Свисавшую с потолка лампу, потушенную Ревеккой, чтобы ее пациентка могла лучше отдохнуть, заменила масляная лампада, стоявшая на низком столике возле дивана. Ее небольшое пламя, вокруг которого уже роились ночные насекомые, гипнотизировало Марианну. Она с приязнью смотрела на него, ибо это было храброе маленькое пламя, которое смело сражалось с окружающим мраком и побеждало его.

В сознании Марианны ароматы сада, темнота и тонкий мерцающий язычок, который трепетал над своим медным вместилищем, слились, образуя символический экран, отражавший основные моменты ее жизни. Но особенно пламя, воплощавшее, казалось, ее стойкую любовь, приковывало ее взгляд, тогда как вся остальная ее плоть теряла плотность и таяла в шелковистой нежности подушек. Уже давно, очень давно Марианна не чувствовала себя так хорошо.

Затем мало-помалу это чудесное блаженное состояние стало переходить в оцепенение. Прикованные к лампаде глаза медленно, медленно закрывались, и именно в момент погружения в сон Марианна увидела постепенно возникающую из темноты белую тень, которая заполняла большую часть комнаты.

Это было похоже на снежно-белое, окутанное дымом привидение, которое увеличивалось, закрывая все поле зрения. Нечто огромное и ужасающее…

Марианна хотела закричать. Раскрыла рот, но, как уже не раз бывало в ее кошмарах, не смогла издать ни звука. Ее веки отчаянно боролись с давившей на них тяжестью. А привидение все увеличивалось, немного склоняясь над ней. Молодая женщина сделала отчаянное усилие, чтобы избавиться от парализующего действия наркотика и встать, но подушки удерживали ее, как приклеенные.

И тогда привидение тихо заговорило.

— Не бойтесь, — сказало оно, — я не причиню вам никакого зла, наоборот! Я ваш друг, и вам нечего бояться меня…

Голос был низкий, безжизненный, полный бесконечной грусти, но, несмотря на окружавший сознание Марианны туман, он вызвал из ее памяти другой голос, почти такой же, услышанный однажды из глубины тусклого зеркала, голос человека без лица, который, как и этот, принадлежал привидению. Неужели же призрак ее погибшего мужа в своем трагическом одиночестве последовал за ней до дверей в Азию?..

Но способность мыслить померкла вслед за физической беспомощностью. Глаза Марианны полностью закрылись, и она погрузилась в странный, почти летаргический сон, который, однако, полностью не лишил ее чувства восприятия. Она слышала рядом с собой торопливый разговор на незнакомом языке, в котором как будто узнала растерянный голос Бюлю-ханум и более глухой — еврейки, чередующиеся с низким голосом призрака. Затем она почувствовала, что ее подняли уверенные руки и сделали это без малейшего рывка. Приятный запах защекотал ее ноздри: запах латакие, турецкого табака, смешанный с более свежим и совсем уж неожиданным — лаванды, тогда как ее щека прижалась к ласкающему ворсу шерстяной материи… И Марианна в полубессознательности поняла, что ее уносят…

Снова она ощутила ароматы сада и ночную свежесть, затем легкое покачивание, тогда как державшие ее руки опустили ее на что-то вроде матраса. Ценой неистового усилия воли, как иногда удается спящему, старающемуся вырваться из когтей кошмара, она приподняла налитые свинцовой тяжестью веки и увидела звездное небо и силуэт мужчины с длинным шестом в руках — очевидно, он греб. Приблизилась черная пасть туннеля с поднятой решеткой, чьи заостренные концы напоминали зубы чудовища, а напоенный свежестью воздух уступил место отвратительному запаху тины и гниющих отбросов, в то время как с ближайшего дерева донеслось печальное пение птицы, тут же заглушенное каменными сводами, под которыми тек теперь Соловьиный ручей, уносивший Марианну, ручей-пленник, как и она сама… ручей, не имеющий больше права дышать свежим воздухом, потому что так решили люди, ручей…

Непроницаемая темнота окружала ее теперь со всех сторон, и Марианна, устав бороться, погрузилась в глубокий сон…

Она вынырнула из него с внезапностью вылетевшей на поверхность воды пробки и оказалась в незнакомой, залитой солнцем комнате. Это была великолепная комната, наряженная в шелк с голубыми и сиреневыми разводами, напоминавшая часовню из-за собрания золотых и серебряных икон, покрывавших одну из стен.

Бесполезные при таком освещении свечи горели перед изображениями святых, и, стоя перед их неподвижной шеренгой, какой-то персонаж в черном платье заменял сгоревшие свечи новыми.

По изящным косам, выглядывавшим из-под кружевной вуали, Марианна, сначала подумавшая, что перед ней поп, сообразила, что это женщина. Но весьма внушительная.

Это впечатление создавала не столько высокая худощавая фигура пожилой — что подтверждалось седыми волосами и морщинами — женщины, сколько ее прямая осанка и величественность властного профиля, равно как и строгость эллинских черт.

Когда последняя свеча была заменена и огарки брошены в кожаный мешок, неизвестная взяла трость с золотым набалдашником, стоявшую возле одного из канделябров, быстро перекрестилась и, решительно повернувшись спиной к сияющим изображениям, направилась к кровати, привычно подавляя ярко выраженную хромоту. Она остановилась в нескольких шагах, оперлась обеими руками о трость и со значительным видом посмотрела на Марианну.

— На каком языке вы предпочитаете говорить? — спросила она на горловом, но безупречном итальянском.

— Этот мне вполне подходит, — ответила молодая женщина на своем лучшем тосканском, — если только вы не предпочитаете французский, английский, немецкий или испанский!..

Если Марианна думала поразить собеседницу, похваставшись своими знаниями, ей пришлось быстро сдать позиции, ибо незнакомка съязвила:

— Не так уж плохо! — на этот раз на французском. — Я говорю на них, а кроме того, на шести или семи других языках, в том числе на русском, молдавском, китайском…

— Мои поздравления! — отпарировала Марианна, которая ни за что на свете не хотела показать, что это произвело на нее впечатление. — Но, установив это, сударыня, не покажусь ли я смешной, если спрошу, кто вы и где я нахожусь?

Старая дама подошла так близко, что Марианна ощутила исходивший от нее запах ладана и амбры, и с прежней язвительностью продолжала:

— Вы находитесь у меня. В моем доме в Фанаре, а я — княгиня Морузи, вдова бывшего господаря Валахии. Кроме того, очень рада сказать вам: добро пожаловать!

— Большое спасибо. Это весьма любезно с вашей стороны. Но я очень хотела бы узнать, княгиня, каким образом я пожаловала к вам! Вчера вечером в обществе подруги султанши, знатной турецкой дамы, я приехала к…

— Я знаю, — оборвала ее княгиня. — Но я знаю также, что существуют места, которые женщина не имеет права посещать без разрешения супруга. Вследствие этого вы и попали ко мне, потому что доставил вас сюда — он!

— Мой супруг? Сударыня, вы ошибаетесь! Мой супруг погиб, и я вдова!

Старая княгиня сочувственно вздохнула и в подтверждение своих слов стала постукивать тростью об пол.

— Я думаю, моя дорогая, что это вы ошибаетесь.

Если только княгиня Сант'Анна, супруга князя Коррадо, действительно вы?..

— Да, это я. Тем не менее…

— Тогда согласие восстановлено и я повторяю: Коррадо Сант'Анна привез… скорее, принес вас вчера вечером в этот дом!

— Но это невозможно! — вскричала Марианна, готовая заплакать. — Или тогда…

Ошеломляющая мысль мелькнула у нее в мозгу, но такой невероятной и необычной была ее судьба почти ежедневно после пожара в Селтон-Холле, что Марианна не увидела в ней ничего удивительного. Если она действительно прибыла в это диковинное место в обществе покойного мужа, значит, она сама умерла и эта странная комната и женщина, говорящая на всех языках земли, находятся в потустороннем мире. Ревекка, еврейка, просто отравила ее, и она заснула на земле, чтобы больше не проснуться, если только не в этом своеобразном чистилище, под наблюдением такого малоподходящего ангела. Но кто может похвастаться, что точно знает, как обстоят дела за вратами смерти?

Ее взбудораженное сознание допустило даже, что сейчас дверь отворится перед каким — нибудь святым или другой, бог знает когда исчезнувшей особой, может быть, ее отцом или матерью, когда ее собеседница взяла свечу и протянула ее Марианне.

— Коснитесь пламени, — сказала она, — и вы убедитесь, что оно жжет, следовательно, вы живы, так же как и я! И если только я не ошибаюсь, вы больше не больны. Я полагаю, вы хорошо выспались?

— Действительно, — признала Марианна, после того как не колеблясь протянула палец к огню и тотчас отдернула, — я давно уже не чувствовала себя так хорошо, однако я не могу осмыслить то, что вы мне сказали: мой супруг живой… пришел к вам в дом? Значит, вы знаете его и… видели?

— Тогда как он никогда не давал вам такую возможность, — спокойно заметила княгиня. — Все это совершенно точно! Дитя мое, — добавила она, придвигая к кровати устланное козьей шкурой забавное Х-образное кресло, — мой возраст позволяет мне называть вас так, — вполне естественно, что вы задаете много вопросов в связи с вашим странным положением.

Я могу, я полагаю, ответить на некоторые из них, но не на все! Видите ли, я давно знакома с семьей Сант'Анна.

Когда я была ребенком, дон Себастьяно, дед вашего супруга, часто гостил у моих родителей. Он очень дружил с ними и передал эту дружбу своим наследникам.

Вполне естественно, что после драмы, запятнавшей кровью всю его семью, юный Коррадо, избегавший долго оставаться в Италии, где он не мог жить открыто, зачастил к нам, уверенный, что найдет здесь радушный прием и понимание его ужасного несчастья.

Внезапно пробудившееся любопытство Марианны затмило все другие чувства, все опасения и страхи, которые она испытывала после пробуждения. Нет сомнения, у этой женщины был ключ от тайны, окутывавшей ее невидимого супруга. И этот ключ она хотела получить. Неспособная больше сдерживаться, она прервала ее.

— Итак, сударыня, вы знаете?

— Что знаю, по-вашему?

— Причину, из-за которой мой супруг жил практически в заточении в доме своих предков? Причину, из-за которой мне были известны только его голос из зеркала, рука в белой перчатке за черным занавесом и далекий силуэт всадника в белой маске? Причину, из-за которой он женился на мне, незнакомой ему и беременной от другого, потому что этот другой был император, вместо того чтобы самому произвести на свет наследника?

Княгиня Морузи согласно кивнула:

— Мне известны все эти причины, которые, по сути дела, являются одной!

— Тогда скажите мне ее! Я хочу знать… Я имею право знать!

— Действительно! Но я не имею права… Я… Вы задали мне единственный вопрос, на который я не могу ответить. Но охотно сообщу вам, что, вопреки словам этого демона Дамиани, Коррадо жив. Я полагаю, что в последний момент что-то более сильное, чем он, отвело руку негодяя. И он промахнулся: Коррадо был только ранен. Тогда негодяй не посмел закончить начатое и ограничился тем, что заковал его в цепи в подвале старого дворца Соренцо в Венеции, считая, что там он сам умрет. Но вместо этого князю удалось выздороветь, восстановить силы и освободиться…

Марианна мгновенно вновь увидела просторный вестибюль венецианского дворца, который был также и ее тюрьмой. Она вновь увидела убитых черных служанок, грузное тело Маттео Дамиани, задрапированное в шитый золотом плащ, распростертое на ступеньках лестницы, истекающее кровью, с железными наручниками и цепями на груди. И все эти тайны, которые она спрятала в глубинах памяти, снова выплыли на поверхность, но теперь освещенные новым светом…

— Итак, — сказала она медленно, словно поглубже вникая в смысл произносимых слов, — итак… это был он, кто в Венеции в ту ужасную ночь убил Дамиани и его рабынь?

— Совершенно верно, это был он. И, сделав это, он не отомстил, а просто осуществил самое обычное правосудие. Дамиани был осужден за все его преступления и казнен. Это право и долг князя.

— Я и не возражаю. Но тогда почему же он скрылся? Почему не пришел ко мне, чтобы все объяснить? Я тоже была пленницей в том дворце, он должен был сказать вам об этом.

— Он так и сделал, — подтвердила княгиня.

— Вместо этого он отворил мою темницу и бежал неизвестно куда, даже не подумав разбудить меня. Однако он был у себя, и никто не мог его ни в чем упрекнуть. Мы могли бы, наконец, спрятать трупы, или вместе дождаться полиции, или не знаю уж что… Он освободил меня, но тем не менее его бегство поставило меня под угрозу, ибо полиция могла обвинить меня.

— Нет, раз вы также были у себя. Что касается Коррадо, в Венеции ему было необходимо скрываться еще больше, чем в Лукке, так как он не мог показать свое лицо. Если бы он это сделал, его никто не признал бы. Люди военного губернатора приняли бы его за самозванца, арестовали и, безусловно, казнили бы. Поверьте, ему невозможно было остаться.

По-прежнему эта раздражающая тайна, доводившая Марианну до отчаяния! Найдется ли когда — нибудь кто-нибудь, кто согласится наконец посчитать ее взрослой женщиной и открыть секрет, известный уже нескольким? Правда, большинство из них уже ушли из жизни…

Тем не менее, инстинктивно отыскивая возможность проникнуть в тайну, Марианна заметила:

— Как же тогда он смог это сделать, не имея возможности появиться в Италии под именем Сант'Анна, и что он делает здесь?

— А кто вам сказал, что он живет здесь под своим настоящим именем? Это почти так же невозможно, как и под небом Венеции. Только я и мой младший брат Жан, придворный переводчик, знаем, кто скрывается под именем Турхан-бея.

— Турхан-бей? — переспросила ошеломленная Марианна. — Вы хотите сказать, что князь Сант'Анна стал… мусульманином?

Старая дама от души рассмеялась. Смех ее был такой искренний, звонкий и необыкновенный, что Марианне вдруг показалось, что она попала на голубятню среди воркующих голубей.

— Никоим образом! — вскричала княгиня, закончив смех глухим кашлем. — Тогда бы ваш брак был недействительным, и трудно поверить, чтобы князь Церкви приложил руку к такой мрачной шутке. Ведь это ваш крестный, не так ли, устроил этот брак?

— Действительно, он, — сказала молодая женщина, охваченная новой надеждой. — Неужели вы тоже знаете его?

— Нет! Но я знаю, кто он. Что касается псевдонима князя, он получил право гражданства здесь по милости султана Махмуда за спасение его августейшей жизни от нападения двух змей во время охоты на Каппадосе.

Его величество удостоил своей дружбой того, чьего настоящего имени он не знает и принимает за богатого иностранного купца, соблазненного красотой императорского города и образом жизни в нем…

Марианна удержала вздох разочарования. По-видимому, невозможно заставить старую даму раскрыть то, что она считает чужой тайной! И тем не менее, по мере того как ей открывались новые детали, касающиеся странной особы, за которую она вышла замуж, необходимость узнать побольше возрастала и раздражала ее.

— Сударыня, умоляю вас, — попросила она в конце концов, — не говорите мне больше ничего… или скажите все. Мне надоели все эти вопросы, которые тяготят меня и на которые никто и никогда не согласится ответить.

Княгиня Морузи оперлась обеими руками о свою трость, с видимым усилием поднялась и подарила молодой женщине самую неожиданную из улыбок. Неожиданную, потому что невероятно юную и лукавую.

— Никто? Напротив! Скоро придет некто, кто ответит на все ваши вопросы. Я сказала ясно? Все, без малейшего исключения.

— Некто… Но кто же?

— Да… ваш супруг! События этой ночи заставили его нарушить обет молчания. И кроме того, он желает внести немного ясности в вашу жизнь и в ложное положение, в котором вы оказались.

Что-то вроде приступа лихорадки электрическим током пробежало по телу Марианны и оживило ее. Она приподнялась в постели и сделала движение, чтобы отбросить покрывала, под которыми, кстати, стало слишком жарко.

— Он здесь? — спросила она, инстинктивно понизив голос.

— Нет, но скоро придет, не позже чем через час, я думаю. Это оставляет вам время приготовиться к встрече, и я сейчас пришлю горничную.

Неторопливой походкой, вызывавшей жалость из-за тщетных усилий скрыть хромоту, старая княгиня направилась к двери. Там она взялась за висевший возле створки длинный шелковый шнур и дважды позвонила. Но, переступая порог, она обернулась, и Марианна, которая уже вставала, замерла, пораженная грустью и болью, написанными на этом лице, сохранившем исключительную красоту, несмотря на глубокие морщины.

— Я хотела бы сказать вам еще кое-что, — начала старая дама явно необычным для нее нерешительным тоном.

— Да, пожалуйста. Что же именно?

— Когда вы окажетесь лицом к лицу с Коррадо, вы испытаете огромное удивление… может быть, даже страх или отвращение! О, не бойтесь! — поспешила она добавить, увидев, как расширились зрачки ее невольной гостьи. — В нем нет ничего от чудовища. Но я недостаточно хорошо знакома с вами, вернее сказать, я совершенно не знакома с вами. Так что я не знаю, как вы поведете себя перед его открытым лицом… И я умоляю вас помнить, что он прежде всего жертва, что он долго и глубоко страдал… и что вы обладаете опасной властью в несколько мгновений сделать его более несчастным, чем это смогла сделать вся жизнь с ее мрачными шутками.

Помните также, что та оболочка, необычная для итальянского князя, которую вы сейчас увидите, скрывает благородное сердце, великодушное и лишенное всякой низости, как и злобы. Помните, наконец, что он дал вам свое имя при обстоятельствах, которые заставили бы других с пренебрежением отказаться…

— Сударыня, — запротестовала Марианна, уязвленная последними словами, произнесенными к тому же достаточно резким тоном, — неужели вы считаете, что меня положено оскорблять, тогда как вы особенно стараетесь, чтобы я ничего не знала о том, чем я могу обидеть князя?

— Я не оскорбляю вас. Правда никогда не может быть оскорблением, и иногда следует говорить ее полностью, даже если ее неприятно слышать! Разве вы не согласны со мной? В противном случае я буду разочарована…

— О, да, конечно, — признала Марианна, испытав неприятное ощущение еще одного поражения. — Но я прошу вас согласиться ответить на один вопрос, один-единственный, который касается только вас…

— Какой?

— Очень ли вы любите князя Сант'Анна?

Старая дама напряглась, и ее свободная рука коснулась висевшего на груди большого золотого креста, словно желая этим подтвердить свои слова.

— Да! — сказала она. — Я очень люблю его. Я люблю его, как любила бы сына, если бы он у меня был.

Вот почему я не хочу, чтобы вы причинили ему горе…

И она порывисто вышла, хлопнув дверью.