Глава X

ПЕРВЫЕ ПОСЕТИТЕЛИ…

Двое мужчин и с ними молодая женщина обошли весь дом. Потом они направились к столу и привезенным из Малайзии креслам из ротанговой пальмы, стоявшим возле большого дуба. Гийом специально сохранил его, когда корчевали деревья, и теперь он украшал зеленый травяной ковер, разостланный перед входом. Впрочем, из всего сада можно было показать лишь один этот уголок, так как парк даже не был целиком спроектирован и посажен. Но этого было достаточно для того, чтобы представить себе, каким он будет.

Госпожа де Бугенвиль устроилась в кресле среди подушек из набивного кретона, разложила свое широкое белое муслиновое платье в синюю полоску, подняла очаровательный носик, склонила набок голову, желая охватить одним взглядом весь дом, и заявила:

— Очень красивый дом, господин Тремэн, искренне поздравляю. Я бы от такого не отказалась!

Ее муж засмеялся.

— Вы могли бы стать первой женщиной, которая, увидев новый дом, не захотела бы его иметь. Согласен, что этот дом соблазнителен, но у вас их уже три, и потом ведь можно перекрасить стены… Тогда желание пройдет.

Они обменялись заговорщицкими улыбками в знак полного взаимопонимания, и теперь уже Гийом им позавидовал. Какая удивительная пара! При тридцатилетней разнице в возрасте так подходить друг другу…

Свежая, словно ветка пахучей сирени, и такая же тонкая и гибкая, Флора де Бугенвиль, в девичестве де Монтандр, была поистине восхитительна: золотистые волосы обрамляли ее одухотворенное лицо и голубые, похожие на летнее небо глаза. Муж ее, казалось, был навеки защищен от старости благодаря суровой жизни моряка и привычке к физическим упражнениям. Тело его было по-прежнему послушным и крепким, молодое лицо отличалось живыми глазами, а рот был всегда готов улыбнуться, обнажая крепкие зубы. Он все еще был очень похож на того самого молодого офицера, который часто бывал в доме доктора Тремэна, странствовал по лесам и был принят за своего в индейском племени, — каким его помнил Гийом.

Правда, воспоминание его было омрачено последними проведенными в Квебеке часами, когда их насильно посадили на следовавший во Францию корабль, ведь мальчик винил в этом Бугенвиля: он считал, что друг не оправдал его доверия и что, заставив его покинуть любимую страну, он совершил плохой поступок…

Его отношение к нему проявилось на свадьбе Феликса и Розы, состоявшейся за пять дней до этого, где он столкнулся с этим бывшим адвокатом высшего суда в Париже, который стал сначала пехотным полковником, а затем, совершив удивительное кругосветное путешествие, превратился, как он того и хотел, в настоящего моряка и даже командовал эскадрой. Он заговорил с ним учтиво, но чрезвычайно холодно, тогда как Бугенвиль не скрывал своего изумления.

— Гийом Тремэн? Неужели вы тот самый мальчуган, которого я давно знал в Канаде и который так любил море? Вы удивительным образом его напоминаете, точнее, это он походил на вас, подобно тому как эскиз походит на законченный портрет.

— Я и то, и другое, сударь… и с радостью пользуюсь случаем, чтобы поздравить вас с замечательными успехами! Вы, можно сказать, полностью осуществили ваши мечты?

Бугенвиль был слишком тонок и опытен в светском общении, чтобы не уловить сухой тон, жесткую манеру и враждебность в этом особом взгляде, подобного которому никогда не встречал.

— Даже не верится, — медленно произнес он, всматриваясь в худое, будто бы вырубленное лицо, — что вы действительно тот самый привлекательный мальчик. Мы были друзьями…

— Прекрасно помню, сударь. Помню и то, что просил вас о помощи, а взамен был выставлен с матерью из Квебека без всякой надежды на возвращение.

— И вы на меня за это сердитесь?

— Да. Так же, как я сержусь на англичан; как сержусь на американцев, которые, воткнув нам нож в спину, имели наглость просить короля Франции о помощи; как сержусь на…

Бугенвиль взял Гийома за локоть.

— Успокойтесь, прошу вас! Нам следует обо всем подробно поговорить, и вы поймете, что тогда у вас и госпожи Тремэн не было другого выхода… Может быть, позже, после церемонии…

Церемония же была совершенно очаровательной и проходила на фоне замка Шантелу, погруженного в добродушную прелесть деревенской свадьбы, не лишенной, впрочем, изящества. Роза, желая еще больше понравиться тому, кого сумела завоевать в нелегкой борьбе, сделалась еще тоньше и вся сияла в короне из белых цветов, из-под которой выбивались, путаясь, небольшая кружевная вуаль и ее роскошная рыжая шевелюра. Феликс был великолепен в синей с красным форме офицера Королевского флота. Ведь именно туда он должен был скоро вернуться на службу — настоящий триумф невесты, которой пришлось принести в жертву свою любовь, чтобы уговорить его на этот поступок.

— Вы так же созданы для земледелия, как я для того, чтобы стать аббатисой! — как-то заявила она ему. — Когда вы любуетесь морской стихией, то похожи на сбившегося со следа спаниеля. Вернитесь к ней! Для меня она лучшая соперница, чем женщины, к которым вас может толкнуть разочарование.

— Вы придаете столь мало значения моей любви к вам? — спросил молодой человек, не веривший своим ушам.

Мадемуазель де Монтандр одарила его своей самой очаровательной улыбкой.

— Вы меня любите, друг мой, в этом нет сомнения, но думаю, что я вас люблю еще больше. Стало быть, мне придется следить за тем, чтобы счастье вам как можно меньше изменяло. Наше благополучие станет от этого лишь крепче.

И даже больше, чем она предполагала.

Согласившись принять на себя груз тревог и одиночества, неизбежных в жизни жены моряка, Роза навсегда завоевала любовь и уважение мужа. Пока он будет плавать, она поселится в Варанвиле, которым собиралась активно заняться, дабы превратить его в уютное гнездышко, куда ему так приятно будет вернуться, и одновременно постарается сделать имение доходным, увеличив семейное богатство. С безусловной помощью Гийома, твердо решившего заинтересовать друга своими собственными делами.

Итак, пока молодожены открывали бал под раскинутым перед замком большим шатром, Тремэн и Бугенвиль встретились в тишине розария для беседы, которую мореплаватель считал столь необходимой. Он заговорил первым.

— Мне очень жаль, Гийом, поверьте, что вы таким образом расценили мои намерения, но меня это не удивило. Тогда вы были еще ребенком, и поэтому, естественно, не могли охватить всего размаха катастрофы, постигшей Новую Францию. Впрочем, смотрите! Вашего отца только что убили вместе с его другом Адамом Тавернье, мать чудом избежала смерти. Дом ваш был разрушен…

— С моей помощью! — с чувством прервал его Тремэн. — Это я сжег дом На Семи Ветрах! Я не хотел оставлять его Ришару.

— Я вас не стану в этом упрекать, но Ришар-то жил, был заодно с захватчиками, и они брали над нами верх. Я не мог вас охранять: мне нужно было ехать в Жак-Картье, затем соединиться в Монреале с шевалье де Леви, пытавшимся собрать все наши войска. Лучше было отправить вас во Францию, куда, кстати, хотела вернуться госпожа Тремэн: рано или поздно Ришар бы вас убил…

— Это еще не известно. Там у меня оставался верный друг, человек, полный решимости отомстить за убитых и расправиться с ним.

— Вы имеете в виду Коноку, не так ли?

— Да, его.

— Он сдержал слово, и я не думаю, что ваш сводный брат еще жив. Он едва дышал, когда его обнаружили на бастионе Сен-Луи, где его настиг кинжал индейца.

— Вот видите, бесполезно было нас отсылать, — торжествовал Гийом.

Бугенвиль покачал головой и ответил не сразу. Он, не спеша, достал из футляра длинную сигару, зажег ее, предложив другую своему собеседнику, но тот отказался, и задумчиво попыхивал ею, подняв голову к звездам, мерцавшим в июньском небе.

— Вам случается изредка смотреть на них? — тихо спросил он.

— Почти каждый вечер. Я, знаете ли, тоже много плавал. Вам и без меня известно, что в открытом море нет лучших спутников. К тому же я их люблю…

— Говорят, они распоряжаются судьбой каждого из нас. Вы в это верите?

— Нет. Хотите постараться мне объяснить, что это на небесах было написано: мне не суждено жить в Квебеке?

— Может быть, но главное, я ищу способа сообщить вам новость, которую вам больно будет услышать и которую предпочел бы от вас скрыть. К несчастью, теперь это уже невозможно…

— Тогда говорите! Я давно привык к ударам судьбы.

— Догадываюсь. Так вот! Я не знаю, выжил ли Ришар Тремэн, по правде, я в этом очень сомневаюсь, но… Коноку повесили!

Гийом ощутил что-то гораздо более сильное, чем просто удар: настоящую боль и вместе с тем удивление. С тех пор как волчий коготь висел у него груди, он иногда мысленно разговаривал со своим далеким другом, задавал вопросы и сам отвечал так, как подсказывала ему мудрость индейца.

Но не было ни единого знака, никакого предчувствия, что отныне Конока охотится на богатых землях Святого духа… Несмотря на то, что он умел владеть собой, он почувствовал, как к горлу подступил комок и на глаза навернулись слезы, но он сумел их подавить: мужчина не должен показывать слез, как могла бы сделать женщина, перед лицом столь доблестного воина. Он сохранит память о нем в своем сердце и передаст ее детям, если Господь их ему даст, чтобы, превратившись в легенду, индеец не умер до конца. А пока, желая скрыть волнение, Гийом лишь произнес:

— Я бы с удовольствием выкурил сигару, которую вы мне только что предлагали… В некотором роде трубку мира!

Мужчины долго ходили вместе по аллеям, над которыми носился аромат цветов, избежавших резни, устроенной госпожой де Шантелу в честь невесты. Они курили молча, как того требовал индейский ритуал, с которым оба были знакомы, и так, постепенно между ними восстановилась нить дружбы, прерванной много лет назад… Но Гийом не испытывал прежнего дружеского тепла. Может быть, рана была застарелой? Или он уже не был уверен в том, что человек этот был достоин такого же восхищения, какое внушал ему раньше?..

Красный, как вишня, в ливрее бутылочного цвета, юный лакей (племянник только что приступившей к работе кухарки) изо всех сил пытался удержать на подносе чайный сервиз. Впервые ему приходилось накрывать в саду, да еще перед столь красивой и молодой госпожой: страшная ответственность! От волнения у Виктора перехватило дыхание, пока он старался не уронить чайник из старинного китайского фарфора на стоявшие вокруг хрупкие чашки. У него был такой несчастный вид, что красавица Флора порывисто встала, увлекая за собой муслиновое облако, и поспешила ему на помощь.

— Мадам, прошу вас! — запротестовал Гийом. — Вы заставляете меня краснеть. — А вот и напрасно! Я очень люблю подавать чай. Ведь мальчик, по всей видимости, новичок.

— Совершенно! Он здесь всего десять дней! Ступай за пирожными, Виктор, раз уж мадам де Бугенвиль освободила тебя!.. Он очень старается, — добавил Гийом снисходительно, — и я думаю, из него получится хороший слуга.

— Убеждена в этом, только им должен кто-то умело руководить. Например… хозяйка дома! Как, впрочем, и самим домом!

— Флора! — произнес Бугенвиль с упреком. — Вам не кажется, что это уже слишком?

— Ничуть нет! Хозяин прекрасно знает, что я по дружбе…

Гийом рассмеялся и встал, чтобы взять чашку, которую приготовила для него молодая женщина.

— Приятно слышать это слово, но так ли вы уверены в том, что ваша кузина Роза не внушила вам эту мысль?

— Сейчас во всем признаюсь! И в самом деле, наша новобрачная, как, впрочем, и ее муж, очень беспокоится на ваш счет. Ни за что не поверю, что вы все это построили лишь затем, чтобы жить в одиночестве, не считая дворецкого, кухарки и юного слуги!

— Да, я хотел бы обзавестись семьей, но иногда, признаться, меня берет отчаяние…

— Отчего? Да ведь они только что роем кружили вокруг вас, и вам, похоже, это доставляло удовольствие? Ни одна из них не способна вас увлечь?

Гийом отказался от кусочка пирога, но поймал на лету щедрую руку и поцеловал кончики ее пальцев.

— Вот несчастье, мадам: среди них не было ни одной де Монтандр! Так что не стану скрывать: временами я подумываю о море!

— Замечательная мысль! — воскликнул Бугенвиль. — Мы могли бы отправиться вместе. Я мечтаю о другом кругосветном путешествии, но на сей раз — вдоль меридиана. Хотелось бы побывать в южных морях и…

— Об этом больше ни слова! — встревожилась его жена, и с ее лица исчезла улыбка. — Сжальтесь, господин Тремэн, не подталкивайте его на авантюру, если хотите, чтобы мы остались друзьями! Я… я не вынесу разлуки на два или три года! А вы, Луи-Антуан, должны помочь мне вырастить ваших сыновей!

— Господин де Бугенвиль шутит, я в этом уверен. Подобное путешествие, конечно, заманчиво, но было бы опасным! К тому же вас должен отпустить сам король, сударь. Ведь вы командуете эскадрой?

Слишком поздно спохватившись, что он говорит лишнее, Гийом замолчал и, желая отвлечь внимание, позвал Виктора, чтобы попросить свежего чаю. Он вспомнил о том, что ему недавно рассказал Феликс. Тот недолюбливал Бугенвиля, с которым встречался в Париже по возвращении из Индии, и был не слишком рад вновь обрести своего кузена. Двумя годами раньше, в тысяча семьсот восемьдесят четвертом, Бугенвиль, только что принимавший участие в боях за независимость Америки, явился в военный трибунал Л'Орьяна, чтобы ответить на обвинения адмирала Граса, героя сражения в Чесапикском заливе, утверждавшего, что он не подчинился сигналам и покинул свой пост перед лицом неприятеля.

Это произошло после крупной победы франко-американских сил при Йорктауне, ставшей возможной благодаря разгрому английского флота в устье реки Чесапик адмиралом Грасом и его эскадрами во главе с флагманским кораблем, доблестным «Виль-де-Пари». Бугенвиль вел себя мужественно. Но Англия, вынужденная смириться с независимостью государства, ставшего Соединенными Штатами Америки, не могла снести блестящую победу французов. И когда они, сопровождая караван судов, возвращались к Антильским островам, она бросила на них три эскадры — в общей сложности тридцать шесть кораблей, — которыми командовали вице-адмирал Родни и контр-адмиралы Худ и Дрейк Со своей стороны, Грас мог выставить лишь тридцать кораблей под общим командованием находившегося во главе Белой эскадры «Виль-де-Пари», в то время как Красной командовал господин де Водрей на корабле «Победоносный», а Синей, бывшей в авангарде, — Бугенвиль на корабле «Величественный».

Сражение происходило близ Ле-Сент, небольшого архипелага, относящегося к Гваделупе. Оно было чрезвычайно ожесточенным, и поначалу силы противников были примерно равны, но часам к девяти обстановка уже не благоприятствовала французам, которых англичане грозили отрезать от каравана и окружить. Тогда адмирал Грас просигналил Бугенвилю, приказывая ему поворачивать через фордевинд и идти к нему на помощь. Тот не подчинился, сочтя маневр слишком рискованным. Позднее он утверждал, что не заметил сигналов, в то время как многие его капитаны просигналили в ответ, что видели их, и ожидали дальнейших приказаний своего командира эскадры. Но их не последовало. Один только капитан де Гландев, командовавший «Верховным», дважды попытался помочь «Виль-де-Пари». Но ему пришлось отказаться от дальнейших попыток, потому что он был единственным в Синей эскадре.

Флагманский корабль подвергся атаке самого Родни и защищался, как загнанный кабан. Поскольку у Граса кончались боеприпасы, он приказал расплавить столовое серебро и стрелял по англичанам серебряными пулями. К шести вечера из тысячи трехсот человек не осталось и сотни боеспособных моряков. Адмирал Грас предпочел бы подорвать корабль, чем сдаться, но на борту было много раненых, и он не захотел гибели достойно сражавшихся людей. Он сдался Родни, и тот обошелся с ним с большим уважением.

Когда Грас, пробыв некоторое время в Лондоне, вернулся в Версаль, король хорошо его принял, но некстати похвалил Бугенвиля, назвав его «вдохновенным моряком», тогда как адмирал считал, что он не способен командовать эскадрой в бою. Взбешенный адмирал обратился с жалобой в министерство флота. Ошибкой его было то, что он упомянул в ней других капитанов Синей эскадры.