Глава пятая. ПО СОИЗВОЛЕНИЮ ГОСПОДА

В день, — когда состоялись похороны Маргариты Баварской, Катрин думала, что умрет от холода и мучений.

Герцогиня умерла через три месяца после свадьбы своей дочери, 23 января 1424 года, на руках у Эрменгарды.

Филипп, все это время остававшийся с Артуром Ришмоном в Монбаре, прибыл слишком поздно, чтобы застать мать в живых, и со времени его возвращения глубокое уныние царило во дворце и в городе, повсюду в стране оплакивали герцогиню. Несколько дней спустя, в очень холодный день, бренные останки герцогини были торжественно перенесены на место последнего успокоения, под своды монастыря де Шамоль, возле городских ворот. Там были похоронены и другие члены семьи: ее муж, Жан Бесстрашный, ее свекор, Филипп Смелый, и ее невестка, нежная Мишель Французская.

Утром, когда Перрина одевала свою хозяйку к долгой церемонии, она ужаснулась бледности Катрин.

— Госпоже следует остаться дома, послав свои извинения…

— Это невозможно! Только те, кто присутствовал у смертного одра, могут прислать свои извинения и не идти на похороны. Герцог, при такой тяжелой утрате, будет просто оскорблен, — ответила Катрин.

— Но, госпожа… в вашем положении!

— Да, Перрина, — Катрин слабо улыбнулась. — Даже в моем положении.

Только двое из окружения Катрин знали, что она беременна: ее маленькая горничная и доктор Абу-аль-Хайр, который первым понял причину, но которой молодая женщина неожиданно лишилась чувств незадолго до Рождества. С тех пор состояние здоровья Катрин было неважным, хотя она и старалась это скрывать. Беременность протекала тяжело, ее мучили приступы тошноты и головокружения. Она не могла выносить запаха еды, и ароматы от котлов продавцов требухи вызывали в ней отвращение всякий раз, как ей приходилось быть в городе. Но она самоотверженно старалась как можно дольше скрыть это от своего мужа.

Со времени свадебных торжеств в ее отношениях с Гарэном наступило заметное ухудшение. На людях государственный казначей обращался к ней с, ледяной вежливостью. Дома же, в тех редких случаях, когда они встречались, либо избегал разговоров с ней, либо адресовал ей какое-нибудь резкое замечание. Катрин не могла понять его позиции. Как и весь Дижон, он хорошо разбирался в ее отношениях с герцогом. Но его раздраженная манера общения с нею вызывала у Катрин недоумение. Разве не он сделал все возможное, чтобы создать эту ситуацию? Почему же теперь он относился к ней с таким презрением? Катрин обнаружила, что его пренебрежение трудно переносить, особенно из-за того, что последние полтора месяца она почти не видела Филиппа, занятого государственными делами и бесконечными поездками. Его страстная нежность и непрестанное покровительство, которыми он окружал ее, постепенно становились необходимыми. Именно он пробудил ее тело к радостям любви, и Катрин признавалась себе, что пережила с ним незабываемые мгновения экстаза, мгновения, которые она не отказалась бы пережить вновь и вновь.

Перрина закончила укутывать свою госпожу. Катрин в глубоком трауре была одета в черное, но ее тяжелые бархатные одежды были подбиты соболями, которые стоили огромных денег. Черная вуаль свисала с ее шляпы, украшенной по краям мехом. Короткие, подбитые мехом сапожки и черные перчатки дополняли ее строгий наряд. Катрин была тепло одета, так как мороз был очень сильным. Юная горничная, выглянув из окна, с сомнением покачала головой. Толстый слой снега лежал на крышах, а под ногами прохожих снег превращался в ледяную грязь или опасные скользкие лужи.

Заупокойная служба в задрапированной черным церкви Сен-Шапель, казалось, длилась целую вечность. Несмотря на множество свечей вокруг алтаря и катафалка, в церкви было холодно. Изо рта у всех шел пар. Но больше всего сил отняла похоронная процессия Она стала для Катрин настоящим мучением. Процессия медленно двигалась между домами, на окнах которых были повешены черные занавеси, под заунывные звуки церковных колоколов. Ярким пятном в этой мрачной процессии выделялся гроб. Филипп настоял, чтобы гроб был таким же, какой был у его отца. Гроб везла шестерка черных лошадей, а забальзамированное тело герцогини было покрыто большим квадратным золотым покрывалом с вышитым на нем малиновым крестом. Голубые шелковые флаги, вышитые золотыми нитями, трепетали на углах катафалка, шестьдесят факельщиков и целая армия плачущих и распевающих псалмы монахов шли вокруг гроба. За ними с непокрытой, несмотря на сильный мороз, головой шел Филипп; его лицо было бледным, глаза лишены всякого выражения. За герцогом в траурном молчании шел весь двор, затем народ с флагами различных городских гильдий.

Когда Катрин впервые взглянула на герцога, сердце ее на секунду остановилось: он выглядел как манекен.

Глубоко погруженный в свое горе, Филипп вновь показался ей высокомерным, грозным правителем… И это именно теперь, когда она должна обратиться к нему с особенно деликатной и трудной просьбой! Предыдущей ночью Колетта, старая горничная Мари де Шандивер, прибежала к ней, чтобы сообщить ужасную новость:

Одетта и брат Этьен были арестованы в Францисканском монастыре, а родители Одетты отправлены в ссылку.

Колетта специально отстала, чтобы сообщить это Катрин, в которой Мари де Шандивер видела свою последнюю надежду.

Дело было серьезным. Герцогу Савойскому удалось заключить новое перемирие между враждующими. принцами. Но подстрекаемый Одеттой, непокорный атаман разбойников, известный как Бастард Боме, Боме нарушил условия соглашения, атаковав бургундскую деревню. Он был схвачен и, не желая подвергать себя опасности из-за такого пустякового дела, во всем признался.

Возмездие последовало немедленно: Одетта, Этьен, Шарлотта и купец из Женевы, про которого говорили, что он их сообщник, были брошены в тюрьму, где их ждали пытки и смерть.

Катрин была в недоумении: что могло заставить Одетту сделать такую глупость? Ходили слухи, что заговор предполагал даже убийство самого герцога.

Было ли это вызвано насильственным присоединением города, где жила Одетта, или желанием ускорить восхождение на престол Карла VII, которому Господь 3» июля 1423 года послал сына и наследника? В любом случае Катрин не хотела оставлять свою подругу в такой опасности, хотя это был риск для нее самой.

Монастырь Шамоль стоял за городскими стенами, между западной дорогой и рекой Ош. Он был еще довольно новый, построенный дедом Филиппа, Филиппом Смелым, по чертежам архитектора Друэ де Дамартипа.

Катрин слышала похвалы певчим этого монастыря; это был самый знаменитый в ту пору монастырь, но ей никогда не доводилось зайти в него: только мужчинам позволялось заходить в сам монастырь, женщины же допускались в часовню, где покоился прах герцогов Бургундских, и то лишь в день похорон. И вот теперь Катрин могла бы ознакомиться хотя бы с часовней. Но к тому времени, как процессия миновала ворота Ош, была уже почти ночь и Катрин едва держалась на ногах. Она глотала маленькие таблетки и вдыхала нюхательную соль, которые дал ей Абу — аль — Хайр, и, несмотря на теплую одежду, очень продрогла, к тому же дым от факелов душил ее. При входе в часовню она споткнулась и чуть не упала, но Эрменгарда подхватила ее. Катрин благодарно посмотрела на нес. Она не смела просить свою подругу о помощи. Они прошли мимо статуи Филиппа Смелого, в позе молящегося, мимо статуи его жены и вошли в часовню.

Казалось, Эрменгарда, подобно Филиппу, превратилась в странный черный призрак с невидящими и ничего не выражающими глазами. Смерть герцогини была страшным ударом для хранительницы гардероба. В своем черном покрывале она выглядела очень удрученной, но тем не менее Эрменгарда старалась поддержать Катрин, так как чувствовала, что Катрин нуждается в этом.

Катрин едва обратила внимание на интерьер часовни — шедевр фламандского скульптора Клауса Слутера, на ее окна, украшенные жемчужным стеклом, на сокровище из резного камня, являющегося гробницей Филиппа Смелого, на ангелов, державших канделябры вокруг алтаря, на золотую фигуру архангела, несущею герцогское знамя. Катрин видела только Филиппа, его бесстрастное лицо, его немигающие серые глаза. Создавалось впечатление, что она окружена каменными лицами и черными статуями, и все они начинали фантастически вертеться…

Вверху голоса невидимого монастырского хора начали петь реквием, сочинение одного из приближенных Филиппа, Жака Вида. Казалось, эти слова были полны угроз и обвинений.

Nunc dimittis servim tuum, Doniine

Secundum verbum luum in pace.

Quia viderunt oculi mei salutare tuuill.

Теперь позволь твоему слуге, Господи,

Отойти с миром согласно

Слову твоему, ибо глаза мои

Увидели спасение души моей

И в этот момент Катрин неожиданно почувствовала, что она тоже может отойти… Она покачнулась. Эрменгарда торопливо обняла ее за талию, чтобы не дать ей упасть на пол во время церемонии, и крепко держала ее, помогая сохранять вертикальное положение.

— Глупая маленькая дурочка! — грубовато, но с нежностью прошептала она. — Ты должна была мне сказать!

— Что? — слабо прошептала Катрин.

— Что ты беременна! Это ясно написано у тебя на лице! А я ничего не заметила!.. Мужайся, уже почти все конечно, и я не дам тебе упасть.

Эрменгарда словно ожила, и Катрин подумала, что если бы не Эрменгарда, она могла бы неожиданно умереть…

Герцог Филипп, который все это время стоял в фамильной часовне слева от алтаря, передавал тело матери приору аббатства. Вскоре Маргарита Баварская должна была присоединиться к своему мужу, лежавшему под мраморной плитой… временной гробницы.

Катрин на мгновение почувствовала на себе взгляд Филиппа, и нежное, обеспокоенное выражение его глаз ободрило ее. Тошнота прошла, Катрин как будто передались силы Эрменгарды. Казалось, удушающая тяжесть в груди стала меньше… Почему именно в этот момент она случайно поймала взгляд Гарэна? Его глаза сверкали ненавистью, и она вздрогнула. Лицо казначея было лицом сумасшедшего. К счастью, жуткий момент быстро миновал.

Через несколько минут Катрин была уже на свежем воздухе, поддерживаемая крепкой рукой Эрменгарды.

Ночь была холодная и темная, но не было дыма горящих свечей и тяжелых облаков ладана, висевших в часовне.

— Тебе уже лучше? — спросила Эрменгарда.

Катрин ответила ей с благодарной улыбкой.

— Гораздо лучше, я так благодарна тебе. Если бы тебя не было, я стала бы посмешищем.

— Ба! Какая чушь! Но тебе следовало сказать мне, в чем дело. Герцог… знает?

— Нет еще!

Они направились к зданиям аббатства, которые располагались к югу и западу от часовни. Перед жилищем приора горели факелы в железных подставках, но остальная часть монастыря была погружена в темноту и молчание.

— Это зловещее место! — сказала, дрожа, Эрменгарда. Пойдем отсюда. Слава Богу, у меня хватило ума приказать моим людям доставить сюда носилки и ждать меня.

Возможно, я не смогла бы вернуться по этой дороге пешком, по снегу. Сообщить твоему мужу о том, что я забираю тебя с собой?

— Нет необходимости, — сказала Катрин, отрицательно качая головой. — Мой муж не интересуется тем, что я делаю.

— В таком случае он либо бессердечный, либо полный дурак. Я никогда не могла понять, что на уме у мессира Гарэна. Идем, моя дорогая!

И две женщины направились к воротам аббатства, приветствуя по дороге друзей и знакомых, мимо которых они проходили. Они уже готовились забраться в свой довольно нескладный экипаж, когда к ним подошел паж. В руке у него была записка, которую он протянул Катрин.

— От монсеньора, — прошептал он.

Катрин узнала Жана де Ланнуа. Юноша улыбнулся ей, отвесил низкий почтительный поклон и поспешил назад, чтобы присоединиться к эскорту своего хозяина.

Обе женщины забрались в носилки и утонули в подушках. Эрменгарда подсунула грелку под ноги Катрин, которая поспешно развернула записку и стала разбирать ее при мерцающем свете свечи, прикрепленной к стенке носилок золотым кольцом. Кожаные занавески были надежной защитой от пронизывающего ветра, но Катрин промерзла до мозга костей, и зубы ее стучали от озноба еще несколько минут. Однако записка Филиппа обрадовала ее.

«Приходи ко мне сегодня вечером, — писал герцог. Я умоляю тебя! Я страстно желаю тебя видеть, и я буду здесь только три дня. Прости, что надоедаю тебе. Пойми, я слишком люблю тебя! Ланнуа будет ждать тебя у садовых ворот до полуночи…»

Записка не была подписана, но Катрин и без того знала, от кого она. Она скатала бумагу в шарик и спрятала ее в сумочке для четок. Тотчас же она почувствовала, что может дышать более свободно. Казалось, что горе, которое угнетало ее со вчерашнего дня, уменьшается.

Она вдруг обрела надежду на скорое спасение своей подруги. Ее мучила мысль о том, что хрупкая и чувствительная Одетта закована в кандалы и брошена в темницу. Но, благодарение Богу, она будет иметь возможность этим вечером умолять Филиппа о пощаде и освобождении своей подруги. Как только она подумала об этом, головокружение прекратилось, она согрелась. И сегодня ночью она будет с Филиппом… ощутит его ласковые руки и услышит нежные слова!

К тому времени, как носилки Эрменгарды доставили ее на улицу Пергаментщиков, Катрин была уже вновь почти весела.

Юный Ланнуа бдительно нес службу на своем посту, когда Катрин трижды постучала в дверь одного из герцогских особняков. Давно уже затих вечерний звон'.

Ночь была несколько теплее дня благодаря сильному снегопаду, который начался сразу после вечернего богослужения. После того случая в Марсаннэ Катрин привыкла к этим ночным походам. Она не была испугана на самом деле она находила все это довольно забавным, похожим на прогуливание школьных уроков. Ей не надо было бояться пьяных солдат, головорезов Жако де ла Мера или других опасностей, которые наполняли улицы и аллеи с наступлением темноты, потому что Абу-аль-Хайр заботливо предоставил в ее распоряжение двух нубийских рабов, и их гигантский рост в сочетании с адской чернотой, более черной, чем сама ночь, быстро обращал в бегство негодяев, которые могли бы попытаться напасть на женщину без охраны. Хорошо накормленные и тепло одетые, молчаливые негры вдвоем стоили целой армии вооруженных людей. Зная это, Катрин могла спокойно отправляться на свидание с герцогом.

Принятые меры были весьма надежны.

Жан де Ланнуа прыгал на снегу с ноги на ногу и крепко хлопал себя по бедрам, стараясь согреться. Он с готовностью открыл дверь, чтобы впустить посетителя.

— Это очень любезно с вашей стороны, что вы пришли так быстро, госпожа Катрин! — прошептал он лукаво. — Дьявольски холодно…

— Из-за вас я и спешила, боялась, что вы простынете.

— В таком случае у монсеньора есть основание быть мне благодарным! — закончил паж, смеясь. — В самом деле, он едва сдерживает нетерпение от желания видеть вас.

— Как он?

Ланнуа скорчил гримасу, обозначающую «так себе», и взял Катрин за руку, чтобы провести ее через сад. Снег был таким густым, что нужно было хорошо знать местность, чтобы не попасть в канаву или не запнуться о камень или другое препятствие. Войдя во дворец, она предоставила своих телохранителей (Омара и Али) заботам пажа и взбежала по винтовой лесенке, которая поднималась вверх внутри башенки без окон и вела прямо в покои герцога. Ароматные восковые свечи освещали эту занавешенную бархатом спираль. Несколько мгновений спустя Катрин упала в объятия Филиппа. Не говоря ни слова, он страстно прижал ее к себе, покрывая ее лицо поцелуями. Прошло много времени, прежде чем он освободил ее из своих объятий. Затем вновь взял в ладони ее лицо, чтобы поцеловать.

— Как ты прекрасна! — прошептал он голосом, прерывающимся от волнения. — И как я скучал по тебе! Сорок пять дней без тебя, без твоей улыбки и твоих губ. Это была целая вечность, моя милая!

— Теперь я здесь, — сказала Катрин, улыбаясь и возвращая ему поцелуй. — Ты можешь забыть обо всем.

— Ты так быстро забываешь тяжелые времена? Я так не могу… Я немного нервничал, подвергая тебя этому ночному путешествию, несмотря на отчаянное желание снова тебя увидеть. Ты выглядела такой бледной в часовне! Я мог бы сказать, что ты больна…

— Там было так холодно! Ты тоже выглядел бледным!

Он все еще был бледен. Катрин чувствовала, как дрожит его худое, длинное тело, когда он обнимал ее. Она пока не хотела говорить ему о ребенке, потому что он тогда не решился бы притронуться к ней. А она знала, как он желал ее, как она была ему необходима. Это был физический голод… Его лицо носило следы недавних страданий. Он пролил потоки слез над телом матери, и эмоциональное напряжение истощило его. Но этот трагический вид только делал его дороже для Катрин. Она все еще не понимала природу странных уз, которые привязывали ее к Филиппу. Любила ли она его? Если любовь — это душевное страдание, острое желание, которое она испытывала каждый раз, когда думала об Арно, то было ясно, что она не любила Филиппа. Но если это просто нежность, сильное физическое влечение, то, возможно, Филипп действительно прокрался в уголок ее сердца.

Филипп помог ей снять толстое и тяжелое верхнее платье, поднял ее на руки, понес и положил на огромную кровать, затем встал на колени, чтобы спять с нее обувь. Очень осторожно снял черные кожаные башмачки, потом шелковые чулки, которые доходили ей до колен. Некоторое время он держал в руках ее обнаженную ножку, целуя каждый розовый ноготок.

— Ты замерзла, — сказал он нежно. — Я сделаю огонь посильнее.

В камине горели дрова, но, чтобы сделать пламя еще более сильным и яростным, Филипп набрал целую охапку веток из стоящей недалеко корзины и бросил их на поленья. Огонь ярким пламенем взвился вверх. Филипп вернулся к Катрин и стал ее раздевать.

Он всегда привносил что-то новое и необыкновенное — медленный ритуал ее раздевания. Его руки были нежными и ласкающими, а манеры деликатными. Это был обряд, которым они оба наслаждались и который усиливал желание и разжигал дикую бурю страсти.

Филипп сдерживал себя только для того, чтобы потом безраздельно властвовать…

Катрин очнулась от сладостного оцепенения, охватившего ее. Ее голова покоилась на груди Филиппа. Он не спал и, опершись на локоть, играл шелковой гривой своей любовницы. Разбросанные по подушке волосы походили на золотую ткань, отражая пляшущее пламя камина. Когда Филипп увидел, что ее глаза открыты, то улыбнулся, и его длинное лицо приобрело неожиданное очарование. Исчезли суровость и высокомерие.

— Почему я так сильно тебя люблю, хотел бы я знать?

Ты разжигаешь мою кровь, как ни одна женщина раньше. В чем твой секрет? Может, ты ведьма?

— Я — это просто я, — сказала Катрин, смеясь.

Но Филипп неожиданно стал серьезен. Он задумчиво смотрел на Катрин, а в его глазах светилось благоговение перед прекрасным созданием. Филипп нежно поцеловал Катрин и сказал:

— Просто ты сама… и однако именно в этом секрет твоего волшебства. Ты сама… редкое существо, полуженщина, полубожество… несравненное, драгоценное существо, за которое могли бы сражаться целые армии. Некогда жила подобная женщина… Две страны вели войну только из — за того, что она покинула своего мужа. Столица одной была сожжена дотла, люди умирали тысячами ради того, чтобы покинутый муж вернул свою жену. Ее звали Еленой… она была блондинкой, как и ты… хотя не такая светлая, смею сказать… Какая еще женщина, включая прародительницу Еву, когда-либо имела волосы, подобные твоим?.. Мое золотое руно…

— Какое прелестное название! — воскликнула Катрин. Что оно означает?

Филипп обнял Катрин и поцелуями заставил замолчать.

— Это еще одна легенда античности. Я тебе когда-нибудь ее расскажу…

— Почему не сейчас?

— Угадай! — сказал он, смеясь.

И вновь только потрескивание огня нарушало тишину, а Филипп и Катрин забыли обо всем.

Когда она сказала ему, что беременна, он на мгновение онемел от изумления. Затем его охватила ликующая радость, и он так благодарил Катрин, как будто она сделала ему редкий подарок.

— Ты позволяешь мне чувствовать себя виноватым! воскликнул он. — Мне было стыдно, что я послал за тобой сегодня вечером… в тот самый вечер, когда моя мать… но теперь новая жизнь прощает мой грех. Дитя-сын, конечно!

— Я постараюсь родить сына, — сказала Катрин серьезно. — Ты доволен?

— Ода!

Филипп встал и заполнил вином два золотых кубка.

Один он протянул Катрин.

— Вино из Малвазии! Давай выпьем за здоровье нашего ребенка!

Он поднял кубок, осушил его одним глотком и затем вновь лег на кровать и смотрел на Катрин, которая пила из своего кубка маленькими глотками.

— Ты похожа на кошку, которая получила сливки, сказал он, наклоняясь, чтобы поймать губами каплю вина, катившуюся по груди Катрин. — Теперь скажи мне, как я могу вернуть тебе хоть немного счастья, которое ты дала мне?

Он вновь прижал ее к своей груди. Катрин слышала, как бьется сердце возлюбленного. Но ее сердце билось вдвое быстрее… Наступил нужный момент… Она упрекала себя за то, что так долго откладывала. В радостях этой ночи любви она почти забыла просьбу Одетты. Она прошептала:

— Я… Я хочу просить тебя о любезности…

— Говори быстрее, что это такое. Я заранее согласен.

Она печально покачала головой.

— Не делай поспешных обещаний. Тебе не понравится, когда ты услышишь, о чем я собираюсь просить… ты, вероятно, рассердишься!

Она подождала, чтобы посмотреть, как Филипп будет на это реагировать, и встревожилась, когда он начал смеяться.

— Это совсем не смешно, — сказала она, чувствуя себя слегка задетой.

— Напротив! Я уже знаю, о чем ты собираешься меня просить!

— Ты не можешь этого знать!

— В самом деле? Это совсем просто, если знать тебя. У тебя всегда в запасе есть невозможные «одолжения», чтобы просить меня о них. Ты думаешь, я не знаю о твоей дружбе с глупой Одеттой Шандивер? В моей полиции не такие дураки, моя красавица.

— Ну, что тогда? — с беспокойством спросила Катрин.

— Как же герцог Бургундский поступит с заговорщиками?

— Герцог Бургундский намеревается совершенно ничего не делать, чтобы не вызывать слез на твоих прекрасных глазах. Девушка, монах и купец могут искать другого места, где их повесят… Их всех освободят. Но я боюсь, что им придется покинуть Бургундию. Твоя Одетта может отправляться в Саввой и там где-нибудь найдет себе убежище. Монах может убираться в свой Мон Бевре при условии, что он никогда не пересечет наши границы, а купец пусть возвращается в Женеву. Ты удовлетворена?

— О да! — восхищенно воскликнула Катрин, глаза ее сияли. — О да!

— Тогда позволь напомнить, что ты в долгу у меня, потому что я угадал правильно, поэтому плати…

Катрин отплатила столь жарко и с таким энтузиазмом, что любовники вновь забыли, обо всем на свете.

В монастыре Сен-Этьен давно пробили заутреню, когда Катрин и двое ее немых сопровождающих добрались домой. Ночь была чернильно-черная, и мороз щипал лицо даже под капюшоном, но Катрин была счастлива, чтобы обращать па это внимание. Одетта должна быть освобождена этим утром и проведет с нею двадцать четыре часа, прежде чем отправится с вооруженным эскортом к границе Бургундии. Ссылка Одетты не беспокоила Катрин: она сделает все возможное и обеспечит подругу и монаха всем, чтобы они ни в чем не нуждались.

Катрин очень устала. Похоронная церемония, а за — «тем ночь любви, этого было достаточно и для более крепкого человека, чем она. Торопясь в свой теплый дом, Катрин отметила, что с удовольствием думает о мягкой, теплой, уютной постели. От сознания выполненного долга ей было хорошо, уже давно она не чувствовала себя такой свободной и счастливой, с самого Рождества.

Войдя в комнату, Катрин быстро разделась и скользнула в постель, которую Перрина тут же согрела для нее, пока она раздевалась. Дом был тих и спокоен.

— Не давай мне спать допоздна, — сказала Катрин горничной. — Утром надо идти в тюрьму, чтобы забрать Одетту, а я так устала, что могу проспать до вечера.

Перрина обещала, сделала реверанс и вышла из комнаты. Через мгновение Катрин уже спала за шелковыми занавесками.

Ее счастливое забытье было прервано самым странным и грубым образом. Она почувствовала, что чьи-то руки схватили ее и подняли в воздух. Ее опухшие от сна глаза в бледном сумеречном свете смутно различали темные мечущиеся вокруг нее фигуры. Казалось, ее комната, вдруг ставшая неузнаваемой, полна призраков.

Они двигались беззвучно, и тишина только усиливала кошмар. Катрин пыталась пронзительно закричать — как спящий, который видит плохой сон, — но крик замер на ее губах: огромная рука закрыла ей рот. Катрин поняла, что это вовсе не сон, что ее похищают. Но кто? Все тенеподобные фигуры были в масках… Вот несколько рук быстро завернули ее в одеяло, одним концом закрыв ее лицо, и испуганная Катрин оказалась в душной темноте.

Она услышала шепот, и затем ее понесли. Вот они двигаются по галерее, а теперь медленно, шаг за шагом, идут вниз по лестнице. Двое мужчин, которые несли ее, бесцеремонно раскачивали свою ношу, как будто она была старой корзиной. Катрин не могла кричать: мешало одеяло. Неожиданно она почувствовала ледяной воздух и поняла, что теперь они во дворе. Все происходящее было реальным, но оставалось ощущение, что ею овладел странный сон. Как она может улетучиться из дома, полного людей? Там были Перрина, Гарэн, Абу и двое немых… Там был также Тьерселин… и все же ее уносят, как мешок, и нельзя даже подать голос в знак протеста…