Красивая, ловкая и имевшая некоторое состояние, Азалаис могла бы уже сто раз выйти замуж, но, несмотря на явное внимание, которое ей оказывали молодые люди, ни один не был выбран.
      - Я отдам себя только по любви и полюблю только достойного меня человека... - говорила она, прикрыв свои огромные глаза.
      Она уже достигла двадцать пятой весны, не выбрав себе мужа, поощряемая, правда, в этом Огюстеном, который боялся потерять такую хозяйку.
      - Никто из этих мужланов не достоин тебя, моя жемчужина, - говорил он ей, поглаживая ее бархатистую щеку, - ты стоишь знатного сеньора!..
      Ясно, что с такой жизненной философией у Огюстена было не так-то много друзей среди молодых людей, а старики пожимали плечами и советовали своим сыновьям запастись терпением. Должен наступить день, когда Азалаис, устав ждать "сеньора", заметит, что время уходит и молодость не длится вечно. И тогда она решится взять мужа.
      Мечты Огюстена о браке его приемной дочери дошли до ушей Катрин, как и до всех остальных в городе. Донасьена, солидная супруга старого Сатурнена, высказала свое возмущение, но Мари Роллар, жена Жосса, которая вынесла из своего пребывания в гареме странную осведомленность о женской природе, немедленно поставила все точки над "и":
      - Огюстен говорит о "сеньоре".., но дочка его думает о мессире Арно. Надо видеть, какими глазами она смотрит на него, когда верхом на лошади он проезжает по городу; кошка перед миской со сливками! И когда она делает перед ним реверанс, то это вовсе не из смирения.
      - Ты говоришь глупости, Мари, - ответила тогда Катрин, - Она бы не осмелилась метить так высоко.
      - У девиц такого сорта от большой высоты голова не кружится, можете не сомневаться.
      Помимо воли, мадам де Монсальви испытала неприятное ощущение. Она была уверена в любви мужа и не боялась, что какая-то деревенская девушка сумеет расставить ему ловушку. Однако Азалаис напомнила ей о двух женщинах, которых она боялась больше всех в жизни: Мари де Комборн, кузине, любовь которой к Арно довела ее до преступления и Зобейде, сестре султана, так долго державшей его в заточении. Она сочетала в себе черты обеих - и внешностью и характером. И иногда, когда кружевница заходила в замок предлагая свой товар - воротничок или вуаль, - Катрин казалось, что перед ней земное воплощение женщины-демона, посланной отнять ее любовь.
      Конечно, и Мари и Зобейда умерли, и умерли от руки Арно, заколотые кинжалом с серебряной насечкой, который всегда был для Катрин защитой и талисманом, но кто может загадывать на будущее и предугадывать поступки мужчины!
      Родись Катрин в доме сеньора, она не обратила бы внимания на эту девушку. Она считала бы для себя недостойным ревновать к кому-то из вассалов, затерявшихся среди многих подобных. Но дочь Гоше Легуа, золотых дел мастера с Моста Менял, была лишена подобного высокомерия. Она знала по собственному опыту, что любовь может толкнуть девушку из буржуазной семьи на отчаянные поступки. Она знала, что нельзя презирать и недооценивать противника...
      Со времени отъезда мужа Катрин уже немного забыла смутные опасения, которые внушали страстные глаза Азалаис. Их совершенно стерла надвигающаяся на город опасность. Однако, заметив кружевницу среди слушательниц Гоберты, Катрин невольно нахмурилась. Может быть, потому, что Азалаис держалась в стороне и была излишне спокойна, а возможно, из-за насмешливой полуулыбки и легкого презрения, с которыми она оглядывала остальных горожанок. Можно было подумать, что их дальнейшая судьба и судьба всего города ее не касаются.
      С приходом владелицы замка энтузиазм удвоился. В минуту опасности она была душой Монсальви, и каждой женщине было приятно, что она сейчас рядом с ними.
      Они окружили ее тесным кольцом. Так же как и их мужья, они были обеспокоены тем, что такая непосильная задача ложится на ее хрупкие плечи, и одновременно считали, что она способна совершить чудо. Разве не отправилась она за своим мужем прямо ко двору султана и не привезла его обратно здоровым? А ведь он столько времени провел в лепрозории. Никто в Монсальви не хотел верить, что мессир Арно на самом деле не был болен проказой. Для всех это было чудом исцеления, совершенным святым Иаковом и любовью госпожи Катрин.
      Ее любили за красоту, за доброту и смелость. Ей поклонялись за то, что она олицетворяла любовь редкую, достойную прекрасных рыцарских романов. И сейчас вокруг нее не было ни одной женщины, в ушах которой не звучал бы грубый голос Беро д'Апшье, пророчившего конец Арно де Монсальви.
      Все втайне о ней беспокоились, искренне разделяя тревогу, поселившуюся в ее сердце, и все были восхищены ее мужеством и были признательны ей за улыбку, с которой она отвечала на вопросы женщин.
      Это было нелегко. Они говорили все хором, желая знать, что делает противник, закончил ли он осадные приготовления скоро ли начнется атака и так ли он силен, как предполагалось.
      Громогласной Гоберте удалось перекричать всех.
      - Это еще далеко не все, - сказала она. - Страшный конец брата Амабля ничего не решил. По-моему, надо думать о том, чтобы послать нового посыльного.
      - А как ты пошлешь его, твоего посыльного, - возразила ей Бабе Мальвезен. - Теперь и ворота не откроешь без риска получить стрелу! Перебросить его через стены, моля Бога о том, чтобы отнес подальше?
      Презрительно пожав плечами, Гоберта выкрикнула:
      - И где только твоя голова! В замке есть подземный ход; для чего он вообще нужен, если не для таких случаев?..
      Действительно, в те времена, когда Катрин и аббат Бернар восстанавливали в Монсальви старый замок Пюи-де-д'Арбр, они не преминули сделать особый заказ мастерам и снабдить его этим ходом на тот случай, если надо будет срочно покинуть замок во время осады. Как было принято, секретный ход начинался из донжона, вел в поле и терялся в скалах и густых зарослях кустарника, которым придали самый естественный вид.
      Этот подземный ход был в своем роде произведением искусства - внутри он был снабжен различными защитными приспособлениями, чтобы враг, обнаружив случайно выход не вздумал пробраться по нему в город. Но было совершенно очевидно, что о вещах такого рода не следовало трезвонить на всех углах.
      Жестом Катрин попросила замолчать и бросила: Мы думали об этом, но, умоляю, Гоберта, не кричите громко. Вас могут услышать.
      - Кто же это, госпожа? Не прячется же враг в наших домах?
      - Нет, - улыбнулась Катрин, - но ваш голос разносится далеко, моя дорогая. Вы могли бы, как Орлеанская Дева, стать во главе армий, к тому же я знаю, что вы глубоко почитаете...
      Страшный грохот молотка прервал ее на полуслове. Он донесся из дома, где жил Огюстен, приемный отец Азалаис. Дверь в его мастерскую была открыта, и можно было деть разлетающуюся во все стороны стружку.
      Катрин повернулась к кружевнице:
      - Ваш отец работает с таким жаром. Чем это он занят?
      - Он делает гроб. Первый.., гроб для брата Амабля!
      - Первый? Он что же, рассчитывает, что будут другие?
      На губах Азалаис показалась улыбка, и она посмотрела на Катрин с едва скрываемой дерзостью.
      - Будет еще много других, и вы это прекрасно знаете госпожа Катрин! Пусть осада длится сколько угодно, и пусть город будет взят - мой отец не останется без работы. Вы же отлично знаете, что их будет очень много, - тех, кто умрет из-за вас.
      Наступила полная тишина. Катрин спрашивала себя, не ослышалась ли она. Гоберта и ее подружки переглядывались, не веря своим ушам. Но молодая женщина быстро пришла в себя и нахмурила брови:
      - Что вы хотите этим сказать?
      - Ничего, все уже сказал сеньор д'Апшье.., если я правильно его поняла. Он хочет золота, госпожа Катрин, и вас. Что касается золота, то его вы, конечно, можете ему дать, но себя?.. Вы хотите сохранить себя, а из-за этого идут умирать все эти люди? Себя одну.., раз мессир Арно не вернется.
      Продолжая говорить, она подняла с края колодца полный кувшин и легким движением закинула его на плечо. Она продолжала улыбаться, явно получая удовольствие от эффекта, который произвели ее предательские слова. Она наслаждалась, что поразила Катрин в самое болезненное место. Но уйти не успела. Просвистела пара увесистых оплеух и Азалаис оказалась на земле, посреди осколков кувшина придавленная восьмьюдесятью фунтами Гоберты. Полузадушенная Азалаис пыталась подняться, но торговка за волосы удерживала ее на земле.
      - Гоберта! - крикнула Катрин в ужасе от бешенств, перекосившего лицо Гоберте и сотрясавшего всю ее мощную фигуру. - Отпустите ее...
      Но Гоберта ничего не хотела слышать. Поставив колено ей на живот и вцепившись в косы, она рычала, плюя в лицо:
      - Если бы я не знала, Азалаис, что твоя бедная покойная мать была святая женщина, я бы сказала, что ты порождение свиньи. С чего это вдруг судьба наших людей тебя заинтересовала? Строишь из себя гордячку, все-то парни слишком просты для тебя. Тебе, кажется, нужен сеньор?
      А раз мессира Арно тебе не видать, так ты, верно говоришь себе, что вполне подойдет один из волков Апшье? И которого из них ты хочешь? Давай говори, ну говори же!
      Свободной рукой разошедшаяся Гоберта хлестала девушку по щекам с такой яростью, что Катрин испугалась, как бы она не убила ее.
      - Надо их растащить, Бабе. - крикнула Катрин своей соседке. - Гоберта способна ее прикончить.
      - Ну так что же, - отвечала злопамятная жена торговца воском, - не велика беда!.. Мой младший вдоволь наплакался из-за нее летом. Впрочем, я к вашим услугам, госпожа Катрин.
      С помощью других женщин, тоже достаточно равнодушных и в глубине души не хотевших спасать бойкую кружевницу, они оторвали кипящую и пылающую Гоберту от ее жертвы. Мари Брю в своей жалости дошла даже до того, что помогла Азалаис подняться.
      Вся красная от ударов, в крови, кружевница с рыданиями встала. Ее мокрое платье было выпачкано грязью и разорвано на спине. Но ее жалкий вид не смягчил гнева Гоберты, которую с трудом удерживали, не давая вырваться.
      - Пустите меня! - кричала разъяренная женщина. - Я хочу, чтобы эта шлюха ползала на коленях! В грязи, на коленях, вымаливая прощения у нашей госпожи!
      Так как повисшие у нее на руках женщины ни в какую не хотели ее выпускать, она прорычала в сторону своего врага которую Мари уводила домой:
      - Ты слышишь, дрянь? Ты будешь просить прощения!
      - Прощения? За что?
      Привлеченный шумом, который наконец перекрыл его величественный. Огюстен появился на пороге своей мастерской, держа в одной руке молоток, а в другой - деревянный гвоздь. Он почти натолкнулся на свою приемную дочь, мокрую, грязную и изрядно потрепанную.
      Да так, ничего. - попыталась объяснить Мари - она побеседовала с Гобертой...
      Огюстен отодвинул ее рукой и зашагал к группе женщин. С бешенными глазами, почти вылезающими из орбит, с лицом таким же красным, как и его шерстяной колпак, потрясая деревянным молотком. Его вид не предвещал ничего хорошего. Но это не произвело впечатления на Гоберту.
      - Прощения за то, что она осмелилась сказать госпоже Катрин! прорычала она. - Не стоило об этом говорить, но твоя Азалаис - порядочная стерва! Если бы ты ее почаще охаживал по бокам, она не была бы такой ядовитой - Что такое? Что она, интересно, осмелилась сказать! "Осмелишься" ли ты передать мне это?
      - Я бы постыдилась...
      Огюстен подошел поближе. А так как его голая рука крепко сжимала молоток, женщины, державшие Гоберту как по команде отпрянули, боязливо взвизгнули, уверенные что он сейчас обрушится на них.
      Катрин также отпустила Гоберту, но только для того, чтобы броситься между нею и разъяренным плотником.
      - Довольно! - сказала она сухо. - Теперь моя очередь говорить, а ваша слушать, одного и другого. Засуньте молоток за пояс, Огюстен, а вы, Гоберта, успокойтесь!
      Перед молодой женщиной плотник остановился, бросил на нее взгляд исподлобья и неохотно стащил колпак.
      - Я имею право знать, что сделала моя дочь, - проворчал он.
      - Идет! - согласилась Гоберта, к которой возвращалось ее добродушие по мере того, как она успокаивалась. - Что касается того, что с ней приключилось: я ей дала хорошую взбучку, которую от тебя она никогда не получала! И готова начать снова, если только ты не сделаешь это сам. Она сказала, что ты неплохо заработаешь на гробах для всех тех, кто даст себя убить за госпожу Катрин. Ты с этим согласен?
      - Она не могла этого сказать!
      - Она это сказала, Огюстен! - вмешалась Катрин. Она считает, что я явлюсь причиной всех тех страдании, которые выпадут на долю нашего города, я одна! Вы того же мнения?
      - Н-нет, конечно. Никто не хочет, чтобы Апшье был нашими сеньорами, они грубы и жестоки. Вот только если мессир Арно не вернется...
      Она посмотрела на его упрямое лицо. Было очевидно, он сердился на нее, но привычное почтение удерживало от того, чтобы сказать ей все в лицо. И Гоберта, не в силах долго оставаться вне сражения, вмешалась в разговор Мессир Арно вернется! - уверенно сказала она. Но даже если он не вернется, у нас есть наследник и другой сеньор - аббат Бернар! Нам нечего делать с Апшье. Ты можешь сказать своей дочери: до того, как она выдаст госпожу Катрин, о чем, я думаю, вы поговорите в семейном кругу. Мы отправим ее голую за стены города и посмотрим тогда, что сделают с ней эти "сеньоры", о которых она так мечтает!
      - Не начинайте снова! - отрезала Катрин. - Я не сержусь на вашу дочь, Огюстен. Она, наверное, испугалась, это ее извиняет. Вы же не сердитесь на Роберту. Она так поступила только из дружбы ко мне! Ладно, давайте, все помиримся!..
      Нехотя Фабр пробормотал, что он больше не сердится на Гоберту, а Гоберта, в свою очередь, пробурчала, что Азалаис нечего ее опасаться, если та попридержит свой язык. Катрин этого было достаточно. Инцидент был исчерпан, и каждый удалился по своим делам. Кумушки подобрали свои кувшины и, поклонившись своей госпоже, разошлись по кухням, обсуждая происшествие.
      В сопровождении Гоберты, которая возвращалась к себе, как и все остальные, Катрин направилась в сторону аббатства, где должна была встретиться с духовным сеньорой Монсальви.
      Несмотря на все проявления дружбы и привязанности, которые ей только что были продемонстрированы, Катрин было грустно и тяжело на душе, так как во всей этой толще верности и преданности она обнаружила тонкую трещину. Трещину, конечно, небольшую и неопасную, но и этого было довольно в тот момент, когда город должен был сплотиться.
      Конечно, Катрин не могла строить иллюзий в отношении Азалаис. Она помнила то зимнее утро во дворе замка, когда случайно увидела, каким взглядом та обволакивает ее мужа. Тогда она поняла, что Мари была права, эта девица может ее только ненавидеть. Но и ее отец считает, что ей стоит выйти из города. А не думают ли так же и другие? Во всяком случае необходимо следить, чтобы подобные настроения не распространялись, и не спускать глаз с кружевницы. Гоберта, до сих пор молча наблюдавшая за своей госпожи, прервала ее печальные размышления со свойственной ей внезапностью.
      - Только, пожалуйста, не воображайте себе разных вещей и не забивайте себе ими голову, госпожа Катрин. Огюстен только без ума от своей Азалаис, что даже не отдает себе отчета, что эта худшая из тварей, которые когда-либо ходили по земле. В том, что она сказала, нечего сомневаться, Больше ее слова ни о чем не говорят.
      - Вы в этом уверены?
      - Уверена ли я? Ах, Святая Дева! Подумать так о нас - значит оскорбить всех остальных. С какой стати остальным поддерживать бредовые идеи Азалаис? Она вообще не из этих мест.
      - Как, впрочем, и я! - осторожно произнесла Катрин - Вы?
      Пораженная Гоберта остановилась как вкопанная, поставила свой кувшин и закивала головой с видом такого сострадания, что Катрин подумала, не принимает ли Гоберта ее за наивную дурочку.
      - ..Вы, Матерь Божия! Но вы больше принадлежите этим местам, чем.., вот этот камешек, - и женщина быстро подняла камень с земли, - вы выросли на этой старой земле. Вы, может, и родились в Париже, но что в вас от него осталось? Вы с мессиром Арно одна плоть и одна душа. А если и он не отсюда, кто же тогда здесь останется? А без вас не будет и мессира Арно... Идите, госпожа Катрин! Хотите вы того или нет, но вы - краеугольный камень в стене Монсальви, и никто не сможет вас вырвать из нее.
      - Спасибо, Гоберта! Но мне кажется, будет лучше, если Азалаис попридержит язык за зубами. За ней надо хорошо присматривать. Подобное состояние ума недопустимо в осажденном городе.
      - Будьте спокойны, госпожа Катрин, красотка будет под присмотром. При первой же выходке я предупрежу вас, и вы ее арестуете, даже если этот болван Огюстен прикажет ей притвориться больной. Идите спокойно, дорогая госпожа! Даше приказание будет выполнено.
      У дверей монастыря Гоберта, не желая показать Катрин, как она взволнована, поклонилась и, повернувшись к ней спиной, большими шагами направилась к своему дому.
      С трудом сдерживая слезы, но странным образом успокоенная и согретая, Катрин пересекла порог монастыря. От приветствовавшего ее брата она узнала, что аббат Бернар находится в коллегиальном зале.
      - Он дает урок маленькому сеньору, - добавил он с улыбкой.
      - Урок? Сегодня?
      - Ну конечно! Его преподобие полагает, что осада не может служить достаточным извинением для отмен занятий.
      "В этом - весь аббат", - подумала Катрин. В то время когда с минуты на минуту можно ожидать штурма города, а его церковь наполнится верующими, пришедшими просить небесного заступничества, он продолжает как ни в чем не было учить маленького Мишеля. И в самом деле, подходя к залу, Катрин услышала голос своего сына, декламирующего поэму:
      Апрель, я всех времен милей
      Высоким славным назначеньем.
      Пришел мой час для всех людей,
      Как на конце копья - спасенье,
      Святых страданий искупленье
      Того, кто создал этот мир...
      Скрип двери прервал чистый детский голос. Сидя на маленькой скамеечке напротив аббата, стоявшего перед ним со скрещенными руками, Мишель повернул к матери свое круглое личико, на котором было написано недовольство.
      - О! Матушка! - проговорил он с упреком. - Почему вы пришли сюда в такой час?
      - А я не должна была приходить?
      - Нет, не должны были! Надеюсь, вы ничего не слышали?
      По этому, полному тревоги вопросу Катрин поняла, что ребенок, должно быть, как раз повторял небольшое стихотворение, без сомнения, то самое, которое он должен будет ей подарить утром на Пасху вместе с традиционными пожеланиями. Она улыбнулась с видом полнейшей невинности:
      - А что я должна была услышать? Дверь была закрыта, а я только что пришла. Я тебя уверяю, что ничего не слышала. Но если я тебе помешала, прошу меня простить.
      - О, конечно, - уступил великодушно Мишель, - если вы не слушали.
      - На сегодня урок окончен, - сказал аббат, кладя руку, на светлые кудри мальчика. - Ты хорошо поработал, Мишель, и, думаю, теперь можешь вернуться к Саре.
      Мальчик немедленно соскочил на пол и, подбежав к матери, обнял ее ноги:
      Пожалуйста.., можно ли мне не сразу возвращаться домой?
      - Куда же ты хочешь идти?
      - К Огюсту! Он сегодня начинает готовить воск для пасхальной свечи. Он сказал, что я могу прийти.
      Катрин подняла его с пола, прижала к груди и с любовью поцеловала его круглые нежные щечки.
      - Иди, сынок! Но не надоедай слишком Огюсту и не забивайся очень долго. Сара будет волноваться.
      Он пообещал, крепко поцеловал ее в кончик носа и, со скользнув на пол, помчался на улицу, сопровождаемый снисходительными взглядами матери и аббата.
      - У него страсть и любознательность его отца, заметил аббат.
      - Он настоящий Монсальви, - гордо сказала Катрин. - Я спрашиваю себя, не похож ли он на своего дядю Мишеля больше, чем на своего отца? У него нежности больше, чем у моего супруга, меньше жестокости. Правда, он еще такой маленький! Однако признаюсь, что сегодня более всего удивили меня вы сами. Мы сейчас в опасности а вы даете Мишелю урок, а Огюст готовит пасхальную свечу. Где будем все мы на Пасху? И будем ли мы еще живы?
      - Вы в этом сомневаетесь? Ваше доверие Богу ничтожно, дочь моя. Пасха еще только через две недели. Я допускаю, что праздник будет не таким веселым, каким хотелось бы, но я надеюсь, что мы будем здесь все, чтобы воспеть хвалу Господу.
      - Только бы он вас услышал! Я пришла спросить, что будем мы делать сейчас, когда бедный брат... Я думала, что подземный ход замка...
      - Конечно! Мы им воспользуемся, чтобы послать нового гонца.
      - Но кто согласится рискнуть жизнью? Чудовищная смерть брата Амабля способна сломить самых стойких.
      - Успокойтесь, дочь моя, у меня уже есть человек, который нам нужен. Один из подручных из Круа-де-Кок пришел предложить свои услуги. Он хочет идти этой ночью.
      - Так скоро? Но почему?
      - Из-за земляных работ. Весь день шел дождь, и ночью могут быть заморозки, но как только почва просохнет, надо будет открыть решетку и заняться прополкой злаков. Надо будет сажать также капусту и овощи. Если наемники задержатся, апрельские работы не смогут быть проведены и урожай погибнет. Этот человек не единственный, кто готов рискнуть жизнью ради спасения земли.
      - Есть другой способ, более простой для спасения Монсальви.
      - Какой?
      - Выдать Беро д'Апшье то, что он требует: богатств замка и...
      - И вас? Какое безумие! Кто мог вам подать такую идею?
      Она ему рассказала о сцене у фонтана. Аббат слушал с нескрываемым нетерпением.
      - Гоберта права! - воскликнул аббат, когда молодая женщина закончила. Ее голова лучше сидит на плечах, чем у этой бедной безумной Азалаис. Что же касается Огюстена, на нем лежит великая вина за те мысли, которыми он начинил голову этого ребенка, мысли, не подобающие ни ее положению, ни вообще разумным людям! Я давно подумываю о тайной слежке за Азалаис. Мне не нравятся ее знакомства.
      - Кто же это? Какой-нибудь парень?
      - Нет, это было бы просто. Это Ратапеннада. За последнее время очень часто кружевницу видели в окрестностях ее хижины. Если не поберечься и не принять меры, она способна на самые безумные поступки. Ну а вы, думаю, не дадите подорвать свою душевную бодрость разглагольствованиями этих безумцев. Поймите, если вы себя выдадите, ваш муж камня на камне не оставит от этого города. Разве вы не знаете, до какой степени страшен его гнев?
      - Я знаю.., да.., если только он вернется!
      - Опять?
      Катрин опустила голову, устыдившись слабости.
      - Простите меня, но я никак не могу облегчить душевную муку. Я боюсь, отец мой, вы представить себе не можете, как я боюсь. Не за себя, конечно, за него.
      - Только за него? Вы нашли вашего пажа? Покачав головой, она сказала, что нет, достала из сумки у пояса платок, вытерла слезы и нос. Она понимала, что, заговорив о Беранже, аббат старался прежде всего увести ее мысли от той неведомой опасности, которой подвергался Арно.
      - Я думаю, вам не следует слишком о нем беспокоиться. Возвращаясь, он должен был увидеть, что здесь происходит, и вернуться в Рокморель. Может быть, он даже предупредил мадам Матильду и к нам придет помощь?
      - Это бы меня удивило. Амори и Рено почти никого не оставили дома. И по правде говоря, эта старая крепость охраняет себя сама или почти сама. Но я была бы счастлива, зная, что Беранже в безопасности.
      - Пойдем, помолимся вместе, друг мой. Это лучшая защита, которую я могу вам предложить. Бог уже привык совершать для вас чудеса. Попросим его сотворить еще несколько...
      Оба вошли в церковь, к месту, где молились за спасение. Ее наполняло легкое бормотание, похожее на жужжание, производимое приглушенными голосами женщин и детей, коленопреклоненных у главного алтаря. Там совершал богослужение старый монах. Легкому шепоту надтреснутого голоса вторили приглушенные голоса прихожан.
      У стены, у пригвожденных ног большого деревянного Христа, свечи были зажжены в таком изобилии, что казалось, божественный мученик вырывается из костра, а старые растрескавшиеся плиты, на которые капал воск, стали похожи на лед, когда на него падает луч солнца.
      Аббат взошел на возвышение, а Катрин села на скамью, отведенную сеньору, вокруг которой уже собралась большая часть служанок из замка.
      Под капюшоном черной мантии она увидела светлую голову Мари Роллар, улыбнулась ей и сделала знак подойти, давая место на скамейке. Ей вдруг захотелось поделиться опасениями с Мари, забыв о своем высоком ранге, который даже перед лицом Бога пугал и беспокоил ее. Она знала, что Мари не собиралась просить у Неба отвести от них его гнев. Она не боялась: спокойствие читалось в ее прозрачных светлых глазах. В ее жизни было столько опасных приключений, еще в родной Бургундии, а затем в гареме Гранады, что ее было невозможно испугать какой-то деревенской осадой.
      После пребывания в стране мавров она сохранила особое чувство фатальности, спокойную рассудительность и удивительное умение приспосабливаться к обстоятельствам. Глядя на нее, коленопреклоненную, с розовым лицом, окруженным батистовой накидкой, и с косами под чепцом, что придавало ей вид монашки, с опущенными веками и шевелящимися губами, Катрин спрашивала себя, та ли это женщина, которую она впервые увидела растянувшейся на шелковых подушках или нежащейся в бассейне с голубой водой? Неужели это та, которую сначала звали Мари Вермей, потом Айша, которая благодаря чуду любви стала наконец Мари Роллар, почтенной женщиной, занимавшей при владелице замка место придворной дамы и заведовавшей гардеробной и бельевой?
      С тех пор как она покинула Гранаду, Мари ни разу не вспомнила о том странном времени, когда она была только маленьким зверьком для царственных прихотей, одной среди могучих других. С того времени, когда она вложила свою руку в руку Жосса Роллара, она отбросила кожу одалиски, как отбрасывает кожу змея. Она была как молоденькая девушка во время своего первого увлечения и восторга, а затем стала любящей супругой.
      Сегодня она была искренне признательна сеньору Монсальви за то, что, собрав всех своих людей для похода на Париж, он оставил на ее попечение свою жену.
      Позволив Мари послушно повторять слова молитвы, Катрин со сдавленным вздохом закрыла лицо руками. Она не молилась, не могла: слишком свежо было воспоминание о стычке у фонтана, и оно отравляло ей душу. Несмотря на слова аббата, она испытывала странное беспокойство, так как в том, что говорила Азалаис, заключалась определенная доля правды, и если Апшье действительно хотел только ее имущества и ее самое, то первые убитые, которые неизбежно появятся, если помощь не подойдет вовремя, будут на ее совести.
      Конечно, бандит хотел заполучить город, чтобы заниматься здесь вымогательством, требовать выкуп, но, если он получит то, что требует, не станет ли он угрожать человеческим жизням?..
      Все время, пока длилась служба, Катрин мучилась этими невыносимыми мыслями, не в силах найти правильное решение. Она обнаружила, что совсем не просто, если ты вышел из народной среды, думать и действовать так, будто для тебя человеческие жизни ничего не стоят.
      Конечно, она знала, что Арно встретил бы с презрением эту щепетильность. Но, если бы он был здесь, этот вопрос вообще бы не встал. Это была ее собственная задача, которую решить могла только она, и задача из самых трудных в ее жизни.
      - Господи! Пошли нам помощь! - прошептала она, решившись наконец обратиться к Небу. - Сделай так, чтобы битва не была так ужасна! Один человек уже лишился жизни...
      Поздно ночью, когда останки брата Амабля были преданы земле в присутствии одетой в черное мадам Монсальви и тех горожан, кого долг не удерживал на стенах, один человек опустился в недра земли по лестнице, идущей из погребов донжона.
      Он нес факел, кинжал и письмо. Перед тем как исчезнуть в густом мраке подземного хода, он послал Жоссу, который провожал его, прощальную улыбку.
      Но никто больше не увидел его живым...
      Глава третья
      ПОДЗЕМНЫЙ ХОД
      Атака началась на восходе. Рассчитывая, что холодный рассвет заставит людей ослабить внимание, скует их после долгой бессонной ночи, Беро д'Апшье бросил свое войско на штурм, определяя те места стены, которые казались ему самыми уязвимыми.
      В полной тишине, пользуясь ночной темнотой, наемники смогли завалить фашинами часть рва, впрочем почти пересохшего, и как только солнце окрасило восток розовым светом, бандиты стали приставлять лестницы к стенам.
      Но как тихо ни совершались эти приготовления, они привлекли внимание дозорных, и, когда увлекаемые Гонне солдаты бросились на лестницы, их встретил такой ливень из камней и кипящего масла, что они поспешили отступить.
      Гонне с обожженным плечом отступил, воя, как больной волк, и показывая защитникам дрожащий от гнева кулак. Через два часа ферма Сент-Фон горела факелом.
      Стоявшие вокруг Катрин на галерее жители видели, как она горит и как по серому небу тянутся длинные грязные полосы дыма. Опершись о плечо своего мужа, который, не в силах оторвать глаз от пожарища, машинально похлопывал ее по спине, Мари Бри громко плакала, и ее всхлипывания и рыдания приводили в отчаяние Катрин.
      - Мы все вам вернем. Мари, - сказала она ей тихо. - Когда уйдут эти бандиты, мы отстроим...
      - Это уж точно! - подтвердил Сатурнен. - Мы все за это возьмемся. Помощь не замедлит подойти, раз у нас нет вестей от гонца. Значит, он смог пройти.
      Катрин бросила на него благодарный взгляд. Это было как раз то, что следовало сказать в утешение Мари, а пока что она подарила ей три золотых экю.
      Но на следующий день, когда новая атака была отбита так же блестяще.., горела ферма Круа-де-Кок. Этим вечером на общем совете тем, кто отвечал за охрану города, вино на травах показалось немного горьким.
      - По ферме или хутору в день за каждую атаку, - сказал Фелисьен Пюек, мельник, подытоживая общую мысль. - Так вокруг нашего города к святому дню Пасхи останется только выжженная земля!
      - Помощь не замедлит прийти, - возразил ему Николя Барраль. - В этот час Жанне должен быть уже в Карлате. Ставлю свою каску против копий монсеньора Бернара-младшего <Прозвище, данное в народе Бернару д'Арманьяку графу де Пардяку. - Примеч. авт.>, которые нам пошлет его супруга мадам Элеонора.