КРЕЧЕТ КОРОЛЯ

Спустя десять дней Жиль, Понго и Мерлин, сопровождавшие экипаж дам Кабаррус, вновь видели Париж на исходе прекрасного уже летнего утра и добрались до острова Святого Людовика, где путешественницы собирались поселиться в доме любезного господина Буажлу.

Там их ждало разочарование. Любезный господин Буажлу скончался несколькими днями раньше, был уже похоронен третьего дня, и теперь его вдова, безутешная по словам мажордома, приняла их в слезах, в задрапированной траурными полотнами зале. Антуанетта не осмелилась поселяться там, где царствовала безутешная печаль. Она поблагодарила госпожу Буажлу приличествующими для такого случая выражениями, заверила ее в глубоком сочувствии ее горю, а в ответ на очень нерешительное приглашение, несмотря ни на что, остановиться у нее попросила вдову порекомендовать ей меблированный дом, достойный принять супругу и детей одного из могущественных банкиров Испании.

С потерянным видом, поскольку мысли ее были далеко от этого, госпожа Буажлу все же указала им один из домов, расположенный в квартале Святого Евстафия, по ее словам, «довольно чистый».

Антуанетта поблагодарила вдову, поклялась заказать тридцатидневную мессу по усопшей душе ее супруга, поклонилась на прощание и снова заняла свое место в довольно грязной карете. Экипаж снова тронулся в путь, к великому разочарованию Доминика, которому так понравились прекрасные деревья и освещенная солнцем Сена, протекающая прямо перед домом.

— Ведь эта дама была согласна поселить нас.

Зачем же искать где-то еще? Мы устали, все в грязи. Посмотрите на Терезию, она никак не очнется.

— Может быть, — возразила Терезия, — но я не хочу очнуться в комнате только что умершего. Мама полностью права. Мы приехали в Париж совсем не для того, чтобы плакать. Вы знаете это место, сеньор Жиль?

— Нет, — ответил с улыбкой молодой человек, — но оно будет таким же веселым.

И действительно, дом, принадлежавший другой вдове, был, бесспорно, намного веселей. К нему даже примыкал небольшой сад, комнаты были хорошо обставлены. Жиль без опаски оставил здесь своих друзей и отправился дальше уже по своим делам, а они были таковы, что если жалоба на него из мадридских кабинетов уже дошла до Версаля, то он мог очутиться в очень незавидном положении.

Он поспешил вновь пересечь Сену, выехал на улицу Коломбье к гостинице «Йорк», куда его в свое время поселил Ферсен, когда Жиль только приехал из Бретани, понадеявшись найти там комнату. Это была одна из лучших гостиниц Парижа.

Бывшее жилище одной благородной бретонской семьи, отель «Йорк» принимал знатных клиентов. Здесь жил английский посол сэр Дэвид Хартли, приехавший в Версаль вместе с Бенджамином Франклином на подписание договора о независимости Соединенных Штатов.

Ему улыбнулась удача. В самом деле, отель был полон, но его хозяин узнал молодого человека с первого взгляда и принял его как старого друга.

— С самого приезда господина графа седьмого числа этого месяца я каждый день ожидал прибытия господина шевалье, — заявил он ему, сопровождая Жиля по широкой лестнице.

— Господин граф? Какой граф?

— Ну, конечно же, господин граф де Ферсен. Господин шевалье, стало быть, не знает, что мой дом полон шведов.

— Ах так? Что же это за нордическое нашествие?

— Я вижу, что господин шевалье любит посмеяться. Речь идет о свите Его Величества короля Густава Третьего, я хотел сказать — господина графа де Хага. Он посещает нашу страну по возвращении из Италии. И господин де Ферсен входит в состав этой свиты. Он живет с господином бароном де Стедингом.

— Так, стало быть, он здесь?

— В этот час он отсутствует, господин шевалье. Господа находятся в Версале и пробудут там весь день: они пользуются большим успехом. Их много принимают. Вот ваша бывшая комната. Она свободна, но она еще не совсем готова.

— Это не важно: я же не лягу спать в разгар полудня. Мне надо принять ванну, закусить, и позаботьтесь о лошадях, Мерлин пусть отдохнет, а мне нужна свежая лошадь для очень важного визита.

Через час Турнемин был уже умыт, выбрит, затянут в свой бывший драгунский мундир и сидел верхом на лошади, предоставленной ему Картоном, оставив Понго отдыхать, — ему удалось вновь наладить свои старые связи с Луизон, горничной, крупной брюнеткой. Она еще в первый приезд индейца во Францию оказалась чувствительной к его экзотическим прелестям, к его наголо выбритому черепу и длинным и мощным передним резцам.

Жиль рысью отправился к отелю Рошамбо.

На этот раз путь был краток. Владения Рошамбо были расположены на улице Шерш-Миди. Дорогой Жиль от всей души взывал к Богу, Святой Деве и ко всем святым, чтобы его добрый гений не уехал куда-нибудь на край света или же в свою милую Турень.

Удача не покинула его. Генерал находился не только в Париже, но даже у себя, и одно лишь упоминание своего имени открыло перед Жилем все двери дома, находившегося, однако, в лихорадочных приготовлениях к отъезду. Ходили солдаты с бумагами, слуги таскали сундуки, дорожные сумки.

— Генерал готовится к отъезду в деревню? — спросил Жиль, мысленно возвращаясь на несколько лет назад в Брест, когда он, молодой корнет, бегал с регистрационной книгой в руках во время подготовки экспедиции в Америку.

Признав офицера, солдат остановился, поприветствовал его.

— Не в деревню, господин лейтенант. В Кале.

Король отдал приказ генералу Рошамбо сменить маршала де Круа. Он назначил его командующим самым важным военным округом севера.

— Черт побери. И скоро отъезд?

— В конце этого месяца. Извините, у меня много дел.

«Ну что же, — подумал Жиль, глядя на уходившего солдата. Он был совсем похож на него, тогдашнего. — Я приехал вовремя.»

Рошамбо принял своего бывшего секретаря как вновь обретенного сына, расцеловал его в щеки, дружески хлопал по плечам, радовался его здоровому виду. Затем он устремился к широкому креслу, крикнув слугам, чтобы принесли шампанского.

— Истинный Бог, шевалье, ты даже себе представить не можешь, как я счастлив видеть тебя! — воскликнул он после того, как молодой человек поздравил его с новым назначением. — Ты принес с собой ветер Атлантики, воспоминания о минувших днях, наших славных делах в Америке. Я счастлив, но и удивлен. Я же готов был поклясться, что ты долго в Испании не усидишь.

Напыщенность и ханжество тащатся за этим двором, как драгун волочит свою саблю в лесах Виргинии! Тебе это не могло подойти.

— Я думаю, что скорее я не подошел им, господин генерал. С вашего разрешения, я поведаю вам о моих злоключениях до того, как вы откроете шампанское.

— Ждать? Почему? Шампанское — это как хорошенькие женщины: не надо заставлять их ждать, иначе в них нет смысла.

— Может быть, вы уже и не будете иметь желания пить шампанское с осужденным, скрывающимся от смертной казни, которого ищет королевская полиция и инквизиция.

Усеянное шрамами лицо героя войны за независимость не выразило никакого удивления, разве только брови слегка приподнялись. Вместо ответа он сам достал черную бутылку из ведерка со льдом, откупорил ее, налил в два прозрачнейших бокала и протянул один своему посетителю.

— Ты когда приехал?

— Два-три часа назад.

— Тогда сначала выпей, это придаст тебе силы и смелости рассказать всю историю. К тому же если ты в чем-то себя серьезно упрекаешь, то расскажи все здесь, в этом доме. Если уж ты здесь, то, конечно, точно не права Испания. А что до инквизиции, этого варварского учреждения, скрывающего свои кровожадные инстинкты под одеждами Христа, я предпочитаю не говорить, что я о ней думаю. Пей и рассказывай.

Приободренный Жиль искренне и подробно, как на исповеди, рассказал о своих злоключениях.

Находящийся перед ним человек внушал ему безграничное доверие, и он готов был выслушать от него любой приговор, каким бы суровым он ни был.

Рошамбо слушал его, храня гробовое молчание, полную бесстрастность, хотя в двух местах своего рассказа Жиль заметил тень улыбки на его губах. Когда он закончил, тот также ничего не ответил, поднялся с кресла, подошел к камину и дернул за шнурок, свисавший вдоль высокого трюмо, вызывая слугу.

— Лошадей и карету, — приказал генерал. — Мы едем в Версаль.

Жиль устремил на него непонимающий взгляд.

— Да, и ты тоже. Я везу тебя к королю. У тебя есть время, только чтобы выпить последний бокал, пока запрягают.

— К королю?! — пробормотал ошарашенный Жиль. — Но, господин генерал…

— Конечно, к королю. Только он может разрешить эту задачу. Твое дело очень серьезно, это бесполезно скрывать. Переспать с будущей королевой Испании — это уже оскорбление чести Его Величества. Но у меня нет никакого намерения давать этому суетливому графу д'Арранда, послу Его католического Величества, время, чтобы потребовать головы одного из моих лучших людей во имя исполнения Семейного договора.

Произнося это, он снова наполнил бокал шевалье. Тот выпил его одним глотком, как человек, которому требуется восстановить свои силы.

— И вы намереваетесь рассказать все это Его Величеству?

— Все. Король не очень любит любовные истории. Нравы его скорее суровы, у него обостренное чувство чести и семьи. Это редкое чувство у королей, но у него доброе сердце, он справедлив и великодушен. Кроме того, он способен оценить откровенность. Ты же виновен в оскорблении Его Величества, в конце концов. Ты готов?

Жиль отвесил признательный поклон.

— Господин генерал, когда-то давно я избрал свою судьбу всегда следовать за вами. Куда вы поведете, будь это хоть ад.

— Путь наш недалек. А если король не захочет выслушать нас, то останется еще один выход: увезти тебя в Кале в моем обозе.

Он поискал взглядом трость, нашел ее, потом взгляд его остановился на небольшом секретере из драгоценного дерева, стоящем на тонких ножках. Он критически посмотрел на молодого человека.

— Тебе чего-то не хватает, — пробормотал он, — чего-то, о чем я совершенно забыл.

Крупными шагами он подошел к секретеру, открыл его, вынул из него темно-синий кожаный ларец, подержал его в руках не открывая.

— Год назад, — произнес он совсем уже не торжественным тоном, — в мае тысяча семьсот восемьдесят третьего года офицеры американской армии объединились в ассоциацию друзей.

Она должна прожить так же долго, как и они или старшие представители их рода по мужской линии, при отсутствии таковых — их ближайшие родичи, достойные стать членами этой ассоциации. Поскольку они покинули мирную жизнь, а потом возвратились к ней, они избрали своим символом имя славного римлянина Луциуса Квинтиуса Цинтинатуса. Он вернулся к ремеслу пахаря после того, как спас Рим. Они назвались обществом Цинтинатиев. От всей души стремясь воздать честь их французским товарищам по оружию, они порешили принять в члены общества, кроме своих полномочных послов, также наших адмиралов, генералов и полковников. Король дал свое любезное согласие на открытие французского отделения в прошлом январе, и в этом доме состоялось ее первое заседание под председательством адмирала д'Эстена.

— А почему именно д'Эстена? — прервал Жиль с негодованием. — Вы же сделали в сотни раз больше.

— Это не твое, не мое дело. И не прерывай меня.

У нас нет времени. Итак, на этом заседании ты отсутствовал, и в принципе, не имея чина полковника, ты вовсе не должен бы иметь право вступить в общество Цинтинатиев. Но все пришли к единому мнению, впрочем, это было и мнением генерала Вашингтона, что Кречет заслуживает того, чтобы носить золотого орла.

Перед глазами молодого человека, внезапно побледневшего от волнения, Рошамбо открыл ларец и вынул оттуда любопытную награду: массивного «лысого орла» из золота, висящего на голубой ленте. Он быстрым жестом надел награду на застывшего офицера.

— По специальному разрешению его превосходительства генерала Вашингтона, а также Его Величества Людовика Шестнадцатого, милостью Божьей короля Франции и Наварры, отныне, шевалье де Турнемин де Лаюнондэ, вы являетесь членом общества Цинтинатиев. Им же будет и ваш сын, и сыновья ваших сыновей. Я желаю, чтобы они были так же достойны этого, как и вы.

По американскому обычаю Рошамбо крепко пожал руку своему бывшему секретарю, который с трудом сдерживал слезы. Он сумел превозмочь свои чувства, щелкнул каблуками и отвернулся.

— Эй там, Пуатвен! Шляпу, перчатки. Мы едем!

Двумя часами позже Жиль следовал за широкой спиной генерала в королевскую библиотеку на первом этаже Версальского дворца. Там он застыл в низком поклоне перед своим повелителем, которому было около тридцати.

Король был в отличном настроении. Он только что возвратился с охоты в Марли, удача, впрочем, всегда сопутствовала этому страстному любителю псовой охоты. А поскольку король выезжал на охоту каждый день, он был сегодня в своем обычном настроении.

Еще в ботфортах, одетый в костюм серо-железного цвета, с единственным украшением — ярчайшей белизны жабо и манжетами, — все это немного скрывало начинающуюся полноту, — король стоял посреди ярко освещенного зала, обшитого светлым деревом с золотой отделкой. Когда-то, при его предке Людовике XV, это был зал для игр. Теперь его переделали в величественную библиотеку, в которой были собраны самые серьезные работы. Возле короля на столе был разложен большой план Парижа с расставленными на нем макетами зданий.

— А, господин Рошамбо! — воскликнул король, прерывая его извинения за несвоевременность этого внезапного визита. — Проходите и не извиняйтесь. Мне всегда доставляет большое удовольствие видеть вас.

— Дело в том, что я действительно боюсь, что я слишком назойлив. Я вижу, что Ваше Величество заняты.

— Совсем нет. Я смотрел работы других, и они мне показались весьма интересными. С того времени, когда в прошлом году я создал комиссию по изучению Парижа, мои архитекторы славно поработали. Признаюсь, что представленное ими совсем не лишено интереса. Посмотрите, господин Суффло, контролер зданий Парижа, предлагает провести широкую артерию с востока на запад, проходящую через Лувр и Тюильри. А господин Патт хочет вывести Главный рынок за пределы Парижа и ликвидировать Главный госпиталь как источник инфекций. Он хочет также освободить остров Сите и провести другую крупную артерию с севера на юг, параллельную улице Сен-Жак. А что вы скажете о моем предложении? Мне только что принесли макет, сделанный по моим рисункам.

С необыкновенной для такого дородного человека ловкостью Людовик XVI снял с подставки большой макет, представляющий красивую площадь, усаженную деревьями, с чудесным фонтаном в центре.

— Красивая площадь, — ответил Рошамбо с улыбкой. — Фонтан великолепен. И в каком же месте король хочет воздвигнуть это чудо?

— Если я вам не скажу, вы никогда не угадаете. Я не побоюсь сказать вам. Идея очень революционна. Эта площадь будет существовать, когда я прикажу разрушить Бастилию.

— Бастилию? Ваше Величество, не сплю ли я?

— Да, я об этом много думаю. Эта старая темная крепость оскорбляет мой взгляд, когда я проезжаю мимо. Она безобразна, ветха, черт возьми, мы же живем не в средние века. И вдобавок, она перегораживает всю улицу Сент-Антуан. Кроме того, она не используется… или почти не используется. Достаточно других тюрем для мошенников Парижа. Что вы на это скажете?

Рошамбо поклонился.

— В том, что король — отец своего народа, я никогда не сомневался, а вот этот молодой человек может лишь аплодировать обеими руками разрушению государственной тюрьмы.

Улыбка, озарявшая полное лицо короля, исчезла. Он поставил макет на место с некоторым сожалением, медленными шагами, с руками за спиной, прошел к своему столу, но не сел за него. Когда же он вдруг повернулся, встревоженный Жиль увидел, как он преобразился. Любезный дворянин, ученый — все это ушло. Перед ним был именно король, отмеченный величественностью. Вопреки злоязычию Людовик XVI отлично умел преображаться, когда это было необходимо.

— Что такое? Почему этот молодой человек может оказаться в Бастилии? Насколько я понимаю по его наградам, это один из ваших солдат?

Ваше имя, сударь.

Жиль, вытянувшись в струнку, ответил:

— Шевалье де Турнемин де Лаюнондэ, сир.

Лейтенант запаса драгун королевы.

— В запасе? По какой причине?

— С высочайшего соизволения короля я получил разрешение на службу в Испании. Недавно я был помощником бригадира гвардии Его Величества короля Испании.

— Он мне совсем не нравится. Мне совсем не нравится также, чтобы мои солдаты служили под другими знаменами. Черт побери, ну и занесло же вас! После Америки — Испания. Во Франции вам служить уже не нравится. Да, мне кажется, что я вас видел.

— Я имел честь быть представленным королю герцогом Лозеном в связи с победой под Йорктауном. На нас была возложена честь объявить об этой победе Вашему Величеству.

— Вспомнил. Вы товарищ по оружию маркиза де Лафайета. Вы тот самый лесной охотник, воюющий по индейским обычаям. У вас было имя какой-то птицы?

— Имя Кречета, сир.

— Именно так. И я тогда сказал, что хотел бы у вас поучиться охотиться по-ирокезски, но вы больше не появились.

— Я не осмелился, сир.

— И напрасно. Также напрасно вы отправились на службу к моему испанскому кузену. Расскажите-ка мне вашу историю, я хочу понять, почему вы можете заслужить Бастилию.

У Жиля перехватило дыхание. Он посмотрел на Рошамбо умоляющим взглядом, тот перехватил этот взгляд. Он с внимательным беспокойством следил за развитием разговора и решил, что настало время вступить в него.

— Сир, — начал он, стараясь смягчить голос. — Если король позволит…

— Что еще?

— Я ознакомлю его с фактами. Это дело серьезное… во всяком случае, даже деликатное, очень деликатное. Я боюсь, что шевалье перед Его королевским Величеством…

Кулак короля обрушился на стол, все бумаги подпрыгнули.

— Что вы мне там поете, Рошамбо! Вы пытаетесь мне доказать, что я устрашил этого молодого человека, который не боялся ни дикарей, ни англичан, которые часто бывают не менее дикими. Не вмешивайтесь. Если он сумел попасть в такое положение, то я думаю, что он сумеет сам признаться в этом. Во-первых, какова главная статья обвинения?

— Оскорбление королевского достоинства, сир.

— Как?

От взрыва внезапного гнева лицо его стало кирпично-красным. Рошамбо поспешил добавить:

— По отношению к Ее королевскому Высочеству принцессе Астурийской, сир. С королевского позволения я скажу, что оскорбление невольное, но… обязательное.

— А?!

Воцарилось неуверенное молчание. Затем король вздохнул, откинулся на спинку кресла.

— Ну хорошо, шевалье, расскажите мне вашу историю.