Марианна (№7) - Конец странствий

И с того момента Марианна не будет иметь права, ибо это явится изменой, умолчать об имеющейся у нее информации. Кстати, чтобы успокоить вас, скажу, что она не увидит Наполеона, это я пойду к нему, когда мы будем достаточно близко. Я покину вас, и мы встретимся позже. Если вы согласитесь дождаться меня, может быть, я также буду счастлив сообщить вам приказ о реквизиции корабля, после него все проблемы исчезнут… Вы удовлетворены?

Язон ничего не ответил. Скрестив руки на груди, он мрачно смотрел на плывущие у него под ногами широкие синие воды Борисфена, который величественно катил их к югу. Спустившиеся с повозки путешественники сделали несколько шагов по берегу в сторону свежепостроенных деревянных домов торгового квартала нижнего города, Подола, который в прошлом году внезапный пожар уничтожил полностью вместе с амбарами и церковью. Над ними, на обрывистых скалах, за средневековыми стенами, верхний город возвышал голубые и золотые купола, богатые монастыри, расписанные яркими красками старинные деревянные дворцы.

Возле бревенчатой харчевни, служившей почтовой станцией, кучер выпряг лошадей.

Язон продолжал молчать, и Крэг О'Флаерти, не выдержав, решил ответить. Обрушив на спину своего капитана дружеский тумак, способный свалить того в воду, он одобрительно улыбнулся Жоливалю.

— Если он не удовлетворен, значит, слишком привередлив. Вы говорите как по писаному, виконт. И у вас гениальная способность находить для всех выход из любого положения. Теперь, если позволите, войдем в эту куриную клетку, которая украшена названием харчевни, и посмотрим, можно ли в ней найти что-нибудь поесть. Я способен сожрать лошадь.

Язон молча последовал за своими компаньонами, но у Марианны создалось впечатление, что его не убедили. Это впечатление переросло в уверенность, когда после обеда, без сомнения, лучшего со времени их отъезда и состоявшего из борща, домашней колбасы и сладких вареников, корсар встал из-за стола и заявил, что надо поторопиться с отдыхом, чтобы покинуть город в четыре часа утра. Это ясно говорило о его намерении любым способом обогнать Великую Армию.

Особенно у Марианны, которая в этот вечер напрасно ждала своего возлюбленного под неизбежной иконой, изображавшей на этот раз не менее неизбежного святого Владимира. Дверь тесной комнатки, где застоялся запах сала и капусты, не открылась под рукой Язона.

Устав ворочаться на своем тюфяке, как святой Лаврентий на жаровне, молодая женщина кончила тем, что встала, но колебалась, не зная, что предпринять. Ее безостановочно мучила мысль о вновь возникающем между ними недопонимании. Этот раздор был просто глупостью, как и большинство раздоров между влюбленными, когда каждый из участников его словно нарочно старается перещеголять другого в эгоизме. Но с упрямым характером Язона это могло продолжаться долго. И Марианна не могла вынести такое положение. Хватит уж того, что дорога достаточно мучительна.

Она немного походила по комнате между низкой дверью и крохотным оконцем, раскрытым настежь из-за удушающей жары, не спадавшей с приходом ночи. Она горела желанием встретиться с Язоном. В конце концов, это было его предложение ехать прямо на Смоленск, из-за чего возник спор, и все же, может быть, будет правильным, если она сделает первый шаг к примирению. Но для этого ей нужно заставить замолчать свою гордость, которая презрительно взирала на Марианну, униженно идущую искать своего возлюбленного в комнате, где он должен быть с Жоливалем, что не так уж страшно, или с Крэгом, что более позорно, и вытаскивающую его из постели, чтобы увлечь к себе, подобно влюбленной кошке, зазывающей так кота…

Борясь сама с собой, Марианна остановилась перед окном, за которым открывалась река и ее восточный берег, пологий и низкий. Под луной Борисфен катил свои словно покрытые ртутью волны, а прибрежные камыши шевелились на его фоне, как будто нарисованные китайской тушью. Пузатые баржи купцов спали рядом в ожидании будущих путешествий, быть может, видя во сне далекие сказочные моря, которых они никогда не достигнут, как и сама Марианна мечтала об этой Америке, в настоящий момент уходившей от нее все дальше и дальше в туман неизвестности.

Она решила спуститься к воде, чтобы поискать там немного свежести, охладить сжигавшую ее лихорадку, и начала одеваться, не спуская глаз с реки, как вдруг увидела того, кто занимал ее мысли.

Заложив руки за спину, как он это всегда делал на палубе своего корабля, Язон медленно спускался к сверкающей воде. И Марианна, сразу успокоившись, счастливо улыбнулась, убедившись, что он тоже не мог уснуть. Она ощутила прилив нежности, подумав, что он, как и она, выдержал бой со своей гордостью. Язону всегда было трудно выбираться из подобных ситуаций. Марианне же не составит труда проявить немного покорности, чтобы все вернуть на свои места.

Она хотела броситься из комнаты, когда вдруг заметила Шанкалу…

Видимо, цыганка направилась за Язоном. Не производя ни малейшего шума босыми ногами, она припрыгивала, легкая, как ночной дух, по следам притягивавшего ее человека, который не подозревал о ее присутствии.

В темноте комнаты Марианна ощутила, как покраснели ее щеки от внезапного гнева. С нее было более чем достаточно этой женщины. Ее присутствие, причем безмолвное, ибо они еще не обменялись ни единым словом, угнетало ее, как кошмар. Во время длинных переездов в вынужденной тесноте кибитки черные глаза цыганки проявляли интерес только к белой ленте дороги, неутомимо всматриваясь в нее часами, словно пытаясь там что-то открыть, и к Язону, к которому она иногда оборачивалась, пряча улыбку в глубине глаз. Выражение, с которым она тогда проводила кончиком языка по пересохшим красным губам, вызывало у Марианны желание избить ее.

Продолжая свою неторопливую прогулку, Язон исчез за штабелями бревен, подступавшими к самой воде. Под Киевом степи окончательно уступили место большому лесу, и штабеля бревен собирались на берегу перед отправкой водой на юг.

Но вместо того чтобы продолжить идти за Язоном, Шанкала изменила направление. Она выбрала параллельную дорогу, проходившую перед штабелями, и напряженно следившая за нею Марианна увидела, как она бежит к скале, в которую упирался речной порт. Тактика цыганки оказалась очень простой: она хотела перехватить Язона.

Неспособная больше оставаться на месте и сгорая от любопытства, Марианна, в свою очередь, вышла из харчевни и бросилась к реке. Самая примитивная ревность толкала ее вслед за Язоном, ревность, которую она не могла толком объяснить. Но она знала только одно: она хотела своими глазами увидеть, как поведет себя Язон, оказавшись наедине с этой женщиной, которая не скрывала желание соблазнить его…

Подойдя к воде, она ничего не увидела. Река здесь делала небольшой изгиб, что ограничивало поле зрения. Ее шаги по плотному песку не производили шума, и она пустилась бегом, но когда она достигла поворота высокого берега, Марианна погасила восклицание своим кулаком, в который впилась зубами, отступая в тень между двумя штабелями бревен.

Язон был здесь, в нескольких шагах от нее, а перед ним в ярком свете луны стояла совершенно голая Шанкала.

В горле у Марианны сразу пересохло. Дьяволица обладала грозной красотой. В призрачном свете, серебрившем ее темную кожу, она напоминала наяду, выплывшую из сверкающей реки, частью и продолжением которой она казалась. Слегка вытянув руки вперед, чуть закинув голову, с полузакрытыми глазами, она не шевелилась, предпочитая, без сомнения, предоставить действовать неотразимой чувственности, настолько могущественной, что она становилась почти осязаемой. Только учащенное дыхание, ритмично приподнимавшее тяжеловесные, но безукоризненные полушария ее остроконечных грудей, выдавало желание, вызываемое стоявшим перед нею мужчиной. Ее поза почти точно повторяла статую донны Люсинды в храме на вилле Сант'Анна, и Марианна с трудом подавила рвущийся наружу крик ужаса.

Язон, похоже, тоже превратился в статую. Из своего укрытия Марианна не могла видеть выражение его лица, но полная его неподвижность ясно говорила, что он не то заколдован, не то загипнотизирован. Сразу ослабев, с помутившимся взглядом, Марианна оперлась о шершавые бревна, не в силах отвести глаз от этой картины, думая только об одном: если Язон поддастся искушению, она бросится в реку и исчезнет в ее глубинах. Эта тишина, эта неподвижность, казалось, тянулись бесконечно. Внезапно Шанкала шевельнулась. Она сделала шаг к Язону, затем другой… Ее глаза засверкали, и измученная Марианна вонзила ногти в ладони. Бурное дыхание этой женщины наполняло ее уши грозовым ветром. Она приближалась к мужчине, который не решался пошевелиться, шаг… еще шаг. Она сейчас коснется его, прижмется к нему своим телом, каждая клеточка которого излучала любовь… Ее рот приоткрылся над острыми зубами хищницы. Марианна хотела закричать, но ни единого звука не вырвалось из ее сведенного спазмом панического ужаса горла. В одну секунду ее любовь рухнет на землю, словно колосс на глиняных ногах.

Но Язон попятился. Протянув руку, он коснулся плеча женщины и остановил ее.

— Нет! — только и сказал он.

Затем, пожав плечами, он повернулся к ней спиной и большими шагами быстро направился к харчевне, не заметив Марианны, которая в своем темном укрытии цеплялась за бревна в приступе слабости, но охваченная таким внезапным облегчением, что впору было потерять сознание. Некоторое время она стояла там, с похолодевшим лицом, с закрытыми глазами, прислушиваясь, как затихает ее взбудораженное сердце.

Когда она открыла их, берег был таким пустынным, что Марианна невольно подумала, не стала ли она жертвой кошмара, но, внимательно приглядевшись, она увидела внизу, где начинались скалы, удаляющуюся бегом фигуру. Тогда и она вернулась в харчевню. Ноги ее дрожали, и ей стоило невероятных усилий подняться по крутой лестнице, ведущей к комнатам. А наверху ей даже пришлось остановиться, чтобы отдышаться, и она уже скорей доползла, чем дошла до своей двери.

— Откуда ты пришла? — раздался спокойный голос Язона. Он был там, стоя в большом белом пятне лунного света. Он показался ей громадным и успокаивающим, как маяк среди бури. Никогда еще она до такой степени не нуждалась в нем, и она со стоном упала ему на грудь, сотрясаясь от рыданий, с которыми уходил пережитый ею жуткий страх.

Он молча позволил ей выплакаться, укачивая, как ребенка, нежно поглаживая по голове. Затем, когда она утихла, он за подбородок поднял к себе ее заплаканное лицо.

— Дурочка! — сказал он только. — Как будто я мог пожелать кого-то, кроме тебя…

Час спустя Марианна засыпала, удовлетворенная и счастливая при мысли, что после такого поражения Шанкала избавит, наконец, путешественников от своего присутствия. Она видела ее убегающей к скалам. Может быть, навсегда?..

Но ранним утром, когда все собрались возле кибитки, Шанкала, спокойная и невозмутимая, словно ничего не произошло, подошла к ним и заняла место рядом с Гракхом на козлах. И Марианне, подавившей вздох разочарования, пришлось утешиться тем, что, пройдя мимо Язона, Шанкала даже не взглянула на него.

Это было таким слабым утешением, что, когда в конце дня приехали на почтовую станцию в Дарнице, посреди густого, напоенного ароматом сосен леса, молодая женщина не удержалась и отвела Гракха в сторону. Отношения между юношей и цыганкой не особенно улучшились после отъезда с берегов Кодымы, но дикое существо все-таки о чем-то говорило со своим мнимым мужем.

— До каких пор мы будем выносить Шанкалу? — спросила она его. — Почему она остается с нами? Наше общество явно раздражает ее. Тогда почему она так упорно цепляется за нас?

— Она не цепляется за нас, мадемуазель Марианна. По крайней мере, она делает не то, что вы думаете…

— Ах, так! Что же она тогда делает?

— Она охотится!

— Охотится! Но я не вижу никакой дичи… кроме мистера Бофора, конечно, — сказала Марианна, не способная забыть прошлое.

Она ожидала, что юноша будет одного мнения с нею, но Гракх, нахмурив лоб, покачал головой.

— Я сначала тоже так думал, но это не так! О, конечно, если бы она могла захватить власть, она соединила бы приятное с полезным…

— Полезным? Я все меньше понимаю.

Сейчас поймете. Шанкалу гонит месть! Она не сопровождает нас, она охотится за человеком, который отверг ее и отдал на растерзание женщинам из деревни. Она поклялась убить его и надеялась, соблазнив капитана Бофора, сделать его орудием своей мести, заставить убить ее прежнего мужа. Марианна нетерпеливо передернула плечами.

— Это безумие. Как она надеется найти этого человека в такой громадной стране с многочисленным населением?

— Может, это не так сложно, как кажется. Казак, которого, кстати, зовут Никита, уехал воевать с французами. Мы едем той же дорогой, что и он, и она это знает. Будьте уверены, она на каждой станции спрашивает, проходили ли казаки. Кроме того, она точно знает, чего хочет ее Никита.

— И что он хочет?

— Превзойти всех! Стать знаменитым, богатым, могущественным, знатным…

— Гракх! — вышла из себя Марианна. — Если вы не собираетесь говорить более ясно, мы поссоримся. Вы несете вздор.

Тогда юноша принялся рассказывать что-то вроде волшебной сказки. Совсем недавно по степям и лесам с быстротой молнии пронеслась невероятная весть: почти легендарный граф Платов, донской атаман, которого казаки других районов считали своим вождем, пообещал, как в рыцарских легендах прошлого, руку своей дочери тому из казаков, — какой бы он ни был, — кто принесет ему голову Наполеона…

Все станицы охватила настоящая лихорадка, и мужчины, даже женатые, стали собираться, не столько отвечая на призыв вождя, сколько мечтая добыть сказочный трофей. Некоторые в своем безумии постарались более-менее незаметно избавиться от своих половин, внезапно ставших им помехой.

— Муж Шанкалы один из таких, — заключил Гракх. — Он уверен, что получит дочь атамана. Но откуда у него такая уверенность, не спрашивайте меня. Шанкала сама не знает.

— Что за безумная дерзость! — вскричала возмущенная Марианна. — Для этих дикарей нет ничего святого. Голову Императора! Такое придумать! Однако, Гракх, — добавила она, внезапно изменив тон, — тогда выходит, что эта женщина была невинна, когда ее хотели утопить? Лично я не могу в это поверить…

По всей видимости, Гракх тоже. Сдвинув фуражку на затылок, он взъерошил свою рыжую шевелюру, переступая с ноги на ногу. Затем потрогал щеку, где еще виднелись следы ногтей цыганки.

— На эту тему мы не говорили, — сказал он. — Никогда не знаешь, как такая бабенка себя поведет. Она только сказала, что Никита, когда его страсть поутихла, в угоду матери превратил ее в служанку. Если она его обманула, то так ему и надо. По-моему, у этого типа не все дома…

— Ах, так? Собственно, меня это не касается. И если ты хочешь, чтобы мы остались добрыми друзьями, Гракх-Ганнибал Пьош, я не советую тебе становиться послушным рыцарем и инструментом мести Шанкалы… Допуская, что ты выйдешь живым из этой истории, я спрашиваю себя, как встретит твоя бабушка, прачка с дороги Восстания, невестку подобного пошиба?

— Ого-го, я представляю… Она сунет ей два пальца рожками под нос, затем позовет нашего кюре, чтобы обрызгать ее святой водой. После чего вышвырнет нас обоих за дверь. Не бойтесь, мадемуазель Марианна, я не хочу еще уменьшить шансы однажды увидеть улицу Монторгей и ваш особняк на Лилльской улице.

Поправив фуражку, он пошел помочь кучеру распрягать лошадей, когда Марианна, пораженная разочарованным тоном его последних слов, окликнула его:

— Гракх, постой! Ты серьезно думаешь, что, стремясь встретиться с Наполеоном, мы подвергнемся большей опасности?

— Это не потому, что мы попытаемся, ну, встретиться с ним, а потому, что, когда он сражается, маленький капрал, он ничего не делает наполовину, и там попадешь, как говорится, между молотом и наковальней. А шальная пуля не выбирает, в кого попадет! Но будем надеяться на лучшее, правда?

И Гракх, фальшивя сильней, чем обычно, насвистывая свою любимую военную песню «А мы опять заходим с фланга…», спокойно пошел заниматься своим обычным кучерским ремеслом, оставив Марианну с тяжелыми мыслями.

Глава II

ДУЭЛЬ

11 сентября достигли окрестностей Москвы. Был чудесный день конца лета, весь пронизанный щедро льющимися на землю теплыми лучами солнца. Но сияние света и зелень пейзажа ничего не могли смягчить в царившей тут атмосфере трагедии.

Дорога проходила через село Коломенское, пестрое и веселое, с его старыми, выкрашенными яркими красками деревянными домиками, большим прудом, в котором резвилась стая уток, и пролесками, где светлые стволы берез смешивались с пахучей тонкостью сосняка и российскими рябинами, увешанными гроздьями рубиновых плодов…

Но на западе гремели пушки. И тянулась бесконечная вереница всевозможных повозок, господских экипажей и тележек торговцев, управляемых автоматами с окаменевшими лицами, с глазами загнанных животных. В поднятой ими пыли тонула первозданность вещей и красота осени.

Среди этого безумного столпотворения кибитка с большим трудом продвигалась вперед, словно пловец, пытающийся плыть против мощного течения большой реки. Уже три дня невозможно было сменить лошадей. Расхватали все, и конюшни стояли пустые.

Так что, несмотря на мучительное нетерпение Язона, который хотел ехать днем и ночью, пока не оставят за собой Москву, приходилось каждый вечер делать остановку, чтобы дать отдых лошадям, а мужчины, опасаясь воров, по очереди дежурили.

Кучера больше не было. Последний бежал на почтовой станции в Туле под ударами пояса Язона после попытки увести лошадей. Но вскоре, впрочем, всем пришлось в спешке покинуть станцию и искать убежище в лесу, так как этот пройдоха, отправившийся за помощью в имение князя Волконского, вернулся в сопровождении целой толпы, вооруженной палками. Открытый бдительным Гракхом огонь удержал банду на почтительном расстоянии, дав возможность собраться и уехать. И ужин в тот вечер состоял только из черники и свежей воды.

В непрерывно лившемся безмолвном потоке не ощущалось паники. Кареты и коляски с дворянскими гербами, сделанные в Париже или Лондоне, катились среди телег, дрожек, всевозможных кибиток и просто бревен на четырех колесах, не пытаясь их обогнать. Пожилые мужчины, женщины и дети шагали в пыли, не жалуясь, не глядя по сторонам. Слышался только топот ног и скрип колес, и именно эта тишина производила еще большее впечатление своей угнетающей обреченностью.

Иногда встречался окруженный дьяконами священник, укрывавший под полой черной рясы какую-нибудь драгоценную реликвию, перед которой набожно опускались на колени крестьяне. У ворот проплывавших мимо поместий стояли караульные, старые седовласые солдаты, потерявшие руку или ногу в войнах Екатерины Второй. И непрерывно доносился грохот пушек, словно угроза, словно похоронный звон…

Никто не обращал внимания на заляпанную грязью кибитку, которая упорно пробиралась по течению великого исхода. Иногда на нее бросали безразличный взгляд, но тут же отворачивались, ибо у каждого хватало своих забот…

Но когда достигли окраины села, занявший место Гракха Язон повернул к великолепному входу в большой собор со стройными синими куполами, который вздымался рядом со старинным деревянным дворцом, и остановил лошадей.

— Ехать так дальше — просто безумие, — заявил он. — Мы сделаем объезд, чтобы миновать город и попасть, наконец, на дорогу в Санкт-Петербург.

Дремавшая на плече у Жоливаля Марианна мгновенно отреагировала:

— Почему мы должны объехать город? Двигаться вперед нелегко, я согласна, но мы все-таки двигаемся. Нет никаких оснований куда-то уклоняться, рискуя заблудиться.

— Я говорю тебе, что это безумие! — повторил Язон. — Разве ты не видишь, что происходит, какая масса людей?

— То, что они бегут, меня не пугает. Раз слышно пушки, значит, французы близко и этот поток пройдет через Москву.

— Марианна, — сказал он усталым тоном, — не будем начинать сначала. Я тебе говорил и повторяю, что не желаю встречаться с Наполеоном. Мы договорились, мне кажется, что, если окажемся вблизи армии захватчиков, Жоливаль займется этим таинственным предупреждением, которое ты хочешь передать твоему Императору, и мы позже встретимся на дороге.

И ты думаешь, что я соглашусь с этим? — воскликнула возмущенная Марианна. — Ты говоришь об отправке Жоливаля к Наполеону, словно это все равно, что отнести письмо на соседнюю почту. В свою очередь, я тебе говорю: взгляни, что нас окружает, посмотри на этот бегущий народ. Такое же творится всюду, и мы не знаем, где находится армия русских. Расстаться сейчас — значит потеряться: Жоливаль никогда не сможет найти нас… и ты это знаешь.

Встревоженный дурным оборотом, который принимал спор, Аркадиус хотел вмешаться, но Марианна повелительным жестом остановила его. Затем, поскольку Язон упорно молчал, она схватила свой саквояж и выпрыгнула из кибитки.

— Пойдем, Аркадиус, — пригласила она своего старого друга. — Капитан Бофор предпочитает скорей расстаться, с нами, чем встретиться с солдатами человека, которого он ненавидит. Он больше не сочувствует Франции.

— После того, что я перенес в ней, у меня нет никаких оснований сочувствовать ей. Это мое право, мне кажется, — пробурчал американец.

— О, конечно! Ну, хорошо, можешь отправляться к твоим добрым друзьям русским, только… когда все это закончится, ибо у всякой войны бывает конец, тебе лучше бесповоротно забыть о шампанском вдовы Клико-Понсарден, так же как и о шамбертене или бордо, контрабандная торговля которыми еще недавно приносила тебе приличный доход. И меня забудь, меня тоже, по той же причине! Все это и есть Франция!

И Марианна, дрожа от гнева, вскинув полным вызова и презрения движением свой маленький подбородок, подхватила сумку и, — круто повернувшись, пошла по пыли. Она направилась к дороге, которая в этом месте слегка поворачивала по склону, никем больше не интересуясь. После стычки в Киеве она считала, что переубедила наконец Язона, и его нынешнее упрямство заставило ее кипеть от негодования. Лицемер, обманщик, неблагодарный…

— Пусть убирается к черту! — бормотала она сквозь зубы. Она услышала за собою проклятия и ругательства в лучшей кучерской традиции. Видно, он недаром сидел на козлах. Но послышался также и скрип трогающейся с места кибитки. Марианну охватило непреодолимое искушение обернуться, чтобы увидеть, куда он поедет, но это было бы проявлением слабости, и она заставила себя идти спокойно дальше. В следующий момент он догнал ее.

Бросив вожжи Гракху, он спрыгнул на землю и бросился за Марианной. Схватив за руку, он заставил ее остановиться и повернуться к нему лицом.

— Мало того, что мы попали в такую передрягу, — закричал он, — так еще приходится терпеть твои капризы!

— Мои капризы? — возмутилась молодая женщина. — А кто виноват, по-твоему? Кто не хочет ничего слышать? Кто отказывается подчиняться чему бы то ни было, кроме своего непомерного эгоизма? Я не могу, ты слышишь, не могу позволить Аркадиусу принести себя в жертву. Ясно?

— Никто не хочет, чтобы он пожертвовал собой. У тебя удивительная способность все искажать.

— Ах, в самом деле? Хорошо, тогда слушай, Язон Бофор: однажды вечером, во дворце Хюмайунабад, ты сказал мне, когда я упрекнула тебя за то, что ты хотел покинуть меня, чтобы воевать за родину: «Я принадлежу этому свободному народу, и я должен сражаться вместе с ним», или что-то подобное… Так вот, я хочу, чтобы ты иногда вспоминал, что я принадлежу тому французскому народу, который сделал больше для дела свободы, чем любой другой.

— Это неправда. Ты же наполовину англичанка.

— И именно это, похоже, доставляет тебе удовольствие? Бред какой-то! А кому же принадлежат пушки, которые, может быть, точно в этот час посылают на дно корабли, так похожие на «Волшебницу» хотя бы флагом?..

Он посмотрел на нее так, словно сейчас ударит. Затем внезапно отвернулся, стараясь скрыть улыбку раскаяния.

— Сдаюсь! — буркнул он. — Ты выиграла, едем дальше…

Мгновенно гнев оставил ее. В приступе детской радости она бросилась на шею американцу, ничуть не заботясь о том, что могут подумать беженцы при виде элегантной жен-шины, с пылом обнимающей бородатого мужика. Он ответил на ее поцелуй, и, возможно, они забыли бы об окружающих, но хриплый голос Крэга отрезвил их.

— Посмотрите! — воскликнул он. — Это достойно внимания!

Все уже спустились с кибитки и стояли у своеобразной балюстрады, замыкавшей рукотворную террасу. Держась за руки, Марианна и Язон присоединились к ним. И увидели, что Москва раскинулась у их ног.

Представшее перед ними зрелище было одновременно величественным, романтичным и чарующим. Глаз охватывал весь ансамбль громадного города, заключенного в ограду красных стен длиной в двенадцать лье. Москва-река извивалась, как змея, охватывая своими кольцами острова, покрытые дворцами и садами. В большинстве дома были построены из дерева, но оштукатурены. Только на общественные строения и дворянские особняки пошел кирпич, глубокий цвет которого имел нежность бархата. Повсюду виднелись многочисленные парки и сады, чья зелень гармонично сочеталась с перемежавшими их зданиями.

Солнце освещало тысячи церковных куполов, отражаясь от их позолоченных или лазурно-синих полушарий и сверкавших лаком зеленых и черных крыш. А в центре города, воздвигнутая на возвышенности, опоясанная зубчатыми стенами с высокими башнями, находилась громадная цитадель, настоящий букет дворцов и церквей, величаво утверждая древнюю славу Великой Руси: Кремль… Вокруг него сказочной тканью смешались Европа и Азия.

— Какая красота! — вздохнула Марианна. — Я никогда не видела ничего подобного.

— А я тем более, — сказал Жоливаль. — Действительно, — добавил он, обращаясь к остальным, — это стоит путешествия.

Таким же, очевидно, было мнение каждого, даже Шанкалы, которая после Киева полностью потеряла интерес к своим спутникам. Иногда на остановках или в пути, когда кибитка замедляла ход, она обращалась к прохожим и задавала какой-то вопрос, всегда один и тот же. Получив ответ, она без единого слова садилась на место и продолжала смотреть на дорогу.

Но теперь, облокотившись на балюстраду, она нагнулась к распростершемуся внизу городу и смотрела на него горящими глазами, с трепещущими ноздрями, как будто среди всех поднимающихся к ней запахов Шанкала хотела отобрать один-единственный, ибо след преследуемого ею человека привел сюда, к этому столь прекрасному городу, к которому война тянула свои зловещие щупальца.

Война между тем угадывалась, ощущалась. Ветер доносил запах сгоревшего пороха, тогда как в городе тишина с каждым мгновением становилась более глубокой и тревожной. Не слышалось ни единого знакомого шума: ни звона колоколов, ни веселого гама работающих мастерских, ни звуков музыки. Словно далекий хриплый голос пушек заставил замолчать все остальные.

Жоливаль первым разбил охватившее всех очарование. Вздохнув, он отошел в сторону.

— Если мы хотим до наступления ночи попасть в город, я считаю, что пора ехать. Там, внизу, мы постараемся узнать новости. Зажиточный класс говорит по-французски, а французская колония в Москве должна быть значительной.

Очарование быстро уступило место почти ужасу, когда спустились с холма и достигли городских ворот, где царил невероятный беспорядок. Поток беженцев столкнулся здесь с массой женщин и стариков, которые, опустившись на колени прямо в пыль перед воротами Даниловского монастыря, молитвенно сложив руки, настойчиво смотрели на большой золотой крест над главным куполом, словно надеялись на какое-то видение. Над толпой стояло неумолкаемое жужжание читаемых молитв.

В это же время подошедший по боковой дороге длинный обоз с ранеными пытался пройти через загроможденные каретами и повозками ворота. Толпа как могла старалась помочь ему проехать, уделяя ему не меньше внимания, чем кресту на куполе. Некоторые женщины даже целовали, как святыню, окровавленные повязки раненых.

Грязные и оборванные, эти солдаты вызывали одновременно ужас и жалость, напоминая армию призраков с ввалившимися глазами, горевшими на изможденных лицах.

Из некоторых открытых лавок и соседних домов выходили люди и предлагали им фрукты, вино и различные съестные припасы, а другие, собиравшиеся уехать, уступали кареты раненым и предлагали разместиться в их домах, где остались только слуги. Это казалось настолько естественным, что Марианна и ее компаньоны даже не подумали протестовать, когда два высоких парня в фартуках, видимо, санитары, реквизировали кибитку.

— Если мы не подчинимся, — прошептал Жоливаль, — можем попасть в передрягу. Но из рук вон плохо будет, если нам не удастся в этой неразберихе найти карету, чтобы продолжать путешествие. В любом случае я признаю, что этот народ поражает меня: он демонстрирует перед лицом опасности замечательный пример единства.

— Единства? — буркнул Крэг. — Мне кажется, что между теми, кто уезжает и кто остается, серьезная разница. Мы встречали только элегантные экипажи. Уезжают богатые, бедняки остаются…

О, конечно! Имеющие собственность вне города устремляются туда. Я думаю, впрочем, что они пытаются сохранить свое добро. А остальные не знают, куда податься. К тому же русские — фаталисты по природе. Они верят, что все происходит по воле Бога.

— Я думаю примерно так же, — пробормотал Язон. — Похоже, что с некоторого времени проявление свободной воли стало в высшей степени затруднительно…

После долгих усилий все-таки удалось пересечь заграждение и проникнуть на широкую улицу, также запруженную, которая вела к центру города. Продолжая путь, они пересекали тенистые бульвары, совершенно безлюдные, и пустые улицы без всякого признака жизни, резко контрастирующие с той, по которой двигались. Во многих домах ставни были закрыты, являя ослепшие фасады.

Вскоре дошли до Москвы-реки, на которой грузили баржу бочками и сундуками. В свете заходящего солнца возвышавшиеся стены Кремля выглядели еще более красными. Но глаза новоприбывших уже привыкли к почти азиатскому великолепию Святого Города, и они только окинули взглядом старую царскую цитадель. То, что происходило у ее подножия, вызвало гораздо больший интерес…