1

СТРАЖДУЩАЯ ДУША

Впразднике было что-то колдовское. Да и как иначе, если он порожден древней, сохранившейся в своей первозданности, чуждой всему наносному андалузской традицией. Ощущение чуда усиливал детский голос исключительной красоты...

На стуле у фонтана в черном костюме и белой сорочке, сложив руки на коленях, вытянув шею и подняв глаза ввысь, словно вопрошая о чем-то звезды на высоком густо-синем небосводе, сидел мальчик по имени Маноло. Словно не замечая окружавшей его толпы, он выпевал своим хрустально-звонким голосом необычайно красивую solea. Рядом, опершись ногой на табурет, стоял гитарист и с какой-то особенной заботливостью смотрел на мальчика.

Прозрачная музыкальная фраза взлетала к небу, затем прерывалась странными мольбами и вновь возобновляла свой полет. Слушатели затаили дыхание, очарованные столь совершенным исполнением «cante jondo» – «глубинной песни», пришедшей из седой старины, когда византийские церковные мелодии смешались с музыкой мавританских королей Гранады и страстными напевами цыганских таборов, поселившихся здесь в XV веке. Таким было и фламенко до того, как его «подправили и окультурили» в многочисленных кафе Трианы и Сакро-Монте – ни на что не похожее, чистое искусство...

Умолк последний звук – и словно рассеялись чары. На секунду воцарившуюся тишину взорвал гром аплодисментов, юный певец привстал со стула и поклонился с очень серьезным видом. Маноло не стукнула еще и четырнадцати, но он был уже знаменит. Два года назад этот мальчик-цыган без труда выиграл певческий конкурс в Гранаде, организованный поэтом Федерико Гарсия Лоркой и композитором Мануэлем де Фалья. С тех пор его всюду зазывали к себе наперебой, во всяком случае, пытались это сделать, правда, не всегда успешно, ибо те, кто занимался карьерой начинающего певца, вели жестокий отбор выступлений юного дарования. Но могли ли они устоять перед доньей Аной, семнадцатой герцогиней де Мединасели, если она уже решила, кто должен стать гвоздем программы устроенного ею вечера в честь королевы, приуроченного ко дню Святого Исидора?

В просторном патио, озаренном сотнями свечей и маленьких масляных светильников, подчеркивавших великолепие азулехос[1], князь Морозини оказался рядом с хозяйкой дворца и ее августейшей гостьей. Он легко забыл о певце, любуясь двумя прекрасными дамами, столь выделявшимися своей едва ли не нордической красотой среди темноволосых и смуглых людей. Самая знатная после герцогини Альба женщина в Испании, натуральная блондинка, какие нередко встречаются в Венеции, с точеными чертами лица и большими светлыми глазами, герцогиня словно застыла возле кресла своей повелительницы. И годы – а ей было уже тридцать шесть, и семикратное материнство оказались бессильны перед красотой и прелестями доньи Аны.

Золотистые волосы королевы-англичанки, лилейный цвет ее лица и цвета морской волны глаза чудесно сочетались с высоким андалузским гребнем, поддерживавшим ниспадавшие волнами кружева. Связанные узами настоящей дружбы – королева Виктория-Евгения была крестной маленькой – дочери герцогини Марии-Виктории, занимавшей пост придворной дамы, – почти ровесницы, обе женщины обладали безукоризненным вкусом и чувством элегантности, и казалось, будто они на самом деле сошли с полотна Гойи, чью эпоху, воспроизведенную в творениях великого художника, должна была воссоздать атмосфера великолепного празднества, устроенного в Каса де Пилатос, севильском дворце Мединасели.

Дворец совершенно очаровал Морозини. Он уже бывал в Севилье, но на сей раз прибыл сюда в составе свиты королевы по горячей просьбе ее царственного супруга.

– Ты оказал мне большую услугу, Морозини, – заявил Альфонс XIII, всегда говоривший «ты» тем, кто ему нравился, – и в благодарность я обращаюсь к тебе еще с одной просьбой: сопровождай мою жену в Андалусию! Сейчас у нее дурное настроение, Испания ее тяготит. Твое присутствие внесет приятное разнообразие. Бывают моменты, когда она скучает по Англии!

– Но я же не англичанин, ваше величество, – попытался сопротивляться Морозини, которого мало привлекала перспектива барахтаться в сетях сурового дворцового этикета.

– Ты венецианец с примесью французской крови. Это почти то же самое. К тому же ты не считаешь чай страшным ядом и так же ненавидишь корриду, как и моя жена... Ну а поскольку вам не подобает останавливаться под одной крышей, тебе забронируют апартаменты в палас-отеле «Андалусия»., где ты будешь моим гостем. Я тебе весьма обязан, – добавил король, приподнимая с письменного стола дивной красоты предмет: украшенную золотом и драгоценными камнями агатовую чашу с ручкой, представлявшей собой Купидона из слоновой кости с золотом, оседлавшего эмалевую химеру. Это и была та самая «услуга», за которую король хотел отблагодарить Альдо.

Двумя месяцами раньше таланты Морозини понадобились наследникам одного неаполитанского принца. Тот, как выяснилось, совсем разорился, и обманутая в своих надеждах семья решилась на то, чтобы продать невероятное количество разнообразного «барахла», скопившегося в некогда роскошном дворце, пришедшем теперь в полный упадок. Там можно было найти что угодно: от чучел животных, пустых клеток и чудовищных подделок под готику до восхитительного набора природных кристаллов, коллекции табакерок, нескольких достойных произведений живописи, а также чудесной старинной чаши. Собственно, именно она побудила Альдо приобрести всю эту свалку, чтобы затем уступить большую ее часть старьевщику. Чаша вызывала в нем смутные воспоминания о чем-то.

Смутное ощущение переросло в уверенность, когда после долгих часов, проведенных среди старых книг в тиши фамильной библиотеки, Морозини откопал наконец то, что искал: предмет прежде принадлежал великому дофину, сыну короля Франции Людовика XIV. Страстный коллекционер, принц бредил чашами, кубками, блюдами, ларцами – этими драгоценными жемчужинами времен Ренессанса и барокко. После смерти дофина в Медоне 14 апреля 1711 года Король Солнце счел справедливым, что, хотя покойный принц и отказался от своих прав на трон Франции, его младший сын, ставший королём Испании Филиппом V, должен получить хоть что-то на память об отце. И сокровища, упакованные в кожаные кофры с гербами усопшего дофина, тронулись в путь – в Мадрид. Там они и находились вплоть до царствования – впрочем, очень короткого – Жозефа Бонапарта, возведенного на испанский трон своим братом Наполеоном. Оставляя дворец, не слишком щепетильный корсиканец увез коллекцию в Париж.

Царствовавший после императора Людовик XVIII мог бы рассматривать сокровища, собранные во Франции одним из его предков, как ее национальное достояние, но, в надежде исправить поколебленные корсиканской бурей отношения между Францией и Испанией, предпочел вернуть их в Мадрид. К несчастью, вещи были небрежно упакованы и многое разбилось или было повреждено во время транспортировки. Хуже того: дюжина уникальных предметов исчезла. В том числе и агатовая чаша, украшенная двадцатью пятью рубинами и девятнадцатью изумрудами.

Идентифицировав таким образом свое приобретение, Альдо подумал, что было бы справедливо уступить его испанской короне, чтобы чаша воссоединилась с другими, уцелевшими после стольких перипетий реликвиями, хранившимися теперь в Прадо. Он написал королю Альфонсу XIII и в ответ получил приглашение.

Разумеется, с финансовой точки зрения это была невыгодная операция: короли всегда неохотно раскошеливаются, особенно если речь идет о покупке предмета, который, по их мнению, им и так принадлежит. Испанец не составил исключения: он притворился, будто чаша – это подарок, расцеловал князя в обе щеки с волнением, которое выдавала скатившаяся по его внушительному бурбонскому носу слеза, пожаловал ему орден Изабеллы II и, в конце концов, допустил «в свой круг». Иными словами, Морозини отныне считался другом короля, он сопровождал его величество в нескольких безумных поездках на мощных автомобилях, которые монарх страстно любил, и самое главное – был приглашен на королевскую охоту. Там Альдо имел возможность убедиться в особых талантах Альфонса XIII, обладавшего глазом орла и редкостной скоростью стрельбы. Охотясь влёт с тремя ружьями и двумя заряжающими, его величество нередко ухитрялся в считанные мгновения поразить сразу пять целей – две спереди, две сзади и пятую... где придется. Воистину это был лучший стрелок Европы. Так что же, получив столько привилегий, предъявить монарху счет, словно Альдо – простой лавочник? Морозини списал чашу в убыток и двинулся в Севилью в свите Виктории-Евгении, счастливый оттого, что снова встретится с семьей Мединасели и увидит Каса де Пилатос – одно из самых красивых творений из камня, воздвигнутых под небом Испании.

Выдержанный в средневековом мусульманском стиле, хотя строительство было начато уже в конце XV века, дворец, окруженный суровыми стенами, включал в себя два пышных сада с поющими фонтанами, несколько различающихся по стилю зданий, главный двор и восхитительный внутренний дворик (тот самый, где теперь выступал юный певец), ажурные галереи. При отделке отдали предпочтение мавританской манере, а во главу угла поставили разнообразие азулехос. Их было даже слишком много на вкус Морозини: такое изобилие разрисованных и раскрашенных изразцовых, плиток, казалось ему, несколько портило впечатление, хотя в умеренных количествах они были очень хороши. Впрочем, в целом ансамбль был, безусловно, очарователен.

Что же до названия – «султанский» дворец носил имя знаменитого прокуратора Иудеи, – им он был обязан дону Фадрику Энрикесу де Рибейра, первому маркизу Тарифа, который, совершив паломничество в Святую Землю, пожелал, чтобы его обиталище напоминало хоромы Пилата. Возможно, это была легенда, но ей охотно верили, и ежегодно во время Страстной недели именно отсюда брал начало «крестный путь», протекавший затем по улицам Севильи, которая, надо отметить, в своей средневековой части чрезвычайно походила на Иерусалим: белые, замкнутые в собственном пространстве дома с потайными садами и дворами, утопавшими в тени.

...Тишина взорвалась громом аплодисментов, и певец с гитаристом удалились, предварительно удостоившись чести быть представленными королеве. Морозини воспользовался паузой и тоже потихоньку скрылся – ему давно хотелось познакомиться поближе с картиной, висевшей в маленькой гостиной зимних апартаментов, картиной, которую до тех пор он видел лишь мельком.

Тонкие подошвы лакированных туфель Альдо позволили ему бесшумно подняться наверх. Достаточно просторная лестничная клетка была обильно разукрашена цветной мавританской керамикой, подобранной под вкусы Ренессанса. Князь добрался до нужной комнаты и застыл на пороге с гримасой разочарования: кто-то опередил его, кто-то уже стоял перед портретом королевы Испании Хуаны, матери Карла V, которую прозвали Безумной.

Изумительное полотно мастера, создавшего «Легенду о Магдалине», было написано в ту пору, когда дочь их католических величеств короля и королевы Испании была еще совсем юной и слыла одной из самых прекрасных принцесс Европы. Роковая любовь, приведшая ее к безумию, еще не увлекла девушку. Что же до женщины, стоявшей перед картиной и гладившей раму, ее силуэт странно походил на силуэт той, что была изображена на портрете. Наверное, потому, что она была одета и причесана так же – по моде XV века.

Морозини подумал было, что незнакомка постаралась одеться пооригинальнее – ведь вечер был посвящен Гойе. Наряд дамы был поистине роскошен: платье и головной убор пурпурного бархата, шитого золотом, – одеяние, достойное принцессы. Сама же она показалась князю молодой и красивой.

Тихонько придвинувшись поближе, Альдо заметил, что длинные ослепительной белизны пальцы уже оставили раму и теперь прикасались к драгоценности на шее Хуаны – неограненному рубину в ажурной золотой оправе. Незнакомка ласкала камень, и наблюдателю почудилось, что он слышит стон. А ведь именно ради этого украшения князь-антиквар и оставил праздник – формой и размером рубин напомнил ему другие камни...

Заинтригованный, придя в сильное волнение, Альдо двинулся было вперед, но тут незнакомка услышала его шаги и обернулась. Это было одно из прекраснейших лиц, какие князь когда-либо видел: совершенный овал, удивительная матовая бледность, непостижимая глубина огромных темных глаз, таких больших, что, казалось, незнакомка носит маску. И эти глаза были полны слез.

– Мадам... – начал Альдо.

Но разговору не суждено было продолжиться: вздрогнув от испуга, женщина метнулась в самый темный угол этой большой, но скудно освещенной комнаты. На мгновение князю показалось, что она растворилась в сумерках, но он все же отважился двинуться по ее следам.

Выйдя на лестницу, князь обнаружил, что незнакомка остановилась на середине пролета и как будто поджидала его.

– Не уходите! – попросил Альдо. – Я бы хотел поговорить с вами.

Не отвечая, она проворно заскользила по ступенькам вниз, направляясь к главному двору. И снова остановилась, теперь – у портала.

Альдо поманил одного из слуг, спешившего в патио с подносом, заставленным бокалами с шампанским.

– Вы знаете эту даму? – спросил он.

– Какую даму, сеньор?

– Вот ту, что стоит внизу, у входа, в таком необычном красно-золотом платье...

Слуга бросил на князя сочувственный взгляд.

– Простите, сеньор, но я никого там не вижу...

И машинально чуть отодвинул свой поднос, видимо, предполагая, что этот элегантный господин во фраке – Морозини никогда не надевал маскарадных костюмов – уже и так навеселе.

– Вы ее не видите? – Альдо был ошеломлен. – Очаровательная женщина, одетая в пурпурный бархат! Вот, посмотрите – она взмахнула рукой!

– Уверяю вас, там никого нет, – жалобно пробормотал слуга, охваченный внезапным испугом. – Но если она вас зовет, надо следовать за ней... Покорнейше прошу извинить меня!

Сказав это, он исчез, словно блуждающий огонек, унося поднос, бокалы на котором клацали, словно зубы от страха, и проявляя при этом чудеса балансировки. Морозини пожал плечами и повернул голову к дверям: женщина стояла в той же позе и всё. так же манила его рукой. Альдо не колебался ни секунды – здесь наверняка есть какая-то тайна, и тайна эта весьма соблазнительна. Он направился к выходу, но незнакомка уже шагнула за порог. Выйдя наружу, князь даже подумал, что упустил ее. Но оказалось, что она всего лишь завернула за угол. Таинственная дама остановилась у фонтана и вновь повторила приглашающий жест, прежде чем углубиться в лабиринт улиц и площадей. Севилья строилась не по плану, а беспорядочно, разбрасывая свои дворцы, дома и сады, чья яркая зелень выгодно оттеняла белизну и охру стен, нежную розоватость крыш. Жизнь города постоянно кипела, не затихая и ночью, и лишь ненадолго умолкала в самые знойные дневные часы. Синий бархат небосвода, усеянного звездами, то тут, то там эхом отражал звуки гитары, приглушенные напевы, смех или щелканье кастаньет, доносившиеся из бесконечных кабачков.

Женщина в красном все еще шла, и так прихотливо, что вконец запутавшийся Морозини подумал: уж не заметает ли она следы, то и дело возвращаясь назад? Разве им еще не попадалась вот эта одинокая пальма у стены сада? И эта кружевная кованая решетка, прикрывающая окно, под которым росли розы?

Упавший духом и встревоженный Альдо уже совсем было решил отказаться от преследования и уселся на какую-то тумбу: неровные камни, которыми были вымощены улицы (чаще всего самая обычная речная галька из Гвадалквивира), мало подходили для прогулок в вечерних туфлях. В добрых старых эспадрильях было бы куда удобнее! Но все-таки Морозини снова тронулся в путь – по темной улице, на углу которой на мгновение замедлила шаг дама в красном. Она опять сделала тот же манящий жест и улыбнулась, и эта улыбка заставила венецианца забыть о боли в ногах. О, эта женщина была дьявольски кокетлива, но при этом так красива, что противиться ей было совершенно невозможно!

Узкий проулок вывел их в незнакомый квартал, где ночь казалась еще темнее. Дома здесь были совсем старыми и не столь нарядными. Их серые облупившиеся стены источали какое-то кислое зловоние, и этот запах нищеты смешивался с ароматом цветущих апельсиновых деревьев, заполнившим всю Севилью. Но Морозини даже не успел задать себе вопрос, что привело женщину в бальном платье в подобное место, как она уже скрылась в окруженном одичавшим садом ветхом, грозившем вот-вот рухнуть здании, в котором тем не менее ощущались следы былой роскоши. Дом стоял на углу маленькой площади, облагороженной старинной часовней.

Решив довести приключение до конца, Морозини вознамерился легко одолеть потрескавшуюся створку, но дверца в стене сопротивлялась, никак не желая открываться. Он нажал было плечом, но тут позади него раздался голос:

– Не делайте этого, сеньор! Если только вы не ищете несчастий себе на голову...

Резко обернувшись, – он не слышал до этого ничьих шагов, – Альдо в волнении приподнял брови и уставился на словно возникшего из небытия и теперь стоявшего перед ним странного человека. Своим костлявым лицом, удлиненной бородкой, гладко выбритым черепом, резко очерченными скулами и красными отрепьями, в прорехи которых выглядывало чистое на вид белье, тот поразительно напоминал водоноса с картины Веласкеса. Но его остроконечные уши, горящий взгляд из-под тяжелых век, сардоническая складка узкогубого рта вызывали в памяти черты какого-то беса, способного сыграть с вами дурную шутку. Однако все это не произвело на Альдо никакого впечатления.

– Почему же вдруг со мной должно случиться несчастье?

– Потому что сегодня – ночь 15 мая, праздник Святого Исидора, епископа Севильи, великого ученого, а еще... именно в эту ночь она умерла...

– Умерла? Вы хотите сказать, что эта молодая женщина, такая красивая, на самом деле не живая?

– В каком-то смысле живая, особенно в эту ночь, единственную в году, когда она может выйти из своего дома и отправиться на поиски того, кто снимет с нее проклятие. Но если ей удается затащить к себе кого-нибудь, то несчастный не возвращается или теряет рассудок, потому что никто не хочет ей помочь и она сердится. К счастью, не всякий может ее увидеть. Для этого нужна... особая восприимчивость.

– Откуда вы это знаете?

– Знаю, потому что однажды ночью, десять лет назад, провожал сюда последнего беднягу, которого она успешно завлекла в свое логово. То, что я видел и слышал тогда, повергло меня в ужас и – поверьте мне, сеньор! – я не робкого десятка, но позорно бежал! И, думаю, как раз вовремя. С тех пор я и слежу...

– И что же, вы проводите целую ночь возле этого дома?

– Да. Я живу неподалеку. Днем я прошу милостыню у церкви, но пока светит солнце, бояться нечего, и мне случалось несколько раз бывать в этом заброшенном саду. Калитка вообще-то едва держится...

– Если здесь совершаются такие ужасы, почему же дом до сих пор не снесли или не сожгли?

– Все боятся связываться со злым роком. Приближаться к дому, где обитает призрак, опасно. Но разрешите и мне задать вам один вопрос, сеньор!

– Отчего бы и нет? – вздохнул Морозини. Ему нравились манеры этого нищего, гордостью и благородством напоминавшего настоящего идальго.

– Где вы встретили Каталину?

– Ее так зовут?

– Да. Она дочь Диего де Сусана, одного из самых богатых «конверсос»[2] города. Диего стал и одной из первых жертв инквизиции... Но вы мне не ответили...

– Простите. Я встретил ее в Каса де Пилатос. Пока в патио и в садах продолжался праздник, я поднялся наверх, чтобы получше рассмотреть картину, которая меня заинтересовала. Она стояла перед этим портретом и ласкала раму. Увидев меня, она бросилась прочь, а я... я последовал за ней.

– На портрете была Хуана Лока – безумная королева?

– Действительно, так. Тут есть какая-то связь? Ваша Каталина была точно так же одета...

– Да, хотя эти женщины никогда не встречались друг с другом. Принцессе было два года, когда разыгралась драма, и не она привлекает Каталину, а одна из ее драгоценностей. Вы заметили на шее у королевы огромный рубин, оправленный в золото?

– Заметил, – подтвердил Альдо, поостерегшись, однако, сказать, что ему и самому хотелось как следует рассмотреть именно этот камень.

– Несчастная обречена искать этот рубин. Пока не найдет – не получит избавления... Впрочем, это долгая и печальная история, сеньор, а сейчас уже так поздно...

– Мне бы все-таки хотелось послушать. Может быть, выпьем где-нибудь по стаканчику хереса или мансанильи?

С этими словами Альдо вытащил из кармана и показал нищему купюру. Тот расхохотался, обнажив зубы, почти такие же белые, как у его собеседника.

– Замечательно мы будем выглядеть вместе: вы во фраке и я в моих лохмотьях! Ладно, я с удовольствием возьму эти деньги, но завтра, когда вы будете одеты не так роскошно, чтобы не бросаться в глаза.

– Договорились. Где и когда?

– Здесь же. Скажем... часа в три? Будет жарко, и стало быть, народу будет немного... Я буду ждать вас у часовни.

– А куда мы пойдем?

– Нет места спокойнее, чем этот одичавший сад. Если, конечно, вы не бойтесь...

– Напротив! Я бы охотно вошел туда и сейчас!

– Не вынуждайте меня начинать все с начала! – вздохнул нищий. – Никогда не, надо бросать вызов потусторонним силам. Завтра вы узнаете... по крайней мере, то, что знаю я. Вы возвращаетесь в Каса де Пилатос?

– Скорее всего. Мне кажется, я ушел оттуда так давно...

– Идемте. Сейчас я найду вам машину.

Спустя некоторое время Морозини вновь оказался на празднике. Гости уже перешли к ужину; столы были накрыты в большом саду под увитыми цветами арками и пальмами, почти тропическими на вид. Смех, обрывки разговоров, звуки музыки наполняли ночь, и Морозини вдруг усомнился в правильности своего поведения: он явился последним и с трудом теперь найдет отведенное ему место. За столом, во главе которого восседала королева, это было бы грубым нарушением этикета.

Альдо предпочел подождать, вышел в маленький садик, освещенный множеством огней, но совсем пустой, сел на скамью, выложенную желтыми фаянсовыми плитками, вытащил сигарету из портсигара и закурил. Тут его и обнаружила одна из придворных дам.

– Как, князь, вы здесь? Но вас же ищут повсюду! Ее величество даже забеспокоилась. Вам нездоровится?

– Да, немножко. Видите ли, донья Исабель, иногда меня мучает невралгия, и при таких болях я становлюсь малоприятным собеседником. Это началось во время концерта, и мне пришлось удалиться...

Самая чопорная и неприступная из великосветских дам, так же как и самая знатная старуха, всегда проникнется жалостью к страданиям привлекательного мужчины, и донья Исабель не стала исключением.

– Надо было предупредить меня и уйти. Ее величество чрезвычайно вас любит и не захотела бы видеть ваших страданий. Я передала бы ей ваши извинения... Впрочем, и сейчас не поздно, – добавила она, вглядевшись в перекосившееся якобы от боли лицо князя. – Мы вызовем экипаж, и вас отвезут в отель. Я сама этим займусь. А завтра вы явитесь в Алькасар с извинениями...

– Охотно приму вашу помощь, сударыня, хотя уйти с праздника без разрешения королевы...

– Я получу его для вас. Она поймет. Идите! Сейчас прикажу, чтобы подъехала одна из наших карет.

Через несколько минут Морозини, в восторге от своей хитрости, уже катил по направлению к отелю «Андалусия». Лошади бежали резво и весело, коляска, разукрашенная бубенчиками и красными и желтыми помпонами, казалась князю верхом комфорта – после прогулки в лакированных туфлях по каменистым улицам он ног под собой не чуял. Благодаря любезности доньи Исабель он теперь имел возможность полностью отдаться мыслям о своей будущей встрече с нищим. Встрече, которая, как подсказывало венецианцу охотничье чутье, обещала навести на интересный след. А за прошедшие два года не было событий более волнующих, чем те, что поочередно вели то к одному, то к другому из драгоценных камней, в незапамятные времена, похищенных с пекторали Первосвященника Иерусалимского храма[3]. Теперь оставалось отыскать последний из них: большой рубин-кабошон. Именно по этой причине Аль-до стремился без помех тщательнейшим образом изучить портрет Хуаны Безумной: камень, который мать Карла V носила на шее, полностью отвечал всем приметам исчезнувшей драгоценности.

И правда, последние два года Морозини провел в разъездах по Европе в обществе своего друга – египтолога Адальбера Видаль-Пеликорна. Им удалось разыскать три из четырех украденных камней: сапфир, алмаз и опал. Того, кто отправил их в эту удивительную погоню за сокровищами, Альдо встретил в подземельях варшавского гетто: Это был хромой еврей, блистательно образованный. Очень умный и даже наделенный даром предвидения. Одним словом, Симон Аронов был из тех людей, кто умеет привлекать к себе других. История, которую услышал от него князь-антиквар, никого не могла бы оставить равнодушным, тем более Морозини, человека, в котором удивительно сочетались мудрость и отвага, да к тому же искренне влюбленного в старинные драгоценности и в то же время склонного к приключениям. Рассеянный по земле народ Израилев вернет себе родину и обретет свою государственность только тогда, когда ему удастся полностью восстановить в первозданном виде свою древнюю святыню – пектораль Первосвященника. Тогда же священные камни, украденные еще солдатами Тита, утратят свою дьявольскую способность творить зло. Одному Богу известно, какую губительную силу они таят в себе! Их красота и огромная ценность вызывали равное вожделение и у женщин, и у мужчин, и на протяжении веков они оставляли за собой кровавые следы.

Один из этих камней принес несчастье и в семью самого Альдо: его мать, княгиня Изабелла, унаследовавшая сапфир от своих предков, была предательски убита. Как был убит и сэр Эрик Фэррэлс, богатейший торговец оружием, в убийстве которого принимал непосредственное участие его тесть (а возможно, и его собственная жена!) – граф Солманский, заклятый враг Хромого, также напавший на след утраченных драгоценностей. Не менее зловещую роль сыграла Роза Йорков – алмаз Карла Смелого, герцога Бургундского. Вокруг этого камня сложился сюжет почище шекспировского: полдюжины трупов только после объявления аукциона в Лондоне! И еще несколько впоследствии. Что же до опала, связанного с трагической легендой Габсбургов, с судьбами ослепительной Сисси и ее несчастного сына Рудольфа, не далее, как прошлой осенью он оставил на австрийской земле четырех мертвецов! И всякий раз охотники за камнями сталкивались с преступной волей графа Солманского.

Самому Морозини тоже досталось. Мало того, что Солманский сделал убийцей любимую кузину Альдо – Адриану Орсеоло, он, прибегнув к низкому шантажу, ухитрился принудить князя Морозини жениться на своей дочери – очаровательной, но не слишком разборчивой в средствах Анельке, вдове сэра Эрика Фэррэлса, вполне вероятно, ею же самой и отравленного, хотя суд Олд-Бейли не сумел доказать ее виновности.

Ирония судьбы! Альдо оказался мужем женщины, по которой когда-то сходил с ума, а затем понял, что больше не любит ее. Да и любил ли он ее на самом деле? Так легко спутать желание с любовью...

Вернувшись в «Андалусию», Альдо отправился в бар выпить стаканчик на сон грядущий. Отличное средство прогнать мрачные мысли, которые неизменно овладевали им, когда он вспоминал о той, что носила его фамилию. Впрочем, она делала это не без грациозности. Прелестная блондинка, хрупкая и нежная, Анелька притягивала мужчин, словно горшок с медом – мух. Морозини завидовали. К нему ревновали. Если бы стало известно, что их брак так и остался фиктивным, Альдо сочли бы сумасшедшим, но он не изменил клятве, данной им над могилой матери, и ни за что не позволит дочери ее убийцы праздновать победу и стать продолжательницей одного из самых благородных и самых древних родов Венеции. Альдо знал, что не сможет посмотреть в глаза своим детям, если их дедом станет Роман Солманский...

Из этого чудовищного положения существовал один-единственный выход: только Ватикан мог признать брак, заключенный по принуждению и не приведший к созданию семьи, недействительным. Морозини сразу же принял решение: он возбудит процесс.

И если не занялся этим на следующий же день после свадьбы, то только по одной причине – он пожалел женщину, которую перед Богом обязался любить и защищать. А все из-за того, что когда-то и на самом деле страстно любил ее и готов был на все, лишь бы обладать ею.

Что и говорить, положение Анельки сейчас было незавидным. Дворец так и не стал для нее домом, слуги ее скорее терпели, чем принимали; муж, которому она то и дело признавалась в любви, держал ее на расстоянии, и лишь горничная Ванда, служившая ей еще с детства, сохраняла, преданность своей госпоже. Ко всему этому прибавлялась тревога за судьбу отца, ожидавшего в английской тюрьме слушания дела об убийстве, которое вполне могло привести его на виселицу. Каким бы мерзким злодеем ни был граф Солманский, но он был отцом Анельки и она не могла приказать себе любить его меньше. И если Морозини радовался, видя своего врага поверженным, то вряд ли можно было ожидать от Анельки, чтобы она разделяла его чувства. И потому, пока не будет вынесен приговор, простая человеческая жалость не позволит супругу отправить свое прошение об аннулировании брака. Но после этого, умрет ли Солманский или останется в живых, Альдо сделает все, чтобы обрести свободу.

Правда, что потом делать с этой свободой? Да ничего особенного, по-видимому. Единственная женщина, ради которой Морозини с наслаждением отказался бы от нее, потеряна навсегда. Скорее всего, она презирает, ненавидит его, и никто, кроме него самого, в этом не виноват. Слишком поздно Альдо понял, как сильно любит бывшую Мину ван Зельден, превратившуюся в один прекрасный день в обворожительную Лизу Кледерман...

Обнаружив, что коньяк пробуждает горькие воспоминания вместо того, чтобы заглушать их, Морозини поторопился покинуть бар, поднялся к себе в спальню, даже не взглянув на волшебный пейзаж ночной Севильи за окном, улегся в постель с твердым намерением заснуть и таким образом скоротать время, остававшееся до условленной встречи с нищим.