым опасением. Ведь, несмотря на то что Франсуаза Лотарингская де Меркер, герцогиня Вандомская, относилась к трем своим детям с любовью и вниманием, хотя и не показывала этого, они боялись матери куда больше, чем герцога Сезара, их отца. Своим веселым характером, склонностью к шуткам, порой весьма вольным, и беззаботностью герцог Вандомский очень напоминал Генриха IV, и дети знали, что он весьма отходчив.

Герцогиня, напротив, обладала суровым характером. В первую очередь эта благочестивая женщина служила богу. Мать воспитывала ее очень строго, во всем следуя христианским заповедям. И хотя в юности Франсуаза Лотарингская де Меркер была одной из самых богатых невест в Европе, став супругой Цезаря Вандомского, она не имела особенного пристрастия к той пышности, к которой ее вынуждали положение, огромное состояние, принадлежащее лично ей, и любовь к мужу, чьи вкусы значительно отличались от ее собственных. Но интересы супругов полностью совпадали, когда речь шла о блеске и могуществе дома Вандомов. Сезар был прежде всего военным человеком и предпочитал вести жизнь пышную и веселую. А Франсуаза, крестница покойного епископа Женевского Франциска де Саля, подруга Жанны де Шанталь и того необыкновенного человека, которого все называли просто «господином Венсаном» , заботилась прежде всего о спасении души своих близких и занималась благотворительностью, простиравшейся довольно далеко. Она не забывала даже парижских проституток с берегов Сены и разбитных девиц из борделя в Ане (столь непристойное соседство приходилось терпеть из-за расквартированных здесь солдат). Вот вам краткое описание характера и привычек герцогини Вандомской. Именно поэтому, когда кому-нибудь из детей приходилось держать перед ней ответ, у них всегда возникало смутное ощущение, что они предстали перед самим господом.

Так чувствовал себя и десятилетний Франсуа, ему даже в голову не приходило ничего скрывать.

— Я и вправду собирался к замку Сорель, мадам. Вы этим недовольны?

— Возможно. Прежде всего скажите мне, зачем вы туда едете? Полагаю, из-за той малышки? Вчера я заметила, как она вам улыбалась и как вы ей ответили. Вы с ней встречались раньше?

— Нет, мадам. Поэтому мне и захотелось увидеть ее еще раз. Она очень красива, вы не находите?

— Конечно, конечно, но вы слишком молоды, чтобы интересоваться девушками. И кроме того, я не уверена, что вам там будут рады. Сегье нам не друзья.

— Но ведь вчера они были на мессе?

— Это дань уважения покойному королю, вашему деду. Кроме того, их земли зависят от нашего княжества Ане. Это ко многому обязывает. Но, сын мой, будьте благоразумны, эти свежеиспеченные дворяне вовсе не должны испытывать к нам верноподданнические чувства. И вашему отцу не понравилось бы ваше близкое знакомство с этой семьей. Сегье, как и многие господа из парламента, хочет быть поближе к кардиналу и во весь голос заявляет о своей преданности королю Людовику XIII.

— А мы? Разве мы не сторонники короля?

— Он король, и этим все сказано. Мы должны любить его и повиноваться ему. А вот монсеньор Ришелье вряд ли заслуживает такого отношения. Доставьте мне удовольствие, Франсуа, и постарайтесь забыть, что вам улыбнулась маленькая девочка…

Мальчик опустил голову.

— Из любви к вам я постараюсь, мадам, — прошептал он. Ему не удалось подавить тяжелый вздох.

На красивом, но несколько суровом лице герцогини появилась улыбка.

— Мне нравится ваша искренность и ваше послушание, сын мой. Подойдите и поцелуйте меня!

Это была редкая милость. Ведь Франсуа достаточно вырос и был на попечении мужчин. Он оценил такой дар по достоинству и немного утешился, хотя ему и пришлось пожертвовать свиданием с Луизой. Но когда чей-то образ не покидает вас, так просто от него не избавишься. Под позолоченными сводами фамильного особняка Вандомов в Париже Франсуа не удалось забыть малышку Сегье. И когда в конце мая, спасаясь от столичной вони, герцогиня с детьми, приближенными и всевозможной прислугой переехала на лето в замок Ане, десятилетний влюбленный очень обрадовался. Если ему немного повезет, он увидит ее! Франсуа считал, что о его секрете не известно никому, кроме матери, но он ошибался. Его сестра Элизабет, весьма смышленая девица, двумя годами старше его, несомненно, что-то заподозрила. По ее мнению, временами у брата бывал странно отсутствующий вид. А то вдруг на щеках беспричинно вспыхивал румянец. Все это было обычно совершенно несвойственно непоседливому, драчливому мальчишке, сходящему с ума по лошадям, оружию, свободе и наделенному такой живостью характера, что гувернантки и наставники находили ее весьма утомительной. Всю зиму она размышляла, что бы это могло значить. Тем не менее, хорошенько все обдумав, ни с кем не стала делиться ни своими наблюдениями, ни сделанными из них выводами. Теперь же, выйдя из кареты в главном дворе замка Ане, девочка не пошла следом за старшим, четырнадцатилетним братом Людовиком де Меркером , сопровождавшим герцогиню в ее покои. Элизабет отозвала Франсуа в сторону, заявив, что ей хочется пойти поздороваться с лебедями на прудах. И они в самом деле медленно пошли вдоль канала с карпами, ведущего в нужном направлении. Сначала они молчали, но младший брат долго не выдержал.

— Если ты мне хочешь что-то сказать, говори быстро! — проворчал он, обращаясь к сестре на «ты». Они частенько так поступали, оставаясь наедине. — Я что, сделал какую-нибудь глупость?

— Нет, но тебе просто не терпится ее сделать. Я это поняла только что, когда мадам де Бюр заговорила о дамах из замка Сорель. Наша мать немедленно велела ей замолчать, но ты весь залился краской и вздохнул так, что чуть карету не опрокинул. Ты ведь сгораешь от желания увидеть свою Луизу, правда?

Брат с сестрой испытывали друг к другу глубокую нежность, делились всеми секретами и отлично понимали друг друга. При этом они старались держаться подальше от старшего брата, обращаясь с ним так, как того требовал этикет. Людовик был наследником, его уважали, но не любили. Франсуа и не подумал ничего отрицать:

— Это правда, но я дал обещание нашей матери.

— И теперь жалеешь об этом?

Младший брат отвернулся, нагнулся, подобрал плоский камешек и резко бросил его в воду, заставив подпрыгнуть несколько раз. Эта детская игра называлась «печь блинчики», и участники всегда с азартом подсчитывали — кто больше. Сейчас Франсуа сделал это непроизвольно, пытаясь потянуть время и обдумать ответ. Потом засопел и, понимая, что Элизабет не устроит полуправда, нехотя произнес:

— Гм-м… Ну хорошо, ты права! Пока мы были в Париже, все было просто. А здесь совсем другое дело.

— Я так и думала. Что ты собираешься теперь делать?

— Вы задаете дурацкие вопросы, сестра! Слово нельзя взять назад!

— Я с этим согласна. Но всегда можно взглянуть на вещи несколько иначе, не так ли?.. Я-то ведь ничего не обещала.

Франсуа сначала задохнулся от неожиданности, а потом повнимательнее вгляделся в лукавое личико сестры. До встречи с Луизой он считал Элизабет самой очаровательной девочкой из всех, кого знал. От их бабушки Габриель д'Эстре Элизабет унаследовала почти неземной красоты светлые волосы и глаза необыкновенно синего цвета. И кроме того, она была умна. Франсуа легко допускал, что сестрица частенько превосходит его в этом, хотя в свои десять лет он обогнал ее в росте уже на три пальца. Таким образом, его самолюбие не очень страдало. Но сейчас Элизабет предоставляла ему возможность познакомиться с тем, что называют женской хитростью, и предлагала воспользоваться ее преимуществом. — И что ты хочешь этим сказать? — недоуменно спросил Франсуа все в той же простой манере.

— А то, что графиня де Сорель слывет очень набожной и, как говорят, делает щедрые пожертвования. К тому же она охотно посещает бедных, иногда довольно далеко от дома. Я знаю, что графиня берет с собой и дочку с тех пор, как той исполнилось шесть лет. Наша мать тоже стала брать меня с собой в этом возрасте. Теперь же мне разрешено посещать неимущих в сопровождении мадам де Бюр, но… ведь и ты можешь ездить с нами. Благотворительность от этого только выиграет, а наша мать будет просто на седьмом небе. Так ты наверняка получишь право на благословение господина Венсана.

— Ты хочешь сказать, что совсем необязательно ехать в Сорель, чтобы встретить этих дам? Но как же узнать, где именно они будут?

— Один из наших кучеров ухаживает за кормилицей Луизы. Нам наверняка удастся с ними встретиться…

Вместо ответа Франсуа бросился на шею сестре. На следующий день он получил разрешение матери помогать Элизабет во время ее благотворительных поездок, которые та совершала под присмотром гувернантки мадам де Бюр. Герцогиня Вандомская, зачислившая своего младшего сына в рыцари Мальтийского ордена в весьма нежном возрасте, надеясь, что однажды он сменит своего дядю Александра на посту Великого приора, увидела в этом знак свыше. Ведь членам ордена предписана только та благотворительность, которая не кричит о себе на всех углах, а их обучение начинается с ухода за тяжелобольными. И с этого дня юного принца Мартигского частенько видели нагруженного тяжелым мешком с хлебом. Франсуа с достоинством входил в какую-нибудь бедную лачугу, следуя за «дамами»-благотворительницами. Все это показалось многим настолько необычным, что Меркер начал было высмеивать младшего брата, но получил столь суровую отповедь матери-герцогини, что не посмел продолжать.

На самом деле это занятие оказалось куда менее ужасным, чем это представлял себе Франсуа. Щедрый от природы и начисто лишенный высокомерия, он просто почувствовал себя ближе к тем, кого навещал, и всерьез заинтересовался их судьбой. К счастью, он действительно увлекся делами милосердия, потому что за целый длинный месяц богоугодный план Элизабет позволил ему всего лишь один раз увидеть властительницу его мыслей. Луиза показалась ему еще более очаровательной, чем в аббатстве Иври, хотя одета она была очень скромно, чего требовали обстоятельства. Франсуа при встрече не нашелся что сказать, а лишь молча краснел, терзая в руках шляпу. И теперь ему показалось еще труднее держать данное матери слово.

Ведь ему так и не удалось утолить свое желание видеть Луизу Сорель. К этому добавились еще известия о болезни малышки, и он забыл обо всем. Ему необходимо узнать, что с ней! Ему необходимо ее увидеть! Не раздумывая больше ни секунды, Франсуа вскочил на лошадь и помчался в замок Сорель. Но безумцу не удалось даже переступить его порог. Юного Вандома прогнали, не слишком выбирая выражения. Недуг настолько опасен, что к маленькой больной не подходит никто, кроме матери и ее служанок. И вот Франсуа вновь оказался в лесу, еще сильнее мучимый тревогой и неизвестностью. Впереди его ждало весьма неопределенное будущее, о котором мы уже упоминали.

Погода не улучшалась. Стало вдруг так темно, как будто уже надвигалась ночь. Конь мальчика занервничал, когда прогремел неожиданный удар грома, громко заржал, резко поднялся на дыбы, сбросив всадника в ближайшие кусты, и галопом понесся в направлении Ане.

Падение нанесло скорее удар гордости, чем какой-либо вред телу, которому все оказалось нипочем. Франсуа задался вопросом, что скажет господин д'Эстрад, старательно обучавший юных Вандомов верховой езде согласно заветам покойного господина де Плювинеля, когда увидит лошадь, вернувшуюся в замок без седока. А уж что может услышать от учителя приковылявший наездник, об этом не хотелось и думать.

Бранясь, ворча и злясь на весь свет, Франсуа выбрался из зарослей и отправился навстречу своей судьбе. И тут он заметил маленькую девочку.

Она была одета в одну только грязную рубашонку и прижимала к груди куклу. Малышка стояла босиком посреди тропинки и плакала, всхлипывая потихоньку и не вынимая изо рта большого пальца. Совсем крошка — ей могло быть не больше трех-четырех лет. Несмотря на странные обстоятельства ее появления, она, безусловно, была благородного происхождения. Густая грива вьющихся каштановых волос носила следы тщательного ухода. Локоны явно завивали, в них запутались обрывки голубой ленты, которая, видимо, украшала прическу. К тому же ее рубашка была сшита из тонкого полотна и украшена вышивкой. Когда Франсуа подошел ближе, он разглядел, что одежда девочки не в грязи, а в крови. Он тут же сообразил, что положение малютки более чем серьезное, и собственные несчастья сразу показались ему мелкими и не стоящими внимания. Он бросился на колени, обнял девочку и осторожно ощупал пухленькое тельце.

— Что с тобой случилось? Ты ранена?

Она не отвечала и только продолжала почти беззвучно плакать, хотя Франсуа, конечно, не причинил ей боли. К тому же и кровь уже почти высохла. Девочка была напугана, но, слава богу, цела и невредима.

— Не плачь, тебе же не больно. Откуда ты такая взялась? Ты кто?

Уставившись на него своими покрасневшими от слез темно-карими глазами, малышка вытащила пальчик изо рта и произнесла два слога:

— Ва… лен…

И палец снова вернулся на прежнее место.

— Вален? Но это не может быть твоей фамилией! Ты же не из крестьян! У них не бывает таких красивых кукол, — продолжал Франсуа и попытался взять игрушку. Но ее крошечная хозяйка отчаянно вцепилась в любимую вещицу. Это и вправду оказалась довольно дорогая кукла, из хорошего дерева, с мастерски выполненным личиком и волосами из кудели, одетая в бархатное платье с кружевным воротником.

Вопросы множились в голове мальчика. Куда она идет? Что здесь может делать такая малышка? Где-то произошло несчастье, но где именно? Он попытался это выяснить, произнеся вслух несколько названий замков или богатых усадеб, принадлежавших вассалам княжества Ане. Но вместо ответа малышка начала кричать и звать няньку.

И в довершение всего гроза, про которую Франсуа уже и думать забыл, уверенно напомнила о себе новым, еще более сильным ударом грома, и на их головы обрушился страшный ливень…

— Мы не можем здесь оставаться. Я должен забрать тебя с собой. Может быть, кто-нибудь узнает тебя.

И как по волшебству девочка замолчала и протянула ему грязную ладошку с крошечными, растопыренными в стороны пальчиками. В одно мгновение она промокла до нитки, да и Франсуа досталось. Он снял свой камзол, укутал малышку и взял ее за руку.

— Пойдем! Нам надо торопиться!

Но девочка не двигалась с места. Как ее заставить идти? Она так измучена, да и как ей за ним угнаться? Что же делать?

— Придется мне тебя нести, — вздохнул Франсуа, немного испуганный этой новой ответственностью, но когда он подхватил ее на руки, девочка оказалась намного легче, чем он предполагал. Малышка, не расставаясь со своей драгоценной куклой, обвила рукой, шею своего спасителя и со счастливым вздохом уронила головку ему на плечо. Она не знала, кто этот мальчик, но он был так красив: длинные прямые светлые волосы и синие глаза! Может быть, ей явился ангел? В любом случае, ей с ним было хорошо.

— Не засыпай и держись крепче, — посоветовал юный герой. — Я попробую бежать…

Но он слишком переоценил свои силы и поэтому довольно скоро перешел на шаг, проклиная дурацкую лошадь, сбросившую его как раз в тот момент, когда он в ней особенно нуждался. О том, что будет, когда он появится в замке со своей странной находкой, Франсуа даже и не пытался думать.

Так они проделали около четверти лье , останавливаясь время от времени, чтобы мальчик смог отдышаться. Благодарение богу, дождь перестал. Но все равно Франсуа совершенно выбился из сил, пока добирался до замка Ане. Он не переставал спрашивать себя, почему не послали его искать, когда увидели, что лошадь вернулась без седока. И разумеется, он безнадежно опоздал! Огромный бронзовый олень, окруженный четырьмя собаками, украшавший портал, отбивал своим тяжелым копытом восемь ударов.

— Боже милосердный! — простонал Франсуа, опуская свою ношу на плиты двора. — Я уже чувствую удары плетки!

Между тем все в замке пребывали в большом волнении. Стражники, собравшись небольшими группами, оживленно переговаривались между собой. Никто не обратил на мальчика ни малейшего внимания. Все суетились вокруг большой повозки, приспособленной для дальних путешествий. Она была покрыта таким слоем грязи и пыли, что невозможно было узнать изображенный на ней герб. Лакеи сновали туда-сюда. Конюхи распрягали лошадей, и когда Франсуа пожелал узнать, что, собственно, происходит, ответом ему прозвучало неопределенное:

— Всего час назад приехал монсеньор епископ Нантский. Все собрались в салоне Муз…

Франсуа удивленно поднял брови. Вышеупомянутый епископ, Филипп де Коспеан, был старым другом семьи и, кроме того, советником герцогини, которому она очень доверяла. Но его приезд никогда не вызывал такой суматохи. Ничего не понимая, Франсуа счел за благо взять свою маленькую спутницу за руку и отвести ее к своей матери, но, взглянув на девочку, увидел, что малышка снова плачет. Было совершенно ясно, что она настолько замерзла в своей промокшей рубашонке и до такой степени устала, что не в силах сделать ни шагу. Девочка ничего не сказала ему, но в ее взгляде читалась мольба. Мальчик все понял и снова взял ее на руки.

— Ну что ж, пойдем к герцогине. Она, я думаю, поможет тебе, — вздохнул он.

Никогда еще прекрасный замок, перестроенный в прошлом веке Дианой де Пуатье, герцогиней де Валентинуа, не казался ему таким большим. Невообразимо огромным стал вдруг и салон Муз с его золочеными красочными панно, мраморными дверными наличниками и внушительных размеров мебелью. В зале собрались почти все обитатели замка, конечно, не считая прислуги, но мальчик сразу же нашел глазами мать, сидящую рядом с епископом, сильно измученным долгой дорогой. Герцогиня Франсуаза оживленно беседовала с ним. Казалось, ее обуревают сильные эмоции. На прекрасном лице, окруженном ореолом белокурых волос, виднелись следы слез, оно было бледно, сливаясь по цвету с огромным воротником, называемым «мельничным жерновом». Создавалось впечатление, что голова матери лежит на блюде из многослойного муслина. Старший брат Франсуазы с суровым видом облокотился на спинку ее кресла, а Элизабет, сидевшая у ее ног на бархатной подушке, держала герцогиню за руку. Собравшиеся вокруг них дамы и дворяне, составлявшие свиту герцога, выглядели совершенно безжизненными, впавшими в оцепенение, напоминая изображения на гобеленах.

Несмотря на царившее в покоях напряжение, появление Франсуа не осталось незамеченным.

— А, господин Мартиг, — язвительно приветствовал его брат, Людовик де Меркер. — Откуда это вы к нам явились в таком виде и в такой компании? Какую глупость вы совершили на этот раз? И кто эта нищенка?

Франсуа чувствовал себя неловко и странно, но при этих словах ощущение собственной вины исчезло так же мгновенно, как порыв ветра задувает свечу. Он возмутился:

— Это не нищенка. Я наткнулся на нее в лесу. Она была вот в таком ужасном виде: с босыми ногами, с куклой в руках и в запятнанной кровью рубашке. Приглядитесь получше… Если только ваше величие и ваш эгоизм окончательно не затмили ваш взор!

— Мир, дети мои, — остановила возникшую было перепалку герцогиня Вандомская. — Не время ссориться. Франсуа нам сейчас расскажет, где он нашел малышку…

Но ему не удалось даже раскрыть рта. К нему уже спешила его сестра. Она встала на колени перед девочкой, которую брат опустил на пол, и внимательно рассмотрела грязное личико, залитое слезами.

— Матушка! — в тревоге воскликнула Элизабет. — Скорее всего в Ла-Феррьер — беда. Эта крошка — самая младшая из детей госпожи баронессы де Валэн. Ее зовут Сильви.

— Вот оно что! — воскликнул Франсуа. Его вдруг осенило:

— И вправду, в лесу, когда я спросил, как ее имя, она невнятно произнесла что-то вроде «ви» и «лен». Я плохо ее понял и просто не знал, что мне делать, тем более лошадь, испугавшаяся грозы, сбросила меня и ускакала…

— И он еще принимает себя за кентавра! — невпопад загоготал Меркер.

Мальчик собирался его как следует срезать, но тут появился де Рагнель, которого герцогиня посылала с поручением. Как только шевалье увидел девочку, он побелел как полотно и, быстро подойдя к детям, обнял крошку.

— Сильви! Боже мой!.. Но как она здесь оказалась, да еще в таком состоянии?

Де Рагнель выглядел таким потрясенным, что герцогиня Вандомская велела Франсуа повторить свой рассказ. Он вновь поведал ужасную историю.

— Тогда я взял ее на руки и принес сюда, — закончил мальчик свое повествование.

— И правильно сделали, — одобрила его мать. — А теперь нам надо поторопиться! Мадам де Бюр, — обратилась она к гувернантке Элизабет, — будьте добры, унесите это дитя. Девочка, несомненно, попала в беду и чудом спаслась. Проследите за тем, чтобы ее искупали, потом накормили и уложили в постель. Как только мы выясним, что же случилось на самом деле, мы решим, что делать дальше.

Гувернантка подошла к Сильви и собралась увести ее, но та отчаянно вцепилась в пальцы Франсуа, исполненная твердой решимости не расставаться с ним. Когда ей снился такой ужасный сон, добрый боженька послал ей ангела, и малышка хотела остаться с ним. Поэтому она завопила во весь голос, как только ее попытались оторвать от ее спасителя. Пришлось пообещать, что он обязательно навестит ее, когда малышка ляжет в постель. Только после этого Сильви замолчала и покорно позволила себя увести. — Ну хорошо, — облегченно вздохнула герцогиня. — Господин де Рагнель!

Казалось, конюший ее не слышит. Он не отрывал глаз от двери, за которой только что исчезла Сильви. Шевалье отозвался только после второго обращения.

— Вы хорошо знаете Валэнов?

— Да, герцогиня. После смерти мужа баронесса оказала мне честь, считая своим другом. Я очень обеспокоен.

— Это понятно! Возьмите десяток вооруженных людей и поезжайте в Ла-Феррьер. Вы мне обо всем доложите, как только появится такая возможность. Что же касается вас, Франсуа, вы переоденетесь позже. На нас обрушилось большое несчастье, и вы должны знать об этом. Останьтесь.

И с этими словами, не пускаясь в дальнейшие объяснения, она вернулась к разговору с епископом.

— Я не могу понять, почему мой зять, Великий приор Мальтийского ордена, забылся до такой степени, что отправился к моему мужу в Бретань и уговорил его ехать в Блуа? И почему именно в Блуа?

— Король намеревается войти в Бретань. Происходящие там волнения вызывают его беспокойство. Что же до Великого приора Александра, он решил по свойственной ему доброте, что его величество хочет всего лишь посоветоваться с герцогом о делах в Бретани. «Герцог де Вандом может совершенно спокойно приехать в Блуа, — с улыбкой сказал ему король. — Я даю слово, что ему, как и вам, не причинят никакого вреда».

— Какое двоедушие! Кто бы мог подумать, что король способен так поступить? Честно говоря, в этом деле сразу проглядывает почерк кардинала Ришелье. Он нас ненавидит.

— Его высокопреосвященство сейчас находится не в Блуа, а в Лимуре. Да и потом, король просто играет словами. Когда герцог Вандомский приехал, он воскликнул: «Брат мой, я с нетерпением ожидаю вас!» И в ту же ночь был отдан приказ дю Аллье и де Мони арестовать обоих. Что и было сделано без всякого шума. Пленников тут же отправили по Луаре в замок Амбуаз. А я приехал предупредить вас со всей быстротой, на которую способен. У меня возникло твердое убеждение, что герцогу Сезару не следовало покидать свою крепость в Блаве. Или уж тогда плыть в Блуа морем. Но Великий приор так настаивал! Он, конечно, не знал, что король осведомлен о кое-каких делах. Герцог Александр наивно полагал, что его величество наконец решил прислушаться к мнению своих братьев, а не к словам министра, которого приор давно и не без оснований опасается.

— И мой супруг в это поверил? И отправился прямо в пасть к волку, вместо того чтобы упрочить свои позиции в Бретани и утвердить свой титул великого адмирала?

— Я пытался предостеречь герцога, но он не пожелал меня выслушать. Так же как и Великий приор Александр, мадам, ваш муж слишком доверчив, как мне кажется… А в мире так много зла.

— Неужели он мог хоть на минуту подумать, что Ришелье отказался от намерений лишить его наместничества, что кардинал позабыл о своем болезненном недоверии к детям Габриель д'Эстре? Кардинал Ришелье никогда ни о чем не забывает! — гневно произнесла герцогиня. — Я мало разбираюсь в политике, друг мой, но вот уже много месяцев я ждала такого рода событий… И не без причины!

С начала года, который стал девятым годом вполне успешного правления Людовика XIII, вокруг королевской четы постоянно бурлили страсти. Супругам было по двадцать пять лет. Родившиеся в один и тот же год, они плохо ладили между собой. Старые угли религиозных войн еще тлели, и достаточно было одного дуновения молодого, амбициозного, суетливого двора, чтобы пламя вновь разгорелось. Придворные старательно взращивали свое влияние на королевских особ и всячески пеклись о своих привилегиях. Заметно возрастающее влияние железного кардинала Ришелье не могло не вызывать в них тревогу за свое положение. В этом министре короля Людовика XIII они чувствовали крепкую властную руку человека, вполне способного обуздать их аппетиты. И в этой придворной сваре с головой тонули любые государственные заботы. Везде царил его величество личный Интерес!

Первые признаки грозы появились за несколько месяцев до описываемых событий, когда встал вопрос о свадьбе брата короля Гастона Анжуйского. Он являлся наследником престола, потому что у королевской четы после десяти лет брака детей не было.

Король и королева-мать, Мария Медичи, рассчитывали женить семнадцатилетнего юношу на его кузине мадемуазель де Монпансье, самой богатой невесте Франции. Принц Анжуйский был слабоволен, суетлив, нервен, тщеславен. Вдобавок к этому богатому набору качеств наследник престола был начисто лишен мужества, но зато очень легко управляем. Кардинал Ришелье, разумеется, одобрил этот брак, но принцы крови — Конде, Конти, Суассоны и, безусловно, Вандомы — придерживались совершенно другой точки зрения. Не желали этого союза и в окружении молодой королевы Анны Австрийской. Она охотно приближала к себе красивых, несколько сумасбродных женщин и легкомысленных и ветреных молодых дворян. Во главе всего этого стояла лучшая подруга Анны Австрийской, интриганка, безрассудная очаровательница герцогиня де Шеврез. Никого из них не устраивал брак Гастона Анжуйского и этой богачки. Каждый был не прочь составить такую недурную партию для себя или для кого-нибудь из близких. Поэтому принцу уготовили совсем другую участь.

Составился заговор, движущей силой которого стал гувернер принца, маршал д'Орнано, корсиканец, человек грубый, высокомерный и предприимчивый. Именно он подталкивал своего воспитанника к неповиновению. Д'Орнано даже предложил ему бежать из Парижа и спрятаться, нет, вы только подумайте, в Ла-Рошели! В самом гнезде протестантов!

Ответные действия короля не заставили себя долго ждать. 6 мая 1626 года его величество приказал арестовать д'Орнано и двух его братьев. Всех заточили в Бастилию, где на всякий случай, просто из предосторожности, сменили коменданта.

Для заговорщиков стало ясно, что за этим суровым приказом стоит непримиримый Ришелье. Но вместо того чтобы напугать мятежные души, удар привел их в ярость. Герцогиня де Шеврез, всегда очень активная, немедленно составила новый заговор. На этот раз целью стало физическое устранение кардинала Ришелье, а может быть, и самого короля — ни больше, ни меньше! В случае успеха вдова вполне сможет снова выйти замуж, теперь уже за брата покойного супруга, который станет, по мнению герцогини, идеальным правителем. Ведь и в самом деле, новый король будет послушной марионеткой, а уж искусно управляющие руки найдутся…

Анна Австрийская, еще не вполне пришедшая в себя после страстного романа с неотразимым герцогом Бекингемом, не видела в этом плане никаких неудобств. Мужа она не любила, а Ришелье презирала. Она предоставила своей дорогой подруге полную свободу действий. Гастон Анжуйский, со своей стороны, с головой ушел в заговор, во главе которого мадам де Шеврез поставила безумно влюбленного в нее принца де Шале. Он пошел по пути мятежа так далеко, что предложил даже несколько своих дворян, чтобы довести дело до конца.

Но герцогиня Вандомская ничего не знала об этих последних событиях. Последняя известная ей новость — это арест маршала д'Орнано. Но и одного этого было достаточно для беспокойства.

— Да, — повторила она. — Вот уже несколько месяцев я боялась того, что произошло сегодня. Великий приор Мальтийского ордена и мой супруг связались с братом короля и принцами крови, не желая сознавать, что они сами всего лишь признанные отцом незаконнорожденные принцы. Теперь с ними обойдутся куда хуже, чем с остальными!

И герцогиня попросила своих приближенных оставить их наедине с епископом Нантским. Она разрешила присутствовать при дальнейшем разговоре только старшему сыну. Франсуа предложил руку сестре, чтобы увести ее, но все-таки сердито спросил:

— Почему Меркеру можно, а нам нельзя?

— Вы слишком молоды, Франсуа. Четыре года разницы имеют большое значение, и ваш брат уже почти мужчина.

Элизабет промолчала, но ее оскорбленный вид ясно давал понять, что она согласна с младшим братом.

— Пойдемте, Франсуа, — сказала она обиженно. — Мы посмотрим, что происходит с вашей очаровательной находкой!

Когда все вышли, герцогиня достала четки из потайного кармана серого бархатного платья и крепко сжала их пальцами, как будто держалась за них.

— Теперь, когда мы остались одни, мой друг, расскажите мне поподробнее, в чем все-таки дело. Я должна признаться, что не могу поверить, неужели моего мужа и его брата арестовали из-за той истории с женитьбой принца Анжуйского. Ведь это же совершенно пустяки. Они играли лишь роль зрителей.

Взгляд посмотревшего на нее епископа потеплел, полный дружеского участия. Отвага и вера, с которой эта молодая женщина встречала невзгоды, восхищали его. Филипп де Коспеан всегда сожалел, что она вышла замуж за человека, которого собственные амбиции и гордыня заставляли безрассудно бросаться во все осиные гнезда.

— Есть кое-что более серьезное, герцогиня… Я думаю, вам об этом ничего не известно… На этот раз главную роль сыграл Великий приор Александр.

И епископ принялся рассказывать, как Александр вместе с Гастоном Анжуйским и герцогиней де Шеврез задумали покушение на кардинала. Они решили воспользоваться тем, что король находился в Фонтенбло. А его министр расположился во Флери, ожидая, пока будет закончено строительство его городского дворца. План Великого приора выглядел очень просто. Охотясь в лесу, брат короля и несколько его друзей ближе к ночи должны были попроситься на ночлег к Ришелье. Его высокопреосвященство предполагалось убить во время ссоры, спровоцированной намеренно. А с королем было решено поступить в соответствии с его реакцией на эту новость. Но брат короля, вечный пленник своей нерешительности, в последнюю минуту сказался больным. А один из его сообщников, принц де Шале, неосторожно намекнул кому-то на определенные события, ожидаемые вскоре. Поэтому менее важных заговорщиков довольно быстро арестовали. А на следующее утро герцог Анжуйский, еще лежавший в кровати, с удивлением обнаружил, что к нему в спальню входит кардинал Ришелье с сияющей улыбкой на лице и предлагает ему свой дом во Флери, который, судя по всему, «так ему нравится». После чего министр отправился прямо к королю с прошением об отставке. Его величество не только отклонил ее, но и дал ему все необходимые полномочия, чтобы довести это дело до конца «со всей возможной строгостью».

— Но каким же образом в этой истории может быть замешан герцог Сезар? — воскликнула герцогиня. — Он был уже в Бретани, когда арестовали д'Орнано…

— Все верно, но его брат увяз в этом по уши, потому что идея принадлежала именно ему. — И Великого приора не арестовали?

— Нет. Ришелье хотел избавиться сразу от обоих братьев одним махом. Он самым любезным образом пригласил Великого приора к себе и в разговоре дал ему понять, что хотел бы видеть его в адмиралтействе, благо там есть вакантное место, освобожденное господином де Монморанси. Но, конечно же, это возможно только при условии, что герцог Сезар откажется от своих притязаний на эту должность. Наш дорогой приор был просто очарован. Вот вам и источник того рвения, с которым он старался убедить брата приехать в Блуа и поговорить с его величеством. И надо заметить, расчеты кардинала полностью оправдались. Вот так все и произошло, мадам.

— Коварство кардинала известно всем и каждому. Как Великий приор мог настолько довериться, и кому?

— Амбиции, герцогиня, амбиции! Плюс недальновидность и, как я уже говорил, редкая наивность.

— А… что же стало с братом короля?

— Чтобы быть полностью уверенным в собственной безопасности, он поторопился предать всех участников заговора. Гастон Анжуйский даже пообещал жениться на мадемуазель де Монпансье, раз уж это так нравится королю.

— Боже, как это низко! Ни чести, ни достоинства. И как, вы думаете, поступит король теперь, когда он решил арестовать наместника Бретани?

— Людовик XIII отправляется в Нант, чтобы заявить о том, что сам теперь будет управлять провинцией… И станет вершить там правосудие!

— Какое несчастье! Мы попали в скверную переделку! Что вы нам посоветуете, монсеньор?

— Трудно сказать. Возможно, самое лучшее для вас — это укрыться вместе с детьми в одном из ваших собственных владений…

— Матушка, — прервал епископа юный Людовик де Меркер, — а что, если нам кинуться в ноги королю, уповая на его милосердие?

— И за что же мы будем просить прощения, сын мой? — сурово спросила его мать. — Ваш отец не выезжал из своей провинции…

— В заговоре можно участвовать и на расстоянии, — вставил епископ. — Например, подготовить пути отхода… Подстрекать Бретань к восстанию. Поднять там войска… Возможностей, знаете ли, немало, мадам.

Франсуаза Вандомская помедлила с ответом. Безусловно, она ни в чем не могла быть уверена. В ее памяти зазвучал голос Сезара, герцог кричал, что надеется впредь видеть своего царственного брата только на портретах. Шутка или…

— Я отправляюсь вместе с вами, монсеньор, поскольку вы все еще остаетесь епископом Нантским, туда, где пребывает король. Оказавшись на месте, я решу, что делать…

— Я поеду с вами, матушка?

— Нет. Пришлите ко мне вашего гувернера!

Явившийся на зов господин д'Эстрад получил приказание ранним утром увезти своих воспитанников и их сестру в Вандом, где под тройной защитой — городские стены, верное герцогам Вандомским население и хорошо укрепленный замок, все это не считая солдат, — они будут в большей безопасности, чем в симпатичном летнем дворце, открытом всем ветрам. В Ане останутся только слуги, без которых нельзя содержать его в порядке.

В замке все пришло в движение. Предстояло подготовить сразу два отъезда, причем со вторым было куда больше хлопот, так как в этом случае речь шла о настоящем переезде. Лакеи и горничные засновали туда-сюда сразу после ужина, о котором вообще чуть было не забыли, но все-таки, спохватившись, подали, к большому облегчению полумертвого от усталости и голода епископа…А в это время Персеваль де Рагнель галопом несся во главе отряда из десятка вооруженных людей к маленькому замку Ла-Феррьер, который был ему хорошо знаком. Милое местечко на опушке большого леса у Дре, чьи владельцы всегда были вассалами Ане. Бароны де Валэны владели им с того самого времени, как Гуг де Валэн последовал за Симоном д'Ане, отправившимся в крестовый поход, повинуясь пылким призывам Боэмона Антиохского. Позже он вернулся в Шартр, чтобы взять в жены Констанцию, дочь короля Филиппа I. И с тех самых пор его потомки всегда хранили верность короне и своим сюзеренам, какими бы они ни были…

Генриху IV не составило никакого труда привлечь их на свою сторону. И Жан, отец Сильви, отважно сражался при Иври и в других битвах. Впоследствии за свои заслуги он смог жениться на молоденькой кузине Марии Медичи, приглашенной ко двору королевой-матерью как раз для того, чтобы выдать ее замуж. Кьяре Альбицци исполнилось тогда двадцать лет, Жан де Валэн был вдвое старше. Девушка была очаровательна, ее будущий супруг, напротив, красотой не отличался, но брак их, заключенный на следующий день после убийства фаворита королевы из семьи Кончини, от этого не пострадал и был вознагражден появлением на свет троих детей. Сначала, в 1618 году, родилась дочка Клер. На следующий год появился на свет сын Бертран, и, наконец, осенью 1622 года родилась Сильви. Но барону не суждено было ее вырастить. Спустя несколько недель после рождения младшей дочери метко пущенный камень угодил хозяину замка Ла-Феррьер прямо в лоб. Удар оказался смертельным. Имени убийцы никто так никогда и не узнал. У Кьяры де Валэн только и остались, что прекрасные глаза, чтобы оплакивать супруга, которого она искренне любила. Но с ней были еще дети, нашлись и вполне достаточные средства к существованию, по-прежнему сохранились добрые отношения с несколькими друзьями, в число которых входил и Персеваль де Рагнель. Он был, вероятно, самым скрытным из всех, так как без памяти любил молодую женщину, но так и не осмелился ей в этом признаться.

Персеваль де Рагнель родился в Бретани. В десять лет он стал пажом герцогини де Меркер, матери герцогини Вандомской, потом стал конюшим у ее дочери. Новая должность доставляла ему живейшее удовольствие, потому что де Рагнель обожал лошадей. Кроме того, такое положение позволяло ему не иметь ничего общего с той армейской неразберихой, которая возникает, когда все время воюют с каким-нибудь врагом, а враг в эти неспокойные времена то и дело меняется. Но это вовсе не означало, что шевалье был труслив. Он артистично владел шпагой, но отдавал предпочтение перу, любя науку вообще и в частности историю, географию, астрономию, литературу и музыку. Персеваль играл на лютне и на гитаре, чему его научил испанский перебежчик. Наделенный язвительным умом, де Рагнель не пытался скрывать его. При дворе герцогини все знали этого молодого человека высокого роста, чей несколько сонный вид и намеренно полуопущенные веки прятали необычайно живой взгляд.

Персеваль де Рагнель впервые увидел Кьяру восемь лет тому назад. Тогда ему было девятнадцать, он никогда еще не испытывал страсти. И его просто сразила эта женщина, напоминающая изысканную статуэтку из слоновой кости, увенчанную массой черных блестящих волос, с такими огромными черными глазами, что они казались маской на изящном тонком личике. Это произошло на празднике в Ане, а потом де Рагнель частенько навещал де Валэнов, не ставя об этом в известность герцогиню. Его всегда встречали в Ла-Феррьер как искреннего друга, особенно после смерти барона. И поэтому, стоило ему увидеть крошку Сильви в таком плачевном состоянии, его сердце обезумело. Приказ герцогини Вандомской отправиться узнать, что же случилось, последовал почти сразу, иначе он сам, не задерживаясь, отправился бы к Кьяре, не нуждаясь в разрешении.

Когда со своим слугой по имени Корантен Беллек во главе маленького отряда он оказался перед старинным подъемным мостом, уже спустилась темная ночь. Вокруг стояла мертвая тишина. Даже лягушки во рве молчали. Ни огонька, ни отсвета пламени ни в замке, ни на кухне, ни в грациозном доме в стиле эпохи Возрождения, так хорошо знакомом Персевалю! Но при свете принесенных факелов де Рагнель тут же увидел тело женщины. Его лошадь чуть было не наступила на него. Спрыгнув на землю, он бросился на колени и, приглядевшись, узнал Ричарду, кормилицу Сильви. В ее спине зияла огромная рана, и, перевернув тело, Персеваль заметил зажатый в мертвых пальцах кусочек голубой ленты, похожей на ту, что была в спутанных волосах малышки. Ричарда, вероятно, умерла, защищая собой девочку. А та потом выскользнула из ее рук и отправилась куда глаза глядят вместе со своей куклой.

Тем временем приехавшие разбрелись по дому. Наконец появился слуга Персеваля, крича на бегу:

— Это ужасно, сударь! Здесь нет ни единой живой души. Слуги, дети… Все убиты.

— А мадам де Валэн?

Корантен посмотрел на своего хозяина. В его взгляде промелькнуло что-то, похожее на жалость.

— Идемте! Но я должен вас предупредить, вам потребуется мужество!

Переступив через порог и пригнувшись, чтобы не удариться о притолоку низкой двери, ведущей в жилую часть замка, мило украшенную каменной резьбой, де Рагнель почувствовал, как тошнотворный запах крови берет его за горло. Кровь была повсюду. В комнатах валялось около десятка скорчившихся тел, заколотых кинжалом или шпагой.

Но самое ужасное ожидало его в спальне хозяйки замка. Перед Персевалем открылось такое страшное зрелище, что он на мгновение отпрянул, не вынеся увиденного. Посреди изломанной мебели, вспоротых матрасов и подушек лежала полуобнаженная Кьяра с перерезанным горлом. Одежда ее была разорвана, ноги раскинуты в стороны. Никаких сомнений не оставалось: ее изнасиловали, прежде чем убить. Огромные глаза молодой женщины оставались открытыми. В них отразилась та мука, которую ей пришлось вынести. Она умерла, сознавая свое бесчестье и унижение, не в силах защитить ни детей, ни самое себя. На лбу у нее, как знак дьявольского обладания, горела красная восковая печать. Никаких инициалов, только греческая буква омега.

У де Рагнеля вырвался сухой смешок, который был страшнее, чем рыдание:

— Посмотри, Корантен, мы имеем дело не с каким-нибудь бандитом с большой дороги, не с наемником, чей хлеб — убийства… Этот палач ученый человек! Он знает греческий и даже пишет на нем. Омега! Почему именно омега? Что это, роспись злодея в совершенном преступлении или конец чего-то в великой христианской традиции? Омега неизвестно какой альфы ? Я не хочу, чтобы мой ангел унес с собой в могилу этот символ бесчестья!

Он достал свой кинжал, встал на колени на ступенях кровати и попытался отклеить печать, но воск держался крепко, да и руки у него дрожали. Корантен пришел ему на помощь.

— Дайте лучше я сам сделаю, сударь. Здесь нужно очень тонкое лезвие, как у бритвы. Его нагревают. Потом, когда воск станет мягким, осторожно протягивают конский волос. Очень аккуратно, чтобы ничего не повредить.

— Где ты этому научился?

— У бенедиктинцев в Жюгоне. Когда вы взяли меня на службу, я не скрывал, что сбежал оттуда. В монастыре отец Ансельм проникся ко мне дружбой. У него была страсть к рукописям, хартиям и тому подобным вещам. Это он научил меня читать и писать, показал мне, как поступают, если нужно узнать содержание письма, но ни в коем случае нельзя нарушить печать. Иначе ее можно сломать…

— Но ты же изуродуешь ее лицо, — медленно произнес Персеваль, не отводя глаз от молодой покойницы. — Надо сохранить этот кусок воска как свидетельство о мучениях невинной жертвы, и, может быть, он выведет меня на убийцу. Вот кого я без сожаления отправлю в преисподнюю к ему подобным. Постарайся снять печать и не поранить мадам де Валэн!

— Я приложу все силы, сударь, но только под печатью все равно должен быть ожог от горячего воска.

— Я знаю. Надо найти бритву.

Де Рагнель собирался выйти, но к нему подошел один из его спутников:

— Что нам делать, господин де Рагнель? Нельзя оставлять этих несчастных на забаву диким зверям. Да и потом, скоро станет совсем жарко, и…

— Найдите покрывала, простыни, все, что может служить саваном! Принесите детей сюда, к матери, и ждите меня. Я вернусь в замок, доложу обо всем госпоже герцогине и получу ее распоряжения. Я привезу с собой священника, бальи княжества и все необходимое для того, чтобы похоронить жертвы злодеяния по-христиански.

Перед тем как покинуть комнату, де Рагнель в последний раз взглянул на ту, которую он так любил и которая унесла с собой самые нежные воспоминания его юности. Если бы Персеваль был более высокого происхождения, он бы, без сомнения, предложил ей выйти за него замуж. Но он прекрасно понимал, что в его положении он не мог этого сделать. Большая любовь и незапятнанное имя — вот все, что у него было. Теперь Персеваль твердо знал: пусть он еще молод, но отныне ни одна женщина не заставит его забыть эту улыбку, этот бархатный взгляд, грацию и изящество каждого жеста Кьяры де Валэн.

Ему останутся воспоминания и горькая жажда мести. Ничто не собьет его с пути. Пусть ему придется обойти все земные пределы, перевернуть землю и море, он найдет владельца смертоносной омеги. И когда это произойдет, никакая сила на свете не остановит его руку. А потом он подумает, как примириться с господом. Ведь говорится, что только Он должен мстить на этой земле. Кругом достаточно монастырей, где он сможет похоронить себя заживо… А пока надо думать, искать, рыться в прошлом, в короткой жизни этой флорентийской лилии, так безжалостно раздавленной…

И вдруг ему показалось, что среди этого ада раздался голос, нежный и слабый. Он умолял:

— Моя дочка… Моя маленькая Сильви! Подумай о ней! Пригляди за ней…

Тогда Персеваль де Рагнель в последний раз подошел к кровати, склонился над нежнейшей еще недавно ручкой Кьяры де Валэн, такой белой и холодной сейчас, и прижался к ней губами.

— Клянусь вам, Кьяра, моей честью и спасением моей души. Спите с миром!

И, не обращая внимания на свидетелей этой сцены, шевалье вышел из спальни, бегом спустился по лестнице, отвязал лошадь и, вскочив в седло, пустил ее галопом сквозь ночной лес. Обычно он проезжал его шагом, опустив поводья, когда возвращался из Ла-Феррьер. Он давал себе время помечтать, послушать эхо лютни, чьи струны перебирали тонкие пальцы красивых белых рук. Но в эту ночь Персеваль де Рагнель, всегда такой спокойный, иногда даже равнодушный, хотел быть жестоким. Счастье, что никто не встретился ему в лесу этой ночью. Сова, птица мудрости, трижды прокричала в чаще деревьев, но он ее не услышал. В его ушах шумела буря…

Через двадцать минут бешеной скачки он как демон ворвался в освещенный факелами двор замка Ане. Спрыгнул на землю, бросил поводья подбежавшему конюху и быстрыми широкими шагами направился в покои герцогини.

У подножия лестницы де Рагнель встретил юного Ранэ, одного из пажей, который взглянул на него с удивлением:

— Что случилось, шевалье? Можно подумать, что вы плачете!

— Я? Да никогда в жизни! Вы бредите, мой мальчик. Но прежде чем постучать в дверь герцогини Вандомской он вытер глаза кружевным манжетом.

Глава 2. НЕВЕРОЯТНАЯ ПАМЯТЬ

Франсуаза Вандомская стояла перед открытым окном, вдыхая благоуханные запахи ночи. Не обращая внимания на суету служанок, снующих туда-сюда с кожаными кофрами или стопками одежды, герцогиня пыталась справиться с тревогой, охватившей ее в ту же секунду, когда она узнала, что ее муж в тюрьме. Сезар — узник, может быть, закован в кандалы! Немыслимо!

Решение мчаться к нему на выручку она сочла единственно возможным. И все-таки сейчас она в который раз спрашивала себя, не приведет ли ее вмешательство к совершенно другому результату. Стоит ей оказаться под перекрестным огнем гнева короля и злобных нападок его министра, и все может закончиться очень печально. Ведь герцогиня Франсуаза осталась единственным взрослым членом семьи — ее неугомонная золовка Екатерина, герцогиня д'Эльбеф, едва ли заслуживает этого звания, — еще свободным в своих поступках. Если ее тоже заключат под стражу, у детей, еще таких маленьких, не останется другой защиты, кроме придворных. Все они, конечно, очень преданы семье. Это дворяне, чья верность многократно испытана, но они как-никак чужие. И кто знает, как себя поведут эти люди перед лицом угроз, которые вполне могут на них посыпаться. А уж как умеет пригрозить кардинал, известно всякому. Смогут ли они защитить от посягательств потрясающие владения — княжество Вандомское с городом-крепостью, носящим то же имя, почти королевские дворцы Ане, Шенонсо, Верней, Ансени, Ла-Ферте-Але, огромный особняк Вандомов в Париже и множество других богатств?

Герцогиня села в одно из кресел, затянутых голубым шелком и расшитых серебром, откинула усталую голову на подголовник и уставилась в потолок. Его роспись изображала ночь, богиню Диану, которая только что разбудила бога охоты, и ее любимых гончих. В этой спальне любили друг друга. Да и по всему дворцу переплетенные буквы, почти слившиеся друг с другом Г и Д, с гордостью напоминали, какая здесь царила женщина. Диана де Пуатье на протяжении всей своей жизни и до рокового удара копья на турнире удерживала здесь пленником венценосного любовника Генриха II. Король был на двадцать лет моложе, чем она. Эта дама и вправду была необыкновенно красива!

Франсуазе всегда хотелось иметь другую спальню, а не этот храм любви. Но именно эта была богаче украшена и, без сомнения, предназначалась для хозяйки замка. Сезар настаивал, чтобы его жена жила здесь.

— Почему вы считаете, моя крошка, что она вам не подходит? — со смехом уговаривал он ее. — Вы так же очаровательны, и хотя несколько преувеличенно стыдливы, но вы настолько моложе!

Сезар! Как будто он не понимал, как действует его обаяние на высокомерную лотарингскую принцессу, на которой ему с таким трудом удалось жениться! Их свадьбу, задуманную в самом строгом соответствии с традицией бракосочетаний принцев, все-таки удалось отпраздновать, но только преодолев множество препятствий.

Еще в 1598 году Генрих IV добился для своего сына Сезара, которому только исполнилось четыре года, руки принцессы Лотарингской, дочери герцога де Меркера, которой тогда было шесть. И не без труда. Герцог Меркер противился не столько самому браку, сколько перспективе передать будущему зятю управление Бретанью. Герцог был на этой должности уже столько лет и вовсе не хотел с ней расставаться. Но юного Сезара признали законным сыном, наследником. Было объявлено и о том, что король Генрих IV женится на его блистательной матери Габриель д'Эстре, ставшей герцогиней де Бофор. Не так-то плохо выдать дочку замуж за будущего короля…

Увы, за несколько дней до свадьбы и коронации прекрасная Габриель умерла в приступе судорог, который многие сочли божьим промыслом. И Сезар вновь превратился из наследника в обычного бастарда, одного из многих.

Герцог де Меркер погиб в войне против турок под знаменами императора Рудольфа II. Вдова его, приехавшая в Париж, начала строительство огромного особняка для себя и просторного монастыря для ордена капуцинок прямо напротив. Генрих IV решил, что вдовствующая Мария Люксембургская, герцогиня де Меркер, будет слишком занята молитвами и богоугодными делами, чтобы оказать достойное сопротивление его планам и поставить под сомнение возможность свадьбы. Но король просто плохо знал госпожу де Меркер. Она была женщиной решительной, вероятно, самой набожной во Франции, но к тому же еще и чуть ли не самой богатой. Ее дочь должна была принести мужу внушительное приданое, куда входило, помимо всего остального, и герцогство Пантьевр. Это не считая тех земель и прочих богатств, которые Франсуаза в будущем унаследует от своей матери. Поэтому герцогиня дала понять, что оговоренный ранее брак теперь, в изменившихся обстоятельствах, не кажется ей желательным. Тем более что ее дочь поговаривала о своем желании скорее уйти в монастырь капуцинок, чем согласиться стать герцогиней Вандомской. Было даже предложено послать королю сто тысяч экю неустойки.

Генриху IV такое сомнительное извинение по вкусу не пришлось. Но именно так все и было на самом деле. Франсуаза, не без удовольствия рассматривавшая перспективу стать королевой Франции, и слышать больше не хотела о Сезаре Вандомском. Кто он теперь? Просто четырнадцатилетний мальчишка, а ей уже исполнилось шестнадцать. Слухи о нем ходили малоприятные. Говорили, что он непоседа, грубиян и к тому же предпочитает компанию молодых людей, а не девушек. Это время стало тяжелым для Франсуазы по очень простой причине. Ее гордость вела борьбу с сердцем. Сезар, надо отдать ему должное, был просто очарователен — белокурые волосы, голубые глаза, царственные черты лица. Он обещал стать в будущем великолепным мужчиной, да и теперь не одна женщина нежно на него заглядывалась. Франсуаза испытала это непобедимое очарование на себе. Но она прекрасно сознавала свое высокое положение. Принцесса, принадлежащая к одному из самых благородных домов в Европе, племянница Луизы де Водемон, законной супруги короля Генриха III, а следовательно, королевы Франции. К тому же она красива, очень богата и воспитана в строгих правилах. А эти правила совсем не поощряют содомский грех…

Вероятно, она могла бы с этим примириться, как ее нежная и благочестивая тетушка Луиза смирилась с фаворитами своего супруга. Конечно, королевская корона и мантия прибавляют решимости тем, кто достоин их носить. Но теперь никто даже и не заговаривал о том, что сын Габриель д'Эстре когда-нибудь взойдет на престол. И все-таки пришлось подчиниться. Не приказу короля, нет. Генрих IV отлично понимал, что у него нет никаких средств заставить мадемуазель де Меркер выйти замуж за его незаконнорожденного сына. Ей пришлось склониться перед волей герцога Лотарингского, короля Англии, являвшегося тогда главой семьи. Он, Генрих II Добрый, женатый первым браком на Екатерине Бурбонской, сестре Генриха IV, намеревался и в дальнейшем сохранить хорошие отношения со своим зятем. Он совершенно ясно дал понять, что этот брак его устраивает и двум мятежницам, матери и дочери, следует покориться. И тут Франсуаза слегка вздохнула — это была просто замечательная свадьба!

Даже теперь, вспоминая об этом, Франсуаза Вандомская не смогла удержаться от улыбки. Она как будто снова видела часовню дворца в Фонтенбло, усыпанную благоухающими цветами, сверкающую огнями свечей и переливающуюся блеском драгоценных камней на женских украшениях. Ночь 5 июля 1609 года. Герцогиня снова видела Сезара, к тому времени уже сильно обогнавшего ее в росте, блистательного и величественного в белом атласном камзоле. Ровно в полночь он встал рядом с ней, чтобы поклясться в любви и верности. Как он улыбнулся невесте, беря ее за руку! Юная Франсуаза была прелестна, но в ее лице он улыбался еще и всей Бретани, провинции, которую ему подарили год назад и которой отныне принадлежало его сердце. В этот вечер Сезар чувствовал себя счастливым, и Франсуаза тоже. Правда, она на мгновение впала в панику, когда молодую чету уложили в кровать, но ведь было отчего. Генрих IV, губы растянуты в улыбке от уха до уха, взял табурет и преспокойно устроился в изголовье! Думал ли он и в самом деле там остаться? Новобрачная подняла на свою залитую слезами мать полный ужаса взгляд. Она не представляла, что должно последовать. Поступок короля был выше ее понимания. Герцогиня де Меркер ограничилась тем, что посоветовала дочери выполнять все, что от нее потребуют, хотя некоторые вещи могут ей показаться странными. Король откровенно смеялся.

— Осушите же ваши слезы, кузина, — обратился он к герцогине. — Я отлично натаскал моего сына. Впрочем, желаю в этом убедиться лично.

Сезар тоже засмеялся, нисколько не сконфуженный, и повернулся к своей молодой жене. Та лежала ни жива ни мертва.

— Ну что же, мадам, надо доставить удовольствие королю… и нам самим! — весело объявил он. И, не обращая больше внимания на коронованного наблюдателя, Сезар обнял Франсуазу. К своему огромному удивлению, она тоже и думать забыла о нескромном короле. Но тот почти сразу на цыпочках вышел, задернув полог кровати…

Они три раза занимались любовью. Сезар был опытен и догадлив, ах, как с ним было легко и прекрасно! Все было так весело, как будто они играли. Франсуаза, в те времена очень тоненькая и не слишком щедро награжденная женскими формами, обнаружила, что ее молодого мужа все это устраивает и ничего другого ему не нужно. Он ненавидел толстых женщин еще больше, чем всех остальных. И чтобы ему понравиться, следовало фигурой больше походить на мальчика. Во время этой свадебной ночи, отмеченной многими неделями празднований и веселья, родилась удивительная чета. Отныне супруги стали сообщниками, объединенными уважением и привязанностью, которым не суждено было длиться долго. Франсуаза, черпающая силы в истинной вере, прекрасно поняла, что этим следует ограничиться. Она обнаружила, что никакая другая женщина не заставит сердце ее мужа биться сильнее. Сезар слишком любил свою мать, блистательную Габриель, и она покорила его навсегда. Что же до юношей, которыми герцог любил себя окружать, он не допускал, чтобы у его жены возникали подозрения по этому поводу. Герцог Сезар по-своему любил жену и вел себя очень умно и осмотрительно. И к тому же он обожал троих прелестных детей, которых она ему подарила. Дети только укрепили союз, оказавшийся куда более удачным, чем можно было надеяться. Веселость и беззаботность Сезара, его страсть к роскоши, его сумасшедшая храбрость превращали его в очень привлекательного спутника жизни, тем более что он смог по достоинству оценить более суровый характер своей жены, которую он называл «моя дорогая Мудрость».

Мысль о его аресте потрясла Франсуазу. Герцог Вандомский был человеком огромных пространств, бурь, скачек наперегонки с ураганом, битв и больших шумных сборищ с друзьями по возвращении с охоты. Если он настолько полюбил Бретань, то именно потому, что там он нашел владение по своему сердцу — дикое, гордое и грандиозное. Можно ли представить такого человека запертым в четырех стенах каменного мешка, в ожидании одному богу известно какого суда, вдохновленного ненавистью и предвзятостью. Потому что никогда — Франсуаза могла бы в этом поклясться памятью своей матери — Сезар даже не помышлял покушаться ни на жизнь, ни на здоровье своего брата короля. Он ненавидел кардинала Ришелье, это надо признать, и тот платил герцогу той же монетой. К несчастью, кардинал-министр оказался сильнее.

«Я должна вызволить его из этой передряги», — повторяла про себя герцогиня. Но как? Какими средствами? Она и представить себе не могла, что человек в пурпурной сутане наберется смелости потребовать голову принца крови. И все-таки не смогла отогнать видение — она и дети, все в черном, стоят на коленях в кабинете кардинала и умоляют о милосердии. Этот неотвязный образ возмущал ее врожденную гордость принцессы Лотарингской и гордость просто женщины. Но Франсуаза знала, что ради спасения Сезара она пойдет и на это.

Вошла одна из ее приближенных и объявила, что возвратился конюший. Герцогиня оторвалась от своих раздумий, так далеко унесших ее, и пришла в себя. Она тоже должна действовать…

— Что вам удалось узнать? — спросила герцогиня Вандомская, когда Рагнель, все еще под влиянием пережитого, склонился перед ней.

— Ах, мадам, все еще хуже, чем мы могли себе представить. Мадам де Валэн, ее слуги и дети, все перерезаны в собственном замке.

— Перерезаны?!

— Только это слово и подходит. Повсюду кровь и трупы. И я так и не пойму, каким чудом маленькая Сильви смогла ускользнуть от убийц. Ее кормилица, попытавшаяся убежать с ней на руках, убита посреди двора. Она, вероятно, упала на девочку и закрыла ее своим телом. Судя по всему, малышке удалось выбраться позже.

— Но кто мог это сделать? И почему?

— Вот это я и собираюсь выяснить. Если вы позволите, то займусь этим завтра же. А сейчас надо позаботиться о христианском погребении всех этих несчастных, не дожидаясь, пока до них доберутся дикие звери или за дело примется дневная жара…

— Разумеется, разумеется… Я вам предоставлю для этого средства. Но подумайте и о том, что завтра… Ах! Господи, ведь верно, вы же были в дороге, когда я приняла решение. На рассвете мы выезжаем в Блуа вместе с монсеньором де Коспеаном, а господин д'Эстрад и отец Жиль отвезут детей в Вандом. Там они будут в

безопасности. Надо дать поручение нашему бальи в Ане провести расследование этого ужасного преступления…

Она замолчала, так как Персеваль де Рагнель опустился перед ней на одно колено.

— Прошу вашей милости, герцогиня. Позвольте мне остаться здесь. Я бы хотел попытаться сам пролить свет на эту трагедию. Покойный барон де Валэн оказал мне честь своей дружбой, и…

— ..и вы остались в дружеских отношениях с его вдовой. Нет ничего более естественного! — закончила за него Франсуаза Вандомская с присущей ей искренностью, одновременно резкой и наивной, составлявшей часть ее очарования. Хотя временами это тяжело было вынести.

— Гм… Да, мадам!

— Что ж, оставайтесь, друг мой, — вздохнула она, опираясь обеими руками о подлокотники кресла, чтобы встать. — В конце концов, повозка епископа не настолько велика, да и в этой поездке конюший мне не понадобится. Особенно если и меня тоже бросят в тюрьму! Сделайте все, что сможете, а потом отправляйтесь в Вандом. Если на нас обрушится королевская немилость, а все указывает именно на это, моим детям лишний защитник не помешает. В самом худшем случае они смогут найти убежище в Лотарингии, если уж дела пойдут совсем плохо. Но я полагаю, что наш город-крепость Вандом сможет исполнить свой долг…

— А маленькая Сильви, герцогиня? Что станет с ней?

— Это одному богу известно, но само собой разумеется, что девочка останется у нас. Бедное дитя! Такая крошка, и мы не можем ее бросить. Я сначала думала о монастыре, но моя дочь Элизабет так увлеклась малышкой, что взяла ее под свое покровительство. Ей, видимо, кажется, что у нее появилась еще одна кукла. И Элизабет просто очарована этим.

— Я рад, что все уладилось в отношении Сильви.

В вашем доме ей нечего будет опасаться. Чего не скажешь о монастыре…

Герцогиня удивленно подняла брови:

— Чего же опасаться, по-вашему? Она ведь еще совсем дитя.

— Прошу простить меня, но я полагаю, что девочка, безусловно, в большой опасности. Убийцы обитателей Ла-Феррьер, судя по всему, получили приказ не оставлять после себя ни одной живой души. И все были убиты, кроме нее.

— Так чего же ей следует опасаться?

— Ее могут бояться. Она, конечно, еще очень мала, ей нет и четырех. Но даже в этом возрасте ребенок видит и запоминает, тем более такой ужас. А Сильви очень умненькая малышка. Как и ее мать…

— Жаль, что дочка не так красива, как она! Несчастная баронесса была поистине очаровательна. Есть опасения, что ребенок пошел в отца, который не был так хорош собой… А теперь отправляйтесь в дом каноника возле нашей часовни и попросите святых отцов помочь вам в вашем горестном труде.

Конюший собирался уже выйти, но герцогиня остановила его:

— Персеваль!

— Да, мадам, — отозвался он, удивленный тем, что она обратилась к нему по имени. Шевалье решил, что герцогиня очень взволнована.

— Я молю бога, чтобы мы очень скоро снова увиделись. Молите его обо мне и о герцоге Сезаре!

— И о Великом приоре?

— О приоре?! Именно его сумасбродные идеи завели нас в этот тупик… И все-таки, Персеваль, вы правы. За него тоже следует помолиться. Монсеньор де Саль, наш дорогой епископ из Женевы, писал: «Оставаясь добродетельным, следует выбирать то, что требует от нас долг, а не то, что нам более по вкусу». Отправляйтесь, шевалье! А я пойду к детям.

Персеваль пошел искать священника и бальи, а герцогиня направилась в комнату дочери. Там ее ожидало странное зрелище. Ее младший сын сидел у кровати, куда уложили маленькую спасшуюся девочку. Одна ее миниатюрная ладошка обхватила пальцы Франсуа, а большой палец другой устроился в крошечном ротике.

Девочку помыли, переодели и дали ей чашку молока и несколько бисквитов. Поэтому она больше не выглядела как одичавший котенок и, казалось, спокойно спала, пристроив куклу рядом с собой. В нескольких шагах от них на табурете, сидела Элизабет. Она оперлась локтями о колени, положила подбородок на руки и растерянно смотрела на эту странную парочку. Герцогиня Вандомская решила вмешаться:

— Франсуа, что вы делаете в такой час в спальне вашей сестры? Вам здесь не место. Оставьте малышку и идите к себе! Вы же видите, что она спит.

Вместо ответа мальчик осторожно вытянул свои пальцы, и сразу же одновременно открылись глаза и рот малышки. Раздался дикий крик.

— Ну вот! — вздохнула Элизабет. — Пока мы ей занимались, Сильви все время звала мать и останавливалась только затем, чтобы позвать Франсуа. Она его называет «господин Ангел». Мне потребовалось некоторое время, чтобы понять, что она говорит о нем. В конце концов мне пришлось за ним послать…

— Матушка, я ведь пообещал, что зайду взглянуть на нее, перед тем как отправлюсь спать.

— Все это смешно! Возвращайтесь к себе, и пусть девочка кричит. В конце концов она перестанет.

— Это так, но когда? — спросила Элизабет. — Мне бы тоже хотелось поспать.

— Разумеется. Но ведь так не может продолжаться, не так ли? Вы уже молились на ночь?

— Нет еще. Я не могу молиться, матушка, кругом такая суета.

— Ничего! Мы помолимся все вместе. И вы, Франсуа, тоже, раз уж вы здесь…

Герцогиня наклонилась к кровати, взяла на руки девочку, которая продолжала кричать, и пошла к молельне, расположенной в углу комнаты. Там она заставила малышку опуститься рядом с ней на колени на подушку из синего бархата перед статуей Девы Марии. Потом помогла ей сложить ручки перед собой. Удивленная таким неожиданным обращением, Сильви наконец замолчала. Она подняла глаза на величественную, суровую даму высокого роста в платье из парчи цвета сливы. Крошка была явно напугана. Очевидно, это была сила, с которой ей теперь придется считаться… Дама улыбнулась ей, обняла, принуждая крошечные ладошки держаться вместе.

— Вот так-то лучше! А теперь осени себя крестом, — добавила герцогиня, направляя ручку малышки. Потом она начала читать молитву Богородице:

— Ave Maria, (gracia plena, Dominus tecum…

Совершенно очевидно, что девочка еще не привыкла к латыни. Кормилица или мать, должно быть, просто сажали ее к себе на колени, чтобы она произнесла простую молитву для самых маленьких. Но непонятные слова показались Сильви занятными, и она смогла повторить их в меру своего разумения, подвергая тем самым серьезному испытанию молитвенный настрой Элизабет, Франсуа и горничных, стоявших на коленях позади герцогини.

Закончив молиться, герцогиня сама уложила Сильви, вложила ей в руки куклу и поцеловала:

— А теперь пора спать, малышка! Завтра вы отправитесь на прогулку с… господином Ангелом.

Сильви послушно засунула палец в рот, закрыла глаза и тут же заснула. Герцогиня опустила полог и обратилась к детям:

— Завтра она вместе с вами отправится в Вандом. У этой бедняжки никого больше не осталось на свете. Во всяком случае, насколько мне известно. Она чудом уцелела во время всеобщей резни в замке. И шевалье де Рагнель полагает, что девочке все еще грозит опасность. Вы будете заботиться о ней до моего возвращения. А теперь пришла пора расстаться. Монсеньор де Коспеан и я, мы выезжаем через час. Вы — на рассвете. Мы еще увидимся… Если так будет угодно богу…

— Матушка! — воскликнул встревоженный Франсуа. — Вы подвергаетесь такому риску, позвольте мне поехать с вами!

— Нет. Я исполняю свой долг перед вашим отцом. А вы, сын мой, должны помнить свой — перед вашим именем. Мы узнали сегодня вечером, как просто можно уничтожить целую семью. Недопустимо подвергать наш род такому риску. Помните, что в ваших жилах течет королевская кровь… Обнимите меня, чтобы придать мне храбрости! — добавила герцогиня, неожиданно заливаясь слезами. С самого приезда епископа она сдерживалась, чтобы не выглядеть в несчастье как обыкновенная жена и мать, снедаемая беспокойством. Только перед младшими детьми Франсуаза еще могла дать себе волю. Уже проникнувшийся важностью положения старшего сына де Меркер не понял бы ее, впрочем, скорее, не захотел понять.

Какое-то мгновение они прижимались друг к другу и вместе плакали. Потом Франсуаза так же внезапно, как расплакалась, вырвалась из объятий детей и вышла со словами:

— Мадам де Бюр, проследите за тем, чтобы по приезде моей дочери дали слабительное. Мне кажется, что ее цвет лица несколько нехорош. Да и весна — это самое лучшее время для очищения организма…

Конец наставления затерялся где-то в глубине замка. Но гувернантку это ничуть не удивило. Все здесь знали, что герцогиня обожает резко менять тему разговора. Разве это не лучший способ прийти в себя, когда эмоции грозят захлестнуть вас?

Пока маленькая сиротка спала в эту первую ночь вдали от дома, который ей еще не скоро предстояло увидеть вновь, началась череда торопливых отъездов. Сначала отбыл Персеваль де Рагнель. Он сопровождал повозку, в которую уселись настоятель местной церкви и церковный служка. Спустя час замок покинул экипаж Филиппа де Коспеана, унося с собой герцогиню Вандомскую и мадемуазель де Лишкур, ее фрейлину. Франсуаза отдавала ей предпочтение из-за ее здравого смысла, непоколебимого спокойствия и глубочайшей набожности. Наконец, на рассвете, к дверям подогнали кареты, которые должны были увезти детей герцога Сезара под прикрытие крепостных стен его города.

Маленькая Сильви, ради которой камеристка просидела всю ночь, перешивая на нее старые платья Элизабет, казалось, совсем забыла о своих печалях. Она смотрела на последние приготовления широко открытыми глазами, удобно устроившись на руках госпожи де Бюр. Эту даму поразили в самое сердце хрупкость девочки и ее мордашка, напоминавшая грустного котенка.

День обещал быть великолепным. Прогремевшая накануне гроза, разразившись обильным ливнем, отмыла окружающий пейзаж, прекрасные черепичные крыши и мраморную облицовку дворца. Первые лучи солнца окрасили все вокруг нежным розовым сиянием. В кристально чистом утреннем воздухе раскинувшийся неподалеку лес благоухал свежевымытой листвой, молодой травой и мокрой землей. Удерживаемые конюхами лошади нетерпеливо фыркали. В такую отличную погоду им не терпелось пуститься галопом по направлению к Вандому. Понятно, что сегодня они туда не попадут, ведь от Ане до города тридцать три лье.

Гувернантка передала девочку слуге, чтобы сесть в карету. Сильви начала болтать ногами и так отчаянно вырываться, что руки мужчины заскользили по платьицу из гроденапля цвета анютиных глазок — всем показалось, что этот оттенок более или менее подходит к трауру — и выпустили малышку. Она шлепнулась на землю, к счастью, не получив особых повреждений. Едва оказавшись на ногах, девчушка припустилась бегом так быстро, как только позволяли мешающиеся нижние юбчонки и маленькие ножки, громко вскрикивая от радости. Она заметила «господина Ангела», выходившего из замка в сопровождении своего брата Людовика и отца Жака Жиля, их воспитателя и наставника.

Отец Жак появился в семье по рекомендации капитула церкви Святого Георгия, которую посещала семья Вандом. Это был внушительный господин, любивший хорошенько поесть, но опасающийся сквозняков. Двигался он осторожными шагами, завернувшись в некое подобие душегрейки из черного бархата. Если не считать латыни, на которой святой отец мастерски изъяснялся, он знал немного, но во время службы всем был слышен его великолепный бас. Если образование, которое он давал своим юным ученикам, и не могло слишком обременить их мозги, герцога и герцогиню это не слишком заботило. Их сыновья должны были вырасти в первую очередь солдатами и настоящими христианами.

Достойный слуга господа едва не угодил в цепкие объятия Сильви, которая, пролетев мимо него, с радостным криком уткнулась в ноги Франсуа. Мальчик нагнулся, чтобы подхватить ее, и руки малышки тут же обвились вокруг его шеи. Сильви наградила его звонким, несколько слюнявым поцелуем.

— Черт возьми, Мартиг! — поддел его брат. — Можно подумать, что вы завоевали сердце дамы. Эта юная особа вас обожает.

— Он очень холесий, и я его люблю, — твердо заявила крошка. Франсуа, разумеется, обнял ее и тоже чмокнул. — А ты плехой!

— Вот она, вежливость! Этот ребенок дурно воспитан, да к тому же девчонку нельзя назвать даже хорошенькой…

— Проявите сострадание, брат мой! — улыбнулся Франсуа. — Подумайте о том, что ей пришлось пережить.

— А я именно об этом и говорю. Наша мать поступит весьма благоразумно, если поскорее отдаст ее в монастырь. То, что произошло в Ла-Феррьер, доказывает, что эта семья навлекла на себя гнев очень могущественного человека. Может быть, самого короля…

— Вы должны понимать, герцог, что король не может быть к этому причастен! — сурово оборвал его господин д'Эстрад. — Подумайте, что вы говорите! К услугам его величества достаточно судей и солдат, чтобы правосудие осуществлялось иными методами.

Де Меркер тут же сбавил тон:

— Я знаю, сударь, прошу меня простить. Я только хотел сказать, что, учитывая опасное» положение нашего отца и нашего дяди, нам не стоит вмешиваться в такие дела. Вы же позволите мне предпочесть спасение моих родных всем другим тревогам, — добавил Людовик, картинно проглотив рыдание, чтобы показать, насколько он взволнован.

— Мы все думаем так же, как и вы, но господь велит заботиться о других…

Тем временем мадам де Бюр и Элизабет поспешили на выручку. Несмотря на предложенные ей марципаны и засахаренные сливы, Сильви и слышать ничего не хотела. Она изо всех сил вцепилась в руку Франсуа и не собиралась ее отпускать. Девочка явно не могла взять в толк, почему мужчины и женщины должны ехать в разных каретах.

Людовик нетерпеливо проворчал:

— Неужели нам и вправду придется отложить отъезд до вечера из-за капризов упрямой девчонки? Мы торопимся. — Тогда в путь, — со смехом согласился Франсуа. — Я поеду с дамами, только и всего. В конце концов, разве не будет лучше, если у них появится рыцарь для услуг.

И он пустился бегом вместе с Сильви к первой карете, где и уселся рядом с ней, нисколько не огорченный таким поворотом событий. Минуту спустя тяжелые повозки, за которыми двигались телеги с багажом, уже выезжали из главных ворот. Бронзовый олень пробил копытом семь ударов, а с соседних колоколен раздавался переливчатый звон.

…Когда кортеж в сопровождении конной охраны подъехал к дороге, ведущей на Дре, появилась повозка каноника, набитая людьми из Ане и теми, кого Рагнель брал с собой. Все, казалось, просто с ног валились от усталости. На лицах виднелись следы того ужаса, который они испытали. Им пришлось хоронить несчастные жертвы. Увидев их, д'Эстрад остановил экипажи и вышел на дорогу, чтобы поговорить со священником.

Он учтиво приветствовал его:

— А господин де Рагнель не сопровождает вас, святой отец?

Старик посмотрел на него, как будто не совсем понимая. Потом ответил:

— Нет. Теперь, когда мы выполнили свою тяжкую миссию, он настойчиво отправил нас отдохнуть. И уверяю вас, сын мой, нам это действительно необходимо. Я многое повидал в жизни, но не часто мне приходилось лицезреть трагедии, подобные этой…

— Теперь известно, чьих это рук дело?

— А кто нам мог об этом рассказать? Жители соседней деревни ужасно напуганы. Они говорили только об отряде вооруженных людей. По их словам, там побывала дюжина всадников, одетых в черное, похожих на демонов. Тот, кто ими командовал, носил маску. Господину бальи ничего больше не удалось из них вытащить. И, честно говоря, не представляю, что бы они могли сказать. У них была только одна мысль: где бы спрятаться? А что касается нас, то вы можете передать герцогине, что несчастные жертвы отпеты и похоронены как полагается. Когда вернется сам герцог, может быть, ему удастся раскрыть эту тайну… Но я в это не верю.

— А почему шевалье не вернулся с вами?

Священник пожал плечами и воздел руки к небу:

— Да потому, что этот упрямый молодой человек отказывается признать очевидное. Он оставил при себе только слугу, чтобы тот ему помог «перевернуть землю и небо», как выразился господин де Рагнель. Молодежь ни в чем не сомневается и верит, что она все знает лучше стариков. В конце концов, он заявил, что возьмет на себя обязанность опечатать замок на то время, пока герцог не отдаст необходимых распоряжений. А сейчас, сын мой, позвольте нам ехать дальше. Нам так нужно помолиться!

Гувернер отступил на два шага и поклонился. Перья его фетровой шляпы мазнули по траве. Священник и его причт продолжили свой путь, а мгновение спустя и тяжелые кареты вновь пустились в дорогу. Мадам де Бюр, которой и так уже было слишком жарко, обмахивалась платочком. Обладательница пышных форм и легкой красноты лица, вызванной расширением сосудов — а все из-за чересчур хорошего аппетита, — боялась слишком высоких температур.

— Если мы будем все время останавливаться, то никогда не доедем! И к тому же нам надо было выехать пораньше! Прямо среди ночи, чтобы ехать по ночной прохладе. Герцогиня поступила очень мудро, выехав задолго до нас.

Добросердечная женщина с охотой бы пожаловалась еще на что-нибудь, но юные спутники ее не слушали, а какой интерес говорить в пустоту. Элизабет снова заснула, как только устроилась поудобнее в карете. А Франсуа унесся мыслямик замку Сорель. Ведь сейчас он уезжал от Луизы, которая так занимала его мысли, не получив никаких знаков внимания с ее стороны. И только одному богу известно, когда он снова сможет ее увидеть, если это вообще произойдет. Обычно ему очень нравилось в Вандоме, но на этот раз казалось, что он уезжает в ссылку.

Что же касается его отца, которого Франсуа очень любил, ему никак не удавалось всерьез испытать тревогу за него. Герцог Сезар такой силач от природы! Было в нем что-то такое неразрушимое, чему не смогут положить конец все Ришелье в мире, вместе взятые!

А новая подружка юного принца думала совсем о другом. Сидя рядом со своим ангелом, Сильви наслаждалась минутами подлинного счастья. Она была еще слишком мала, чтобы осознать свалившиеся на нее беды. Девочка понимала только, что ей было плохо, она испугалась, но ее мама, такая нежная и появлявшаяся всегда, когда это требовалось, не пришла на ее зов. Уютный мирок Сильви вдруг разрушился. Она помнила, как няня схватила ее на руки и быстро-быстро пустилась бежать! Это было очень забавно. Но потом она вдруг страшно закричала и упала, подмяв малышку под себя, да так сильно, что Сильви не помнила больше ничего из того, что происходило, — только ужасную тяжесть, душившую ее. Инстинкт маленького зверька помог ей спастись. Няня больше не шевелилась. А так как мама не отзывалась и никто не отзывался, Сильви отправилась их искать в компании «мадам Красотки», ее куклы. Хотя бы она не покинула ее.

Дорога оказалась трудной. Камни кололи ноги, попадались колючки. Сильви плакала от страха и от боли. И тут раздался страшный шум. И сразу же появился ангел на своем белом коне. Одному богу известно почему, но лошадь исчезла, а ангел остался и унес ее в этот прекрасный, весь в золоте дом, полный света и красок, где все о ней заботились…

А теперь они вместе едут на прогулку, и погода такая хорошая! Так хорошо пахнет!

Девочка глубоко вздохнула от счастья и прижалась головкой к плечу своего замечательного спутника. Их немного трясло, и ей сразу же захотелось спать. Тогда Франсуа поднял руку, обнял малютку и прижал к себе. Сильви уже не услышала того, что со смехом сказала проснувшаяся Элизабет:

— Я уверена, братец, что вы никогда не собирались стать нянькой. Но вы проявляете к этому замечательные способности…

— Вы уже давно не говорили глупостей! — смущенно пробурчал тот. — И это вас явно не украшает…

— Ладно, не сердитесь! Мне она тоже нравится. Сильви такая трогательная, миленькая…

— Несмотря на ее ужасный характер?

— У нее нормальный характер. Она просто отлично знает, чего хочет. Вот и все! А сейчас ей очень нужны вы!

— Будем надеяться, что это у нее пройдет! — вздохнул Франсуа. Сейчас ему больше всего на свете хотелось вновь вернуться к своим мечтам.

Вот так Сильви де Валэн вступила в свою новую жизнь.

А тем временем в Ла-Феррьер Персеваль де Рагнель пытался восстановить ужасные события. Задача оказалась сложной. Убийцы были из тех, кто придерживается тактики выжженной земли, не оставляя за собой никаких следов, которые могли бы их выдать. Если не считать красной восковой печати, ловко снятой Корантеном, действительно ничто не могло служить путеводной нитью в поисках де Рагнеля. Теперь она, завернутая в платок, хранилась на груди молодого человека. Но и эта улика ни о чем ему не говорила.

Усевшись у погасшего очага в комнате Кьяры, вытянув перед собой длинные ноги в кожаных сапогах, Персеваль смотрел на кровать, с которой унесли молодую женщину. Он сам приготовил ее к погребению. Кружевным платком прикрыл ожог на лбу. Завернул тело в пурпурное покрывало из шелковой узорчатой ткани, расшитой серебром. Потом он поднял ее на руки, в первый и последний раз, и перенес на носилки. На них Кьяру де Валэн отнесли в часовню. Там, подняв плитки пола, отрыли три могилы. Потом с помощью Корантена де Рагнель сделал все, что нужно, для того, чтобы дети мирно покоились теперь рядом с матерью. Все трое присоединились к Жану де Валэну уже навсегда. Тела остальных жертв похоронили во фруктовом саду, землю которого освятил каноник из Ане, и теперь в замке не осталось никого, кроме де Рагнеля, Корантена и их лошадей, чьи копыта время о времени в нетерпении постукивали по булыжникам двора.

Персеваль оценил эту тишину. Он надеялся, что к нему вот-вот придет разгадка, он вспомнит какую-нибудь существенную деталь. Но все впустую. На улице развели костер и сожгли простыни, покрывала и матрас, пропитанные кровью баронессы де Валэн. Перину бандиты тоже не пощадили, и из нее валил пух сквозь многочисленные порезы. Такому же жестокому и разрушительному обыску подверглись изголовье, балдахин с пологом и столбы, увенчанные султаном из красных и белых перьев.

— Если бы только знать, что эти негодяи здесь искали, — бормотал себе под нос шевалье. Он поднялся и решил еще раз обойти спальню. Но так как у него не было возможности разрушить стены в поисках тайника, то он ничего и не обнаружил. Те, кто обыскал здесь все до него, были весьма тщательны. Но когда он нагнулся, чтобы еще раз заглянуть под кровать, то увидел там какую-то тряпку, возможно брошенную небрежной служанкой. Молодой человек протянул руку, чтобы ее достать. Ему это не удалось, и тогда он воспользовался шпагой. Наконец на свет появилась рубашка, пролежавшая там какое-то время. Она оказалась довольно пыльной.

Какое-то мгновение шевалье колебался, не зная, как поступить. Так и стоял на коленях на паркете. Ему не нужна была еще одна реликвия. Красной печати было вполне достаточно. Поднявшись на ноги, Персеваль увидел, что разведенный во дворе костер уже погас.

Он оглядел камин, где чья-то заботливая рука заменила поленья дров букетом из веток дрока. Шевалье отставил с сторону кувшин с цветами, нашел несколько поленьев, сложенных в глубине комнаты в ожидании холодных дней, и стал искать, чем бы поджечь. В углу оставалось еще несколько разорванных книг. Рагнель подобрал несколько страниц, заметил на каминной полке фаянсовый горшок с сухими веточками, пропитанными серой, и кремень. Мгновение спустя заполыхало пламя. Дерево оказалось очень сухим, но, когда он бросил в огонь рубашку, повалил густой дым.

Персеваль постоял несколько минут, помешивая дрова, как вдруг услышал нечто странное. Это было не просто легкое откашливание, когда прочищают горло, а яростный кашель задыхающегося человека. Он стал искать источник звука, как вдруг услышал слабый голос:

— Прошу вас… погасите пламя… Я… сейчас… сгорю…

В ту же секунду вниз на поленья упала чугунная доска, и шевалье, понимая, что за ней кто-то есть, торопливо, ударами сапога разметал головешки, а потом залил все водой.

Мгновение спустя из камина выбралось странное существо, кашляющее изо всех сил. Рагнель, приглядевшись, понял, что перед ним девочка лет тринадцати-четырнадцати. Очевидно, молоденькая служанка, если судить по ее порыжевшему и покрытому копотью костюму. Невозможно было даже понять, какого цвета у нее волосы. Едва встав на ноги, она тут же бросилась на колени, чтобы молить о пощаде… Персеваль поднял ее:

— Я не бандит, а конюший герцогини Вандомской! А ты кто? Ты поняла, что я тебе сказал?

— Да… Да, монсеньор.

— Не надо называть меня монсеньором. Достаточно просто сударь! Так кто же ты?

— Жаннетта, сударь, Жаннетта Деан. Моя мать Ричарда, кормилица дочерей мадам баронессы. Меня приставили в качестве камеристки к мадемуазель Клер, а потом…

Девочка разразилась судорожными рыданиями, вспомнив о пережитом и чувствуя облегчение от того, что кошмар позади и ей чудом удалось спастись. И действительно, слово «чудо» как нельзя лучше подходило к этой ситуации. Убежище, в котором она пряталась, сохранилось с давних времен. Тогда во всех замках были такие тайники. В разгар религиозных войн и католики, и протестанты устраивали их, чтобы прятаться от неожиданных и нежеланных гостей. Жаннетте, очевидно, удалось услышать немало, хотя она ничего не видела.

Но сначала ее надо успокоить, уговорить…

Рагнель терпеливо ждал, пока рыдания стихнут. Понемногу всхлипывания становились все реже, дыхание девочки выравнивалось. Когда маленькая служанка просто зашмыгала носом, он легонько похлопал ее по плечу:

— Ты, должно быть, проголодалась и хочешь пить. Пойдем на кухню! Там мы что-нибудь найдем.

Со стороны шевалье это было проявлением совершенно неоправданного оптимизма. Убийцы оказались к тому же ворами и обжорами. То, что они не съели на месте, эти мерзавцы увезли с собой. Не оказалось ни хлеба в ларе, ни подвешенной к балкам ветчины. Там висела только пара сиротливых связок лука. Но голодная Жаннетта рылась повсюду.

— Надо спросить у моей матери, — наконец произнесла она. — У нее всегда с собой ключ от шкафа со сластями. — Это который?

— Вот этот, — девочка указала на шкаф в темном углублении, который явно остался незамеченным. — Но надо позвать матушку…

Шевалье обнял ее за плечи и усадил на скамеечку.

— Малышка, послушай меня. Из всех обитателей этого дома ты единственная осталась в живых, если не считать крошки Сильви, которой удалось убежать. Попозже ты к ней присоединишься, но пока…

Он замолчал, так как Жаннетта снова заплакала, осознав случившееся. В эту минуту к ним присоединился Корантен, осматривавший по приказанию хозяина библиотеку барона. Жан де Валэн разместил свои книги на самом верху башни, но и там бандиты тоже все разнесли.

— Возьми-ка нож и открой этот шкаф! — приказал ему Рагнель. — Возможно, там найдется какая-нибудь еда для этой бедняжки!

— Откуда вы ее взяли, сударь? Она такая черная. Не из Африки ли? — поинтересовался Корантен, ловко орудуя ножом.

— Из камина в спальне, где мы нашли госпожу де Валэн. Там есть тайник, который эта маленькая хитрюга сумела использовать. Она там и просидела со вчерашнего дня. Разумеется, без еды и воды…

В шкафу выстроились в ряд горшочки с вареньем, пряники и бутылки с различными сиропами. Вооружившись влажной тряпкой, Рагнель немного умыл Жаннетту. И та, чуть-чуть успокоившись благодаря его заботе, ела за обе щеки, прерываясь только затем, чтобы глотнуть воды. Сытая и достаточно чистая, чтобы можно было разглядеть, что она блондинка с голубыми глазами, малышка наконец согласилась ответить на вопросы своего спасителя. Проявив недюжинное терпение, мужчинам удалось восстановить, что же произошло в Ла-Феррьер тем прекрасным летним днем.

Баронесса де Валэн сидела в своей спальне перед небольшим секретером и писала письмо, а Жаннетта заканчивала расставлять цветы в большом медном кувшине. И тут, вслед за цокотом копыт многочисленных всадников, раздались первые крики. Хозяйка замка мгновенно вскочила на ноги и подбежала к окну.

— На нас напали! Но кто эти люди? Господи, мои дети! Она побежала вниз, а Жаннетта, посмотрев в окно и увидев, как падают первые жертвы, за ней не последовала. Она отлично знала о тайнике в камине. Ей показали его однажды, забавы ради. Напуганная до смерти, девочка, не раздумывая ни минуты, повернула механизм и пролезла в узкую щель. Воздух туда поступал из дымохода в камине. Она уселась там, закрылась и не произносила ни звука.

И, как оказалось, вовремя. Через несколько секунд Жаннетта услышала, как кто-то возвращается в спальню. Один человек или несколько тащили обратно баронессу и, вероятно, грубо с ней обращались. Маленькая служанка слышала ее стоны. Потом раздался шум, как будто ее бросили на кровать. И сразу же зазвучал грубый голос, сухой, металлический:

— Защищаться бесполезно! К вам на помощь никто не придет. И знайте, что я не уйду отсюда, пока не получу то, за чем пришел.

— Так что же вам нужно? Я полагаю, не я? Прошло столько лет…

Мужчина засмеялся, но слышать этот смех было неприятно. «Так, должно быть, хохочет дьявол», — уточнила Жаннетта.

— Для вас может быть… Но не для меня. А вы стали еще красивее, чем прежде. К тому же вы теперь вдова, следовательно, свободны. Почему бы вам и не стать моей?

— Никогда! Если для вас время ничего не значит, то же могу сказать и о себе. Вы меня по-прежнему пугаете… Просто наводите на меня ужас… Ничего не изменилось.

Рагнель мгновенно прервал Жаннетту, пораженный тем, с какой легкостью та передает диалог. И это несмотря на пережитый ею ужас.

— Господи, можно подумать, что ты помнишь все слово в слово!

— У меня очень хорошая память, сударь. Мне достаточно прочитать что-либо один раз, я все сразу запоминаю и пересказываю все очень точно, совсем так, как написано. Даже если это трудно и я совсем не понимаю слов…

Действительно, трудно было не удивиться, услышав такое впервые. Тем более Что Жаннетта произносила фразу за фразой без всякого выражения, монотонно и почти не переводя дух. Точно так же она стала бы пересказывать страницу на латыни.

Чтобы подбодрить девочку, Персеваль дал ей еще стакан сиропа, разведенного водой.

— Господь наградил тебя ценным даром, — заметил он. — Я надеюсь, что он не покинет тебя с возрастом. А теперь рассказывай дальше. Мадам де Валэн ответила этому человеку, что он наводит на нее ужас и что ничего не изменилось.

— Тогда он сказал, что с этим можно подождать, а сейчас ему нужны письма.

— Какие письма? — удивилась баронесса.

И Жаннетта подняла глаза к потолку, словно там было написано то, что она произносила вслух, и продолжила свой рассказ:

— Не изображайте из себя дурочку. Мне нужны письма, которые королева Мария Медичи писала маркизе де Верней. Очень опасная переписка для матери нашего нынешнего короля, потому что в них вся схема заговора, который привел в итоге к убийству Генриха IV. Заговора, составленного самой королевой. Эти письма купила семья Кончини за баснословные деньги, чтобы усилить свое влияние на Медичи на тот случай, если оно ослабнет.

— Минутку! — воскликнул де Рагнель, ужаснувшись тому, что слышит. — Ты хоть понимаешь, что ты говоришь?

— Нет. Я слышала слова, имена. Они остаются у меня в голове. И я должна их повторить так же, как услышала…

— Что значит «влияние»?

Девочка опустила глаза и укоризненно посмотрела на собеседника.

— Я не знаю… Я же вам говорила…

— Лучше вам не прерывать ее, господин шевалье, — вступился Корантен. — Она рискует все забыть.

И действительно, маленькой служанке не без труда удалось продолжить свое монотонное повествование. И все-таки Персеваль узнал, что в тот день, когда по приказу молодого Людовика XIII убили Кончини, королева Мария отправила Кьяру обыскать покои Леоноры, жены убитого. Она должна была хранить эти письма в своих апартаментах в Лувре.

С этого момента рассказ Жаннетты стал несвязным. Мадам де Валэн клялась своему палачу, что не нашла тогда писем. Но тот отказывался в это поверить, полагая, что компрометирующие бумаги у нее. Продолжение было кошмарным. Из глубины своего тайника полумертвая от ужаса Жаннетта слышала крики баронессы. Ее мучил мужчина, чтобы добиться своего. Он испробовал все. Наконец он привел детей, грозя убить их на глазах у матери. Несчастная кричала:

— Неужели вы думаете, что я допустила бы, чтобы моим детям причинили малейшую боль, если бы у меня были эти проклятые письма? Пощадите их, сжальтесь…

Но это не помогло. Клер и Бертрана убили. Их мать последовала за ними, после того как убийца утолил свою ужасную страсть, которую, по его собственным словам, он испытывал к баронессе…

Когда Жаннетта закончила свое горестное повествование, она снова начала плакать, вспоминая о собственном ужасе и о тех мучениях, невидимым свидетелем которых она стала.

Девочка не знала, ушли ли убийцы, и оставалась в тайнике много часов, не осмеливаясь пошевелиться.

Мужчины дали ей наплакаться вволю, понимая, что Жаннетте надо выплеснуть всю боль того, что она пережила. Когда Корантен хотел задать ей вопрос, де Рагнель жестом остановил его. Надо попытаться изгнать из невероятной памяти этой крестьяночки картины и звуки, слова, которых она не понимает. Именно в этом таится настоящая опасность. Не стоит еще добавлять ей горя. Можно будет поговорить и попозже…

Через несколько минут Жаннетта успокоилась и, уронив руки и голову на стол, прямо посреди остатков своей трапезы мгновенно заснула, побежденная эмоциями и усталостью последних суток. Шевалье посмотрел на спящую девочку, погладил белокурую головку, еще довольно грязную.

— В большой гостиной есть кушетка, — сказал он слуге. — Уложи ее там и возвращайся! Разумеется, мы возьмем ее с собой, когда будем уезжать. Но пока после того, как отнесешь ее, пройдись по двору и посмотри, не снесли ли куры яиц. Должен признаться, что я голоден. А ты нет?

— Еще как! А мы с вами сладкого не любим!

Позже мужчины уселись за стол. Перед ними стоял огромный, поджаренный на сале омлет, изготовленный Рагнелем собственноручно. Он же обнаружил засоленное сало, к которому никто не прикасался, а в погребе бочку с еще не вызревшим кларетом. Это вино не походило на нектар, но его свежий вкус утолил их жажду. Какое-то время они ели молча. Потом шевалье отбросил ложку и, вынув из кармана камзола трубку, набил ее табаком. Он знаком пригласил Корантена последовать его примеру и пододвинул слуге свой кисет.

Господин и слуга курили молча. Эта мирная сцена шокировала бы не одного знатного сеньора, но была совершенно естественной для дворянина без состояния и его верного спутника, добрый десяток лет разделявшего с ним и хорошее, и плохое. Как правило, в конце дня они закуривали свои трубки и говорили о произошедших за день событиях. Рагнель ценил живой ум, образованность и преданность своего соотечественника, который был на три года старше его самого. А Корантен, в свою очередь, не променял бы своего господина, которого он любил, ни на одного более богатого и роскошного принца.

Как всегда и бывало, Персеваль заговорил первым:

— Теперь мы знаем, как и почему убили госпожу де Валэн. Но нам по-прежнему неизвестно, кто это сделал. Из глубины камина Жаннетта все слышала, но ничего не видела.

— В любом случае, раз этот человек был в маске, нам бы это не помогло.

— В маске или без нее, но несчастная Кьяра знала, кто перед ней. Обидно, что она ни разу не назвала своего палача по имени. Нам придется обратиться к тому времени, когда она была фрейлиной Марии Медичи, и попробовать узнать, кто вертелся вокруг нее в те годы, кто был в нее влюблен, кроме де Валэна.

— Вы сами часто здесь бывали, и вы были друзьями. Вам никогда ничего не поверяли такого, что могло бы навести нас на след?

— Ничего. Если не считать того, что Кьяру обвенчал с мужем в Лувре капеллан королевы-матери через два дня после смерти Кончини. И супруг сразу же увез ее. До сегодняшнего дня я не понимал причины этой спешки, но эта история с письмами все представляет в новом свете. Валэн хотел спрятать ту, которую любил.

— От чего, если она не нашла писем?

— Может быть, от гнева королевы-матери?

— Но ведь именно она выдала ее замуж. Мне это кажется скорее мерой предосторожности. Давайте-ка вспомним! 24 апреля 1617 года Людовик XIII отдает приказ убить Кончини, фаворита своей матери. И тот погибает прямо перед Лувром, сраженный несколькими выстрелами из пистолета. Жену авантюриста, Леонору, вытащили из ее апартаментов и отправили в Бастилию. Оттуда она вышла только для того, чтобы отправиться на эшафот.

С этого времени Людовик XIII стал подлинным королем. А вот его матери, благодаря которой супруги-флорентийцы дорвались до власти, теперь угрожает опасность. Она почти пленница в своих покоях и всерьез опасается ссылки, а может быть и тюрьмы, если эти письма, доказывающие ее участие в заговоре против покойного короля Генриха IV, будут обнаружены.

Тогда королева-мать посылает Кьяру обыскать спальню Леоноры. Но Кьяра ничего не находит, и ей можно верить. Она готова была на все, только бы спасти жизнь своих детей.

— Благодаря Жаннетте мы знаем, что убийца тоже рыскал в комнатах Леоноры, и, очевидно, тоже без результата. Не слишком ли многие ведут поиск этих чрезвычайно опасных писем?

— Когда знаешь, сколько мошенников и авантюристов составляли окружение супругов Кончини, то это не удивляет. Но вернемся к королеве-матери. Мария Медичи не нашла писем, но хоть она и небольшого ума, но Кьяру знает достаточно, чтобы полностью ей доверять и не воображать, что кузина прячет от нее эти письма.

Но молодую девушку следует удалить от двора, она слишком много знает. Вот откуда поспешный брак с де Валэном и отъезд в провинцию. А продолжение нам известно. Мария Медичи пребывает в большей или меньшей немилости, как и Ришелье, в то время еще епископ Люсонский и ее самый ближайший советник, которого ненавидит король.

Сейчас все переменилось. Ришелье — министр короля, а королева-мать, кажется, вновь обрела свое прежнее влияние.

— Если ситуация складывается для них столь благоприятно, то к чему воскрешать эту старую историю с письмами? Ведь их могли и уничтожить, когда освобождали покои Леоноры Кончини?

— Самый последний из всех глупцов никогда не расстанется с таким оружием, если оно попадет ему в руки. Письма должны где-то существовать. Может быть, они спрятаны. Что же касается человека, явившегося сюда их искать, можешь быть уверен — он знает им цену и намерен ими воспользоваться. Вне всякого сомнения, удар его будет направлен против королевы-матери. Она мешает немалому числу людей, с тех пор как снова оперилась… Начнем с кардинала Ришелье…

— Кардинала? Да вы шутите, шевалье, — пробормотал Корантен. — Это совершенно невозможно!

— Почему же? Потому что своим возвышением он обязан королеве-матери? Да, этого он ей никогда не простит. Поверь мне. Нет, эти двое теперь не слишком ладят. Думаю, она должна даже мешать ему, с тех пор как снова завела свою шарманку о союзе с испанцами. Это идет вразрез с интересами Ришелье. Только как бы он ни был неумолим, я все же не верю, чтобы он мог отдать приказ уничтожить все и вся. Все-таки — слуга господа!

— Слуга господа, слуга господа! Когда у человека есть власть и он хочет ее удержать…

— В любом случае, каковы бы ни были приказания, полученные убийцей, если вообще были, похоже, он ими пренебрег, чтобы утолить собственную жажду мести. Этот человек, вероятно, любил Кьяру Альбицци, но она его отвергла и вышла замуж за барона де Валэна. А так как мерзавцу было известно о существовании писем, он убил одним ударом двух зайцев, — заключил де Рагнель и, подумав, добавил:

— Но что меня удивляет больше всего в этой драме, так это то, что злодеи дождались ареста герцога Вандомского и его брата, сюзеренов и защитников де Валэнов, чтобы cовершить свое преступление.

— А ведь и правда! И мы сидим тут и рассуждаем, не имея ни малейшего представления, где искать убийц… А не вернуться ли нам и не порасспросить ли еще жителей деревни? Нам, кстати, надо найти людей, чтобы вымыли дом, перед тем как его закроют. Пока герцогиня не примет решение… Давайте проедемся!

Трубки погасли. Мужчины вышли во двор, и на них обрушилась жара. Солнце в зените било прямо по головам, в тишине слышалось жужжание мух и слепней. Чтобы никто не потревожил спящую Жаннетту, пока они будут отсутствовать, Персеваль закрыл входную дверь и положил ключ в карман.

Деревенька, такая маленькая, что едва заслуживала этого названия, притаившись в овраге, наверняка спала в разгар непереносимого летнего зноя. Но когда Персеваль и Корантен миновали мост, шевалье заметил троих, видимо, местных жителей, бродивших в окрестностях. Они попытались скрыться в зарослях, когда их окликнули.

— Эй, вы, подойдите-ка сюда! Я приехал по поручению герцога Вандомского и не собираюсь вас съесть. Подходите, подходите!

Несмотря на эти слова, двое помоложе бросились бежать со всех ног в разные стороны. Только третий, мужчина в летах, с серой спутанной бородой, медленно двинулся навстречу Персевалю и Корантену. Он мял в руках и без того бесформенную шляпу, которую только что стащил с головы. И шел крестьянин не слишком уверенно…

— Ну, — обратился к нему конюший, — с чего бы это вам прятаться? И почему те двое разбежались, как зайцы? Вы хотели войти в замок?

— Нет! О нет, мой господин! Мы хотели только взглянуть…

— На что? Там никого не осталось, кроме дочери кормилицы. Она, вероятно, из вашей деревни? У нее есть здесь родственники?

— Нет. Ричарда была родом из Мусселя. Ее мужик помер, у малышки больше никого и нету.

— Ладно. Мы этим займемся. Но нам надо, чтобы пришли женщины, все убрали и навели порядок.

Крестьянин отшатнулся и замахал обеими руками:

— В замок? Да что вы! При всем моем уважении, вы никого и не сыщете. Все напугались до смерти, никак не опомнимся.

— Все уже в прошлом. Бандиты уехали и больше не вернутся. Им ведь больше нечего здесь делать, верно?

— Это вы так говорите, мой господин, но кто знает? Я видел, как они уезжали. И я вам расскажу. Я тут спрятался за камнем. Один из них сказал: «Раз уж мы ничего не нашли, почему было не поджечь замок?» А другой ответил, что такого не приказывали. И что можно вернуться, чтобы еще поискать…

— Они так сказали? Возможно ли вернуться после того, что натворили? Эти подонки ведь должны понимать, что герцог Сезар по меньшей мере прикажет охранять замок. И потом, откуда они вернутся? Если это только не банда бродяг, что поселились в лесу у Дре…

— Бродяги? На хороших-то лошадях, отлично вооруженные, все в черном и с перьями на шляпах? — съязвил Корантен. — Такие люди не живут в шалашах или в пещерах, верно?

— Ты прав, — согласился де Рагнель, — но как нам узнать, куда они исчезли, совершив преступление?

— Вот это я, пожалуй, смогу вам сказать. Эти парни глотнули лишнего, это уж точно. Они, знамо дело, развеселились, да и орали громко. Я слыхал, как один из них говорил, что Лимур это не так уж далеко.

Персеваль содрогнулся:

— Лимур? Ты уверен?

— Да почти… Ну, да, кажись, точно.

— Тогда больше никому не повторяй этого, если тебе жизнь дорога. А о замке вообще забудь!

— Ага! Понял, все понял. А туда меня и вовсе не заманишь! — крестьянин вздохнул и перекрестился. — Уж больно там кровищи много! Это приносит несчастье.

Персеваль наслушался предостаточно. Он развернулся и быстрым шагом направился в замок. Корантен шел за ним по пятам. Теперь шевалье не пошел в комнаты. Он собирался осмотреть старую башню, где Жан де Валэн разместил свой рабочий кабинет и библиотеку.

— Надо, по крайней мере, попытаться разыскать сборник хартий де Валэнов, чтобы подтвердить при надобности права маленькой Сильви. И книги немного привести в порядок. Барон так ими дорожил!

Работы в большой круглой комнате оказалось немало. Мерзавцы выбросили на пол все из огромных шкафов, многие из которых доходили до расписных, украшенных девизами потолочных балок. Груда книг громоздилась на плитках пола, а большой квадратный стол на массивных резных ножках утонул под лавиной бумаг. Грабители не забыли вспороть даже старое, потертое кожаное кресло. Из стоящего в углу хранилища хартий выливался водопад свитков, с которых свисали печати на выцветших лентах. От устойчивого запаха потревоженной пыли першило в горле.

Мужчины принялись за работу. Корантен складывал тома в стопки, даже не пытаясь их сортировать, а его хозяин занялся документами. Он перебирал их с какой-то холодной яростью, от которой его трясло. Его жесты стали от этого менее уверенными, появилась какая-то неловкость. Корантен, наблюдавший за своим господином уголком глаза, не выдержал и решился начать разговор:

— Как только мы сюда поднялись, вы пришли в непонятное возбуждение. Почему это вы велели простолюдину молчать, если он не хочет умереть?

— Потому что если этот человек верно расслышал, откуда прибыли убийцы, опасность, которую трудно переоценить, угрожает всем.

— Что это за место такое — Лимур?

— Этот замок принадлежит кардиналу. И я точно знаю, что в эти дни он был там! И все-таки мне с трудом верится, что его высокопреосвященство мог отдать такой чудовищный приказ!

Но, с другой стороны, все концы сходились. Нет ничего более естественного, чем желание министра короля завладеть перепиской, реально угрожающей его бывшей покровительнице, превратившейся теперь чуть ли не во врага. Толстая флорентийка упрекала кардинала за то, что он практически вернулся к политике Генриха IV, действовавшего с государственных позиций, вместо того чтобы помогать королеве-матери навязывать свое мнение королю. Глупая и мстительная, Мария Медичи становилась все более и более обременительной, но, завладев компрометирующими письмами, кардинал получил бы страшное оружие. Перед ним корыстной интриганке пришлось бы склониться.

Занимаясь поисками писем, министр-кардинал мог одновременно приступить к уничтожению своих самых ярых противников. А значит, становилось возможным все! Хотя главарю убийц наверняка поручили ограничиться обыском в Ла-Феррьер и простым, но действенным запугиванием баронессы и ее детей, он превратил эту миссию в акт личной мести. Палач осуществил свою давнюю мечту, утолив злобу, вынашиваемую много лет, но вряд ли он сообщил об этом монсеньору де Ришелье…

— Убийц следует искать в окружении кардинала, — заключил Персеваль, заканчивая свои размышления вслух. — Я намереваюсь поехать в Лимур и посмотреть, что там происходит.

— Это далеко?

— Нет. Около двенадцати лье.

— Отлично! Заканчиваем работу, все закрываем и отправляемся туда!

— Потише! Ты забываешь о девочке, которая все еще спит. Ее надо отвезти в Ане. Она там хорошенько отдохнет, а завтра утром ты отвезешь ее в Вандом. Жаннетта там встретится со своей маленькой хозяйкой. Тебе останется только поручить ее заботам мадемуазель Элизабет и объяснить, где мы ее нашли.

— Ну вот! Я уже и в няньку превратился! — проворчал Корантен, недовольный таким поручением. — А что мне делать потом?

— Ничего. Ты будешь меня ждать. Когда приедешь в Ане, приготовь мои вещи и оседлай свежую лошадь. Я хочу поехать и посмотреть, что происходит в Лимуре.

— И атаковать гвардейцев кардинала в одиночку?

— Не говори глупостей! Я отправляюсь туда в качестве… скажем, наблюдателя. А потом приеду в Вандом. Я должен узнать обо всем как можно подробнее, чтобы как следует доложить герцогине, когда она вернется.

— Если она вернется…

Когда в библиотеке воцарилось некое подобие порядка, Персеваль отобрал несколько свитков, показавшихся ему важными. Они подтверждали дворянство де Валэнов и их право на владение землей.

Потом шевалье пошел в часовню, чтобы в последний раз преклонить колени у могилы Кьяры и ее детей. Позже вместе с Корантеном они закрыли окна и двери. Де Рагнель собрал все ключи в одну тяжелую связку и прикрепил к ленчику седла. Затем он усадил все еще сонную Жаннетту на лошадь позади Корантена и покрепче привязал ее к нему веревкой. Всадники не спеша выехали из Ла-Феррьер.

Персеваль все время оборачивался, чтобы как можно дольше видеть опустевший замок. Наконец, синие каменные караулки над углами крепостных стен исчезли за деревьями. И когда смотреть стало не на что, шевалье пустил лошадь галопом.

Глава 3. ТАКАЯ ВЫСОКАЯ БАШНЯ!

Если посмотреть на замок Лимур, то сразу же возникает вопрос: почему это кардинал Ришелье три года назад купил именно это обширное, но несколько обветшалое жилище? Когда-то оно принадлежало герцогине д'Этамп, фаворитке короля Франциска I. В то время состояние кардинала было весьма средним, и ему еще не удалось преодолеть отвращение, которое испытывал к нему Людовик XIII.

Поговаривали, что ради покупки Лимура ему пришлось расстаться с семейным владением в Оссаке и продать свою должность духовника королевы-матери.

Кардинал объяснял, что ему хотелось когда-нибудь принять Марию Медичи в доме, достойном ее, но внешний вид замка заставлял задуматься совсем о другом. Это не был особнячок для удовольствий, созданный ради соблазнения представительниц прекрасного пола. Зато Лимур мог стать надежным убежищем.

В самом деле, миновав первую крепостную стену и передний двор, вы оказывались перед внушительным зданием, сохранившим все признаки средневековой крепости. Четыре стены, по углам мощные круглые башни. Все вместе составляло основательный квадрат вокруг внутреннего дворика. И все сооружение окружено глубокими рвами, через которые перекинут легкий мостик, который очень легко взорвать. Короче говоря, строение скорее мощное, чем изящное…

— ..И которое может стать надежным укрытием, если ты не слишком уверен в своем будущем, — вздохнул Персеваль, охотно разговаривавший сам с собой вслух, когда никого не было поблизости. Правда, потом кардинал приобрел для себя очаровательный замок в Рюейе и прелестное владение во Флери, что только подтверждало догадки де Рагнеля.

Шевалье прочно сидел в седле. Он остановил лошадь на склоне ложбины, в которой расположился Лимур. Рагнель рассматривал замок кардинала и спрашивал себя, что он здесь делает. Поддавшись отчаянию, шевалье повиновался своему инстинкту, сам не зная, что именно он ищет. Персеваль никогда не видел убийц и не смог бы их узнать. Он рисковал нарваться на неприятности. А это грозило повлиять и на судьбу Вандомов, которым и без того хватало проблем. Хотя ничто в его скромной персоне не выдавало принадлежности к такому прославленному дому — ни замшевый камзол без всяких украшений, ни его незамысловатые сапоги, ни фетровая шляпа всего с одним пером. Все нейтрального серого цвета, очень практичное. Молодой дворянин просто путешествует, вот и все.

— Раз уж мы здесь, надо найти приют, чтобы немного отдохнуть и оценить ситуацию. Может быть, удача нам улыбнется…

Приняв такое решение, шевалье пустил лошадь неспешной рысью, спустился вниз по холму и добрался до первых домов, посреди которых блестела, между церковью и замком, вывеска: «Золотая саламандра». Значит, там расположилась харчевня. Персеваль поручил лошадь заботам мальчишки-конюха, вошел, потребовал комнату и еду. Первое ему предоставили немедленно, а второе пообещали через некоторое время.

Освежившись и ополоснувшись от дорожной пыли благодаря большой лохани с холодной водой, де Рагнель решил расположиться в саду в ожидании ужина. Там в беседке из виноградных лоз было несколько столов. Молодой человек приказал подать кувшин вина из Лонжюмо. В самой харчевне, где на открытом огне жарили четверть теленка, стояла невыносимая духота.

К его величайшему удивлению, учитывая величину и малонаселенность деревушки, в харчевне царило большое оживление. Все объяснил хозяин. Дело оказалось в том, что кардинал Ришелье ведет обширные работы в своем замке.

— О, там основательно все перестраивают. Новые росписи, фонтаны в садах. Каждый месяц прибывают повозки с мрамором, статуями и еще бог знает с чем. Да, когда работы будут закончены, у нас тут будет роскошный замок…

— Но монсеньора, разумеется, здесь нет? Ведь такой кругом шум и гам!

— Он-то? Да что вы! Хозяин недавно болел, но он все время здесь и лично следит за всеми работами. Благодаря этому у меня полно клиентов. Господа гвардейцы несколько скучают, когда у них нет службы.

Действительно, среди виноградных листьев пламенели красные плащи, но лица у их обладателей были скорее добродушные. Никто даже отдаленно не напоминал внешне убийц, жертвой которых стала семья де Валэнов. Они играли в кости, рассказывали о каких-то своих проделках и хохотали во все горло. Другие гвардейцы уселись за столами и попивали вино, расстегнув камзолы или вообще сняв их, распахнув рубашки, чтобы как можно лучше насладиться мягким вечером невероятно жаркого дня. Место было приятное и располагало к отдыху…

И тут наблюдательный глаз Персеваля зацепился за одну деталь. В глубине террасы двое мужчин, одетых в черное, покрытое пылью платье, чокались с одним из гвардейцев кардинала. Он выпил и вытащил из-под своего плаща с греческим крестом кошелек, передав его одному из своих собутыльников. Но при этом у него из кармана выпала вещица, которую он поторопился подобрать. Но сделал это не настолько быстро, чтобы Персеваль не успел заметить, что это была черная маска.

Де Рагнель одним глотком осушил кубок, налил себе еще. Потом оперся локтями о стол, надвинул шляпу на глаза совсем низко, как будто его слепило предзакатное солнце, и стал внимательно рассматривать подозрительную троицу. Внутренний голос подсказывал ему, что перед ним члены банды, пришедшие за вознаграждением.

Пристальнее всего шевалье изучал гвардейца. Неужели перед ним главарь, преследовавший Кьяру такой жестокой любовью? Просто не верится! Высокий, сильный, крепкий мужчина, волосы цветом напоминают морковь. Лицо невыразительное, но приятное. Весь внешний вид выдает в нем недалекого любителя пива и поединков, и уж, конечно, он даже и не подозревает о существовании греческого алфавита. Кроме всего прочего, ему никак не больше двадцати лет. А убийца Кьяры напоминает ей об отказе выйти за него замуж. Значит, судя по всему, это просто офицер, расплачивающийся с остальными за экспедицию, в которой, вероятно, и сам принимал участие.

Наконец человек в красном плаще встал, надел шляпу, небрежно махнул на прощание и, выйдя из харчевни, направился в замок. Персеваль только посмотрел ему вслед. Оставшаяся парочка выглядела многообещающе, и шевалье решил не отставать от них, куда бы они ни собрались отправиться. В этот вечер ему скорее всего вообще не придется далеко идти. Получившие достаточно денег и явно пребывающие в очень хорошем настроении, дружки потребовали вина и спросили комнату. Прежде чем предаться радостям приятного вечера, один из них пошел за лошадьми, привязанными под навесом, и передал их на попечение конюха. К нему-то и наведался Персеваль через некоторое время. Серебряная монета, возникшая в его пальцах, заставила мальчишку развязать язык.

— Вот эти лошади, — де Рагнель указал на коней, чьи владельцы его интересовали, — мне кажется, я знаком с их хозяевами.

— О, это возможно, мой господин! Они сюда иногда наведываются, чтобы убедиться, хороши ли их товары. Это торговцы из Парижа…

Брови Персеваля от удивления полезли на лоб.

— Торговцы? — И чуть было не добавил: «С такими-то мордами?» Но сдержался. — И чем же они торгуют?

— Позументом. Они не всегда остаются ночевать в харчевне. Но на этот раз уедут только завтра рано утром.

— В Париж?

— Ну да!

— Да, жаль, но я ошибся, они просто похожи. Я их совсем не знаю. Но, имейте в виду, я тоже уезжаю завтра на рассвете.

— К вашим услугам, сударь! Ваша лошадь будет готова. Ой, она у вас такая красавица!

Шевалье вернулся к столу, где служанка расставляла посуду. Он будет ужинать на улице, чтобы насладиться вечерней прохладой. Рагнель не отводил глаз от «торговцев». Он думал о том, что им бы не позументом торговать, а веревками для палача. Одни эти их усики чего стоят! Завернуты наверх колечками, такое не часто встретишь за прилавком. Парни были так похожи друг на друга, наверняка братья!

Солнце только что село. Ворота замка распахнулись, выпуская многочисленную кавалькаду. Впереди офицер, за ним гвардейцы в красных плащах в конном строю по четыре впереди, по бокам и сзади громоздкой кареты, настолько длинной, что в ней можно путешествовать лежа. Кто хозяин экипажа, сомневаться не приходилось — все выкрашено в алый цвет, украшено золотыми нитями, а на дверцах красовались большие гербы, увенчанные ритуальной красной шапочкой. За солдатами следовали мулы и повозки с багажом…

Уважение согнуло пополам всех посетителей «Золотой саламандры». Но Персеваль все-таки смог рассмотреть бледное, высокомерное лицо, удлиненное короткой бородкой клинышком. Напротив священник в серой сутане. Арман Жан дю Плесси, кардинал, герцог де Ришелье, и его самый верный советник, отец Жозеф дю Трамблэ, уже получивший прозвище Серый кардинал, отправлялись в путь.

Как только кортеж скрылся в южном направлении, Персеваль позвал хозяина харчевни:

— Кардинал уезжает? В такой час? Разве это не удивительно?

— Вовсе нет, сударь! Его высокопреосвященство, отличающийся не слишком отменным здоровьем, плохо переносит сильную жару. Таким образом, ночью дорога будет для него менее мучительной.

— Так это обычное дело?

— Не совсем. Только для длительных поездок и только летом. Говорят, что его высокопреосвященство должен присоединиться к королю на берегах Луары. Когда король зовет, следует торопиться!

Шевалье поблагодарил и знаком отослал болтливого трактирщика. Тот и не подозревал, какую тревогу у его клиента вызвал этот внезапный отъезд. На де Рагнеля произвел впечатление этот боевой строй, развернутый при свете факелов. Красные форменные плащи, серый капюшон монаха — все ему казалось угрожающим. Вдруг Ришелье заторопился, зная, что Вандомы арестованы, чтобы успеть к развязке, которую его ненависть никак не может пропустить? Не собирается ли он раздавить их так же, как раздавил несчастных, невинных людей в Ла-Феррьер?

Несмотря на одолевавшие его мрачные мысли, Персеваль довольно спокойно проспал несколько часов. Но как только пропел петух, он был уже готов отправиться в путь. И тем не менее шевалье поумерил свой пыл, и, когда «торговцы позументом» выехали из харчевни, Персеваль еще завтракал хлебом, маслом и ветчиной, запивая все это вином, таким сухим, что от него немилосердно драло горло. Он уже расплатился по счету, и оседланная лошадь поджидала его у дверей.

Как и полагается отличному сыщику, де Рагнель дал своей дичи возможность отъехать подальше, чтобы его не обнаружили. Конь у него был лучше, и Персеваль знал, что без труда догонит свою добычу. Следовательно, достаточно добраться с ними до пригородов столицы, а как только дорога станет оживленнее, нагнать их, чтобы уже не выпускать из вида.

К несчастью, эти два друга не торопились. Хорошая погода располагала к праздности, и де Рагнель, надеявшийся, что они поскачут прямиком в Париж, был неприятно удивлен, обнаружив парочку в Бьевре. Они уселись под навесом харчевни. Перед ними стояла корзина клубники — гордость этих мест — и кувшин с вином. Судя по всему, они пребывали в отличнейшем настроении!