Пролог

DIES IRAE (1413 г.)1

Глава первая. ПЛЕННИК

Двадцать сильных мужчин взвалили на плечи таран — огромное дубовое бревно, которое они взяли с ближайшего дровяного склада. Они отступили на несколько шагов и, бросившись вперед, изо всех сил ударили им в железные ворота, отозвавшиеся на эту атаку подобно гигантскому барабану; их хриплые возгласы сопровождались ритмичными ударами. Подгоняемые яростью толпы, они удвоили силы, и ворота, не выдержав напора, дрогнули, заскрипели. Одна трещина, несмотря на тяжелые железные полосы из крученого железа, укрепляющие двери, была уже хорошо видна.

Ворота состояли из высоких двойных створок массивного дуба, увенчанных каменным стрельчатым сводом, охраняемым двумя коленопреклоненными ангелами с молитвенно сложенными руками по обеим сторонам французского королевского герба, чьи золотые лилии на голубом фоне мягко мерцали в лучах апрельского солнца: Еще выше, за зубчатыми стенами, где лучники королевской гвардии нацелились в толпу, шпили и высокие крыши дворца Сен-Поль вычерчивали на небе свой пламенеющий причудливый контур. Среди вершин деревьев развевались расшитые щелком знамена.

Над всем этим царила тишина весеннего дня, солнечный свет играл на расписных, ярких, как страницы иллюстрированного требника, стенах, небо прочерчивали ласточки… а там, внизу, текла кровь, бушевала ярость, и пыль от сотен ног поднималась вверх душными облаками.

Просвистела стрела. Рядом с Ландри и Катрин тяжело упал человек, его горло было пробито, страшный крик, который он издал, вдруг перешел в странное бульканье. Девочка закрыла лицо руками и прильнула к Ландри, его рука успокаивающе обняла ее за плечи.

— Не смотри туда, — посоветовал Ландри. — Бедная малютка, не надо было брать тебя с собой. И это не последняя смерть, которую ты сегодня увидишь.

Они забрались на каменную тумбу, которая стояла как раз у входа в темный, пыльный и продуваемый проход между домом портного и лавкой аптекаря, сегодня тщательно закрытой на тяжелый висячий замок. С этой тумбы они могли лучше все видеть и с интересом следили за каждым ударом тарана. Неожиданно с каким-то остервенением лучники открыли стрельбу. Смертельный град стрел и более тяжелых арбалетных дротиков посыпался на толпу, образуя в ее рядах огромные бреши, которые тотчас же заполнялись. Вполне благоразумно Ландри заставил Катрин слезть с тумбы, и они смешались с толпой в поисках места, где бы стрелы не могли их достать.

Они стали уставать. Всю эту авантюру они затеяли, пока их родители, охваченные той же лихорадкой возбуждения, которая в последние двадцать четыре часа сотрясала весь Париж, разошлись в разные стороны… один в ратушу, другая помогать соседке при родах, а еще один на дежурство в городскую милицию.

Воспользовавшись отсутствием родителей, они ускользнули из своих домов на мосту Менял еще рано утром. Ни Ландри, ни Катрин не узнавали Париж в этом взрывоопасном городе, где необдуманное слово или случайная песенка могли вызвать кровавую резню у соседнего угла.

Их привычным местом был мост Менял — узкий и беспокойный. Мост — улица с выстроившимися в ряд старинными домами с остроконечными крышами — связывал старый королевский дворец с замком Гран-Шатле. Гоше Легуа, отец Катрин, был золотых дел мастер, чью мастерскую узнавали по вывеске над дверью, изображавшей дарохранительницу. Дени Пигасс, отец Ландри, тоже имел дело с металлом, и их лавки стояли рядом, дверь в дверь, напротив заведений ростовщиков Нормана и Ломбарда, которые занимали другую сторону моста.

До сих пор Катрин в своих прогулках с Ландри никогда не покидала района Нотр-Дам с его сетью зловонных закоулков вокруг больших боен. Она никогда не осмеливалась перейти за подъемный мост, который вел к Лувру. Ландри же, которому было пятнадцать лет, знал о городских кварталах с сомнительной репутацией гораздо больше, и к этому времени каждый уголок Парижа изучил как свои пять пальцев.

Это была его идея взять с собой свою маленькую подружку в пятницу утром 27 апреля 1413 года ко дворцу Сен-Поль.

— Пошли со мной, — настаивал он. — Кабош грозился сегодня взять дворец и арестовать злых советников дофина. Мы пойдем с ним и сможем не спеша осмотреть дворец.

Симон Кожевник, по прозвищу Кабош-Мясник, занимался освежевыванием туш на бойне. Сын торговки требухой на рынке Нотр-Дам, он смог в одиночку поднять народ Парижа на восстание против иллюзорной власти сумасшедшего короля Карла VI и зловещей силы Изабеллы Баварской.

Французское королевство действительно находилось в плачевном состоянии. Король был безумен, королева безрассудна и порочна, страна со времени убийства герцога Орлеанского герцогом Бургундским находилась в плену дикой анархии. Пренебрегая все еще существующей угрозой со стороны Англии, сторонники этих двух принцев, «арманьяки»с одной стороны и «бургундцы»с другой, безжалостно убивали друг друга по всей Франции, беспрепятственно грабя и опустошая страну.

Сейчас арманьяки окружили Париж. В осажденном городе жители горланили о своей вечной верности опасному демагогу Жану, герцогу Бургундскому. Именно он, поддерживаемый гильдией мясников, теперь раздувал мятеж и сеял беспорядки. Формально власть была в руках семнадцатилетнего дофина Людовика, герцога Гиэньского, но события явно вышли из-под его контроля. На самом деле королем Парижа был Кабош-Мясник, поддерживаемый ректором мятежного университета Пьером Кошоном.

Оба, Кабош и Кошон, были в первых рядах атакующих дворец. Кабош находился там, где несколько здоровенных подмастерьев мясника, еще не снявших своих окровавленных передников, охраняли дворцовых гвардейцев, которых они схватили и связали, как подготовленных к насадке на вертел птиц. Отсюда он отдавал команды, направляя неистовые удары тарана.

Когда Ландри тащил Катрин в поисках места, откуда они могли бы видеть все происходящее вне досягаемости стрел, девочка видела впечатляющую фигуру Кабоша, маячившую над массой раскачивающихся голов. Зеленый плащ с нашитой эмблемой Бургундии — белым андреевским крестом — обтягивал его могучие плечи. Потное, искаженное яростью лицо Мясника, было багровым от напряжения. Он грозно размахивал белым знаменем — символом Парижа.

— Сильней! — ревел он. — Раскачивайте таран сильнее! Разбейте это поганое гнездо, смерть им!.. Еще сильнее! Они уже трещат!

Пока он выкрикивал это, страшный треск, идущий от ворот, возвестил, что они готовы поддаться. Осаждавшие собрались с силами и отступили назад в толпу, чтобы увеличить разбег. Едва Ландри успел оттолкнуть Катрин за колонну часовни, чтобы ее не смяла толпа, как люди снова навалились на ворота. Катрин послушно спряталась, не теряя из виду Кабоша, чьи команды из-за все возраставшей ярости стали неразборчивыми. Она увидела, как он рывком расстегнул куртку, обнажив мощные мускулы, покрытые рыжими волосами. Он засучил рукава, воткнул древко знамени в землю и кинулся вперед, схватившись за бок тарана.

— Вперед! — заорал он. — Вперед, и пусть святой Яков благословит нас!

— Ура святому Якову! Ура гильдии мясников! — возбужденно заорал Ландри. Катрин гневно взглянула на него.

— Если ты будешь кричать «ура» Кабошу, я уйду домой и брошу тебя!

— Почему? — спросил пораженный Ландри. — Он великий человек.

— Нет, он грубиян. Мой отец ненавидит его, как и моя сестра Лоиз, на которой он собирается жениться. Он перепугал меня до смерти! Он так безобразен!

— Безобразен? — Ландри вытаращил глаза. — Какое это имеет значение? Чтобы стать великим человеком, не обязательно быть красавцем. Я думаю, что Кабош — герой.

Девочка гневно топнула ногой.

— Хорошо, я не буду! Но если бы ты видел его прошлой ночью в нашем доме, орущего на моего отца и угрожающего ему, ты не поступал бы так.

— Но почему он угрожал мэтру Легуа?

Хотя вокруг них стоял ужасный шум и никто не обращал на них внимания, Ландри инстинктивно понизил голос. Так же поступила и Катрин. Шепотом она рассказала ему, как позавчера Кабош пришел к ним в сопровождении Пьера Кошона и их кузена Гийома Легуа, богатого мясника с улицы Ада.

Три предводителя мятежников переступили порог дома Гоше с одной мыслью: заручиться его поддержкой. Будучи офицером гражданской милиции Парижа с пятьюдесятью людьми под своим началом, Гоше был одним из наиболее уважаемых горожан, и к его мнению всегда прислушивались. Возможно, это было связано с тем, что он был добродушным человеком, не переносившим никакого насилия, и, не будучи трусом, он мог при виде крови потерять сознание.

Этот панический страх перед кровью объяснял, почему сын мясника оставил гильдию и свой фамильный дом, чтобы поступить учеником к мэтру Андре д'Эперону, знаменитому ювелиру. Тем самым он одним ударом разрубил свои связи со всем семейством Легуа, которые не потерпели бы такой чувствительности.

Со временем мастерство Гоше принесло покой и радость в дом на мосту Менял. Мастерски выполненные и гравированные оклады библий, пластины с орнаментами, ножны для мечей и кинжалов, массивные солонки и столовая утварь выходили из его скромной мастерской во все большем количестве и предназначались для все более знатных людей. Слава Гоше Легуа распространилась по всему Парижу, и три визитера рассчитывали на его поддержку.

Однако они наткнулись на его категорический отказ. Спокойно, но твердо, как и было свойственно ему, Гоше сказал им о том, что хочет остаться верным королю и префекту Парижа, его прежнему господину Андре д'Эперону.

— Мною могут повелевать только король и префект, и я не поведу людей ко дворцу короля.

— Твой король сошел с ума, он окружен предателями, — прорычал Гийом Легуа, кузен — мясник. — Истинный король — монсеньор Бургундский. Он — наша единственная надежда.

Гоше бесстрастно смотрел на тупое лицо главного мясника, налитое кровью от злости.

— Когда Бургундского герцога помажут и коронуют, я встану перед ним на колени и назову его королем. А до того времени единственный король, которого я признаю, — Карл VI, и пусть Бог даст ему здоровье и разум.

Этих спокойных слов было достаточно, чтобы вызвать дикую ярость у трех посетителей. Они начали орать, как сумасшедшие, и напугали Катрин, которая ожидала окончания спора вместе с остальными женщинами, сгрудившимися у гигантского камина. Какими страшными казались эти трое мужчин, угрожающе возвышавшиеся над хрупкой фигурой ее отца! И тем не менее, несмотря на свой малый рост, Гоше Легуа был хозяином положения. Лицо его оставалось спокойным, и он не повышал голоса.

Неожиданно Кабош поднес свой узловатый кулак к лицу Легуа.

— Чтобы изменить свое решение, мэтр Легуа, у тебя есть еще завтрашний день. Ты должен понять, что, если ты не с нами, ты против нас со всеми вытекающими отсюда последствиями. Ты знаешь, что происходит с людьми, которые принимают сторону арманьяков?

— Если ты хочешь сказать, что подожжешь мой дом, что ж, мне тебя не остановить! Но ты не заставишь меня против моей совести взяться за оружие. Я не за арманьяков и не за бургундцев. Я просто французский патриот, который боится Бога и служит своему королю. Я никогда не подниму оружие против него.

Оставив своих приятелей спорить с Легуа, Кабош подошел к сидящей Лоиз. Катрин почувствовала, как ее сестра застыла, когда мясник остановился перед ней. В больших семьях было принято отдавать замуж дочерей в ранней юности, поэтому Катрин поняла глубокий смысл последовавшей сцены.

Правда, Симон Кожевник и не скрывал своей страсти к Лоиз. Когда они изредка встречались, он никогда не упускал случая навязать ей свое внимание. Изредка, так как Лоиз почти не выходила из дома родителей, разве только чтобы пойти к мессе в близлежащую церковь Сен-Лефруа, расположенную на противоположном конце моста, или чтобы навестить отшельницу в Сен-Оппортьюн. Она была тихой, скрытной девушкой и в свои семнадцать лет была так же серьезна, как женщины вдвое старше ее. Опустив голубые глаза, туго обвязав светлые косы льняным платком, она тихо, как мышка, ходила по дому. Даже в семье она вела жизнь монахини, о которой мечтала, еще когда была маленькой девочкой.

Хотя Катрин восхищалась своей сестрой, но немного и побаивалась. И совсем не понимала, что Лоиз вполне могла быть красивой и привлекательной, если бы она не любила так принижать себя и позволяла себе улыбаться. Тоненькая, с гибкой и изящной фигуркой, она тем не менее не была худой. Черты лица ее были тонкими, нос чуточку длинноват, но у нее был красивый рот и белая, почти прозрачная кожа. Катрин, которая всегда была переполнена жизненной силой, любила шум, суету, веселье, никак не могла понять, что могло привлечь Кабоша — огромного, буйного и неопрятного мужика, всегда стремившегося к грубым земным удовольствиям, — в этой будущей монашке. Что касается Лоиз, то Кабош был ей противен. Он казался ей воплощением дьявола. Когда он подошел к ней, она быстро перекрестилась. Кабош скривился.

— Я не сатана, моя красавица, чтобы меня так приветствовать. Уж лучше бы ты уговорила своего отца присоединиться к нам.

Не поднимая взгляда с туфель, Лоиз пробормотала:

— Я не могу этого сделать, не дело дочери — давать, совет своему отцу. Все, что он делает, правильно.

Ее пальцы сжали в кармане передника четки. Она повернулась, чтобы помешать кочергой поленья в очаге, давая понять тем самым, что ее разговор с Кабошем окончен.

Вспышка гнева блеснула в тусклых глазах Кабоша.

— Завтра вечером, когда мои люди вытащат тебя из постели и нарезвятся с тобой, ты запоешь совсем другую песню. Но не беспокойся, я сделаю это с тобой первым;

Вдруг он отшатнулся. Гоше Легуа схватил его за ворот и собрался выкинуть на улицу. Легуа побелел от ярости, и злость придала ему сил. В этих слабых руках Кабош как-то сник.

— Убирайся отсюда! — закричал Гоше дрожащим от ярости и возмущения голосом. — Убирайся, грязная свинья. И смотри, не попадайся мне рядом с моей дочерью!

— Твоей дочерью, — процедил Кабош. — К тому времени, когда я и мои приятели покончат с ней, ты пожалеешь, что у тебя была дочь, если до того времени не образумишься.

Катрин с ужасом следила, как Гоше в ярости кинулся на Кабоша, Он бы его ударил, если бы не вмешался Кошон. Он встал между мужчинами и развел их своими длинными тощими руками.

— Довольно, — сказал он холодно. — Сейчас не время для таким споров. У Кабоша слишком длинный язык, а Легуа упрям и вспыльчив. Я думаю, нам нужно уйти. Утро вечера мудренее. Я надеюсь, что ты, Гоше Легуа, прислушаешься к голосу разума.

Ландри сидел на угловом камне и слушал Катрин, не перебивая. Ее история давала ему пищу для размышлений. Он восхищался Кабошем, но в равной степени ценил и Гоше. Кроме того, угрозы, высказанные в адрес семьи Легуа, возмущали его…

Сухой, раздирающий, раскалывающий звук и последовавший за ним грохот прервали его мысли. Дворцовые ворота наконец-то распахнулись, и с победными криками толпа, подобно реке, заливающей берега, ринулась в брешь. Ландри и Катрин остались одни на огромной пустой площади. Пустой, если не считать мертвых и раненых да собак, которые нюхали и лизали пропитанную кровью землю. Белое знамя все еще реяло там, куда его воткнул Кабош, — около ворот. Люди растворились в садах дворца. Ландрин схватил испуганную Катрин за руку.

— Пойдем туда, они уже вошли…

Девочка отступила на шаг. Ее глаза, потемневшие от предчувствия чего-то нехорошего, с ужасом взирали на разбитые ворота.

— Мне кажется, что я больше не хочу туда, — сказала она упавшим голосом.

— Не будь дурой. Чего ты боишься? У тебя никогда не будет больше такой возможности, как сейчас. Пойдем!

Ландрин весь горел от возбуждения, полный нетерпеливого желания последовать за толпой и участвовать в грабежах и мародерстве. Неудержимое любопытство парижского мальчишки вместе с врожденным восторгом перед насилием были слишком большим испытанием для него. Катрин поняла, что, если она откажется идти с ним, он может бросить ее здесь, на улице. Она решила следовать за ним.

Улица Святого Антония вовсе не была пустынной. На некотором расстоянии от дворца другая толпа, заполнив пространство между особняком Турнелей, воротами Святого Антония и зубчатой громадой Бастилии, была готова осадить недавно выстроенную крепость, чьи белые стены отвесно поднимались над их головами.

Они узнали, что Пьер Дезэссар, прежний прево Парижа, обвиняемый народом в измене, с пятью сотнями тяжело вооруженных всадников укрылся здесь с намерением сдержать горожан. Разрастающаяся толпа, вооруженная самым разнообразным оружием, решила захватить его, даже если придется разобрать Бастилию камень за камнем. Люди подбегали с другого конца улицы от Гревской площади. Одни шли во дворец, другие бежали на помощь штурмующим крепость.

Распахнулось окно дворца, и из него вылетел сундук, набитый горшками и кастрюлями, и грохнулся с металлическим стуком. Этот эпизод привел Катрин в себя. Любопытство взяло верх над страхом. Держась за руку Ландри, она пробежала через ворота, разбитые створки которых все еще трещали, раскачиваясь на массивных петлях. Ее глаза округлились от волнения при мысли о том, что ей предстоит увидеть.

Великолепные сады, которые открылись сразу же за воротами, были вытоптаны чернью. То, что раньше было правильными клумбами роз и фиалок, окаймленными бордюрами из подстриженного тиса, превратилось в утрамбованную землю, покрытую стеблями растений и раздавленными грязными листьями. Лилии и розы валялись, растоптанные в грязи.

Катрин впервые увидела дворец Сен-Поль, этот город в городе. Он представлял собой множество построек. Здесь были церкви, хлевы для скота, конюшни и небольшие здания, предназначенные для многочисленной прислуги. Вокруг раскинулись сады, виноградники и маленькие рощицы, которые соединяли крытые аркады, галереи, дворы. Там же находились клетки со львами, леопардами, медведями и другими редкими животными, а также вольеры, полные экзотических птиц. Королевская резиденция состояла из трех отдельных зданий: королевского дворца, обращенного к садам вдоль Сены, дворца королевы, выходящего на улицу Сен-Поль, и дворца дофина, более известного как особняк де Гиэнь, смотрящего окнами на улицу Святого Антония.

Именно на это последнее здание толпа и обрушила свой гнев. Дворцовая стража окружила покои короля и королевы, чтобы удержать чернь, но им ничего не грозило. Мысли людей были направлены на другое.

Дворы и лестницы особняка де Гиэнь были забиты людьми. Страшный гвалт, усиленный каменными сводами и огромными размерами помещений, оглушил Катрин. Она даже зажала уши. Трупы дворцовых слуг в лиловых шелковых ливреях валялись на полу. Дорогие стекла в окнах были варварски выбиты, шпалеры лохмотьями свисали с белых каменных стен главной лестницы, а в настенных фресках зияли дыры, пробитые топорами и тяжелыми молотками, которыми на бойне забивают скот. В огромной столовой с накрытым для банкета столом сновали грабители. Они скользили в лужах вина, крови и жирных соусов, сцепляясь, как собаки, в драке из-за сластей и жаркого, спотыкаясь о разбросанное оружие, и металлические тарелки и сосуды, которые были отброшены из-за того, что не были ни золотыми, ни серебряными. Тесно было так, что ни вздохнуть, но легкие на ногу и ловкие Ландри и Катрин без труда поднялись по лестнице. Катрин отделалась лишь расцарапанной щекой и клочком выдранных волос, а Ландри даже удалось схватить со стола несколько марципанов, которыми он поделился со своей маленькой подружкой. Она с благодарностью приняла их, так как совсем уже обессилела от голода.

Пока они жадно поглощали неожиданно перепавшее угощение, толпа вынесла их в спальные покои, откуда слышались злобные вопли и крики. Когда они вошли, Катрин, оглянувшись вокруг, пришла в восторг от великолепия комнаты. Она никогда не видела на стенах таких дивных гобеленов, затканных шелковыми и золотыми нитками. На них были изображены бегающие по лугам белые собаки или сидящие под балдахинам прекрасные, пышно одетые дамы. Дальний конец покоев занимал огромный камин, украшенный изумительной, похожей на кружева резьбой, и необъятная кровать, которая стояла на возвышении и была занавешена пурпурным бархатом с золотой бахромой.

В двух мужчинах у камина Катрин узнала герцога Бургундского и его сына Филиппа де Шароле. Его она часто видела проходящим мимо дома ее родителей по дороге через мост, но до сих пор она никогда не лицезрела грозного Жана Бесстрашного. Плотная фигура герцога на коротких сильных ногах, его выпуклые проницательные глаза, казалось, главенствовали в комнате. В этом человеке было что-то неумолимое, что поражало каждого, кто видел его. Граф Филипп де Шароле отличался от своего отца. Он был высок для своих семнадцати лет, тонок, светловолос, высокомерен. У него были тонкие черты лица и презрительная улыбка на губах. Он стоял в зеленой с серебром одежде, в горделивой позе, немного позади отца. Взгляд Катрин задержался на Филиппе — он показался ей красивым и нарядным. Рядом с ними был тучный юноша лет семнадцати, пышно разодетый, в ало-бело-черном наряде с золотой перевязью шпаги. Он разговаривал с герцогом дрожащим от ярости голосом, и отчаяние читалось на его довольно невыразительном лице. Ландри шепнул Катрин, что это сам дофин Людовик Гиэньский.

Вокруг этих главных действующих лиц драмы шла неистовая борьба между группой мятежников и несколькими дворянами, большинство из которых было ранено, но все еще яростно сопротивлялось. Тело одного из них, пораженного шпагой в сердце, соскользнуло на белый с черным пол. Жизненные силы покидали раненого с вытекающей кровью. Контраст между бесстрастными бургундцами, неистовствующими мятежниками и плаксивым дофином, с мольбой простиравшим руки, был поразительным и смешным. В гуще свалки Катрин снова увидела Кабоша — его белый капюшон и пропотевшая куртка отчетливо выделялись на фоне темных одежд и размеренного ледяного спокойствия Пьера Кошона. Кошон со своей невозмутимостью показался ей ужасным.

Шум и неразбериха достигли апогея. Мятежники схватили нескольких дворян — юношей и стариков, — надежно связали их и потащили на улицу. Двое из них все еще не могли одолеть юношу не старше шестнадцати лет. Молодая дама, несмотря на то, что он отталкивал ее, пыталась закрыть его своим телом. Она была темноволоса, тонкой красоты и казалась девочкой, несмотря на элегантное платье из тяжелой парчи и двухъярусный головной убор из белого муслина. Она цеплялась за юношу, рыдая и умоляя бунтарей отпустить его. Когда те уже хотели оттащить ее, на них яростно бросился дофин. Обнажив шпагу, он прыгнул к двум бунтовщикам, имевшим наглость дотронуться до его жены, и сразил их двумя быстрыми ударами. Затем, на —

Правив окровавленную шпагу на Жана Бесстрашного, в сердцах выкрикнул:

— Каким трусом надо быть, кузен, чтобы стоять безучастным зрителем и позволять лапать Маргариту, вашу собственную дочь, этим негодяям? Этот мятеж — дело ваших рук, сир. Не пытайтесь отрицать. Я вижу в толпе ваших людей. Будьте уверены, я не забуду этот день… Судьба не может бесконечно благоволить вам.

Филипп де Шароле, чтобы защитить сестру, машинально обнажил шпагу, и теперь кончиком ее спокойно отвел клинок, который был направлен в сердце его отца. Сам герцог даже не пошевелился. Он пожал плечами и холодно произнес:

— Я ничего не могу теперь сделать, Луи. События вышли из-под контроля. Я не могу больше управлять этим отребьем. Если бы это было возможным, я попытался бы спасти слуг моей дочери…

Катрин беспомощно наблюдала, как молодой человек, которому пытался помочь дофин, был, наконец, схвачен. Когда дофин отправил, на тот свет двоих мятежников, он бросился к окну и готов был выпрыгнуть в сад, но был схвачен мясниками и двумя пронзительно визжащими гарпиями. Молодая герцогиня бессильно упала на кровать и горько заплакала.

— Спаси его, отец, умоляю. Не позволяй им увести его… Мишель… Он мой друг!

Герцог нетерпеливо отмахнулся, что вызвало негодование Катрин. Ей нравилась жена дофина, она сама хотела бы помочь ей, если бы только могла. А герцог, пренебрегший слезами дочери, должен быть злым человеком. Граф де Шароле стоял с побелевшими губами. Он был женат на сестре дофина, принцессе Мишель, и отчаяние Маргариты причиняло ему боль. Но сейчас он ничего не мог сделать. Сам Кабош и его помощник Денизо де Шомон крепко держали юного пленника. Неожиданно молодой человек вырвался. Увидев это, Катрин вскрикнула. Для своего возраста Мишель де Монсальви был не по годам ловок и силен. Отбросив мясников, он подбежал к герцогу Бургундскому и, тяжело дыша, остановился перед ним. Его гневный голос перекрыл стоявший в покоях гам:

— Я считаю тебя презренным трусом и изменником королю, чей дом ты позволил осквернить. Я объявляю, что ты не достоин носить шпоры рыцаря…

Оправившись от удивления, Кабош и Денизо снова схватили пленника. Они пытались заставить его встать на колени перед человеком, которого он оскорбил, но тот отбивался так яростно, что вырвался еще раз, даже несмотря на связанные руки, и опять бросился к Жану Бесстрашному. Он хотел еще что-то добавить к своим словам. Лицо герцога побелело от гнева. Он открыл рот, чтобы что-то произнести, но тут же поднес руку к щеке — Мишель де Монсальви плюнул ему в лицо…

Катрин поняла, что юноша только что подписал себе смертный приговор.

— Уберите его! — хрипло зарычал герцог. — Делайте с ним, что хотите! Остальных отведите в мой дом, где они могут остаться до утра как мои гости. Даю вам слово, мой зять!

Дофин ничего не ответил, повернулся спиной к герцогу и уронил голову на камин. Маленькая герцогиня, отказавшись от помощи брата, пытавшегося ее успокоить, все еще рыдала.

— Никогда тебе не прощу… никогда, — всхлипнула она. Кабош и Денизо тем временем, крепко схватив пленника, поволокли его к лестнице.

Катрин подала дрожащую руку Ландри и прошептала:

— Что они с ним сделают?

— Я надеюсь, повесят. И поделом! Он ничего другого не заслуживает, грязный арманьякский подонок! Ты видела, что он сделал? Он плюнул в лицо герцогу…

Ландри энергично присоединился к хору голосов, кровожадно орущих:

— Смерть ему! На виселицу его!

Катрин вырвала руку у Ландри. Она покраснела до корней волос.

— О Ландри Пигасс! Ты мне противен!

Прежде чем Ландри пришел в себя от изумления, она повернулась и исчезла в толпе, которая расступилась, чтобы дать дорогу пленнику и его конвоирам. Как безумная, она ринулась за ними.

Катрин не смогла бы объяснить, что произошло в ее детском сердце. Она никогда до сих пор не видела Мишеля де Монсальви. За час до того она и имени-то его не слыхала. Сейчас же он стал ей так же близок и дорог, как отец и сестра. Ей казалось, что она всегда знала его. Незримые нити вдруг протянулись между молодым дворянином и дочерью ювелира. Нити, проникшие в самое сердце и заставившие ее глубоко страдать.

Единственной мыслью Катрин было последовать за пленником и любой ценой узнать, что с ним произойдет. Дважды она его видела совсем близко: в первый раз, когда мясники связали его, во второй — когда он нанес оскорбление герцогу. Оба раза свет падал из окна на его лицо, и его вид вызывал головокружение, красные круги мелькали у нее перед глазами, такие же, какие поплыли у нее, когда она ради шутки пыталась смотреть на солнце. Казалось невероятным, что юноша мог быть так прекрасен.

Безусловно, он был красив, с нежными чертами, которые могли показаться женственными, если бы не жесткий подбородок и рот, а также надменные голубые глаза. Его блестящие светлые волосы, подстриженные на затылке и за ушами, как тогда было модно, выглядели, как гладкая каска. Такие прически не мешали носить боевой шлем. Под пурпурным шелком камзола, вышитым серебряными листьями, выступали плечи атлета, а серые с серебром штаны в обтяжку облегали мускулистые икры и бедра ловкого наездника. Стоя между двумя мясниками с руками, связанными за спиной, и гордо поднятой головой, глазами, холодными от гнева, с презрительной улыбкой на губах, он выглядел подобно архангелу, попавшему в руки дьявола. Внезапно Катрин вспомнила понравившуюся ей картинку в прекрасно иллюстрированном Евангелии, для которого ее отец делал золотой с гравировкой переплет. На ней был изображен золотоволосый юный рыцарь в серебряных доспехах, стоящий на спине дракона, пронзенного его копьем. Гоше объяснил ей, что это архангел Михаил, торжествующий победу над злом. Молодой человек походил на него, и имя его тоже было Михаил — Мишель.

Эта мысль добавила решимости Катрин во что бы то ни стало помочь ему или хотя бы оставаться с ним насколько это будет возможно.

Толпа сгрудилась вокруг пленника, все требовали для него наказания — смерти. Катрин с большим трудом удавалось не отставать; Наконец ее озарила смелая мысль. С невероятным усилием она протиснулась сквозь толпу к Кабошу-Мяснику и уцепилась за его пояс. Опьяненный своей недавней победой, тот даже не заметил этого, как и Катрин не замечала боли от ударов и пинков, которые сыпались на нее со всех сторон. Она уже давно потеряла шапочку, и время от времени кто-нибудь дергал ее за распущенные волосы. Единственное, что поддерживало и влекло ее по этому невероятному пути, был золотоволосый юноша.

Рядом с Мишелем де Монсальви были и другие пленники: герцог де Бар, кузен дофина, Жан де Вайи, канцлер Гиэни, камергер дофина Жан де ля Ривьер, два брата Жиресме и еще десятка два людей. Их волокли сквозь град пинков и проклятий как обычных преступников, в цепях. Протиснувшись через тяжелые резные дубовые двери наверху лестницы, Катрин мельком заметила длинную мрачную физиономию мэтра Пьера Кошона. Он стоял в черной мантии, прижавшись спиной к стене, опасаясь, чтобы движущаяся толпа не смела его. Катрин поразил его взгляд, брошенный на пленника, когда тот проходил мимо. Его тусклые, без блеска, глаза внезапно засверкали, будто вид молодого дворянина, влекомого на виселицу, доставлял ему острое удовольствие и удовлетворял глубоко спрятанную потребность мести… Она почувствовала приступ тошноты. Катрин никогда не любила Кошона, сейчас же он просто вызывал в ней отвращение.

Когда толпа приблизилась к двери дворца, давка и толкотня усилились. Руки Катрин оторвались от Кабоша, и сейчас же ее отбросило назад. Ее крик потонул в шуме толпы. Чуть позже она почувствовала на своем лице солнечное тепло и поняла, что снова оказалась на улице. Стремительный людской поток на мгновение рассыпался, заполняя посыпанные песком аллеи, чтобы затем снова слиться и протолкаться через вдребезги разбитые ворота. Катрин глубоко вздохнула, как храбрый маленький солдат перед атакой. Но, обнаружив, что пленник и его конвой в этот момент проходят арку, немного приуныла. Сейчас она едва различала золотую голову Мишеля в окружении поблескивающих шлемов и секир. Спустя мгновение он исчез из виду. Катрин закричала от ужаса и уже хотела броситься за ним, но сильная рука схватила ее за плечо и потащила назад.

Ландри, очевидно, с трудом пробирался сквозь давку в особняке де Гиэнь. Под глазом у него красовался синяк, колено было разбито и кровоточило, один рукав болтался почти совсем оторванный. Изящная зеленая куртка с эмблемой Бургундии, в которой он гордо щеголял еще сегодня утром, сейчас представляла печальное зрелище. Он потерял шапочку, и его черные волосы торчали во все стороны. Но Катрин ничего не замечала. Утирая глаза уголком разорванного платья, она подняла печальное личико к своему другу.

— Ландри, помоги мне, помоги мне спасти его. Прошу тебя!

Ландри с удивлением посмотрел на девочку.

— Спасти кого? Этого арманьяка, которого Кабош хочет повесить? Ты, должно быть, сошла с ума. Кроме того, не все ли равно тебе, повесят его или нет? Ты даже не знаешь его.

— Конечно, конечно. Но я не хочу, чтобы он умер. Ты же знаешь, что происходит, когда они кого-нибудь вешают… Они вешают на этих жутких ржавых цепях между столбами…

— Ну, а почему бы и нет? Он ведь никто для нас.

Катрин тряхнула головой, откинув назад длинные волосы так грациозно, что сердце мальчика не выдержало. Волосы и глаза Катрин грозили с годами стать неотразимыми, но и сейчас уже были хороши. Ее волосы — редко у кого из девушек встречались такие — походили на золотое руно. Когда солнце падало на них, они казались пронизанными светом. Они облегали ее почти до колен, как мантия из мягкого живого шелка, окутывали сиянием весеннего дня, сиянием, которое трудно было выносить.

Что до глаз Катрин, то в семье еще не решили, какого они цвета. Когда она была спокойна, они казались темно-синими с бархатно-фиолетовым оттенком, словно весенние фиалки. Когда радовалась — сияли золотыми лучами, подобно пчелиным сотам на солнце. Но когда она впадала в один из ее редких, непредсказуемых, неистовых приступов гнева, зрачки делались мрачно-черными, и домашние знали, что надо ожидать худшего.

В других отношениях она была обычной девочкой, как и все ее сверстницы, ребенком, который так быстро растет. У нее были худые руки, мальчишеские коленки, угловатые и все время покрытые царапинами и ссадинами. Движения, как у молодого олененка, который еще не знает, что делать со своими ногами, не отличались грациозностью. Ее смуглое, слегка заостренное личико с коротким носиком и большим ртом немного напоминало кошачье. Слегка золотистая, с крапинками веснушек кожа отличалась чистотой, что придавало Катрин особый шарм, к которому Ландри был далеко не безразличен, хотя скорее бы умер, чем признал это. С каждым днем ее прихоти и капризы становились все сумасброднее. Но эта ее идея далеко превосходила все прежние, даже самые нелепые.

— Почему его жизнь так много значит для тебя? — прошептал он подозрительно.

— Я не знаю, — мягко отозвалась Катрин. — Но чувствую, если он умрет, я буду очень несчастна и буду плакать… очень долго.

Она произнесла это тихим спокойным голосом, но с такой убежденностью, что Ландри отказался что-нибудь понять. Он знал, что сделает все, чтобы помочь ей. Горечь, как пилюлю, надо проглотить. Легко сказать: «Спаси пленника», тем не менее он уже задумался над тем, как воплотить в жизнь эти слова. Прежде всего это означало отбить пленника у лучников под самым носом толпы и фактически у Кабоша и Денизо, каждый из которых мог уложить его одним ударом. Даже если это и получится, что было совсем невероятно, то где они могут спрятать его в городе, когда за ним начнут гнаться, как собаки? Затем через заграждения, зубчатые стены, закрытые ворота его нужно вытащить из города. И все время они должны опасаться шпионов, предательства и обмана. Ландри считал, что это не под силу даже такому чрезвычайно изобретательному пятнадцатилетнему парню, как он.

— Они поведут его к Монфокону, — рассуждал он вслух. — Это довольно длинная дорога, но не настолько, чтобы у нас было много времени. Как ты думаешь освободить его прежде, чем он дойдет до виселицы? Вокруг столько народа, а нас только двое.

— Мы будем держаться близко к нему, — настаивала Катрин, — и найдем какой-нибудь способ.

— Хорошо, — вздохнул мальчик. — Но я на самом деле в последний раз беру тебя с собой. В следующий раз ты захочешь, чтобы я Бастилию взял голыми руками.

Когда Ландри и Катрин добрались до улицы Сен-Дени, то очень устали и тяжело дышали, но их радовало то, что они опять были рядом с Монсальви и его конвоирами. К счастью, последние часто задерживались по дороге из-за орущих и поющих толп горожан. Некоторые из них шли на помощь штурмующим Бастилию, в то время как другие направлялись к особняку д'Артуа — резиденции герцога Бургундского.

Конвой в очередной раз остановился, когда Ландри и Катрин догнали его. Капелюш, палач, сделал остановку, чтобы дать возможность проходившему мимо монаху-августину отпустить грехи осужденному и примирить его перед смертью с Богом. Скорее страх, чем благочестие, заставил монаха согласиться на это, но, когда процессия двинулась дальше, он зашагал рядом с пленником, перебирая четки и бормоча молитвы.

— Хорошо, что они идут туда пешком, — прошептал Ландри. — Если бы они решили везти его и посадили в повозку, у нас не было бы никакого шанса.

— Ты уже что-то придумал?

— Не уверен. Но уже темнеет, и, если я найду одну вещь, которая мне нужна, мы сможем провернуть это дело. Но мы еще не придумали, где спрятать его.

В этот момент к ним присоединилась толпа студентов и гулящих женщин, прибежавших, чтобы сопровождать процессию к виселице. Ландри замолчал, но предосторожность была излишней. И студенты, и проститутки, разграбив таверну, были вдрызг пьяны и, шатаясь от одной стороны улицы к другой, орали во всю глотку.

— Самое лучшее, что можно сделать, — прошептала Катрин, — это спрятать его в подвале нашего дома. Там есть небольшое окно, которое выходит на реку. Он не сможет оставаться там долго, но…

Предложение Катрин понравилось Ландри, так как воплотить остальное не представляло труда.

— Ночью я угоню лодку и подплыву к твоему дому. Все, что он должен сделать, — это спуститься по веревке в лодку и плыть, высадив меня где-нибудь по пути, вверх по реке вплоть до Корбейля, где граф Бернар д'Арманьяк расположился лагерем. Конечно, ему придется преодолеть цепи, натянутые поперек реки между Ла Турнелем и Волчьим островом, но это сейчас сделать нетрудно… нет луны. Во всяком случае мы сделаем все, что сможем, а остальное зависит от него самого и провидения. Если мы сможем сделать это, мы победим.

Девочка молча сжала его руку. Новая надежда заставила ее затрепетать от возбуждения. Быстро стемнело. Люди зажгли факелы; свет от них бросал дрожащий отблеск на ближайшие дома с их нависшими карнизами, позолоченными и разрисованными вывесками и маленькими окнами в свинцовых переплетах, скользил и бегло освещал разгоряченные лица толпы.

Гам стоял оглушающий и казался неуместным аккомпанементом для последних мгновений жизни человека, идущего к виселице. Ландри вдруг увидел то, что искал, и удовлетворенно усмехнулся.

— А вот и мы! — воскликнул он. — Я надеюсь, что со всей этой шумихой их здесь может быть несколько штук.

То, что доставило ему такое удовольствие, оказалось хорошей, толстой свиньей, которая как раз появилась из-за угла улицы Доминиканцев, выискивая сочные капустные листья. Такие вот две упитанные свиньи под присмотром монаха целый день бродили по улицам Парижа в поисках съедобных отбросов или роясь на помойках.

Как все монастырские свиньи, эта носила на шее синий эмалевый крест-эмблему обители Святого Антония. Свинья остановилась, чтобы дожевать капустный лист, у подножия большого резного столба Иесеева Древа, стоящего на углу одного из домов, Ландри подтолкнул Катрин.

— Вторая свинья где-то рядом. Иди дальше без меня. Я встречу тебя у Монастыря Божьих Дев. Приговоренные к смерти всегда останавливаются там, чтобы сестры могли преподать им утешение. Монахини ждут на ступенях храма: они предлагают им кубок вина, три куска хлеба и дают распятие для поцелуя. Стража в это время ослабляет внимание. Этим я и воспользуюсь. Ты должна быть готова бежать, как только я дам сигнал.

Говоря это; он все время следил за свиньей. Окончив есть, животное повернуло на улицу Доминиканцев, где, по-видимому, находилась вторая свинья и пасущий их монах. Катрин следила за Ландри, который начал охоту. Юноша и свинья скоро исчезли из виду в темноте улицы. Она снова осталась одна. Впервые за день она ощутила усталость. Возможно, это было связано с тем; что рядом не было Ландри. Ступни и каждый мускул ног болели. Но тут в свете факелов показалась золотоволосая голова Мишеля, и она почувствовала, что силы возвращаются к ней. Она поспешила за процессией и протиснулась в ее середину.

Пробираться сквозь толпу возбужденных, толкающихся, агрессивно настроенных людей, ни один из которых не уступал дорогу, было не только трудно, но и опасно — удары сыпались на нее со всех сторон, но чувство, которое толкало Катрин вперед, было сильнее этого. Ей удалось пробиться почти к самой охране. Она видела высокую фигуру пленника между двумя стражниками в нескольких шагах от себя. Он шел прямо с высоко поднятой головой, размеренным шагом, степенно и так гордо, что Катрин замерла в восхищении. Спотыкаясь и стараясь не отставать, она бормотала все молитвы, которые знала, сожалея, что не так искушена в этом, как ее сестра Лоиз, знавшая молитвы для любого случая жизни и для каждого святого на небесах.

Вскоре процессия достигла монастыря Божьих Дев. Сестры уже ожидали прихода осужденного. Они стояли, опустив глаза, на ступеньках церкви вокруг настоятельницы, которая держала в руках распятие, и походили на черно-белые изваяния. Одна из них держала хлеб на подносе, другая — кувшин и кубок. Конвой остановился, сердце Катрин замерло. Это был тот самый подходящий момент, но Ландри нигде не было видно.

Палач схватил конец веревки, которой были связаны руки Мишеля, и обмотал ее вокруг своего запястья, чтобы подтащить пленника к ступеням церкви. В этот момент; когда толпа расступилась, чтобы дать им пройти, дикий, страшный визг прорезал воздух. Две свиньи, пронзительно визжа, выскочили из ближайшей улицы и бросились на солдат с такой силой, что сбили с ног четверых из них. К хвостам несчастных животных были привязаны пучки горящей пакли, что и вызвало из визг и ярость. Несколько зажженных факелов упало в толпу, обжигая людей. Сумятицу усиливали свиньи, от боли и страдания бросившиеся на стражников. Некоторое время стоял такой переполох, что никто не заметил, как Ландри, появившийся вслед за свиньями, разрезал веревку, соединявшую Мишеля с палачом, и толкнул его в узкую темную улицу, расположенную напротив монастыря. Занятые осмотром своих ран и ушибов, никто, не заметил побега. Кое-кто из бравых солдат пытался поймать свиней. Катрин была единственной, кто по заслугам оценил блестящую операцию, которая делала честь Ландри, его отваге и находчивости. Она бросилась за ними в узкую улочку, спотыкаясь в темноте о камни и валяющийся мусор и скользя в грязи.

Она услышала приглушенный шепот Ландри:

— Это ты, Катрин? Скорее! Нам нельзя терять ни минуты!

— Бегу.

Темнота была настолько густой, что она не видела, а скорее угадывала два силуэта — один высокий, второй чуть пониже. Улица изгибалась и виляла, будто пыталась затеряться в лабиринте города. Призрачные пустые дома по обеим сторонам улицы казались дьявольскими духами, готовыми накинуться на нее из темноты. Нигде в этом лабиринте зловещих, пустынных улочек не было ни огонька. Все полусгнившие двери были закрыты, а окна с оторванными ставнями пусты. Сердце Катрин готово был разорваться от напряжения. Но издали все еще доносился шум толпы, и страх гнал беглецов, как на крыльях.

В темноте Катрин споткнулась о камень и со стоном упала, глотая слезы. Она поднялась с помощью Ландри, и они опять продолжали свой безумный бег.

Переулки и улочки расходились в разные стороны, перемежаясь с темными лестницами, нырявшими, казалось, в глубины земли. Им чудилось, что они попали в лабиринт, из которого нет выхода. Еле поспевая за Ландри, запыхавшаяся и испуганная Катрин поднялась на три марша лестницы и повернула в улицу, которая неожиданно окончилась чем-то вроде площади, окруженной со всех сторон ветхими бесформенными домами, готовыми вот-вот рассыпаться в прах. Все было пропитано неприятным запахом. На фоне неба провалы между остроконечными крышами походили на челюсть с выпавшими зубами. Стены из неотесанного камня, грубо обмазанные глиной, выступали как нарывы под тяжестью балок, набухших от воды. Упало несколько капель дождя.

— Дождь может нам только помочь, — сказал Ландри, останавливаясь и давая знак другим последовать его примеру.

Переводя дыхание, они прижались к стене. Их легкие от долгого бега готовы были разорваться.

Глубокая тишина, царившая в этом месте, поразила их. Катрин, охваченная страхом, прошептала:

— Я ничего не слышу. Вы думаете, они все еще гонятся за нами?

— Конечно, но сейчас темно, и они не найдут нас здесь. На некоторое время мы в безопасности.

— Почему? И где мы?

Глаза Катрин привыкли к темноте. Она уже различала очертания старых и ветхих строений вокруг. На противоположной стороне площади в железной будке под порывами ветра едва брезжил огонь. Темные облака, несущиеся по чернильно-черному небу, походили на балдахин, простертый над этим островом тишины среди бурлящего города. Ландри сделал широкий жест.

— Это, — сказал он, — Великий Двор Чудес, место, где творятся чудеса. Их несколько, больших и малых, в Париже. Например, один между воротами Святого Антония и особняком Турнелей. Но этот самый главный. Это частное владение Короля Нищих.

— Но здесь нет никого, — с беспокойством сказала Катрин.

— Еще слишком рано. Нищие не возвращаются в свои лачуги, пока остальные горожане не улягутся в постели… а то и позднее.

Объясняя это, Ландри развязывал путы Мишеля. Юноша стоял едва переводя дух, прислонившись к стене. Бежать, даже спасая свою жизнь, со связанными за спиной руками не так уж и легко. Он очень устал. Когда нож Ландри освободил его руки, он глубоко вздохнул и потер онемевшие запястья.

— Почему вы сделали это? — спросил он усталый голосом. — Зачем вы спасаете меня? Зачем ради меня рискуете жизнью? Неужели вы не понимаете, что вас за это могут повесить?

— О мессир, мы спасли вас, так как нам кажется, что вы слишком молоды, чтобы обручиться с виселицей. Я — Ландри Пигасс. Это — Катрин Легуа. Мы живем на мосту Менял, где наши отцы держат ювелирные лавки.

Мишель протянул руку и нежно дотронулся до головы девочки.

— Золотоволосая девочка! Я заметил тебя, еще когда они связывали меня. Я никогда не видел таких волос, как у тебя, дитя, — пробормотал он.

Его голос взволновал Катрин даже больше, чем прикосновение руки, когда он гладил шелковистые пряди ее волос. Она пылко воскликнула:

— Мы хотим спасти вас! Мы тайно вывезем вас из Парижа. Как сказал Ландри, мы живем на мосту, и вы можете спрятаться в маленьком подвале под домом отца. Там есть окно, и, когда, ближе к полуночи, Ландри приведет лодку, вам. Останется только спуститься в нее по веревке и плыть вверх по реке до лагеря монсеньора д'Арманьяка!

Чтобы завоевать доверие молодого человека и вселить в него надежду, Катрин выпалила свою речь на одном дыхании. Ее напугал безжизненный голос Мишеля, хотя она смутно и понимала, что черное крыло ангела смерти едва не задело его, и ощущение этого еще живо в нем. Да и само освобождение, на первый взгляд, казалось невероятным. В темноте блеснули зубы молодого дворянина, и она поняла, что тот улыбается.

— Смелый план и изобретательный! Но подумайте, какой опасности вы подвергаете ваши семьи, если он провалится?

— Если долго раздумывать, то вообще ничего не сделаешь, — проворчал Ландри. — Мы сделали, что хотели, и доведем наш план до конца.

— Мудрые слова! — произнес голос, который шел, казалось, с небес. — Но неплохо бы сначала убедиться, что все хорошо только тогда, когда на вашей стороне обстоятельства и судьба. Не бойтесь! Я вас не выдам!

Однако в лице, которое появилось в обрамленном фестонами паутины окне, ничего обнадеживающего не было.

Мерцающий свет сальной свечи освещал испещренное морщинами мрачное лицо, главным украшением которого был огромный нос с бородавкой и маленькие поблескивающие глазки под нависшими бровями. Длинные черные космы, торчащие из-под грязного колпака, завершали портрет и делали его похожим на одну из химер Нотр-Дама. Но ужасное впечатление смягчалось широкой от уха до уха улыбкой, которая обнажала ряд ослепительно белых хищных зубов. Ландри с удивлением воскликнул:

— Это ты, Барнаби? Уже вернулся?

— Как видишь, сын мой. Я сегодня не в голосе… легкая хрипота. Поэтому и остался дома. Подожди минуту, я сейчас спущусь.

Свеча, которой он дружелюбно размахивал, после этих слов исчезла из виду, и раздался скрип, как будто отодвигали ржавые засовы.

— Ты знаешь его? — в изумлении спросила Катрин.

— Конечно, как и ты. Это Барнаби-Ракушечник. Это он носит старую накидку, всю расшитую ракушками, и просит милостыню у входа в церковь Сен-Оппортьюн. Он выдает себя за паломника из Сантьяго-де-Компостелы, и иногда ему удается продать мощи.

Катрин поняла, о ком он говорит. Она видела этого человека. Он всегда улыбался ей, когда она и Лоиз ходили к вечерне или всенощной, а также когда носили еду Агнессе — Отшельнице, с которой Ракушечник часто днем проводил время.

Тем временем Барнаби, выйдя из дома, запер дверь так тщательно, как сделал бы это добропорядочный гражданин. Он оказался таким высоким и тонким, что рядом с ними должен был немного сутулиться. Его длинные ноги и тонкие руки были прикрыты сильно поношенным плащом из плотной шерстяной ткани, на котором было нашито около двадцати ракушек. Кончив возиться с замком, он пожелал Ландри и Катрин доброго вечера и, поднеся свечу к лицу Мишеля, некоторое время задумчиво разглядывал его.

— В таком виде вы не уйдете далеко отсюда, молодой человек, — сухо заключил он, — черт, серебряные листья и цвета дофина! Один шаг за пределы Королевства Нищих, и они тут же схватят вас! Прекрасно — избежать виселицы, а затем принести извинения палачу Капелюшу. Судите сами, не зря ли вы тратите время? План этих малюток довольно хорош, если его осуществить, но ставлю десять к одному, что любой сержант задержит вас между этим местом и мостом Менял.

Длинными, гибкими, тонкими пальцами Барнаби пренебрежительно поднял полу модного пурпурного с серебром камзола.

— Я сниму его, — сказал Мишель и начал раздеваться. Но Барнаби пожал плечами.

— Вы лучше бы заодно сняли и голову. Они за пятнадцать шагов учуят дворянина. Должен признаться, я все думаю, не спятили ли немного эти двое, что ввязались в такое дело.

— Спятили или нет, — крикнула Катрин со слезами, — но мы спасем его!

— В любом случае, — сказал сердито Ландри, — эти разговоры не приведут нас никуда. Мы должны добраться до дома. Сейчас темно. Ты должен нам помочь выбраться отсюда, Барнаби!

Ландри ясно представлял, какая сильная взбучка ожидает их обоих, его и Катрин, по возвращении домой. Кроме того, им предстояло придумать способ провести Мишеля в подвал Легуа. Вместо ответа Барнаби развернул узел, который держал под мышкой. Это был такой же, как у него, серый плащ, но немного почище. Он накинул его на плечи Мишеля.

— Это мой лучший выходной плащ. Я одалживаю его вам, — хихикнул он. — Я очень удивлюсь, если они узнают вас в нем. А что касается сапог, то они так грязны, что их цвет незаметен.

С явным отвращением молодой человек просунул руки в рукава плаща. И, позвякивая ракушками, надвинул капюшон на глаза.

— Великолепный пилигрим из Сантьяго! — сказал Барнаби и добавил изменившимся голосом:

— Нам нужно скорей уходить. Держитесь ближе ко мне. Я буду вам светить.

Взяв ручку Катрин в свою большую лапу, он пошел череэ грязную площадь. То здесь, то там замерцал свет — признак того, что жизнь возвращается в эту зловещую округу. Темные тени скользили вдоль мокрых стен. Широко шагая, Барнаби свернул в улицу на вид абсолютно такую же, как и остальные. Все переулки и улицы в Королевстве Нищих выглядели одинаково. Возможно, это было сделано специально для того, чтобы любой преследователь сбился со следа. Иногда их путь проходил по мокрым туннелям или через зловонные открытые канавы. Неясные, темные фигуры, выглядевшие фантастическими в тусклом свете, все чаще проскальзывали мимо. Иногда Барнаби обменивался с одной из них несколькими неразборчивыми словами, вероятно, паролем, который был выбран на сегодняшнюю ночь. Наступал час, когда мнимые калеки и пилигримы вместе с настоящими нищими и ворами возвращались в свои убогие обители. Обвалившаяся стена крепости Филиппа-Августа, все еще увенчанная кое-где полу развалившимися сторожевыми башнями, возникла на ночном небе. Барнаби остановился.

— Мы подошли к границе Королевства, — прошептал он, — нам следует быть начеку. Можете идти быстрее?

Ландри и Мишель кивнули в ответ. Но Катрин чувствовала себя совсем обессиленной. Ее веки закрывались, а все члены казались налитыми свинцом. Рука дрожала в ладонях Барнаби.

— Она устала, — сказал Мишель с жалостью. — Я понесу ее. Она не тяжелая. Он взял ее на руки:

— Обними меня за шею и крепко держись, сказал он, улыбаясь.

Со вздохом удовольствия Катрин обвила руками его шею и уронила голову на плечо. Усталость уступила место глубокому покою. Сладкая истома охватила ее. Она видела профиль Мишеля близко, совсем близко и чувствовала теплый душистый запах его кожи, привлекательный запах молодого мужчины, часто пользующегося водой и мылом. Даже нечистоты и грязь на его плаще не могли перебить его. Катрин не знала никого, от кого бы так приятно пахло. Кабош пропах кровью и потом, Кошон — едкой пылью, толстая Ма-рион — служанка Легуа — дымом и кухней, а запах Лоиз напоминал ей холодный воск и святую воду. Никто, даже отец и мать, не пах так чудесно, как Мишель. Но ведь он пришел из другого, недоступного мира. Все там было гладко, легко и приятно. Она иногда думала о том, на что похож тот мир, когда видела придворных дам, блистающих бесценными шелками и драгоценностями, проплывающих по улицам в занавешенных шелком носилках.

Легкие ноги мужчин быстро несли их по улицам и площадям города. Никто не обращал на них внимания. Город был еще в состоянии эйфории. Бастилия, удачная атака на дворец Сен — Поль, арест советников дофина — все это привело граждан Парижа в состояние радости и восторга, что вылилось в бурные шествия, песнопения и танцы вокруг фонтанов и на углах улиц. В связи с этим было неудивительно, что никто не обратил внимания на эту группу, спешащую и возбужденную не более других. Но все изменилось, когда они, минуя Гран-Шатле, оказались у моста Менял. Факелы горели вдоль стены около рва с водой, и при их мерцающем свете можно было видеть силуэты двух вооруженных людей, стоящих, на посту в конце моста. Один из них приготовился протянуть массивную цепь поперек моста, отгораживая Ситэ от остального города. Беглецам и в голову не приходило, что ночью мост охраняется. Эти двое не носили форму префекта, а это означало, что они на стороне мятежников.

Мишель опустил Катрин на землю и вопросительно посмотрел на своих спутников. Барнаби скривил лицо.

— Боюсь, что больше ничем не смогу вам помочь, мои юные друзья. Было бы слишком опасно для меня встречаться с такими типами, как эти. Мне лучше повернуть назад. Вы обойдетесь без меня. А вы берегите мой плащ! — прибавил он, насмешливо посмотрев на Мишеля.

Все четверо перешли ров Шатле и стояли в тени колонн церкви Сен-Лефруа, которая находилась у правого угла дома на мосту. Хмурое небо то там, то здесь, где бушевал огонь, раздуваемый сильным ветром, окрашивалось в красный цвет. Темные облака собирались в тучи, тяжелые, как свинец. Начинался дождь. Барнаби встряхнулся, — как тощая дворняга.

— Похоже, что на этот раз нам придется добираться вплавь. Я возвращаюсь. Доброго вам вечера, мои добрые друзья, счастливо!

Прежде чем кто-либо успел сказать слово, он исчез в темноте, как безмолвный и бесшумный призрак. Они даже не поняли, по какой дороге он ушел.

Катрин, ожидая решения старших, бессильно опустилась на холодный камень. Мишель заговорил первым:

— Вы уже достаточно рисковали ради меня. Идите домой. Сейчас, когда мы дошли до Сены, я постараюсь пойти вниз, к воде, и украсть лодку. Я буду осторожен, не беспокойтесь…

Но Ландри оборвал его:

— Нет, это вам не удастся. С одной стороны, еще слишком рано, с другой — вы не знаете, где можно без риска стащить лодку.

— Ты, кажется, знаешь все, — улыбнулся Мишель.

— Конечно, я знаю реку и ее берега как свои пять пальцев. Я часто разгуливал по этим местам. Вам не удастся дойти даже до кромки берега, вокруг еще слишком много народа.

И как бы в подтверждение его слов раздался крик и шум со стороны Шатле, и группа мужчин побежала туда по берегу реки с горящими факелами.

Через секунду в ночном воздухе раздался громкий голос, перекрывающий шум и гвалт, и наступила тревожная тишина.

— Слышишь, — сказала Катрин, — Кабош говорит с народом! Если он пойдет здесь и увидит нас, мы пропали!

Мишель де Монсальви колебался. Но другого выхода не было. Люди толпились вдоль берега напротив замка. Хотя Мишель не мог разобрать всех слов, доносившихся из темноты, он явно уловил исходящую от них угрозу, и теперь мост, охраняемый только двумя стражниками, казался не таким опасным.

Лишь отдельные огоньки светились в домах на мосту: обыватели либо вышли на улицу, увеличивая толпу, либо забрались от страха в постели.

Ландри взял юношу за руку.

— Идем, больше нельзя терять времени. Мы должны рискнуть — это наш единственный шанс. Но не разговаривай со мной. Я знаю, как надо обращаться с этими солдатами. Запомни: ни слова! Они смогут узнать тебя за милю, если ты заговоришь.

С сожалением взглянув на реку, Мишель согласился. Они перекрестились. Мишель взял Катрин за руку, надвинул капюшон на лицо и пошел за Ландри, который смело направился к стражникам.

— Я буду горячо молиться нашей покровительнице, когда Ландри станет разговаривать с ними, — прошептала Катрин. — Я знаю, она услышит меня.

В ней что-то произошло. Сейчас, когда они находились в опасности, она понимала, что не может думать ни о чем, кроме спасения Мишеля.

Когда они подошли к цепи, натянутой поперек моста, небеса разверзлись и струи дождя хлынули вниз. Сразу же пыль под ногами превратилась в хлюпающую грязь. Стражники побежали в укрытие под портик ближайшего дома.

— Эй, вы! — заорал Ландри. — Мы хотим пройти. Один из них с подозрением подошел к ним, рассерженный от того, что пришлось снова выходить на дождь.

Он тащил за собой свое оружие.

— Кто вы? Чего хотите?

— Мы хотим перейти мост, мы здесь живем. Я — Ландри Пигасс, а это моя подружка, дочь мэтра Легуа, золотых дел мастера. Поторопитесь! Мы вымокли, нас накажут, если мы придем домой поздно!

— А это кто? Кто он? — спросил стражник, указывая на Мишеля, который стоял, не двигаясь, спрятав руки в широкие рукава и скромно опустив голову под капюшоном. Ландри не смутился. Не колеблясь ни минуты, он ответил:

— Это мой кузен, Перрнне Пигасс. Он только что вернулся из Галисии в Испании, где просил святого Якова отпустить грехи. Он идет ко мне.

— А почему он не может сказать это сам? Он что, немой?

— Вроде бы. Видишь ли, он дал обет; проезжая через Наварру, он попал в руки бандитов и поклялся, что если вернется домой живым, то целый год не произнесет ни слова.

Такой обет был вполне обычен, и солдат на это ничего не ответил. Кроме того, ему надоело болтать под проливным дождем, который с каждой минутой все усиливался. Он поднял тяжелую цепь.

— Хорошо, проходите.

Несмотря на струи дождя, стекающие по шее, Ландри и Катрин готовы были плясать от радости, когда почувствовали под ногами грубый, но родной настил моста. Они подвели Мишеля к дому Легуа.

В кухне, которая была также общей комнатой и вела в мастерскую Гоше Легуа, Лоиз возилась у очага, помешивая вкусно пахнущее тушеное мясо в подвешенном над огнем чугунном котле. Капельки пота блестели у нее на лбу возле волос. Она повернулась и уставилась на Катрин, как будто та была привидением. Насквозь мокрая, в разорванном платье, заляпанная грязью, Катрин выглядела так, словно ее протащили через сточную канаву. Она обрадовалась, увидев сестру одну, и мило ей улыбнулась, как будто ее внезапное появление было самым обычным делом.

— Где мама и папа? Ты одна?

— Может, ты соизволишь сказать, откуда ты в таком виде? — спросила Лоиз, оправившись от изумления. — Я искала тебя несколько часов.

Катрин не знала, что соврать, чтобы избежать наказания, которое, безусловно, ожидало ее. Кроме того, ей нужно было продолжать разговор, чтобы заглушить скрип люка, когда Ландри проведет Мишеля в подвал. Она решила сама задавать вопросы громким голосом.

— Кто искал меня? Мама или папа?

— Никто из них. Марион. Я послала ее узнать, не видел ли тебя кто. Папа все еще в ратуше и не вернется сегодня. Мама ушла посидеть с госпожой Пигасс, которая плохо себя чувствует. Марион, чтобы не волновать ее, сказала, что ты ушла проведать крестного отца.

Увидев, что обстановка дома лучше, чем она ожидала, Катрин облегченно вздохнула. Она подошла к огню и протянула к нему руки. Она еще дрожала в мокром платье. Лоиз засуетилась.

— Перестань трястись! Сними платье. Только посмотри, в каком ты виде! Платье разорвано, а выглядишь ты так, будто облазила половину канав в городе.

— Я действительно угодила в одну из них. И проливной дождь промочил меня до костей. Да и что произошло? Будто я не могу выйти погулять и посмотреть, что делается вокруг…

Почему-то Катрин вдруг разразилась смехом. Зная добрую душу Лоиз, она не боялась, что та расскажет о ее похождениях. А этот смех был разрядкой для ее натянутых нервов. Она чувствовала себя так, будто годами не смеялась. Она видела сегодня так много ужасного…

Она стала расстегивать платье, потому что Лоиз, все еще ворча, открыла сундук, стоявший рядом с очагом, достала чистую сорочку, зеленое льняное платье и подала все это сестре.

— Ты знаешь, что я никому не скажу, как ты заставила меня поволноваться, чтобы тебе не попало, но не смей так больше поступать. Я так боялась за тебя? Сегодня в городе происходят жуткие вещи.

Душевная боль девушка была неподдельной. Катрин вдруг почувствовала стыд. В этот вечер Лоиз была бледнее, чем обычно, и вокруг ее синих глаз появились большие темные круги. Скорбная морщинка залегла в уголке рта. Она, должно быть, мучилась целый день, вспоминая слова Кабо-ша, произнесенные на ее счет прошлой ночью. Катрин порывисто обняла ее за шею и поцеловала.

— Прости меня? Я больше не буду…

Лоиз, прощая ее, улыбнулась, взяла толстый платок и накинула на плечи.

— Я хочу пойти и узнать, как чувствует себя госпожа Пигасс. До этого ей было нехорошо. Кстати, я скажу маме, что ты вернулась… от крестного отца! Поешь что-нибудь и ложись в постель.

Катрин хотелось бы, чтобы Лоиз задержалась чуть подольше, но ее чуткие уши не уловили ни одного подозрительного звука в мастерской. У Ландри было более чем достаточно времени, чтобы спрятать Мишеля в подвал, закрыть дверь люка и вернуться домой. Теперь осталось только Лоиз уйти, и она будет наедине с Мишелем.

Как только та ушла, Катрин подбежала к шкафу, в котором хранился хлеб, и отрезала большой ломоть. Она наполнила миску горячим рагу из баранины, приправленной шафраном. Затем разыскала горшочек с медом и наполнила кувшин свежей водой. Она должна была использовать это неожиданное одиночество, чтобы накормить Мишеля. Ночью ему нужны будут силы.

От мысли, что он так близко, всего в нескольких футах от нее, Катрин испытывала неописуемое счастье. Казалось, что дом стал духом-хранителем, под широкими крыльями которого они с Мишелем нашли убежище и приют. Ничего плохого не могло произойти с ним, пока он будет оставаться под защитой святой дарохранительницы.

Она остановилась перед висевшим на кухонной стене зеркалом и внимательно посмотрела на свое отражение. Сегодня впервые в жизни она хотела бы выглядеть по-настоящему хорошенькой, такой, как девушки, которым свистели студенты, а потом шли следом за ними. Со вздохом Катрин пригладила свой почти плоский корсаж. Ее шансы очаровать Мишеля казались ей весьма низкими. Она взяла собранную еду и вошла в мастерскую.

В мастерской Гоше было тихо и пусто. Табуреты и столы вытянулись вдоль одной из стен, инструменты аккуратно висели на гвоздиках. Большие, обитые железом шкафы, которые днем были открыты, чтобы покупатели могли видеть золотые и серебряные изделия, теперь были закрыты и заперты на замок. Единственной не убранной вещью оказались маленькие весы, которые Гоше использовал для взвешивания драгоценных камней. Крепкие дубовые ставни были на месте, но дверь, через которую скоро должна была войти Лоиз, была слегка приоткрыта.

Дверь в подвал с тяжелым железным кольцом была опущена. Катрин зажгла от огонька свечу, положила еду на большое блюдо и не без труда подняла люк. Стараясь не оступиться на лестнице, она стала спускаться.

Сначала она не разглядела Мишеля, так как маленькая комнатка, высеченная в опоре моста, была заполнена различными вещами до самого потолка. Здесь семья Легуа хранила дрова, запасы воды и овощей, пресс для засолки, в котором могла поместиться целая свинья, домашние инструменты и лестницы. Комната была длинной, узкой и низкой, свет проникал сквозь маленькое окно, через которое едва мог пролезть худенький паренек.

— Это я, Катрин, — прошептала она, чтобы не испугать его. В дальнем углу что-то зашевелилось.

— Я здесь, за дровами.

В этот миг пламя вспыхнуло, и она увидела, что он сидел, прислонившись к поленнице, подстелив под себя плащ пилигрима. Серебряная вышивка на его камзоле мягко поблескивала в полутьме, и там, где на нее падал свет свечи, отливала золотом. Он попытался встать, но Катрин знаком остановила его. Она встала перед ним на колени и поставила на пол тяжелое блюдо с аппетитньци содержимым.

— Вы, должно быть, голодны, — мягко произнесла она, — а сегодня вам понадобится много сил. Я воспользовалась тем, что сестра ушла, и принесла вам еду. Сейчас дом пуст. Отец ушел в «Дом с колоннами»— ратушу. Мама в доме Ландри, так как у матери Ландри начались роды, и только Небу известно, куда запропастилась Марион, служанка. Если все пойдет так же, вы сможете сегодня выбраться из Парижа без всяких затруднений. Ландри вернется в полночь. Сейчас десять часов.

— Вкусно пахнет, — сказал он с улыбкой, от которой Катрин растаяла. — Я действительно сильно проголодался.

Он набросился на рагу, продолжая говорить с набитым ртом.

— Я все еще не могу поверить, что мне так повезло, Катрин. Когда они сегодня вечером вели меня на виселицу, я был уверен, что мой последний час настал, и смирился с этим. Я уже попрощался со всем, что любил. А затем, откуда ни возьмись, появилась ты и вернула мне жизнь! Это странное ощущение!

В этот момент он выглядел отрешенным. Усталость и тревога заострили его черты. В неверном свете свечи его золотые волосы сияющим ореолом обрамляли красивое лицо. Он с усилием улыбнулся. Но Катрин увидела отчаяние в его глазах и испугалась.

— Но… разве ты не рад спасению?

Юноша взглянул на нее и заметил на ее лице печаль. Она стояла такая хрупкая, окутанная пышными волосами, которые теперь высохли и снова обрели привычный блеск. В зеленом платье она удивительно походила на маленькую лесную нимфу. А огромные глаза с их прозрачной глубиной были как у молодых ланей, на которых он охотился в детстве.

— Воистину, я был бы неблагодарным, если б не радовался этому, — мягко произнес он.

— Что ж, тогда… Съешьте немного меда. А потом скажите, о чем вы подумали. Ваши глаза были такими грустными.

— Я думал о своих краях. О них же думал по пути к Монфокону2. Я понял, что больше никогда их не увижу, и это огорчало меня больше всего.

— Но вы снова их увидите… Теперь, когда вы свободны. Мишель улыбнулся, взял ломоть хлеба, обмакнул его в мед и начал жевать с отсутствующим взором.

— Я знаю. Тем не менее это чувство сильнее меня… Что-то подсказывает мне, что я никогда не вернусь в Монсальви.

— Вы не должны так думать! — строго сказала Катрин. Ей захотелось как можно больше узнать об этом молодом человеке, который приворожил ее. Она придвинулась поближе к нему и стала смотреть, как он жадно пьет воду из кувшина.

— Как выглядят края, откуда вы родом? Вы мне расскажете?

— Конечно.

Мишель на мгновение закрыл глаза, возможно, чтобы лучше представить детские годы. Он так живо и с таким чувством воскресил все это в своем воображении во время долгого пути к виселице, что теперь, на темном фоне опущенных век, вспомнить все это было легко.

Он описал Катрин высокое ветреное плато, где он родился. Это был край гранитных скал, прорезанный небольшими долинами, обрамленными зелеными каштанами. Повсюду в Оверни земля была усеяна кратерами потухших вулканов, и высоко забравшиеся дома деревушки Монсальви, которые кольцом окружали аббатство, были сложены из вулканического камня, точно так же как и сам фамильный замок и его маленькая часовня Святого Источника, построенная на склоне горной вершины.

Описания-были так образны, хотя и просты, что Катрин словно видела ячменные поля, сиреневые сумерки неба, когда горные пики незаметно тают и становятся похожими на шеренгу синих призраков, кристально чистые воды родников, струящихся между гладких камней и темнеющие при впадении в большие озера, окруженные, словно карбункулами, поросшими мохом валунами. Казалось, она слышит, как полуденный ветер поет среди утесов и как зимние штормы стонут вокруг башен замка. Мишель рассказывал о стадах овец, которые пасутся на лугах, о лесах, полных волков и кабанов, о бурных потоках, где играют и прыгают розовые и серебристые лососи. Катрин слушала с открытым ртом рассказ юноши, забыв обо всем.

— А ваши родители? — спросила она, когда Мишель умолк. — Они живы?

— Мой отец умер десять лет назад, и я его едва помню. Он был старым воякой, довольно мрачным и неприступным. Всю свою молодость он провел в рядах армии Великого коннетабля Франции, досаждая британцам. После битвы при Шатонеф-де-Рандон, где Бертран дю Геклен нашел свою смерть, он повесил меч на стену и заявил, что отныне никто не будет отдавать ему приказы. Моя мать занималась хозяйством и вырастила из меня мужчину. Она отправила меня в дом монсеньера де Берри, владетеля Оверни, и я отслужил у него год прежде чем перейти к принцу Людовику Гиэньскому. Моя мать управляет поместьем ничуть не хуже мужчин и воспитывает моего младшего брата.

Эти проходящие перед глазами картины были настолько возвышенными, так отличались от ее жизни, что заставляли почувствовать уважение, хотя и вызывали грусть.

— У вас есть брат?

— Да. Он на два года младше меня, и ему не терпится показать, как он ловок в обращении с оружием на турнирах! Безусловно, — сказал Мишель с улыбкой, — он станет великолепным воином. Достаточно увидеть, как он вскакивает на крестьянских тяжеловозов и ведет в атаку деревенских мужланов. Он силен, как турок, и думает только о почетных ранах и контузиях. Я очень люблю Арно. Он скоро начнет военную карьеру, и тогда моя мать останется совсем одна. Это печально, но она жаловаться не станет. Она слишком добра и горда для этого.

Когда Мишель говорил о своей семье, его лицо так светилось, что Катрин не могла удержаться и спросила:

— Он так же красив, как и вы?

Мишель засмеялся и погладил ее по голове.

— Гораздо красивее! Тут и сравнивать нечего. К тому же под его свирепыми манерами скрыто любящее сердце. Он горд, великодушен и пылок. Я думаю, он очень меня любит.

Катрин, не смея пошевелиться, затрепетала под его ласковой рукой. Внезапно Мишель наклонился и дотронулся губами до ее лба.

— К сожалению, — сказал он, — у меня нет маленькой сестры, которую я смог бы любить.

— Если бы она у вас была, она бы вас обожала! — горячо произнесла Катрин и в ужасе замолчала: над их головами послышались шаги. Она потеряла счет времени, и, должно быть, вернулась Лоиз. Мишель тоже уловил эти звуки и, прислушиваясь, поднял голову. Катрин, чтобы как-то оправдать посещение подвала, поспешно схватила несколько поленьев и начала подниматься по лестнице, приложив палец к губам, давая понять Мишелю, чтобы тот сохранял тишину. Когда крышка закрылась, он снова оказался в полной темноте. Катрин с покачивающейся на охапке дров свечой вышла на кухню. Но она увидела не Лоиз, а Марион. Та посмотрела на нее со смешанным чувством удивления и злости.

— Откуда ты взялась?

— Как видишь, из подвала. Я ходила туда за дровами. Толстая Марион представляла собой смехотворное зрелище. Ее испещренное красными прожилками лицо блестело, словно лакированное. Чепчик сбился набок. И ей явно было трудно произносить слова. Ее глаза бесцельно блуждали, будто ей трудно было сфокусировать взгляд. Однако это не помешало ей схватить Катрин за руку и хорошенько встряхнуть.

— Тебе повезло, маленькая дурочка, что родителей нет дома весь Божий день! А то бы ты, ручаюсь, сидела дома, а не шлялась по улицам с парнем.

Она наклонилась над Катрин достаточно низко, чтобы та почувствовала пропитанное вином дыхание. Нетерпеливым движением Катрин высвободилась, поставила свечу на табурет и подобрала пару уроненных поленьев.

— А как насчет тех, которые проводят целый день в таверне за выпивкой с другими сплетницами? Ты думаешь, это лучше? Может, мне и повезло, но и тебе, Марион, тоже. На твоем месте я пошла бы спать, пока моя мама не вернулась.

Марион знала, что не права. Она в душе была неплохой женщиной, но ей повезло родиться в винодельческом районе Бон, и она чересчур любила вино. Она не часто позволяла себе выпить, так как мать Катрин, Жакетт Легуа, молочная сестра Марион, строго следила за ней с тех пор, как привезла ее в Париж. Марион два или три раза напивалась, и Жакетт в конце концов пригрозила, что отправит ее обратно в Бургундию, если это еще повторится. Марион плакала, умоляла и клялась на статуе Святой Богоматери, что больше к вину не притронется. Это же опьянение, несомненно, было вызвано общей истерией, царившей в городе —

Сквозь винный туман Марион смутно поняла все и не стала возражать. Неразборчиво бормоча, она проковыляла к лестнице, и вскоре ступеньки заскрипели под тяжестью ее тела. Катрин услышала, как захлопнулась дверь чердака, и с облегчением вздохнула. Лоиз еще не вернулась, и Катрин с минуту колебалась, не: зная, чем же заняться. Она не хотела ни есть; ни спать. Больше всего ей хотелось одного — еще раз спуститься туда, вниз, к Мишелю. Когда она слушала его рассказы, стоя на коленях на пыльном полу, это были самые счастливые мгновения в ее жизни. А тот нежный поцелуй, который он ей подарил, все еще заставлял ее сердце учащенно биться. Катрин смутно чувствовала, что такие минуты бывают не часто. Разум подсказывал, что через несколько часов Мишель освободится и вернется в свой мир. Усталый беглец станет вновь молодым аристократом и отдалится от дочери скромного ремесленника. Славный товарищ этих тревожных минут снова станет далеким чужаком, который быстро забудет маленькую девочку, очарованную им. Пока еще Мишель принадлежал ей. Но скоро он уйдет…

Почувствовав себя совершенно одинокой, Катрин подбежала к двери на улицу и открыла верхнюю половинку. Дождь прекратился, оставив после себя блестящие лужи. По трубам бурно стекала вода с крыш. На мосту, который до этого был пуст, снова закипела жизнь. Цепь убрали, и двое стражников исчезли. Группы людей, многие из которых сильно покачивались, рука об руку проходили по мосту, распевая песни во все горло. Марион была явно не единственной, кто праздновал победу народа. Катрин услышала пение и крики со стороны таверны «Три молотка» на другой стороне моста. Вечерние колокола Нотр-Дам еще не отзвонили. Было не похоже на то, чтобы сегодня они заставили кого бы то ни было идти по домам. Эта ночь явно принадлежала празднованию.

Катрин с тревогой думала о том, что делает сейчас Ландри, и вспомнит ли он о веревке для Мишеля. Напротив, у Пигассов, за затянутыми промасленной бумагой окнами мелькали огни. Она перевела взгляд на нескольких солдат, которые, поддерживая друг друга, шатаясь, шли, занимая всю ширину моста, распевая:

О герцог Бургундский, Дай тебе Бог здоровья и силы!..

Катрин поспешно закрыла дверь и вернулась в мастерскую. Проходя мимо подвала, она задержалась. Ей нужно было бы проверить, не забыл ли Ландри принести веревку. Она подняла крышку и спустилась, позвав тихонечко:

— Мессир, это я, Катрин! Я хотела узнать, не забыл ли Ландри веревку.

Она услышала приглушенный шепот Мишеля:

— Не беспокойся, она у меня здесь есть. Ландри сказал, что вернется между полуночью и часом. Он трижды свистнет, чтобы дать знать, что он с лодкой ждет под мостом. Все идет нормально.

— Тогда попытайтесь немного поспать. Я тоже пойду в постель и спущусь, когда услышу свист. Моя комната выходит на реку.

Слабый скрип половиц наверху заставил ее поспешно закрыть крышку, сердце ее учащенно билось. Как раз в это время дворцовые часы пробили десять. Еще два часа ожидания. Катрин вернулась на кухню и присыпала огонь толстым слоем пепла. Потом она поставила на лестницу зажженную свечу для Лоиз и направилась к лестнице. Она едва ступила на нижнюю ступеньку, когда вошла Лоиз. Девушка была серьезна.

— Матери Ландри совсем плохо, — сказала она. — Ее покидают силы. Я хотела остаться, но мама отослала меня обратно, чтобы присматривать за тобой. Ты идешь спать?

— Да, но если ты хочешь поесть…

— Все в порядке. Я на самом деле не голодна. Идем спать. Ты, должно быть, устала, проведя ведь день в сточных канавах.

Сестры поднялись в их маленькую комнату и молча разделись. Лоиз произнесла сонное «спокойной ночи»и уснула, как только ее голова коснулась подушки. Катрин же легла с твердой решимостью не смыкать глаз. Оказалось, что это очень трудно. Как только она легла в постель, усталость, накопившаяся за весь этот незабываемый день, внезапно навалилась на нее. Тяжелые покрывала так сладко пахли листьями лавра. Желание выспаться, столь сильное у молодых, наливало веки свинцом. Но она не хотела сдаваться. Нужно было не спать, чтобы помочь Ландри, если что-нибудь случится.

Чтобы разогнать сон, она начала пересказывать себе истории. Она вспомнила все, что ей говорил Мишель. И еще был этот поцелуй! Она вздрогнула, вспомнив о нем. Равномерное дыхание Лоиз начинало действовать на нее усыпляюще. Она чуть было не заснула, когда неожиданный шум заставил ее вскочить: сна как не бывало.

Наверху тихонько скрипнула дверь, как будто ее открывали тайком. Над головой вдоль коридора осторожно прошаркали шаги, затем послышался скрип ступенек. Подняв голову, насторожившись, Катрин мысленно следовала за идущей, а это могла быть только Марион. Что бы она могла делать в такое время ночи?

Шаги приближались. Они затихли перед дверью их комнаты, а в щели появился свет свечи. Марион явно прислушивалась, чтобы удостовериться, что девушки крепко спят. Катрин приняла все предосторожности, чтобы половицы не заскрипели от ее движений. Через минуту снова послышались крадущиеся шаги Марион. Катрин не могла сдержать улыбку. После таких возлияний Марион, конечно же, нужна была свежая вода, чтобы прояснить голову от винных паров. Может быть, она и проголодалась. Она вернется к себе, как только найдет в кухне, что ей нужно.

Успокоившись, Катрин уже собралась снова лечь, как новый звук заставил ее насторожиться, а сердце забилось так неистово, что ей показалось, что оно вот-вот разорвется. Этот скрип нельзя было спутать ни с чем. Марион искала не воду. Должно быть, она спустилась, чтобы пополнить запасы вина из бочки в подвале.

Оцепенев от ужаса, девочка натянула рубашку, и убедившись, что Лоиз крепко спит, прокралась к лестнице. В спешке она не посмотрела под ноги и чуть не сломала себе шею, скорее скатившись, чем сойдя с лестницы. Крышка подвала была открыта, и из-под нее виднелся свет. Через секунду дом задрожал от ужасного вопля.

— Помогите! Помогите! — ревела Марион. Для Катрин ее голос звучал как труба, возвещавшая о конце света. — Арманьяк! Помогите!

Полумертвая от страха, Катрин соскользнула по лестнице и увидела толстуху Марион в нижней юбке, вцепившуюся в мундир Мишеля. Она визжала как одержимая. Мишель, с пепельным лицом, безуспешно пытался вырваться. Страх и выпивка сделали Марион вдвое сильнее, чем обычно. Катрин набросилась на нее, как дикая кошка, нанося удары и царапаясь. В конце концов та ослабила хватку.

— Уймись, старая дура! — сердито крикнула Катрин. — Уймись, ну же! Заставьте ее, мессир, замолчать! Ударьте ее! Она соберет всех соседей!

Марион продолжала кончать с удвоенной энергией. Резким рывком Мишель высвободился, и Катрин, повиснув на Марион, кивком головы указала на окно.

— Окно, быстро! Тебе придется прыгнуть в него! Это единственный шанс. Ты умеешь плавать?

Он уже почти достиг окна, когда Марион, не владея собой, злобно укусила, чтобы вырваться, Катрин за руку, и, продолжая визжать изо всех сил, схватила его за ногу. В ответ на ее вопли раздались тяжелые удары в ставни снаружи дома. Оглушенная болью, Катрин отлетела к поленнице, но тут же поднялась и стала соображать, чем помочь Мишелю. Он застрял в оконном проеме. Марион вцепилась в его ногу и он отбивался от нее другой. На полу блеснул топор, Катрин схватила его и кинулась на толстуху. Но, увы, как раз в этот момент дверь с треском рухнула, и толпа хлынула вниз по лестнице в подвал. Лица были красными и блестели в свете свечи. Катрин видела в них легион демонов, извергнутых адом. Один из мужчин выхватил топор из ее рук.

— Он из арманьяков! — хрипло крикнула Марион. Этого оказалось достаточно. В секунду Мишель, несмотря на отчаянное сопротивление, был схвачен. В это время Марион, у которой сквозь прорехи в рубашке проглядывали толстые бедра с синими, похожими на веревки, варикозными венами, со вздохом удовлетворения шлепнулась в угол. Она подползла к бочке вина и растянулась под краном, чтобы вволю напиться.

Пораженная, Катрин едва могла удержаться, чтобы не упасть в обморок, и прислонилась к поленнице. Подвал был полон народу, и каждый старался ударить Мишеля. И каждый удар мучительно отзывался в сердце девочки. В этой низкой, сводчатой каморке, дымной от масляных ламп, принесенных кем-то сюда, дерущаяся масса оборванных, залитых вином людей, осыпающих жестокими ударами своего пленника, представляла собой необычайно жестокую сцену. Вышитый серебром пурпурный камзол Мишеля был наполовину сорван с его плеч. Кто-то крикнул:

— Э, да это же тот смазливый парень, что удрал сегодня от нас по пути на Монфокон! Тот, кто плюнул в лицо герцогу…

Конец фразы потонул в диком крике:

— Убить его! Убить! Отдайте его нам!

Связанного Мишеля выволокли по лестнице на улицу, где его появление вызвало взрыв негодования. В пьяных голосах звучала ненависть и дикое возбуждение. Катрин слепо бросилась за ним. Она вскарабкалась по лестнице и хотела выскочить, но белая как мел Лоиз встала на ее пути. Дом был полон народу. Мастерская кишела людьми, которые рылись в шкафах и дрались друг с другом за ценные чаши и кувшины. Выскользнув из рук потрясенной Лоиз, которая вжалась в стену, Катрин бросилась на улицу.

Она увидела Мишеля, беспомощно отбивающегося от вопящих чудовищ. Толпа перекрыла путь к дому Легуа и к самому мосту. Огни вспыхивали во всех окнах, и на узкой улочке было светло как днем. Катрин с ужасом смотрела на перекошенные лица, на уродливые от ненависти рты, на взлетающие кулаки и мелькающее оружие, зловещие сверкающие лезвия. В центре всего этого безумия и насилия был пленник. Его ноги были связаны. Он опустил голову, чтобы защитить ее от жестоких ударов, которые сыпались на него. Кровь струилась из разбитых щек и губ. Страшные женщины, размахивая веретенами, пытались выколоть ему глаза.

Вырвавшись от Лоиз, которая все еще пыталась удержать ее в своих объятиях, Катрин нырнула в самую гущу свалки. Она рисковала оказаться разорванной в клочья, но никакая сила не могла ее сейчас остановить.

Катрин пронзительно кричала, умоляла, царапалась и кусалась, пытаясь пробиться сквозь толпу к своему другу. Что-то горячее заструилось по ее щеке, затем она почувствовала боль. Это была кровь, но она не обращала на нее внимания. Хрупкая детская фигурка, брошенная диким зверям, она была как в аду.

— Мишель! — кричала она. — Мишель, подожди, я иду! Ей и на самом деле казалось, что она дюйм за дюймом движется к цели. Это была безнадежная неравная битва, битва перелетной птички со стаей стервятников. Но каким-то образом она продолжала идти, поддерживаемая чудом, отвагой и любовью. Если эти чудовища убьют Мишеля, им придется убить и ее, тогда они смогут вместе отправиться к Святой Деве и Господу Иисусу.

Внезапно Мишель согнулся под градом безжалостных ударов. Он сделал еще несколько шагов, шатаясь, но держась на ногах, благодаря своей удивительной воле к жизни. Потом, оглушенный и ослепленный струящейся по лицу кровью, упал на колени. Все его тело было единой кровоточащей раной. Катрин услышала, как он прошептал:

— Боже… смилуйся надо мной!

Грубые выкрики были единственным ответом. Он больше не мог сопротивляться и упал на землю. Конец приближался. Катрин чувствовала это по тому, как толпа возбужденно сомкнулась вокруг него словно для того, чтобы растоптать тело. Но тут внезапно раздался голос:

— Дорогу… Дорогу… Идет Кабош!

Катрин, уже закрыла кровоточащее лицо руками, чтобы не видеть ничего, но услышав это, она подняла голову. Это на самом деле был Кабош-Мясник, который, подобно большому кораблю в бурном море, рассекал толпу своими могучими плечами.

Она увидела своего кузена Легуа и позади него длинное бледное лицо Пьера Кошона. Чтобы пропустить Кабоша, толпа расступилась, открыв окровавленное лежащее тело, в котором трудно было узнать Мишеля. Через образовавшийся проход Катрин бросилась к нему, упала на колени и осторожно приподняла окровавленную светловолосую голову. Его лицо, превращенное в месиво, трудно было узнать: нос разбит, рот перекошен, один глаз выбит. Полумертвый, он слабо стонал.

— Итак, вы его нашли? откуда-то сверху прозвучал голос Кабоша. — Где он был?

— В подвале Гоше Легуа. Похоже, пользовался его гостеприимством. За это мы спалим его дом!

— И мост вместе с ним? — холодно произнес Кабош. — Я здесь принимаю решения.

Несмотря на потрясение, Катрин чувствовала, как по переломанному телу, которое она нежно обнимала, пробежала дрожь. Мишель с болью пробормотал:

— Я сам спрятался в их доме… они не знали… я был там…

— Это не правда! — крикнула Катрин. — Это я…

Мощная рука зажала ей рот, и она почувствовала, что ее отрывают от земли. Кабош одной рукой поднял ее и прижал к груди.

— Попридержи язык! — прошептал он. — Иначе будет трудно спасти хоть кого-нибудь из вас… если это вообще удастся.

Полузадушенная мясником, Катрин перестала кричать, но продолжала сквозь слезы, дождем льющиеся на его волосатую руку, умолять:

— Спасите его. Спасите, я прошу. Я буду за это вас так любить.

— Я не могу. Слишком поздно. Смерть теперь для него будет только милосердным освобождением…

Катрин с ужасом увидела, как он пнул окровавленное тело.

— Мы снова его нашли! Это главное! — крикнул он. — А теперь давайте его кончать. Иди сюда, Гийом Легуа, давай посмотрим, как ты орудуешь большим ножом теперь, когда ты богат и хорошо устроился! Прикончи ради меня эту падаль!

Кузен Гийом вышел вперед. Его лицо тоже было очень красным, и на его бархатном кафтане алели брызги крови. Несмотря на богатый наряд, он снова стал самим собой, опять превратился в мясника, с теми же инстинктами, как и у остальных. Это можно было видеть по тому, какое удовольствие доставляет ему вид крови, по улыбке на его влажных мясистых губах. У него в руках был тяжелый мясницкий нож, который уже хорошо поработал за этот день. Кабош почувствовал, как в его руках напряглось тело Катрин, и понял, что сейчас она закричит. Он зажал ей рот свободной рукой и шепотом приказал Гийому:

— Шевелись. Прикончи его побыстрей… ради ребенка.

Гийом кивнул и наклонился к Мишелю. Из милосердия Кабош быстро перенес руку со рта Катрин на глаза и плотно закрыл их. Она ничего не видела, но слышала все… смертельный хрип, а затем отвратительный булькающий звук. Толпа завопила от восторга. Вывернувшись, как угорь, Катрин выскользнула из рук Кабоша и упала на колени. От того, что она увидела, ее глаза в ужасе расширились, а руки зажали рот. Перед ней в темно-красной луже лежало тело Мишеля с отрезанной головой. Из шеи, почти достигая ее колен, еще лилась кровь. Рядом лучник в зеленом мундире герцога Бургундского спокойно насаживал голову на копье.

Казалось, жизнь медленно оставляла разбитое усталое тело Катрин. Она окаменела с ног до головы. И вдруг из ее горла вырвался крик. Это был тонкий, жуткий звук, который все поднимался и поднимался до невообразимой высоты, и кровь стыла у всех, кто его слышал.

— Заткни ей глотку! — крикнул Кабошу Легуа. — Воет, как собака, почуявшая труп.

Кабош наклонился и попытался поднять Катрин. Но она, словно парализованная, тай и оставалась скорченной, даже тогда, когда он взял ее на руки. Ее тело от ужаса свела судорога, глаза остановились, зубы стучали, и нечеловеческий вопль все еще рвался из ее горла. Трясущейся рукой Кабош пытался закрыть ей рот. Она смотрела на него невидящим тусклым взглядом. Внезапно крик перешел в хрип; так хрипят пойманные животные. Детское со страдальческим выражением личико стало серым, как камень. Тело в руках Кабоша конвульсивно содрогалось. Жестокая боль, как от тысячи ножей, пронзала его. Перед глазами стоял красный туман, а гул в ушах, казалось, расколет голову. Сильная боль в затылке заставила девочку снова закричать, но на этот раз значительно слабее. Вдруг она обмякла на руках у Кабоша. Катрин услышала, как кто-то позвал:

— Лоиз! Лоиз! — Но голос казался таким далеким, словно шел из глубины земли.

Потом была только черная, разверзшаяся дыра, в которую, как казалось Катрин, она падает камнем, устремляясь вниз.

Глава вторая. БАРНАБИ-РАКУШЕЧНИК

Прошло много дней, длинных дней, когда рассветы и сумерки, ночь и день слились для Катрин. Она находилась между жизнью и смертью, ее сжигала горячка, которая грозила унести ее из царства живых. Она не чувствовала боли, но дух, казалось, покинул тело, чтобы вступить в долгую и утомительную борьбу с призраками страха и отчаяния. Из глубины бездны, в которой она находилась, ей снова и снова виделись ужасные сцены смерти Мишеля и искаженные лица убийц, кружащиеся в фантастическом танце вокруг его тела. Изредка свет и покой разума, казалось, возвращался к ней, но тут же вновь возникали незнакомые и зачастую омерзительные лица, которые девочка изо всех сил старалась отогнать от себя.

Иногда ей казалось, что очень далеко в длинном темном туннеле, в конце которого светилась еле заметная искра света, кто-то плачет. Катрин брела по этому бесконечному туннелю в поисках этой искорки света, но чем дальше она, спотыкаясь, шла, тем длиннее становился туннель.

Однажды вечером туман рассеялся, вещи вокруг нее наконец-то стали на свои места и приняли четкие очертания. После долгого ожидания она вышла из тьмы бессознательности. Все, что окружало ее, было настолько странным, что поначалу она просто приняла это за продолжение своего кошмара. Она лежала в темной комнате с низким потолком, крышей которого была каменная арка, поддерживаемая грубыми колоннами. Единственный свет в комнате исходил от огня, который высоко взметался в грубо сложенном очаге. Покрытый копотью котелок, подвешенный на крюке над пламенем, кипел и издавал соблазнительный запах вареных овощей. Тощий оборванный человек сидел на трехногой табуретке у огня и помешивал содержимое котелка длинной ложкой. Этим человеком был Барнаби-Ракушечник.

Услышав вздох Катрин, он вскочил на ноги и перебежал через комнату, все еще держа ложку в руке. Он с беспокойством склонился над ней, но его взгляд потеплел, а две глубокие морщины по обе стороны рта раздвинулись в улыбке, когда он понял, что глаза ребенка не только широко открыты, но наконец-то и видят.

— Чувствуешь себя лучше, а? — прошептал он, опасаясь, что громкий голос может повредить девочке. Она улыбнулась ему в ответ и сказала:

— Где я? Где мама?

— Ты в моем доме. Твоя мать недалеко. Она скоро придет. А что до того, как ты сюда попала, то это довольно длинная и запутанная история, с которой можно подождать, пока ты совсем не поправишься. Сейчас важно отдохнуть я набраться сил. Через минутку суп будет готов.

Он вернулся к очагу и наклонился над котелком. На задымленной стене возникла причудливая тень, но Катрин больше не боялась. Она старалась понять, как она оказалась в этом подвале и почему Барнаби превратился в ее сиделку, но мысли еще беспорядочно путались в ее голове. Свернувшись калачиком, она закрыла глаза и вскоре крепко уснула.

Только Барнаби закончил снимать пену с супа, как наверху лестницы, которая вела к узкой маленькой двери, появилась женщина.

Она была молода и могла бы быть красивой, если бы ее кожа не была такой темной, а костюм столь странным;

Ее гибкое, стройное тело облегало некое подобие платья из грубого холста. Оно было стянуто куском шерстяной в красную и желтую полоску ткани, обернутым вокруг бедер. Что-то вроде шали на плечах защищало ее от холода, а темноволосую голову покрывало сооружение, похожее на тюрбан из скрученных полосок материи, один конец которой проходил у нее под подбородком. Две тяжелые, толщиной в детскую руку, темные, как ночь, косы свисали из-под тюрбана сзади.

Проснувшаяся Катрин с удивлением взирала на это странное создание. Лицо женщины было таким смуглым, что, когда она улыбалась, ее зубы сверкали ослепительной белизной. Катрин отметила тонкие черты лица и великолепные черные глаза. Барнаби вместе с ней подошел к постели Катрин.

— Это Черная Сара, — сказал он. — Она знает больше тайн, чем любая колдунья. Это она ухаживала за тобой, и весьма успешно! Что думаешь, Сара?

— Она поправилась, обрела душу, — сказала женщина. — Все, что ей теперь нужно, — это покой и хорошая еда.

Ее тонкие бронзового цвета руки прикоснулись к щекам, лбу и запястьям девочки, двигаясь быстро и легко, как летящие птицы. Сара села на пол возле кровати, обхватив колени руками, задумчиво глядя на Катрин. Между тем Барнаби натянул свой увешанный ракушками плащ и подобрал посох.

— Побудь здесь немного, — сказал он женщине. — Сейчас время мессы в Сен-Оппортьюне, и я не хочу ее пропустить. Там на службе собираются все жестянщики округи, а они наверняка будут щедро подавать милостыню.

Барнаби ушел, предложив Саре отведать супа и накормить больную.

На следующий день, после глубокого спокойного сна, Катрин услышала от своей матери историю о том, что случилось на мосту Менял после смерти Мишеля. Страх, что огонь распространится дальше, помешал толпе поджечь дом Легуа. Вместо этого они полностью разграбили его. Узнав об этом, Гоше Легуа срочно вернулся из ратуши. Его уговоры и упреки еще больше подзадорили толпу, которая после ухода Кабеша вышла из подчинения и бесчинствовала еще сильнее. Недовольство, вызванное холодным отношением Гоше к гильдии мясников, обернулось местью. Несмотря на слезы и мольбы его жены, к которым присоединились Ландри и его отец, они повесили Гоше Легуа на его собственной вывеске, а затем бросили тело в реку. Тогда Жакетт вместе с потерявшей сознание Катрин, которую нашел и спас Ландри, укрылись в доме Пигассов. Но и тут разъяренная толпа стала угрожать Жакетт и ее дочерям, и тогда с помощью Барнаби, за которым, к счастью, сбегал Ландри, они снова бежали. Сначала вдоль реки, а затем узкими улочками бедная женщина со своим странным спутником добрались до безопасного дома Барнаби у Великого Двора Чудес. С тех пор она там и осталась, ухаживая за дочерью и пытаясь оправиться от пережитого ею ужасного испытания. Убийство Гоше было жестоким ударом, но критическое состояние Катрин не оставляло ей времени для горя. Ее ребенок был в опасности. К этому вскоре прибавилась новая беда: исчезла Лоиз.

Как потом вспоминали очевидцы, в последний раз ее видели, когда Катрин потеряла сознание, как раз в разгар приступа, и Лоиз держала ее на руках. Затем бросившаяся вперед толпа разлучила их. Ландри подвернулся как раз вовремя, чтобы спасти подругу. Но Лоиз затерялась в разъяренной толпе, которая набросилась на вывеску святой дарохранительницы и разнесла ее на куски. После этого никто не знал, что произошло с Лоиз.

— Она могла упасть в реку, — сказала Жакетт, вытирая глаза, которые вечно казались распухшими от слез, — но тогда Сена вынесла бы ее тело. Барнаби каждый день ходит в морг Гран-Шатле, но не видел ее там. Он уверен, что она жива, и продолжает искать ее. Все, что мы можем сделать, это ждать и молиться…

— Что же будем делать? — спросила Катрин. — Останемся с Барнаби?

— Нет. Как только найдем Лоиз, мы покинем Париж и отправимся в Дижон. Ты же знаешь, что твой дядя Матье торгует там тканями. Вряд ли он откажется приютить своих единственных оставшихся в живых родственников.

Разговор о доме брата, казалось, успокаивал несчастную женщину. Дом принадлежал ее родителям, и она провела там свое детство. Здесь много лет назад она вышла замуж за Гоше Легуа. Это была спокойная гавань, куда ей казалось естественным вернуться в поисках приюта и утешения. Несмотря на благодарность Ракушечнику за великодушие, с которым он ей помог, добрая женщина не могла смотреть без подозрения и отвращения на страшный мир нищих, в который ее так внезапно занесло.

Сара продолжала ухаживать за Катрин. Лечение включало охлаждающие напитки и странное лекарство, которое она считала панацеей и заставляла девочку принимать для восстановления сил. Она упрямо не желала рассказывать, как и из чего оно приготовлено, хотя и объяснила, что вербеновая настойка, которую она также заставляла Катрин постоянно пить, является лучшим лекарством от всех болезней.

Постепенно Катрин и даже Жакетт привыкли к присутствию темнокожей женщины. Барнаби рассказал им ее историю. Сара родилась в одном из цыганских племен, которое жило на острове Кипр. Когда она была еще маленькой, ее схватили турки и продали на рынке в Кандии венецианскому купцу, который увез ее с собой. Сара прожила в Венеции десять лет, там-то она и научилась траволечению. Потом хозяин умер, и ее купил ломбардский ростовщик, который как раз в это время приобрел дом в Париже. Он был жестоким, злобным человеком и постоянно издевался над Сарой. Наконец одной зимней ночью она убежала, и ее подобрал в церкви, где она, дрожащая от холода и голода, нашла пристанище, Майе-Волк, выдававший себя за слепого. Он привел ее в свою лачугу на Дворе Чудес, где она с тех пор и прижилась, приглядывая за хозяйством. Помимо лекарских способностей Черная Сара умела гадать по руке, по внутренностям животных, на картах. Благодаря этому дару ее часто тайно приглашали в какой — нибудь аристократический дом. Блуждая по городу и проникая в такие места, куда немногие могли попасть, Сара узнавала многое о городе и о дворце. Она знала множество бесконечных историй и могла, присев у очага между Катрин и ее матерью, часами сплетничать своим певучим голосом, пока они пили вино с травами, которое она делала лучше всех. Легенды далеких племен, последний придворный скандал — все в одинаковой мере было «зерном» для ее «мельницы». Почти каждый вечер, когда Барнаби возвращался домой, он заставал трех женщин, находящих утешение друг в друге, на своих привычных местах. Тогда и он присаживался к этой странной семье, которую случай или судьба подарили ему, и, в свою очередь, рассказывал новости и слухи из внешнего мира.

Когда спускалась темнота и Королевство Нищих пробуждалось для бурной ночной жизни, только присутствие Барнаби могло разогнать страхи своих гостей. Дело в том, что Великий Двор Чудес, когда туда возвращались его обитатели, становился ужасным местом. И даже закоулок, где жил Барнаби, был далеко не спокойным. От заутрени до того момента, когда трубач возвестит о наступлении рассвета с одной из башен Шатле и стража уйдет от ворот, жуткого вида сброд, вытекая из своих лачуг и заполняя все улицы, сходился на площадь. Эта дикая толпа проводила остаток ночи в криках, пении и пирушках. В это время в Париже было около восьмидесяти тысяч настоящих и мнимых нищих.

По правилам Королевства Нищих все найденное, выпрошенное или украденное в течение дня следовало промотать и поглотить в ту же ночь. После того как весь дневной улов был уложен у ног Короля Нищих, подавался сигнал о начале пира. Целые туши жарились над ревущими кострами, открывались бочонки вина, повсюду кипели котелки с похлебкой, за которыми следили такие же страшные, как ведьмы в сказках, старухи. Вся площадь была усеяна яркими острами и факелами, и страшные тени метались и плясали на руинах стен. Это было окном в жизнь, о которой Катрин знала понаслышке и всегда считала своей фантазией.

Перед самым большим костром, закутавшись в куски материи, на груде камней, как на троне, сидел человек. Бычья шея, посаженная на массивные плечи, треугольное тело, держащееся на коротких крепких ногах, квадратная голова с густой шевелюрой жестких волос, увенчанная выцветшим красным колпаком, широкое лицо пьяницы, на котором сверкали удивительно белые зубы, — таков был облик Машфера — Короля Нищих, суверена шестнадцати парижских «дворов чудес»и Великого магистра всех французских попрошаек. Черная повязка, закрывавшая его левый глаз, который был выколот палачом, служила последним штрихом в этой фигуре из кошмара. Глядя на развлечения своих подданных, он возвышался на груде камней, уперев руки в колени, возле своего знамени — куска сырого мяса, насаженного на пику, — и постоянно прикладывался к кувшинам пива, наполняемым полуобнаженной вакханкой.

Достаточно окрепнув, Катрин каждую ночь выскальзывала из постели и пробиралась к слуховому окошку. Оно вместе с узкой прорезью у двери было единственным источником света в жилище Барнаби. Стоя там на цыпочках, впитывая каждую деталь вакханалии, Катрин узнала очень многое, так как эти пирушки неизменно заканчивались оргиями. Она видела, как парочки, целуясь, катались по земле, никого не стесняясь, вовсе не заботясь о том, чтобы отыскать темный или уединенный уголок. Это зрелище вызывало в ней странное волнение, возбуждение, которое, казалось шло из самых сокровенных глубин ее юного тела.

Если бы Жакетт застала ее за этим занятием, Катрин умерла бы от стыда, но пока, одна в своем темном уголке, она напряженно следила за происходящим. Так она познакомилась с некоторыми из наиболее странных обычаев Королевства.

С широко открытыми глазами она наблюдала посвящение новых женщин в ряды Людей Тьмы. Когда молодая девушка вступала в Королевство Нищих, ее раздевали догола, а затем заставляли танцевать под звуки тамбуринов перед «королем». Если Машфер не хотел брать ее себе, чтобы пополнить ряды и так уже впечатляющего гарема, то желающие могли драться за нее. Победитель же овладевал своим призом здесь же, прямо на глазах у всех…

В первый раз, когда это случилось, Катрин закрыла глаза руками и спрятала голову под одеяло. Во второй раз она осталась на месте, подглядывая через сцепленные пальцы. В третий раз она уже наблюдала церемонию от начала до конца.

Однажды ночью Катрин увидела, как к Машферу привели юную девушку. Она была, очевидно, на год или около того старше ее самой. Когда ее раздели, у нее оказалось неоформившееся, если не считать едва заметных грудей, тоненькое; как ивовый прутик, тело. Тяжелые каштановые косы спускались ей на плечи. Когда девушка начала танцевать, Катрин охватило странное чувство. Как темный силуэт на фоне пылающих огней, стройная черная фигурка раскачивалась и извивалась подобно ожившему пламени, но с такой радостью и самозабвением, что наблюдающая за ней девочка почувствовала зависть. Катрин подумала, что должно быть очень приятно, вот так, обнаженной, танцевать перед пылающим костром. Юная танцовщица была похожа на эльфа или на блуждающий огонек. Все это походило на странную игру.

Когда танец окончился, девушка, тяжело дыша, остановилась, и Машфер сделал знак, который Катрин уже узнавала. Он означал, что он отказывается от девушки. Старая карга, которая привела девушку с собой, сердито пожала плечами и сделала движение, будто собирается увести свою протеже. Как раз в этот момент из толпы выступила страшная фигура — карлик с такими широкими плечами, что казался квадратным. Его покрытое шрамами лицо не нуждалось в обычном гриме и различных трюках, используемых братством нищих. Его распухший красный нос ярко блестел. рот был раскрыт в беззвучном смехе и обнажал зубы, похожие на почерневшие пеньки. Когда он направился к девушке, Катрин невольно вздрогнула от отвращения. То, что последовало дальше, было еще хуже. На этот раз Катрин плотно зажмурила глаза, когда это отвратительное существо бросило девушку на землю и тут же на месте овладело ею. Но она не могла не слышать дикий вопль нищенки, и тогда поняла, почему Барнаби запретил ей даже высовывать нос из дома. Когда она снова открыла глаза, потерявшую сознание девушку уносили под смех и веселые крики толпы. По ее ногам текла кровь…

Катрин начало овладевать беспокойство, что она так долго сидит взаперти. Когда она окрепла, то ощутила непреодолимое желание свободно пробежаться, подышать чистым воздухом у реки и почувствовать на коже теплую ласку солнца. Но Барнаби покачал головой.

— Не раньше того дня, когда ты покинешь Париж, моя красавица. Тебе опасно выходить днем, а тем более — ночью.

Однажды Ландри, который почти каждый день приходил проведать Катрин, вбежал, запыхавшись.

— Я знаю, где Лоиз! — крикнул он, влетев в дверь. Бродя днем, как обычно, по городу, Ландри зашел на рынок Нотр-Дам, чтобы купить требухи, которую его мать хотела приготовить к ужину. Почитая Кабоша, паренек пошел прямо к лавке, в которой торговала мамаша Кабош и где можно было купить потроха разных животных. Та жила в узком грязном доме в одном из наименее привлекательных переулков в округе. Весь первый этаж до тошноты пропах требухой. Днем товар в больших металлических тазах выставлялся перед домом, за ними, рядом с весами, сидела с металлической вилкой в руке сама мамаша Кабош — дрожащая гора желтого жира. Она была знаменита в округе своим отвратительным характером, который унаследовал ее известный всем сын, а также необыкновенной любовью к бутылке.

Подойдя к лавке, Ландри был удивлен тем, что нашел ее запертой и с закрытыми ставнями. Если бы дверь не была полуоткрытой, он подумал бы, что дом необитаем. Вышло так, что нищенствующий монах ордена миноритов в серой рясе, подпоясанной веревкой с тремя узлами, остановился в дверях, разговаривая с мамашей Кабош, чье помятое лицо было едва видно.

— Только немного хлеба для братьев, добрая женщина, — сказал монах, постукивая своей корзиной. — Сегодня праздник Святого Иоанна. Ты, конечно, не откажешь.

— Лавка закрыта, отец, — ответила мамаша Кабош. — Я больна, и еды у меня осталось только для себя. Уходи, отец, и молись о моем здоровье…

— И все же…

Монах настаивал. Несколько проходивших мимо хозяек остановились, чтобы положить подаяние в его корзинку.

— Дом закрыт уже два месяца, отец, — сказали они. — Никто в округе ничего не может понять. А что касается ее болезни, то послушали бы вы, что за псалмы она поет по вечерам. Переработала!..

— Я могу делать, что хочу, — нахмурилась мамаша Кабош, тщетно пытаясь закрыть дверь, так как обутая в сандалию нога монаха была просунута в щель.

— А как насчет вина? — спросил монах, поощряемый женщинами. При этих словах лицо мамаши Кабош под желтым чепцом стало красным, как свекла, и она проревела:

— У меня нет вина! Иди к дьяволу!

— Дитя мое! — запротестовал возмущенный монах, торопливо крестясь.

Тем не менее он не убрал ноги. У дома продавщицы требухи стали собираться люди. Нищенствующий монах, брат Евсевий, был известен в монастыре как наиболее настойчивый сборщик подаяний. Последнее время он болел и не мог делать свои обычные обходы города. Было очевидно, что он намерен наверстать упущенное время.

Эта сцена забавляла Ландри, и он вместе с остальной толпой подошел поближе, сгорая от любопытства узнать, что сегодня победит: знаменитая скаредность мамаши Кабош или же не менее известная настойчивость брата Евсевия. Большинство зевак просто развлекались, но были и такие, кто принялся обсуждать положительные и отрицательные стороны этого происшествия в зависимости от того, чью сторону они поддерживали — церкви или Симона Кожевника. Шум увеличил мужчина, управляющий телегой, которая застряла меж домов в маленькой узкой улочке.

Именно тогда Ландри, взобравшись на камень, чтобы лучше видеть происходящее, случайно взглянул вверх и заметил в единственном верхнем окне дома мамаши Кабош бледное лицо. В одном из кусков промасленной бумаги, вставленной в окно, была дыра, через которую парень смог узнать, кто это был. Обитательница дома высунулась узнать, из-за чего поднялся весь этот переполох. Он помахал рукой и по беглому ответному знаку понял, что Лоиз тоже узнала его. Потом она исчезла. Спустившись с камня и совершенно забыв о требухе, которую он обещал матери купить, Ландри энергично протолкался сквозь толпу и без остановки добежал до дома, где пряталась Катрин. Девочка с восхищением выслушала историю Ландри.

Барнаби выглядел обеспокоенным.

— Я мог бы догадаться, — сказал он. — Она всегда нравилась Кабошу. Возможно, он воспользовался нападением на дом, чтобы захватить ее и увести с собой. Теперь старуха охраняет ее. Будет нелегко отобрать ее у них…

Жакетт Легуа рухнула на камни очага и горько зарыдала, зарывшись головой в юбки. Сара склонилась над ней и, пытаясь утешить, гладила ее густые, едва тронутые сединой, светлые косы. Но все было напрасно…

— Дитя мое… моя нежная овечка, которая хотела сохранить себя чистой для Господа. Он отнял ее у меня… Животное! Чудовище! Увы, увы!

Сердце Жакетт разрывалось от горя. Ни Катрин, онемевшая от этой новости, ни другие, тоже потрясенные, ничего не могли придумать, чтобы утешить ее. В конце концов Барнаби уговорил ее поднять голову, открыв жалкое, красное, распухшее от слез лицо. Потрясенная горем матери, вне себя от ненависти к извергу Кабошу Катрин обвила руками шею Жакетт.

— Легко это или трудно, — сказал Барнаби, — но мы должны освободить Лоиз от Кабоша. Один Бог знает, что за унижения должна терпеть бедная девушка в его руках.

— Но как вы думаете вырвать ее оттуда? — спросила Сара.

— Не в одиночку, конечно! Мамаше Кабош стоит только открыть рот, как ей на помощь бросится целая толпа людей, — те, которые хотят завоевать расположение ее сына, а также и те, кто просто боится вызвать его неудовольствие. Наш единственный выход — Машфер. Только он может помочь нам.

Сара перешла от Жакетт к Барнаби, который стоял, оперевшись на одну ногу, нервно грызя ногти. Она прошептала ему что-то тихим голосом, чтобы никто ничего не расслышал, но все же Катрин, обладающая тонким слухом, уловила сказанное.

— А не рискуем ли мы, ведь Машфер может захотеть получить плату за свою услугу… вполне определенную плату? Особенно если девушка хорошенькая.

— Это риск, на который придется пойти. Я надеюсь, что мы сможем помешать ему. Во всяком случае, если мы хотим сделать что-то, то мы должны действовать. Кого нам нужно сейчас бояться, так это не Машфера, а Кабоша. Должно быть, у Короля Нищих под началом столько же людей, сколько и у Кожевника. Сейчас он должен быть на своем обычном месте, возле Дворца сицилийского короля. Это место, где он обычно попрошайничает. Ты знаешь его в лицо, Ландри?

Парень нахмурился и скорчил гримасу.

— Это тот, который зовет себя Колен-Шелковый Красавчик, человек, весь в нарывах?

— Он самый. Иди и найди его. Скажи ему, что он нужен Барнаби-Ракушечнику, а если он заартачится, скажи, что мне срочно нужна его помощь для того, чтобы «кинуть кости». Запомнишь?

— Конечно.

Ландри надвинул шапку на уши и обнял Катрин, которая прижалась к его руке.

— Я хочу пойти с тобой, — сказала она, — здесь так скучно.

— Не надо, малышка, — вставил Барнаби, — тебя слишком легко узнать. В Париже нет другой такой головки с такими волосами, как у тебя! Достаточно тебе поднять шапочку, как все будет кончено. Кроме того, я бы не хотел, чтобы Машфер вдруг увидел тебя при солнечном свете.

Когда Ландри взбежал по ступенькам и вышел через низкую дверь, Катрин почувствовала острую тоску, глядя, как солнечный луч на мгновение вспыхнул на влажных ступеньках. Там, наверху, должно быть так прекрасно в этот солнечный день! Барнаби обещал, что они покинут Париж, как только отыщут Лоиз. Но, похоже, что этот день придет не скоро. Прежде всего, удастся ли вернуть Лоиз?

Когда девочка думала о Кабоше и своей сестре, она закипала от ярости. Она лишь смутно представляла, что могло произойти с Лоиз, но она была уверена, что ненавидит Кабоша всем сердцем. Он всегда появлялся, когда в ее жизни происходило что-либо ужасное.

Им не пришлось долго ждать. Час спустя Катрин увидела, что Ландри возвращается. Его сопровождал мужчина такой отталкивающей наружности, что у нее не было ни малейшего желания покидать свое место в углу, возле матери, где Барнаби велел ей оставаться. Она часто видела Машфера ночью, когда он руководил весельем своих подданных, но тогда это всегда был полушутливый, полугрубый обряд, который подходил Королю Нищих. Сейчас же он предстал перед ней в роли ничтожества. Человек на костылях, которого она лицезрела сейчас, был на голову ниже Барнаби, из омерзительных лохмотьев выпирал сзади огромный горб, вздымавшийся выше головы, одна нога, обмотанная измазанными гноем тряпками, была подогнута, а то, что виднелось, было похоже на гноящуюся рану. Его сверкающие белые зубы, похожие на волчьи клыки, были специально зачернены, и его рот выглядел, будто в нем не осталось ничего, кроме гниющих обломков. Поблескивал только один глаз, пустую глазницу другого — единственный естественный изъян Машфера — скрывала грязная повязка. На верхней ступеньке Машфер отбросил костыли, выпрямил скрюченную ногу и с ловкостью юноши спрыгнул с лестницы. Катрин едва подавила возглас удивления.

— В чем дело? Парень сказал, что ты хочешь меня видеть.

— Он сказал правду. Послушай, Машфер, мы с тобой не всегда сходились во взглядах, но ты здесь главный, и тебя знают как человека, который никогда не предает своих друзей. Возможно, тебя рассмешит то, о чем я хочу попросить тебя мне помочь… это доброе дело!

— Это что, шутка?

— Нет, послушай…

Барнаби быстро объяснил Машферу ситуацию и уточнил, что именно он хотел бы от него. Тот слушал молча, задумчиво ковыряя свои фальшивые болячки. Когда Барнаби кончил, он только спросил:

— Девушка хорошенькая?

Барнаби незаметно сжал руку Жакетт, чувствуя, что она на грани истерики. Но голос его прозвучал совершенно спокойно, когда он ответил:

— Ничего особенного. Блондинка, но слишком бледная. Не в твоем вкусе… кроме того, ее не интересуют мужчины, только Бог. Она хочет стать монахиней, а ее похитил Кабош.

— Некоторые из них очень хорошенькие, — задумчиво заметил Машфер. — А Кабош сейчас в силе. Идти против него рискованно.

— Только не для тебя. Чего тебе бояться Кабоша? Его власть недолговечна, ты же знаешь.

— Возможно, это и так. Но что я получу с этого дела, кроме побоев?

— Ничего, — коротко ответил Барнаби, — только славу. Я никогда не стал бы просить тебя что-либо сделать за вознаграждение, Машфер. Я скорее бы обратился к своему Королю Ракушек. Тебе наверняка не понравится, если я расскажу Жако де ЛА-МЕРу, что одноглазый Машфер интересуется только прибылью и что он не помог другу?

Это препирательство стало раздражать Катрин, которая хотела, чтобы они скорее перешли к делу. Какая польза от этих всех разговоров, если единственное, что нужно сделать, — это пойти в дом мамаши Кабош и силой забрать Лоиз. Наконец Машфер кончил размышлять. Сидя на нижней ступеньке, он взъерошил волосы, подергал себя за ухо, потом откашлялся и плюнул на пять шагов. Затем встал и сказал:

— Хорошо, я к твоим услугам. Нужно все обсудить и решить, что можно сделать.

— Я знал, что мы можем рассчитывать на тебя. Давай пойдем и выпьем кувшинчик эля. Мы можем податься к Изабо-Сладкоежке и все обсудить там до наступления ночи.

— Сегодня праздник Святого Иоанна, и у костров мы сможем добыть больше денег, чем днем.

Мужчины отправились в таверну на площади, которую держал грубый, неопрятный субъект, умеющий, однако, завлекать клиентов. Жакетт смотрела им вслед круглыми от ужаса глазами, подавляя страстное желание заплакать.

— Как я могу доверить свою дочь такому человеку?

— Главное — вернуть ее, — твердо произнесла Катрин. Сара снова напомнила о себе. Она притянула Катрин и стала гладить чудесные длинные локоны, о которых так заботилась во время ее болезни. Казалось, что цыганка получает почти чувственное удовольствие, трогая тяжелые косы цвета золота, расчесывая и нежно приглаживая их.

— Ребенок прав, — сказала Сара. — Она всегда будет права, особенно в том, что касается мужчин. Она будет достаточно красива для того, чтобы заставить мужчин умирать от любви!

Катрин мрачно уставилась на нее и ничего не ответила. Ей было странно слышать, что она может стать красивой, так как никто никогда не говорил ей об этом. Конечно, люди восторгались ее волосами, а иногда и глазами, но не более того. Даже мальчишки никогда не упоминали о ее красоте. Ни Ландри, ни Мишель. Мысль о смерти молодого человека затмила то радостное удивление, которое вызвали в ней слова Сары. В конце концов, какая разница, красива она или нет, когда здесь нет Мишеля, чтобы смотреть на нее. Он был единственным, для кого она хотела бы быть по-настоящему красивой. Но теперь уже было слишком поздно. Она боролась с желанием заплакать, которое всегда охватывало ее при мысли о нем. Воспоминание о молодом человеке все еще причиняло боль. Это была рана, оставившая заметный шрам в ее душе.

— Мне все равно, красива я или нет, — наконец произнесла она. — Мужчины бегают за красивыми женщинами и обижают их… так сильно!

Несмотря на немой вопрос, возникший в глазах Сары, Катрин не стала ничего объяснять. Она внезапно покраснела, вспомнив ночные сцены, которые видела через слуховое окно, — грубое насилие над красивыми девушками. Глаза Сары следили за ней, как будто эта дочь далеких племен могла читать в душе своей маленькой подружки. Она больше ни о чем не спросила, а просто улыбнулась и медленно произнесла:

— Хочешь ты или нет, но ты станешь удивительно красивой, Катрин, Помяни мои слова. Возможно, даже слишком красивой для того, чтобы жить спокойно. Ты будешь любить только одного человека, но любить страстно. Ради него ты будешь голодать и испытывать жажду, оставишь свой дом. Ты станешь искать его на больших дорогах и проселках, даже не зная, найдешь ли его там. Но все же встретишь его. Ты будешь любить его больше себя, больше, чем кого-либо на земле, чем саму жизнь…

— Не буду! Я никогда не буду так любить мужчину! — возразила Катрин, сердито топнув ногой. — Единственный мужчина, которого я любила, умер.

Катрин осеклась, боясь, что выдала себя тем, что сказала, и опасливо взглянула на мать. Но Жакетт ничего не слышала. Она вернулась на свое место и, перебирая четки, села, чтобы продолжать молитву. Сара схватила руки Катрин, зажала ее ноги коленями и понизила голос до мягкое, настойчивого, успокаивающего шепота.

— Однако это так. Странные вещи написаны на маленьких ручках. Я вижу большую любовь, которая причинит тебе много страданий, однако даст тебе такое счастье, которое знали немногие человеческие сердца. Многие мужчины будут любить тебя и особенно один… О! — Она повернула руки девочки ладонями вверх и тщательно осмотрела их, ее лоб избороздили морщинки. — Я вижу принца… настоящего принца! Он полюбит тебя и будет часто помогать тебе. Но ты полюбишь другого. Я вижу его! Он молод, красив, благородного происхождения… но жестокий, очень жестокий! Ты будешь часто раниться о колючки его сердца, но кровь и слезы — это те кирпичики и раствор, из которых и создается любовь. Ты будешь искать этого человека, как собака ищет своего хозяина. Ты последуешь за ним, как гончая следует за запахом большого оленя. У тебя будут слава, богатство, любовь, все… Но ты дорого заплатишь за это. А потом… Как странно! Ты встретишь ангела!

— Ангела? — повторила Катрин, открыв рот. Сара отпустила руки девочки. Она выглядела очень усталой и старой, но ее глаза, которые, казалось, видели далеко за мрачные стены, сияли, будто в них зажглось множество свечей.

— Ангела! — повторила она в экстазе. — Ангела-воителя, несущего пламенеющий меч!..

Чувствуя, что Сара унеслась куда-то далеко, куда нельзя было последовать за ней, Катрин легонько встряхнула ее руку, чтобы вернуть назад, на землю.

— А ты, Сара? Ты вернешься на свой остров в далеком синем море?

— Я не могу читать книгу судеб для себя, моя прелесть. Дух запрещает это. Но некогда одна старуха сказала мне, что, хотя я покину свою страну навсегда, я снова найду свой народ. Она сказала, что родные племена придут за мной.

Барнаби вернулся в хорошем настроении.

— Ну, — сказал он, — план готов, и все решено. Как только подвернется благоприятный случай, мы вырвем Лоиз у Кабоша.

— Зачем ждать? Почему не сегодня ночью? — воскликнула Жакетт. — Разве она не достаточно долго ждала? Разве я тоже не жду?

— Успокойся, женщина, — сказал Барнаби грубовато. — Нам надо все сделать так, чтобы самим уцелеть. Сегодня ночью в честь Святого Иоанна будут жечь костры. Самые большие из них будут перед дворцом и на набережной. В городе ничего нельзя будет сделать, всего только в нескольких ярдах от ближайшего костра. Да и людей, которые придут посмотреть на костры, будет много. Кроме того, Кабош — капитан на Шарантонском мосту. В его распоряжении люди и оружие. Он сейчас могущественнее, чем когда-либо. В любом случае надо подготовиться получше. Когда мы выполним наш план, город станет для нас опасным. Кабош будет искать нас везде. Даже во Дворе Чудес, где у него есть шпионы. Как только мы найдем Лоиз, нам нужно убираться из Парижа.

— Мы? — радостно воскликнула Катрин. — Ты тоже уйдешь с нами?

— Да, малышка. Мое пребывание здесь кончается. Мне пора вернуться к моему предводителю. Король Ракушек зовет меня в Дижон. Мы двинемся туда вместе.

Он рассказал план, который выработал с Машфером. Они дождутся момента, когда в одной из отдаленных частей города начнутся беспорядки, которые привлекут туда большинство местных жителей, отыщут какой-нибудь предлог, чтобы выманить мамашу Кабош на улицу или хотя бы заставить ее открыть дверь. После чего похитить Лоиз с помощью верных товарищей будет уже детской игрой. Возле склада у реки они возьмут судно и по рекам Сене и Ионне доберутся до Бургундии.

Для этого, Сара, мне нужна будет твоя помощь, — добавил Барнаби, — но затем ты можешь вернуться. Цыганка пожала плечами.

— Если я нужна этой семье, я останусь с ними. Это не жертва. Мне надоел Майе-Волк. Он вбил себе в голову, что хочет спать со мной, и мне приходится отбиваться от него каждую ночь. Он становится все злее и злее и уже начал угрожать мне, что заставит меня танцевать для Машфера. Вы знаете, что это значит…

Барнаби кивнул, и Катрин чуть не сделала то же самое. Она чувствовала, как в ней поднимается справедливый гнев. Она стала очень привязываться к этой своей странной лекарке и понимала, что, несмотря на смуглый цвет кожи, Сара достаточно красива, чтобы увеличить гарем Машфера. Вложив руку в ладони своей подруги, она посмотрела на нее теплым, ясным, как летний день, взглядом.

— Ты не оставишь нас, Сара? Ты поедешь с нами к дядюшке Матье? Это правда, мама?

Жакетт печально улыбнулась. Казалось, еще совсем недавно она была веселой и живой. Когда-то полная бургундка с каждым днем становилась все прозрачнее. Ее щеки утратили румянец и свежесть, глубокие морщины появились на лице, которое до постигшей ее трагедии было гладким и живым. Зашнурованный корсаж обвис на высохшей груди.

— Сара знает, что где бы мы ни были, у нас всегда найдется для нее место. Разве мы не обязаны ей твоей жизнью?

В едином порыве две женщины, такие разные, бросились в объятия друг друга, и каждая оплакивала печали другой. Несчастье сроднило их. Почтенная бюргерша чувствовала себя такой же неприкаянной, как и эта дочь ветра и необъятных просторов, кочевница по великим торговым путям, чьи предки шли за ордами Чингисхана. Женская солидарность, которая может стать могучей силой, когда нет места соперничеству, была трогательно продемонстрирована двумя женщинами. Жакетт с радостью посчитала бы Сару своей сестрой.

— На сегодня довольно слез и красивых речей! Я голоден. И поскольку мы теперь одна большая семья, давайте устроим семейный ужин. Я стащил несколько печений у Изабо — Сладкоежки. Они для тебя, моя прелесть, — добавил Барнаби, вынимая из кармана несколько аппетитных золотых коржиков. Прошло много времени с тех пор, как Катрин, любившая поесть не менее прославленной Изабо, видела что-либо подобное. Она с жадностью откусила кусочек лакомства и прильнула пахнущими медом губками к небритой щеке Барнаби.

— Спасибо, Барнаби…

Старик был так удивлен этим проявлением чувств, что чуть не выронил Катрин. Он опустил ее на пол и заспешил в темный угол, где хранил фальшивые мощи. Было слышно только его частое шмыгание…

— Завтра они поведут бывшего прево Парижа, Пьера Дезэссара, на виселицу. Весь город пойдет на Монфокон. Это будет подходящий момент…

Косматая голова Машфера без фальшивых фурункулов просунулась в дверь Барнаби. Ракушечник был занят заворачиванием обломков костей и укладыванием кусочков бумаги с несколькими готическими буквами на них в маленькие медные коробочки.

— Входи, — сказал он.

Катрин стояла позади него, зачарованно следя за его работой. Было слишком поздно прятать ее. Машфер увидел девочку.

— Кто это? — спросил он, указывая на нее большим грязным пальцем.

— Сестра Лоиз, которую забрал Кабош. Убери руки, Машфер! Можешь считать ее моей приемной дочерью!

Король Нищих взглянул на девочку, прижавшуюся к плечу Барнаби, с удивлением, в котором был оттенок гнева. Сара только что закончила приводить в порядок волосы Катрин, и в свете камина они светились, как нимб из чистого золота. Ее глаза сияли, она стояла гордо, как петушок, откинув назад голову, не желая показать Машферу, что испугалась. Он неуверенно протянул руку, коснулся одной из кос и проворчал: