ДВА ЖЕНСКИХ СЕРДЦА

Два месяца спустя Жиль де Турнемин, наконец-то слившийся со своим Мерлином, вместе с ним созерцали молчаливый фасад дома Калиостро.

В неверном свете сумерек жилище колдуна казалось выжидающим чего-то. Оно было укрыто тройным рядом деревьев Бульвара, довольно глубоким рвом и высокими стенами, ощетинившимися железными остриями пик. Видны были лишь окна верхнего этажа и окна комнат под крышей, возведенных архитектором Мансартом. Дом был похож на огромного свернувшегося мирно спящего кота, готового во всякий момент цапнуть приблизившуюся к его воротам мышку. Со стороны улицы Сен-Клу открывался круто уходивший вниз проход к женскому Свято-Пречистенскому монастырю. С этой стороны и была расположена боковая дверь дома, дверь, неприветливо ощетинившаяся огромными остриями гвоздей и хищной головой медного грифа, служившей сигнальным молотком.

Однако ни блестящий Версаль, ни очаровательный Трианон не доставляли шевалье такой глубокой радости, как это суровое, пугающее жилище. Он не знал еще, о чем он будет говорить с врачом-итальянцем. Может, эти слова будут такими же разящими, как дуэльные пули, но надо было решиться.

В открывшем дверь слуге он сразу признал консьержа-великана дома Оссолинского, но тот, если и узнал Жиля, то виду не показал.

Он молча кивнул головой, когда тот попросил его доложить хозяину, позвал жестом конюха и повел посетителя в глубину двора к двери с греческим портиком. За ней была красивая каменная лестница с многочисленными скамьями для посетителей, ежедневно осаждавших жилище волшебника с таким же пылом и страстью, с какой они еще совсем недавно осаждали магнетические ванны Месмера. Но сегодня, в столь поздний час. Жиль оказался здесь один. Слуга указал ему жестом на скамью, а сам исчез, чтобы сообщить хозяину о посетителе.

Царила полная тишина. Не слышалось ни дверного скрипа, ни потрескивания паркета, ни малейшего шума шагов. Как будто бы все в этом жилище стремилось своей таинственной обстановкой с самого порога подготовить посетителя.

Но эта таинственная тишина вдребезги разлетелась, потревоженная шумом въехавшей во двор кареты.

К ней бросились конюхи. Лакеи, стоявшие на запятках этой великолепной покрытой пурпурным лаком и величественными гербами кареты, спрыгнули на землю, открыли ее дверцы, спустили лесенку. Из кареты вышел величественный, в пурпурной кардинальской мантии кардинал де Роган.

Он быстрым шагом прошел в дом, устремился вверх по лестнице с видом знающего дом человека, не нуждающегося в провожатом. Жиль увидел его развевающуюся красную мантию, услышал шум открывающейся и закрывающейся двери, какой-то голос. А затем дом снова погрузился в полную тишину.

Бесшумно появился слуга-великан, сообщил на ломаном французском языке, что граф просит — его подождать, и снова исчез, оставив Жиля с его размышлениями, не предвещавшими ничего хорошего: ведь если кардинал приехал надолго, то его ожидание грозило затянуться.

Но через полчаса снова появился кардинал.

Он был один, что было явлением совершенно необыкновенным. Нравы требовали, чтобы посетителя провожали до его кареты, тем более что речь шла о князе церкви. При виде спускающегося по лестнице кардинала Жиль встал и почтительно ему поклонился. К его величайшему изумлению, священнослужитель направился к нему.

— Мы уже встречались, господин де Турнемин, — улыбаясь, произнес он, — но я не имел удовольствия, чтобы вас мне представили. Красивые женщины так ветрены. Вы, естественно, бретонец. Вы тот человек, которого индейцы прозвали Кречетом.

— Действительно, это так. Ваше преосвященство оказывает мне большую честь, так много зная обо мне.

— Вы Турнемин, а я Роган. Наши роды — одни из древнейших в Бретани.

— Но мой род не такой знатный! — возразил Жиль с любезнейшей улыбкой.

— Это не так важно. Наши предки часто сражались бок о бок. Кроме того, я недавно имел случай услышать о вас. Несколько месяцев назад один молодой швейцарец взял мой дом буквально приступом, разогнал всю прислугу и ворвался в мой кабинет. У вас хорошие друзья.

— Барон Ульрих-Август фон Винклерид зу Винклерид — это человек, который не признает полумер, ваше преосвященство. Ураган — вот его нормальное состояние. Конечно, он мне не говорил, что все произошло именно так… шумно. Я вас прошу простить его. Он находился во взвинченном состоянии.

— Конечно, вы же умирали! Это очень печальная история. Насколько я понимаю, этот молодой человек хотел найти то единственное существо, которое смогло бы благотворно воздействовать на вас. Когда кто-то ищет великого Калиостро, я тотчас начинаю его понимать. Впрочем, я вижу, что чудо действительно произошло. Вы в полном здравии и в отличной форме.

— Здоров отменно! Но могу ли я спросить у вашего преосвященства, сообщил ли вам Винклерид, каким образом… и благодаря кому я был так… поврежден?

Кардинал покачал головой, взгляд его помрачнел.

— Да, но я сказал ему, что с трудом в это верю. Произошла ошибка. Прелестная графиня…

— Это опасная женщина, монсеньер. Памятью всех древних Турнеминов, которые были верными слугами Роганов, я умоляю ваше преосвященство поостеречься.

— Странно. Вы сознаете, что вы говорите? Вы «мне слово в слово повторяете предупреждение Калиостро. Я допускаю, что у нее есть странности, противоречия, безумные идеи, но я уверен, что у нее доброе сердце. Она делала для меня чудеса, о которых невозможно забыть. Мои слова могут вам показаться странными. Скоро вы сможете их понять лучше, когда судьба вознесет меня на такую высоту, что уже ничего не станет важным для меня… Ну, если только не такая радость, как окружить себя такими людьми, как вы, господин де Турнемин, и доставить им такую радость, какую только я смогу.

Воспоминание о том, что он видел и слышал ночью в Роще Венеры, всплыло у него в памяти, а особенно слова королевы, полные гнева: «Какими неслыханными иллюзиями эта ужасная графиня де Ла Мотт может убаюкивать этого доверчивого человека?»

— Монсеньер! — начал он.

Но Роган уже уходил, протянув для поцелуя свой перстень.

— Мне всегда доставит удовольствие видеть вас, господин де Турнемин. Не забывайте меня!

Жиль всячески хотел задержать принца, чтобы продолжить разговор, но кто-то тронул его за рукав. Он увидел слугу, даже не заметив, как тот приблизился. Тот сделал ему знак, приглашая следовать за собой. А тем временем кардинал занял место в своей карете.

Следуя за слугой. Жиль поднялся на второй этаж, прошел через прихожую, лишенную окон, но обильно освещенную свечами. Ее стены были украшены большими черными мраморными плитами с выгравированными на них непонятными письменами и словами молитв, начинающимися со слов: «Отец Вселенной, Высший разум…»

Слуга открыл дверь, и посетитель оказался перед хозяином дома.

— Входите, шевалье! — сказал Калиостро. — Я вас ожидал, Комната, в которой они находились, была обставлена мебелью из темного дуба. Она была загромождена кучей странных предметов, начиная с реторт алхимиков до египетских статуэток, позеленевших от времени. По всей высоте стен громоздились книжные полки. Книги были повсюду, даже на полу. Заваленный бумагами и образцами минералов рабочий стол занимал малую часть этой комнаты. Стены, не занятые книжными полками, были обтянуты черным бархатом, скрывавшим, без сомнения, другие двери. Запах ладана и сгоревшей мирры разносился по всей комнате.

Он исходил из курильницы, поставленной на треножник.

Сам Калиостро производил не меньшее впечатление, чем вся обстановка, нарочито призванная поражать толпу. Его мощное тело было скрыто под широким черным плащом, ниспадавшим широкими складками, с изображениями вышитых серебром и красным шелком знаков Зодиака. Заплетенные в косички волосы были стянуты на Затылке в шиньон с вплетенными черными лентами. Пальцы рук были унизаны многочисленными бриллиантами и рубинами.

Машинально Жиль уселся в предложенное ему жестом кресло.

— Так вы говорите, что ожидали меня? Как это возможно? Ваш слуга даже не спросил моего имени!

— Этого вовсе не требуется. Я знал, что вы придете, как, впрочем, я знал уже на протяжении многих месяцев каждое ваше действие.

— Ну, это вовсе не трудно. Там, где я находился, достаточно было подкупить одного из слуг мадам де Гунольштейн.

— Вы сомневаетесь в моем могуществе, — презрительно ответил врач. — Низкое шпионство друг — это не для меня. Поскольку вы подвергаете сомнению мою силу, хотите, я вам скажу, что вы делали в течение этих суток? Вы увидите, что подкупленный слуга не смог бы этого сделать.

— Ну, посмотрим!

— Вы выехали из Эрмитажа, не думая более туда возвращаться, в два часа десять минут в карете, которую вам прислал ваш друг барон фон Винклерид. К тому же вы упрекнули его, что он обращается с вами как со старой женщиной, и было бы лучше, если бы он прислал вам вашу лошадь, Мерлина. Вы попрощались с баронессой, на глазах у нее выступили слезы. Я полагаю, что она хотела бы задержать вас подольше. Оттуда вы поехали прямо в Версаль, где вас ожидала хозяйка вашего дома.

Это прелестная мадемуазель. Она испытывает к вам материнские чувства. Для встречи с вами она надела свой самый лучший туалет, не так ли: розовые ленты, розовый чепец? Она хотела сначала сдержанно подать вам руку для поцелуя, но, увидев вас, не сдержалась и бросилась вам на шею с рыданиями. Добавлю, что она приготовила к вашей встрече самый вкусный обед. Но вы не захотели тотчас сесть за стол. Сначала вы побежали на конюшню к своему коню, вы обняли его. Этого достаточно, или хотите еще что-то?

— Нет, хватит! — выдохнул ошеломленный Жиль. — Это какая-то магия, колдовство!

— Ну, скажем, ясновидение. Это менее опасное слово, даже если в наш век просвещения колдунов не сжигают больше на кострах.

— Превосходно! В этом случае, поскольку вы обладаете даром читать мысли, вы должны знать также, зачем я здесь сегодня.

— Знаю. Ваши мысли еще не совсем ясны даже для вас. Вы явились сюда, раздираемый противоречиями: с одной стороны, вы желаете выразить мне свою признательность, а с другой — убить меня, потому что во мне вы видите препятствие вашему счастью.

Калиостро уселся в огромное кожаное кресло перед своим рабочим столом. Уперевшись локтями на стол, обняв голову руками, он устремил на Жиля такой пристальный взгляд, что тому вдруг стало не по себе. Чтобы уйти от этого наваждения, он прошелся по комнате, делая вид, что рассматривает предметы, выставленные в витринах.

— Вы говорите, что читаете души людей. Вы же знаете, как я люблю мадемуазель де Сен-Мелэн, вы знаете также, что я ей посвятил всю мою жизнь. За исключением служения королю, она составляет цель моей жизни. И, зная все это, вы хотите заставить меня поверить, что моя любовь может быть для нее фатальной?

— Я не хочу, чтобы вы в это верили, поскольку вы не поверите этому никогда. Но это так, — печально произнес волшебник. — Именно потому, что вы ее глубоко и страстно любите, верите в свою способность победить всех, преодолеть все препятствия и защитить свое счастье. Но вы всего лишь человек, вы в этом только что смогли сами убедиться. Через мое смиренное посредничество Создатель вам возвратил жизнь, силы, но не умиротворение. Поскольку ваша судьба толкает вас вперед, вы один из тех, кто может достичь славы. К несчастью, ваш путь пролегает через многочисленные препятствия, кровь, драмы. Привязывать женщину к такой судьбе неразумно.

— Что вы можете знать о моей судьбе? — вое кликнул Жиль с гневом. — И почему я должен быть тем офицером короля, который лишен своего очага, своей семьи? Во имя чего вы препятствуете Жюдит воссоединиться со мной?

— По праву, которое дано ей, — быть всегда защищаемой. Вы забыли о той драме, которая произошла с ней в молодости.

— Я убил одного из тех презренных, бросивших ее, живую, в могилу. Я убью и второго, как только его найду.

— Но вы не сможете убить воспоминание об этом. Любая женщина сошла бы от этого с ума.

Жюдит смогла выжить, но она слишком хрупка.

Ей нужно спокойствие, безопасность. А ей не удастся это обрести. Посмотрите, что с ней стало с тех пор, когда она с вами повидалась. Она должна скрываться от козней принца, врагом которого вы стали. Он знает о ней. Он знает также, что может причинить вам зло, навредив ей.

— Мне все это известно, и представьте себе, что я желаю, так же, как и вы, принести ей умиротворение, спокойное счастье в семейном кругу, свободу. Отдайте ее мне, и я уеду с ней. С тех самых пор, как я ее знаю, я мечтаю уехать с ней в Америку, где люди начали познавать свободную жизнь. Мы построим свой дом в Виргинии.

— Вы, человек короля, вы, защищающий его, вы. Кречет, вы уедете, чтобы вмешиваться в ссоры этих болтунов из Конгресса, вмешиваться в эти низкопробные интересы, которые начинают там развиваться? Вы променяете оружие на рукоятки плуга?

— А почему бы и нет? Я же был рожден среди крестьян. А что до этой птицы, Кречета, имя которого вы бросаете мне в лицо, знайте, что он родился там и может там жить спокойно. Там достаточно места, достаточно лесов, хватит всем пустующих земель, которых Конгресс никогда не сможет затронуть. Я ношу на себе орла Цинцинатуса. Как и его основатель, я смогу стать пахарем, если по возвращении вечером в свой дом я найду в нем улыбку Жюдит, руки Жюдит, любовь Жюдит. Когда же вы поймете, что я люблю ее?

— А она? Вы уверены, что она вас любит? Вы же ничего не знаете о ее чувствах. А может, она вас совсем не любит?

— Да, да, она любит меня!

Одна из черных бархатных портьер приподнялась, оттуда вырвалась девушка и с криком устремилась к Жилю из темноты.

— Да, да, я люблю тебя! Не слушай его. Он не может этого знать. Он меня запер, но я видела, как ты подъезжал. Ты здесь! Ты живой! Ты вылечился! И тебя пытались уверить, что я тебя не люблю. Да я дышу только для тебя!

Она обвила его руками, прижала к себе, она дрожала от возбуждения. Он нежно взял в свои руки ее залитое слезами лицо, поцеловал в дрожащие губы.

— Нежная моя, любовь моя, не плачь, не дрожи так. Все кончилось, мы сейчас уедем.

— Он не хочет! Он этого никогда не захочет. Я никогда не смогу быть твоей, впрочем, я никогда не смогу принадлежать никакому другому мужчине. Он говорит, что я должна оставаться девственной, чтобы духи всегда пребывали во мне.

Жиль холодно смерил взглядом врача.

— Объясните мне эту новую загадку. Так, стало быть, вы присваиваете себе ее право на любовь, на счастье, на принесение в дар самой себе?

По какому праву? Вы что. Господь Бог? Не влюблены ли вы в нее? Так ведь? Вы не хотите, чтобы она стала моей, потому что вы хотите сохранить ее для себя?

— Глупец!

Калиостро медленно взял со стола зажженный канделябр, поднес его к алькову, в глубине его Жиль заметил покрытый черным сукном стол, на котором лежали знакомые ему по особняку Оссолинского серебряные предметы. На этот раз вращающееся зеркало было заменено просто хрустальным графином, наполненным водой.

— Жюдит, — позвал Калиостро, не повышая голоса. — Идите сюда.

Девушка вздрогнула в объятиях Жиля. Шевалье воскликнул:

— Оставьте ее в покое! Я запрещаю ей идти к вам!

— Я не хочу причинить ей никакого зла. Я только хочу, чтобы вы поняли!

Как будто какая-то непреодолимая сила подавила его волю, руки Жиля повисли, освобождая Жюдит. Она обратилась взглядом к зовущим ее сверкающим глазам, пошла к нему не обычным гибким шагом, но походкой куклы-автомата.

— Я пришла, мэтр.

Без всякого приказа она опустилась перед столом на колени.

— Что это за фокусы? — спросил обеспокоенный Жиль. — Что вы от нее хотите? Вернись, Жюдит, не слушай его!

— Она вас не слышит. Повторяю, будьте спокойны, с ней не случится ничего плохого. А вы, вы слепой и глухой, вы свели все проявление божественного могущества к презренной низкой человеческой любви. Я вам сейчас покажу ваши заблуждения и вашу слепоту. Вы только что встретились с кардиналом де Роганом, так ведь? Он вам что-то говорил?

— Да, но…

— Я вам скажу больше. Вы уже готовы были ему сказать о некоторых вещах, но он неспособен их выслушать, поскольку он, как и вы, тоже слеп и глух к тому, что лежит за пределами страстей.

Вам хотелось бы узнать, чем занят кардинал в данную минуту?

Просветленный взгляд Жиля смело выдержал темный сверкающий взгляд врача.

— Почему бы и нет?

Калиостро кивнул и медленно возложил свою правую руку на голову девушки.

— Знатная персона недавно вышла из этого дома. Это священник, кардинал. Ищите его. Он еще в карете?

Веки девушки быстро заморгали, взгляд остановился на графине, в глубине которого появились светлые лучи и тени. Ее странным образом отдаленный голос произнес:

— Я вижу карету. Она остановилась у освещенного подъезда дома. Но карета пуста.

— Где кардинал? Я же вам сказал, чтобы вы его нашли!

— Он в большой комнате. Комната очень красивая и богатая.

— Опишите ее!

— Она похожа на сад в сновидениях. Расписанные стены. Вижу цветы, деревья, какие-то черные животные, наверное, обезьяны.

— Хорошо! Кардинал в этой комнате. Что он делает?

— Он пишет.

— Кому пишет?

— Женщине. Женщине, которую он называет «Повелительница».

— Вы знаете, кто эта женщина?

— Это совсем нетрудно. Она полностью занимает его мысли. Это королева.

— Что он ей пишет?

— Сейчас ничего. Он недоволен тем, что он уже написал. Он смял письмо. Он бросает его. Он берет письмо, которое лежит на столе. Он его перечитывает. Очень красивое письмо. Я вижу лист с золотой полосой, с цветком лилии в углу.

— Вы можете прочитать это письмо вместе с ним?

Лоб ясновидицы сморщился от усилий. Жиль вытер градом катившийся со лба пот.

— «Судя по тому, что я слышала от необыкновенного человека, о котором ты мне говорил, я могу его рассматривать лишь как шарлатана. Может, с моей стороны это и неверно, и я по опыту знаю, что нельзя судить людей по чужому мнению, но у меня много оснований, чтобы не уступить тебе в твоих настаиваниях. Я вовсе не суеверна, и меня довольно трудно переубедить, но поскольку такие люди делают то, что заставляет вас удивляться и заставляет поверить во все, о чем они говорят, то я вовсе не хочу подвергаться подобным испытаниям. Впрочем, было бы очень затруднительно принять его так таинственно, как я этого бы хотела. Ты знаешь о тех предосторожностях, которые я принимаю в данный момент.

Графиня меня очень рассмешила, рассказывая последнюю сцену. Это какое-то чудо. Я очень хочу видеть этого копта. Однако если верить графине, то необходимо быть совсем невинным, чтобы увидеть мистификации этого великого человека. Однако, принимая во внимание обстоятельства, а я думаю, они касаются как тебя, так и графини и этих двух невинных, он вас всех считает за обманутых глупышей. Не сердись за мою откровенность, я сама осуждаю себя за нее.

Министр меня почти не покидает. Пока не знаю почему, однако скоро узнаю. Я не нуждаюсь в египетском жреце вроде твоего Калиостро, знающего прошлое и предсказывающего будущее. Он не обладает талисманом, заставляющим драгоценности говорить; я спокойна и не сомневаюсь в молчании моих.

Прости мои безумства: мне так редко доводится развлечься, что тебе, без сомнения, будет приятно порадовать меня хоть ненадолго.»

Жюдит замолчала. Рука Калиостро легла на ее плечо.

— Очень хорошо. Отдохните немного, и мы продолжим.

Колени девушки подогнулись, она опустилась на пятки и, казалось, задремала. Калиостро повернулся к испуганному Жилю.

— Ну, что скажете?

— Это ужасно!

— Нисколько! Просто гипнотический сон выявляет из глубин человеческого мозга неподозреваемые возможности, но только при условии его совершеннейшей чистоты. Жюдит — ясновидящая в самой высокой ее форме. Я это заметил, когда вырвал ее из лап безумия. Но этот дар, эта божественная искра способна жить лишь в теле ребенка или девственницы. Вот почему я пытаюсь оградить ее от любви, а от вашей в особенности, поскольку она вас любит. Хотите узнать еще кое-что?

Жиль еще не осознал всего произошедшего, но его интерес к этому пробудился. Он почти забыл о своей любви, поскольку слова девушки открыли перед ним странные и ужасающие вещи.

— Да! Это немыслимое письмо. Не может быть, чтобы оно было написано королевой.

— А это мы сейчас увидим. Продолжим, моя голубка. Вы отдохнули.

Девушка грациозно выпрямилась. Лучистый взгляд снова вперился в хрусталь.

— Возвратимся к письму, которое вы только что прочитали. Изучите его, посмотрите почерк.

— Я вижу его.

— Вы можете сказать, кто его написал? Это королева?

— Нет.

— Какая-то женщина?

— Его принесла женщина. Но писала его не она.

— Стало быть, это мужчина?

— Да.

— Вы можете видеть человека, написавшего это письмо?

Жюдит снова наморщила лоб.

— Я не знаю. Я его не вижу.

— А вы видите женщину, которая принесла это письмо?

— Да.

— Поищите вокруг нее.

После некоторого молчания последовал возглас облегчения: , — Ах! Я его вижу. Это очень бледный молодой человек. У него рыжие волосы. Он одет, как англичанин, очень элегантный.

— Рето де Виллетт, — угадал Жиль. — Снова он, но при чем он в этой истории?

Калиостро пожал плечами.

— Он любовник и злой гений графини. Графини, которая вас ненавидит, потому что вы донесли на нее королеве. Она и меня также ненавидит.

Это она наняла бандитов, от которых вы меня защитили.

— А почему? Я полагал, что вы друзья.

— Мы были одно время товарищами в высшем смысле слова. Но она очень скоро стала бояться меня и решила меня устранить. Теперь же мы поддерживаем отличные отношения, но это всего лишь фасад. Мы вместе ужинаем, мы обожаем друг друга. Успех, который я имею в Париже, впечатляет ее, мое состояние тоже, она пытается соблазнить меня. Ее притягивает все блестящее: золото, бриллианты, драгоценности.

Он посмотрел на свои руки с пальцами, унизанными драгоценными камнями, сверкающими под пламенем свечей. Внезапная мысль пронзила Жиля.

— В этом так называемом письме королевы я кое-что не понял. На какие драгоценности там намекается? Ведь не осмелится же кардинал преподнести в дар королеве какие-то драгоценности?

Стон Жюдит заставил его вздрогнуть. По-прежнему устремив взгляд на хрусталь графина, она застонала:

— Я устала! Я так устала!

Калиостро быстро подошел к ней, помог ей подняться:

— Это было слишком долго. Простите меня и примите мою благодарность. Теперь отправляйтесь спать. Отдыхайте! Серафина!

Сразу, как будто она только этого и ожидала, появилась белокурая, очень красивая женщина, одетая в голубое платье, соответствовавшее цвету ее глаз. Она быстро подошла к Жюдит, поддержала ее, при этом с любопытством рассматривая Жиля.

— Это моя жена графиня де Калиостро, — представил ее колдун. — Она очень привязалась к Жюдит и заботится о ней, как о сестре. Вы можете относиться к ней с полным доверием. Жюдит очень устала. Уведите ее спать.

Бессильно положив голову на плечо графини, Жюдит вышла из комнаты, не сказав ни слова, не сделав ни жеста, обращенного к Жилю. Он же смотрел на нее с чувством боли и гнева.

— Вы выиграли, ведь так? — сказал он с горечью Калиостро. — А ведь я был полон решимости уехать отсюда только с ней.

— Я никогда этого не выиграю. Однажды вы воссоединитесь с ней навсегда. В этом я могу вас заверить. Но время для этого еще не пришло. До этого еще далеко. Вам следует запастись большим терпением… и большой любовью.

— Кто заставит меня поверить вам?

— Ничто и никто. В этом вас может убедить лишь судьба. Теперь садитесь, выпейте бокал шампанского, он пойдет вам на пользу, и выслушайте, что я вам скажу относительно драгоценностей королевы. Скорее, тех драгоценностей, которые вы хорошо знаете.

Жиль сел, выпил бокал, теплота которого его взбодрила. Несмотря на теплый весенний вечер, он почувствовал дрожь во всем теле. Теперь он уже опасался задавать вопросы этому волшебнику, но он был не из тех, кто постоянно живет чувством страха.

— Драгоценности, которые мне известны? Уж не идет ли речь о том проклятом колье из бриллиантов?

— Именно о нем. Вы не могли знать, находясь в Эрмитаже, что Бегмер продал наконец этот неудобный для него предмет. Конечно, сделка держалась в большом секрете.

— Стало быть, королева ответила наконец утвердительно? Она не дождалась срока, который истекал в январе?

— Это так, если верить Бегмеру. В действительности же королева ничего не ведает о покупке.

Жиль с недоумением поднял брови.

— Как возможно! Что-то здесь не очень ясно.

Как могла королева купить колье, не зная об этом?

Стоимость колье сто шестьдесят ливров.

— Да очень просто. За нее колье купил кардинал Роган.

— Кардинал! Стало быть, он видел королеву и примирился с ней?

— Мне уже надоело говорить вам, что королева ничего об этом не знает, — нетерпеливо прервал его Калиостро. — Кардинал купил колье от имени королевы, потому что он вполне уверен, что королева его на это уполномочила. Видите ли, со времени прошлогодней августовской ночи в версальском саду кардинал искренне убежден, что он стал другом… интимным другом королевы. Вы же не забыли свидание в Роще Венеры, шевалье. У меня впечатление, что вы на нем присутствовали.

— Надо быть истинным дьяволом, чтобы узнать об этом. Да, я там был! Но я видел лишь плачевную комедию, сыгранную, чтобы позабавить королеву. Главный исповедник Франции, дрожа, лобызает ноги какой-то шлюхи.

— Если вы хотите пребывать на свободе, а не гнить остаток ваших дней на соломе в тюремной камере, господин Кречет, я вам советую забыть, что королева лицезрела этот спектакль. Что бы то ни было, кардинал проглотил наживку, весь крючок и даже саму удочку. Он уверен, что королева его любит нежной любовью, что она лишь выжидает момент, чтобы объявить об этом во всеуслышанье, что она не только ничего не имеет против него, но, напротив, желает, чтобы он занял пост первого министра. Она видит его новым Мазарини, даже больше, новым Ришелье.

— Но королева же его ненавидит. Я же это слышал собственными ушами.

— Скажите-ка об этом самому Рогану. Он же не поверит ни одному вашему слову. У него же имеются доказательства, эти письма. Это ни к чему не приведет. Попытайтесь-ка ему сказать, что прекрасная Жанна всего лишь презренная воровка. Он же думает, что в скором времени он будет первым министром. И все благодаря ей.

— Я знаю. Он мне об этом в двух словах уже сказал.

— Вы понимаете! Она может из него вытянуть все, что хочет. Спустя некоторое время после дела Боске она ему заявила, что королеве нужны сто двадцать тысяч ливров для одной нуждающейся семьи, что она находится в стесненных обстоятельствах. Так наш глупец, хотя и сам испытывал затруднения с наличностью, предоставил ей эти сто двадцать тысяч ливров, даже не моргнув глазом.

— Это те сто двадцать тысяч, которые положили начало процветанию семьи де Ла Мотт, на-1 сколько я понимаю.