- Хорошая мысль! Давай их сюда!
      - Ты называешь себя американцем, а хочешь отпустить шпиона! - гневно сказал Жиль, увидев, как скиннер прячет в карман деньги и часы. - Это государственная измена, а за такое можно угодить на виселицу!
      Нед Поулдинг засопел, утер нос рукавом, затем улыбнулся Жилю, стараясь выглядеть полюбезнее.
      - Слушай, малыш, не кипятись! Среди Поулдингов нет и не было предателей, наверно, Сэм уже говорил тебе об этом. Но и дураков тоже нет!
      Так что твоего пленника, а похоже, что это важная британская птица, мы уж сами отведем куда следует! Я думаю, полковник Джеймсон, который командует кавалерийской заставой в Норткастле, охотно даст нам за него несколько лишних долларов...
      - Но это бесчестно! Вы ведь взяли у него деньги! Отпустите его в таком случае или верните деньги! А бумаги...
      - Я очень рад, что получил их, - ответил главарь скиннеров, засовывая бумаги в карман. - Но мне кажется, вы лезете в дела, которые вас совсем не касаются, а потому уж лучше вам смирнехонько остаться здесь. Эй, ребята! Поймайте-ка мне этих птичек и привяжите к дереву! Пока им удастся освободиться, мы успеем обделать наше дельце.., да и их лошади нам пригодятся.
      Он еще не кончил говорить, а уже двадцать человек схватили Жиля и Тима, которые безуспешно пытались вырваться. Вне себя от ярости. Жиль рычал, как волк, попавший в западню... На глазах у него показались слезы, когда он увидел, как английского офицера со связанными руками прикручивают к седлу его собственной лошади, на которой уже восседал Нед Поулдинг.
      - Прошу простить меня, сударь! - крикнул Жиль англичанину. - Задержав вас, я выполнил мой долг, но лучше бы я оставил вас на свободе, чем видеть в руках этих негодяев, которые оскверняют нашу борьбу за правое дело!
      Англичанин улыбнулся ему той же чудесной улыбкой, что произвела на Жиля такое впечатление раньше, в доме Джошуа Смита.
      - Я знаю, сударь! С тех пор как французы - наши враги, мы узнали, что честь - не пустой звук для них. Будьте спокойны: у меня и в мыс лях нет, что эти люди - солдаты генерала Ващингтона, истинного джентльмена... До свидания, сударь, и спасибо вам за попытку мне помочь.
      Шайка скиннеров ускакала, вздымая клубы пыли. Когда пыль рассеялась, берега Кроттон-Ривер вновь обрели свое торжественное спокойствие. Привязанные к деревьям, двое друзей волей-неволей превратились в часть пейзажа, и Жиль постепенно успокоился.
      - Хотелось бы знать, сколько времени мы тут проторчим, - вздохнул он, напрягая мышцы, чтобы проверить прочность связывающих его веревок.
      - Брод совсем рядом. Рано или поздно здесь кто-нибудь появится. Да и вообще, зачем волноваться? В любом случае, Арнольд проиграл. Этот полковник Джеймсон должен же уметь читать - он сделает все, что требуется.
      - Если только, еще не доехав до Норткастля, они не наткнутся на "ковбоев" или на английский патруль...
      - Доверимся Поулдингу, он прирожденный бандит! Он будет защищать пленника, как пес свою кость... А потом, я думаю, скоро нас освободят. Кто-нибудь появится и...
      Однако прошло много часов, а никто не показывался. Лишь вечером появился эскадрон регулярной американской кавалерии.
      Эскадроном командовал заместитель командира норткастльского поста полковник Бенджамин Толмедж. Это был человек средних лет, молчаливый, сдержанный до холодности. Его невозмутимое лицо казалось неспособным проявлять какие-либо чувства, но холодные глаза смотрели прямо, а речь была четкой и ясной. Вопросы, которые он задал Жилю и Тиму, были краткими, но очень точными, и он выслушал ответы на них с глубочайшим вниманием. Одиссея, рассказанная двумя незнакомцами, не очень его удивила, не слишком его поразил и рассказ о ночи, проведенной ими у Джошуа Смита. Однако когда Жиль поведал о намерении скиннеров продать их пленника полковнику Джеймсону, Толмедж нахмурился.
      - Садитесь на коней позади кого-нибудь из моих людей, - приказал он. Мы возвращаемся в Норткастль.
      Затем он прибавил очень тихо, будто говорил сам с собой:
      - Полковник Джеймсон - хороший солдат, но он близкий друг генерала Арнольда и многим ему обязан.
      Прибыв на пост, они застали там какую-то суматоху, а полковника Джеймсона нашли во дворе вместе с двумя другими офицерами. Скиннеров не было и следа, как и их пленника. Однако им не замедлили сообщить, что те уже побывали здесь и что подозрения полковника Толмеджа вполне сбылись: возмущенный тем, что он расценил как постыдный заговор, направленный против его дорогого друга генерала Арнольда, полковник Джеймсон не придумал ничего лучшего, как отправить пленного в Уэст-Пойнт под охраной офицера, лейтенанта Аллена, с несколькими солдатами.
      Толмедж тотчас же бросился в наступление.
      Голос его был спокоен и ровен, но каждое слово точно попадало в цель.
      - Полковник Джеймсон, если вы не хотите отвечать за государственную измену перед генералом Вашингтоном и Конгрессом Соединенных Штатов, то должны немедленно отрядить погоню за Алленом и возвратить сюда пленного, который служит при штабе лорда Клинтона.
      Джеймсон удивленно взглянул на полковника Толмеджа.
      - Откуда вы это взяли, Толмедж? Это некий Джон Андерсон; у него есть пропуск, подписанный генералом Арнольдом, и бумаги, указывающие на то, что он наш секретный агент.
      - Он не наш секретный агент, а Арнольд - предатель! Спросите этих людей, выполняющих задание генерала Вашингтона.
      Двумя часами позже, среди ночи, маленький отряд лейтенанта Аллена возвратился в Норткастль.
      Увидев пленника, усталого и явно удрученного новым ударом судьбы, выпавшим на его долю как раз тогда, когда он уже мог почти считать себя свободным, Толмедж повернулся к Жилю.
      - Вы были правы, этот человек - английский офицер, это сразу видно по его манерам.
      С меланхолической улыбкой англичанин пожал плечами.
      - Нет смысла более скрывать это! Я - майор Джон Андре из армии Великобритании и выполняю поручение генерала лорда Клинтона...
      Когда английского майора увели к полковнику Джеймсону, Жиль задал Толмеджу мучивший его вопрос:
      - Что его ожидает?
      - То же, что и всех шпионов. Если бы его взяли в мундире, то обращались бы с ним как с военнопленным, а это значит, что в самом худшем случае его бы расстреляли, а так он будет повешен! Гражданская одежда принесет ему смерть.
      - Но он вовсе не шпион! Он прибыл на переговоры с Арнольдом по вызову самого генерала и тогда на нем был мундир, я могу поклясться в этом! Только обстоятельства вынудили его переодеться в гражданскую одежду.
      Даже под угрозой смерти Жиль не смог бы объяснить, что заставило его стать на защиту англичанина. Конечно, тут повлияло его стремление к справедливости и чувство чести, но также и инстинктивная приязнь к майору, которому он не мог противиться. Жилю очень нравился англичанин, такой обаятельный и не намного старше его самого. Он бы хотел стать ему другом. Да и англичанин выразил ему свою симпатию, когда по-дружески кивнул и приветливо помахал рукой, завидев в Норткастле.
      - Что ж! - ответил Толмедж, пожав плечами. - Вы всегда можете засвидетельствовать это в трибунале, когда его будут судить.
      Посадив пленного под замок, офицеры стали решать, что им следует делать, и пришли к заключению, что необходимо срочно доложить обо всем Вашингтону. Но где искать главнокомандующего? Находится ли он все еще в Хартфорде, где встречался с Рошамбо и Тернеем, или уже отправился, как и намеревался, в Уэст-Пойнт?
      - Единственно правильное решение, - заявил Толмедж, - это послать гонцов в оба места.
      Удрученный взгляд Джеймсона обратился на Жиля и Тима.
      - Вашингтон знает вас обоих. Можете ли вы взять на себя выполнение этого поручения? Один из вас отправится в Хартфорд с моим письмом, другой в Уэст-Пойнт с этими проклятыми бумагами. Я дам вам лошадей, чтобы вы выехали на рассвете.
      - Мы в вашем распоряжении, полковник, - в один голос ответили Жиль и Тим.
      Едва лишь забрезжил рассвет. Жиль и Тим верхом выехали из норткастльских ворот, весело распрощались и поскакали в разные стороны.
      Тим отправился на северо-восток, где находился Хартфорд, а Жиль пришпорил коня, чтобы вновь выбраться на их прежнюю дорогу, но уже в обратном направлении - на Кингс-Ферри и Уэст-Пойнт. Именно он вез доказательства измены генерала Арнольда. Кроме того, он вез письмо, которое майор Андре попросил передать генералу Вашингтону. В письме майор честно признавался во всем, что совершил, но при этом добавлял следующее:
      "Хотя я и нахожусь в незавидном положении, я не совершил ничего бесчестного, ничего, в чем мог бы себя упрекнуть. Моей единственной целью было служение моему королю. К обману я прибег совершенно сознательно. Прошу позволения написать открытое письмо сэру Генри Клинтону и другое - одному из моих друзей, чтобы мне прислали одежду и белье. Беру на себя смелость напомнить вам о положении многих лиц в Чарльстоне, которые были взяты нами под арест и отпущены под честное слово, однако затем вступили в заговор против Британии и ее короля. Быть может, вы сочтете возможным обменять их на меня. Я пишу эти строки не только потому, что верю в ваше великодушие, нет, уважение к вашему высокому положению также побуждает меня докучать вам. Остаюсь и проч."
      Вручая письмо Жилю, англичанин настоял на том, чтобы тот прочел его.
      - Раз уж вы пользуетесь доверием генерала, не могли бы вы, сударь, сказать ему все, что знаете об этом злосчастном деле, и...
      - Выступить в защиту честного человека?
      Положитесь на меня, майор! Я не могу обещать вам многого, но сделаю все, что в моих силах, чтобы на вас не легла ответственность за вину другого.
      Прижавшись к шее несшегося, как ветер, коня, Жиль чувствовал, будто у него за спиной вырастают крылья. Давно уже не испытывал он такого внутреннего удовлетворения: ему и Тиму удалось все же, несмотря на все препятствия, преградить дорогу предательству и спасти инсургентов; притом он скоро встретится с человеком, которым восхищался более всего на свете. Наконец, он надеялся спасти жизнь молодому англичанину, попавшему в подлую ловушку, которому угрожала самая унизительная смерть.
      Сама мысль о том, что ему придется увидеть майора Андре на виселице, была ему отвратительна: это было бы одновременно нелепостью, несправедливостью и, как ему казалось, объяснялось присущим американцам недостатком вкуса.
      Наконец, он впервые за долгое время надел американский мундир: Толмедж снабдил его полным комплектом формы кавалериста. Он задрожал от радости, когда надевал белые панталоны, сапоги и черный мундир с позолоченными пуговицами, подобный тем, что носили солдаты Конгресса от последнего рекрута и вплоть до самого Вашингтона. Когда же в дополнение ко всему он надел треуголку с черной кокардой, ему показалось, будто с помощью нескольких локтей сукна и кожи он получил некое новое крещение от имени огромной страны, которая с каждым днем привязывала его к себе все больше. Пусть только придет победа и украсит его плечи эполетами офицера, тогда он сможет смело постучать в двери монастыря в Эннебоне, забрать оттуда Жюдит и возвратиться вместе с ней в Америку, чтобы положить начало новой ветви рода де Турнеминов...
      Мысли о Жюдит вернулись к нему, как нечто само собой разумеющееся. Может быть, ярость скачки навстречу ветру, с его соленым привкусом близкого моря, вызвала образ девушки из милого далека, в глубинах которого он прятал воспоминание о ней, или же надежда обрести новую, более достойную судьбу, что начинала как бы уже просвечивать сквозь еще туманное будущее, но Жиль снова обрел свою любовь такой же, какой она была прежде, а с ней и желание возвратиться к Жюдит, сделать ее навсегда своею... Неистовое плотское желание, вызываемое Ситапаноки, потухло, как только он расстался с индианкой: она привлекала его, как магнит притягивает железные опилки, но воспоминание о ней стиралось по мере того как росло разделяющее их расстояние. И теперь он радовался разлуке с супругой вождя сенека, лишь на мгновение показавшейся ему жестокой. Один Бог знает, на какие еще глупости не решился бы Жиль из-за властного стремления обладать телом прекрасной алгонкинки, которое охватывало его всякий раз, как он видел ее!..
      "Она бы превратила тебя в глупца, друг мой! - говорил он сам себе, вонзая шпоры в бока лошади. - А это слово никак не сочетается с фамилией Турнемин".
      Было около часу пополудни, когда перед Жилем показался Уэст-Пойнт. Он помедлил минуту, чтобы окинуть взглядом окрестности и полюбоваться крепостью, которую Лафайет недавно окрестил Гибралтаром Америки. Местоположение крепости было выбрано с дальновидным расчетом. Ландшафт, ее окружавший, оставлял впечатление грандиозности. Крепость была выстроена на скалистом холме на правом берегу Гудзона.
      Широкая, как озеро, река в этом месте текла меж крутых берегов, поросших лесом, где преобладали дуб и кипарис. На окружающих холмах были выстроены крепостные сооружения, частью высеченные в скалах, частью сложенные из толстых бревен.
      В самой же крепости Уэст-Пойнт находился гарнизон в четыре тысячи человек с двадцатью крупнокалиберными пушками. Само собой разумеется, над стенами гордо развевался укрепленный на высоком флагштоке тринадцатизвездный флаг новой республики. В гавани стояли на якоре несколько хорошо вооруженных шхун.
      На узкой равнине, простирающейся между фортом и рекой, царило оживление. Там расположился отряд пехотинцев, правда, в разношерстных одеяниях, но у всех были шпаги с позолоченными эфесами, а на шляпах красовались черные с красным перья.
      Не слишком уверенный в том, что его ожидает в Уэст-Пойнте, Жиль медленным шагом подъехал к одному из солдат.
      - Курьер из Норткастля! - объявил он лаконично. - Нам сказали, что здесь ожидают прибытия генерала Вашингтона...
      Человек, к которому Жиль обратился, уставился на него, затем громко рассмеялся.
      - Эй, слушай! - произнес он на чистом французском языке, густо приправленном овернским акцентом. - Ну и выговор у тебя, друг, несмотря на твой красивый мундир! Ты, часом, не из наших будешь?
      - Конечно, я француз! И к тому же бретонец! - весело ответил ему Жиль, наклонившись с седла, чтобы пожать руку солдату. - Но из какого вы полка? Ваши одеяния не очень-то соответствуют уставу.
      - Вот тут ты прав! Но скажу тебе, что нас, французов, тут немного, только дивизия генерала де Лафайета.
      - Лафайет здесь?
      - Конечно, здесь! Он прибыл сюда добрый час назад вместе с полковником Гамильтоном, сопровождая генерала Вашингтона! Мы же охраняем его с самого Лиффтчфилда. Они все трое должны быть еще там, наверху.
      - А генерал Арнольд?
      - Я не знаю, где он, говорят, уехал проверить тот берег реки...
      Но Жиль его уже не слушал. Бросив громкое "спасибо, друг", он пустил своего коня в галоп, преодолел на всем скаку гласис и вихрем ворвался в Уэст-Пойнт, перескакивая, как через изгородь, через часовых, скрещивающих штыки в попытке преградить ему дорогу, и крича во всю глотку:
      - Срочный курьер к генералу Вашингтону!
      Секунду спустя он уже спрыгнул с коня почти под ноги виргинцу, который появился на пороге каземата, подобно Лазарю, вышедшему по зову Господа из своей гробницы. Он тут же признал новоприбывшего, но не без некоторого удивления.
      - Вы, сударь? В этой форме?
      - Я привез очень важные новости, господин генерал. Полковник Джеймсон, который меня послал, решил, что следует дать мне возможность доставить их наверняка.
      Отдав по-уставному честь. Жиль протянул генералу пакет, содержащий пресловутые бумаги Арнольда, письмо майора Андре, а также письмо, написанное полковником Джеймсоном, где тот давал объяснения всему происшедшему.
      Нанесенный генералу Вашингтону удар был еще тяжелее, чем предполагал Жиль. Несмотря на свое легендарное самообладание, американец пошатнулся, лицо его позеленело, и он прикрыл глаза. Жиль услыхал его шепот:
      - Тридцать тысяч фунтов стерлингов!.. Чин бригадного генерала! Боже мой!..
      Жиль испугался, что генерал вот-вот рухнет под тяжестью подлого удара, нанесенного ему человеком, которого он любил и которому доверял.
      Юноша едва осмеливался дышать, не пытаясь даже поддержать Вашингтона. Чувствуя, что наилучшим способом выразить свое уважение чувствам генерала будет сделать вид, что его здесь вовсе нет. Жиль вытянулся, будто кол проглотил, и уставился взглядом в стену каземата. Наступившее молчание длилось, казалось, целую вечность, хотя на самом деле прошло всего несколько секунд. Наконец Вашингтон открыл глаза, и взгляд его упал на неподвижно застывшего Жиля, похожего на статую в мундире. Генерал взял себя в руки и произнес, обращаясь к Жилю, тихим голосом, стараясь говорить твердо, не выдавая своего смятения:
      - Мне передали, что это вам и Тиму Токеру мы обязаны раскрытием заговора?
      Тут и Жиль осмелился наконец взглянуть на него.
      - Наши жизни всецело принадлежат вам, господин генерал! - воскликнул юноша, и от его пылкого ответа лицо генерала отчасти обрело свой привычный цвет. - Мы лишь выполняли наш долг!
      Вашингтон сделал шаг, положил свою ладонь на плечо Жиля, сжал его и сказал просто:
      - Благодарю!
      Слова генерала и его дружеский жест были самой драгоценной наградой для Жиля: получи он чин полковника и целое состояние - и то он не был бы так счастлив.
      Но Вашингтон, хоть ему и удалось уже совладать со своим волнением, внезапно вновь изменился в лице, и в глазах его мелькнул ужас.
      - Боже мой! - прошептал он. - А золото?..
      За мной!
      Следуя за генералом, они побежали в дальний угол двора. Там, перед низкой дверью, стоял часовой с мушкетом на плече.
      - Принесите ключи! - приказал часовому Вашингтон. - Они в кабинете генерала Арнольда.
      Спросите у майора Гранта...
      Солдат быстро вернулся в сопровождении офицера.
      - У нас нет ключей, - признался тот. - Генерал Арнольд никогда с ними не расстается...
      - Тогда взломайте дверь!
      Понадобился таран и десяток солдат, чтобы вышибить дверь. В конце концов она рухнула с ужасающим грохотом, открыв вход на лестницу, ведущую вниз.
      - Фонарь сюда! Жизо!
      Следуя за Жилем, державшим фонарь, майор Грант и генерал Вашингтон принялись спускаться по лестнице, уходившей круто вниз. Они добрались до узкого коридора, в конце которого начиналась другая лестница, также уходящая вниз. Здесь было холодно и сыро. Наконец они дошли до двери, столь солидно окованной железом и прочной на вид, что Жиль спросил себя, можно ли ее открыть, чтобы не взлетела на воздух вся крепость. Но, к его удивлению, дверь легко поддалась, лишь только убрали перегораживающий ее железный брус.
      Их взгляду открылся длинный подвал. Он был пуст, лишь вдоль стен в безупречном порядке выстроились ряды бочонков, по всей видимости нетронутых, на что указывали совершенно целые печати с гербом, которыми был опечатан каждый бочонок.
      - Слава Богу! Кажется, мы пришли вовремя, - процедил Вашингтон сквозь зубы. - Однако следует в этом удостовериться! Этот человек слишком хитер! Майор, откройте один из бочонков!
      Офицер выбрал первый попавшийся бочонок, саблей вскрыл крышку, а Жиль, держа фонарь в руке, светил ему. Открывшееся их взорам зрелище вызвало у них дружный крик ярости:
      - Камни! Только камни!
      Ругаясь так, что покраснел бы и рейтар, генерал Вашингтон ударом ноги перевернул открытый бочонок, затем в приступе бешенства обнажил саблю и принялся потрошить еще нетронутые бочонки. Напрасный труд: все они были наполнены камнями, кроме двух, стоявших немного в стороне от других.
      Однако большая часть французского золота исчезла.
      Губы Вашингтона побелели. Он по очереди взглянул на своих спутников: оба были так же бледны, как и он, а Жиля била крупная дрожь.
      - Грабителю не хватило времени закончить свою работу, - проворчал генерал, - и этой зимой мои солдаты снова будут подыхать с голоду.
      Негодяй! Подлец!
      Взгляд генерала упал на майора Гранта.
      - Прикажите доставить в целости эти бочонки казначею Форта и распорядитесь, чтобы привели моего коня, а также лошадь для этого солдата.
      Мы едем в Робинсон-хаус. Это дом Арнольда, - объяснил он Жилю. Генерал Лафайет и полковник Гамильтон уже отправились туда, чтобы не заставлять ждать миссис Арнольд с ее обедом.
      Ее.., муж должен там быть, раз он не встретил меня здесь!.. Но как я мог обезуметь настолько, чтобы доверять этому человеку и отдать в его руки целое состояние? Это значило искушать дьявола... Но кто мог предвидеть такое несчастье?
      Всадники покинули Уэст-Пойнт и во весь опор помчались по направлению к довольно красивому зданию, стоявшему в нескольких милях от крепости посреди роскошного парка из огромных сосен и кипарисов. Оживляемый рекой, пейзаж был великолепен и торжествен, но Робинсон-хаус в этот день выглядел странно: в доме царили крайнее возбуждение и растерянность. Черный слуга, спешивший к конюшням, лишь бросил на всадников абсолютно безразличный взгляд. Перед крыльцом они увидели стоявших подле двух негров и квартеронки, рыдающей в передник, Лафайета и Гамильтона, которые о чем-то совещались. Увидев своего командира, они с видимым облегчением бросились ему навстречу.
      - Ах, господин генерал! - вскричал Лафайет. - Вы явились вовремя, как сам Господь! Мы находимся в совершеннейшей растерянности! Генерал Арнольд только что уехал, и мы...
      - Арнольд - предатель! - резко оборвал его Вашингтон. - Кому доверять... Боже мой! Вот, маркиз, прочтите то, что мне только что доставили.
      Маркиз и майор прочли бумаги, вырывая их друг у друга, и не смогли сдержать негодующих восклицаний. Окончив чтение, оба ошеломленно взглянули на Жиля, державшегося в трех шагах позади генерала.
      - Да, да, - сказал Вашингтон, который, чтобы успокоиться, жевал сорванную с дерева веточку. - Именно этому молодому человеку мы обязаны раскрытием заговора. Он выказал огромную храбрость...
      - О.., но ведь это наш охотник за индейцами? - воскликнул Лафайет. Его удрученное лицо, постаревшее от ужасных событий, осветилось улыбкой, тотчас же сделавшей его снова молодым. - Вот вам моя рука, сударь! Мне вдвойне приятно пожать руку французу, столь преданному нашему дорогому генералу и делу американской независимости. Граф де Рошамбо очень хорошо отзывался о вас.
      Жиль с радостью пожал руку маркиза, еще раз подумав, что он действительно попал в страну чудес, где рука овернского вельможи пожимает руку бретонскому бастарду. Однако Вашингтон прервал излияния:
      - Теперь доложите, что здесь произошло!
      Рассказ начал полковник Гамильтон. Он коротко поведал о том, как, приехав без приглашения в Робинсон-хаус, чтобы пообедать и уведомить о скором прибытии главнокомандующего, они застали Арнольда сходящим с лошади: он только что прибыл с противоположного берега реки.
      Чтобы избежать риска разминуться с Вашингтоном на дороге в Уэст-Пойнт и не заставлять более ждать свою супругу, Арнольд уселся за стол вместе с ним и Лафайетом. Обед начался весело, как вдруг прибыл гонец с письмом.
      Арнольд прочел его и, нисколько не изменившись в лице, самым естественным тоном попросил извинения: его срочно вызывают по делам службы. Он встал из-за стола и, подав знак жене, удалился с ней в свою комнату. Минуту спустя Лафайет и Гамильтон выглянули в окно и увидели, как генерал вскочил на лошадь и умчался в южном направлении.
      Они остались за столом одни. Ожидание показалось им долгим, миссис Арнольд все не возвращалась. Тогда они спросили о ней у негра, который прислуживал им за столом. Вскоре негр возвратился в сопровождении горничной. Она была в сильном волнении и проливала потоки слез.
      Между рыданиями квартеронка смогла им сказать, что "у мистрис конвульсии" и что уже послано за доктором: ее состояние вызывало опасения, ведь она была беременна.
      - Мы сочли, что наши дружеские отношения дозволяют подняться к ней в комнату, - продолжил рассказ Лафайет. - Это было весьма грустное зрелище. Несчастная женщина, казалось, потеряла рассудок. Она корчилась от боли и так кричала, что даже вы могли бы их услышать, если бы мы не закрыли окна. Она говорила... Прошу простить меня, господин генерал, но все же думаю, что вам следует знать... Она говорила, что вы приехали сюда, чтобы убить ее ребенка...
      Жиль навсегда запомнил смертоносный блеск, сверкнувший в голубых глазах Вашингтона.
      - Так вот как здесь думают обо мне!.. - горько промолвил он. - Вот чего можно ожидать от людей, которых любишь! Нет, Пегги Арнольд не сумасшедшая. Если она и кажется безумной, то потому, что знает: ее муж бежал...
      - Вы не повидаетесь с ней? - спросил Гамильтон.
      - Нет! Вы оба останетесь здесь на тот маловероятный, впрочем, случай, если предатель попытается вернуться за своей женой. Я же возвращусь в Уэст-Пойнт вместе с нашим юным французом. Прежде чем я снова пущусь в путь, мне нужно отдать кое-какие распоряжения.
      Весь остаток дня генерал Вашингтон посвятил тщательному обследованию укреплений Уэст-Пойнта, отправке разведчиков, чтению писем, спокойный среди офицеров своего штаба, молчаливых и сгорающих от стыда. Жиль, временно возведенный в ранг адъютанта главнокомандующего, носился вслед за ним, готовый отправиться на край света по его первому знаку.
      К вечеру, когда все офицеры собрались в комнате, служившей Арнольду кабинетом, чтобы держать там совет, невесть откуда появился черный раб с письмом. Письмо было от Арнольда, и Вашингтон прочел его вслух.
      Предатель писал:
      "Когда сознаешь, что поступил благородно, не ищешь предлога, чтобы извинить поступок, который свет может счесть достойным порицания. С самого начала этой фатальной войны. между Великобританией и ее колониями я всегда руководствовался любовью к моей стране.
      Любовь к моей стране диктует мне и мои нынешние поступки, какими бы противоречивыми ни показались они обществу, что так редко судит нас по справедливости. Я слишком часто испытывал неблагодарность моей родины, чтобы, ожидать от нее чего-либо. Гуманность Вашего превосходительства мне достаточно знакома, и я не боюсь просить у вас защиты в отношении миссис Арнольд, которая избавит ее от несправедливости и оскорблений, коим ее может подвергнуть жажда отмщения. Каково бы ни было мщение, оно не может быть направлено ни на кого, кроме как на меня одного. Миссис Арнольд невинна, как ангел, и неспособна на дурной поступок. Я прошу Вас, чтобы. Вы, разрешили ей вернуться в Филадельфию к ее близким или же - по ее выбору - воссоединиться со мной. Я ни в малейшей степени не жду гонений на нее со стороны. Вашего превосходительства, но разве должна она страдать от слепой ярости обывателей? Я прошу Вас передать ей письмо, при сем прилагаемое, и позволить ей написать мне. Я прошу Вас также отослать мне мой гардероб и мои вещи, не имеющие особой цены. Если потребуется, то я уплачу их стоимость.
      P.S. Я полагаю своею обязанностью перед офицерами моего штаба засвидетельствовать, что все они были, в полнейшем неведении относительно того, что произошло и что они сочли бы губительным для блага государства. То же относится и к Джошуа Смиту, на которого могут пасть подозрения..."
      Вашингтон закончил чтение, сопровождавшееся негодующим шепотом офицеров, сложил письмо, спрятал его в карман и оглядел ледяным взглядом всех, кто его окружал.
      - Успокойтесь, господа! Все это очень печально. Не знаю даже, действительно ли этот человек настолько циничен или он не ведает, что творит?
      Это невообразимо...
      Затем он обратился к Жилю:
      - Поезжайте в Робинсон-хаус, господин Гоэло. Скажите генералу Лафайету и полковнику Гамильтону, пусть они присоединяются к нам.
      Перед тем вы передадите им письмо, адресованное миссис Арнольд, и сообщите ей, что ее муж, несомненно, находится в полной безопасности среди английских войск и что я прикажу отправить ее к отцу в Филадельфию, как только она того пожелает. Скажите ей также.., чтобы она собрала личные вещи своего.., супруга и передала их мне. Вы привезете их, но не задерживайтесь: завтра утром мы выезжаем в Тэппен, где будем судить английского шпиона, которого туда уже должен был препроводить полковник Толмедж.
      Интонация, с какой Вашингтон произнес слова "английский шпион", побудила Жиля прервать молчание, которое он предпочел сохранять весь этот день, боясь усугубить гнев генерала.
      - Прошу простить меня, господин генерал, но читали ли вы письмо майора Андре?
      - Читал, ну и что с того?
      - Из этого письма вы должны были узнать, что майор вовсе не шпион. Это честный офицер, преданный и смелый. Он нехотя и не без отвращения выполнял поручение лорда Клинтона...
      - Я и не сомневаюсь в этом. Однако он был схвачен переодетым в гражданское платье!
      - Но он переоделся случайно, против воли!
      Обстоятельства вынудили его сделать это...
      Вашингтон стукнул кулаком по столу.
      - Не играйте со мною в подобные игры, сударь!
      Закон недвусмысленно и категорически гласит: всякий офицер или солдат, схваченный в зоне военных действий в гражданской одежде, считается вражеским шпионом и должен быть повешен.
      Такая судьба недавно постигла английского шпиона Натана Хейла.
      - Все это так, но если закон есть закон, то вы - генерал Вашингтон, продолжил свою защиту Жиль, забыв всяческую осторожность. - Наш закон - это вы, вы - закон для всех нас, даже и для меня, хоть я и чужестранец. Разве вы не можете помиловать его?
      Одобрительный шепот придал ему уверенности, но генерал властным жестом оборвал разговор. Однако его голос несколько смягчился, когда он отвечал Жилю.
      - Что бы вы об этом ни думали, у меня нет права подменять закон, я не обладаю и правом помилования, ведь наша верховная власть - это Конгресс. Я всего лишь военачальник... Хотите вы этого или нет, майора Андре будет судить военный трибунал, чей приговор не может быть обжалован. Не рассчитывайте на меня, я не могу его изменить. Опасность, которой подвергаются все, кто сражается за Свободу, слишком велика, чтобы пренебрегать ею. Теперь идите и помните лишь о том, что вы солдат.
      Этой ночью Жиль не смог уснуть. Спокойная ярость Вашингтона подействовала на него сильнее, чем крики и брань. Разочарование генерала достигло тех пределов глубины, где рождается невыносимая боль. Невольный сообщник Арнольда вряд ли мог надеяться смягчить человека, которого столь жестоко ранили в самое сердце...