ДОМ СРЕДИ СИНИХ ТРАВ

Если бы не ярко-зеленые глаза и не тягучий ирландский акцент. Жиль ни за что не узнал бы человека, весело вскарабкавшегося ранним утром по трапу «Кречета». Лайам Финнеган нашел-таки полученным деньгам лучшее применение, чем купить на них море рома.

В костюме из нанкина , белой тонкой рубашке, выбритый, причесанный и даже надушенный — какой-то другой, искусственный аромат перебивал достаточно ощутимый запах его излюбленного напитка — ирландец разительно изменился: открылось лицо с грубыми чертами, глубокими морщинами, свидетельствующими о пережитых горестях и делавшими его старше своих тридцати восьми лет, и подвижными неожиданно по-юношески свежими губами. В этой вполне приличной одежде его худая, нескладная фигура приобрела даже некоторую элегантность, и Жиль не преминул сделать ему на этот счет комплимент.

— Вы что же, решили по трезвом размышлении вернуться к врачебной практике?

— Может быть… но что с вами случилось?

Разве вы не собирались отправиться с рассветом на плантацию?

— Человек предполагает, а Бог располагает, — благочестиво вздохнул Жиль, отметив про себя, что ирландец, судя по нотке разочарования в голосе, не слишком рад его видеть. (Уж не надежда ли познакомиться поближе с одной из дам на корабле, пользуясь отсутствием хозяина, толкнула врача на пополнение гардероба?) И Турнемин добавил:

— Надеюсь, вас не стеснит мое присутствие.

— Стеснит? С какой стати, черт побери? Напротив, я рад, что вы тут. Мне надо с вами поговорить.

Взгляд Финнегана светился покоем и чистосердечием, и Жиль пожалел задним числом, что заподозрил его в грязных намерениях.

— Ну что же, посмотрим нашего раненого, заодно и поговорим. Точнее, наших раненых — со вчерашнего дня пациентов для вас прибыло.

— Вы что же, хотите превратить свой чудесный парусник в лазарет? Или вас ночью брали на абордаж?

— Почти угадали. Сегодня ночью, когда мы с женой возвращались с ужина у господина губернатора, на нас напали.

И пока Финнеган, засучив рукава, разбинтовывал ногу Моисея, Жиль рассказал ему, что случилось на набережной Людовика Святого и как он доставил на борт единственного попавшего в руки полиции пленника и передал его до прибытия врача на попечение Понго.

Финнеган откликнулся не сразу. Он сосредоточенно обнюхивал повязку, которую только что снял с раны, впрочем, достаточно было посмотреть на шов, чтобы убедиться в удовлетворительном состоянии больного. Стянутые стежками края разреза были розовыми, чистыми и затягивались вполне сносно. Врач с довольным видом отбросил прочь едва запачканные бинты и, вынув из кармана баночку с каким-то неприятно пахнущим составом, стал обильно смазывать рану под заинтересованным взглядом Понго, вошедшего минутой раньше в каюту с чашкой кофе для своего больного.

— Чем мазать? — спросил индеец.

— Это отличная штука, дорогой коллега.

Бальзам, который мой друг Цинг-Ча готовит из разных трав, но основной компонент — сок растения, называемого на языке индейцев аравак гуйаканом. Лечит что угодно. Этот здоровяк уже через день или два будет на ногах. По-моему, ему у вас понравилось.

И в самом деле, Моисей успокоился. В прояснившемся взгляде не было ни страдания, ни гнева, а, взяв из рук Понго чашку кофе, он даже как будто улыбнулся, и индеец ответил ему тем же.

Жилю вдруг показалось, что между этими двумя, такими разными по рождению, цвету кожи, языку людьми, которые и объясниться-то друг с другом словами не могли, возникла неощутимая и тем не менее прочная связь — взаимопонимание.

— Давайте теперь поговорим о вас, — произнес Финнеган, приводя в порядок рукава и складывая врачебный саквояж. — Относительно одной из неясностей ваших вчерашних приключений я могу вас просветить. Может, мэтр Моблан и в самом деле был слишком тяжело болен, чтобы вас принять, но вечером у Лалли-Розанчика, продажной квартеронки, своей любовницы, дававшей ужин офицерам гарнизона, у него вполне хватало сил и за столом и в постели. Лалли — она хорошо меня знает — пришлось даже к утру послать за мной, чтобы привести в себя девицу, с которой он был. Недаром Моблан посылал вчера лакея к Цинг-Ча, хотел к вечеру приободриться…

Теперь вчерашние события и в самом деле стали для Жиля проясняться. Не кто иной как нотариус предупредил Легро, именно его лакей встретил в городе банду убийц, намеревавшихся лишить Турнемина жизни еще до того, как он появится на плантации. Моблан и управляющий заодно. Потому-то его и задержали тут якобы до оформления необходимых документов. Какой смысл выдавать их человеку, которому, по разумению нотариуса, жить осталось всего ничего…

А уж искать законных наследников бывшего владельца они бы и вовсе не стали, и Легро, бывший фактически полновластным господином в «Верхних Саваннах», превратился бы в такового по всем правилам. И никаких тебе затрат…

— Я бы на вашем месте, — проговорил тягучий голос ирландца, — выпил бы чего-нибудь освежающего. Вы так побагровели — того и гляди, взорветесь… что у вас на уме?

— Могли бы уже догадаться. Я немедленно отправлюсь к проклятому нотариусу, и он получит все, чего заслуживает, а потом — с бумагами или без них — еду в «Верхние Саванны». Домой еду, понятно? — яростно завопил Жиль. — Хватит надо мной издеваться. Теперь моя очередь. А с вашим Легро, о котором мне все уши прожужжали, я покончу сегодня же. Понго! Передай капитану — пусть вооружит десяток матросов во главе с Пьером Менаром и пришлет их через часок в дом нотариуса Моблана на улицу Дофин. И приготовь мне дорожную сумку с запасом дня на три-четыре, да сам приготовься в путь! Доктор, мы еще увидимся. Пройдите, будьте добры, ко второму раненому…

— Постойте!

— В чем дело?

— Ваше предложение занять должность врача на плантации еще в силе? Я готов его принять.

— Скажите на милость! Неужто зловещий образ Симона Легро в ваших глазах потускнел?

— Как раз наоборот. Но мне страшно хочется увидеть собственными глазами, что же там произойдет, — тяга к новому во мне неистребима…

— Ну что же, в таком случае я согласен. Девятьсот ливров в сезон, жилье и еда. Годится?

— Еда… и питье?

— Это сколько угодно, только бы с ног не падали и рука не дрожала.

— Можете не беспокоиться. Ирландец, который не умеет пить, — не ирландец. Я тоже подойду к дому нотариуса.

Оставив Финнегана возле доставленного накануне чернокожего. Жиль поднялся на палубу.

Выстроенная команда готовилась отдать последние почести товарищу, чье тело, зашитое в парусину, лежало тут же. Подошел священник в стихаре и с кадилом, а с ним мальчик из церковного хора. Пришел час прощания с Малышом Луи, отважным матросом, что погиб накануне, защищая Жюдит, и Жиль думал, глядя на парусиновый сверток, дожидавшийся встречи с морскими волнами, что теперь его счеты с Симоном Легро может разрешить только смерть. Может, вообще лучший выход — убить управляющего «Верхних Саванн», как только он окажется на расстоянии выстрела, и не вступать с ним ни в какие дискуссии…

На палубу поднялись одна за другой все четверо женщин, обитательниц корабля, покрытые темными шарфами, и опустились на колени слева от тела.

Впервые на свет Божий показалась Фаншон, но Жиль не обратил на нее никакого внимания.

Камеристка следовала за Жюдит, словно тень, словно тревожная тень — как-то отнесется к ее появлению хозяин? — но шевалье твердо решил не замечать девицу, а как только ее не знающий удержу язык даст повод, избавиться от нее окончательно. Он даже не заметил, как горничная одарила его то ли умоляющим, то ли испуганным взглядом. Потому что смотрел в этот момент на стоящую на коленях рядом с матерью Мадалену: глаза опущены, руки сложены для молитвы. Едва парусник бросил якорь, девушка стала проводить на палубе часы напролет, без устали разглядывая удивительный, совсем незнакомый пейзаж, а главное, синюю воду — трудно было поверить, что эти ярко-синие волны и острые зеленые или серые гребни, яростно хлеставшие бретонские берега, — один и тот же океан. Мадалена явно предпочитала общество капитана Малавуана, но стоило подойти Жилю, как она, скромно извинившись, спешила удалиться — в конце концов взбешенный Турнемин убедился, что ему не удастся приблизиться к девушке.

И теперь она даже не взглянула на Жиля; она явно избегала шевалье, видя в нем довольно удачную копию дьявола. А между тем она его любила, сама призналась, но, видимо, ее любовь не была склонна к уступкам и самозабвению, и не раз уже Турнемин проклинал день и час, когда на палубу «Кречета» взошла Анна Готье, стеной отгородившая свою дочь от его страсти. Хотя, может, это и к лучшему. Если бы Мадалену сопровождал один Пьер, проводивший дни и ночи с экипажем, счастливый уже тем, что он в плавании, как любой бретонец на его месте, никакая сила — Жиль это отлично понимал — не помешала бы хозяину судна проникнуть однажды вечером в каюту Мадалены. А что произошло бы дальше между ним и девушкой, для которой нормальные потребности плоти были равнозначны смертному греху, известно только сатане.

Вот и сейчас, в простом синем платье, с целомудренно задрапированным белой косынкой вырезом, она была для него соблазнительней обнаженной девицы в паланкине, так что Жиль весьма рассеянно слушал молитвы священника, лаская взглядом коленопреклоненную фигурку. И, разумеется, даже не подозревал, каким полным ненависти взором окидывала Мадалену Фаншон…

Служба подходила к концу, курился ладан. Тело опустили в лодку, где уже лежало пушечное ядро — его привяжут сейчас к ногам усопшего»

Шесть моряков во главе с Пьером Менаром заняли места в шлюпке, и она, покачиваясь на волнах, заспешила к выходу из гавани, а священник тем временем заканчивал поминальную молитву.

Команда в молчании разошлась. Женщины направились обратно к каютам, но Жиль задержал жену.

— Я больше не желаю ждать, — сказал он ей. — И немедленно возьму то, что мне принадлежит по праву. Я еду к нотариусу, заставлю его так или иначе выдать необходимые документы, а потом с дюжиной матросов — на плантацию. Пора Симону Легро узнать, кто хозяин «Верхних Саванн»…

— Я с вами!

— Я не к тому, даже напротив, я запрещаю вам пока что появляться вблизи наших владений. Вас дожидаются Ла Валле, так что возьмите горничную и отправляйтесь к ним. Госпожа Готье с дочерью останутся на корабле ухаживать за ранеными, под охраной капитана Малавуана.

Надеюсь, моя поездка окончится благополучно, но если все же случится несчастье, не забывайте — вы моя жена, все мое имущество принадлежит в той же мере и вам. Для того чтобы отомстить за меня, вам достаточно будет обратиться за справедливостью к губернатору. А теперь пожелайте мне удачи — наша земля сопротивляется не хуже крепости.

Он взял руку жены, поднес ее к губам, быстро поцеловал запястье и, развернувшись, двинулся к своей каюте — ему еще надо было взять оружие и написать завещание — Жиль рассчитывал доверить его капитану Малавуану. Он был уже на лестнице, когда Жюдит окликнула его:

— Жиль!

— Да, дорогая…

Ему показалось, что глаза ее под сенью черной кружевной косынки заблестели от сдерживаемых слез.

— Берегите себя, прошу вас. Возвращайтесь живым… ради Бога!

В ответ он улыбнулся, скептически и не без иронии.

— Будьте уверены, я сделаю все, что в моих силах, чтобы остаться в живых. И не только ради Бога… Скажем так: ради будущего поместья «Верхние Саванны».

Жиль быстро покончил с завещанием: все его имущество отходило жене, но при этом он обеспечил безбедное существование семье Готье, Понго и капитану Малавуану. А «Кречет» тем временем совершал сложный маневр, чтобы высадить на берег лошадей — Мерлина и еще двух, простоявших все путешествие в великолепно оборудованной, проветриваемой, обитой мягкой тканью конюшне, на манер тех, в которых перевозят скакунов суда королевского военного флота.

Спустя полчаса Турнемин, вооруженный саблей, двумя пистолетами да еще с притороченным к седлу Мерлина карабином, в сопровождении Понго высадился на берег. И в тот же момент раздался пушечный выстрел, возвещающий о том, что в гавань вошло новое судно. То оказалась потрепанная штормами бригантина.

Небо вновь затягивалось грозовыми облаками, дул сильный северо-восточный ветер, донося до праздных гуляк на берегу и до солдат, охранявших выход на мол, ужасный запах, который Жиль узнал бы теперь в любых обстоятельствах. Судно работорговца неспешно и величественно, а шевалье показалось, еще и зловеще, входило в порт.

Люди вокруг Жиля оживленно обсуждали событие, и он узнал название корабля. «Черный маркиз»…

Как видно, дорогой Жеральд Опейр-Аменди барон де Ла Валле, который до женитьбы «немного занимался торговлей», не брезговал и доходным «черным товаром»… ничего не поделаешь, придется привыкать к психологии тех, кто превратил волшебный остров в рай для одних и каторгу для других. Тем более что Ла Валле — приятный человек, настроен дружелюбно и спас им с Жюдит жизнь.

Турнемин пожал плечами, вскочил в седло, поднял на дыбы Мерлина, довольного донельзя, что наконец можно размять ноги, и рысью направился в сторону улицы Дофина. Понго за ним.

По его мнению, подошло время рассчитаться с мнимым больным, чье нравственное здоровье было явно в куда худшем состоянии, чем физическое.

Едва Сезер, черный лакей, по-прежнему великолепный в своей синей шелковой ливрее и белоснежном парике, открыл дверь со сверкающей медной ручкой. Жиль, решив по возможности сократить время на препирательства и свести до минимума формальности, связанные со своим появлением в доме, просто двинул его кулаком по физиономии, и тот тяжело осел на черно-белые плиты пола.

На грохот падения, сопровождаемый жутким воплем, сбежалась целая стая молодых негритянок в одежде нежных цветов, и все они, словно бабочки, стали опускаться на распростертое тело со стонами, демонстрировавшими меру их скорби. Без сомнения, здоровяк Сезер был великолепным и обожаемым петухом на этом птичьем дворе.

Не обращая больше внимания на свою жертву, Жиль принялся разыскивать нотариуса и без особого труда обнаружил его в своего рода зимнем саду — застекленная веранда в задней части дома выходила прямо к кустам роз и жасмина.

Нотариус завтракал в обществе дородной супруги. Пахло кофе, шоколадом и теплыми булочками, мэтр Моблан, удобно устроившись в объемистом кресле с подушками, намазывал на горячий хлеб конфитюр из гуайавы и забавлял беседой жену — та, очевидно, еще не совсем отошла ото сна и являла собой образ полуспящей красавицы; едва прикрытые чересчур прозрачным кружевом телеса словно навеки приросли к такому же удобному, как у мужа, креслу.

Нотариус, хоть и провел бурную ночь, был свеж как огурчик. Маленький, коренастый, смуглый и толстогубый — в нем несомненно текла негритянская кровь. Под выгнутыми домиком бровями — живые, круглые, как у совы, карие глазки, под распахнутой до пояса кружевной рубахой из белого батиста — складки жирного животика. И это он отделал девицу так, что пришлось призвать на помощь Финнегана? Решительно, Турнемин ничего не понимал. Нотариус напоминал скорее евнуха, чем закаленного бойца на любовной арене…

И в довершение картины на золоченой жердочке восседал синий ара.

Грохот и последовавшее за ним появление Турнемина под сенью цветущего олеандра заставили нотариуса окаменеть. Он так и застыл с бутербродом в одной руке и ложкой конфитюра в другой.

— Кто… Кто вы такой?..

Но Элали узнала гостя и, нимало не заботясь о том, что на ней почти нет одежды, высвободила телеса из подушек и промурлыкала:

— Господин де Турнемин, как это мило!.. Я только что о вас говорила, я сказала, что…

Но ледяной взгляд Жиля ни на секунду не остановился на женщине: Жиль смотрел в глаза до смерти перепуганному нотариусу.

— ..что сожалеете о неудаче, которая постигла бандитов, посланных вашим другом Легро, чтобы убить меня и мою жену? Ничего не поделаешь — нельзя же всегда выигрывать… Будьте любезны, господин нотариус, выдайте мне немедленно справленные по всей форме документы на владение плантацией…