— Вам следовало меня предупредить, — сказала она с очаровательной улыбкой, от которой обычно таял ее муж. — Тогда я поступила бы иначе, но теперь, мне кажется, лучше всего по почте назначить вашему другу иной день.

— А почему не вашему канонику? — раздраженно возразил Гийом. — Луи Бретель человек занятый, и мне не хотелось бы нарушать его дела ради священника, которому нечем больше заняться, как читать молитвы! Вы тоже могли бы меня предупредить!..

Однако недоразумение, по-видимому, должно было уладиться. В тот вечер Агнес была в изящном просторном платье, которое Бог знает почему называли «аристотелем»: его ввела в моду Мария-Антуанетта. Стоял погожий теплый сентябрь, и молодая женщина в платье из вышитого линона со вставками на груди из тонкого, как паутина, батиста и прозрачного кружева, среди которого причудливо извивались очаровательные голубые ленты, была так хороша, что Гийом перестал сердиться. Элизабет уже три месяца наполняла дом плачем и смехом, и дней десять назад мадемуазель Леусуа, осмотрев Агнес, заверила Тремэна, что она вполне здорова: он мог отныне вновь войти в супружескую спальню.

Предвкушая ночь или хотя бы два или три часа наслаждений, Гийом согласился предупредить своего друга о переносе визита и, проводив Агнес до двери, долго целовал ее, а потом прошептал:

— Подождите меня несколько мгновений, сердце мое, и я к вам приду…

Она тотчас от него отстранилась.

— О, нет, Гийом! Не теперь!.. Еще… еще слишком рано!

— Как это, рано? Вы что же, меня разлюбили? — Вновь притянув ее к себе, он припал лицом к ее шее, ласкал ее губами и шептал:

— Вам больше на нравится любовь? Агнес, Агнес! Вы же не откажете? Много ночей я не сплю, мысль о вас преследует меня! Любовь моя!., я так вас желаю!

Ей снова удалось выскользнуть, и она прижалась к двери спальни.

— Прошу вас, Гийом, будьте благоразумны! Моя любовь к вам ни при чем, и я не меньше вас хотела бы возобновить страстные игры, которые нам так нравились, но, повторяю, еще слишком рано! Я не совсем поправилась!

— Анн-Мари так не считает. Она говорит, что вы совершенно здоровы.

— Что она знает об этом? Рана заросла, моя плоть опять залечена… но не мой страх!

— Ваш страх?.. Но перед чем?

— Страх опять забеременеть. Вновь пережить бесконечные недели, когда сердце подкатывает к горлу, спина покрывается потом, а все вокруг начинает плыть… в ожидании окончательной пытки…

По ее внезапной бледности Гийом понял, что она не шутит, что она и в самом деле напугана, и попытался ее успокоить:

— Я понимаю, что неприятные воспоминания еще свежи в памяти, и я говорил об этом с нашей старой подругой. Она сказала, что первый ребенок всегда труднее дается, чем второй…

— Правда? Тогда лучше спросите у Розы! Она родила сына чуть ли не шутя… — сказала Агнес с нервным смешком.

— Бывают исключения! Но помилуйте, дорогая моя, вы не станете обрекать нас обоих на монашескую жизнь? Вы — моя жена, я люблю вас и смею надеяться, что вы платите мне тем же…

— Это так… я люблю вас. Но еще больше я боюсь…

— Детский лепет! Вы что же, мне не доверяете? Поверьте, мы можем любить друг друга без… последствий! Обещаю вам, что буду очень внимателен, — добавил он, снова протягивая к ней руки, но она опять ускользнула.

— Я в вас не сомневаюсь, Гийом. Я знаю, что вы взвешиваете каждое слово, но… я также знаю, каков вы в любви. Вас охватывает всепожирающее пламя.

— Вы хотите этим сказать, что я веду себя грубо?

— Нет… но…

— Но что? — спросил он тоном, в котором не осталось нежности.

— Как вам сказать?.. Когда страсть достигает некоторого предела, по-моему, невозможно себя контролировать. Поэтому прошу вас еще немного потерпеть. Позже…

— Позже? Довольно расплывчато. Это значит, когда?

— Разве я знаю? Несколько недель… месяц или два…

— Почему не год или два? Уже семь месяцев я не держал вас в своих руках, Агнес! Семь месяцев, при этом я каждую ночь желаю вас все больше и больше. Вам меня не жаль?

— Не ставьте все с ног на голову! Ведь это я прошу пощады!.. Дайте мне немного вздохнуть, немного пожить! Я не хочу провести всю жизнь в тошноте и страданиях!

— По-моему, вы хотели сына?

— Конечно! И обещаю, что дам его вам, но не сейчас… не теперь!

Слезы брызнули у нее из глаз. Она задрожала так, как будто ей грозила настоящая опасность. Но вместо того, чтобы почувствовать жалость, муж вышел из себя. Одним движением он настиг ее, без труда преодолел сопротивление, одной рукой схватил ее запястья за спиной, овладел ее ртом в неистовом поцелуе и свободной рукой стал ее ласкать. Он прекрасно знал это тело, которое отказывалось его принять, и почувствовал, как оно становилось все безвольнее по мере того, как росло наслаждение. Когда он издал долгий счастливый стон и отпустил молодую женщину, она соскользнула на землю посреди своих кружев и не двигалась, тяжело дыша и не открывая глаз, но он и не думал помочь ей подняться. Напротив, отойдя на несколько шагов, он в каком-то безумии любовался беспорядком, в котором ее оставил.

— Согласись, что в твоей постели нам было бы удобнее… и что я без труда мог бы овладеть тобой?..

Она протянула к нему умоляющую руку. — Гийом! — прошептала она. — Не надо…

— Что? Тебя соблазнять? Будь спокойна, Агнес, теперь тебе нечего меня бояться. Я лишь хотел тебе доказать, что, отвергая меня, ты лгала нам обоим. А теперь желаю вам спокойной ночи, госпожа Тремэн. Когда вы решитесь допустить меня на ваше девичье ложе, надеюсь, вы соизволите мне об этом сообщить?.. Но прежде убедитесь в том, что мне этого хочется!

Миг спустя он был уже в конюшне и сам седлал Али на глазах наблюдавшего за ним Потантена, который прибежал, когда услышал грохот шагов по лестнице и в вестибюле.

— Куда это вы собрались на ночь глядя? — спросил он.

— В Гранвиль! Скажешь жене, что меня, вероятно, не будет несколько дней…

По-прежнему невозмутимый, Потантен протянул ему одежду, которая всегда висела в помещении для седел на случай неожиданного отъезда.

— Несколько дней? По-моему, через три дня приедет господин де Вомартен?..

— Так вот, он не приедет, потому что я к нему еду. Все равно, мне крайне необходимо размяться!..

— Но ведь завтра у вас по меньшей мере две встречи? Одна с…

— Ну и что? Извинись за меня! Или поезжай вместо меня и говори, что на ум придет! А мне пора немного и о себе позаботиться!

— Что все это значит?

Тремэн наклонился и уставился на слугу, который был к тому же и его самым старым другом.

— Что я слишком молод, чтобы жить в воздержании под крылом кандидатки в святые… и что я намерен как можно скорее найти себе девушку!

Поскольку ему никогда не приходилось иметь дела с жрицами любви, он так не поступил, а лишь поехал на море, искупался, чтобы взбодрить кровь, и потом отправился в Валонь, где провел остаток ночи в гостинице «Гран Тюрк», откуда собирался выехать на рассвете, чтобы к вечеру быть в Гранвиле. Свой план он тщательно выполнял.

Во время долгой дороги он вновь переживал гнев и разочарование. Чтобы его жена боялась любви — это не укладывалось у него в голове. Конечно, первый опыт в лапах старого Уазкура оставил у Агнес ужасные воспоминания, но с тех пор как они поженились, прошло больше года, и он старался их уничтожить, а она, видит Бог, всегда была пылкой любовницей, пока не почувствовала первые недомогания! Неужели придется все начать сначала? Снова приручать ее, а затем расстаться с мыслью о материнстве?

Гийома беспокоила еще одна мысль — каноник Тесон, бывший друг ее матери, которого Агнес вновь повстречала в монастыре в Валони, где она нашла убежище после смерти барона, и который, по его мнению, слишком часто являлся в дом На Семи Ветрах. Будучи весьма умеренным верующим, да еще не доверяя церковникам, Тремэн не любил его так же, как Агнес не любила Вомартена, и опасался, как бы тот слишком прочно не обосновался в его доме… Он решил, что побеседует об этом с Потантеном, своим верным советчиком…

Наконец он прогнал прочь свои тревоги. Стояло бабье лето. Ланды были покрыты крупными пятнами вереска, его цвет менялся от розового к сиреневому, а в подлеске было столько грибов, что даже слепой мог бы собирать их по запаху. К Гийому вернулось привычное хорошее настроение, и, решив больше не пережевывать свои домашние проблемы и не думать о том, что его ждет по возвращении, он почувствовал себя легко, словно школьник на каникулах, когда, наконец, сошел с коня на постоялом дворе «Оберж де Ла-Манш», где собирался переночевать. Он мог бы сразу отправиться к своему другу, отличавшемуся щедрым гостеприимством, но терпеть не мог причинять людям беспокойство. Поэтому он лишь послал им записку, извещавшую о том, что явится завтра, с аппетитом поужинал, лег и крепко уснул после столь долгой тряски в седле.

На следующий день, около десяти часов, он прошел по мосту, переброшенному через Ров англичан, и легко взбежал по улице Сен-Жан с большим букетом цветов, еще покрытых росой, которые он купил на базаре для госпожи де Вомартен. Он вручил его служанке и направился к Большим воротам, недалеко от которых находилась контора судовладельца с видом на раскинувшийся внизу порт. Над ним тянулась длинная улица, закопченная и грязная, куда выходили лишь склады да матросские кабачки. Отовсюду доносился резкий запах рыбы и рассола.

Судя по всему, Гийома опередил еще более ранний посетитель, так как у входа в контору ожидал кучер с коляской. Гийома все уже знали: когда он вошел на порог и громко бросил «Всем привет!», склонившиеся над реестрами служащие — очки на носу, перо за ухом — все как один подняли головы и ответили:

— Приветствуем вас, господин Тремэн!

Вновь пришедший задержался поговорить с одним из работников, как вдруг собиравшаяся было пройти в кабинет судовладельца дама, на которую Тремэн успел взглянуть, заметив лишь тонкую талию, элегантный туалет и большую, украшенную султаном шляпу, целиком скрывавшую ее лицо, внезапно остановилась, повернула назад и пошла к нему. Тогда он увидел, что она была чрезвычайно красива, с очень светлыми, отливавшими серебром волосами, для которых не требовалось никакой пудры, прекрасным цветом лица и дерзким носиком, вздернутым над свежим, как цветок, ртом. Но особое внимание Гийом обратил на глаза: слегка вытянутые к вискам, они были прозрачного сине-зеленого цвета. Женщина не была похожа на юную девушку; на вид ей было больше двадцати пяти лет, но ее красота озарила серую, пыльную комнату.

Не в состоянии пошевелиться, охваченный странным чувством, Гийом смотрел, как она подходит к нему. А она пожирала его глазами, в которых удивление сменялось радостью.

— Гийом! — прошептала она, наконец. — Гийом Тремэн!.. Да разве это возможно, чтобы ты… чтобы вы были тут, передо мной… спустя столько лет?

— Мадам…

— Мадам?.. Неужели я так изменилась? Ох, Гийом!.. Раньше ты звал меня Мари…

— Милашка-Мари!.. О-о, Боже мой!

Забыв, где они находятся, не обращая внимания на смотревшие на них с интересом глаза, они бросились друг к другу в объятия, трогали друг друга, желая почувствовать, убедиться в том, что это не сон, не возникший в болезненном воображении образ. Молодая женщина смеялась сквозь слезы. А у Гийома так громко стучало сердце, что в ушах у него гудело, и он не замечал окружающей тишины. Ее прервал Вомартен, который вышел из кабинета и покашливал, возвещая о своем присутствии.

— Так вы знакомы? — вздохнул он, и друзья, немного смутившись, поспешно отстранились друг от друга. — Никогда бы не подумал, даром что фамилии так похожи. Впрочем, все же есть разница в одной букве… Не хотите ли пройти в мой кабинет, леди Треймэн? Там будет удобнее…

— Леди Треймэн? — выговорил Гийом, опешив. — Ты… вы стали англичанкой?

Она посмотрела на него с извиняющейся улыбкой, немного грустной, но все же прелестной.

— В некотором роде!.. Добавлю, что вас ожидают и другие сюрпризы, Гийом, поскольку я ваша невестка. Пятнадцать лет назад король Георг пожаловал дворянство Ришару, вашему сводному брату, как раз перед нашей свадьбой.

Внезапно осознав, что они разыгрывают перед толпой незнакомцев бесплатный и потому особенно увлекательный спектакль, Гийом взял Милашку-Мари за руку и увлек за собой в кабинет своего компаньона. На место только что пережитому искреннему счастью пришло настоящее бешенство.

— Вы вышли замуж за этого негодяя? Я думал, что он умер! Мне сказали, что Конока его убил.

— Нет. Он избежал смерти. Но его больше нет в живых, и вот уже три года, как я вдова. У меня двое детей, они живут в Лондоне с моей матерью.

— С любезной госпожой Вергор дю Шамбон! — ухмыльнулся Гийом. — Значит, она все еще удостаивает землю своим присутствием? Честное слово, она просто неразрушима!

Молодая женщина опять грустно улыбнулась.

— Вам и в самом деле нет причин вспоминать ее добрым словом. Кстати, должна сказать, что она мало изменилась! Если бы не она, я бы никогда не вышла за Ришара… При этом, она прекрасная бабушка для своих внуков…

— Ну что ж, тем лучше!.. Вы не сочтете нескромным мое желание узнать, что вас сюда привело?

— Нисколько! И здесь я по желанию своей матери. Она унаследовала в этих краях кое-какую собственность, но поскольку она передвигается с трудом, то поручила мне поехать и выяснить, что и как. Один ее хороший друг не раз встречал господина де Вомартена раньше и очень рекомендовал нам его, чтобы я не чувствовала себя слишком… потерянной в этой незнакомой стране… — Она повернулась в ту сторону, где ожидала увидеть Вомартена, но его и след простыл, и тогда она улыбнулась.

— Не знала, — продолжала она мягко, — что я здесь встречу родственника… Гийом! У вас ужасное выражение лица! Неужели вы не рады счастливому случаю, который нас соединил? Я… просто дрожу от радости! Только подумайте, я считала вас убитым и вдруг нашла!

— Я не могу радоваться при мысли, что вы жена этого убийцы, Милашка-Мари! Да, видит Бог, радость, которую я только что испытал, чуть не убила меня! Но теперь…

Она поднялась на цыпочки, так как была невысокого роста, легонько поцеловала Гийома Тремэна в губы и приставила к ним палец.

— Тс-с!.. Не надо портить мгновение, о котором я мечтала всю жизнь, не веря, что оно наступит! Это слишком прекрасно! Слишком нежно!.. Нужно забыть обо всем вокруг и думать лишь о нас! Мир исчез: только ты и я!.. Давай, если хочешь, уйдем отсюда и погуляем по берегу моря, мне так хотелось сделать это раньше, мы одни…

У него закружилась голова, он взял ее за плечи и окунулся в прозрачные глаза, которых никогда не мог забыть. Ему показалось, что он очнулся на залитом солнцем пляже после долгого беспокойного сна. Милашка-Мари стояла тут, рядом с ним, прижавшись к нему… Ему было достаточно лишь обнять ее… но он только взял ее за руку.

— Пошли! — сказал он.

Как дети, решившие убежать, они выскользнули на улицу, никому ничего не сказав. Коляска дожидалась на прежнем месте: они сели в нее, и Гийом приказал кучеру отвезти их куда угодно, лишь бы там был пляж, и он был пустынен…

Босые, они долго шли по песку, по самой кромке волн, забрызгавших юбки Милашки-Мари. Она сняла свою большую шляпу в духе Гейнсборо и предоставила ветру распустить волосы, которые развевались, словно пряди льна. Они дошли до маленькой бухточки между двумя скалистыми откосами — песчаной кровати под гранитным пологом, и Милашка-Мари легла на нее. И там, не стараясь понять, что с ними происходит, не пытаясь сопротивляться страсти, которая жила в них все эти годы, и не думая о том, к чему она их приведет, они стали любовниками…