Все началось с возвращения во Францию вместе с Лозеном. Рошамбо поручил молодому герцогу отвезти в Версаль сообщение о победе, и Лозен с совершенно неожиданным великодушием - если вспомнить об их отношениях в прошлом предложил бывшему лейтенанту Гоэло ехать вместе с ним.
      - Надо ковать железо, пока оно горячо, - сказал он ему. - Ваш отец признал вас официально, насколько было возможно, но надо теперь, чтобы король это утвердил. И вместе с ним - или, лучше сказать, до него - господин Шерен.
      Вы не знаете господина Шерена?
      - Нет, господин герцог! Версаль для меня неведомый мир, другая планета... Я ничего о нем не знаю и, естественно, ничего не знаю об этом человеке.
      - По правде говоря, не вы один, так как он редко бывает на людях, отдавая предпочтение старинным рукописям, печатям, гербам, щитам, девизам всей этой путанице родословных и геральдики. Он герольдмейстер и историограф короля. Неподкупен до фанатизма, тщательно и с придирчивым вниманием разбирает дворянские родословные, из-за чего приобрел множество врагов. Крайне несговорчив, и, если он решит, что вы не имеете права на дворянство, сам король ничего не сможет поделать. Надо воспользоваться тем, что все, кто подписал ваш документ, еще живы, и представить его в Версале. Потом, если захотите, вы вернетесь: война, быть может, еще не кончена.
      Это было правдой... Падение Йорктауна было важной, может быть решающей победой для молодых Соединенных Штатов, но у англичан были еще значительные силы, и они могли продолжать военные действия до полного уничтожения той или другой стороны.
      С одобрения своих командиров. Жиль пожал руку Акселю Ферсену, который снабдил его кучей рекомендательных писем, и обнял своего друга Тима, поручив ему Понго до своего возвращения. Убедить индейца расстаться, даже на короткое время, с хозяином, которого он боготворил, было делом нелегким.
      - А если ты не вернешься? - сказал Жилю Понго с одновременно грустным и обиженным выражением лица.
      - Ничто не может помешать мне вернуться, но, если так случится, я обещаю тебе, что ты приедешь ко мне. Хотя я не уверен, что ты будешь счастлив в Европе...
      - Понго может быть счастлив только там, где ты. Если ты его бросишь, он умрет.
      - Ты мой брат по оружию! Я никогда тебя не брошу. Жди моего возвращения...
      Через три дня после капитуляции Корнуоллиса Лозен и Жиль взошли на борт быстроходного корабля "Наблюдательный", которым командовал г-н де Силлар, и за три недели домчались до Бреста, а ведь из Бреста в Америку они плыли больше двух месяцев! Оттуда, не успев насладиться воздухом Бретани, они домчались до Версаля, где оказались в самой гуще всеобщей радости: 22 октября, через несколько дней после сражения под Йорктауном, королева родила дофина. Париж ликовал, Версаль сотрясался от фейерверков и мощных звуков органа, утопал в цветах и флагах.
      Город-дворец ослепил Жиля. Он никогда не видел такой роскоши. Город и его сады, огромный дворец, будто из сказки, обитающие в нем люди, одетые в золото и шелка, вызвали у него восхищение, которого он из гордости не показывал. По сравнению со всем этим Брест был просто поселком, а Эннебон дырой.
      Никогда не сможет он забыть, как его представили королю. Он ожидал подавляющего великолепия тронного зала; но его провели в самые верхние комнаты, в мастерскую, где, как в кузнице, пылал огонь и раздавались удары молота. Он думал, что встретит надменного властелина, одетого в парчу и усыпанного бриллиантами, но оказался перед застенчивым близоруким человеком двадцати восьми лет, уже слегка полнеющим, с высоким лбом, с волосами, откинутыми назад, невыразительными глазами, в простой одежде под широким кожаным фартуком. Если бы не некоторое врожденное величие, его легко можно было принять за любого из подданных. Король-мастеровой принял юношу радушно.
      - Мне рассказывали о вас и о ваших подвигах, сударь, - сказал он, явно избегая смотреть на Лозена, которого, видимо, недолюбливал. - Я выслушал вашу историю с интересом и думаю, что мы не можем препятствовать воле Господа, проявившейся так недвусмысленно, сведя вас с вашим отцом. Граф де Турнемин де Лаюнондэ публично признал вас своим сыном, стало быть, мы сделаем то же самое!
      - Сир, - рискнул вставить замечание Лозен. - Ваше Величество думает, что его специалист по генеалогии будет с ним согласен? - ироничный тон не мог полностью скрыть дерзости вопроса.
      Король, мывший руки в тазике, поданном ему пажом, поднял голову. Его тяжелый близорукий взгляд упал на молодого герцога, тот смутился и покраснел.
      - Должен ли я вам напомнить, господин герцог, что Шерен - мой слуга и что хороший слуга исполняет приказы хозяина, - холодно сказал он. - Здесь не нужно никаких генеалогических исследований, не надо доказывать принадлежность к дворянству, которое является одним из самых древних во французском королевстве: господин Шерен установит должным образом родственные связи этого молодого человека, в котором я отныне надеюсь найти хорошего слугу. Не правда ли, сударь?
      - Сир, - взволнованно прошептал Жиль, - как подданный Вашего Величества, я с самого рождения был слугой короля, что я могу предложить Вам, сир, только то, что Вам и так всегда принадлежало: мою жизнь!
      Людовик XVI улыбнулся. Затем он протянул руку молодому человеку и сказал, почти в точности повторив слова Вашингтона:
      - Бережно храните ее, господин де Турнемин.
      Мертвый слуга заслуживает моего уважения, но от него нет никакой пользы.
      Жиль опустился на одно колено, поцеловал протянутую ему руку, приятно пахнувшую вербеной, затем попятился к двери, склонившись в глубоком поклоне. Он услышал голос короля:
      - Говорят, вы несравненный следопыт, первоклассный стрелок и вас научили охотиться американские индейцы? Надо нам поохотиться как-нибудь вместе. Вы меня поучите! Господин де Лозен, в должное время вы представите этого молодого человека королеве!
      - Черт побери! - воскликнул Лозен, когда они вышли из королевской мастерской. - Какой успех! Вас не только признали, вы уже в милости. Вы ему очень понравились. Это не каждому удается. Я поздравляю вас.
      И действительно, через два дня Жилю был вручен в главной канцелярии документ о признании его дворянства, который давал ему титул шевалье, передаваемый по наследству. Кроме того, он получил звание лейтенанта "на очереди" <Это означало, что он получил звание, но не служил, пока в полку не освободиться место.> в Драгунском полку королевы под командованием де Куаньи и, наконец, чек, который он должен был представить казначею полка, чтобы немедленно получить первую четверть положенного жалованья. Для него это были слава и богатство.
      В порыве неудержимой радости новоиспеченный шевалье немедля схватил перо, чтобы наконец-то написать аббату де Талюэ о своем возвращении и об удивительном случае, благодаря которому он встретил Пьера де Турнемина. Он не писал аббату уже три месяца, и поэтому письмо получилось длинным. Закончено оно было надеждой в скором времени обнять всех, кого он любил, и снова увидеть родной край, хотя бы по дороге в Америку, если получено будет разрешение туда вернуться.
      В ответ он получил мальчика, лошадь и письмо: письмо было у мальчика, а мальчик сидел на лошади. Мальчика звали Пьеро: он был одним из сыновей Гийома Бриана. Лошадь - бывший Магнус графа Ферсена, переименованный Жилем в Мерлина, а письмо - от приходского священника Эннебона. Письмо было адресовано "Господину де Турнемину де Лаюнондэ, особняк господина герцога де Лозена, улица Резервуаров..."
      Эти слова Жиль прочел с радостной дрожью.
      Добрый аббат сообщал о радости, которую он испытал, получив столь добрые вести. Он объяснил, что граф Ферсен лично написал Гийому Бриану, извещая его о решении подарить коня своему юному другу. Наконец, аббат пересылал письмо, которое передала ему Жюдит де Сен-Мелэн через монастырскую привратницу в день своего отъезда во Френ.
      "Письму уже три месяца, - писал священник, - и я с тяжелым сердцем посылаю его тебе, ведь еще немного, и вы были бы вместе. Если я правильно посчитал, братья забрали Жюдит приблизительно в тот день, когда ты достиг берегов Франции. Но надо, как и всегда, смириться с волей Божией, ведь Господь и так много сделал для меня, вернув тебя на родину живым и невредимым. Нельзя в этом низменном мире получить все, и мы мудро поступим, если будем довольствоваться тем, что имеем. Прощай, мой дорогой шевалье, я расскажу твоей матери о том, чего ты достиг. Помни, что ты всегда пребудешь в моих молитвах, как и в моем сердце..."
      Огонь затухал. Жиль сложил письмо Жюдит, чтобы спрятать его на груди, поднялся и со вздохом потянулся. Это горестное послание, полное боли и слез, взволновало его. Смириться с жестоким решением братьев де Сен-Мелэн? Об этом не могло быть и речи! Быть может, поспешив, он поспеет вовремя, чтобы спасти Жюдит от уготованной ей участи.
      К тому же Небеса, по-видимому, благоволили к нему, потому что Драгунский полк королевы разместился тогда в Понтиви, и Жиль пошел к Лозену попросить его, чтобы тот отсрочил представление королеве, и сообщил о своем желании как можно быстрее поехать в Бретань. Затем, посадив Пьеро в почтовую карету, отправлявшуюся в Брест, он собрал свои вещи, вскочил на Мерлина и понесся по дороге, ведущей в его родной край.
      Он точно не знал, что будет делать, но в одном был уверен: его жизнь не будет иметь смысла, пока он не узнает, что случилось с Жюдит. По крайней мере, он не откажет себе в удовольствии всадить клинок в живот Морвана, а заодно и проткнуть шпагой его старшего брата Тюдаля, если непоправимое уже случилось и девушка выбрала смерть, чтобы избежать омерзительного брака.
      Ради этого стоило пуститься в путь...
      Жиль вынул часы, недавний подарок Вашингтона, и увидел, что время ужинать. Впрочем, желудок уже давно напоминал ему об этом. Он вымыл руки, надел парик, почистил свой темно-синий костюм почти военного покроя и спустился в общий зал с твердым намерением заставить хозяина гостиницы рассказать о Сен-Мелэнах, даже если эта тема вызывает у достойного человека отвращение. Может быть, он разговорится, выпив немного.., тем более что таланты трактирщиков по части возлияний, несомненно, достойны всяческого уважения.
      Его столик стоял в углу, рядом с большой гранитной печью, на которой служанки в стоптанных башмаках пекли блины. Знакомый запах коснулся ноздрей Жиля. Давно он не ел блинов!
      Он сел за стол, покрытый клетчатой скатерью, на котором были расставлены ярко раскрашенная фаянсовая посуда, оловянная кружка и гордость Плоэрмеля - сидр в кувшинчике, и лежал кусок красиво украшенного соленого масла, а также хлеб с заманчиво хрустящей корочкой.
      С аппетитом человека, проскакавшего целый день верхом и знающего, что нужно его здоровому организму. Жиль принялся за еду.
      Проглотив последний блин, путник удовлетворенно вздохнул, вынул трубку и начал ее набивать, ища глазами хозяина. Он увидел его в нескольких шагах от себя. Опершись о стол, трактирщик, в ожидании приезда почтовой кареты из Ренна, разговаривал с двумя форейторами. Жиль знаком подозвал его.
      - Когда есть такой хороший сидр, наверняка найдется и водка! - сказал молодой человек.
      Трактирщик улыбнулся, явно польщенный.
      - Конечно, сударь! И превосходная!
      - Тогда принеси ее мне.., и захвати две кружки. Мы выпьем вместе!
      Трактирщик поспешил исполнить приказание и вернулся с бочонком. Он также принес два стакана, объяснив, что для такой прелести кружки не подходят.
      Жиль попробовал напиток, прищелкнул языком и сказал, протягивая кисет трактирщику, который, возведя глаза к потолку, смаковал водку с блаженным видом:
      - Присядьте на минуту и попробуйте этот табак. Я хотел бы задать вам один вопрос. Кстати, как вас зовут?
      Трактирщик тотчас вернулся с небес на землю. Уголки его рта, приподнятые в блаженной улыбке, опустились.
      - Лекоз... Ивон Лекоз... Но если ваш вопрос касается Френа, я предпочел бы, с вашего позволения, не отвечать на него.
      - Решительно, вы не любите это поместье! Нет, я просто хотел спросить, не слышали ли вы, ну, скажем.., месяца два назад о большой свадьбе, которая должна была состояться в округе?
      Глаза Лекоза стали неподвижными, казалось, он сейчас заплачет. Он тяжело опустился на табурет напротив своего постояльца, взял бочонок, налил себе полный стакан водки и тут же залпом его выпил.
      - ..Ну и ну! Я не думал, что это произведет на вас такое впечатление, заметил Жиль. - Ведь я спросил о свадьбе, что в этом трагического, черт побери!
      - Обычно ничего, но иногда... Послушайте, сударь, вы мне кажетесь благородным человеком, и, во всяком случае, вы хороший клиент. Я отвечу на ваш вопрос, но не сердитесь на меня, если мой ответ покажется вам не совсем ясным.
      Я не слышал ни об одной свадьбе, по крайней мере, три месяца.., но я слышал о новобрачной, о новобрачной из благородных, с которой случилось несчастье. Только никто не знал ни кем она была, ни откуда появилась!
      Жиль нахмурил брови.
      - Что это значит? Объясните яснее.
      - Нет! Видите ли, сударь, я много колесил по свету и немало повидал, но от этой истории у меня волосы встали дыбом! Я не смогу вам ее рассказать. К тому же я не был ее очевидцем...
      - А был такой человек?
      - Да. Башмачник из Кампенеака, который часто занимается браконьерством в пенпонском лесу. Он спрятался на дереве и все видел. Он до сих пор не может прийти в себя после этого и рассказывает эту историю всем, кто ставит ему выпивку.
      - Как зовут этого человека?
      - Геган. О, его нетрудно найти!..
      Один из форейторов, заинтересовавшись разговором трактирщика с неизвестным дворянином, встал и подошел к ним.
      - Извините, сударь, но я слышал, как Лекоз говорил о Гегане. Его еще легче найти, чем вы думаете, потому что я только что видел, как он приехал с мешком башмаков для продажи. Завтра базарный день, и он ночует у своего племянника, пекаря. Если вы поставите ему выпивку, он вам расскажет о несчастье, что приключилось с прекрасной рыжеволосой девушкой...
      Сердце Жиля замерло в груди.
      - Рыжеволосая? У новобрачной были рыжие волосы?
      - Да. Геган говорит, что ее волосы блестели, как медь. Но я не буду вам об этом рассказывать, потому что это будет нечестно по отношению к Гегану.., да и рассказывает он гораздо лучше меня...
      - И потом, - прибавил Лекоз, - тебе хочется еще раз послушать.., и выпить, не правда ли, Жоэль? Поэтому-то ты и готов бежать за Геганом!
      Форейтор криво улыбнулся, покосившись на бочонок водки.
      - Я всегда рад услужить.., и потом, это правда, что я не прочь опрокинуть стаканчик. Тем более что почтовая карета из Ренна будет здесь не раньше чем через час.
      - Приведите этого человека! - приказал Жиль. - Я угощаю всех, кто захочет, чтобы только услышать эту историю.
      - О, - сказал Лекоз, - не волнуйтесь! Геган не придет один. Он так перепугался в ту ночь, что боится выходить вечером на улицу.
      Жоэль уже убежал, грохоча тяжелыми сапогами, а Жиль закурил, с яростью затягиваясь, чтобы побороть вселившуюся в него тревогу. Это было как предчувствие, и хотя он отталкивал его всем своим разумом, но не мог от него избавиться. Черт побери! В мире было много рыжеволосых девушек, кроме Жюдит де Сен-Мелэн, а в Бретани много девушек из хороших семей, которые за последние три месяца надели подвенечные платья, но что-то подсказывало ему, что именно Жюдит была героиней этой, по словам Лекоза, отвратительной истории, которую он приготовился выслушать.
      Через десять минут форейтор вернулся, ведя за собой двух мужчин, один из которых был одет как крестьянин в куртку из козьей шкуры. Его лицо, на котором годы оставили свой отпечаток, было украшено большим красным носом. Второй, чья одежда была слегка испачкана мукой, был, скорее всего, племянник-пекарь. Новоприбывшие неловко приветствовали Жиля.
      - Жоэль сказал мне, - произнес тот, который, должно быть, был Геганом, - что вы, сударь, хотите послушать эту злосчастную историю.., но можете ли вы поручиться за мою безопасность?
      - Отчего же нет? Если вы были только зрителем, вам нечего меня опасаться...
      - Он хочет сказать, - пояснил Лекоз, - что, если у вас случайно есть какие-нибудь знакомые на фермах.., ведь той ночью он занимался браконьерством...
      Жиль пожал плечами и вытащил из кармана монету.
      - Я не думал, что похож на пристава. Рассказывай, не бойся, дружище! Спроси выпить и, кроме того, получи вот это.., за причиненное беспокойство.
      - Я знаю, что он предпочитает, - сказал Лекоз. - Ром!
      - Тогда рому для всех...
      Появление кувшинов с ромом было встречено всеобщим одобрением. Второй форейтор присоединился к остальным, и рядом с камином образовался кружок, какие образуются вечером вокруг рассказчиков. Вместо предисловия Геган проглотил полный стакан рому, утер губы рукавом и, держа в ладонях, чтобы его согреть, стакан, который трактирщик по знаку Жиля снова наполнил, начал свой рассказ в благоговейной тишине.
      - Это было накануне Рождества. Задумал я поиметь хорошего зайца, или парочку кроликов, или даже что-нибудь получше, что я смог бы выгодно продать Лекозу, и пошел в лес ставить силки у пруда замка Тресессон, а замок-то стоит в двух лье отсюда, это около моей деревни Кампенеак. Хорошее место: ночью звери приходят к пруду, чтобы напиться, и я прекрасно знаю их повадки.
      Стояла глухая ночь. Было холодно и темно, но я не из робкого десятка и никогда не боялся темноты. Я быстро добрался до замка. Все было тихо, нигде ни огонька. Я был рад этому: стало быть, народу в замке немного. Господин граф де Шатожирон-Тресессон, которому он принадлежит по брачному контракту, должно быть, решил провести Рождество в своем особняке в Ренне. Я был спокоен и почти уверен, что меня не застукают.
      Я начал устанавливать силки, как вдруг услыхал лошадиный топот, и он быстро приближался.
      И перепугался же я! Ведь это, может быть, приехал владелец замка, и, чтобы меня не поймали, залез на первое попавшееся дерево. Граф человек не злой и не жадный, но, как испокон веков все владельцы Тресессона, он охотник, а охотники и браконьеры никогда не ладили друг с другом.
      Однако мне нечего было беспокоиться: листьев на деревьях уже не было, зато ночь была темная...
      Сижу я на дереве и думаю: уж не померещилось ли мне, ведь ничего не слышно...
      Я уже собирался спуститься, когда вдруг слышу осторожные шаги и скрип осей. Смотрю - ко рву замка подошли двое в масках. Они вели своих лошадей под уздцы. За ними ехала карета с закрытыми кожаными занавесками.
      Двое, что шли впереди, на минуту остановились и осмотрели безмолвный и темный фасад замка.
      - Я так и думал, - сказал один из мужчин. - Там нет никого, кроме слуг, а в этот час они спят как убитые. Впрочем, даже если бы они что-нибудь услышали, то не вышли бы: простолюдины так боятся привидений, фей и домовых.
      - Мы же не будем делать это перед замком, - произнес другой. - Отойдем подальше! Так будет лучше.
      Они прошли немного вдоль пруда. Карета с кучером на козлах, закутанным в черное, так что его и не видно было в темноте, поехала за ними.
      Они остановились прямо под деревом, на котором я прятался, полумертвый от страха, потому что эти люди, маски, карета, кучер, похожий на призрак, все это мне совсем не понравилось...
      Больше скажу: меня мороз по коже подирал, и я начал призывать своего ангела-хранителя прийти мне на помощь.
      - Здесь отличное место, - сказал тот, что был повыше.
      Он взял один из фонарей кареты, зажег его и отдал своему спутнику.
      - Посвети там!..
      Кучер слез с козел. Как и те двое, он был в маске. Он нес инструменты: лопаты и кирки, которыми они стали рыть землю... Они копали долго, и я не мог взять в толк, зачем этим людям понадобилось в лесу рыть ночью яму? Честно признаюсь, что меня разобрало любопытство: с чего это они так надрываются, видно, хотят спрятать что-то ценное.., золото, например. Или контрабанду...
      Когда яма, скорее длинная, чем широкая, показалась им достаточно глубокой, они положили лопаты, и тот, что был вроде за главаря, повыше и покрепче, снял шляпу и вытер лоб. Волосы у него были огненно-рыжие. Затем он снова надел шляпу, вытащил из кармана бутылку и сделал большой глоток.
      - Поставь фонарь! - приказал он тому, который только светил. - И иди за ней!
      И тогда я увидел, что было в карете. Это было не золото, не сокровища.., но кое-что подороже. Я чуть с дерева не свалился. Женщина! Женщина, прекрасная, как день, в белом подвенечном платье с кружевами и шелковыми цветами. Сама белая, белее, чем ее платье, а глаза - огромные, темные, напуганные... Под венком у нее были густые, почти красные волосы, блестевшие как медь, а ее рта я не мог разглядеть: он был заткнут кляпом.
      Ее руки были связаны... Она извивалась, пыталась освободиться, но тот, кто вытащил ее из кареты, держал крепко, хватка у него была железная.
      Высокий показал ей только что вырытую яму.
      - Вот ваше брачное ложе, сестра. Надеюсь, оно вам подходит...
      Они вытащили кляп, чтобы она могла помолиться, но она так плакала, так жалобно их умоляла... О Господи!.. Кажется, я всю жизнь буду слышать во сне ее стоны... Она так громко умоляла их, что они снова засунули ей кляп, сказав, что ее вопли им осточертели.
      - Если люди из замка ее и услышат, они не сдвинутся с места из-за привидений, так они их боятся, но мало ли что. Какой-нибудь угольщик может услышать... Давай кончать с этим!
      И тогда они схватили ее, один за ноги, другой за плечи и опустили в яму, хоть бы из милосердия задушили ее или зарезали. Я видел ее с дерева, где сидел. Вся белая в черной земле, руки связаны на груди, а ее глаза над кляпом.., ее глаза... два черных озера, полных ужаса...
      Геган остановился, ища глазами, чего бы выпить. Жиль наполнил его стакан и залпом осушил свой.
      - Продолжай! - жестко приказал он.
      - Мне пришлось смотреть на нее недолго. Они набросили сверху фату и начали засыпать яму землей. Лопаты были все полнее и полнее, все чаще и чаще они мелькали, и наконец яма была засыпана! Я цеплялся за дерево, чтобы не упасть.
      Меня тошнило от ужаса и отвращения. Как только Господь не поразил молнией эдаких чудовищ?!
      - Потом! - прогремел Жиль. - Что было потом?
      - Они прикрыли свежую землю мхом и сухими листьями. Потоптались. Казалось, они никак не могут решиться уйти. А потом все-таки развернули карету, сели на своих лошадей и уехали в ночь как демоны - да они демоны и есть! И тогда я кубарем слетел с дерева и помчался к замку. Надо было кого-нибудь предупредить, привратника, лакеев, все равно кого.., и наплевать было, если спросят, кто я такой и что тут делаю.
      Я повис на колоколе у входа и начал звонить изо всех сил, зовя на помощь. И я так долго и громко звонил, что в конце концов мне открыли. Я был в таком состоянии, что поначалу привратник решил, что я спятил. Не помню, что я говорил, и не смогу вам это повторить, но вдруг я оказался перед человеком в ночном колпаке и халате, со шпагой в руке. Это был господин де Шатожирон - я-то думал, его нет, а он был в замке со всей своей семьей. Они рано легли спать, чтобы пораньше отправиться в Ренн.
      Оказавшись перед ним, я немного успокоился и рассказал обо всем, что видел.
      - Умоляю вас, идемте, господин граф, идемте скорее! Я покажу вам это место. Может быть, еще не поздно...
      Слава Богу, он мне сразу же поверил. Он позвал своих слуг, приказал им взять лопаты и фонари, и мы все побежали к тому месту. Следы от кареты были свежи и хорошо видны, и все поверили теперь моему рассказу. Шестеро мужчин начали копать сначала лопатами, а затем, по приказу господина графа, руками, чтобы не поранить девушку, если, по воле Господа, она была еще жива в своей могиле. Наконец им удалось вытащить ее из земли! О, сударь, если бы вы видели ее платье, ее белое лицо и ее испачканные волосы. В свете факелов это выглядело ужасно...
      - Быстрее! Кто-нибудь, езжайте за доктором! - приказал граф. - Сердце хоть и слабо, но еще бьется! Мы перенесем ее в замок.
      Все пошли обратно, а во дворе к нам подошли госпожа графиня со служанками и священник, который все повторял: "Увы!" Девушку перенесли в дом, а господин граф подошел ко мне. Он дал мне золотую монету и сказал, что я смелый человек, что он не сердится на меня за браконьерство и что я могу спокойно возвращаться домой. Но я попросил разрешения остаться еще немного, чтобы узнать, удалось ли спасти бедняжку. Увы!.. Когда взошло солнце, мне сказали, что все кончено. Несмотря на усилия графини и священника, она скончалась. Доктор из Плоэрмеля, за которым послали слугу на лошади, приехал как раз тогда, когда он больше был не нужен. Я вернулся домой! Но с тех пор у меня перед глазами все время стоит эта страшная картина: прекрасная новобрачная в могиле! Печальная и жуткая история, не правда ли, сударь?
      Наступило молчание. Все эти суровые люди смотрели друг на друга, и в глазах у всех был одинаковый ужас.
      Жиль нервно расстегнул душивший его воротник.
      - Кто-нибудь знает имя этой женщины.., имена ее убийц? - спросил он.
      - Нет, сударь, - сказал Геган. - Никто в замке не знал эту девушку. Госпожа графиня сказала, что она не слыхала ни о какой свадьбе в округе в тот день. А мужчины-то все были в масках! С вашего позволения, сударь, я еще немного выпью, и мы пойдем. Уже поздно.., а теперь мне больше не хочется выходить из дома ночью.
      Один за другим мужчины, откланявшись, исчезли. Но Жиль больше не обращал на них никакого внимания. Он встал перед огнем, расставив ноги и скрестив руки на груди, потом нервно рванул свой батистовый галстук, борясь с яростным отчаянием, поднимавшимся в нем. Ему казалось, что в огне очага он видит Жюдит такой, какой она ему представлялась в ужасной сцене, описанной Геганом. Жюдит в подвенечном платье, с цветами в огненно-рыжих волосах. Жюдит, заживо брошенную в грязную яму! Потому что для него имя новобрачной из Тресессона не было тайной: это была Жюдит, которую ее подлые братья так гнусно убили. Он узнал ее по описанию браконьера.., и по тому, как болело его сердце. Но почему эти мерзавцы убили ее в вечер ее свадьбы, свадьбы, ради которой они забрали ее из монастыря, свадьбы, которую сами же устроили? А муж? Где он был, когда закапывали его жену? Может, он был уже мертв?
      Негромкий голос трактирщика вывел его из мрачных размышлений:
      - Вам надо бы пойти лечь спать, сударь. Вот, выпейте это, за счет заведения...
      Жиль повернулся. Лекоз стоял за его спиной и протягивал ему стакан. Молодому человеку почудились сочувствие и жалость в его серых глазах... Он взял стакан и залпом осушил его. Ром обжег горло, но не согрел его заледеневшее сердце.
      - А ты? - вдруг спросил он. - Ты тоже не знаешь, кто совершил это гнусное преступление?
      Ни один мускул не дрогнул на лице трактирщика.
      - Трактирщик не должен ничего знать, если он хочет дожить до старости! Но что-то мне подсказывает, сударь, что вы знаете, кто они. Вы были что живой мертвец, когда Геган говорил о красивой молодой женщине с волосами цвета меди.
      - Может быть.., но я не уверен. Умоляю тебя, если ты хоть что-то знаешь, что мне подскажет, как добраться до ее убийц, если ты знаешь ее... ты должен мне сказать.
      - Я не знаю ее. Перед Богом, который слышит меня, я клянусь, что никогда в жизни ее не видел. Но разбойник с огненно-рыжими волосами и его брат, у которого скорее всего такие же волосы.., я думаю, что мы с вами можем догадаться, кто они. Иначе зачем же вы меня спрашивали, где находится Френ? Только я не знал, что у них была сестра. Вероятно, она жила в другом месте.., но позвольте мне дать вам один совет.
      - Если хочешь! Однако я не обещаю, что последую ему.
      Трактирщик улыбнулся и, взяв тряпку, начал протирать стол.
      - Воля ваша, но я бы на вашем месте, вместо того чтобы с рассветом мчаться прямо во Френ - вижу, вам не терпится туда попасть, - поехал бы в Тресессон. Я знаю, что господин граф сейчас там. Он может вам сообщить кое-какие подробности, которые убедят вас. Потому что все-таки у вас может оставаться сомнение...
      Церковный колокол пробил девять часов. Его звон вдруг заглушил грохот быстро ехавшей кареты. Площадь наполнилась стуком копыт, позвякиванием колокольчиков и криками форейторов. Хлопнула дверца... Почтовая карета из Ренна приехала.
      - Спокойной ночи! - сказал Жиль, направляясь к лестнице, деревянные ступени которой заскрипели под его тяжестью.
      - Спокойной ночи, господин офицер! Пошли вам Бог сон без сновидений! прокричал Лекоз, кидаясь к путешественникам.
      Вернувшись в свою комнату, шевалье де Турнемин вынул из кобуры пистолеты и хладнокровно проверил их. Затем он вытащил шпагу, тщательно осмотрел ее, попробовав пальцем ее кончик и лезвие. Наконец повернувшись к висевшему на стене черному деревянному кресту, он грозно произнес:
      - Если ты позволил свершиться этому отвратительному злодеянию. Господи, знай, что завтра, в этот же час Сен-Мелэны будут мертвы.., или буду мертв я. Тебе не в чем будет меня упрекнуть...
      "AULTRE N'AURAY..."
      Сидя неподвижно в седле, тогда как Мерлин нетерпеливо бил копытом, Жиль смотрел на Тресессон со смесью восхищения и боли, удивленный тем, что замок кажется ему таким красивым, несмотря на ужасное воспоминание, с ним связанное.
      Ни мрачность окружавшего замок зимнего леса с облетевшей листвой, ни грозный вид, который придавали ему ворота в виде маленькой крепостцы и шестиугольная башня с высокими стрельчатыми сводами, ни низкое небо с тяжелыми дождевыми тучами, цеплявшимися за крыши из тонкого шифера, не нарушали очарования этого карминно-красного здания, увитого плющом, погруженного в сон на берегу пруда. Замок словно принц из сказки: прелестный и надменный. События той ночи, развернувшиеся на его фоне, не оставили на нем никакого следа, как будто ничего не могло уязвить его, отгороженного от всего мира своими дремлющими водами, покой которых нарушали лишь утки и крикливые лягушки.