- Я искал вас, господин де Ла Валле, - холодно произнес он. - Мне доложили, что от причала Святого Николая двое суток назад тайно отошел груженный по самый борт кофе корабль в направлении Новой Англии и что этот корабль принадлежит вам. Это правда?
      Никогда еще глаза де Ла Балле не были так прозрачно чисты. На его лицо набежала грусть.
      - Неужели я должен отвечать на подобный вопрос, господин главный управляющий? Вам ведь известны мои суда: я перевожу кофе только на двух кораблях: "Три реки" - он еще три недели назад должен был прибыть в Нант, и "Майский цветок" - он на ремонте. Снова меня оклеветали.
      Маркиза де Барбе-Марбуа вполне можно было принять за англичанина: и внешность у него была человека с севера - стройный, элегантный и холодный, и юмор ледяной, как у них. Он с легкой ухмылкой посмотрел на лицо собеседника, изображавшее оскорбленную невинность.
      - Кажется, последнее время на вас вообще много клевещут.., впрочем, не только на вас. Вы даже представить себе не можете, сколько раз в месяц я слышу донесения, что тот или иной корабль отплыл не во Францию, а куда-то еще...
      - Почему же, напротив, очень хорошо представляю, - ответил Ла Балле неожиданно резко. - И не один я желал бы, чтобы и в Версале хоть раз об этом подумали. С тех пор, как в Америке победили повстанцы, - а наш остров играл в их борьбе стратегическую роль, ослабляя английский флот, - режим исключительного права стал просто невыносим. Почему не менее тысячи сахарных заводов, две тысячи плантаций кофе, три с половиной тысячи производителей индиго не имеют право на сбыт своей продукции за пределами метрополии? Мир на континенте восстановлен, и мы могли бы выйти на американский рынок. Насколько мне известно, господин де Вержен был готов пересмотреть законодательство и...
      - Господин де Вержен умер, - мягко прервал его маркиз де Барбе-Марбуа, - и новый министр иностранных дел, как мне кажется, вообще не склонен к каким-либо переменам. Тем более что остров находится не в его ведении, а в подчинении министерства морского флота. Маршал де Кастри, правда, тоже был человеком широких взглядов.., но, к сожалению, он ушел в отставку, а господин де Ла Люзерн, как вам известно, весьма привержен исключительному праву. Это ведь он поручил мне.., поохотиться на контрабандистов - хочет выглядеть строгим блюстителем интересов метрополии перед королевским двором.
      Быть преемником маршала не так-то просто...
      - Если я правильно понял, - вступил в разговор Жиль, до той поры внимательно слушавший беседу старожилов Санто-Доминго, - в настоящий момент у острова шансов на победу нет.
      Смерть де Вержена, отставка де Кастри! Кстати, почему все-таки он ушел с поста?
      - Не мог иначе. Война между ним и министром финансов Калонном приняла нестерпимый характер. Тот чуть не в открытую обвиняет маршала в том, что он якобы спровоцировал дефицит бюджета Франции, что абсолютно не соответствует действительности. Маршал бился не один год, пытаясь доказать королю, в чем заключаются истинные интересы государства: без сомнения, не в сокращении бюджета военно-морского флота, сделавшего так много для поднятия престижа королевства. Но каждый раз сталкивался с противодействием королевы.., и ему надоело изображать из себя Кассандру. К тому же и здоровье у него не в порядке. Не сомневаюсь, мы не раз пожалеем, что он ушел.
      Королева! Снова она! Когда же наконец Марии-Антуанетте надоест рыть яму, в которую она сама же вместе с королем и провалится? Похоже, она так замкнулась на интригах маленького мирка Трианона, что совсем не замечает, как колеблется у нее под ногами земля. История с колье не только ничему не научила королеву, но, пожалуй, наоборот, подстегнула ее гордыню и стремление утвердиться в роли вершительницы судеб государства.
      - Уж это определенно! - вздохнул Ла Балле. - Неизвестно вообще, будет ли правительство вести с нами переговоры как с достойными партнерами, видит ли оно в нас вполне зрелых сторонников? Неужели непонятно, что исключительное право, благодаря которому метрополия запружена заморскими товарами, наносит ей самой не меньший вред, чем нам? Если бы мы могли напрямую торговать с другими государствами...
      - Ваши доходы существенно бы выросли, господин де Ла Валле, - прервал его главный управляющий и снова улыбнулся своей загадочной насмешливой улыбкой, - в этом сомнений нет. Но ответьте, положа руку на сердце, отдали бы вы должную часть в казну? Вот вы сетуете на судьбу. Однако плантаторы острова в большинстве своем сказочно богаты. В отличие от короля.
      Вы все ищете своего управляющего, господин де Турнемин? - Он резко сменил тему и повернулся к Жилю, показывая де Ла Валле, что тема пока что исчерпана.
      - Я как раз собирался спросить о нем вас, господин главный управляющий. Может быть, стражи порядка, которыми распоряжается губернатор, нашли хоть какой-нибудь след?..
      - Никакого. И думаю, его нелегко обнаружить.., даже если кто-нибудь ищет. Вы даже не представляете, как легко спрятаться на Санто-Доминго. Здесь полно пустынных холмов, где укрываются беглые рабы, а вокруг бесчисленное множество необжитых островов, Гонав, к примеру, или, еще лучше. Черепаший: хоть времена флибустьеров и канули в Лету, ни один даже самый безрассудный отряд не сунется на этот остров - никому не ведомо, что там творится. Ну и наконец, есть еще восточная, испанская, часть Санто-Доминго.., там охотно примут всякого, кто не люб нам. Нет, господа, у нас решительно нет шансов отыскать Легро, если он сам не объявится. Желаю приятно отдохнуть.., и прошу вас, господин де Ла Валле, присматривайте получше за своими кораблями, чтобы они не сбивались с пути.
      Маркиз удалился, приветствуя на ходу дам, раскланиваясь и обмениваясь несколькими любезными словами с кавалерами. Жиль проводил его взглядом и повернулся к другу.
      - Как вам это удалось? - спросил он улыбаясь. - Уверен, это действительно вы отправили кофе в Новую Англию. А между тем ваши корабли в самом деле находятся там, где вы указали.
      Уж не волшебство ли это?
      - Вовсе нет, для этого не надо быть волшебником. Но вот иметь связи вне острова необходимо. У "Майского цветка" есть двойник, точно такой же парусник, под тем же названием, но в море всегда находится только один из них. А другой отстаивается или ремонтируется в доке. Тот, второй, "Майский цветок" вообще подходит к Санто-Доминго лишь для погрузки. А между рейсами прячется в бухте на Кубе. Кстати, если вы хотите попытать счастья в контрабандной торговле с Новой Англией, он к вашим услугам...
      Жиль захохотал.
      - Не откажусь. Впрочем, там видно будет. В любом случае спасибо за предложение... Ну так чем же мы сейчас займемся?
      - Что за вопрос? Лично я пойду танцевать.
      Вон и крошка Ле Норман, вижу, мне улыбается.
      Когда танцуешь, очень удобно заглядывать даме за вырез платья. Такой груди, как у нее, не сыщешь больше нигде в мире, может, мне удастся убедить ее выйти в сад полюбоваться звездами!
      Тут становится слишком жарко...
      С этим Жиль был согласен. Аромат цветов, запах духов гостей, множество народу - в зале становилось невыносимо душно, несмотря на широко распахнутые большие окна. Зачем так резво прыгать по такой жаре? Краска на лицах растекалась, одежда намокала от пота.
      Жиль поискал в толпе танцующих Жюдит, но не нашел. Однако не встревожился: наверное, зашла в зал, где играют в карты, повидать свою подругу Денизу или направилась в буфет освежиться.
      Тем не менее он пустился бы на поиски жены - все лучше, чем стоять столбом в углу зала - если бы к нему не бросилась госпожа Моблан, одна из самых рьяных поклонниц танцев на балу, несмотря на мало соответствующий тропическому климату наряд.
      Она таскала на себе необъятный шар бледно-розового атласа, делавший ее как две капли воды похожей на восходящую луну. Талию ее, далеко не такую тонкую, как у Жюдит или Денизы де Ла Балле, безжалостно сжимал корсет со шнуровкой, затянутый так, что он просто выдавливал вверх то, что должен был бы опустить вниз. И без того пышная грудь дамы стала больше вдвое - того и гляди, выскочит из атласного плена. Ей, без сомнения, было очень жарко, раскрасневшееся лицо под напудренными волосами, уложенными в причудливую прическу, изображавшую сад с птицами, было мокрым от пота, от краски не осталось и следа.
      Заметив, что дородная жена нотариуса решительно, как фрегат на абордаж, движется в его сторону. Жиль поспешно спрятался за густым растением, так кстати поставленным возле двери на террасу, а потом быстро прошел к лестнице, ведущей в сад. Только он вступил в спасительную тень гигантского апельсинового дерева, как розовый шар, от которого он сбежал, выкатился на порог танцевального зала, женщина судорожно замахала веером и обвела бдительным взглядом террасу. Жиль тихонько отступил на шаг, словно боялся, что его все еще видно, потом еще на один. Теперь в черном переплетении веток, за листвой освещенная терраса с женщиной в розовом платье стала походить на картинку-головоломку, из которой выпало несколько фрагментов.
      Турнемин оказался в аллее из олеандров и миндальных деревьев, ведущей к поляне, над которой величественно распростер ветви гигантский баобаб. В отличие от розария, эту часть сада освещали лишь звезды да висевшие на большом расстоянии друг от друга масляные лампы.
      Было тихо и прохладно. Пение скрипок все удалялось, и после толчеи бала Жилю показался раем этот спокойный, напоенный ароматами ночи уголок. У его ног лежал весь в огнях город, дальше - густо-синее море...
      Не имея ни малейшего желания возвращаться в толпу. Жиль медленно и беззвучно шагал по песчаной дорожке, сожалея лишь о том, что приличия не позволяли брать на светские приемы трубку. А как хорошо сейчас было бы ощутить знакомый запах табака!
      Тихие голоса, потом женский смех заставили его остановиться. Справа от него начиналась аллея, едва заметная в свете розовой лампы, спрятанной в густой зелени винограда. Свете слабом, как у ночника, - упасть не даст, но и таинств ночи не откроет.
      Он уже собрался уйти, как вновь зазвучал женский смех: нежный, как воркование голубки, такой знакомый. Жиль шагнул в крытую аллею и смутно различил мужские ноги в белых чулках и туфлях с золотыми пряжками и рядом с ними черную женскую юбку.
      Колебался он лишь мгновение. В порыве гнева Жиль в три прыжка оказался возле парочки. И убедился, что тренированный по надежной индейской науке слух и на этот раз его не подвел: на скамейке, выложенной подушками, полулежала в объятиях де Рандьера его жена - барон жадно целовал Жюдит, а рука его ласкала дерзко выскользнувшую из черного кружева грудь.
      Миг - и Турнемин стоял между ними. Схватив Рандьера за шиворот, он оторвал его от своей жены, как садовник отрывает от полезного растения сосущую из него соки лиану, и швырнул его наземь. Жюдит, как ни странно, даже не шевельнулась, не попыталась прикрыть обнаженную грудь, так и лежала на своих подушках с вызывающей улыбкой на губах.
      - Что прикажете делать? Может, мне упасть без чувств, простонав в ужасе: "О небо! Это мой муж!" Даже не надейтесь!
      - Вы получили то, чего заслуживаете...
      Он схватил ее за руку и заставил сесть.
      - Приведите себя в порядок! Сюда в любой момент могут прийти. Мне начинает казаться...
      Жиль не успел закончить фразу. Рандьер вскочил на ноги и в бешеной ярости бросился на него, хоть еще и не совсем пришел в себя:
      - Ах вы, грубиян! Вы мне за это ответите, и немедля.
      Турнемин оттолкнул адъютанта губернатора так, что тот снова чуть не полетел на землю.
      - Что? Да вы, видно, бредите. По-моему, вы мой обидчик, а не наоборот. Неужто забыли, что женщина, которой вы осмелились коснуться, моя жена? А ветвистые рога, как мне кажется, мужчину не украшают.
      - Не важно! Мы будем драться!
      Рандьер выхватил свою парадную шпажку, но Жиль презрительно оттолкнул ее.
      - Драться на этих игрушках? Нет, барон. Если уж сражаться, то с настоящим оружием в руках, царапины меня не устроят. Вы получите Урок на всю жизнь, если вам еще придется после этого жить. Но не здесь - об этом не может быть и речи. Мы в доме губернатора. Он не простит этого ни вам, ни мне, да и ни к чему омрачать его прощальный бал кровавым поединком. Сейчас мы вернемся во дворец, вы укажете мне своих секундантов, я вам - своих, и они договорятся об условиях. Вы готовы? - обратился он к Жюдит,. принявшей к тому времени вполне пристойный вид.
      - Как вам угодно, - взвизгнул Рандьер. - Но оружие выбираю я, потому что вы меня ударили. А я хочу драться на пистолетах. Слышите? На пистолетах!
      - Почему? - насмешливо спросил Жиль. - Плохо владеете шпагой? Впрочем, мне все равно.
      Двуручная сабля, копье, бич, топорик - выбирайте что хотите. Желаете пистолет - пусть будет пистолет. Я с удовольствием всажу в вас пулю - когда и где, сговорятся секунданты.., но не позже, чем с восходом солнца. Я человек занятой. До скорой встречи.
      Галантно предложив руку жене (ее пальцы немного подрагивали) Турнемин вернулся вместе с ней во дворец, отыскал де Ла Валле и объяснил, что от него требуется, не вдаваясь, впрочем, в детали. Ла Валле поднял одну бровь.
      - Ну и ну! Уже дуэль? Но бал начался лишь час назад. Однако вы не тратите времени попусту.
      - Вы правы, - согласился Жиль, искоса, взглянув на Жюдит. - У нас в семье вообще не принято терять время зря. Вы поможете мне найти второго секунданта?
      - А как же! Здесь где-то Анри де Селюн. Сейчас найду его и приведу к вам. Вы будете здесь?
      - Нет, мы уезжаем. Я буду ждать вас у себя дома. Передайте госпоже де Ла Валле мои извинения.
      Через десять минут Жюдит и Жиль уже катили в открытой коляске по ночному Кап-Франсе, где теперь, когда окончился сезон дождей, вовсю кипела жизнь. Супруги сидели молча и неподвижно. Между тем на улицах было оживленней, чем днем. Люди торопились в кабаки, кабаре или спешили потанцевать: для негров танец - выражение самой жизни и одновременно лучшая молитва. Светились подъезды театров, многочисленные публичные дома распахивали двери, яркие краски нарядов мелькали, как в калейдоскопе.
      Даже магазины на улице Капитанов и на улице Ювелиров не закрывались счастливчикам, выигравшим большие деньги, будет где их потратить. Ну а для женщин, торгующих любовью, и вовсе настало золотое время.
      Царящее вокруг веселье лишь подчеркивало угрюмое молчание Турнеминов: многие провожали их завистливыми взглядами, а между тем они не просто сидели как чужие, казалось, между ними вообще невозможно взаимопонимание. Только когда коляска остановилась у освещенного крыльца. Жиль, подавая руку жене, сказал:
      - Я приду к вам, как только де Ла Валле сообщит мне, о чем они договорились. Ждите...
      Она лишь зевнула в ответ и, подобрав раздуваемые легким ветром широкие юбки, поднялась к себе.
      Спустя полчаса Жиль провожал Жеральда де Ла Валле и его шурина Анри де Селюна в форме капитана королевского торгового флота, заезжавших передать ему условия дуэли. Она должна была состояться на лугу позади форта Николе за полчаса до восхода, чтобы офицеры-секунданты успели вернуться на рассвете к месту службы.
      Драться предстояло на пистолетах.., но об истинной причине поединка ничего не говорилось, чтобы не бросить тень на репутацию Жюдит, - было объявлено, что имело место уличение во лжи и последовавшее за ним рукоприкладство.
      Когда секунданты уехали. Жиль приказал Жюстену запереть дом, поднялся к себе, прибавил пламя в ночнике, стоявшем возле большой кровати с балдахином. Потом достал из шкатулки красного дерева, лежавшей на комоде, два пистолета. Они служили ему верой и правдой, и он вполне им доверял. Жиль и так видел, что оружие в прекрасном состоянии, но все же еще раз проверил его, прежде чем зарядить. Затеи Турнемин положил пистолеты на место и, закрыв шкатулку, почти с трепетом погладил ее.
      Жиль знал, что Рандьер прекрасный стрелок, но не слишком беспокоился: со времен войны за независимость он и сам практически ежедневно упражнялся, чтобы глаз не потерял зоркость, а рука - твердость. И знал, что даже с седла, на скаку, попадет в любую цель, до которой может долететь пуля...
      Проверив оружие, Турнемин сел в кресло, опустил голову на руки и какое-то время наслаждался тишиной - должно быть, все в доме, кроме него и Жюдит, спали; он сам отослал Зебюлона, когда приехал. Ему снова представилась сцена в саду, воспоминание саднило, как расчесанный укус москита. Жиль снова увидел Жюдит с обнаженной грудью и закрытыми глазами в объятиях завзятого фата Рандьера и попытался осмыслить происшедшее. Он не принял всерьез угрозу жены отдаться другому мужчине и оказался не прав. Появись он несколькими минутами позже, он, без сомнения, застал бы Жюдит утоляющей любовный пыл Рандьера.., а возможно, и свой собственный. Как ни странно, он на нее не держал зла. Он злился на себя. Это он, упиваясь своей безрассудной любовью к восемнадцатилетней девушке, убитый страшным подозрением, затаившимся в нем со дня, когда он узнал о смерти Розенны, оставил молодую, цветущую женщину сражаться один на один с искушениями острова, где сладострастие было законом жизни, как на Кифере, где оно подстерегало вас за каждым углом. А ведь Жюдит нравилось любить, возможно, не получая удовлетворения, она превратилась в нимфоманку...
      Жиль медленно снял белый шелковый наряд, разделся донага, накинул просторный черный с золотом халат, купленный у Цинг-Ча, ученого и предприимчивого друга Лайама Финнегана. Потом прошел в гостиную, налил себе хорошую порцию черного рома и выпил залпом.
      Не исключено, что завтра его уже не будет в живых - даже самый искусный стрелок не в силах спорить с судьбой. Однако распоряжения на случай своей внезапной смерти Турнемин сделал уже давно, над этим думать не приходилось, а возвращаться к горьким, тяжелым мыслям он тоже не хотел. Единственный достойный способ скоротать время в ожидании момента, когда придется подставить грудь под пули Рандьера, если забыть о сне - а спать ему не хотелось, - это насладиться любовью прекрасной женщины.
      А самая прекрасная из женщин - это Жюдит....
      Он вышел на увитую плетистыми розами и жимолостью террасу, которая соединяла его спальню со спальней жены, и без стука толкнул прозрачную створку двери Жюдит.
      Просторную комнату тоже освещал один ночник, его перламутровый свет дрожал на белоснежной обивке стен. Сама Жюдит стояла посредине в просторном пеньюаре из муслина, не скрывавшем, а только слегка размывавшем контуры ее тела. Роскошные рыжие волосы рассыпались по плечам. В больших черных глазах застыло выражение страха и мольбы, как у ждущего рокового удара зверя.
      Супруги застыли друг против друга, стоя на разных концах китайского ковра. И, как обычно, когда Жиль оставался наедине с женой, он поразился ее красоте, сам не переставая удивляться всей сложности чувств, которые вызывала в нем Жюдит. Ведь только что он бесился от ярости, обнаружив ее в саду с Рандьером. Приди он чуть позже и застань жену в более откровенной позе, он, вероятно, вообще убил бы ее... Он так любил Жюдит, она так прекрасна! Неужели его до сих пор влечет к ней нечто большее, чем просто желание?
      Турнемин вдруг заметил, что, несмотря на теплую ночь, жена его дрожит.
      - Иди ко мне! - сказал он, раскрывая объятия.
      И она бросилась к нему, скинув на ходу легким движением с плеч белый муслин. И прижалась к Жилю всем телом, от длинных ног до влажных губ, обдав его своим дыханием, благоухавшим гвоздикой. Его руки сомкнулись на ее шелковистой, как у молодой кобылки, спине, а молодая женщина нетерпеливо распахнула на муже халат, чтобы лучше почувствовать его тело. Она так страстно поцеловала Жиля, что у него закружилась голова, но он ощутил на губах соленые слезы и понял, что Жюдит плачет.
      Безмолвный плач ее вскоре перешел в рыдания. Тело молодой женщины судорожно вздрагивало. Турнемин отнес ее на постель, лег рядом и постарался успокоить ласками.
      - Не хочу... - твердила она. - Не хочу, чтобы ты дрался!.. Из-за меня! Шлюхи такой!
      - Замолчи! - строго приказал он. - Я запрещаю тебе произносить такие слова!
      Она горько рассмеялась.
      - Почему же? По-твоему, я не шлюха, раз мне не платят? Но для тебя я все равно что рабыня на плантации. А мне нужна любовь, мне нужен муж. Почему ты вечно оставляешь меня одну? Почему не приходишь? Потому что любишь ее?
      - Не говори глупостей. Ты моя жена, и я никогда не переставал тебя желать.
      - Но ты меня не любишь.., больше не любишь. Боже, как мне хочется умереть.
      Она зарыдала еще сильнее. Жиль видел, как корчилось ее восхитительное тело, ночник бросал розовый свет то на отвердевшую грудь, то на золотистый треугольник внизу живота. Молодая женщина была на грани истерики, и тогда Жиль прижал Жюдит к постели и резким движением вошел в нее...
      Жюдит хрипло вскрикнула, и вдруг тело ее расслабилось, и она отдалась во власть обжигающей волны страсти.., милосердной волны.
      УГРОЗА
      Розовая заря окрасила холодный серый рассвет, осветила атласную гладь моря, отливающую перламутром, как горлышко голубки. Подул легкий ветерок, пробежал рябью по атласу, зашумел листьями черных кокосовых пальм, взметнувших высоко в небо свои пушистые кроны. Кислый запах пороха рассеялся, снова вернулся аромат влажной земли, спящего моря. Жиль спокойно протянул свой пистолет подбежавшему де Ла Валле, потом надел камзол. На другом конце поля, под стенами старого форта Вобан, суетились люди в мундирах, сгрудившись вокруг раненого, который громко стонал.
      - Никогда не видел такого меткого выстрела, - проговорил, задыхаясь, Ла Валле. - Пистолет так и разлетелся на куски у него в руке...
      Пройдет немало времени, прежде чем он сможет держать оружие...
      - И ласкать женщину! - саркастически добавил Турнемин. - Очень хорошо. Вряд ли он захочет продолжить дуэль. Разве что другой рукой владеет не уже.
      - Редко кто одинаково хорошо стреляет с обеих рук.
      - Лично я запросто. Вы представить себе не можете, какие акробатические трюки приходится выделывать, когда воюешь против индейцев.
      Ну что же, дело сделано, можно и позавтракать.
      Я умираю с голоду. А вы?
      - Я тоже. Но сначала вам надо подписать протокол.., и поинтересоваться самочувствием противника, как того требуют правила хорошего тона. Это будет достойный жест, и, кроме того, - добавил, смеясь, Ла Валле, - всегда приятно посмотреть, как корчится твой обидчик.
      С формальностями покончили быстро. Жиль на минуту склонился над белым, как его рубашка, Рандьером, лежавшим на запятнанной кровью траве. Военный хирург, которого успели привести секунданты, забинтовывал ему руку или то, что от нее осталось.
      - Надеюсь, это послужит вам уроком, - сказал полусерьезно, полунасмешливо Жиль. - Я, со своей стороны, совершенно удовлетворен и желаю вам быстрого выздоровления.., и хорошего путешествия - вы ведь плывете во Францию вместе с господином де Ла Люзерном. Мое почтение, господа, распрощался он с остальными.
      И, взяв под руку своего друга, он вернулся к рощице, в которой они оставили лошадей. Следом шел Анри де Селюн, несмотря на свою обычную невозмутимость, проникшийся большим уважением к человеку, так мастерски владеющему пистолетом.
      - Пожалуй, я попрошу нового губернатора, господина де Венсана, назначить вас главным наставником молодых офицеров в стрельбе, - воскликнул он. - Думаю, каждый захочет у вас поучиться...
      - Бога ради, пощадите мою скромность, дорогой друг. Пусть мои маленькие таланты останутся при мне, я приберегу их для врагов. А теперь, пошли, выпьем горячего кофе в "Брюло Меркадье". Вкуснее, чем там, его нигде не готовят.
      - Хочется верить, - отозвался Жеральд. - Ведь это я поставляю кофе Меркадье.
      Усевшись на террасе, увитой с трех сторон виноградом, все трое основательно закусили и выпили по несколько чашек знаменитого кофе с ромом, составившего репутацию Меркадье: он не жалел рома и выбирал самый крепкий, чтобы хорошо горел.
      Жиль чувствовал себя прекрасно в это славное утро. Всегда особенно остро ощущаешь аромат и вкус жизни, когда заглянешь, хоть на миг, в глаза смерти. Ночь любви в объятиях Жюдит подарила ему достаточно ясную картину того, что могло бы быть счастьем. К собственному удивлению, он вновь познал всю прелесть их первой ночи в Версале, с той разницей, что теперь ему не приходилось пробуждать к любви юную девушку.
      Стонавшая под его ласками Жюдит стала великолепным инструментом любви, страстной женщиной, горячей, как красавица графиня де Бальби, необузданная любовница, оставленная им во Франции.
      Добираясь к месту поединка, он все время видел перед собой очаровательную картину: Жюдит спит на измятых простынях, свесив пышные волосы до самого пола. Припухшие от поцелуев губы улыбаются, когда его рука осторожно, как морская звезда, опускается ей на грудь. Во время дуэли он был внешне совершенно спокоен, а на самом деле кипел от гнева и нетерпения. Не отказываться же ему, в самом деле, от таких радостей только потому, что этот нахал хотел их присвоить... Вот и теперь, рассеянно вставляя редкие реплики в беседу друзей, он думал, что, если повезет, он застанет ее все еще в постели, сможет разбудить и разделить с ней бурлящую в нем радость жизни... После этой ночи он даже решил, что прекрасное тело Жюдит - лучшее противоядие от его невозможной любви к Мадалене...
      Ему не терпелось вернуться в свой райский уголок. Обильный завтрак и горячий кофе вновь пробудили в нем страсть, и под тем предлогом, что у него якобы назначена встреча. Жиль прервал ленивый отдых в сигарном дыму, всегда следовавший на Санто-Доминго за дневными трапезами. Оставив своих секундантов и дальше прохлаждаться в тени виноградной лозы и наблюдать кипучую жизнь порта, Турнемин вскочил на Мерлина и поскакал обратно на набережную Вильвер.
      Ла Балле, с роскошной гаванской сигарой во рту, снисходительно провожал его взглядом.
      - Тем, кто только что прибывает на остров, всегда кажется, будто нужно без конца что-то делать! - вздохнул он. - Интересно, сколько пройдет времени, пока Турнемин поймет, что здесь можно просто наслаждаться жизнью и никогда не следует торопиться.., ни в чем. Разве что выпить заказать? Еще по одной?
      Анри де Селюн, пребывавший в блаженном состоянии - куда только делась его скованность? - лишь опустил веки в знак согласия, потом устроился еще поудобней и стал наблюдать за цепочкой рабов, которая как раз покорно потянулась из карантинных бараков, где их после продолжительного плавания приводили в божеский вид, к крытому рынку - теперь пышущих здоровьем невольников можно выгодно продать...
      Вернувшись домой. Жиль обнаружил лишь Зебюлона и Жюстена, укладывавших чемоданы в экипаж. Чернокожий слуга объяснил, забавно коверкая слова, что хозяйка уехала на плантацию, верхом, как только вернулся Зебюлон, которого она посылала узнать потихоньку, чем кончился поединок.
      - Она ничего не говорила?
      - Нет... Да! Говорить... Она говорить: "Хорошо.."
      Жиль разочарованно и недовольно пожал плечами и на всякий случаи поднялся в спальню жены: вдруг она оставила ему записку? Но вместо записки он нашел Фаншон. Утреннее солнце заливало комнату светом, слышалось пение птиц - и больше ни единого звука: горничная стояла совершенно неподвижно у разоренной постели. Она не заметила, как неслышной походкой, усвоенной у индейцев, в спальню вошел хозяин - все стояла и смотрела, думая, вероятно, о чем-то горьком, и по щекам ее текли слезы...
      - В чем дело, Фаншон? Чем вы заняты?
      Девушка вздрогнула, повернула к Жилю мокрое от слез лицо, и в глазах ее появился страх.
      - Я?.. Ничем... Я...
      - Почему плачете? У вас что-то болит?
      Горничная ухватилась за подсказку и поднесла дрожащую ладонь ко лбу.
      - У меня.., да. Простите, у меня болит голова.
      Она определенно лгала. Никогда еще Фаншон не выглядела здоровее. Пребывание на острове явно пошло ей на пользу. Кожа приобрела золотистый оттенок, исчезла худоба - когда ее нашли в трюме "Кречета", она была как драная кошка. Грудь в квадратном вырезе ситцевого платья в цветочек выглядела аппетитно, как корзинка спелых персиков. Жиль не без удовольствия припомнил ночные утехи во время плавания...
      Он зашел в спальню и машинально закрыл за собой дверь.
      - Госпожа уехала?
      - Да... Она посылала Зебюлона за покупками, а когда он вернулся, велела оседлать Вивиану, а мне приказала ехать следом, с багажом. Говорит: ей сегодня хочется поскакать галопом, впрочем, ей всегда этого хочется. Последнее время особенно часто... Наверное, в свою хижину отправилась...
      С тех пор как они обосновались в "Верхних Саваннах", Жюдит действительно пристрастилась к верховой езде и к прогулкам на берег моря. Она упросила Жиля построить для нее крошечный домик, нечто вроде рыбацкого сарая для сушки сетей, в маленькой пустынной бухте Порт-Марго. И каждый день ездила туда одна, не разрешая никому себя сопровождать.
      "Простите мне эту прихоть, - сказала она мужу. - Я же дочь вод, вы знаете, и там, на берегу, ко мне словно возвращается мое босоногое детство: как хорошо было прятаться в дюнах или нырять в волны Блаве..."
      Напоминание об их первой встрече тронуло в сердце Жиля тайную струнку, и он охотно уступил желанию жены, однако поручил Моисею незаметно приглядывать за Жюдит, когда та отправлялась в дальнюю бухту - от нее до плантации не меньше мили. Черный гигант был по-собачьи предан Жюдит, к тому же в случае опасности он один стоил десятерых.
      - Ну что же, поеду и я, - сказал Жиль. - А вы сядете в экипаж с Зебюлоном, как по дороге сюда...
      Говорил он ровным, невыразительным голосом, словно во сне, а сам раздевал взглядом залившуюся краской Фаншон. Неожиданный отъезд Жюдит не дал ему излить ту радость, что все еще бурлила в его жилах, и Жиль вдруг почувствовал, что страстно желает эту девушку. Он даже забыл, что возобновлять оборванную им самим связь - весьма неосторожно.
      В карих глазах горничной мелькнула надежда, когда Турнемин стал медленно подходить к ней. А когда он положил руки на ее круглые плечи, лицо Фаншон вспыхнуло радостью. Жиль спустил девушке платье с плеч и привлек ее к себе.
      А через минуту они, свившись, катались по постели, еще хранившей запах тела Жюдит. Жиль удовлетворил свое стремление ощутить, избежав смерти, всю полноту жизни, а Фаншон - свою накопившуюся за несколько месяцев завистливого ожидания страсть. Был почти уже полдень, когда она наконец отодвинула засов на двери...