Глава первая. ЭРМЕНГАРДА

Было около полудня, когда Катрин в паланкине, который Жак де Руссэ заранее доставил во внутренний двор дворца, добралась до жилища торговца шерстью.

Паланкин был закрыт тяжелыми кожаными занавесями, чтобы защитить молодую женщину от любопытных взглядов. Когда они приблизились к дому, Катрин про себя помолилась, чтобы в доме никого не было, кроме Эрменгарды. Она боялась острых недобрых глаз молодой девицы Вогриньез и, кроме того, хотела остаться наедине со своей подругой, чьи советы высоко ценила.

Дом казался подозрительно тихим. В гостиной Катрин столкнулась с девушкой — служанкой, которая несла миску с горячим капустным супом. Девушка торопливо сделала реверанс и бросила на нее взгляд, который показался Катрин беспокойным, однако она не стала интересоваться, в чем дело. Может быть, это просто была робкая, боязливая девушка. Слегка пожав плечами, Катрин обеими руками подобрала юбки и быстро побежала наверх по темной крутой лестнице. На первой небольшой лестничной площадке луч солнца, проникающий через красные стекла узкого остроконечного окна, бросал пятно света на белые каменные плиты пола, несколько освещая лестницу. С нижнего этажа, где торговец шерстью и его семья, вероятно, сидели за обедом, доносились слабые звуки разговора. Здесь же, наверху, было тихо.

Полагая, что фрейлины вышли, Катрин подняла щеколду и вошла в комнату. У окна, заложив руки за спину, стоял Гарэн и глядел на дверь.

— Вы? Какой сюрприз! — воскликнула Катрин, подходя к нему. Она улыбалась, но по мере приближения к Гарэну улыбка ее постепенно исчезала. Катрин еще никогда не видела мужа в такой неистовой ярости. Его лицо изменилось до неузнаваемости. Судорога исказила и без того некрасивое лицо Гарэна. Впервые Катрин почувствовала, что боится его: было что-то сатанинское в нем.

— Где вы были? — спросил Гарэн сквозь зубы. Катрин в напряжении сжала кулаки в складках своего платья, чтобы успокоиться и сдержать ледяной ужас, который ее охватил.

— Я думала, вы знаете, — сказала она спокойно. — Я приехала от герцога.

— От герцога? В самом деле?

Решив, что уверенность — лучший способ воздействия на разъяренного мужчину, и сознавая, что она говорит правду, Катрин передернула плечами.

— Спросите у него и увидите, что он скажет.

Она пошла через комнату к комоду, в котором хранились ее головные уборы, чтобы положить туда бархатную шляпку, которую только что сняла. Но не успела она повернуться к мужу спиной, как Гарэн схватил ее за волосы и грубо потянул к себе. Катрин издала пронзительный крик от боли и упала на пол к его ногам, в страхе подняв руку, чтобы закрыть лицо. Гарэн отпустил ее волосы и схватил за руку с такой жестокостью, что Катрин опять закричала. Он наклонился к ней: лицо его налилось кровью от ярости. Катрин с ужасом увидела в руке мужа хлыст.

— От герцога? Так ты пришла от герцога, маленькая потаскушка? Как будто весь двор не видел, что ты заходила в палатку Монсальви, а Люксембург застал тебя практически в его объятиях! Думаешь, я не знаю, что этот проклятый Арманьяк не вернулся вчера ночью в Гиз? Значит, ты провела ночь с ним, валяясь в какой-нибудь лачуге? Я не жду от тебя правды, но зато я могу отучить тебя от лжи на всю оставшуюся жизнь!

Казалось, Гарэн совсем потерял контроль над собой.

Прежде чем Катрин успела произнести хоть слово, хлыст со свистом опустился на ее спину. Она закричала и съежилась на полу, стараясь превратиться в комочек, чтобы как можно меньше места оставалось для ударов.

Гарэн безжалостно бил ее. Хлыст разрезал воздух и опускался на спину, плечи Катрин. Она уже не кричала, боясь усилить его ярость. Но ее молчание, казалось, возбуждало в Гарэне новый приступ бешенства. Вдруг он наклонился над ее распростертым телом, схватил за платье и с сухим треском разорвал его. Спина и бедра Катрин были теперь обнажены, но Гарэн продолжал стегать. Хлыст врезался в ее нежное тело с такой силой, что ранил кожу. Катрин кричала от страшной боли, когда плеть обжигала ей спину. Ползая по полу, Катрин старалась за что-нибудь спрятаться: за комод, за кровать. Но каждый раз Гарэн преграждал ей путь и снова вытаскивал ее на середину комнаты. Разорванное в клочья платье больше не прикрывало тело, и Катрин корчилась и извивалась под ударами плети. Она ничего не чувствовала, кроме боли, исступленной животной боли. Как загнанный в угол зверь, она искала укрытия от этого огненного дождя, который обрушивался на нее. Неужели Гарэн никогда не прекратит избиения? Сквозь красный туман она смутно различала большую черную фигуру и руку, которая поднималась и опускалась, поднималась и опускалась… Гарэн тяжело дышал, как кузнец, раздувавший мехи. Он убьет ее… Катрин не чувствовала, как кровь течет из ее иссеченного тела. Она перестала кричать: ее сознание помутилось. Казалось, что удары сыплются на нее через какую-то вату…

Катрин сделала последнее усилие, увидев перед собой открывающуюся дверь. Если бы она могла добраться до нее… переползти через порог… избавиться от этих мучений… Но что — то преградило путь к спасению, что-то красное, движущееся. Со слабым стоном Катрин рухнула к ногам Эрменгарды…

Крик ужаса хранительницы гардероба достиг даже полуобморочного сознания поверженной женщины. Она почувствовала, что пришло избавление, и приникла к ногам спасительницы.

— Клянусь святым папой! — прогремела Эрменгарда. Я никогда не видела ничего подобного!

Освободившись от цепляющихся рук Катрин, она бросилась в атаку. Гнев и возмущение удвоили ее и без того значительную силу. Мощным толчком Эрменгарда отбросила Гарэна в сторону, вырвала из его рук окровавленный хлыст и швырнула в угол. Затем схватила Гарэна за воротник камзола и начала яростно его трясти, извергая поток проклятий, оскорблений и ругательств, которые сделали бы честь солдату. Гарэн не оказывал никакого сопротивления и позволил оттащить себя к лестничной площадке, как тряпичную куклу. Казалось, ярость отняла у него все силы. Эрменгарда сбросила его с лестницы и прокричала вслед:

— Убирайтесь из этого дома! И впредь не суйте сюда носа!

Эрменгарда закрыла дверь и наклонилась над Катрин — широкое лицо хранительницы гардероба выражало жалость. Несчастная молодая женщина являла собой жалкое зрелище. Ее кровоточащее тело было исполосовано длинными черными и синими следами от ударов кнута, обрывки черного бархата прикрывали только грудь. Pacтрепанные волосы прилипли к лицу, мокрому от слез.

Эрменгарда нежно пригладила их своей белой рукой.

Почти плача, она заговорила:

— Милостивый Иисус, что эта скотина сделала с тобой, мой бедный ягненочек! Я хочу перенести тебя в постель, обними меня за шею.

Катрин подняла руки, чтобы обхватить графиню за шею, но поврежденное плечо причинило ей такую боль, что она, вскрикнув, потеряла сознание.

Когда Катрин пришла в себя, была ночь. Она поняла, что лежит в постели и вся обмотана бинтами, что едва может пошевельнуться. Открыв глаза, она увидела Сару, которая сидела у огня и что-то варила в маленьком чугунке. Эта сцена вернула ее в прошлое. Когда она просыпалась в комнате Барнаби, во Дворе Чудес она обычно видела Сару, сидящую у огня с таким же задумчивым выражением на красивом лице. Катрин попробовала пошевелить рукой, но рука была словно налита свинцом, а плечо болело так, что Катрин издала слабый стон. В тот же миг массивная фигура Эрменгарды возникла перед Катрин. Графиня наклонилась и положила прохладную, удивительно мягкую руку на пылающий лоб молодой женщины.

— Тебе очень больно, мое дитя?

Катрин попыталась улыбнуться, но это стоило ей мучительных усилий. Казалось, не было ни единого мускула, ни одной частицы тела, которые не причиняли бы ей ужасную боль.

— Мне жарко, — прошептала она, — как будто я лежу на иголках. Все горит и болит…

Эрменгарда с состраданием кивнула и отошла в сторону, пропустив Сару. Когда Сара наклонилась над Катрин, на ее цыганском лице было решительное выражение.

— Этот зверь убил бы вас, моя любовь, если бы госпожа Эрменгарда не подоспела вовремя. Я подозревала, что он что-то замышляет, когда увидела его утром. Он был как сумасшедший…

— Где ты была, когда я приехала? — слабым голосом спросила Сару Катрин. Эрменгарда объяснила:

— Он запер ее в чулан под лестницей. Там я ее и обнаружила, когда вошла. Оттуда она слышала твои крики и подняла страшный шум, чтобы ее выпустили. Но люди, которые живут здесь, не посмели сделать это. Гарэн пригрозил, что бросит их в темницу, если они станут тебе помогать. Когда я пошла к ним попросить корпию и бинты, я застала их едва живыми от страха.

— Я надеюсь, вы ободрили этих бедняжек?

— Разумеется, нет! — ответила графиня с громким смехом. — Я напугала их до смерти, сказав, что герцог снимет с них заживо шкуру, когда узнает, что они допустили такое. Они тотчас же стали настаивать, чтобы мы заняли их комнаты, и я не удивлюсь, если они сейчас упаковывают свои вещи!

Катрин осмотрелась вокруг более внимательно и обнаружила, что эта комната отличалась от той, в которой они с Эрменгардой жили раньше. Комната была больше, уютно обставлена, и здесь висели два прекрасных гобелена. В этой комнате не было двери в другую комнату, как в той, которую они делили с Эрменгардой, и мысль о том, что она сокрыта от любопытных глаз Мари де Вогриньез, принесла Катрин удовлетворение. Сара вернулась к очагу и стала разливать содержимое маленького чугунка в фаянсовые чаши, а Эрменгарда села в ногах Катрин и рассказывала ей, как они с Сарой смазывали ее тело успокаивающим бальзамом, прежде чем перебинтовать ее.

— Ты вся в синяках и ссадинах, — бодро произнесла она, — но, к счастью, ссадины не очень глубокие. Сара считает, что у тебя останется только несколько небольших шрамов на теле и ни одного на лице. У меня впечатление, да простит меня Бог, что твой муж лишился рассудка. Что ты ему сделала?

Эрменгарда, очевидно, сгорала от любопытства, но Катрин чувствовала себя слабой, как котенок, и не испытывала желания начинать рассказ о том, что случилось днем раньше. Она подняла свои забинтованные руки и пристально смотрела на них с каким-то веселым недоумением. Бальзам, которым она была обмазана, просочился сквозь тонкие бинты, оставив на них большие жирные пятна. Катрин чувствовала себя так, будто превратилась в большую тряпичную куклу. Только ее волосы, аккуратно причесанные, казались живыми и были действительно частью ее тела. Она взглянула, и Эрменгарда, которая была более чуткой, чем казалось, сразу же ее поняла.

— Ты права, — сказала она. — Тебе лучше сейчас не разговаривать. Ты слишком устала. Расскажешь мне обо всем позже…

Сама же она, однако, начала оживленный разговор.

Гарэн не посмел сюда больше заявиться, но его друг Николя Роллен недавно заходил и спрашивал, как она себя чувствует. Эрменгарда встретила его холодно и сказала, что берет на себя всю ответственность за уход и заботу о госпоже де Брази, и, между прочим, чем меньше она будет слушать о Гарэне и его друзьях, тем лучше.

Роллен удалился, не сказав больше ни слова. То же самое добровольная опекунша Катрин сказала пажу, которого полчаса тому назад прислал монсеньор. Катрин удивилась.

— Герцог прислал пажа?

— Да, своего любимого пажа, молодого Ланнуа. У меня сложилось впечатление, что его высочество ожидал тебя в этот вечер. Естественно, я извинилась за тебя.

— Что ты ему сказала, дорогая Эрменгарда?

— Я просто сказала ему правду. Я сказала, что твой очаровательный супруг отстегал тебя, как собаку, и оставил полуживую. Эта скотина Гарэн получит такой нагоняй, который он не скоро забудет. И, может быть, это остановит его от дальнейших подобных попыток.

— Помоги мне, Господи, — в отчаянии простонала молодая женщина. — Весь город теперь будет смеяться надо ла, ни одной частицы тела, которые не причиняли бы ей ужасную боль.

— Мне жарко, — прошептала она, — как будто я лежу на иголках. Все горит и болит…

Эрменгарда с состраданием кивнула и отошла в сторону, пропустив Сару. Когда Сара наклонилась над Катрин, на ее цыганском лице было решительное выражение.

— Этот зверь убил бы вас, моя любовь, если бы госпожа Эрменгарда не подоспела вовремя. Я подозревала, что он что-то замышляет, когда увидела его утром. Он был как сумасшедший…

— Где ты была, когда я приехала? — слабым голосом спросила Сару Катрин. Эрменгарда объяснила:

— Он запер ее в чулан под лестницей. Там я ее и обнаружила, когда вошла. Оттуда она слышала твои крики и подняла страшный шум, чтобы ее выпустили. Но люди, которые живут здесь, не посмели сделать это. Гарэн пригрозил, что бросит их в темницу, если они станут тебе помогать. Когда я пошла к ним попросить корпию и бинты, я застала их едва живыми от страха.

— Я надеюсь, вы ободрили этих бедняжек?

— Разумеется, нет! — ответила графиня с громким смехом. — Я напугала их до смерти, сказав, что герцог снимет с них заживо шкуру, когда узнает, что они допустили такое. Они тотчас же стали настаивать, чтобы мы заняли их комнаты, и я не удивлюсь, если они сейчас упаковывают свои вещи!

Катрин осмотрелась вокруг более внимательно и обнаружила, что эта комната отличалась от той, в которой они с Эрменгардой жили раньше. Комната была больше, уютно обставлена, и здесь висели два прекрасных гобелена. В этой комнате не было двери в другую комнату, как в той, которую они делили с Эрменгардой, и мысль о том, что она сокрыта от любопытных глаз Мари де Вогриньез, принесла Катрин удовлетворение. Сара вернулась к очагу и стала разливать содержимое маленького чугунка в фаянсовые чаши, а Эрменгарда села в ногах Катрин и рассказывала ей, как они с Сарой смазывали ее тело успокаивающим бальзамом, прежде чем перебинтовать ее.

— Ты вся в синяках и ссадинах, — бодро произнесла она, — но, к счастью, ссадины не очень глубокие. Сара считает, что у тебя останется только несколько небольших шрамов на теле и ни одного на лице. У меня впечатление, да простит меня Бог, что твой муж лишился рассудка. Что ты ему сделала?

Эрменгарда, очевидно, сгорала от любопытства, но Катрин чувствовала себя слабой, как котенок, и не испытывала желания начинать рассказ о том, что случилось днем раньше. Она подняла свои забинтованные руки и пристально смотрела на них с каким-то веселым недоумением. Бальзам, которым она была обмазана, просочился сквозь тонкие бинты, оставив на них большие жирные пятна. Катрин чувствовала себя так, будто превратилась в большую тряпичную куклу. Только ее волосы, аккуратно причесанные, казались живыми и были действительно частью ее тела. Она взглянула, и Эрменгарда, которая была более чуткой, чем казалось, сразу же ее поняла.

— Ты права, — сказала она. — Тебе лучше сейчас не разговаривать. Ты слишком устала. Расскажешь мне обо всем позже…

Сама же она, однако, начала оживленный разговор.

Гарэн не посмел сюда больше заявиться, но его друг Николя Роллен недавно заходил и спрашивал, как она себя чувствует. Эрменгарда встретила его холодно и сказала, что берет на себя всю ответственность за уход и заботу о госпоже де Брази, и, между прочим, чем меньше она будет слушать о Гарэне и его друзьях, тем лучше.

Роллен удалился, не сказав больше ни слова. То же самое добровольная опекунша Катрин сказала пажу, которого полчаса тому назад прислал монсеньор. Катрин удивилась.

— Герцог прислал пажа?

— Да, своего любимого пажа, молодого Ланнуа. У меня сложилось впечатление, что его высочество ожидал тебя в этот вечер. Естественно, я извинилась за тебя.

— Что ты ему сказала, дорогая Эрменгарда?

— Я просто сказала ему правду. Я сказала, что твой очаровательный супруг отстегал тебя, как собаку, и оставил полуживую. Эта скотина Гарэн получит такой нагоняй, который он не скоро забудет. И, может быть, это остановит его от дальнейших подобных попыток.

— Помоги мне, Господи, — в отчаянии простонала молодая женщина. — Весь город теперь будет смеяться надо откладывается на неопределенное время. Во всяком случае, сегодня ночью она не будет любовницей Филиппа.

Ее тело, хотя и избитое, осталось чистым, и она хотела сохранить его нетронутым для человека, которого любила.

Но хотя Катрин могла простить мужа, все же она не могла понять его. Почему Гарэн чуть не убил ее, веря, что она провела ночь с другим мужчиной? Он не любил ее, не хотел ее и знал, что она предназначена для Филиппа. Так какая ему разница?

В конце концов Катрин должна была оставить этот вопрос без ответа. Ее голова и тело болели слишком сильно, чтобы она могла надолго сосредоточиться. Постепенно успокаивающее лекарство Сары начало действовать. Не прошло и пяти минут после того, как Филипп покинул комнату, сопровождаемый Эрменгардой до парадной двери, она уже спала. Сара опять сидела у огня, ее черные глаза были устремлены на пламя, как будто они хотели разглядеть в нем чужие тайны. На улице было тихо. Доносилось только затихающее цоканье коня Филиппа…

Глава вторая. МИССИЯ ЖАКА ДЕ РУССЭ

Они покинули Аррас несколько дней спустя. Катрин еще нельзя было считать окончательно выздоровевшей, но она не хотела слишком долго задерживать свою подругу Эрменгарду. Кроме того, она спешила вернуться домой, чтобы оказаться как можно дальше от мучительных воспоминаний. Благодаря преданной заботе графини и Сары и множества снадобий, которые они прикладывали к ее ранам дважды в день, Катрин теперь могла обойтись без большинства своих повязок. Ко времени отъезда на ней остались только четыре повязки: одна на плече, две на бедрах и одна небольшая на спине.

Сара сказала, что свежий воздух поможет сгладить рубцы и ускорит заживление оставшихся ран. Утром в день отъезда она тепло одела свою хозяйку, потому что для начала мая погода была прохладная. Она заставила Катрин надеть перчатки с подкладкой из тонкой кожи, смазанной каким-то смягчающим маслом. Чтобы скрыть синяки и почерневший левый глаз, Сара обернула голову Катрин плотным покрывалом.

Катрин могла совершить поездку только лежа на носилках, которые были впряжены на мулов. Эрменгарда де Шатовилэн ехала вместе с нею, чтобы составить ей компанию. Это, как она часто напоминала Катрин, было с ее стороны большой жертвой, потому что она ничто так не любила, как верховую езду. Сара и остальные служанки ехали на мулах. Поскольку большая территория была охвачена смутой, нужно было обеспечить вооруженный эскорт. Увидев утром в день отъезда эскорт, Катрин подавила улыбку.

Носилки были украшены символами герцогской власти, а эскортом командовал сияющий Жак де Руссэ, обрадованный столь приятной миссией.

— Это будет наше второе совместное путешествие! воскликнул он, подходя засвидетельствовать свое почтение Катрин; казалось, его удивило, что она так закутана.

— Первое было столь чудесным, что я с нетерпением жду этого…

Но его оборвала Эрменгарда, которая как раз в этот момент выходила из своей комнаты, натягивая на ходу перчатки.

— Вы бы лучше, молодой человек, попридержали ваши восторги! — выпалила она. — Госпожа де Брази на моей ответственности, и я в состоянии о ней позаботиться. С вас будет вполне достаточно присмотреть за нашими носилками и за вашими людьми на дороге.

Получив такой отпор, Жак де Руссэ сник. Но Катрин протянула ему свою руку.

— Ты не должна быть такой суровой, Эрменгарда.

Мессир Руссэ мой верный друг, и под его опекой мы будем в полной безопасности. Мы готовы?

Воспрявший духом от этих добрых слов де Руссэ отправился к своим людям выпить на дорогу по чаше вина. Тем временем мулы были нагружены и дамы заняли свои места в носилках. Опасаясь воровства, они взяли с собой свои шкатулки с драгоценностями. Шкатулка Катрин, содержавшая наряду с другими вещами знаменитый черный алмаз, стоила целое состояние.

Утро было в полном разгаре, когда маленький отряд наконец тронулся в путь. Погода была скверная, резкий холодный ветер гулял по равнине. В соответствии с полученными указаниями Жак де Руссэ избрал дорогу на Камбре, вместо того чтобы двигаться к югу. Маневр заключался в том, чтобы обойти Перон и Вермандуа, которые были заняты сторонниками Карла VII. Де Руссэ не мог допустить, чтобы Катрин попала в их руки.

Несмотря на уверения в противном, Эрменгарда оказалась скучной попутчицей. Не успев устроиться между подушками, она заснула, и ее участие в беседе ограничивалось громким храпом. Живость характера она обретала только тогда, когда они останавливались у харчевни или монастыря для еды или ночлега.

Катрин, таким образом, была предоставлена самой себе, и у нее было достаточно времени, чтобы обдумать недавние события. Гарэна она больше не видела. Он каждый день посылал узнать о ее самочувствии, чаще всего слугу, но раз или два — своего друга Николя Роллена. Однако гордому канцлеру эти поручения не доставляли большого удовольствия, поскольку ему приходилось общаться с далеко не дружелюбно настроенной Эрменгардой. Гарэн не сделал ничего для примирения.

Вскоре Катрин узнала, что он собирается по делам в Гент и Брюгге. Он отбыл из Арраса накануне отъезда своей жены, не попрощавшись с ней, — нельзя сказать, что бы это огорчило Катрин, которая не хотела видеть мужа без крайней на то необходимости. Она часто думала о том, что именно вызвало у Гарэна приступ ярости по отношению к ней и что могло его спровоцировать, и решила, что Гарэн боялся гнева герцога, вызванного тем, что она встретилась с Монсальви. По-видимому, более подходящего объяснения не существовало. Когда дело касалось Гарэна, было ясно, что ревность тут ни при чем.

Путешествие проходило без приключений, но как и прежде, путь через разоренную войной Шампань был кошмаром. Они видели мертвые деревни, голодные лица и толпы беженцев, которые со всем скарбом и немногочисленными домашними животными брели по дорогам к границам Бургундии, где надеялись найти убежище.

Катрин и Эрменгарда всю дорогу раздавали милостыню, насколько они могли себе это позволить, но время от времени де Руссэ приходилось вмешиваться и отгонять подходивших слишком близко к носилкам голодных.

Катрин было тяжело видеть нищих.

Когда небольшой отряд приближался к границам герцогства Бургундия, они встретили странную процессию. Издали можно было принять их за беженцев из какой-нибудь разоренной деревни. Подъехав ближе, путешественники заметили нечто необычное. Все женщины были в полотняных тюрбанах, подвязанных под подбородком, и одежде из полосатой шерсти, надетой поверх домотканых полотняных рубашек с глубоким вырезом. Своих смуглых детишек они либо несли на лямках за плечами, либо везли в корзинах, навьюченных на мулов и убаюкивающе покачивающихся на ходу. Все они носили мониста, у всех были угольно-черные глаза и удивительно белые зубы. У мужчин были густые черные брови; выгоревшие фетровые шляпы почти скрывавшие их лица. У каждого на боку был меч или кинжал. Лошади, собаки, домашняя птица все смешалось в этой пестрой толпе. Люди говорили на чужом языке. На ходу они пели или, скорее, произносили нараспев медленную монотонную песню, которая вдруг показалась Катрин знакомой. Она отодвинула кожаные занавески носилок и увидела, как мул Сары понесся, как стрела, выпущенная из лука. Волосы Сары развевались на ветру, глаза сияли. Она громко и радостно приветствовала путников.

— Что с ней случилось? — недовольно спросила проснувшаяся Эрменгарда. — Она что, с ума сошла? Или она знает этих людей?

Когда Сара поравнялась с мужчиной, который, видимо, был их вожаком, — молодым парнем, гибким, как виноградная лоза, с осанкой короля, несмотря на свои рваные лохмотья, — она придержала мула и принялась оживленно болтать с ним. Катрин никогда прежде не видела ее такой счастливой. Обычно Сара редко смеялась и мало говорила. Она была деятельной, умелой и молчаливой, не любила попусту тратить слова или время. До сих пор Катрин только однажды, в таверне Жако де ля Мера, заглянула в ее душу. Теперь же, видя, как Сара оживленно болтает со смуглокожим мужчиной, как внутренний огонь освещает ее лицо, Катрин начала кое-что понимать.

— Возможно, она и знакома с этими людьми, — сказала она Эрменгарде. — Но я думаю, что скорей всего они ее братья по крови или ее соплеменники, которых она узнала.

— Что? Ты думаешь, что эти черноглазые оборванцы с ножами…

— ..это цыгане, как и Сара, — закончила за нее Катрин.

— Как я тебе уже говорила, я верю тем историям, которые мне рассказывала моя добрая и верная приемная мать…

По знаку де Руссэ все остановились, удивленно глядя на Сару. Катрин становилась все печальнее, потому что Сара, казалось, забыла обо всем, кроме смуглокожего молодого человека. Неожиданно она обернулась и поймала взгляд Катрин, которая приподнялась на носилках, опираясь на локоть. Сара устремилась к ней.

— Это мой народ! — закричала она, от радости став разговорчивой. — Ты ведь знаешь, я не надеялась увидеть их вновь. И вот они здесь, как когда-то предсказала старуха.

Племена отправились бродить по дорогам. Эти люди идут из Модены, от подножия горы Гип, и я с Кипра, острова Афродиты, — разве это не удивительно?

— Очень удивительно! — вмешалась Эрменгарда. — И мы должны стоять здесь всю ночь, обсуждая все это?

Сара не ответила. Она умоляюще посмотрела на Катрин.

— Позволь мне провести с ними ночь, — попросила она. — Они собираются стать табором в соседней деревне, там, где и мы собирались ночевать.

— Это доставит тебе такую радость?

— Ты и представить не можешь какую! Если бы я только могла объяснить…

Катрин улыбкой заставила ее замолчать и сказала:

— Тебе не нужно объяснять. Я думаю, что я понимаю.

Иди к своему народу, но не забывай и про меня.

Сара, проворная, как девочка, сделала шаг вперед и прижалась губами к руке Катрин. Затем, взволнованная, убежала к цыганам. Своего мула она оставила с вооруженным эскортом. Катрин наблюдала, как Сара мерным шагом шла рядом со смуглокожим парнем, который придерживал своего мула, чтобы идти с ней в ногу. По искрам в ее глазах и по ее сияющей улыбке можно было подумать, что она встретила своего возлюбленного. Эрменгарда посмотрела на нее и покачала головой.

— Хотела бы я знать, вернется ли она к тебе завтра утром? — сказала она.

Катрин обернулась к подруге, лицо ее выражало смущение.

— Но почему она должна не вернуться? — спросила Катрин. — Ее место здесь, со мной.

— Было здесь, с тобой! До сих пор она была как бы в ссылке, вдали от своего народа, без всякой надежды встретиться с ним вновь — ты была ее пристанью в бурю.

Но теперь она снова нашла свой народ… Идем, идем, не надо плакать, дорогая, — добавила она поспешно, глядя, как наполнились слезами глаза Катрин. — Она любит тебя, я знаю… и в один прекрасный день она вполне может вернуться. Тем временем давай-ка поспешим найти приют. Я голодна, да и дождь начинается.

Маленький караван немедленно двинулся по направлению к деревне, церковь которой уже была видна.

Цыгане стали табором в поле за таверной, где Катрин и Эрменгарда расположились на ночлег. Окна комнаты, в которой они спали, выходили на цыганский табор, и Катрин забавлялась, наблюдая, как бродячее племя устраивается на ночь. Были разожжены огромные костры, на которых тушилось в котлах мясо на ужин, и пока дети, забавляясь, бегали взад и вперед, женщины уселись ощипывать цыплят и готовить овощи, которые им удалось собрать. Все эти люди, босые и оборванные, держались с удивительным достоинством, а многие молодые женщины, черноглазые и черноволосые, были настоящими красавицами. Катрин перехватила взгляд Сары, сидящей на бревне рядом с молодым вожаком. Было заметно, что цыгане относятся к ней с большим уважением, и, когда ужин был готов, ей подали еду сразу же после того, как подали вождю. Дети подняли невообразимый крик, особенно оглушительный и пронзительный в этих переливающихся весенних сумерках. Их родители, тихо переговариваясь, медленно, сосредоточенно ели, с видом людей, которым завтра предстоит множество серьезных дел. Время от времени до них долетал смех, и Катрин неожиданно почувствовала желание присоединиться к этому чудесному сборищу вокруг костра.

Большой кусок полотна был привязан к трем деревьям в конце поля и должен был служить укрытием на ночь для женщин и детей, которые, по всей видимости, не спешили укладываться. Одни из них играли в прятки у костра, другие стояли и слушали, как старшие мальчики бренчали на лютне. Большинство детей были полуодеты, некоторые совершенно нагие, с забавными большими животиками. Невдалеке стояла группа девушек. Беспокойно постукивая тамбуринами и подергивая плечами, они, очевидно, с нетерпением ожидали начала танцев.

Наконец раздались аккорды, и девушки выбежали вперед, образуя буйное вертящееся кольцо вокруг самого яркого костра. Ритм танца становился все быстрее и неистовее, загорелые босые ноги мелькали над землей, широкие полосатые юбки взлетали все выше и выше…

По мере того как ускорялся темп танца, все чаще постукивали тамбурины в худых смуглых руках, длинные темные косы расплетались, свободно струясь по обнаженным плечам, а одежды соскальзывали в буйстве танца. Неожиданно показалась луна, все вокруг осветив мягким сиянием. Девушки-цыганки словно обезумели.

Живым пламенем, парящим и сияющим в медно-красном свете костра, они кружились и изгибались в неистовом танце. Катрин была очарована этой красотой. Эти гибкие девушки были подобны жрицам какого-то непонятного, неизвестного культа. Закрыв глаза, они поднимали свои лица вверх, подставляя их струящемуся лунному свету… Все цыганское племя, казалось, заразилось неожиданной буйной радостью, и люди все быстрее хлопали в ладоши в такт музыке. Несколько жителей деревни, собравшихся посмотреть, что происходит, чувствовали себя не совсем удобно. Они стояли у стен таверны, и Катрин едва могла различить их лица — одновременно жадные и недоверчивые. Неожиданно над резкой, острой пульсацией тамбуринов взлетел голос, живой, страстный голос, перекрывающий мелодию лютни и скрипки. Загадочные слова песни придавали ей очарование.

— Что это? — прошептала Эрменгарда, подходя к Катрин.

— Это Сара! Она поет!

— Это я понимаю… что за удивительный голос? Странный… но замечательный!

Сара никогда не пела так, как в эту ночь. В дымной таверне Жако де ля-Мера она пела о печали, а теперь она пела о буйной радости кочевой жизни, о бесконечных просторах и быстрой езде. Катрин видела, как Сара сидит, обхватив руками колени, посылая к усыпанному звездами небу свою странную песню. Неожиданно Сара встала и простерла руки к большой полной луне, как бы желая обнять ее. Танцующие и поющие соединились, и их песня покатилась по спящей деревне, как раскаты грома…

С диким криком танцовщицы срывали свои одежды, открывая стройные, смуглые, обнаженные, блестящие от пота тела. Где-то внизу, под окнами Катрин, крестьянки пытались заставить своих сопротивлявшихся мужей уйти домой.

— О! — воскликнула Эрменгарда.

Катрин улыбнулась. Во Дворе Чудес и в таверне Жако де ля-Мера она видела слишком многое, чтобы быть шокированной. Она не находила ничего предосудительного в наготе молодых красивых девушек. Их великолепные тела двигались с гибкой грацией, прекрасные, как статуи, оживленные колдовством; глаза мужчин-цыган блестели, как раскаленные угли. Луна вновь спряталась за пелену туч, костер угас до неясного красного свечения. Мало-помалу темнота охватила все вокруг.

Мужчина, сидевший перед костром, вскочил и, схватив одну из девушек, унес ее на руках в кусты. За ним последовал другой…. третий… Сара все еще пела, но теперь ночной воздух был полон вздохов и шепота. Эрменгарда оттолкнула Катрин от окна и закрыла его. Катрин увидела, что лицо подруги густо покраснело, и не могла не засмеяться.

— О Эрменгарда, они тебя шокировали!

— Нет, я не шокирована… но я намерена хорошенько выспаться, а подобные зрелища вредны для женщины моего возраста… или для твоего, когда твой муж так далеко.

Катрин не ответила. Она чувствовала, что графиня права и что разумнее отвернуться от царящей вакханалии. Но в эту ночь она долго лежала с открытыми глазами, прислушиваясь. Время от времени она слышала голос Сары, скорее мурлыкающий, чем поющий, в сопровождении нежных аккордов лютни. Затем мало-помалу все стихло.

Проснувшись на следующее утро, Катрин первым делом побежала к окну. Она распахнула деревянные ставни и высунулась наружу, окунувшись в свежий утренний воздух. У нее вырвалось странное тревожное восклицание: от цыганского табора не осталось и следа… за исключением черных кругов на траве, там, где были костры.

Должно быть, цыгане ушли очень рано, еще до рассвета, растаяв в сумеречном свете, как сновидения. Вокруг было тихо и спокойно. Вакханалия минувшей ночи рассеялась, как дым от лагерных костров. Кто-то свистел. Катрин увидела, что это один из солдат эскорта, и обратилась у нему:

— Скажи мессиру де Руссэ, что я хочу поговорить с ним.

Человек улыбнулся, поклонился и исчез за углом.

Через несколько минут Жак де Руссэ постучался в дверь комнаты, занимаемой обеими женщинами. Готовясь принять его, Катрин стояла у окна, одетая в ниспадающий складками капот. Эрменгарда, однако, была еще в постели. Она укрылась одеялом, но юный капитан не обратил на нее внимания: он был обеспокоен выражением лица Катрин.

— Вы видели Сару сегодня утром? — спросила Катрин, слишком взволнованная для того, чтобы ответить на уважительное приветствие молодого человека.

— Нет, но один из моих людей видел ее на рассвете.

Она ушла с цыганами.

— Ушла?

Сильная боль утраты пронзила Катрин, и она почувствовала, что может разреветься, как маленькая потерявшаяся девочка. Эрменгарда была права: давние узы привязанности и нежности мало значили для Сары в тот момент, когда ее искушало очарование прежней бродячей жизни. Катрин была вынуждена признать то, что не хотела признавать накануне вечером. Она опустила голову, и Жак увидел, как по ее щеке побежала слеза.

— Что? Вы плачете? — удивленно спросил он.

— Да… Сейчас я приду в себя. Спасибо, Жак. Мы будем готовы через час. Пожалуйста, проследите, чтобы все было в порядке.

Она отвернулась к окну, чтобы спрятать свои слезы, и смущенный Жак не рискнул даже попытаться ее утешить.

Эрменгарда пожала плечами и из глубины своей удобной кровати сделал ему знак уйти. Как только за ним закрылась дверь, она вскочила с постели, босиком подбежала к Катрин и обняла ее.

— Поплачь хорошенько, моя дорогая… Я никогда не думала, что то, что я сказала вчера вечером, так быстро сбудется! Ты не должна думать, будто Сара тебя не любит, — это просто означает, что Сара принадлежит к племени перелетных птиц. Есть вещи, которым они ни в силах противиться. Они уходят, но всегда возвращаются.

Катрин покачала головой, сдерживая рыдания.

— Она никогда не вернется! Она вновь нашла свой народ, свою родную стихию… но мне действительно больно от того, что она ушла не попрощавшись.

— Вероятно, она думала, что у нее не хватит мужества уйти, если она придет прощаться… Теперь одевайся, Катрин, и поедем своей дорогой. Здесь слишком тяжело!

Час спустя носилки, в которых путешествовали две женщины, вновь были в пути. Солнце стояло уже высоко. Жак де Руссэ напевал про себя какие-то песни. Он ехал недалеко от них, не смея взглянуть на Катрин. Она продолжала прикладывать к глазам свой кружевной платочек, и молодой человек был огорчен своей неспособностью ее утешить. Ехали молча. К полудню пересекли границу Бургундии, не встретив Сару и ее цыганского племени. Казалось, они растворились в утреннем воздухе.

Катрин была искренне рада вернуться в свой дом на улице Пергаментщиков и найти там Абу — аль-Хайра, занятого, но дружелюбного, как всегда, и готового встретить ее. Маленький доктор теперь редко покидал свою лабораторию, где, благодаря щедрости Гарэна, у него было все необходимое для экспериментов. Посыльные продолжали прибывать из Брюгге и Венеции с оборудованием, травами, металлами и специями, из которых доктор готовил снадобья и лекарства. Вид Катрин, закутанной в покрывала и повязки, вызвал у него такую же реакцию, как нападение на произведение искусства. Он впал в ужасную ярость, и Катрин не посмела признаться, что именно Гарэн виноват в этом. Кроме того, она не хотела разрушать ту благодарность и уважение, которые мавританский доктор питал к своему хозяину и покровителю. Катрин рассказала Абу-аль-Хайру туманную историю о падении с лошади, когда ехала через поле, покрытое колючим кустарником. Абу-аль-Хайр из вежливости сделал вид, что поверил.

Несмотря на ее бурные протесты, он настоял на осмотре ее ран. Тщательно осмотрев рубцы и шрамы, он, к ее облегчению, не сделал никаких замечаний, и только, осторожно ощупывая ее спину, позволил себе заметить:

— Странно, как эти колючки разорвали кожу! Придется съездить на север, поискать их для себя.. — В его словах было столько иронии и доброты, что Катрин улыбнулась в ответ.

Доктор очень хвалил Сару за ее матарейский бальзам, заявив, что это верное средство от всех ран. Однако он предложил Катрин использовать для лица другую мазь, составленную из сладкого миндаля, розовой воды, мирра, камфоры и свиного жира, и дал ей горшочек этой мази с указаниями втирать ее утром и вечером.

Кроме того, он сделал все, что было в его силах, чтобы смягчить удар, нанесенный отъездом Сары.

Катрин еще не пришла в себя от внезапного ухода Сары и расценивала этот ее шаг как оскорбление. Постепенно гнев Катрин уступил место печали, но она стала недоверчивой и непокорной. Ей надоело быть игрушкой судьбы, гонимой событиями, независимо от ее воли. Ей казалось, что все решили использовать ее в своих интересах, не беря на себя труд узнать, хочет она это или нет. Прежде всего Филипп, который взял на себя право выдать ее замуж против ее воли, чтобы она стала более доступной для него. Затем Гарэн, который женился на ней только формально, и не считая нужным объяснить свое холодное отношение к ней. Катрин так и не смогла решить, чем была для Гарэна: произведением искусства, которое нужно украшать и выставлять напоказ, или же рабыней, жизнь и смерть которой были в его руках. После ужасного наказания она склонялась к последнему: ведь если бы Эрменгарда вовремя не появилась, он наверняка бы убил ее или сильно искалечил. Катрин также не могла решить, как относится к Арно, который то принимал ее, то отвергал, в зависимости от настроения. Арно де Монсальви играл ее чувствами, пренебрегая ее любовью, оскорблял ее. Он считал вправе судить ее жизнь, давая ей понять, что она существо низшего порядка. И наконец, Сара, которой она полностью доверяла, которая была ее другом и которая теперь покинула ее, даже не попрощавшись, чтобы уйти с бродячим племенем, которого она никогда раньше не видела, но которое оказалось с нею одной крови!

Бегство Сары стало последней каплей, переполнившей чашу терпения. Катрин решила, что время уступок и смиренно склоненной головы миновало, отныне и в дальнейшем она сама будет заботится о себе и поступать, как ей нравится, не думая о том, нравится ли это остальным. Казалось, все считали себя вправе делать с ней, что хотят, и она не видела причин, почему бы и ей не вести себя точно так же…

Абу-аль-Хайр следил за выражением ее лица и читал ее мысли так же легко, как если бы они были произнесены вслух.

Теперь, обновив повязку на ее правой руке, он улыбнулся и сказал:

— Вы слишком полагаетесь на людей и на обстоятельства. Жизнь — это битва, где нет правил, дикие джунгли, где сильный пожирает слабого и кормится его плотью.

— Я не сомневаюсь, — сказала с улыбкой Катрин, — что какой-нибудь поэт или философ в вашей стране записал размышления по этому поводу.

— Действительно, их много, поскольку это та правда, которая питает философа. Поэт напоминает сам:

Ты коварства бегущих небес опасайся.

Нет друзей у тебя, а с врагами не знайся.

Не надейся на завтра, сегодня живи.

Стать собою самим хоть на миг попытайся…

1

— Это прекрасно, — .задумчиво сказала Катрин. — Кто это написал? Хафиз?

— Нет, Омар Хайям… пьяница, но он знал, о чем писал. Бегство вашей служанки причинило вам боль, это естественно, но вы ничего не можете с этим поделать, зачем же себя мучить? Жизнь продолжается…

Он был прав, жизнь продолжалась, и вскоре Катрин вернулась к привычному для себя образу жизни. Она проводила время у вдовствующей герцогини, чье здоровье быстро ухудшалось, или вела хозяйство, или посещала мать и дядюшку Матье.

К июню Катрин полностью выздоровела, не осталось и следа от ран, за исключением тонкого розового шрама на спине, который, к счастью, был не виден, если оголялись плечи. У нее не было ни малейшего желания возвращаться к Филиппу или к Гарэну. Оба в этот момент находились в Труа, на свадьбе принцессы Анны и герцога Бредфордского. Эрменгарда не поехала на свадьбу, потому что ничто не могло заставить ее покинуть вдовствующую герцогиню в ее теперешнем плохом состоянии.

После свадьбы Анны Маргарита Гиенская вернулась к матери, а Филипп сопровождал новую герцогиню Бредфордскую в Париж, где она намеревалась поселиться в роскошном особняке Турнель. Свадьба Маргариты и Ришмона должна была состояться в октябре, и именно в Дижоне. Она настояла на этом, так как хотела, чтобы ее мать, хотя и прикованная болезнью к постели, присутствовала на свадьбе. Катрин была довольна таким решением, потому что наверняка не увидела бы Гарэна до октября. Дела требовали присутствия Филиппа и во Фландрии. Он не должен вернуться до свадьбы, а Гарэн, как обычно, останется с ним.

По правде говоря, Гарэн и его деятельность не очень ее интересовали. Он оставил ее одну, и это было все, что ей нужно. Но Филипп не забывал ее. Примерно дважды в неделю запыленный посыльный спешивался или, точнее, падал с лошади во дворе дома де Брази. Иногда лошадь и наездник падали вместе… но церемония оставалась неизменной: посыльный становился на колени и одной рукой протягивал письмо, а другой — пакет.

Послания обычно были короткими. Филипп Добрый не был большим любителем писать письма. Несколько нежных слов или стихотворных строк, заимствованных у какого-нибудь поэта. Но подарки его всегда были необыкновенны… Посыльные герцога никогда не приносили драгоценностей, поскольку герцог считал, что это было бы оскорбительно для Катрин. Только муж или возлюбленный может дарить драгоценности. Вместо этого он посылал ей восхитительные произведения искусства, статуэтки из янтаря, нефрита, хрусталя или слоновой кости, покрытые золотом ларцы для мощей результат упорной работы умельцев Лимузена, где золотое покрытие отражалось в блеске усыпавших ларцы жемчужин; или же это могли быть кружева, меха, парфюмерия или заводная игрушка — жонглер, одетый в красный атлас и подбрасывающий золоченые шарики.

Короче все, что могло польстить тщеславию хорошенькой женщины или возбудить ее интерес. Катрин принимала подарки с любезными словами благодарности… и тотчас же забывала о них.

С некоторых пор, куда бы она ни шла, она чувствовала вокруг себя необычное оживление. Какие-то бездельники все время слонялись по улице возле ее дома, а отправляясь в город, она могла быть уверена, что кто-нибудь из них обязательно потащится вслед за ней.

Одеты они были по-разному. Иногда это был солдат в форме герцогской гвардии, совершенно невинный на первый взгляд горожанин, студент, копиист, нанятый соседями — продавцами пергамента, и даже монах. Такое внимание сначала беспокоило, а потом разозлило Катрин, особенно потому, что она не знала, кто за всем этим стоит. Казалось наиболее вероятным, что это Гарэн. Кому, как не ревнивому мужу, могло прийти в голову следить за нею? Но каким образом, по его мнению, ей мог представиться случай дурно вести себя в городе, где ее так хорошо знали? Возможно, он просто хотел убедиться, что она не получает записок от Монсальви? Каково бы ни было объяснение, ситуация была очень неприятной, и Катрин сожалела, что не знает местонахождения своего мужа, ибо тогда она сказала бы ему, что она о нем думает. Она не решалась заговорить со следившими за нею людьми из опасения показаться смешной. Но вскоре она уже не могла сдерживать своего раздражения.

Однажды, когда она возвращалась с завтрака у Шандиверов, она узнала в одном из горожан переодетого солдата герцогской гвардии, сопровождавшего ее в составе эскорта из Арраса. Несмотря на огромную шляпу с обвисшими полями, закрывающую его голову, лицо было слишком необычным, чтобы оставаться незамеченным. У него был клубничного цвета нос пьяницы и на полщеки багровое родимое пятно.

Когда Катрин выехала с улицы Тотпур, он бесцельно слонялся по городу. Позднее, когда она спустилась с коня с помощью своего слуги Тьерселена и поднялась в комнату, она увидела из маленького окошка башни, как он слоняется взад и вперед по улице. Он все время придерживался одного и того же маршрута: от угла дома Брази до лавки мэтра Обена, знаменитого продавца пергамента, поставлявшего ей все припасы; там солдат на мгновение останавливался, с невинным видом разглядывая искусно выделанные и раскрашенные белые листы пергамента, украшавшие фасад лавки, затем возвращался обратно, и вновь повторялась эта немая сцена.

Катрин задумчиво стояла, размышляя, что ей следует предпринять. Если бы здесь была Сара, можно было бы послать ее проследить за парнем и мигом решить эту загадку. Никто не мог так искусно разговорить человека, как цыганка. Но Сары не было, и Катрин вновь почувствовала, как мучительно скучает без нее. Абу-аль-Хайр был слишком живописным для подобного задания. А сама Катрин даже представить не могла, чтобы спуститься вниз и расспросить этого человека. Неожиданно она вспомнила об очаровательном юном капитане гвардии, который всегда волновался в ее присутствии. «Я должна узнать, в чем тут дело», — подумала она про себя.

В полдень она отправилась в герцогский дворец к герцогине Маргарите. На этот раз за ней следил грязный оборванный нищий. Он тащился за нею до караульного поста, но она не обращала на него внимания.

Не подав вида, что заметила его, она вошла во дворец и сразу прошла в покои герцогини. Герцогиня только что заснула, расслабленная летней жарой, возле нее сидела Эрменгарда, которая с великим трудом удерживалась, чтобы не заснуть.

— Не хочешь ли ты вздремнуть в нашей августейшей компании, — заметила она Катрин, прикрывая зевок красивой рукой. — Я не вижу причин, препятствующих этому. Если же тебе не нравится эта идея, то постарайся извлечь пользу из светлого времени суток, а потом возвращайся. Ее высочество будет спать долго, почти до четырех часов.

Обрадованная возможностью немедленно осуществить свой план, Катрин поблагодарила Эрменгарду и сказала, что выйдет в сад отдохнуть на свежем воздухе. Катрин немного прошлась по мощеным дорожкам вокруг пруда с рыбками, по английскому саду, вдыхая аромат любимых роз герцогини, затем направилась к той части дворца, где жил капитан гвардии.

Стояла знойная жара. В воздухе гудели мухи и осы. Полусонная дворцовая стража, прислонившись к своим пикам, охраняла дворец. Катрин без труда поднялась по лестнице, ведущей к комнате Жака де Руссэ.

Наверху было еще жарче, так как свинцовая кровля накалилась так, что невозможно было дышать. Катрин вспотела, хотя на ней было только легкое летнее платье из яблочно-зеленой с серебряными полосками кисеи. Ее волосы были безыскусно уложены кольцами вокруг ушей и удерживались двумя серебряными сеточками, скрепленными тонкой лентой, с которой на середину лба свисала грушевидная жемчужина.

Подходя к комнате капитана, Катрин услышала голоса и замедлила шаг. Она узнала голос де Руссэ. Вероятно, из-за жары дверь была приоткрыта.

— Отложим это на некоторое время, — говорил капитан. — Я хочу продиктовать письмо монсеньору. Мне следовало написать его два дня назад, и больше я не могу откладывать, потому что сегодня вечером в Гент отправляется посыльный. Было бы что написать! — добавил он, вздыхая. — Вы готовы?

— Готов, — ответил голос, которого Катрин не узнала.

Что-то подсказало ей, что она может услышать нечто интересное.

— «Прославленный и могущественный господин мой, — диктовал Жак. — Я умоляю Ваше Величество простить меня, что не пишу чаще, но, к счастью или к несчастью, у меня для Вас мало новостей. Скрытое наблюдение, под которым я держу госпожу де Брази…»я не слишком быстро диктую?

Продолжая стоять на том же месте, Катрин почувствовала, что ей сдавило горло от гнева, но вместе с тем она получила удовлетворение от того, что все так точно угадала.

«Так, значит, это был он! — подумала она. — О маленький негодник! Что до негласного наблюдения, то я не удивлюсь, если вся улица заметила, что за мной следят! Посмотрим, что будет дальше в этом прелестном письмеце!»

— «…держу госпожу де Брази, — повторил голос невидимого писца, — ..кажется мне несправедливым. Она ведет себя скромно, не встречаясь ни с кем, кроме своей матери, дядюшки и семейства Шандивер. Она не посылает сама и не получает от других приглашений и, кроме визитов к вышеупомянутым персонам, покидает дом только для того, чтобы присутствовать на богослужении в церкви Нотр-Дам…»

К тому времени, когда гнев Катрин утих, капитан уже перешел к длинным и изысканным комплиментам. Постепенно в голове Катрин возникла интересная идея, и на ее лице заиграла коварная улыбка. Она решила повеселиться.

Придерживая юбки, чтобы они не шелестели, Катрин бесшумно спустилась вниз. Она услышала, как секретарь Жака спросил его, нуждается ли еще тот в его услугах. Катрин опустила юбки, покашляла и, поднимаясь опять по лестнице, постаралась на этот раз произвести как можно больше шума. В результате, когда она поднялась наверх, Жак уже стоял в дверях.

— Что? — воскликнул он, вспыхнув. — Вы не должны сюда приходить!

Катрин улыбнулась ему своей самой очаровательной улыбкой и протянула ему руку для поцелуя.

— Почему нет? — спросила она игриво. — Раз вы не приходите навестить меня, я вынуждена нанести визит вам! Мне бы следовало рассердиться на вас! Мы были попутчиками столько дней, вы не покидали меня ни на мгновение, и именно в тот момент, когда мы достигли Дижона, вы исчезли из моей жизни. Я почти не видела вас! Это просто нехорошо с вашей стороны…

Красный от смущения, Жак не знал, куда смотреть.

Маленький клерк с очками на огромном носу пытался разглядеть Катрин из-за широкого плеча молодого человека.

— Надеюсь, я не побеспокоила вас, — добавила Катрин, делая шаг вперед, чтобы со всей определенностью дать понять, что она намерена войти в комнату.

Жак освободил ей дорогу, при этом маленький клерк отступил, кланяясь, расшаркиваясь и бормоча, что он только что собирался уходить.

— Вы нисколько меня не побеспокоили, — наконец произнес бедняга, запинаясь. — Я… Я только что сочинял письмо матери, и отец Огюстен был так любезен, что помогал мне записать его, потому что я сам не очень хороший писец.

— О, я знаю, — сказала, опять улыбаясь, Катрин. — Как человек действия, вы, естественно, предпочитаете меч перу. Но ваша комната очаровательна, совершенно очаровательна!

На самом деле в комнате царил страшный беспорядок: одежда разбросана, оружие валялось вперемежку с пустыми бутылками. На столе, с бумагами и пустыми кубками стоял запотевший кувшин вина, видно, его только недавно вынесли из погреба. Постель была смята и не прибрана, и Катрин отводила глаза от подобного зрелища. Несмотря на то, что маленькое окошко, выходившее во двор, было открыто, стояла духота.

— Я не готов принять вас! — воскликнул Жак де Руссэ.

— И моя внешность…

— Не беспокойтесь об этом! Вы выглядите прекрасно.

В этой жаре…

Капитан был в зеленых тапочках, тонкой выделки полотняная рубашка, расстегнута. Катрин подумала, что таким он ей нравится гораздо больше, чем в плаще и кольчуге. В этом небрежном наряде он выглядел здоровым и сильным, как молодой крестьянин, и если от него и пахло немного вином и потом, то в этом не было ничего неприятного. Катрин указала на кувшин с вином.

— Вы должны напоить меня, — сказала она, усаживаясь на край кровати. — Я умираю от жажды, а в этом кувшине, похоже, прохладное и освежающее питье!

— Там немного вина из Марсалы…

— Ну, что же, дайте мне этого вина, — сказала Катрин с очаровательной улыбкой.

Жак поспешил подчиниться и, передавая ей наполненный до краев кубок, почти встал на колени. Она маленькими глотками пила вино, не отрывая взгляда от де Руссэ. Казалось, он был уже не так растерян, как вначале, но изумление на его лице говорило Катрин, что он удивляется своей удаче.

— Почему вы так на меня смотрите?

— Мне трудно поверить, что я не сплю! Это действительно вы… здесь… со мной?

— Почему бы и нет? В конце концов мы с вами такие добрые друзья. Ммм… это чудесное вино! Возможно, очень крепкое. Я чувствую, как у меня немного кружится голова. Пожалуй, теперь я лучше пойду…

Она встала, но тотчас же вскрикнула и, покачнувшись, приложила руку ко лбу.

— О! Что это со мной? Я так странно себя чувствую!

Казалось, она готова была упасть, но Жак тут же вскочил и обнял ее, якобы желая помочь ей сесть.

— Это ничего, — сказал он ободряюще. — Просто жара… и вино! Оно очень холодное, и, я думаю, это было для вас неожиданностью. Вы пили его слишком быстро…

— Меня мучила жажда! О мой дорогой, я чувствую себя просто ужасно, я задыхаюсь…

Катрин взялась за корсаж, будто его черепаховые пластинки сжимают ее. Этот жест не ускользнул от внимания молодого человека. Жак думал только о том, как ей помочь. Он начал развязывать шнурки, скреплявшие корсаж, в то время как Катрин, как бы в обмороке, упала на подушки, и две прелестные округлые груди выскользнули из зеленого гнезда, их аромат ударил Жаку в голову быстрее, чем вино. Несчастный молодой человек потерял самообладание. Совершенно забыв о недомогании Катрин, он крепко прижал ее к себе и, осыпая поцелуями ее обнаженную грудь, стал бормотать бессвязные слова.

Лежа с полузакрытыми глазами, Катрин несколько мгновений смотрела, как он упивается ее прелестями.

Но как только она почувствовала, что увлекается сама, что было не так уж невозможно, ибо Жак был молод и привлекателен, к тому же силен и крепок, — то глубоко вздохнула и оттолкнула молодого человека. Но Жак мало что понял: он был без ума от радости! Когда Катрин села, он попытался опять обнять ее, но она нежно отстранила его, выказывая большое смущение беспорядком в своей одежде.

— Что со мной случилось?.. Боже… теперь я вспоминаю, я, должно быть, потеряла сознание. Жара… и к тому же это вино! Простите меня, друг мой (она умышленно подчеркнула слово «друг»), я, кажется, вела себя возмутительно. Обычно я так не падаю в обморок…

Но он едва слушал ее. Стоя перед нею па коленях, он страстно сжимал обеими руками ее свободную руку и умоляюще глядел ей в глаза.

— Не уходите… останьтесь еще. Останьтесь хоть ненадолго. Если бы вы знали, каким счастливым делает меня ваше пребывание здесь.

Но она мягко отняла свою руку и оттолкнула его. Затем встала и немного прошлась по комнате.

— Да, да, Жак, — сказала она слабым голосом. — Вы самый чуткий из друзей. Вы, должно быть, только что чудесно обо мне позаботились, потому что я уже определенно чувствую себя лучше!

Жак все еще стоял на коленях. Но ему была невыносима мысль об ее уходе, именно теперь, когда он был так близок к осуществлению своей сладостной заветной мечты, поэтому он встал и пошел к ней с протянутыми руками.

— Вы не должны еще уходить, — сказал он, улыбаясь. Вы еще слабы, и жара удушающая.

Катрин покачала головой.

— Не искушайте меня. Теперь я должна идти. Я даже не знаю, который сейчас час.

— Еще рано. Выпейте немного вина, — коварно предложил Жак. — От него вам станет лучше. Кроме того, вы до сих пор не сказали мне, чему я обязан, чтобы принимать такую очаровательную гостью.

Катрин, стоя в дверях, обернулась.

— Я больше не испытываю жажды. Кроме того, ваше вино опасно, мой дорогой Жак. Что же касается цели моего визита… — Она сделала паузу и одарила его насмешливой улыбкой. Затем, неожиданно оставив вялый тон и заговорив своим обычным голосом, она добавила ласково и довольно иронически:

— Я просто хотела представить вам сведения для письма герцогу о госпоже де Брази. Теперь у вас есть необходимый материал для того, чтобы написать герцогу длинное и интересное письмо о ваших взглядах на дружбу… и на лучший способ приводить в чувство потерявших сознание дам! На вашем месте я бы снова послала за отцом Огюстеном.

Или вы предпочли бы, чтобы я написала письмо за вас?

У меня чудесный почерк, знаете ли. Дядя Матье говорит, что мой почерк легко принять по ошибке за почерк монаха-бенедиктинца.

Довольная результатом своей проделки, Катрин бросилась к лестнице и сбежала по ней с головокружительной быстротой, лукаво смеясь, поскольку она слышала, как капитан зовет ее. Но она не останавливалась, пока не достигла дворцового сада.

Наступили тяжелые для Бургундии дни, и вдовствующей герцогине пришлось собрать остатки своих сил.

Воспользовавшись тем, что Филипп находился во Фландрии, войска короля Карла атаковали северные границы герцогства. Войска арманьяков под командованием Бастарда Де Бома захватили и удерживали Окссруа и часть Аваллона. Желая открыть доступ в Шампань королю Карлу, коннетабль Джон Стюарт Бюшан и маршал Северак осадили Краван. Нужно было немедленно противостоять опасности. Маргарита призвала па помощь все свое мужество, отправила войска под командованием маршала Тулонжиона и написала письмо своему зятю, герцогу Бредфордскому, прося прислать помощь.

Это письмо стало причиной размолвки между Маргаритой и Эрменгардой, свидетельницей которой оказалась Катрин. Эрменгарда упрекала Маргариту в том, что она призвала на помощь англичанина. Маргарита повернула к Эрменгарде искаженное болью лицо, с помощью Катрин устроилась поудобнее на подушках и протянула за руку своей старой подруге; лицо Маргариты было печально.

— Бургундия в опасности, Эрменгарда… Мой сын, правящий герцог, оставил герцогство на моем попечении. Для того чтобы сохранить герцогство, сберечь его целым и невредимым, я была бы готова продать душу самому дьяволу в обмен на его помощь. Если англичанин, женившись на моей дочери, сохранит для меня герцогство, он заслужит мою благодарность. — Маргарита упала на подушки. Эрменгарда не ответила, но это был первый случай, когда Катрин видела ее плачущей.

30 июня произошла битва при Краване. Благодаря войскам под руководством лорда Саффолка, присланным герцогом Бредфордским, последствия битвы были ужасны для короля Франции.

В отчаянии слушала Катрин, как Николя Роллен, подстрекавший герцогиню призвать на помощь герцога Бредфордского, давал ей подробный отчет о битве. Коннетабль Бюшан потерял глаз, поле битвы было усеяно мертвыми, взято много важных пленников. Именно тогда Катрин узнала о пленении Арно и Ксантрая.

Ей никогда не нравился Николя Роллен, но с этого момента она его возненавидела. Ей была отвратительна его хвастливая высокомерная манера, с которой он приписывал успех битвы вмешательству англичан. Эрменгарда была вынуждена покинуть комнату, чтобы удержаться от яростных нападок на канцлера. Катрин же была так разгневана, что описанный инцидент изменил ее отношение ко многим важным лицам и повлиял в дальнейшем на ее судьбу. Теперь она смотрела на Николя Роллена как на личного врага.

Каждое утро Катрин присутствовала на богослужении в церкви Нотр-Дам, как она это обычно делала с самого детства. В легком полотняном платье, с молитвенником в руке и тонким покрывалом на голове, она занимала место в полутемной церкви рядом со своей служанкой и столь же ревностно следила за церемонией богослужения теперь, сколь рассеянно слушала ее раньше. Казалось, только всемогущий Бог мог помочь обуздать обуревавшие ее чувства, и день за днем она молила небеса о помощи, в которой так нуждалась. После службы она шла навестить свою мать и дядю. Ей нравилось прохладным утром идти по безлюдным улицам, пока невыносимая августовская жара не опускалась на город.

После ухода Сары Катрин сделала одну из своих камеристок личной горничной. Перрине было восемнадцать лет. Добродушная, со свежим личиком, она была безгранично предана своей хозяйке: она без колебаний прыгнула бы ради нее в огонь. Она была спокойная и бесхитростная, и Катрин ценила эти качества.

Однажды утром, когда они обе преклонили колени на своем обычном месте, недалеко от статуи Черной Мадонны, к ним подошел монах и стал на колени рядом с Катрин. На нем было пыльное коричневое одеяние, подпоясанное толстой веревкой, капюшон был откинут и открывал круглое лицо. Казалось, что все было круглое: нос, рот и даже полные щеки. Когда монах поднял голову, чтобы взглянуть на Катрин, она была поражена его острым и живым взглядом.

Монах наклонился к ней и прошептал:

— Простите, что нарушаю ваше уединение, но ведь вы госпожа де Брази, не так ли?

— Да, но…

Монах торопливо приложил палец к губам:

— Ш-ш-ш! Не так громко. Вы та женщина, которую я ищу. Меня послала к вам госпожа де Шандивер. Я иду из замка Сен-Жан де Лонь и пришел бы к вам домой, если бы не боялся возбудить любопытство ваших слуг… или того, что меня подгоняет. Поэтому я навел справки.

Катрин бросила на него быстрый взгляд.

— Никому из посланных моей подругой Одеттой не следует бояться, что его прогонят, святой отец. Что я могу сделать для вас?

— Я хотел бы поговорить с вами… без свидетелей.

— Тогда после богослужения, которое вот-вот закончиться, следуйте за мной. Лучше всего поговорим у меня дома.

— Это так… но госпожа Одетта предупреждала, чтобы я не встречался с мессиром де Брази.

— Вы можете не бояться встречи с ним, мужа нет.

Богослужение было почти закончено. Священник повернулся к верующим для последнего благословения.

Как только он исчез в тени алтаря, Катрин встала, почтительно поклонилась и направилась к двери, сопровождаемая Перриной и монахом. Через мгновение все трое были на улице, в сиянии солнечного дня. На этот раз Катрин не зашла к матери, так как спешила домой.

Ей было очень любопытно узнать, почему Одетта прислала к ней такого странного посыльного и что он хочет ей сообщить.

Дойдя до особняка де Брази, она отпустила Перрину и приняла монаха в своих покоях.

— Присаживайтесь, — сказала она, указывая на одно из кресел. — Мы теперь одни, никто нас не услышит. Вы можете говорить свободно. Что я могу для вас сделать?

— Помогите нам. Но сначала я должен объяснить, кто я такой. Меня зовут Этьен Гарло. Как видно по моей одежде, я принадлежу к ордену святого Франциска Ассизского. Я пришел из монастыря Мон Бевре, где я живу вместе с другими членами нашего ордена.

Он рассказал, как его призвали к несчастному королю Карлу VI, потому что он был известен своим знанием трав и лекарственных растений, и как он стал другом Одетты де Шандивер, преданной сиделки сумасшедшего короля. «Маленькая королева» тотчас оценила не только знания монаха, но и его недюженный ум и благородный нрав. Приготовленные снадобья не раз успокаивали бедного короля. Когда король умер, монах вернулся в Мон Бевре, а Одетта в родную Бургундию. Но, как Катрин вскоре узнала, это не помешало их тайной цели — служить королю Карлу VII так же преданно, как они служили его отцу.

— Мы оба чувствовали, — закончил монах, — что могли бы лучше служить нашему хозяину во вражеском лагере, чем молясь за его успех в битве, будучи на безопасной территории, принадлежащей самому королю. Госпожу Одетту и меня заверили, что мы будем приветливо встречены королем, но мы предпочли вернуться сюда. Географическое положение Мон Бевре исключительно, благодаря тому, что он стоит на землях замка Шинон. Это узкая полоска земли, принадлежащая герцогу Жану де Бурбону, вклинилась между герцогством Бургундским и графством Невер.

— Я понимаю, — улыбаясь, сказала Катрин. — Прекрасный шпионский пост.

— Давайте лучше скажем, прекрасный наблюдательный пост, — поправил брат Этьен. — И прекрасный путь для бегства.

Катрин внимательно изучала посетителя. При солнечном свете он казался старше, чем в сумраке церкви.

У него был свежий цвет лица, но под глазами уже видны лучики морщинок, а стриженые волосы начали седеть.

Его нельзя было назвать красивым мужчиной, для этого у него было слишком круглое лицо, но умное и доброе выражение этого лица привлекало Катрин. Она с улыбкой перебила его.

— Я все поняла. Но какая роль предназначена для меня.

Брат Этьен посмотрел на нее с неожиданной серьезностью.

— Ваша роль будет заключена в том, чтобы помочь нам, как я сказал прежде. Мадам Одетта уверена, что вы втайне сочувствуете королю Карлу VII… и имеете значительное влияние при Бургундском дворе. Вы могли бы оказаться для нас бесценным источником информации.

Нет, не хмурьтесь. Я знаю, вы собираетесь сказать, что вы не шпионка, не так ли?

— Спасибо, что так ясно выразили мои чувства.

— Тем не менее я должен попросить вас подумать: дело короля Карла справедливо и законно, потому что это дело Франции, но герцог Филипп, не колеблясь, протянет руку захватчику с единственной целью — усилить свою власть и расширить свои владения.

Эти аргументы были знакомы Катрин. Как часто нечто подобное говорила Эрменгарда! И они почти слово в слово совпадали с обвинениями, которые Арно бросал в лицо Филиппу в Амьене. Брат Этьен продолжал:

— Цель оправдывает средства. Дело короля Карла священно — он помазанник Божий, и тот, кто служит ему, служит самому Богу. И в час триумфа он не забудет тех, кто помог ему… хотя… — добавил он с милой улыбкой, вы не производите па меня впечатления человека, который ожидает награды за то, что делает.

— Но говорят, что король Карл легкомысленный и непостоянный, интересуется только женщинами и развлечениями.

— Я должен признать, что сожалею о невозможности взять вас к его двору. Из-за вас он потерял бы голову. Я надеюсь, что вы простите столь светские суждения. Но если сам король Карл слаб, то есть ангел, охраняющий его, — власть и мудрость сосредоточены в руках женщины — его тещи, знатной и благородной госпожи Иоланды Арагонской, королевы Сицилии и Иерусалима, графини д'Анжу и графини Прованской, самой лучшей и самой доблестной принцессы нашего времени2. Это ей прежде всего я служу, и она удостаивает меня своим доверием.

Я могу вас уверить, что память ее крепка, ум здрав, «а политический гений необычаен… и она достойна того, чтобы ей служить. Ну?

Катрин ответила не сразу. К ней неожиданно, блестящей вспышкой вдохновения, пришла идея, столь привлекательная, что она не могла не улыбнуться от удовольствия. Брат Этьен нетерпеливо склонился к ней.

— Ну?

— Предположим, я попрошу вашу королеву об одолжении прежде, чем соглашусь помочь ей. Как вы считаете, она согласится на это?

— Я не вижу причин, почему бы ей не согласиться, если в ее власти сделать это. Иоланда не торгуется. Она щедрая женщина. Ничего страшного, если вы ее попросите.

— В битве при Краване граф Саффолк захватил много знатных пленных… Некоторые из моих… друзей среди них. Я хотела бы, чтобы король выкупил из плена Арно Монсальви и Жана Ксантрая. Пусть их освободят… а вы получите мою помощь. Одетта говорила правду: я верю, что дело короля справедливо и что его следует поддержать.

Радостный блеск появился в глазах монаха. Он встал и поклонился.

— Вы заслужили нашу благодарность, прекрасная госпожа. Сегодня вечером я отправлюсь в Бурж, увижу королеву и передам вашу просьбу. Если я не ошибаюсь, ваше желание вскоре будет выполнено. К счастью, ее величество высоко ценит мужество и преданность именно этих двух капитанов. Я уверен, что скоро смогу принести вам добрую весть…

— Принесите ее в Сен-Жан де Лонь, куда я поеду навестить мою подругу. А пока, до вечера, вы мой гость.

Не пообедать ли нам теперь? Мы должны еще о многом поговорить…

Взяв своего нового друга за руку, Катрин отвела его в столовую, где уже был накрыт стол.

В тот же вечер брат Этьен покинул Дижон. На следующее утро Катрин последовала его примеру и отправилась к Одетте в Сен-Жан де Лонь. Герцогиня Маргарита любезно позволила ей взять несколько дней отпуска. Недолгий путь в семь или восемь лье порадовал ее не меньше, чем в свое время радовала возможность пропустить школьные занятия. Оставив особняк де Брази на попечение Тьерселина и Абу-аль-Хайра, она отправилась верхом, сопровождаемая только Перриной и двумя слугами, которые должны были позаботиться о ее багаже. Погода была прекрасная. Солнце заливало большие поля со спелой, готовой к уборке пшеницей, и, вспоминая уныние сельской местности в Шампани, Катрин находила много прелести в этом несколько однообразном пейзаже, ближе к Саоне, перемежающемся лесами.

Катрин нашла Одетту у реки. Бывшая королевская фаворитка присматривала за слугами, занимавшимися стиркой белья. На ней было простое полотняное платье, рукава которого были закатаны. Ее шея была открыта, волосы схвачены простой лентой. Хотя ей было за тридцать, она выглядела как юная девушка, благодаря стройной талии, живости движений и веселой улыбке.

Обе женщины бросились навстречу друг другу и обнялись.

— Какой приятный сюрприз! — не переставала восклицать Одетта. — Как это мило с твоей стороны навестить меня в моем уединении!

— Я собиралась приехать с тех пор, как твоя мать сообщила мне о болезни твоей дочери. Вчера же у меня был посетитель, который помог мне решиться. Я к тебе от другого отшельника, хочешь — верь, хочешь — нет! Одетта поспешно оглянулась и сделала Катрин знак говорить потише. Затем, дав слугам указания продолжать работу без нее, она взяла подругу под руку, и они пошли к дому. Молодые женщины прошли через открытые задние ворота в стене и взобрались по короткой крутой до — . рожке к высокой башне, в которую можно было войти только через готические двери, увенчанные гербом.

— Боюсь, что мое жилище покажется тебе слишком спартанским — сказала Одетта со вздохом. — Я живу в замке Бальи3, сам же он разместился в одном из кварталов на главной улице. Дом холодный, не очень удобный и далеко не веселый, но летом здесь неплохо.

Отдых Катрин начался прекрасно. У них с Одеттой было о чем поговорить. Из-за уединенности Сен-Жан де Лоня Одетте хотелось услышать о балах и приемах, которые посещала ее подруга. Катрин постаралась удовлетворить ее желание, и когда наступила ночь, она все еще продолжала повествование…

На следующий день пришла очередь Одетты рассказывать о себе, причем более подробно, чем она делала это раньше. Она говорила о короле Карле и его дворе, который знала очень хорошо. Когда Катрин рискнула упомянуть Арно, выяснилось, что Одетта часто видела его при дворе, в окружении герцога Орлеанского.

— Тебе будет очень трудно вернуть его сразу, — предупредила она подругу. — Он из тех людей, которые полностью отдаются тому, что делают, и он чертовски горд.

Он ненавидит все бургундское, и если ты захочешь, чтобы он любил тебя, тебе придется бросить все: мужа, состояние, положение в обществе…

— Ты считаешь, что было бы лучше не думать о нем, вздохнула Катрин. — Но я не могу. Мы не можем остановить собственное сердце.

— Я не говорю, чтобы ты забыла думать о нем. Я просто сказала, что это трудно и потребует много времени…

И терпение ангела. Я думаю, ты можешь добиться успеха. Кроме того… ты так прекрасна, что ему будет трудно устоять против тебя, как бы он ни старался…

Одетта смотрела, как Катрин выходит из воды, отжимает свои мокрые волосы, как заворачивается в большое белое полотенце. Было так жарко, что молодые женщины спустились к реке, чтобы искупаться. Проходя у городских стен, Сена расширялась, образуя небольшой залив, где можно было купаться, не опасаясь, что тебя увидит ктонибудь, кроме случайного прохожего на противоположном берегу. Одетта и Катрин долго плескались в воде, которая в этом месте была совершенно прозрачной.

Даже когда они вышли из воды, то буйно растущий тростник и высокая трава скрывали их. Одетта завернулась в длинное мягкое покрывало и села на траву, расчесывая волосы, а Катрин еще продолжала вытираться.

— Мессир… — спросила робко Катрин, — мессир Монсальви пользуется большим успехом у женщин?

Одетта рассмеялась. Ее позабавило и то, что Катрин нервничает, и наивность ее вопроса.

— Большой успех? Это мягко сказано, моя милая.

Вернее было бы сказать, что при дворе нет ни одной женщины или девушки, которые бы в той или иной степени не чахли от любви к нему. В конце концов, достаточно только поглядеть на него, — я не думаю, что во всей Европе есть более привлекательный мужчина. Он собирает урожай сердец так же легко, как крестьянин жнет пшеницу серпом.

— В таком случае, — продолжала Катрин, стараясь, чтобы ее слова звучали небрежно, — у него, должно быть, множество любовниц…

Одетта откинулась на спину, держа в зубах травинку, и улыбалась, наблюдая, как ее подруга пытается скрыть ревность, написанную на ее выразительном лице. Она засмеялась и усадила Катрин рядом с собой на траву.

— Какая ты дурочка! Конечно, Арно де Монсальви не девственник — это далеко не так! Он берет женщин так же, как берет бокал вина, когда чувствует в нем потребность. Как только потребность удовлетворена, он забывает о пустом кубке на столе. Я не думаю, что среди ныне живущих есть женщина, которая могла бы похвастаться, что провела с ним больше чем одну ночь, и я знаю многих, чьи сердца разбиты. Однако сам он, по-видимому, никогда не любил. Я действительно верю, что он вообще презирает женщин, за исключением своей матери, к которой питает глубокую и нежную любовь. Если же ты хочешь знать, что я думаю, то я думаю вот что: если и есть в мире женщина, которая могла бы иметь шанс завоевать это ускользающее сердце, то эта женщина сидит рядом со мной. Нелегко будет заставить его понять это… но твоя служба королеве Арагона может помочь тебе в этом. Королева Сицилии удостоена если не любви, то глубокого уважения и преданности мессира Арно…

Для обеих подруг дни проходили тихо и счастливо.

Они решили не касаться политики до возвращения брата Этьена, и любовь стала основной темой их разговора.

Они поднимались поздно и шли к реке купаться, не спешили выходить из чистой воды, не торопясь возвращались к обеду домой. После обеда немного отдыхали и затем либо снова шли купаться, либо ездили верхом по окрестностям. Вечером, после ужина, для них пел паж, иногда они слушали сказания странствующего менестреля. Так незаметно промелькнули три недели, самым значительным событием которых было письмо Эрменгарды, в котором она описала все дворцовые сплетни:

» Моя дорогая Катрин, произошло необычное событие! Герцог Филипп был вынужден срочно отправиться в Гент, где одна женщина назвалась именем его собственной сестры, нашей любимой маленькой герцогини Гиенской. Из-за того, что эту даму встречали и принимали как принцессу, возник скандал. Оказалось, что это была одна бедная помешанная женщина, монахиня, которая сбежала из монастыря в Колоне. Герцог передал ее епископу, и этому достойному прелату оставалось только отправить ее к настоятельнице монастыря. Это событие, однако, задержало прибытие монсеньора в Париж. Говорят, что его цель — заставить Бредфорда выплатить то, что он еще должен герцогу Филиппу из приданого покойной герцогини Мишель, упокой Господи ее душу, и что явилось причиной спора между французским принцем — потому что он француз, что бы он ни говорил, — и английским регентом, который уже был готов передать Перон, Руа и Мондидье, а также две тысячи экю, а также замки д'Андервик и Сен-Жан де Лонь — эта часть новостей может заинтересовать твою подругу. Филипп пока не получил эти три города в полную собственность, поскольку их еще надо сначала отбить у королевских войск, которые их занимают…«

И дальше несколько страниц в том же духе. Эрменгарда была небольшой любительницей писать письма, но уж когда она бралась за перо, то, не переводя духа, исписывала целые лье пергамента. Одетта слушала читаемое письмо с горькой улыбкой.

— Я тронута щедростью регента, который награждает своих союзников не принадлежащими ему землями…

Он отдает Сен-Жан де Лонь, и Филипп любезно принимает его — неужели до него даже не доходит, что я буду разорена?

— Этого не произойдет, я уверена, что ты, Одетта, сохранишь свой город, — сказала Катрин.

Но молодая женщина презрительно пожала плечами:

— Ты не знаешь своего Филиппа Бургундского. Его отец отдал мне этот город, потому что я была ему полезна из-за короля Карла. Но теперь Карл мертв, я больше не нужна — и все, что мне дали, будет отобрано. Филипп такой же, как его отец, моя дорогая, — душа захватчика за элегантной внешностью. Он ничего не отдаст без серьезных оснований и, конечно, без того, чтобы получить за это хорошую прибыль…

— Однако есть я, — сказала Катрин. — Филипп всегда говорил, что он любит меня. Ему придется послушаться.

В тот же вечер к подъемному мосту пришел брат Этьен Шарло и попросил разрешения войти. Он был серым от пыли, его обутые в мягкие сандалии ноги были расцарапаны и кровоточили. Но его лицо сияло улыбкой.

— Я так рад видеть вас вместе! — воскликнул он, приветствуя обеих женщин. — Храни вас Господь!

— И вас также, брат Этьен, — ответила Одетта. — Какие вы принесли нам новости? Но сначала присядьте и отдохните. Я прикажу, чтобы вам принесли что-нибудь закусить.

— Спасибо. Путь из Буржа далек, а теперь и опасен.

Бургундский наемник, капитан Перрине Грессар, захватил эту часть страны и сейчас движется на Шарите-сюр-Луар. Мне было трудно убежать от него. Но зато я принес хорошие новости, особенно те, что касаются госпожи де Брази. Король заплатил выкуп, который потребовали за Жана Потопа де Ксантрая и за мессира Монсальви, и сейчас они оба вернулись на свои посты в Вермандуа. А у вас какие новости?

Вместо ответа Катрин протянула ему письмо Эрменгарды. Это было ее первое выступление против Филиппа Бургундского. Она приняла решение. Заплатив за освобождение Арно, Иоланда Арагонская приобрела вечную верность Катрин.

Монах быстро просмотрел листы пергамента, покрытые размашистыми каракулями Эрменгарды, и покачал головой.

— Бредфорд делает большую уступку. Филипп ему нужен… а королю понадобится ваша помощь.

— Что вы имеете в виду? — спросила Катрин с невольным оттенком высокомерия.

Когда брат Этьен ответил, его голос звучал, как всегда, мягко:

— Герцог Филипп покинул Париж и направляется в Дижон, чтобы подготовиться к свадьбе герцогини Гиенской… отдых жены господина казначея Бургундии подходит к концу.

Было совершенно ясно, что он имеет в виду. Катрин, улыбаясь, отвела взгляд.

— Очень хорошо, — сказала она тихо. — Я завтра вернусь в Дижон.

— Я останусь здесь, — сказала Одетта. — Если герцогу нужен мой город, ему придется прийти и забрать его у меня — через мой труп.

— Не думайте, что это его смутит! — сказал монах с лукавой улыбкой. — Поблизости от Соны у него не будет хлопот с вашими останками. Вы не сможете выстоять против него, так зачем пытаться?

— Потому что…

Одетта вспыхнула, прикусила губу и в конце концов рассмеялась.

— Вы правы, брат Этьен, во мне нет ничего героического, и я не гожусь для героических речей. Я останусь здесь по той причине, что жду посыльного от герцога Савойского, который все еще надеется помирить враждующих принцев. Как только он приедет, я вернусь к моим родителям в Дижон.

Большую часть этой ночи Катрин провела, сидя у окна своей спальни и глядя в ночь; луна была полной и блестящей, внизу у стен плавно текла река; ее воды были похожи на ртуть. Вся долина Соны дремала, окутанная ночным покоем. Единственными доносившимися откуда-то звуками были лай собак и крик маленькой птички.

У Катрин было предчувствие, что не скоро еще у нее вновь будут такие мимолетные мгновения покоя. Приближалось время борьбы, время гнева и страха. Теперь она была шпионкой на службе короля Франции. Куда еще заведет ее любовь к Арно?

Глава третья. ВОЗВРАЩЕНИЕ ГАРЭНА

Гарэн де Брази прибыл домой в праздник святого Михаила4. Было очень рано, когда он спешился во дворе своего особняка, но Катрин уже ушла к утренней службе.

В этот день она сменила церковь Нотр-Дам на церковь святого Михаила. Несмотря на безнадежную любовь к Арно, она не забывала Мишеля де Монсальви, свою первую и самую чистую любовь.

Неизменно каждый год 29 сентября она преклоняла колени перед алтарем и молилась за молодого человека, который был так несправедливо погублен. Молясь за любимого брата Арно, она получала отдых от мучительной страсти.

Церковь святого Мишеля, находившаяся в конце города у крепостного вала, была небольшим зданием, состоящим из квадратной башни над древним нефом и деревянных боковых приделов. Она была лишь кое-как отремонтирована после последнего пожара, но Катрин считала, что здесь ей спокойнее молиться.

Вместе с Перриной она немного задержалась в церкви после службы, и к моменту ее возвращения домой был уже полдень. Суета возле дома, на улице, заполненной лошадьми и гружеными мулами, открытые настежь ворота, гогот юных помощников клерков из соседних лавок по продаже пергамента, глазеющих на разгрузку багажа, — все это предупредило ее о возвращении мужа.

Она не удивилась, потому что ожидала его со дня на день, но была немного встревожена. Она бы предпочла, чтобы он вернулся во второй половине дня и у нее было бы время подготовиться к встрече, последствия которой были по меньшей мере непредсказуемы.

В холле она увидела Тьерселина, присматривавшего за переноской большого, обитого железом сундука.

— Муж спрашивал обо мне? — осведомилась она, снимая вуаль.

— Насколько я знаю, нет, госпожа. Господин Гарэн отправился прямо в свои покои. С тех пор я его не видел.

— Он давно приехал?

— Около часа. Госпожа желает, чтобы я сообщил ему о ее возвращении?

— Нет, не беспокойся. Прежде я должна переодеться.

Господин Гарэн не любит скромных нарядов, — сказала она и кивком указала на простое белое шелковое платье, надетое поверх нижней юбки цвета листвы. Она поспешила вверх по каменной лестнице, ведущей в ее комнату, Перрина побежала следом за ней.

— Быстро, иди помоги мне одеться…

Войдя в комнату, обе женщины вскрикнули от изумления. Комната была превращена в нечто волшебное, нереальное, похожее на пещеру Али-Бабы. Мебель практически исчезла под грудами поразительных блестящих и сверкающих вещей. Столы, стулья, табуретки были завалены ворохами парчовых платьев: одни из них переливались золотом и серебром, другие были украшены драгоценными камнями. Перед Катрин было настоящее буйство красок. С балдахина над кроватью свисал поток белоснежных кружев из Брюгге, Малена, Брюсселя, белая пена которых оттеняла яркие цвета остальной одежды. Посреди комнаты стоял открытый большой сундук, и в нем виднелись бутылочки и флаконы из золота, хрусталя, нефрита и рога, наполнявшие воздух смесью чудесных запахов.

Катрин стояла, созерцая это извержение шелка. Тем временем Перрина с дикими глазами и открытым ртом устремила взгляд к порогу. Когда Катрин повернулась к ней, горничная неожиданно опустилась до земли в глубоком реверансе, и Катрин поняла, что, по-видимому, приближается Гарэн. Она почувствовала, что внутренне дрожит, но усилием воли сдержала себя, крепко сжала обеими руками позолоченный молитвенник и повернулась лицом к двери.

В следующее мгновение Перрина исчезла, и в дверях возник Гарэн. Катрин даже не слышала его шагов по галерее. Стоя в дверном проеме, он, по своему обыкновению, глядел на жену, не приветствуя ее ни знаком, ни жестом.

Гарэн был одет в непривычный для него камзол пурпурного цвета, вышитый понизу и на рукавах тонкой серебряной каймой. Он был без шляпы, коротко остриженные черные волосы на висках были тронуты сединой. У него не было времени переодеться. Когда он стоял, глядя на Катрин, его худое лицо было столь невыразительно, что казалось высеченным из камня. Затем неожиданно это мрачное лицо осветилось слабой улыбкой. Широким жестом он указал на ослепительную массу изысканных вещей.

— Вам нравится ваша комната в таком виде?

— Это… это прекрасно! Но, Гарэн, зачем вы все это сделали?

Он шагнул навстречу Катрин и положил руки ей на плечи.

— Что-то говорит мне, что я должен загладить вину… это дань раскаявшейся души… и кроме того, это доказывает, что я думал о вас.

Спокойно и бесстрастно он поцеловал ее в лоб.

— Раскаяние? — сказала Катрин. — Это слово странно звучит в ваших устах.

— Я не понимаю почему. Это подходящее слово в данных обстоятельствах. Я напрасно обвинил вас и сожалею об этом. Теперь я знаю, что вы провели ту ночь в комнате монсеньора… и, как оказалось, совершенно одна.

Его равнодушный тон обеспокоил Катрин.

— Могу я узнать, кто сообщил вам эти сведения?

— Разумеется, сам герцог. Он сказал мне, что предложил вам свое гостеприимство. Мой гнев был несправедлив. Я думал, что вы были с кем-то другим. Поэтому еще раз умоляю вас простить меня.

— Тем не менее я действительно собиралась посетить этого другого человека. Почему вы так уверены, что ошибались? — раздраженно спросила Катрин.

С каждой минутой она сердилась все сильнее, чувствуя себя униженной от того, что Гарэн и герцог говорили о ней так, как будто она была просто красивой игрушкой. Гарэн засмеялся и пожал плечами:

— Вероятно, мне это подсказывает не что иное, как здравый смысл… и последние новости. Я сильно сомневаюсь, что мессир Монсальви стал бы себя вести так, как сейчас, если бы он был в плену ваших чар!

— Что вы имеете в виду? Я слышала, что он захвачен англичанами в битве при Краване. Герцогиня Маргарита читала нам список попавших в плен.

— Он действительно был взят в плен, но король Карл выкупил его вместе с другим рыцарем, этим рыжим овернцем с жутким акцентом. Нет, я думаю, о его предстоящей женитьбе…

— Что?

Гарэн притворился, что не заметил, сколь эмоционально Катрин произнесла это слово. Он взял отрез атласа в миндально-зеленую и розовато-лиловую полоску и восхищенно рассматривал его у окна. Затем, не глядя на жену, он тихонько продолжил:

— ..на Изабель де Северак, дочери маршала. Кажется, дело было слажено некоторое время назад, как мне говорили, они очень влюблены друг в друга.

Чтобы удержаться от восклицания, Катрин сжала руки в кулак. Пронзившая ее острая боль страдания была невыносима. Но ни за что на свете она не хотела бы, чтобы Гарэн заметил, как поразила ее эта новость.

Она бесстрастно спросила:

— Как вы узнали все эти новости? Я не думала, что в Париже и в Бургундии люди так интересуются двором короля Карла.

— Ну, конечно, но когда речь идет о таких значительных особах. Когда соединяются два древних и знаменитых семейства, это представляет интерес для всей знати.

Так или иначе, но я слышал эту новость в Амьене от бальи Луи де Скореля, который является родственником семейства Монсальви. Бракосочетание было намечено на декабрь, как наше. Но оказалось, что жениху и невесте не терпится, и свадьба состоится через месяц в Бурже. Ну, я смею надеяться, что вам эта новость доставила такую же радость, как и мне. Всегда приятно разделить счастье друзей; кроме того, это снимает все мои прежние опасения и доказывает, как я был не прав, подозревая вас. Вы простили меня?

Он подошел ближе к жене, взял ее руку в свои и наклонился, чтобы лучше рассмотреть ее лицо. Катрин была вынуждена изобразить подобие улыбки.

— Да, конечно… я… простила вас. Не беспокойтесь. Но я не могу как следует отблагодарить вас за все эти прекрасные вещи.

— Мне пришло в голову, — сказал Гарэн, легонько целуя холодную руку, которую он держал, — что вам понадобятся новые платья для участия в свадебной церемонии. Я хочу, чтобы вы были прекрасны… божественно прекрасны! Я горжусь, когда знаю, что вами восхищаются.

Такие комплименты от Гарэна были редкостью. Катрин вновь заставила себя улыбнуться. Она онемела от услышанной новости, но гордость заставила ее держаться невозмутимо. Нельзя было позволить Гарэну заметить ее горе. Она подозревала, что мгновение раньше, вглядываясь в ее лицо, он ждал, что эта новость ее потрясет… Чтобы выиграть время и справиться с собой, она притворилась, будто рассматривает кружева, которые он ей привез. Это позволило ей опустить глаза, влажные от непролитых слез.

Катрин услышала вздох Гарэна. Он направился к выходу, но, обернувшись на пороге, тихо сказал:

— Я забыл: монсеньор герцог оказал вам честь тем, что просил напомнить о его расположении к вам. Он просил меня заверить вас, что надеется вскоре вас увидеть…

Тайный смысл слов Гарэна лишил ее остатков самоконтроля. Становилось совершенно очевидно, что она была всего лишь предметом торга. В конце концов, как могла она, с ее скромным происхождением, сравнивать себя с Изабель де Северак? Ее можно купить и продать, ее тело, ее девственность являлись объектом подлой сделки. Какое унижение! Как отвратительно! Как смели эти двое мужчин так относиться к ни в чем не повинной женщине!

Она повернула к Гарэну бледное от гнева лицо со сверкающими глазами.

— Я не намерена встречаться с герцогом, — ответила она, и голос ее был низким и хриплым от негодования. Вы и ваш хозяин можете забыть о подготовленных вами планах. Вы вольны пренебрегать своим супружеским долгом, бесчестить себя, делать из себя посмешище, но я, хоть и не принадлежу к знати, я запрещаю вам относиться ко мне как к объекту купли — продажи.

Из глаз ее хлынули слезы, но гнев ее был далек от умиротворения. Она схватила горсть драгоценных безделушек, бросила их на пол и растоптала в ярости.

— Вот что я думаю о ваших подарках! Я не нуждаюсь в ваших побрякушках и новых платьях. Я никогда больше не появлюсь при дворе… никогда, слышите вы!

Холодный и неподвижный, как глыба льда, наблюдал Гарэн вспышку ярости Катрин. Он пожал плечами.

— Никто не выбирает свою судьбу, моя дорогая… и ваша судьба не кажется мне столь ужасной, как вы хотели бы меня уверить…

— Может быть, в отношении себя вы и правы, но в отношении меня? Какое вы имеете право лишать меня всего, что составляет суть женского счастья — любви, детей?..

— Герцог предлагает вам свою любовь…

— Фальшивая любовь, от которой я отказываюсь. Я не люблю его, и он никогда меня не получит. Что до вас… убирайтесь!.. Оставьте меня одну! Разве вы не поняли, что я видеть вас не могу? Убирайтесь отсюда!

Гарэн открыл рот, чтобы что-то сказать, но тотчас передумал и вышел, пожав плечами и затворив за собой дверь. Его уход дал ей возможность предаться своему горю. Катрин упала на постель и горько зарыдала. Кружева соскользнули с балдахина и накрыли ее снежными волнами…

Это действительно был конец. Ничто больше не могло придать смысла ее нелепой жизни. Арно собирался жениться… Арно был потерян для нее навсегда, потому что он любил другую женщину, молодую, красивую, равную ему по происхождению; женщину, которую он мог уважать, чьими детьми мог гордиться, в то время как он не мог чувствовать ничего, кроме презрения, к дочери семейства Легуа, к жене выскочки, беспринципного казначея, к жалкому созданию, которое он нашел в постели Филиппа! Катрин чувствовала себя одинокой.

Она была одна в огромной пустыне, без путеводной звезды, которая указала бы путь в безопасное место, путь к спасению. У нее не было ничего… даже плеча Сары, чтобы поплакать на нем. Сара бросила ее, насмеялась над ней, точно так же, как презирали ее Гарэн и Арно, как оттолкнул бы ее сам Филипп, утолив свою страсть к ней.

Ее грудь разрывалась от истерических рыданий, слезы так обжигали ей глаза, что она едва могла видеть…

Она приподнялась и, увидев, что запуталась в кружевах, схватила их, чтобы освободиться. Потом она встала. Казалось, что комната кружится вокруг нее, и она ухватилась за один из столбиков кровати. У нее было примерно такое же самочувствие, как однажды, когда она выпила у дядюшки Матье слишком много сладкого вина. Ее потом ужасно тошнило, но в тот момент вино сделало ее лихорадочно веселой, теперь же она была пьяна от горя и боли. Перед нею на туалетном столике стоял покрытый голубой и зеленой эмалью ларчик в форме бочонка.

Она взяла ларчик, прижала его к груди и упала на пол.

Ее сердце билось так, словно было готово разорваться.

Казалось, эти последние движения истощили все ее силы. Она открыла ларец и вынула оттуда маленький хрустальный флакон, закрытый золотой крышкой.

Прибыв в ее дом, Абу-аль-Хайр дал ей этот флакон с ядом, причем так церемонно, как будто это было драгоценное сокровище.

— Он убивает мгновенно и безболезненно, — сказал он ей. — Это мой шедевр, и, мне кажется, он вам необходим, потому что в наши ужасные времена каждая женщина должна иметь способ избежать ужасной судьбы, которая может выпасть на ее долю в любой момент. Если бы у меня была любимая жена, я дал бы ей этот флакон, как сейчас я даю его вам… той, которая дорога моему сердцу.

В первый и последний раз маленький доктор обнажил перед нею свои чувства, и Катрин была горда и тронута, потому что она знала о его отношении к женщинам вообще. Теперь, благодаря дружбе мавританского доктора, у нее было средство избегнуть судьбы, которую она отвергла, и будущего, которое перестало ее интересовать. Она вынула флакон из ларца. Содержащаяся в нем жидкость была бесцветной, как вода.

Катрин поспешно перекрестилась и отыскала глазами большое распятие слоновой кости, висевшее на стене между окнами.

— Прости меня, Господи… — прошептала она. Потом протянула руку, чтобы поднести флакон к губам. Через мгновение все было бы кончено. Ее глаза закрылись бы, сознание померкло, и сердце перестало бы биться.

Хрусталь уже готов был коснуться ее губ, когда флакон выхватили из ее рук.

— Я дал вам это средство не для того, чтобы использовать его сейчас! — выбранил ее Абу — аль-Хайр. — Что за ужасная опасность угрожает вам в эту минуту?

— Опасность жить! Я не могу так больше!

— Дура! Сумасшедшая! Разве у вас нет всего, что может пожелать женщина?

— Есть все… за исключением того, что важно, — любви, дружбы. Арно собирается жениться… и Сара покинула меня.

— У вас есть моя дружба, хотя, возможно, она для вас ничего не значит. У вас есть мать, сестра, дядя. Вы молоды, красивы, богаты, и вы имеете наглость говорить, что вы одиноки!

— Какое все это имеет значение, если я потеряла его навсегда?

Неожиданно став печальным и нахмурясь, Абу-аль-Хайр протянул руку, чтобы помочь молодой женщине встать. Ее покрасневшие, безумные глаза и бледное лицо вызывали жалость.

— Теперь я понимаю, почему ваш муж послал меня к вам, сказав, что вы в опасности. Пойдемте со мной.

— Куда?

— Пошли. Мы отправимся недалеко, в мою комнату.

Мучительная боль, которую Катрин испытывала с момента возвращения Гарэна, полностью лишила ее сил сопротивляться. Она пошла за доктором безропотно, как маленькая девочка.

Комната с грифонами сильно изменилась с тех пор, как в ней поселился мавританский доктор. Роскошное убранство стало, пожалуй, еще более пышным: множество подушек и ковров являли собой изумительное буйство красок.

Но большая часть мебели исчезла. Единственным оставшимся предметом, напоминавшим об Европе, был большой низкий стол, стоявший в центре комнаты, да и тот был едва виден из — под груды огромных книг, связок гусиных перьев и баночек с чернилами. На каминной доске, на полках была собрана огромная коллекция флаконов, банок, реторт и бутылок. Соседняя комната, в которую вела специальная дверь, сделанная Гарэном для удобства доктора, была меблирована подобным же образом, и воздух в ней был напоен ароматами, исходившими от мешочков со специями и пучков трав, которых у Абу-аль-Хайра всегда был большой запас. Кроме того, в комнате стояла большая черная плита, на которой все время кипело странное варево. Но в эту комнату, где работали двое черных рабов, Абу-аль-Хайр не повел Катрин. Вместо этого он тщательно закрыл дверь, усадил молодую женщину на подушку у камина и подбросил охапку дров на тлеющие угли. Мгновенно вспыхнул огонь. Затем он взял с полки ножницы и подошел к Катрин, которая сидела, задумчиво глядя на пламя.

— Позвольте мне срезать один локон ваших замечательных волос, — попросил он.

Кивком головы она разрешила ему сделать то, что он хотел; он отрезал у нее за ухом золотой локон и несколько мгновений держал его, глядя вверх и бормоча шепотом слова, которых нельзя было разобрать. Невольно заинтригованная, Катрин смотрела на него…

Неожиданно он бросил волосы в огонь вместе со щепоткой порошка из оловянной коробочки. Протянув руку к пламени, которое высоко взвилось зеленовато-голубыми язычками, он произнес заклинание. Затем наклонился вперед и пристально вгляделся в пламя.

Единственным звуком в большой комнате было потрескивание огня… Голос Абу-аль — Хайра, произносивший предсказание, звучал громко, странно и незнакомо:

— Дух Зороастр, господин прошлого и будущего, говори со мной посредством этих языков пламени… твоя судьба, о женщина, это путь из темноты к солнцу, подобный путь матери нашей, Земли. Но ночь темна, и солнце далеко. Для того чтобы достичь его — а ты его достигнешь, — тебе потребуется больше мужества, чем требовалось до сих пор. Я вижу много испытаний и кровь, много крови.

Конец пути осветит огненный алтарь в стране Востока.

Любовь поможет пройти через все испытания… Ты можешь стать почти королевой, но должна будешь отдать все, если хочешь достичь настоящего счастья…

Катрин закашлялась. Сернистый дым, валивший от огня, начинал душить ее. Тихим голосом она спросила:

— У меня в самом деле есть надежда на счастье?

— Полное, абсолютное счастье… но… как странно! Слушайте: ты достигнешь этого счастья лишь тогда, когда зажжется большой огонь…

— Огонь?

Абу-аль-Хайр вышел из священного оцепенения провидца и вытер пот широким рукавом.

— Я не могу сказать вам больше. Я видел солнце над огнем, в котором горело человеческое существо. Вы должны быть терпеливы и сами ковать свое счастье. Смерть может принести вам только небытие, а вам это не нужно…

Он подошел к окну и открыл его, чтобы выветрить сернистый дым. Катрин встала, привычным жестом поправила платье. Ее лицо все еще было бледным, глаза печальными.

— Я ненавижу этот дом и его хозяина.

— Поезжайте и проведите несколько дней со своей матерью. Да, именно так! Вернитесь снова в тот дом, где грубая работа укрепила меня так, что я стал резвым, как птичка, в то незабываемое время! Вернитесь на несколько дней к своим — к своей матери и моему старому другу Матье.

— Мой муж никогда не позволит мне покинуть этот дом!

— Одной, возможно, и нет. Но я буду сопровождать вас.

Я давно хотел узнать, как убирают виноград в этой стране.

Мы отправимся сегодня вечером, но прежде вы должны вернуть мне тот флакон, который я по глупости дал вам.

Катрин покачала головой и слабо улыбнулась:

— Не нужно. Теперь я не стану его использовать. Даю вам слово! Но я настаиваю, чтобы вы позволили мне его сохранить.

В тот же день, после обеда, пока Гарэн навещал Николя Роллена, Катрин покинула дом в сопровождении Абу-аль-Хайра, оставив Тьерселину письмо для мужа.

Несколько часов спустя они достигли Марсаннэ, где их тепло встретили Матье и Жакетт.

Во время уборки винограда Марсаннэ не был идеальным местом для склеивания разбитых сердец. Со всего района холмов Морвана туда стекались веселые компании молодых людей и девушек, чтобы помочь в уборке урожая так же, как они делали это в Жевре, Нюи, Марсале, Боне и по всему краю. Они были везде, спали в амбарах и на сеновалах, поскольку ночи были еще теплыми.

С утра до ночи сборщики урожая склонялись над переполненными мешками с черными сочными гроздьями и пели во все горло:

Осень зноем полыхала,

Солнце жгло, не отдыхало.

Все во мне пересыхало,

Тяжко сердце воздыхало…

Это был, конечно, ненастоящий протест, поскольку мелодия была шутливой, задорной. Где — то позади какой-нибудь веселый парень или девушка декламировали:

Да прославится Господь,

Сотворивший вина,

Повелевший пить до дна —

Не до половины!

5

Но Катрин держалась подальше от этой буйной суматохи. Она проводила все дни в одной из верхних комнат, сидя возле матери, и пряла пряжу, как делала это прежде, либо ткала льняное полотно, в то время как ее глаза блуждали по красновато-коричневым просторам виноградников. Она любила смотреть, как ранним утром солнце пробивается сквозь клубы тумана, как вечером над виноградниками загорается красное пламя заката и как цвет расплавленного золота постепенно сменяется темно-малиновым.

Жакетт Легуа воздержалась от вопросов, когда ее дочь появилась в доме. Мать всегда чувствует страдание своего ребенка, даже если оно хорошо скрывается. Она удовольствовалась тем, что суетилась вокруг Катрин так, как будто та была больна, и избегала всякого упоминания о Гарэне, которого так и не полюбила, и о Саре, странное поведение которой сильно ее разочаровало. Катрин вернулась, ища покоя в семейной жизни и в смене обстановки, в которую странный брак закинул ее. И именно этот покой старалась дать ей Жакетт.

Что касается дядюшки Матье и его арабского друга, то они целыми днями хлопотали по хозяйству. Как только рассветало, дядюшка уже был на винограднике и, засучив рукава, помогал где мог: тут наполнял корзину, там — высыпал ее. И Абу-аль-Хайр, сменивший свой фантастический тюрбан на вязаную шапочку, обутый в высокие, до самых колен сапоги на шнуровке, в домотканом халате, накинутом поверх его шелковых одеяний, с выражением неослабевающего интереса на лице весь день радостно поспевал за своим другом, болтая без умолку. С наступлением ночи друзья возвращались домой ужасно усталые, невероятно грязные, с красными лицами, но счастливые, как короли.

Однако Катрин не сомневалась в том, что эта благословенная спокойная жизнь продлится недолго. Было довольно странно, что пролетела уже неделя, а из Дижона не было вестей. Рано или поздно Гарэн все равно должен был появиться, чтобы заявить о своих правах на нее, потому что она была ставкой в самой выгодной сделке, которую он когда-либо заключал. Каждый вечер, отправляясь спать, она вновь удивлялась тому, что прошел еще один день, а перед нею не появилась его высокая мрачная фигура.

Но не Гарэну, а брату Этьену было в конце концов суждено стать первым в веренице посетителей Марсаннэ. Отсутствие Катрин обеспокоило монаха. Он нанес два или три безуспешных визита в особняк Брази. Его разговор с Катрин в огороде дядюшки Матье был почти бесполезным. Молодая женщина решительно заявила, что возвращение в Дижон совершенно не входит в ее намерения, что она слышать не желает о дворе или о герцоге и еще меньше — о политике. Ей пришлось горько пожалеть об освобождении Арно из темницы графа Саффолка, ибо в результате молодой человек оказался в объятиях любящей его Изабель де Северак. И она очень сердилась на брата Этьена, который способствовал этому освобождению, а сама она оказалась в глупом положении.

— У меня нет способностей для такого рода интриг, сказала она ему. — Я бы только принесла несчастье всем вам.

К ее удивлению, монах не пытался заставить ее изменить свое решение. Он извинился, что побеспокоил ее, и, уходя, осторожно добавил:

— Ваша подруга Одетта вскоре будет вынуждена покинуть свой замок в Сен-Жан де Лонь: герцог отбирает его у нее. Ей придется вернуться в дом своей матери, и когда я ее видел в последний раз, мне показалось, что она очень огорчена этим. Должен ли я сказать ей и королеве Иоланде, что вас больше не волнует их судьба?

Катрин почувствовала угрызения совести. Ей не хотелось показаться капризной и эгоистичной. Она поняла, что не имеет права покидать доверившихся ей людей только из-за того, что разочаровалась в Арно, хоть это и горько.

— Не говорите им ничего, — сказала она после паузы. Ни ей, ни королеве. Я перенесла тяжелый удар, и мне нужен мир и покой, чтобы восстановить силы. Дайте мне немного времени.

Улыбка сменила выражение беспокойства на обычно жизнерадостном лице брата Этьена.

— Я понял, — сказал он сочувственно. — Простите мне мою назойливость, но не задерживайтесь здесь слишком долго.

Катрин не хотела связывать себя точной датой. Она ограничилась уклончивым обещанием вернуться скоро, совсем скоро, и брату Этьену пришлось удовольствоваться этим. На следующий день приехала Эрменгарда.

Ее прибытие, как всегда, вызвало волнение и суматоху.

Она крепко расцеловала Катрин и ее мать, сделала несколько комплиментов дядюшке Матье по поводу его хозяйственной деятельности и цветущего вида, с видом знатока обошла погреба, попробовала сладкого вина, рекой лившегося из-под пресса в большой, как кастрюля, ковш, и изъявила желание пообедать.

В то время как дядюшка Матье и Жакетт, раскрасневшиеся от гордости, что принимают такую важную особу, суетились по хозяйству, стараясь обеспечить соответствующий случаю обед, Эрменгарда уселась рядом с Катрин в увитой виноградом беседке и стала ее упрекать.

— Твое деревенское убежище очаровательно, — сказала она, — но ты ведешь себя как дурочка. Ты, кажется, не понимаешь, что после твоего отъезда жизнь в герцогском дворце стала невыносимой. Герцог постоянно раздражен…

— Это все, что мне нужно узнать, — прервала ее Катрин. — Он послал тебя повидать меня.

— За кого ты меня принимаешь? Никто меня не посылал. Я сама себя посылаю, если дело того требует. Ты не могла бы мне сказать, каковы твои планы? Уборка винограда — чудесное время, но оно не будет длиться вечно. Я надеюсь, ты не собираешься проводить зиму в деревне?

— Почему бы и нет? Мне здесь больше нравится, чем в городе.

Эрменгарда огорченно вздохнула. Ей редко приходилось иметь дело с более упрямым человеком.

— Прежде всего, я считаю твое поведение расчетливым кокетством. Что может быть приятнее, чем заставлять мужчину ждать, особенно когда этот мужчина принц? Но не годится продолжать так и дальше. Терпение не является одной из главных добродетелей монсеньора.

— Почему бы ему, в таком случае, не потерять терпение? Меня бы это как нельзя больше устроило. Я лишь хочу, чтобы он забыл меня и оставил в покое…

— Ты не понимаешь, что говоришь. Покидая Аррас, ты была почти готова отдаться ему, а теперь заявляешь, что не желаешь видеть его вновь. Что случилось? Почему ты не хочешь мне об этом сказать? Почему?

— Потому, что все это так странно, и я боюсь, что ты не поймешь.

— Я могу понять все, что исходит от женщины, — резко сказала Эрменгарда. — Даже более странное поведение.

Я полагаю, это как-то связано с этим твоим Монсальви?

Лицо Катрин озарилось смущенной улыбкой, и, чтобы скрыть замешательство, она стала играть зеленой виноградной веткой, которая свисала над ее головкой.

— Ты всегда все правильно понимаешь, друг мой. На этот раз я потеряла его навсегда. Он женится!

Тон молодой женщины был трагическим, но Эрменгарда разразилась громким хохотом, который длился несколько минут. Катрин с негодованием смотрела на Эрменгарду, которая, красная, как ее платье, с мокрыми от веселых слез щеками задыхалась от смеха.

— Эрменгарда! — воскликнула Катрин обиженным голосом. — Ты смеешься надо мной!

— Совершенно верно, дитя мое! — пропыхтела Эрменгарда, как только смогла перевести дух. — Все слишком абсурдно. Так это предстоящая женитьба нашего героя занесла тебя в эту глушь и стала причиной твоего страдания — не так ли? Именно этому мы обязаны появлением бледных щек и запавших глаз! Ты, должно быть, с ума сошла, моя дорогая! Для юноши с его происхождением и положением жениться — это совершенно нормально! В самом деле, он обязан это сделать ради себя и своей семьи, чтобы не угас род. Ему нужен сын, наследник. А кто его ему даст, кроме женщины?

— Но я люблю его! Я храню себя для него, только для него одного! — воскликнула Катрин, разражаясь потоком слез, которые совершенно не тронули Эрменгарду.

— И это тоже большая ошибка с твоей стороны, — заявила она. — Женщина, подобная тебе, создана для любви.

Я месяцами пытаюсь вбить это тебе в голову. Арно женится — не так ли? Тем лучше! Он станет твоим любовником, как только закончится эта дурацкая война… и будет так же счастлив, как и ты. На что бы еще ты могла рассчитывать? Ты же не можешь надеяться, что он женится на тебе самой! Твой собственный муж еще живехонек и вряд ли покинет этот мир раньше, чем пройдет много лет. Итак, пусть молодой Монсальви найдет себе маленькую белую гусыню, хорошую, богатую, титулованную невесту, которая в ближайшие годы родит ему целый выводок наследников… и позволь себе насладиться радостями запретной любви — гораздо более волнующими, чем радости законного супружества!

Этот неожиданный совет привел Катрин в замешательство, но в то же время и успокоил. У грозной Эрменгарды был реалистический взгляд на вещи и имел странную силу воздействия. Эрменгарда закончила свою проповедь следующими словами:

— Не порти себе жизнь из-за дурня, который женится, хоть он, быть может, и красив. Филипп любит тебя, и он сделает тебя своей, помяни мое слово. Он молод, по-своему красив, очарователен, когда этого хочет, и достаточно могуществен, чтобы это льстило избранной им женщине… И ни одной из его любовниц не на что было жаловаться! Ему обычно стоит больших хлопот от них избавиться, отчасти и поэтому я приехала тебя проведать…

Итак, визит Эрменгарды все же преследовал некую цель! Катрин подавила насмешливую улыбку. Как бы случайно брошенное слово стало сильным дипломатическим ходом. Теперь уже Катрин было нетрудно понять суть дела. Оказалось, что Эрменгарда, которая» сама себя послала «, в действительности была посланницей герцогини Маргариты, обеспокоенной появлением в Дижоне официальной любовницы Филиппа, госпожи де Прель, чьи честолюбивые замыслы были всем известны.

— Я смею надеяться, что ты помнишь ту блондинку, которая подарила на поединке свой шарф идиоту Лионелю Ванд ому? — добавила Эрменгарда. — Вдовствующая герцогиня в ужасном положении: эта женщина решила стать следующей герцогиней. Она женщина умная, бессовестная и прекрасно знает Филиппа. Один Бог знает, чего она только не может у него выманить, если представится возможность. Она полностью на стороне англичан, и если она добьется своего, никто не знает, к какой катастрофе это может привести. Франция и Бургундия никогда вновь не будут объединены. Короче…

Графиня встала и склонилась к своей подруге. Неожиданно помрачнев, она положила свою белую руку ей, на плечо и добавила мягким голосом:

— Герцогиня обращается к тебе за помощью, Катрин де Брази. Ты не должна ее разочаровывать. Она так больна!

Катрин, ничего не говоря, склонила голову. Ее мучили противоречивые чувства. Теперь она понимала, что оказалась в центре клубка интриг, возможные последствия которых касались не только ее одной. Важным и значительным лицам нужна была ее помощь, они использовали ее личных друзей как посредников. Королева Сицилии — через Одетту и брата Этьена, герцогиня Маргарита — через Эрменгарду… И те и другие взывали к ней именем долга, обе стороны преследовали одну и ту же цель: положить конец вражде между Филиппом и королем.

Появление дядюшки Матье, который объявил, что обед готов, спасло Катрин от необходимости дать немедленный ответ.

Во время еды, за которую Эрменгарда принялась со своим обычным аппетитом, она не говорила о политике, но вызвала восхищение дядюшки Матье своими познаниями в торговле. Когда пришло время отъезда, все уговаривали ее приезжать еще.

— О, это зависит… — сказала она, бросая многозначительный взгляд в сторону Катрин. Катрин просто улыбнулась.

— Я обещаю все обдумать, Эрменгарда, — сказала она.

Графиня, как и брат Этьен, была вынуждена удовольствоваться этим полуобещанием. Однако после ее отъезда Катрин оставалась в глубокой задумчивости. Казалось, что слова Эрменгарды с грубоватой прямотой определяли ее будущую судьбу. Эрменгарда советовала ей принять любовь Филиппа, и теперь, мягкой золотой осенью, эта мысль представилась Катрин более привлекательной, чем когда-либо прежде.

Она вернулась в сад, где могла размышлять без помех. Это было ее самое любимое место, с аккуратно подстриженным бордюром и вьющимся виноградом, а окружавший его сельский ландшафт придавал ему особое очарование. Высокие сосны, росшие вдоль низкой, покрытой шиповником стены, отделяли сад от виноградника. Катрин некоторое время бродила под соснами, которые в свете заходящего солнца отбрасывали густую тень. Ее юбки шелестели, когда она проходила по опавшей листве. Склонив голову, она подошла к огромному круглому колодцу, вырытому, как говорили, еще римлянами, и прислонилась к нему в глубокой задумчивости.

Необычайная мягкость осеннего вечера приглушила смятение ее души. Катрин скользнула взглядом по стене… и неожиданно вздрогнула от удивления: она успела заметить черное перо, плывшее вдоль каменной стены с внешней стороны, перо, которое могло принадлежать только мужской шляпе. Перо достигло конца стены и затем вернулось. Катрин отступила в тень жимолости, увивавшей отделанный железом навес колодца, и стала следить за странными маневрами. Перо остановилось, а затем стало подниматься прямо перед ней. Сначала появилась серая шляпа, потом лицо, но в сумеречном свете Катрин не смогла разглядеть его. Неизвестный осмотрел сад. Он не видел Катрин, скрытую жимолостью. Затем голова исчезла, и было видно, как качающееся перо обходило стену.

— Катрин выбежала из укрытия и подбежала к стене, на которую без труда взобралась по неровным камням. Она увидела мужчину в темном плаще, скрывшегося между деревьями, где его ждала лошадь.

Незнакомец вскочил в седло, пришпорил лошадь и ускакал в направлении Дижона, не обернувшись на дом Матье Готрэна.

Катрин продолжала стоять на стене, глядя вслед удаляющемуся всаднику и размышляя, что бы мог значить этот странный визит. Скорее всего, осторожный посетитель был одним из шпионов Жака де Руссэ. Молодой капитан, несомненно, следил за нею. Определенно, Гарэн не стал бы заниматься подобными вещами. Только утром пришла от него краткая бесстрастная записка, где он сообщал о свадьбе принцессы, которая должна была состояться в конце октября, и добавлял, что заказал для Катрин несколько платьев, которые, как он считал, ей потребуются для празднеств. Гоберта-портниха знала ее мерки и вкусы и могла исполнить его указания не хуже самой Катрин… Другими словами, это было спокойное и бесцветное письмо, и ничто в нем не указывало на то, что Гарэн усматривает в отсутствии жены нечто большее, чем обычный семейный визит. Нет, Гарэн не имел ничего общего с этим вечерним посетителем…

Голос матери, зовущий ее, заставил Катрин поспешить. Но она обещала себе, что впредь будет внимательнее. В любом случае она проведет в Марсаннэ еще несколько дней из гордости, чтобы не показалось, что она слишком покорно уступает доводам Эрменгарды.

Весь следующий день после службы в деревенской церкви, она провела в саду, вышивая. Однако работа над белой шелковой ризой, предназначенной для кюре Марсаннэ, продвинулась не очень далеко, потому что Катрин не могла сосредоточиться. Она то и дело отрывала взгляд от пшеничного золота снопа в надежде увидеть качающееся перо. Но ничего не случилось. Ничто не беспокоило тишину этого ясного осеннего дня, за исключением доносившегося издалека пения сборщиков винограда. Катрин наслаждалась красотой природы.

Бургундская осень, самая пышная и, возможно, самая прекрасная во всей Франции, являла ей свое великолепие. Осень, этот расточительный банкир, разбрасывала золото, рубины, аметисты на черный бархат земли.

Когда позвали к ужину, Катрин с сожалением отложила работу: она чувствовала, что сад еще хранит для нее свои сюрпризы, и решила вернуться в него с наступлением ночи.

В конце ужина она услышала приглушенный стук копыт.

Может, это был вчерашний посетитель?

Сославшись на головокружение, она поспешно вышла из-за стола, не дожидаясь, пока дядюшка Матье произнес сет благодарственную молитву. Катрин не терпелось поскорее узнать, кто сюда скачет.

Никто не обратил внимания на ее уход. Жакетт, целый день стиравшая со слугами грязные простыни и одежду, утомленная, дремала в своем кресле. Что до дядюшки Матье и Абу-аль — Хайра, то они увлеченно говорили о вине, которое давили в этот день из винограда, собранного со всего поместья, а также предсказывали качество этого вина, когда оно созреет.

Когда Катрин проходила через комнату, взгляд ее упал на стоящую в углу крепкую палку, которую дядюшка Матье носил с собой во время обхода виноградников, и она решила прихватить ее с собой. Палка была сделана из прямой дубовой ветки с утолщением на конце. За многие годы рука дядюшки сгладила и отполировала крепкое дерево, но все же носить ее было неудобно. В руке сильного мужчины она могла стать замечательным оружием.

Вооруженная таким образом, Катрин вышла в сад. Не было слышно ни звука. Казалось, вся местность погрузилась в сон. Ночь окутала Марсаннэ. Катрин сделала несколько осторожных шагов к соснам, держась около стены. Ее беспокоила тишина, потому что она могла поклясться, что слышала стук копыт… хотя, конечно, стук доносился издалека. Возможно, это был путник, ехавший по дороге на Дижон и спешивший вернуться до того, как закроют городские ворота. Но Катрин ждала. Она стояла уже около десяти минут, когда услышала глухой стук о камни и мягкий хруст шагов по галечной дорожке за стеной. Кто-то крадучись приближался. Катрин затаила дыхание и покрепче сжала свою тяжелую дубинку.

Неслышно она подошла к стене и под прикрытием кустарника взобралась на нее. Катрин слышала, как дышал мужчина, отыскивая опору. В темноте его было трудно разглядеть, но мало — помалу молодая женщина различила знакомый контур пера, медленно поднимающегося над стеной. На этот раз, казалось, незнакомец решил перебраться через стену.

С чувством, похожим на радость кота, следящего за мышкой, бегущей поблизости от его когтей, и не отрывая глаз от черного силуэта, Катрин подняла палку. Когда голова незваного гостя оказалась в пределах досягаемости, Катрин изо всех сил ударила по ней. Раздался приглушенный крик, посыпались камни, и ночной посетитель рухнул на дорогу. Радуясь успешному осуществлению своего плана и убедившись, что мужчина не шевелится, Катрин сунула палку под мышку и вернулась в дом за фонарем.

Когда через две или три минуты Катрин вернулась, мужчина пошевелился. Катрин, держа палку наготове, наклонилась, чтобы хорошенько рассмотреть его. Она сняла шляпу с черным пером, поднесла фонарь ближе к его лицу и тут же отпрянула с возгласом удивления. Лежащий без сознания человек, которого она ударила, был не кто иной, как герцог Филипп собственной персоной.

Глава четвертая. ДОВОДЫ ФИЛИППА ДОБРОГО

Катрин поняла чудовищность своего поступка. В отчаянии взывала она ко всем святым, чьи имена смогла вспомнить. К счастью, было похоже, что Филипп начал приходить в сознание, иначе она могла бы подумать, что убила его. Но все же, откуда ей было знать, что всемогущий герцог Бургундский будет бродить по полям, одетый, как солдат своего собственного войска? Как только к ней вернулось присутствие духа, она положила руку ему на лоб. Лоб был горячий, но не очень, и не было видно следов ранения. За это Филипп мог бы поблагодарить свою шляпу, ибо она, несомненно, смягчила силу удара.

Катрин поняла, что не может пойти в дом за помощью. Если Филипп взял на себя труд маскироваться, то это могло означать лишь одно: он не хотел, чтобы о его присутствии знали. Потом, вспомнив о садовом колодце, она побежала и принесла ведерко воды, в которой намочила свой платок, чтобы положить его на лоб Филиппа. Это средство чудесно помогло. Колодец был глубоким, и вода оказалась очень холодной.

Мгновение спустя герцог открыл глаза и улыбнулся, узнав Катрин.

— Итак, я снова вас нашел, моя прекрасная скиталица! — воскликнул он с усмешкой. — Где вы спрятались?

Ну, вас, конечно, хорошо охраняют… Ох! Моя голова! воскликнул он. — Что случилось?

— Кто-то ударил вас по голове, монсеньор…

— И кажется, очень сильно… Кого я должен за это благодарить?

Катрин отвела глаза, пытаясь скрыть свое смущение, и подобрала палку, которую несколько минут назад уронила от удивления.

— Это была вот эта палка, монсеньор, и это была я!

Пожалуйста, простите меня.

На мгновение Филипп онемел, затем вдруг разразился буйным мальчишеским смехом, в котором не было ничего королевского.

— Не такой сувенир я ожидал получить, моя прелесть… Похоже, что это будет самая большая шишка, которую я когда-либо набил… и, во всяком случае, единственная, которую я запомню!

Он сел и, схватив руку Катрин, поцеловал ее. Она попыталась оттолкнуть его, но он держал ее крепко.

— Нет, ты так легко не убежишь! Уж это, по крайней мере, твой долг. Когда же ты успокоишься и станешь законопослушной горожанкой, моя дорогая? Первый раз, когда я тебя видел, ты подняла скандал прямо посреди религиозной процессии. В следующий раз ты без приглашения ворвалась в мою комнату, чтобы выкрасть узников у меня из-под носа… А теперь налево и направо молотишь своей дубинкой! Не думаешь ли ты, что после всего этого ты мне кое-чем обязана?

— Я признаю это, монсеньор, но не знаю, как это уладить…

— Скажи мне правду. Почему ты убежала и спряталась в деревне? Когда мы расстались в Аррасе, я думал, что все между нами улажено… что в будущем мы придем к взаимопониманию… и что ты перестанешь быть упрямой.

Катрин осторожно убрала свою руку и встала, спрятав руки за спиной.

— Я тоже так думала, монсеньор. Но потом я поняла, что мы с вами в действительности по — разному смотрим на мир. Есть условие… соглашения, которое ваше высочество заключили с моим мужем.

Филипп тоже встал, но не успел он выпрямиться, как колени его подогнулись, и он был вынужден прислониться к плечу Катрин, ища опоры.

— Я бы предпочел продолжить этот разговор сидя, сказал он, слабо улыбаясь. — Если ты не возражаешь, конечно. Позволь мне опереться на твою руку и давай пойдем сядем где — нибудь в тихом уголке. Нет, не в твоем саду. Я вовсе не хочу, чтобы меня здесь нашли. Но если ты не против, проводи меня до зарослей, где я оставил свою лошадь…

Медленно и осторожно проделали они путь до избранного Филиппом места. Катрин была слишком озабочена исправлением содеянного, чтобы заметить, что силы герцога прибывали с каждым сделанным им шагом и что он больше не нуждался в ее поддержке. Но он продолжал опираться на ее руку так же тяжело, как и прежде, только для того, чтобы лучше насладиться запахом ее волос. Когда они достигли места, где тихо стояли привязанные лошади, он уселся на траву и усадил Катрин рядом с собою. Деревья закрывали небо, стволы окружали их плотной стеной, почти как стены дома… Ветра не было, и ночь была такой же теплой, как летом, только немного темнее. Лицо и шея Катрин белели в темноте бледным пятном, которым жадно наслаждались глаза принца. Он все еще сжимал ее руку в своей, но, чувствуя ее беспокойство с присущим ему необыкновенным умением понять реакцию женщины, он постарался не волновать ее.

— Давай теперь поговорим, — сказал он мягко, — и выясним все, что касается нас. Мы совершенно одни. Здесь нет никого, чтобы пошпионить за нами. Ни дворцового этикета, ни протокола, что могло быть препятствием между нами. Сейчас мы не герцог и его подданная, а мужчина и женщина. Я Филипп, а ты Катрин. Теперь скажи мне откровенно, что ты имеешь против меня?

В этот момент Катрин поняла, что ей нечего сказать.

Вит так всегда: неделями копишь недовольство, а когда нужно объясниться, то на ум не приходит ни один разумный довод. Разве можно сердиться на мужчину, который говорит так ласково и так старается уменьшить дистанцию между ними! Поскольку она все еще молчала, Филипп снова обратился к ней:

— Значит, моя любовь оскорбляет тебя? Или я вызываю в тебе отвращение?

— Нет, — сказала она. — Не сомневаюсь, что я была бы благодарна за ваше внимание, если бы чувствовала, что у меня есть выбор. С тех пор как я услышала, что должна выйти замуж за Гарэна де Брази, я поняла, что мне также придется…

Она сделала паузу, не смея продолжать. И вновь герцог с улыбкой пришел ей на помощь:

— Спать со мной? Могу ли я напомнить, что ты уже однажды провела целую ночь в моей постели… безо всякого вреда для себя?

— Это правда, монсеньор, и я должна признать, что была немного озадачена этим.

— На самом деле в этом нет ничего странного. Я просто проверял в тот вечер твою, скажем, лояльность как верного вассала. Ты послушалась. Но я заслуживал бы презрения, если бы воспользовался обстоятельствами, твоей беспомощностью. Если я и кажусь тебе грубым, то только потому, что я ревновал. Но, моя радость, ты должна знать, что я никогда не буду тебя принуждать. Я хочу, чтобы ты выбрала меня по своей собственной воле.

Он наклонился к ней ближе, и его теплое дыхание ласкало ее затылок. Его голос из темноты излучал такое живое тепло и соблазн, какого Катрин никогда не ощущала в нем прежде. Он звучал совершенно искренне, и Катрин было трудно стряхнуть очарование этого ласкового шепота в мягкой темноте. Она попыталась избавиться от его чар, возбудив в себе старую неприязнь к нему.

— Но что с этим… соглашением между вами и Гарэном?

— Какое соглашение? — спросил Филипп с оттенком надменности. — Ты уже второй раз упоминаешь о нем. Я не заключал никаких соглашений с Гарэном де Брази.

Как плохо ты думаешь о нас обоих! Я просто приказал одному из моих верных слуг жениться на восхитительно прекрасной девушке, за которой я надеялся когда-нибудь поухаживать, но я не делился с ним своими надеждами, в этом ты можешь быть уверена. Да, я приказал ему жениться на тебе. И как верный подданный, коим он и является, он беспрекословно подчинился. Вот и вся история! Было ли преступлением с моей стороны желать видеть тебя богатой, знатной, ведущей тот образ жизни, которого ты заслуживаешь?

Катрин покачала головой. Она дрожала, и Филипп под предлогом того, что ей, должно быть, холодно, осмелился обнять ее за плечи. Как только она почувствовала на себе его руку, ее гнев утих; задумчиво вглядываясь в темноту, она шептала:

— Верный подданный, конечно… нерушимая верность. Может быть, вы и не требовали от него никаких обещаний, монсеньор, но позвольте вас уверить в том, что он, скорее всего, угадал ваши тайные желания. Наверное, когда вы сделали меня его женой, монсеньор, вы полагали, что он воспользуется своими супружескими правами? А он пренебрег ими. Он наотрез отказался даже прикоснуться ко мне.

— А ты просила его?

Катрин повернулась к нему, пытаясь различить в темноте его лицо. Когда она вновь заговорила, ее голос звучал вызывающе.

— Однажды вечером я предлагала ему себя таким образом, что ни один мужчина не смог бы отвергнуть меня. И он уже был готов уступить, но вдруг сказал, что это невозможно, он не имеет права касаться меня. Вероятно, он действительно считал, что я принадлежу вам.

Она почувствовала какое-то преступное наслаждение от того, что рука Филиппа крепче обняла ее. Но когда он снова заговорил, голос его был ровен.

— Я сказал тебе, что между собой мы никогда не касались этого вопроса. В конце концов, возможно, что, когда он это сказал, он думал не обо мне…

— О чем же он тогда думал? Или о ком?

Филипп ответил не сразу. После некоторых размышлений он сказал:

— Я не знаю.

Они оба молчали. Где-то далеко залаяла собака, ухнула сова, но все это только усиливало в Катрин ощущение, что она и герцог одни в целом мире. Теперь он по, вернул ее к себе лицом.

Когда он заговорил, то обнял ее обеими руками, и она положила голову ему на плечо. Ее охватила нежность, она чувствовала, что не желает больше бесполезных ссор. Арно забыл ее в объятиях другой, так почему же она должна отказать столь страстной и искренней любви, единственным стремлением которой было дать ей большое счастье? Одежда Филиппа была из грубой ткани, от которой исходил запах ирисов. Он нежно покачивал ее, как маленького ребенка, и она была признательна ему за то, что он не выражал своих притязаний более откровенно. Она чувствовала его дыхание на своих волосах и шее. Не открывая глаз, она мягко спросила:

— Вам все еще больно, монсеньор?

— Прекрати называть меня» монсеньор «. Для тебя я Филипп. Я хочу забыть обо всем. Сейчас у меня ничего не болит. Я счастлив, как не был счастлив уже очень, очень давно. Ты здесь. Я держу тебя в своих объятиях, и ты больше не говоришь мне ничего неприятного. Ты позволяешь мне говорить с тобой, ты больше не отвергаешь моих ласк. Катрин… моя прекрасная, обожаемая Катрин… могу я один раз поцеловать тебя?

Катрин улыбнулась в темноте. Его смиренный, почти по-детски невинный вопрос трогал ее больше, чем она предполагала. Она помнила гордого сеньора, который вел себя весьма самоуверенно, всем приказывал, в обращении к ней употреблял фамильярное» ты»с самой первой их встречи, как будто она уже принадлежала ему.

Сегодня он был просто страстно влюбленным мужчиной…

Немного приподняв голову, так, чтобы ее губы приблизились к его губам, она просто и без колебаний сказала:

— Поцелуй меня.

Неожиданно все оказалось просто. Она еще помнила страстный поцелуй в Аррасе, и когда его губы коснулись ее губ, она закрыла глаза и тихонько вздохнула. Она интуитивно чувствовала, что с этим человеком, одновременно холодным и страстным, наслаждения любви ей гарантированы. Он умел заставить партнера забыть обо всем: о политике, о людях — обо всем на свете, потому что он научился контролировать свои желания. Его поцелуй был необычайно нежен, это был верх страсти и сдержанности. Он был тем искусным любовником, которого подсознательно ждут все женщины, и Катрин, неожиданно покорная, позволила увлечь себя в море ласк и наслаждения, которое сломило всякое сопротивление.

Что до Филиппа, чувствовавшего, что она наконец в его власти, то он не остановился на одном поцелуе, который просил у нее. Вскоре свежий ветерок, прорвавшийся сквозь деревья, подхватил вздохи и ласки, чтобы разнести их по спящей округе. Единственным свидетелем окончательного триумфа хозяина была лошадь принца.

В тот момент, когда Катрин впервые реально испытала физическую любовь, ее глаза расширились, и она увидела высоко над головой сплетающиеся ветви деревьев. Серебряный луч прокрался через просвет ветвей и озарил серьезное, напряженное лицо ее возлюбленного. В эту минуту он показался ей сверхъестественно красивым. Она не знала, что и ее собственное лицо излучало страсть. Филипп поцелуем успокоил короткий крик боли, который через мгновение перешел в долгий стон наслаждения.

Когда они, наконец, разжали объятия, Филипп спрятал свое лицо в ее шелковистых волосах и покрыл их поцелуями. Катрин погладила рукою его лицо и почувствовала, что оно мокрое от слез.

— Ты плачешь?

— От счастья, моя дорогая… и от благодарности. Я никогда не думал, что, когда ты отдашь себя мне, это будет так полно, так чудесно, что я буду самым первым…

Она закрыла ему рот ладонью, чтобы он замолчал.

— Я же сказала тебе, что мой муж никогда не касался меня. Чего же ты ожидал?

— Ты так прекрасна… Могло быть так много искушений…

— Я могу защитить себя, — сказала Катрин с такой очаровательной гримасой, что заслужила еще один поцелуй. Потом, когда случайный луч лунного света упал на ее обнаженное тело, Филипп поспешил за привязанным к седлу одеялом и, завернув в него Катрин, вновь взял ее на руки. Он начал смеяться.

— Ведь я так хотел, чтобы наша первая совместная ночь была украшена со всем великолепием, которое только может предложить мой дворец, самыми экзотическими цветами, самым роскошным обрамлением… а когда это случилось, то все, что я смог предложить тебе, моя бедная возлюбленная, это сырая трава и ночной ветер, от которого ты простудишься. Каким жалким любовником я должен казаться!

— Что за чушь! — воскликнула Катрин, крепче прижимаясь к нему. — Во-первых, я не замерзла, а во-вторых, какое окружение может быть лучше, чем сама природа?

Так или иначе, но, отправляясь сюда, ты не знал, что я ударю тебя по голове.

И они принялись смеяться, как дети, а лошадь начала тихонько ржать, будто желая поучаствовать в общем веселье. Затем вновь наступила тишина.

Несмотря на то, что Филипп с нетерпением ждал ее возвращения в Дижон, Катрин пришлось провести в Марсаннэ три или четыре дня, потому что она все же сильно простыла.

— Что за странная идея оставаться в саду в столь позднее время и к тому же заснуть там! — ревел дядюшка Матье, глядя, как она пьет из ковша горячий отвар. Было так поздно, что я даже не слышал, как ты вошла!

Абу-аль-Хайр незаметно отвернулся, чтобы Катрин не заметила лукавых искр в его глазах. Той ночью, очень поздно, маленький доктор видел всадника, удаляющегося по дороге в Дижон, и женщину в белом, стоявшую на краю дороги и глядевшую вслед всаднику, пока он не скрылся из вида.

Несколько дней спустя Катрин де Брази, выглядевшая удивительно прекрасной, присутствовала на свадьбе Маргариты Гиенской и Артура де Ришмона в придворной церкви. Одетая в зеленое бархатное платье, расшитое золотыми звездами и отделанное белым горностаем, она являла собой сияющий образ юной красоты и грации. Ее лицо осветилось внутренним светом, глаза под бахромой длинных загнутых ресниц сияли так ярко, что затмевали даже сияние бесподобных изумрудов на шее и в ушах, изумрудов, которые были подарком Филиппа, больше не делавшего секрета из своей любви к ней.

Госпожа де Прель, официальная любовница Филиппа, была выслана во Фландрию в состоянии крайней ярости, а Мари де Вогриньез попросили на некоторое время вернуться в свои сельские владения. Ее злобное высказывание о Катрин достигло ушей герцога, и даже ее положение крестной дочери вдовствующей герцогини не помогло ей.

Место, которое Катрин занимала в церкви, позволяло строить самые разные догадки. Оно свидетельствовало о ее более высоком положении по сравнению с тем, что соответствовало ее титулу. В конце концов, было трудно не заметить, как часто глаза Филиппа искали ее глаз и какими пылкими взглядами они обменивались.

Гарэн, стоявший среди мужчин с другой стороны церкви, ни разу не посмотрел на жену. Со времени ее возвращения из Марсаннэ его поведение по отношению к ней было вежливым, но холодным. Он видел ее только за обедом и, когда рядом не было мавританского доктора, обменивался с ней несколькими банальными фразами. Когда же с ними был Абу-аль-Хайр, они беседовали, на научные темы, которые ничего не значили для его жены. Казалось, это были единственные моменты, когда он оживал. Временами Катрин встречалась с ним взглядом, но никогда не могла понять выражения его глаз, поскольку он сразу же отводил их в сторону.

За день до свадьбы паж Филиппа, юный Ланнуа, пришел в особняк де Брази, чтобы передать Катрин тот самый изумрудный гарнитур. Гарэн шел через холл как раз тогда, когда его жена спускалась по лестнице. Поэтому он видел, как она принимала подарок, но не выказал ни малейшего удивления. Он просто кивнул в ответ на вежливое приветствие мальчика и молча продолжал свой путь.

К концу свадебной церемонии Катрин наконец встретилась взглядом с Гарэном, который пристально смотрел на нее, и невольно вздрогнула от страха. Даже когда он напал на нее и жестоко избил, его лицо не было искажено такой яростью. Он побелел от гнева, и нервный тик пульсировал на иссеченной шрамами стороне его лица.

Он выглядел так ужасно, что Катрин отвернулась. Без сомнения, блеск его единственного глаза был блеском ненависти. Но как раз в этот момент новая графиня Ришмон, раскрасневшаяся под фатой от переполнявших ее чувств, проходила мимо Катрин под руку со своим мужем, и Катрин присела в глубоком реверансе, который моментально освободил ее от кошмара. Когда она выпрямилась, Гарэн уже исчез в толпе и гости, сопровождаемые громкими звуками органа, направились к выходу из церкви. Церемония была длительной, все проголодались и спешили подкрепиться на предстоящем пиру.

Катрин не хотела есть. Она медленно шла к большому залу, немного задержалась, проходя через длинную галерею и глядя на последние розы в саду. Ей не очень хотелось занимать свое место за банкетным столом, ибо ее невысокое положение держало ее на значительном расстоянии от Филиппа, Эрменгарда не могла оставить больную герцогиню, а ужасный взгляд ее мужа лишал Катрин всякого желания видеть его вновь.

Длинная галерея быстро пустела. Обгоняя Катрин, придворные кланялись ей и спешили дальше. Когда молодая женщина проходила мимо дверей, ведущих в личные покои герцога, каждая из которых охранялась двумя лучниками, одна из дверей открылась и из нее вышел молодой человек, одетый в зеленое. Это был один из всадников герцогской конницы, и было похоже, что его куда-то послали с запиской от герцогини, потому что Катрин видела, как он сунул за пазуху сложенный пергамент. Он ни на кого не смотрел, проходя по длинной галерее. Он просто намеревался ее пересечь, чтобы выйти к большой лестнице в Новой Башне или к той лестнице, что вела в конюшни. Но лицо Катрин просветлело, она мгновенно забыла о банкетном зале и царившем там веселье и поспешила вслед за мужчиной — ведь это был Ландри, старый друг ее детства. С тех пор как она первый раз увидела его в день своего представления герцогине, ей, несмотря на все ее усилия, не представлялось возможности вновь увидеть его. На этот раз он не сбежит! Она догнала его в тот момент, когда он уже собирался спуститься по большой каменной лестнице. Поблизости не было никого, кто мог бы их услышать. Она позвала его.

— Ландри!.. Подожди меня!

Он тотчас остановился и обернулся к ней, но без особого желания. Его лицо было бесстрастным, он не улыбался; ничто не показывало, что он узнал ее.

— Что вам угодно… госпожа?

С оживленным лицом и сияющими глазами она встала таким образом, чтобы он мог видеть ее в льющемся из окна потоке света. Она засмеялась.

— Госпожа? Нет, Ландри, не притворяйся, что ты не знаешь, кто я такая. Разве я сильно изменилась за десять лет? Или ты потерял память? Ты выглядишь так же, как и раньше… если не считать того, что стал выше и сильнее. Но ты кажешься таким же суровым, как и прежде…

К ее удивлению, Ландри не поднял брови при этих словах. Он просто покачал головой.

— Вы оказываете мне слишком много чести, благородная дама. У меня превосходная память, но я не помню, чтобы мы когда-нибудь встречались.

— О, ну это значит, что я действительно сильно изменилась, — шутливо сказала Катрин. — В таком случае я освежу твою память. Разве ты забыл мост Менял и Дворец Чудес и восставшую чернь во дворце Сен-Поль?

Разве ты забыл Катрин Легуа, твою маленькую подружку тех дней?

— Я все хорошо помню… И я действительно знал девочку с таким именем, но, боюсь, я не вижу связи…

— Ах, ну что за тупица! О нет, ты, конечно, не изменился! Но я Катрин, идиот! Проснись! Посмотри хорошенько на меня!

Она ожидала восклицаний, даже криков радости.

Прежний Ландри стал бы танцевать от радости и дурачиться. Но конник герцога, должно быть, был сделан изо льда. Его глаза оставались совершенно безразличными.

— Пожалуйста, не смейтесь надо мной, прекрасная госпожа. Я очень хорошо знаю, кто вы такая: госпожа де Брази, самая богатая женщина в городе… и близкий друг герцога. Я молю вас окончить эту игру.

— Эту игру? О Ландри! — обиженно воскликнула Катрин. — Почему ты отказываешься признать меня? Если ты знаешь, кто я, знаешь мое имя, ты должен знать, что меня зовут Катрин и что до того, как по приказу герцога выйти замуж за Гарэна де Брази, я была просто племянницей Матье Готрэна, торговца сукном с улицы Гриффон. А племянницу звали Катрин Легуа!

— Нет, госпожа, я всего этого не знал.

— Ну, тогда пойди и поговори с моим дядей. Ты найдешь там мою мать. Я надеюсь, ее ты узнал бы в любом случае?

Когда Катрин сделала шаг ему навстречу, чтобы он мог получше ее разглядеть, молодой человек начал спускаться по лестнице. Он слегка поклонился.

— Нет смысла. Этот визит мне ничем не поможет. Я некогда знал Катрин Легуа, но вы не Катрин… Теперь я прошу вас извинить меня. У меня есть поручение, которое я должен выполнить… я не могу терять времени…

Простите меня…

Он сбежал по лестнице, но она задержала его еще на мгновение.

— Кто бы мог поверить, что наступит день, когда Ландри не сможет узнать Катрин? Ведь вы Ландри Пигасс, не так ли?

— К вашим услугам, моя госпожа…

— К моим услугам? — печальным эхом отозвалась она.

— Было время, когда мы делили все: и сладости и затрещины. Мы были друзьями, почти братом и сестрой, и, если я правильно помню, мы даже рисковали жизнью ради друг друга. И вот десять лет спустя ты все отрицаешь, безо всякой видимой причины.

Казалось, что она натыкается на каменную стену.

Ландри скрылся за невидимой броней безразличия или, возможно, намеренной забывчивости, и она напрасно искала в ней щель. Это было непостижимо. Она сделала еще одно, последнее, усилие, горько пробормотав:

— Если бы только Барнаби был здесь… Он бы знал, «как тебя заставить узнать меня! Даже если бы для этого пришлось задать тебе хорошую трепку!

Несколькими секундами ранее он отвернулся от нее, . но когда она упомянула Барнаби, он повернулся кругом и сердито взглянул на нее:

— Госпожа, Барнаби умер под пыткой за то, что напал на вашего мужа! По крайней мере, мне так сказали, когда я вернулся после выполнения поручения во Фландрии. И вы все еще настаиваете на том, что вы Катрин Легуа? Вы? Нет… вы не Катрин… и я запрещаю вам использовать ее имя. Так или иначе, но вы даже не похожи на нее!

Прежде чем она смогла прийти в себя от удивления после этой неожиданной вспышки, он скатился по лестнице, рискуя сломать себе шею. Она слышала металлический звук его кованых башмаков, который постепенно стих. Звуки пира были слабыми и отдаленными. Долгое время молодая женщина стояла неподвижно на том же месте. Происшедшая сцена причинила ей боль и была необъяснимой. Почему Ландри не захотел узнать ее?

Ведь именно это он и сделал… он наотрез отказался ее узнать, несмотря на очевидные доказательства. Могло ли это случиться из-за Барнаби? Его гнев при упоминании ею имени Барнаби мог быть одной из доступных ее пониманию причин, из-за которых он не пожелал вступить в дружеские сношения с госпожой де Брази. Но он не казался удивленным, когда она называла ему свое девичье имя. Очевидно, как и все в городе, он знал о ее странном замужестве, идущем вразрез с общепринятыми обычаями. Должно быть, он уже какое-то время знал о том, что она — Катрин, с которой он некогда был знаком, но он больше не любил ее! Более того, он ее ненавидел, считая ее, как и Гарэна, ответственной за смерть Барнаби. Несомненно, она несла ответственность за эту смерть, и даже, в большей степени, чем он думал. Уже не в первый раз Катрин испытывала страдания и угрызения совести, когда вспоминала Ракушечника, который умер страшной смертью.

Но кое-что другое озадачило Катрин. Если Барнаби и Ландри возобновили старую дружбу, почему же Барнаби никогда об этом не упоминал? И почему до того, как она вышла замуж, Ландри никогда не приходил к дядюшке Матье проведать подружку своего детства?

Катрин тяжело вздохнула: пока этим вопросам придется остаться без ответа. Она напрасно мучает себя. Ледяной голос прервал ее размышления, заставив ее .вздрогнуть.

— Могу я узнать, что вы здесь делаете? Вас ждут на банкете.

Перед нею стоял Гарэн, глядя на нее. Катрин подняла к нему лицо.

— Я не хочу идти, Гарэн. Меня это не развлекает, и я не голодна. Я бы с большим удовольствием пошла проведать госпожу Шатовилэн и герцогиню.

Саркастическая улыбка исказило лицо государственного казначея.

— Занимает это вас или нет, это совершенно неважно, — резко сказал он. — Сейчас не время выбирать. Я сказал вам, что вас ждут на банкете. Имейте мужество вести себя в соответствии со своим положением в обществе и отвечать за последствия своих действий.

Он протянул ей руку, чтобы проводить ее в банкетный зал. С усталым вздохом Катрин одолела лестничный пролет, по которому она сбежала, преследуя Ландри, и положила свою руку на руку мужа.

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду только то, что я сказал: ваше место сейчас не на лестнице.

Он повел ее в банкетный зал, который из-за хмурой погоды казался ярко освещенным. Там было невероятно шумно. Свадебное веселье достигло своего апогея, и многие гости были уже пьяны. Смех, крики и шутки раздавались то в одном, то в другом конце длинных столов, расставленных буквой» П» по трем сторонам зала.

Армия лакеев прислуживала гостям, разнося огромные блюда, которые поварята приносили из расположенной внизу кухни. Господа упражнялись в остротах, виночерпии суетились со всех сторон… Молчали только новобрачные и герцог Филипп. Ришмон и Маргарита держались за руки и глядели друг на друга, забыв о еде и обо всем остальном. Филипп сидел с задумчивым видом, глядя перед собой. Он единственный видел, как вошла Катрин, сопровождаемая Гарэном. В тот же миг лицо его просветлело. Он нежно улыбнулся ей.

— Разве я не сказал вам, что вас здесь ждут? — прошептал ей на ухо Гарэн. — Ваше присутствие творит чудеса, даю слово! Посмотрите, каким любезным вдруг стал монсеньор! Еще мгновение назад у него был хмурый вид.

Насмешливый тон мужа раздражал и без того усталую Катрин.

— В таком случае вам самому следовало бы обрадоваться. Наконец вы получили то, что хотели!

Она улыбнулась Филиппу, занимая свое место за столом. Обед казался нескончаемым. Никогда в жизни ей не было так скучно. Однако этот день еще не исчерпал своих сюрпризов. Могло показаться, что все персонажи ее прошлого решили разом явиться перед нею.

После банкета, на приеме, где присутствовало множество знати из герцогских провинций, много англичан, бретонцев и даже несколько французов, Катрин заметила прелата, окруженного людьми. Его одежда была нарочито богата — великолепие пурпурной парчи, кружев и вышивки золотом. Замечательный алмазный крест сиял на его пухлом животе. Ему могло быть от пятидесяти до шестидесяти лет. Все его существо олицетворяло собой гордость и процветание. Он был высоким и крепко сложенным, хотя и склонным к полноте; если бы не неприятное хитрое выражение его длинного плоского лица, он казался бы значительной фигурой. Он говорил громко, с сильным реймским акцентом, который Кафин казался до странности знакомым. Где она видела это лицо?

Наклонившись к соседке, госпоже де Верги, она спросила, указывая на епископа:

— Кто это?

Алиса де Верги взглянула на нее удивленно и немного свысока:

— Вы хотите сказать, что не знаете епископа Бове?

Правда, вы давно не были при дворе.

— Я могу не знать епископа Бове, но я знаю этого человека, — ответила Катрин. — Как его зовут?

— Пьер Кошен6 Один из светочей нашего века и один из самых ярых сторонников союза с англичанами.

Несколько лет назад о нем много говорили в Совете Верных, и несколько месяцев назад лорд Бедфорд, регент, пожаловал ему титул главного раздатчика милостыни во Франции. Это замечательный человек…

Катрин подавила гримасу отвращения. Сообщник Кабоша Мясника — раздатчик милостыни во всей Франции? Это было нелепо. Ее алые губы выразили презрение, что удивило госпожу де Верги.

— В Париже тоже несколько лет назад много о нем говорили. Он увлек за собой мясников, а всех жалких бедняков, не согласных с ним, беспощадно вешал. А теперь он епископ! Ну и достойного же священнослужителя нашел Господь в его лице! Вы не могли бы представить меня ему?

Несколько удивленная, Алиса де Верги согласилась.

Самоуверенность этой маленькой бюргерши, лишь недавно удостоенной титула, поразила ее. А больше всего ее поразило то пренебрежение, с которым Катрин посмела говорить о его светлости епископе Бове, который пользовался расположением герцога. Несколько минут спустя Катрин удостоилась чести поцеловать кольцо епископа. Она сделала это с легкой гримасой отвращения, потому что упомянутая рука, украшенная кольцом, была пухлой, с ямочками. Дух неповиновения заставил ее вступить в разговор с Кошоном.

— Госпожа де Брази, — учтиво сказал епископ, — я рад с вами познакомиться. Мы в Совете очень высокого мнения о вашем муже — замечательном финансисте! Но я еще не имел чести познакомиться с вами, иначе бы я, конечно, вас помнил. Даже если не принимать во внимание то, что я никогда не забываю лица, ваше лицо не из тех, которые когда-либо может забыть мужчина… даже если он священнослужитель.

— Вы слишком добры, ваша милость! — польстила ему Катрин с видом кокетливого смущения. — Но тем не менее вы видели меня… хотя и очень давно.

— Правда? Вы меня удивляете!

Разговаривая, они прошли несколько шагов. Чувствуя, что прелат хочет немного поговорить с прекрасной Катрин, его приближенные отошли в сторону, уводя с собой Алису де Верги. Катрин решила воспользоваться этим кратким уединением.

Кошон говорил:

— Не входил ли ваш отец в число приближенных покойного герцога Жана, упокой, Господи, его душу? Он был одним из моих близких друзей! Я был бы признателен, если бы вы напомнили мне вашу девичью фамилию…

Катрин тихонько засмеялась, отрицательно покачав головой.

— Мессир, мой отец не входил в число приближенных Жана Бесстрашного, и я уверяю вашу милость, что если вы и встречали его, то совсем при других обстоятельствах, чем те, которые вы можете себе представить. Вы… повесили его, ваша милость!

Кошон в удивлении отпрянул.

— Повесил? Дворянина?.. Если бы я участвовал в подобном деле, я бы, конечно, помнил!

— О, но он не был дворянином, — продолжала Катрин с подозрительно мягкими интонациями в голосе.

— Он был всего лишь смиренным буржцем… скромным ювелиром с моста Менял в Париже. Это было десять лет назад. Его имя было Гоше Легуа, имя, которое должно кое-что значить для вас. Вы и ваш друг Кабош повесили его потому, что я, бедная дурочка, спрятала в погребе нашего дома одного молодого человека… другого несчастного и невинного, который был убит у меня на глазах.

При упоминании о Кабоше два красных пятна появились на бледных щеках епископа Бове. Свежеиспеченному епископу не понравилось, что ему напоминали о его давних делах: эти воспоминания вряд ли могли быть приятными. Его маленькие желтые глазки уставились в лицо Катрин.

— Так вот почему ваше лицо мне что-то напоминало!

Вы маленькая Катрин, не так ли? Но меня можно извинить за то, что я вас сразу не узнал, потому что вы сильно изменились. Кто бы мог подумать…

— ..что дочь ничтожного мастерового окажется при дворе герцога Бургундского? Конечно, ни вы, ни я. Но тем не менее это случилось. Судьба — странная вещь — не так ли, ваша милость?

— Крайне странная! Вы напоминаете мне о вещах, которые я предпочел бы забыть. Как видите, я все говорю напрямую. Я скажу еще более откровенно. У меня не было личной вражды к вашему отцу, я мог бы даже спасти его, если бы это было возможно, но такого случая не представилось.

— И вы уверены, что сделали все, чтобы спасти его от веревки? В те дни вы были склонны быстро расправляться с людьми, которые вам мешали…

Кошон не отступил. Его тяжелое лицо оставалось бесстрастным. Его взгляд был жестким, а глаза напоминали осколки тусклого янтаря.

— Как вы сами сказали, он мне мешал. Это было неподходящее время для полумер. Возможно, вы правы, но я не пытался спасти его потому, что не видел в этом смысла.

— Что же, это действительно откровенно!

Они стояли в глубокой оконной нише. Епископ положил пуку на одно из цветных стекол, его пальцы рассеянно скользили по изгибам свинцового переплета.

— Есть нечто, что я хотел бы знать. Почему вы решили встретиться со мной? Вы должны ненавидеть меня.

— Да, я ненавижу вас, — хладнокровно ответила Катрин. — Я просто хотела поближе взглянуть на вас… и напомнить вам о моем существовании. Как бы то ни было, у меня есть причина быть вам признательной, потому что, повесив моего отца, вы избавили его от другой, не менее мучительной, но более медленной смерти…

— Что это такое?

— Смерть от разбитого сердца. Он слишком любил свою страну, короля, Париж, чтобы видеть их в руках англичан и не страдать.

В холодных глазах епископа загорелся огонек гнева.

— Англичанин имеет право управлять страной по праву рождения, как наследник королевской крови. Он наш законный повелитель, сын принцессы Франции. Он назначенный наследник, избранный своими дедом и бабкой, в то время как Бастард из Бурже7 является… авантюристом!

Его речь была прервана презрительным смехом Катрин.

— Кого вы надеетесь убедить? Не меня, конечно… себя! Ваша милость, должно быть, знает, что король Карл VII никогда не избрал бы вас главным раздателем милостыни Франции. Англичанин не столь щепетилен… он и не может им быть, у него нет выбора! Но позвольте заметить, что как служитель Господа вы не слишком стремитесь считаться с Его желаниями и признать законного короля Франции…

— Генрих VI является законным королем Франции…

Казалось, епископ был на грани апоплексического удара. Катрин улыбнулась своей самой очаровательной улыбкой.

— Ваша беда в том, что вы скорее умрете, чем допустите, что не правы. Улыбайтесь, ваша милость! На нас смотрят… герцог, в частности. Должно быть, кто-то сказал ему, что мы большие друзья.

Почти сверхчеловеческим усилием Пьеру Кошону удалось овладеть собой. Он даже смог улыбнуться, но это была вымученная улыбка, и он прошипел ей сквозь зубы:

— Будьте уверены, я не забуду вас.

Катрин слегка поклонилась и спокойно прошептала:

— Вы слишком добры. Что касается меня, то я никогда не могла забыть вашу светлость. Я с интересом буду следить за вашей карьерой.

И с этим прощальным выпадом Катрин отошла: стройная, грациозная фигурка в зеленом с белым платье, волнами развевавшемся сзади, направилась к Филиппу, который немного поодаль с явным удивлением наблюдал за нею и раздатчиком милостыни. Видя ее приближение, он направился навстречу и протянул ей руку. Никто не рискнул последовать за ними. Двор был слишком искушен в таких делах, чтобы удивляться тому, что отныне Катрин де Брази попала в центр внимания и стала единственной привязанностью герцога.

— О чем это вы так серьезно беседовали с епископом Бове? — спросил он с улыбкой. — Ты выглядела так мрачно, как прелат в Совете. Может быть, вы обсуждали некоторые места из святого Августина? Я даже не подозревал, что вы знаете друг друга…

— Мы обсуждали некоторые вопросы французской истории, монсеньор. Я давно знаю его светлость, точнее, около десяти лет. Одно время мы часто встречались в Париже… я напомнила ему об этом…

Она внезапно осеклась и вдруг, обратив на герцога наполненные слезами глаза, спросила голосом, дрожавшим от сдерживаемого гнева:

— Как вы можете пользоваться услугами… и уважать такого человека? Священника, который прошел через море крови, прежде чем достичь своего епископского трона? Вы, Великий Герцог Христианского Мира? Он жалкий негодяй!

Филипп любил, когда к нему обращались, величая этим лестным титулом, и чувства Катрин его глубоко тронули. Он наклонился к ней, чтобы быть уверенным, что его не подслушивают.

— Я знаю, моя прелесть. Я пользуюсь его услугами, поскольку он нужен мне. Но не может быть и речи о том, чтобы уважать его! Ты должна понять, что правящий принц пользуется разного рода инструментами. Теперь… улыбнись мне и давай вместе откроем бал! — И тихонько добавил:

— Я люблю тебя больше всего на свете!

Глаза и губы Катрин осветила слабая улыбка. Музыканты на галерее заиграли первые аккорды паваны. Филипп и Катрин встали в центре огромного круга, образованного гостями, которые наблюдали за ними, восхищаясь и завидуя.

Глава пятая. ПО СОИЗВОЛЕНИЮ ГОСПОДА

В день, — когда состоялись похороны Маргариты Баварской, Катрин думала, что умрет от холода и мучений.

Герцогиня умерла через три месяца после свадьбы своей дочери, 23 января 1424 года, на руках у Эрменгарды.

Филипп, все это время остававшийся с Артуром Ришмоном в Монбаре, прибыл слишком поздно, чтобы застать мать в живых, и со времени его возвращения глубокое уныние царило во дворце и в городе, повсюду в стране оплакивали герцогиню. Несколько дней спустя, в очень холодный день, бренные останки герцогини были торжественно перенесены на место последнего успокоения, под своды монастыря де Шамоль, возле городских ворот. Там были похоронены и другие члены семьи: ее муж, Жан Бесстрашный, ее свекор, Филипп Смелый, и ее невестка, нежная Мишель Французская.

Утром, когда Перрина одевала свою хозяйку к долгой церемонии, она ужаснулась бледности Катрин.

— Госпоже следует остаться дома, послав свои извинения…

— Это невозможно! Только те, кто присутствовал у смертного одра, могут прислать свои извинения и не идти на похороны. Герцог, при такой тяжелой утрате, будет просто оскорблен, — ответила Катрин.

— Но, госпожа… в вашем положении!

— Да, Перрина, — Катрин слабо улыбнулась. — Даже в моем положении.

Только двое из окружения Катрин знали, что она беременна: ее маленькая горничная и доктор Абу-аль-Хайр, который первым понял причину, но которой молодая женщина неожиданно лишилась чувств незадолго до Рождества. С тех пор состояние здоровья Катрин было неважным, хотя она и старалась это скрывать. Беременность протекала тяжело, ее мучили приступы тошноты и головокружения. Она не могла выносить запаха еды, и ароматы от котлов продавцов требухи вызывали в ней отвращение всякий раз, как ей приходилось быть в городе. Но она самоотверженно старалась как можно дольше скрыть это от своего мужа.

Со времени свадебных торжеств в ее отношениях с Гарэном наступило заметное ухудшение. На людях государственный казначей обращался к ней с, ледяной вежливостью. Дома же, в тех редких случаях, когда они встречались, либо избегал разговоров с ней, либо адресовал ей какое-нибудь резкое замечание. Катрин не могла понять его позиции. Как и весь Дижон, он хорошо разбирался в ее отношениях с герцогом. Но его раздраженная манера общения с нею вызывала у Катрин недоумение. Разве не он сделал все возможное, чтобы создать эту ситуацию? Почему же теперь он относился к ней с таким презрением? Катрин обнаружила, что его пренебрежение трудно переносить, особенно из-за того, что последние полтора месяца она почти не видела Филиппа, занятого государственными делами и бесконечными поездками. Его страстная нежность и непрестанное покровительство, которыми он окружал ее, постепенно становились необходимыми. Именно он пробудил ее тело к радостям любви, и Катрин признавалась себе, что пережила с ним незабываемые мгновения экстаза, мгновения, которые она не отказалась бы пережить вновь и вновь.

Перрина закончила укутывать свою госпожу. Катрин в глубоком трауре была одета в черное, но ее тяжелые бархатные одежды были подбиты соболями, которые стоили огромных денег. Черная вуаль свисала с ее шляпы, украшенной по краям мехом. Короткие, подбитые мехом сапожки и черные перчатки дополняли ее строгий наряд. Катрин была тепло одета, так как мороз был очень сильным. Юная горничная, выглянув из окна, с сомнением покачала головой. Толстый слой снега лежал на крышах, а под ногами прохожих снег превращался в ледяную грязь или опасные скользкие лужи.

Заупокойная служба в задрапированной черным церкви Сен-Шапель, казалось, длилась целую вечность. Несмотря на множество свечей вокруг алтаря и катафалка, в церкви было холодно. Изо рта у всех шел пар. Но больше всего сил отняла похоронная процессия Она стала для Катрин настоящим мучением. Процессия медленно двигалась между домами, на окнах которых были повешены черные занавеси, под заунывные звуки церковных колоколов. Ярким пятном в этой мрачной процессии выделялся гроб. Филипп настоял, чтобы гроб был таким же, какой был у его отца. Гроб везла шестерка черных лошадей, а забальзамированное тело герцогини было покрыто большим квадратным золотым покрывалом с вышитым на нем малиновым крестом. Голубые шелковые флаги, вышитые золотыми нитями, трепетали на углах катафалка, шестьдесят факельщиков и целая армия плачущих и распевающих псалмы монахов шли вокруг гроба. За ними с непокрытой, несмотря на сильный мороз, головой шел Филипп; его лицо было бледным, глаза лишены всякого выражения. За герцогом в траурном молчании шел весь двор, затем народ с флагами различных городских гильдий.

Когда Катрин впервые взглянула на герцога, сердце ее на секунду остановилось: он выглядел как манекен.

Глубоко погруженный в свое горе, Филипп вновь показался ей высокомерным, грозным правителем… И это именно теперь, когда она должна обратиться к нему с особенно деликатной и трудной просьбой! Предыдущей ночью Колетта, старая горничная Мари де Шандивер, прибежала к ней, чтобы сообщить ужасную новость:

Одетта и брат Этьен были арестованы в Францисканском монастыре, а родители Одетты отправлены в ссылку.

Колетта специально отстала, чтобы сообщить это Катрин, в которой Мари де Шандивер видела свою последнюю надежду.

Дело было серьезным. Герцогу Савойскому удалось заключить новое перемирие между враждующими. принцами. Но подстрекаемый Одеттой, непокорный атаман разбойников, известный как Бастард Боме, Боме нарушил условия соглашения, атаковав бургундскую деревню. Он был схвачен и, не желая подвергать себя опасности из-за такого пустякового дела, во всем признался.

Возмездие последовало немедленно: Одетта, Этьен, Шарлотта и купец из Женевы, про которого говорили, что он их сообщник, были брошены в тюрьму, где их ждали пытки и смерть.

Катрин была в недоумении: что могло заставить Одетту сделать такую глупость? Ходили слухи, что заговор предполагал даже убийство самого герцога.

Было ли это вызвано насильственным присоединением города, где жила Одетта, или желанием ускорить восхождение на престол Карла VII, которому Господь 3» июля 1423 года послал сына и наследника? В любом случае Катрин не хотела оставлять свою подругу в такой опасности, хотя это был риск для нее самой.

Монастырь Шамоль стоял за городскими стенами, между западной дорогой и рекой Ош. Он был еще довольно новый, построенный дедом Филиппа, Филиппом Смелым, по чертежам архитектора Друэ де Дамартипа.

Катрин слышала похвалы певчим этого монастыря; это был самый знаменитый в ту пору монастырь, но ей никогда не доводилось зайти в него: только мужчинам позволялось заходить в сам монастырь, женщины же допускались в часовню, где покоился прах герцогов Бургундских, и то лишь в день похорон. И вот теперь Катрин могла бы ознакомиться хотя бы с часовней. Но к тому времени, как процессия миновала ворота Ош, была уже почти ночь и Катрин едва держалась на ногах. Она глотала маленькие таблетки и вдыхала нюхательную соль, которые дал ей Абу — аль — Хайр, и, несмотря на теплую одежду, очень продрогла, к тому же дым от факелов душил ее. При входе в часовню она споткнулась и чуть не упала, но Эрменгарда подхватила ее. Катрин благодарно посмотрела на нес. Она не смела просить свою подругу о помощи. Они прошли мимо статуи Филиппа Смелого, в позе молящегося, мимо статуи его жены и вошли в часовню.

Казалось, Эрменгарда, подобно Филиппу, превратилась в странный черный призрак с невидящими и ничего не выражающими глазами. Смерть герцогини была страшным ударом для хранительницы гардероба. В своем черном покрывале она выглядела очень удрученной, но тем не менее Эрменгарда старалась поддержать Катрин, так как чувствовала, что Катрин нуждается в этом.

Катрин едва обратила внимание на интерьер часовни — шедевр фламандского скульптора Клауса Слутера, на ее окна, украшенные жемчужным стеклом, на сокровище из резного камня, являющегося гробницей Филиппа Смелого, на ангелов, державших канделябры вокруг алтаря, на золотую фигуру архангела, несущею герцогское знамя. Катрин видела только Филиппа, его бесстрастное лицо, его немигающие серые глаза. Создавалось впечатление, что она окружена каменными лицами и черными статуями, и все они начинали фантастически вертеться…

Вверху голоса невидимого монастырского хора начали петь реквием, сочинение одного из приближенных Филиппа, Жака Вида. Казалось, эти слова были полны угроз и обвинений.

Nunc dimittis servim tuum, Doniine

Secundum verbum luum in pace.

Quia viderunt oculi mei salutare tuuill.

Теперь позволь твоему слуге, Господи,

Отойти с миром согласно

Слову твоему, ибо глаза мои

Увидели спасение души моей

И в этот момент Катрин неожиданно почувствовала, что она тоже может отойти… Она покачнулась. Эрменгарда торопливо обняла ее за талию, чтобы не дать ей упасть на пол во время церемонии, и крепко держала ее, помогая сохранять вертикальное положение.

— Глупая маленькая дурочка! — грубовато, но с нежностью прошептала она. — Ты должна была мне сказать!

— Что? — слабо прошептала Катрин.

— Что ты беременна! Это ясно написано у тебя на лице! А я ничего не заметила!.. Мужайся, уже почти все конечно, и я не дам тебе упасть.

Эрменгарда словно ожила, и Катрин подумала, что если бы не Эрменгарда, она могла бы неожиданно умереть…

Герцог Филипп, который все это время стоял в фамильной часовне слева от алтаря, передавал тело матери приору аббатства. Вскоре Маргарита Баварская должна была присоединиться к своему мужу, лежавшему под мраморной плитой… временной гробницы.

Катрин на мгновение почувствовала на себе взгляд Филиппа, и нежное, обеспокоенное выражение его глаз ободрило ее. Тошнота прошла, Катрин как будто передались силы Эрменгарды. Казалось, удушающая тяжесть в груди стала меньше… Почему именно в этот момент она случайно поймала взгляд Гарэна? Его глаза сверкали ненавистью, и она вздрогнула. Лицо казначея было лицом сумасшедшего. К счастью, жуткий момент быстро миновал.

Через несколько минут Катрин была уже на свежем воздухе, поддерживаемая крепкой рукой Эрменгарды.

Ночь была холодная и темная, но не было дыма горящих свечей и тяжелых облаков ладана, висевших в часовне.

— Тебе уже лучше? — спросила Эрменгарда.

Катрин ответила ей с благодарной улыбкой.

— Гораздо лучше, я так благодарна тебе. Если бы тебя не было, я стала бы посмешищем.

— Ба! Какая чушь! Но тебе следовало сказать мне, в чем дело. Герцог… знает?

— Нет еще!

Они направились к зданиям аббатства, которые располагались к югу и западу от часовни. Перед жилищем приора горели факелы в железных подставках, но остальная часть монастыря была погружена в темноту и молчание.

— Это зловещее место! — сказала, дрожа, Эрменгарда. Пойдем отсюда. Слава Богу, у меня хватило ума приказать моим людям доставить сюда носилки и ждать меня.

Возможно, я не смогла бы вернуться по этой дороге пешком, по снегу. Сообщить твоему мужу о том, что я забираю тебя с собой?

— Нет необходимости, — сказала Катрин, отрицательно качая головой. — Мой муж не интересуется тем, что я делаю.

— В таком случае он либо бессердечный, либо полный дурак. Я никогда не могла понять, что на уме у мессира Гарэна. Идем, моя дорогая!

И две женщины направились к воротам аббатства, приветствуя по дороге друзей и знакомых, мимо которых они проходили. Они уже готовились забраться в свой довольно нескладный экипаж, когда к ним подошел паж. В руке у него была записка, которую он протянул Катрин.

— От монсеньора, — прошептал он.

Катрин узнала Жана де Ланнуа. Юноша улыбнулся ей, отвесил низкий почтительный поклон и поспешил назад, чтобы присоединиться к эскорту своего хозяина.

Обе женщины забрались в носилки и утонули в подушках. Эрменгарда подсунула грелку под ноги Катрин, которая поспешно развернула записку и стала разбирать ее при мерцающем свете свечи, прикрепленной к стенке носилок золотым кольцом. Кожаные занавески были надежной защитой от пронизывающего ветра, но Катрин промерзла до мозга костей, и зубы ее стучали от озноба еще несколько минут. Однако записка Филиппа обрадовала ее.

«Приходи ко мне сегодня вечером, — писал герцог. Я умоляю тебя! Я страстно желаю тебя видеть, и я буду здесь только три дня. Прости, что надоедаю тебе. Пойми, я слишком люблю тебя! Ланнуа будет ждать тебя у садовых ворот до полуночи…»

Записка не была подписана, но Катрин и без того знала, от кого она. Она скатала бумагу в шарик и спрятала ее в сумочке для четок. Тотчас же она почувствовала, что может дышать более свободно. Казалось, что горе, которое угнетало ее со вчерашнего дня, уменьшается.

Она вдруг обрела надежду на скорое спасение своей подруги. Ее мучила мысль о том, что хрупкая и чувствительная Одетта закована в кандалы и брошена в темницу. Но, благодарение Богу, она будет иметь возможность этим вечером умолять Филиппа о пощаде и освобождении своей подруги. Как только она подумала об этом, головокружение прекратилось, она согрелась. И сегодня ночью она будет с Филиппом… ощутит его ласковые руки и услышит нежные слова!

К тому времени, как носилки Эрменгарды доставили ее на улицу Пергаментщиков, Катрин была уже вновь почти весела.

Юный Ланнуа бдительно нес службу на своем посту, когда Катрин трижды постучала в дверь одного из герцогских особняков. Давно уже затих вечерний звон'.

Ночь была несколько теплее дня благодаря сильному снегопаду, который начался сразу после вечернего богослужения. После того случая в Марсаннэ Катрин привыкла к этим ночным походам. Она не была испугана на самом деле она находила все это довольно забавным, похожим на прогуливание школьных уроков. Ей не надо было бояться пьяных солдат, головорезов Жако де ла Мера или других опасностей, которые наполняли улицы и аллеи с наступлением темноты, потому что Абу-аль-Хайр заботливо предоставил в ее распоряжение двух нубийских рабов, и их гигантский рост в сочетании с адской чернотой, более черной, чем сама ночь, быстро обращал в бегство негодяев, которые могли бы попытаться напасть на женщину без охраны. Хорошо накормленные и тепло одетые, молчаливые негры вдвоем стоили целой армии вооруженных людей. Зная это, Катрин могла спокойно отправляться на свидание с герцогом.

Принятые меры были весьма надежны.

Жан де Ланнуа прыгал на снегу с ноги на ногу и крепко хлопал себя по бедрам, стараясь согреться. Он с готовностью открыл дверь, чтобы впустить посетителя.

— Это очень любезно с вашей стороны, что вы пришли так быстро, госпожа Катрин! — прошептал он лукаво. — Дьявольски холодно…

— Из-за вас я и спешила, боялась, что вы простынете.

— В таком случае у монсеньора есть основание быть мне благодарным! — закончил паж, смеясь. — В самом деле, он едва сдерживает нетерпение от желания видеть вас.

— Как он?

Ланнуа скорчил гримасу, обозначающую «так себе», и взял Катрин за руку, чтобы провести ее через сад. Снег был таким густым, что нужно было хорошо знать местность, чтобы не попасть в канаву или не запнуться о камень или другое препятствие. Войдя во дворец, она предоставила своих телохранителей (Омара и Али) заботам пажа и взбежала по винтовой лесенке, которая поднималась вверх внутри башенки без окон и вела прямо в покои герцога. Ароматные восковые свечи освещали эту занавешенную бархатом спираль. Несколько мгновений спустя Катрин упала в объятия Филиппа. Не говоря ни слова, он страстно прижал ее к себе, покрывая ее лицо поцелуями. Прошло много времени, прежде чем он освободил ее из своих объятий. Затем вновь взял в ладони ее лицо, чтобы поцеловать.

— Как ты прекрасна! — прошептал он голосом, прерывающимся от волнения. — И как я скучал по тебе! Сорок пять дней без тебя, без твоей улыбки и твоих губ. Это была целая вечность, моя милая!

— Теперь я здесь, — сказала Катрин, улыбаясь и возвращая ему поцелуй. — Ты можешь забыть обо всем.

— Ты так быстро забываешь тяжелые времена? Я так не могу… Я немного нервничал, подвергая тебя этому ночному путешествию, несмотря на отчаянное желание снова тебя увидеть. Ты выглядела такой бледной в часовне! Я мог бы сказать, что ты больна…

— Там было так холодно! Ты тоже выглядел бледным!

Он все еще был бледен. Катрин чувствовала, как дрожит его худое, длинное тело, когда он обнимал ее. Она пока не хотела говорить ему о ребенке, потому что он тогда не решился бы притронуться к ней. А она знала, как он желал ее, как она была ему необходима. Это был физический голод… Его лицо носило следы недавних страданий. Он пролил потоки слез над телом матери, и эмоциональное напряжение истощило его. Но этот трагический вид только делал его дороже для Катрин. Она все еще не понимала природу странных уз, которые привязывали ее к Филиппу. Любила ли она его? Если любовь — это душевное страдание, острое желание, которое она испытывала каждый раз, когда думала об Арно, то было ясно, что она не любила Филиппа. Но если это просто нежность, сильное физическое влечение, то, возможно, Филипп действительно прокрался в уголок ее сердца.

Филипп помог ей снять толстое и тяжелое верхнее платье, поднял ее на руки, понес и положил на огромную кровать, затем встал на колени, чтобы спять с нее обувь. Очень осторожно снял черные кожаные башмачки, потом шелковые чулки, которые доходили ей до колен. Некоторое время он держал в руках ее обнаженную ножку, целуя каждый розовый ноготок.

— Ты замерзла, — сказал он нежно. — Я сделаю огонь посильнее.

В камине горели дрова, но, чтобы сделать пламя еще более сильным и яростным, Филипп набрал целую охапку веток из стоящей недалеко корзины и бросил их на поленья. Огонь ярким пламенем взвился вверх. Филипп вернулся к Катрин и стал ее раздевать.

Он всегда привносил что-то новое и необыкновенное — медленный ритуал ее раздевания. Его руки были нежными и ласкающими, а манеры деликатными. Это был обряд, которым они оба наслаждались и который усиливал желание и разжигал дикую бурю страсти.

Филипп сдерживал себя только для того, чтобы потом безраздельно властвовать…

Катрин очнулась от сладостного оцепенения, охватившего ее. Ее голова покоилась на груди Филиппа. Он не спал и, опершись на локоть, играл шелковой гривой своей любовницы. Разбросанные по подушке волосы походили на золотую ткань, отражая пляшущее пламя камина. Когда Филипп увидел, что ее глаза открыты, то улыбнулся, и его длинное лицо приобрело неожиданное очарование. Исчезли суровость и высокомерие.

— Почему я так сильно тебя люблю, хотел бы я знать?

Ты разжигаешь мою кровь, как ни одна женщина раньше. В чем твой секрет? Может, ты ведьма?

— Я — это просто я, — сказала Катрин, смеясь.

Но Филипп неожиданно стал серьезен. Он задумчиво смотрел на Катрин, а в его глазах светилось благоговение перед прекрасным созданием. Филипп нежно поцеловал Катрин и сказал:

— Просто ты сама… и однако именно в этом секрет твоего волшебства. Ты сама… редкое существо, полуженщина, полубожество… несравненное, драгоценное существо, за которое могли бы сражаться целые армии. Некогда жила подобная женщина… Две страны вели войну только из — за того, что она покинула своего мужа. Столица одной была сожжена дотла, люди умирали тысячами ради того, чтобы покинутый муж вернул свою жену. Ее звали Еленой… она была блондинкой, как и ты… хотя не такая светлая, смею сказать… Какая еще женщина, включая прародительницу Еву, когда-либо имела волосы, подобные твоим?.. Мое золотое руно…

— Какое прелестное название! — воскликнула Катрин. Что оно означает?

Филипп обнял Катрин и поцелуями заставил замолчать.

— Это еще одна легенда античности. Я тебе когда-нибудь ее расскажу…

— Почему не сейчас?

— Угадай! — сказал он, смеясь.

И вновь только потрескивание огня нарушало тишину, а Филипп и Катрин забыли обо всем.

Когда она сказала ему, что беременна, он на мгновение онемел от изумления. Затем его охватила ликующая радость, и он так благодарил Катрин, как будто она сделала ему редкий подарок.

— Ты позволяешь мне чувствовать себя виноватым! воскликнул он. — Мне было стыдно, что я послал за тобой сегодня вечером… в тот самый вечер, когда моя мать… но теперь новая жизнь прощает мой грех. Дитя-сын, конечно!

— Я постараюсь родить сына, — сказала Катрин серьезно. — Ты доволен?

— Ода!

Филипп встал и заполнил вином два золотых кубка.

Один он протянул Катрин.

— Вино из Малвазии! Давай выпьем за здоровье нашего ребенка!

Он поднял кубок, осушил его одним глотком и затем вновь лег на кровать и смотрел на Катрин, которая пила из своего кубка маленькими глотками.

— Ты похожа на кошку, которая получила сливки, сказал он, наклоняясь, чтобы поймать губами каплю вина, катившуюся по груди Катрин. — Теперь скажи мне, как я могу вернуть тебе хоть немного счастья, которое ты дала мне?

Он вновь прижал ее к своей груди. Катрин слышала, как бьется сердце возлюбленного. Но ее сердце билось вдвое быстрее… Наступил нужный момент… Она упрекала себя за то, что так долго откладывала. В радостях этой ночи любви она почти забыла просьбу Одетты. Она прошептала:

— Я… Я хочу просить тебя о любезности…

— Говори быстрее, что это такое. Я заранее согласен.

Она печально покачала головой.

— Не делай поспешных обещаний. Тебе не понравится, когда ты услышишь, о чем я собираюсь просить… ты, вероятно, рассердишься!

Она подождала, чтобы посмотреть, как Филипп будет на это реагировать, и встревожилась, когда он начал смеяться.

— Это совсем не смешно, — сказала она, чувствуя себя слегка задетой.

— Напротив! Я уже знаю, о чем ты собираешься меня просить!

— Ты не можешь этого знать!

— В самом деле? Это совсем просто, если знать тебя. У тебя всегда в запасе есть невозможные «одолжения», чтобы просить меня о них. Ты думаешь, я не знаю о твоей дружбе с глупой Одеттой Шандивер? В моей полиции не такие дураки, моя красавица.

— Ну, что тогда? — с беспокойством спросила Катрин.

— Как же герцог Бургундский поступит с заговорщиками?

— Герцог Бургундский намеревается совершенно ничего не делать, чтобы не вызывать слез на твоих прекрасных глазах. Девушка, монах и купец могут искать другого места, где их повесят… Их всех освободят. Но я боюсь, что им придется покинуть Бургундию. Твоя Одетта может отправляться в Саввой и там где-нибудь найдет себе убежище. Монах может убираться в свой Мон Бевре при условии, что он никогда не пересечет наши границы, а купец пусть возвращается в Женеву. Ты удовлетворена?

— О да! — восхищенно воскликнула Катрин, глаза ее сияли. — О да!

— Тогда позволь напомнить, что ты в долгу у меня, потому что я угадал правильно, поэтому плати…

Катрин отплатила столь жарко и с таким энтузиазмом, что любовники вновь забыли, обо всем на свете.

В монастыре Сен-Этьен давно пробили заутреню, когда Катрин и двое ее немых сопровождающих добрались домой. Ночь была чернильно-черная, и мороз щипал лицо даже под капюшоном, но Катрин была счастлива, чтобы обращать па это внимание. Одетта должна быть освобождена этим утром и проведет с нею двадцать четыре часа, прежде чем отправится с вооруженным эскортом к границе Бургундии. Ссылка Одетты не беспокоила Катрин: она сделает все возможное и обеспечит подругу и монаха всем, чтобы они ни в чем не нуждались.

Катрин очень устала. Похоронная церемония, а за — «тем ночь любви, этого было достаточно и для более крепкого человека, чем она. Торопясь в свой теплый дом, Катрин отметила, что с удовольствием думает о мягкой, теплой, уютной постели. От сознания выполненного долга ей было хорошо, уже давно она не чувствовала себя такой свободной и счастливой, с самого Рождества.

Войдя в комнату, Катрин быстро разделась и скользнула в постель, которую Перрина тут же согрела для нее, пока она раздевалась. Дом был тих и спокоен.

— Не давай мне спать допоздна, — сказала Катрин горничной. — Утром надо идти в тюрьму, чтобы забрать Одетту, а я так устала, что могу проспать до вечера.

Перрина обещала, сделала реверанс и вышла из комнаты. Через мгновение Катрин уже спала за шелковыми занавесками.

Ее счастливое забытье было прервано самым странным и грубым образом. Она почувствовала, что чьи-то руки схватили ее и подняли в воздух. Ее опухшие от сна глаза в бледном сумеречном свете смутно различали темные мечущиеся вокруг нее фигуры. Казалось, ее комната, вдруг ставшая неузнаваемой, полна призраков.

Они двигались беззвучно, и тишина только усиливала кошмар. Катрин пыталась пронзительно закричать — как спящий, который видит плохой сон, — но крик замер на ее губах: огромная рука закрыла ей рот. Катрин поняла, что это вовсе не сон, что ее похищают. Но кто? Все тенеподобные фигуры были в масках… Вот несколько рук быстро завернули ее в одеяло, одним концом закрыв ее лицо, и испуганная Катрин оказалась в душной темноте.

Она услышала шепот, и затем ее понесли. Вот они двигаются по галерее, а теперь медленно, шаг за шагом, идут вниз по лестнице. Двое мужчин, которые несли ее, бесцеремонно раскачивали свою ношу, как будто она была старой корзиной. Катрин не могла кричать: мешало одеяло. Неожиданно она почувствовала ледяной воздух и поняла, что теперь они во дворе. Все происходящее было реальным, но оставалось ощущение, что ею овладел странный сон. Как она может улетучиться из дома, полного людей? Там были Перрина, Гарэн, Абу и двое немых… Там был также Тьерселин… и все же ее уносят, как мешок, и нельзя даже подать голос в знак протеста…

Ее грубо кинули во что-то похожее на телегу и сразу же поехали. Катрин так яростно старалась освободиться, что, несмотря на веревки, обвязанные вокруг одеяла, смогла выпростать руку.

— Быстро, — прошептал приглушенный голос.

Катрин восприняла этот совет как предназначенный ей лично и ухитрилась наполовину приоткрыть голову.

Она лежала на телеге, на соломенной подстилке… Брезжил рассвет. Катрин с трудом различала улицы… кто-то стоял на углу — мужчина… Ландри Пигасс. Последним неистовым усилием ей удалось освободиться от одеяла и крикнуть:

— Ландри… помоги!

Вырвавшийся из ее горла крик прозвучал на удивление слабо. Должно быть, ее похитители заметили, что ода преуспела в стремлении освободиться. Тяжелый Удар обрушился на ее голову, и она без сознания упала на солому…

Она не знала, что телега миновала ворота Оша и покатила по дороге на запад.

Глава шестая. КОМНАТА В БАШНЕ

Катрин пришла в себя и обнаружила, что окоченела от холода, у нее страшно болела голова. Она была так крепко связана, что даже не могла пошевельнуться, но, по крайней мере, лицо ее было открыто. Лучше от этого не становилось, поскольку у нее во рту был кляп. Она была почти полностью закрыта соломой и ничего не видела, кроме неба и двух мужчин, которые сидели рядом.

Ее голова была как раз на уровне их ног.

Она никогда их раньше не видела. На них были грубые куртки из овчины и войлочные шляпы, натянутые на глаза. Они сидели, обхватив колени красными руками с квадратными ногтями. Они были похожи на крестьян, и казалось, что в них столько же человеческого, сколько в камне. Они покачивались в такт движению повозки; когда Катрин застонала, они даже не обернулись: их можно было бы принять за деревянные статуи, если бы не пар, идущий у них изо рта. И Катрин вскоре забыла о них, погрузившись в свои грустные мысли. Она всем своим телом чувствовала, как дергается и трясется повозка. Руки и ноги у нее закоченели, волны тошноты подкатывали к горлу. Кляп душил ее, а веревки были стянуты так сильно, что врезались в тело даже через толстое одеяло, в которое она была завернута.

Вскоре послышался голос:

— Быстрее, Русто! Подстегни их!

Она не узнала голоса. Впрочем, Катрин и не пыталась определить, кто это. Боль и отчаяние, в которое она вдруг погрузилась, делали ее прежнее неудобство почти приятным. Жесткая повозка тряслась и подпрыгивала, громыхая по глубоко изрытой дороге, и больное тело Катрин безжалостно ударялось о деревянный настил повозки, на котором было немного соломы. Огненные стрелы вонзались ей в живот, спину и бедро. От каждого толчка ее бросало, как мешок с сушеным горохом. По щекам катились слезы, которые она не могла сдержать.

Стоны Катрин вызывали у них взрывы грубого хохота.

Катрин хотелось умереть… Что стояло за этой ужасной пыткой, которой ее подвергли? Кто ответит за то, что она вынуждена так страдать?

Эти мысли были внезапно прерваны, потому что повозка скользнула по крупному камню и Катрин так сильно ударилась головой о деревянную стенку, что потеряла сознание.

Когда она пришла в себя, то обнаружила, что лежит в каком-то помещении вроде погреба, на соломенной подстилке, но было так темно, что она не могла различить окружающие предметы. Сводчатый каменный потолок исчезал в темноте высоко над головой. Когда она повернула голову, чтобы получше осмотреться, то почувствовала что-то холодное, твердое и давящее, а когда она пошевелилась, послышался металлический звук. Она провела рукой по шее и нащупала железный ошейник, прикрепленный цепью к стене. Цепь была достаточно длинна, и Катрин могла немного двигаться. Крик ужаса вырвался из ее груди, Катрин дергала цепь, тщетно пытаясь освободиться. Послышался злобный смех.

— Это прочная цепь, и она хорошо закреплена. Думаю, тебе будет трудно снять ее, — произнес холодный голос. — Ну, как тебе твое новое жилище?

Катрин вскочила на ноги, забыв о боли, разрывающей ее измученное тело. Цепь, звеня, упала к ее ногам. К своему удивлению, она увидела перед собой Гарэна.

— Вы! Так это вы привезли меня сюда! Но где мы?

— Не думаю, что это так важно, дорогая. Все, что вам нужно знать об этом месте, это то, что бесполезно кричать или надеяться на спасение: никто тебя не услышит.

Эта башня высока, прочно построена и неплохо изолирована…

Пока он говорил, Катрин осмотрела огромную круглую комнату, которая, видимо, была единственной в этом здании. Свет проникал через узкое окно, перекрещенное толстыми железными брусьями. Из мебели стояла только табуретка около огромного камина, в котором мужчина в овчинной куртке пытался разжечь огонь.

Осмотрев свою тюрьму — ибо это явно была тюрьма, Катрин с удивлением оглядела и себя. На ней были грубая льняная сорочка, платье из какого-то толстого коричневого материала, шерстяные чулки и деревянные башмаки.

— Что все это значит? — спросила она изумленно. — Зачем вы привезли меня сюда?

— Чтобы наказать вас!

Гарэн начал говорить, и его лицо искажалось гневом и дикой ненавистью.

— Вы поставили меня в дурацкое положение и покрыли меня позором… вы со своим любовником! Если бы я не догадался по вашему лицу и запавшим глазам, что вы гуляете, как сука, то понял бы это по вашему поведению вчера в часовне. Вы ведь забеременели от своего любовника, так?

— А от кого же еще? — спросила с удивлением Катрин.

— Уж, конечно, не от вас! Но почему вы против? Разве вы не этого всегда хотели — бросить меня в объятия герцога? Ну, так вам это удалось. И теперь я ношу его ребенка…

Голос ее был холоден и полон презрения. Она дрожала в своем толстом платье, поэтому подошла к камину, где мужчина по-прежнему раздувал огонь. Цепь зазвенела позади нее, и эхо гулко отдалось в мрачной комнате.

Мужчина, склонившийся над огнем, отодвинулся и неприветливо ухмыльнулся ей.

— Кто это? — спросила она.

Гарэн ответил:

— Его зовут Фагот… я он мой раб во всем. Боюсь, он не отличается очень утонченными манерами. Может быть, тебе покажется, что от него исходит не такой тонкий запах, как от герцога. Но это именно тот человек, какой нужен для моих целей…

Катрин с трудом узнавала Гарэна. Его единственный глаз не двигался и глядел прямо перед собой, руки конвульсивно дергались. Его хриплый голос срывался на высокую истерическую ноту. Холодок страха пробежал по спине Катрин. Но она еще не все выяснила.

— Что вам нужно от меня? — спросила она, повернувшись спиной к Фаготу.

— Я хочу, чтобы вы потеряли ребенка, которого носите. У меня нет никакого желания давать свое имя ублюдку. Мне казалось, что этого маленького путешествия будет вполне достаточно, чтобы вам его выкинуть, но я забыл, что вы сильны, как мул. Возможно, вам не удастся избавиться от него вовремя, и тогда мне придется присутствовать при родах… и расправиться с назойливым существом, когда оно появится. Тем временем вы останетесь здесь с Фаготом. И поверьте мне, вы увидите, что он более подходит для вас. Я сказал ему, чтобы он поступал с вами так, как захочет…

Лицо казначея исказила нервная гримаса. У него был вид человека, которым овладел дьявол. Усмешка на его тонких губах, раздутые ноздри и проскальзывающие истерические нотки показывали Катрин, которая начинала ощущать болезненный ужас, что в сущности перед ней совсем чужой человек: Гарэн сошел с ума или близок к этому. Только сумасшедший мог придумать дьявольский план передачи ее этому животному в человечьем облике, для того чтобы она потеряла ребенка. Неужели он действительно убьет младенца, если дело дойдет до этого? Она сделал еще одну попытку вразумить его.

— Придите в себя, Гарэн. Вы сошли с ума! Вы подумали о том, каковы могут быть последствия такого поступка? Вы думаете, никто не интересуется, что случилось со мной? Или не попытается найти меня? Герцог…

— Герцог завтра уезжает в Париж, и вы это прекрасно знаете. Я просто скажу, что вы неважно себя чувствуете, а позднее можно пустить слух о несчастном случае…

— Не думайте, что я буду хранить молчание обо всем этом, когда освобожусь!

— У меня есть предчувствие, что после нескольких месяцев лечения по методу Фагота никого особенно не будут интересовать ваши жалобы, дорогая… и меньше всех герцога. Вы же знаете, он любит красоту, а вы уже не будете тогда красивы. Он скоро забудет вас, поверьте мне…

Катрин охватила паника. Возможно, он и сумасшедший, но, похоже, он все продумал. Она воззвала к нему в последний раз:

— А как же мои друзья и родственники? Они будут искать меня…

— Не будут, если я скажу им, что Филипп Бургундский забрал вас с собой. Все подумают, что это вполне естественно, после того как он так явно продемонстрировал свой интерес к вам…

У Катрин появилось ощущение, что земля уходит у нее из-под ног. Ей показалось, что все закружилось вокруг нее. Слезы бессильной ярости подступили к глазам.

Но она все еще не могла поверить, что Гарэн совершенно бессердечен. Она протянула руки в мольбе:

— Почему вы так со мной обращаетесь? Что я вам сделала? Ведь вы же сами отвергли меня, когда я пыталась отдаться вам. Мы могли бы быть счастливы вместе, если бы вы этого хотели. Но вам надо было бросить меня в руки Филиппа и теперь вы же наказываете меня за это. Почему? Почему? Вы меня так ненавидите?

Гарэн схватил ее за тонкие запястья и начал яростно трясти ее.

— Я вас ненавижу… Да, я вас ненавижу! С того самого времени, когда я был вынужден жениться на вас, я уже тысячу раз умер из-за вас… А теперь я должен любоваться, как вы будете нагло расхаживать со своим животом по моему дому? Должен стать отцом ублюдка? Нет!..

Сто, тысячу раз нет! Я был вынужден жениться на вас, я не мог отказаться! Но моему терпению пришел конец…

Я больше не могу…

— Тогда отпустите меня к матери… в Марсаннэ.

Он грубо толкнул ее на пол. Она тяжело упала на колени, пытаясь освободить шею из причиняющего боль железного ошейника, и взмолилась:

— Сжальтесь надо мной!..

— Нет! Никто не пожалел меня! Вы будете искупать свои грехи здесь, а потом можете пойти укрыться в монастыре, когда станете уродиной. Тогда наступит мой черед смеяться. Мне не придется смотреть на вашу наглую красоту, на это бесстыдное тело, которое вы так угодливо демонстрировали повсюду, даже в моей собственной постели… Мерзкой уродиной! Такой вы станете, когда Фагот разделается с вами!

Катрин лежала на полу, обхватив голову руками и безудержно рыдая. У нее болело все тело, и она чувствовала, что поддается отчаянию.

— Вы не человек… вы больной… сумасшедший! — закричала она. — Ни один человек, достойный так называться, не ведет себя подобным образом.

Единственным ответом ей было ворчание. Подняв голову, она увидела, что Гарэн ушел. Она была наедине с Фаготом. Он стоял перед камином, который ему наконец удалось разжечь, уставившись на нее маленькими черными глазками, похожими на два черных гвоздя, вбитых в пухлое лицо с красными прожилками. Он трясся от идиотского смеха, переступая с ноги на ногу и опустив руки, как танцующий медведь. Волна ужаса охватила Катрин, она почувствовала головокружение и тошноту. Она встала, отступая по мере того, как ужасный человек подходил все ближе и ближе, и не осмеливаясь отвести от него глаза ни на минуту. Никогда в жизни ее еще не охватывал такой отчаянный, безумный ужас. Она была беззащитна перед этим чудовищем.. — , и к тому же цепь — эта ужасная цепь, которая приковывала ее к стене.

Она даже не была достаточно длинна, чтобы Катрин могла подойти к окну… Как испуганный ребенок, она прижалась к стене, прикрываясь руками. Фагот все наступал на нее, вытянув руки, как будто бы хотел задушить ее. Катрин показалось, что настал ее последний час. Этого человека наняли, чтобы убить ее, и речь Гарэна была направлена лишь на то, чтобы продлить ее страдания.

Но когда неловкие руки Фагота коснулись ее, Катрин поняла, что ему нужна не ее жизнь. Одной рукой он толкнул ее обратно на солому, а другой попытался задрать юбку. Ужасная смесь пота, протухшего сала и кислого вина ударила ей в нос, и она чуть не потеряла сознание.

Но ощущение неминуемой опасности спасло ее. Она издала сдавленный вопль:

— Гарэн! На помощь…

Но крик застрял у нее в горле. Если бы Гарэн был здесь, он только насладился бы ее ужасом. Он прекрасно знал, что делает, когда оставлял ее с этим чудовищем.

Мозолистая рука Фагота поползла по ее бедрам, и ее почти парализовал ужас, но она смогла дать отпор тяжелому телу, свалившемуся на нее жадно, как зверь на добычу. Его удивило сопротивление с ее стороны, и он попробовал закрыть ей рукой лицо, чтобы пригвоздить ее к полу. Она укусила его так сильно, что он взвыл от боли и отшатнулся. Теперь, освободившись от него, Катрин смогла вскочить на ноги. Она взяла в руки часть цепи, которая вполне могла сгодиться вместо оружия.

— Если ты подойдешь ближе, — зашипела она на него, — я убью тебя.

Он отскочил, испуганный гневным блеском в глазах пленницы. Отойдя к двери, где Катрин не могла его достать, он подождал немного, потом пожал плечами и оскалился:

— Негодница!.. Тогда не будет тебе еды! Никакой еды, пока Фагот не получит удовольствие…

Потом он вышел, посасывая раненую руку, из которой лилась тонкая струйка крови. Задвинулись мощные засовы, послышались тяжелые шаги вниз по лестнице, и Катрин упала на соломенную подстилку, внезапно лишившись нервной энергии, которая поддерживала ее во время этой жуткой сцены. Она закрыла голову руками и зарыдала. Да, Гарэн приговорил ее к самой жестокой смерти, бросив ее этому животному. Если она не покориться ему, он заморит ее голодом… Пустой желудок уже начал мучить ее. Слабый огонь, который зажег Фагот, превратился в кучку тлеющих угольков, и бедная женщина подползла и встала на колени перед ними, пытаясь согреть ледяные руки. Настала ночь, и окно превратилось в несколько более бледный прямоугольник в давящей темноте башни. Когда последние угольки догорели, Катрин осталась одна в темноте и холоде, оставленная на милость ужасного зверя, которого для нее выбрал Гарэн.

Всю ночь она скорчившись просидела у стены, устремив взгляд в темноту, прислушиваясь к малейшему звуку и не решаясь уснуть. Пытаясь согреться, она сгребла к себе всю солому. Но когда настал рассвет, Катрин дрожала от холода.

Следующие три дня были пыткой. Она ослабела от голода и промерзла до костей, поскольку слабый огонь, который Фагот разжигал каждое утро, не давал тепла, и ей все время приходилось собирать силы, чтобы противостоять натиску своего тюремщика. Она страдала от боли и спазмов, сводивших ее голодный желудок; ледяная солоноватая вода — все, что давал ей Фагот, — не приносила облегчения. Она рискнула все-таки уснуть, заметив, что отодвигаемые засовы производили достаточно шума, чтобы разбудить даже мертвого. Наконец-то она была избавлена от страха перед внезапным нападением. Но каждый раз, когда мерзавец бросался на нее, ей становилось все труднее и труднее защищаться… борьба причиняла все больше мучений. Ее руки были ужасно слабы.

Только благодаря крепкому сложению и прекрасному здоровью, она могла еще держаться и собирать последнее силы для защиты. Но голод обессилил ее, подрывая волю и мужество. Недалеко было то время, когда она смирится со всем ради того, чтобы выжить… даже с Фаготом!

Утром четвертого дня Катрин была так слаба, что даже не смогла поднять руку. Когда Фагот вошел в ее тюрьму, она осталась на месте, лежа на соломе и не в силах пошевелиться, безразличная ко всему. Запас ее сил был исчерпан. Когда она закрывала глаза, перед ними вспыхивали красные круги, а когда открывала их снова, то видела множество пляшущих черных мошек…

Она смутно сознавала, что Фагот встал на колени рядом с ней… Когда он положил руку ей на живот, чтобы проверить ее реакцию, ее охватило отчаяние, но она была слишком слаба, чтобы сопротивляться. Она почувствовала какую-то отстраненность. Ей уже было все равно скоро она умрет. Завтра… или послезавтра, а может быть, и в эту ночь… Какая разница, что этот негодяй сделает с ее телом? Она уже так много страдала, что уже почти ничего не чувствовала. Единственное, что она ощущала, это боль в шее, разрываемой и стираемой до мяса железным ошейником… Катрин снова закрыла глаза и погрузилась в блаженное забытье, которое охватывало ее теперь все чаще и чаще. Она неясно чувствовала, как Фагот расстегнул ей платье, обрывая от нетерпения шнурки, разорвал рубашку. Холод коснулся ее голой кожи, когда тюремщик стал ощупывать ее тело своими тяжелыми, жадными руками. Он хрюкал, как свинья, укладываясь на нее…

Катрин слабо старалась защититься от последнего натиска, но это было все равно что пытаться двигаться в облаках ваты. Тяжесть сминала ее, но вдруг что-то произошло. Фагот резко встал, и Катрин задрожала от холода на своей соломенной подстилке. Сквозь туман она смутно увидела, что над ней стоит Гарэн с хлыстом в руке… Это-то и заставило Фагота встать.

Гарэн встал на колени около нее и положил руку на ее левую грудь. Несмотря на шум в ушах, Катрин прекрасно понимала, что он говорит.

— Она уже полумертвая! Что ты делал с ней?

Она услышала и то, что ответил идиот:

— Без еды… Она плохо обошлась с Фаготом…

— Ты хочешь сказать, что она не ела четыре дня? Чертов кретин! Я велел тебе наказать ее, но не убивать! Она умрет через день-другой… Принеси супа… немедленно…

Гарэн склонился над ней и поправил платье на ее изможденном теле. Руки его были нежны, и у Катрин затеплилась надежда. Вероятно, он начинает сожалеть о том, что сделал с ней? Она подумала, что, может быть даже простит его, если он заберет ее сейчас из этого ада.

Через несколько минут Фагот вернулся с дымящейся миской. Гарэн приподнял Катрин, чтобы она попила.

— Осторожно… вначале выпейте супа…

Сухие губы Катрин жадно потянулись к горячему супу. Один, другой глоток… Понемногу жизнь возвращалась в ее больное тело. Выпив всю чашку до последней капли, Катрин почувствовала себя лучше и глубоко вздохнула. Она открыла рот, чтобы поблагодарить Гарэна за то, что он сжалился над ней, но как только он увидел, что она пришла в себя, сразу оскалился:

— Вы бы видели себя! Теперь уже ни один принц не взглянет на вас! У вас жирные и грязные волосы, серая кожа, и вы на все пойдете ради кусочка еды… как голодный зверек! Да, жаль, что я помешал Фаготу овладеть вами. Вы сейчас как раз ему подходите…

Вместе с силой Катрин обрела гордость. Не открывая глаз, она прошептала:

— Убирайтесь! Вы мерзкий негодяй… Я ненавижу вас!

— Хотелось бы надеяться! — воскликнул Гарэн странным фальцетом, который появился у него недавно. Жаль только, что ваш любовник вас сейчас не видит!

Ему было бы трудно узнать вас! Что произошло с прекрасной госпожой де Брази? Феей с черным бриллиантом? Она превратилась в костлявую кобылу с раздутым животом… Позволь заметить, что мне приятно это видеть, теперь я могу спать спокойно, не вспоминая о твоей красоте…

Он продолжал в том же духе еще некоторое время, но Катрин уже не слушала. Она желала только одного: чтобы он ушел и дал ей спокойно умереть. Она не открывала глаза, ей хотелось бы заткнуть и уши. Наконец Гарэну это надоело, наступило молчание, затем раздался стук двери. Она снова открыла глаза и увидела, что осталась одна. Гарэн и Фагот ушли…

Охапка веток горела в очаге, и перед молодой женщиной стояла миска с куском мяса и овощами. Она жадно набросилась на еду, но ей удалось заставить себя не есть слишком быстро и прожевывать каждый кусок, прежде чем проглотить. Ледяная вода в глиняной кружке казалась восхитительной после этой скудной еды. Катрин не утолила голод, но почувствовала, что стала гораздо сильнее, достаточно сильной, чтобы сесть и оправить платье и даже чтобы подойти к очагу и вытянуться на камнях около него. Тепло огня проникало в каждый уголок ее тела.

Увы, это не могло продолжаться долго, потому что в охапке дров, которую тюремщик бросил в огонь, не было больших поленьев. Но все же тепло проникло в закоченевшие больные ноги и руки Катрин. Очаг был тихой пристанью, райским уголком… Наконец Катрин оторвала полоску от подола рубашки и обвязала ее вокруг железного ошейника. Материя терла ей шею, но это было не так больно, как кованое железо. Она снова легла, вздохнув, положила голову на руку и начала засыпать.

Ей хотелось бы насладиться приятным светом еще немного, потому что к тому времени, как она проснется, огонь уже догорит, но она слишком устала. Сон смежил ей веки…

Почти тут же она снова открыла глаза, услышав громкий кашель где-то над головой. Что — то тяжелое упало в огонь, отчего поднялся сноп искр. Катрин отпрянула, боясь загореться, и зажала рот рукой, чтобы не закричать. Предмет, который только что упал в огонь, оказался человеком, и теперь он стряхивал с себя пламя, извергая страшные ругательства.

В темноте башни Катрин смогла различить лишь сильную фигуру, сбивающую маленькие горящие веточки, приставшие к одежде.

— Только так и можно было это сделать! — ворчал человек. — Черт побери! Ну и способ попасть в комнату! — Подумав вначале, что она, должно быть, бредит и у нее галлюцинации, Катрин оставалась на месте, не смея заговорить. Но потом странное существо подошло к ней, и она, несмотря на толстый слой сажи, тотчас узнала веселое лицо и копну жестких черных волос.

— Ландри! — слабо воскликнула она. — Это и вправду ты? Или мне это снится?

— Да, это я! — весело воскликнул молодой человек. Но я так долго пытался найти тебя! Твой сумасшедший муж хитро все спланировал!

Катрин все еще не могла поверить своим глазам и ушам.

— Я не верю, что это действительно ты, — пробормотала она. — Ландри не желал узнавать меня. Ландри забыл Катрин.

Он сел рядом с ней и обнял за дрожащие плечи.

— Ландри не хотел иметь ничего общего с женой Гарэна де Брази… и с любовницей всемогущего герцога. Но теперь ты жертва, ты страдаешь, я тебе нужен. Ты снова Катрин.

Молодая женщина улыбнулась и уронила голову ему на плечо. Это было так неожиданно, эта помощь и Дружба буквально свалились на нее с неба.

— Как ты меня нашел? И где мы?

— В замке Мален на территории аббатства Сен-Син, Гарэн сумел договориться с монахами. Как я тебя нашел, это уже другая история. Однажды утром по пути домой после бурной ночи в таверне я увидел, как от дома де Брази отъезжает повозка, и услышал, как в повозке закричала женщина, — всего один раз. Я был пьян и шел пешком… Я прошел мимо, но когда протрезвел, этот случай всплыл у меня в памяти. Я пришел к тебе домой и сказал, что хочу поговорить с тобой. Там была только маленькая служанка по имени Перрина, которая рыдала, и слезы лились из нее, как фонтан. Она сказала, что ты уехала однажды рано утром, даже не разбудив ее.

И добавила, что ты должна была присоединиться к герцогу в Париже… но она сомневается, что ты там, потому что все твои вещи и вся одежда остались на месте. Я больше ничего не смог узнать от нее, потому что вот-вот должен был вернуться Гарэн. Но мне все это показалось подозрительным. Я наблюдал за твоим мужем несколько дней и наконец сегодня утром увидел, как он сел на лошадь. Я поехал за ним на некотором расстоянии. Он привел меня сюда, и что-то подсказывало мне, что это то, что нужно. В деревне у подножия крепостного вала довольно плохо отзываются о замке. На постоялом дворе мне сказали, что они слышали крики и стоны женщины. Здешние добрые люди отнесли это на счет привидений. Они не стали ничего выяснить. Ночью они просто запирают двери и крестятся перед сном… Я попытался найти дорогу сюда. Здание разрушено, и, к счастью, на нею легко забраться. Потом я увидел лошадь Гарэна, привязанную во внутреннем дворе, и медведя в человечьем облике, который зашел в хижину за мисочкой супа. Никто меня не заметил. Я легко забрался на башню, потом увидел дымоход, и вот я здесь. Я всегда вожу с собой на седле веревку. Теперь ты все знаешь. Ну все, я тебя забираю…

Он вскочил и протянул руку, чтобы помочь ей встать.

Но она печально покачала головой.

— Не могу, Ландри. Я слишком слаба. Эта миска супа, которую ты видел, была для меня. Мой тюремщик не давал мне еды четыре дня, чтобы заставить меня отдаться ему. В любом случае… посмотри! Гарэн все продумал.

Она показала ему цепь, спрятанную в складках ее платья. Молодой человек отпрянул и изменился в лице.

Потом он встал на колени и с ужасом потрогал цепь и ошейник.

— Свинья! Как он посмел позволить этому чудовищу дотронуться до тебя! Бедняжка! Сначала он приковывает тебя цепью, потом морит голодом и, наконец, оставляет тебя беззащитной перед натиском этой жирной свиньи!

— Ты видишь, что я никак не могу последовать за тобой!

— Подожди!

Молодой человек осмотрел ошейник и цепь. Цепь была очень толстая, и пилить ее пришлось бы несколько часов, но на ошейнике был замок.

— Где ключ? — спросил Ландри.

— Не знаю. Может быть, он у Фагота.

— Фагота? У этой жирной свиньи, которую я видел?

— Наверное… Но я не уверена, что он у него есть. Это полуидиот… Боюсь, что этот чертов ключ где-нибудь у Гарэна в карманах.

Лицо Ландри потемнело. Он уже решил, что лучше всего было бы убить сторожа Катрин, взять у него ключ и выйти через дверь. Но если поразмыслить, то вряд ли у него есть ключ, да и его предложение взять Катрин и выйти с ней так же, как он сам пришел, тоже явно не годилось. Так сильно ослабев, молодая женщина никак не сможет сделать усилие, необходимое для того, чтобы подтянуться в дымоходе на веревке… не говоря уже о том, чтобы лезть после этого вниз по стене дома или по разрушенной насыпи. То, что для него, профессионального наездника с мощными мускулами, было просто упражнением, для несчастной узницы станет непреодолимым препятствием.

— Послушай, — сказал он наконец. — Мне придется выйти отсюда так же, как я пришел, и оставить тебя здесь на некоторое время. Я мог бы убить твоего тюремщика, но это ничего не изменит, потому что у меня с собой нет ничего, чем я мог бы освободить тебя от цепи. Тебе придется остаться здесь до завтрашнего вечера. Я вернусь с пилками, чтобы распилить ошейник, а тем временем придумаю, где ты сможешь спрятаться…

— Теперь, когда я узнала, что ты здесь и заботишься обо мне, я справлюсь с чем угодно, — сказала Катрин. Ты прав — Гарэн может вернуться. Может быть, он недалеко, и мы не знаем, сторожит ли еще кто-нибудь внизу или нет. В повозке было двое. Один — Фагот, а другой кто — то очень похожий на него… Я переживу еще день здесь… Самое худшее — это холод…

У нее стучали зубы. Огонь погас, а февральская ночь была студеной. Бледный свет, мерцающий в окне, свидетельствовал о том, что на улице, наверное, идет снег.

— Подожди, — сказал Ландри. Он быстро расстегнул ремень, снял тяжелую кожаную куртку, надетую поверх камзола, и набросил ее, еще теплую, на дрожащие плечи Катрин. Она благодарно завернулась в нее.

— В ней тебе не будет так холодно. Но тебе придется прятать ее под солому, когда ты услышишь, что идет Фагот.

— А ты? Ты замерзнешь…

Ландри улыбнулся точно так же, как в те времена, когда он был ее добрым приятелем и они вместе бродили по улицам Парижа.

— Я? Я же здоровяк, а не бедная замерзшая голодная девочка…

— Беременная девочка, — добавила Катрин.

Ландри замер. Катрин не видела его в темноте, которая окутывала их обоих, но чувствовала его реакцию по участившемуся дыханию.

— От кого? — спросил он коротко.

— От Филиппа, конечно! Гарэн мне муж только по названию, он никогда не дотрагивался до меня.

— Это гораздо лучше! И теперь я начинаю понимать.

Он привез тебя сюда, потому что ты беременна, да? Его гордость больше не могла вынести этого. Ну, тогда тем более тебя надо увезти от него. Я вернусь завтра после захода солнца со всеми инструментами, нужными для твоего освобождения. Единственное: тебе придется погасить огонь, если твой тюремщик зажжет его. Я думал, что задохнусь в дыму, когда спускался.

— Хорошо. Я погашу огонь с наступлением темноты.

— Правильно. Теперь возьми это, по крайней мере, у тебя будет орудие защиты.

Катрин ощутила, как что-то холодное скользнуло ей в руку. Это был кинжал. Она вначале попробовала отказаться, зная, что это единственное оружие Ландри.

— А ты? Вдруг ты встретишь Фагота?

Смех Ландри прозвучал очень уверенно:

— У меня есть кулаки… В любом случае, я и думать не могу, чтобы оставить тебя одну и без защиты с этим негодяем. Теперь спи. Я пошел. Спи сколько сможешь, чтобы набраться сил. Я принесу тебе что-нибудь поесть, когда приду…

Катрин почувствовала, что руки Ландри ищут ее плечи. Он обнял ее и быстро поцеловал в лоб.

— Мужайся, — прошептал Ландри. — До завтра…

Она услышала, как он подошел к дымоходу, наступил на затрещавшие ветки и тихо выругался, когда искал конец веревки, которую оставил висеть в дымоходе. Затем послышалось какое-то ворчание, он подтянулся, мягко зашуршала падающая зола, когда он поднимался по дымоходу, в потом настала тишина…

Катрин снова осталась одна в темноте и холоде, совсем одна. Завернувшись как можно плотнее в толстую куртку Ландри и подоткнув вокруг себя солому, она попыталась уснуть. Но тяжелый сон, в который она уже почти погрузилась, когда неожиданно появился ее друг, казалось, покинул ее. Катрин обнаружила, что даже не может закрыть глаза. Вспыхнувшая надежда привела ее почти что к нервному истощению. Часы до возвращения Ландри казались такими долгими, бесконечное количество минут и секунд. И вдруг, к своему удивлению, она поняла, что снова боится…

У Катрин лихорадочно заработало воображение. Риск, которому подвергался Ландри, внезапно показался огромным, ее воспаленный мозг представлял опасность еще ужаснее, чем она была па самом деле. Он мог поскользнуться, спускаясь вниз, или наткнуться на громадного Фагота или еще на кого-нибудь… Все ее надежды, сама ее жизнь зависели от одного молодого человека, храброго Молодого человека, конечно, но у него могло быть слишком много противников. Если Ландри погибнет сегодня или когда будет возвращаться завтра, никто никогда не узнает, что с ней стало. Совершенно беззащитная Катрин будет предоставлена издевательствам проклятого Фагота И садистским капризам Гарэпа, и никто не сможет прийти к ней на помощь…

Как будто для того, чтобы усилить ее страх, — внезапно снаружи во мраке ночи раздался долгий вой. Катрин с трудом подавила крик ужаса…

Она не сразу сообразила, что это мог быть всего лишь вой охотящегося волка, а не предсмертный вопль человека.

Несколько минут ее сердце учащенно билось. Когда она в страхе прижалась к стене, то почувствовала под рукой кинжал Ландри и быстро сунула его за корсаж платья. Холод кожаного чехла успокаивал. Приятно было сознавать, что у нее появилось средство, чтобы покончить раз и навсегда со страданиями и холодом, если что-нибудь случится с Ландри. Мысль о том, что у нее есть хоть какой-то выход, даже такой ужасный, приободрила ее. Ее напряженные мышцы расслабились, и в замерзшие пальцы проникло немного тепла. Положив руки на грудь, как бы для того, чтобы защитить кинжал, она вытянулась на соломе, пристроила ошейник так, чтобы было не очень больно, и закрыла глаза. Она впала в легкое нервное забытье, прерываемое кошмарами и приступами ужаса.

Луч света под дверью и скрип осторожно отодвигаемых засовов моментально пробудили ее от этого тревожною сна, и она прижалась к стене. Сердце ее забилось, пет потек по шее. Было все еще совершенно темно, и Катрин не знала, который час. Но она слишком хорошо знала, что будет дальше. Ясно было, что Фагот думал застать ее во сне, поэтому он так тихо крался в комнату…

Скрип засовов продолжался, такой слабый, что его почти не было слышно… Если бы Катрин спала не так чутко, она могла бы ничего не услышать.

Дверь медленно открылась. Затем появилась ненавистная фигура Фагота. Должно быть, он повесил факел где-нибудь за дверью, потому что по комнате бродили странные мерцающие тени… Потом он закрыл за собой. дверь. Комната вновь погрузилась в темноту, но Катрин слышала тяжелое дыхание чудовища. Она лихорадочно нащупала кинжал, который дал ей Ландри, вытащила его из-за корсажа и сжала в руках. Затем она почувствовала отвратительный запах Фагота, его огромные влажные руки схватили ее… Одна рука скользнула но горлу, а другая вцепилась в талию…

Охваченная паникой, Катрин не понимала, что делает… Она подняла и опустила руку… Фагот завыл от боли и отпустил ее.

— Уходи, — прошипела ему Катрин. — Уходи и оставь меня в покое, или я убью тебя…

Видимо, боль от раны пробудила в тупом мозгу идиота что-то похожее на страх, потому что она услышала, что он скулит, как зверь… Дверь открылась, и Катрин увидела, как он выходит, прижимая руку к плечу… Некоторое время она еще слышала его стоны и поняла, что, видимо, в спешке, он не плотно закрыл дверь. Она не заметила, чтобы засовы снова закрывались… Видимо, беда миновала, но Катрин решила не спать до рассвета. Она была слишком напугана этим эпизодом, чтобы снова забыться в эту ночь.

Прошла целая вечность после тревожной ночи, и наступил серый рассвет. Со вздохом облегчения она смотрела на появляющийся за окном свет. Вдруг стало совсем светло, и ужасы прошедшей ночи показались менее страшными. Катрин почувствовала, что уверенность возвращается к ней. Если все пройдет хорошо, ужасная ночь, которая только что закончилась, будет ее последней ночью в тюрьме… Она ощутила страшную слабость. Ее снова начал мучить голод, но вера, способная двигать горы, поддерживала ее. Она постарается продержаться до вечера, но если Ландри не сможет прийти, как обещал» удар будет еще более жестоким… На следующую ночь она либо освободится, либо умрет…

День тянулся еще медленнее, потому что Фагот опять не принес пленнице еды — то ли из страха, то ли из мести. Катрин пришлось довольствоваться парой глотков воды. «Будет совсем нетрудно погасить огонь, который не горит», — подумала она с горечью. К тому же день, похоже, был холоднее, чем накануне, но куртка Ландри защищала ее от самого сильного холода.

Когда короткий зимний день стал клониться к ночи, Катрин снова охватило беспокойство. «Когда же придет Ландри? Дождется ли он темноты, чтобы избежать риска быть увиденным кем — нибудь из соседей?» Катрин не знала этого, но думала, что скорее всего он появится поздно ночью. Ландри явно захочет подождать, пока обстоятельства не станут наиболее благоприятными. Утром она с радостью наблюдала, как за окном светлеет, теперь же она с опасением следила, как за окном темнеет. Ночь еще могла принести пленнице тревогу и беспокойство.

Звуки шагов на башне заставили ее вздрогнуть. Кто-то приближался… по крайней мере двое, поскольку она различала беседу двоих, причем один голос принадлежал Фаготу. Катрин испугалась так, что чуть не сошла с ума, и к страху ее примешивалось ужасное ощущение разочарования. Может быть, Гарэн возвращается… с мыслью о новых пытках… Кто может сказать, какая новая ужасная причуда придет в его больной ум? Что, если он вдруг решил сменить ее тюрьму и закрыть ее в каком-нибудь подвале, без воздуха и света? Тогда никто, даже Ландри, не сможет ее спасти. Сердце у Катрин билось так сильно, что даже заболело. Она чуть не закричала, когда дверь открылась.

Вошли двое мужчин. У одного в руках был факел, а у другого — веревка. Широко раскрыв глаза от ужаса, Катрин узнала в человеке с факелом Фагота. Другой не был Гарэном, это был второй человек, участвовавший в похищении, тот, кого она видела рядом с Фаготом в повозке. Они были до странного похожи друг на друга. Но вновь прибывший казался еще более отталкивающим, потому что если Фагот выглядел просто как полоумный мужлан, то другой человек являл все признаки злобного характера. Он совсем не выглядел простаком, у него в глазах был блеск, говорящий о необычайно сильном характере.

Ухмыляясь и покручивая веревку, он подошел к Катрин и склонился над ней.

— Так вот как, моя красавица! Значит, мы показываем зубки, да? Не хотим доставить Фаготу маленькое удовольствие, а? Такому хорошему парню, как Фагот!

Фагот, стоявший на почтительном расстоянии с факелом в руке, с неприязнью показал на молодую женщину.

— Нож! — вот все, что он сказал.

Теперь Катрин увидела, что одно плечо у него перевязано, но это ее не тронуло. Она только пожалела, что рука ее была недостаточно уверена…

— Нож, да? — отозвался вновь прибывший подозрительно мягко. — Ну, нам ведь придется просто отнять его у нее, так?

Прежде чем Катрин догадалась, что он задумал, он схватил цепь, привязанную к ошейнику, и грубо рванул ее на себя. Катрин показалось, что у нее отрывается голова. Она закричала от боли, но мучитель не обратил на это никакого внимания и потянул ее еще сильнее, пытаясь стащить с соломенного ложа. Она скатилась на пол, и при этом кинжал, который она держала, выскользнул у нее из рук на пол.

— Подними, Фагот, — приказал второй мужчина. — Это тот нож, который нам нужен. Теперь тебе нечего бояться.

Счастливо тебе! Жаль, что мне пришлось оставить тебя наедине с этой хитрой киской! Мессиру Гарэну надо было бы знать, что ты далеко не продвинешься без моей помощи… Поэтому я здесь, твой добрый брат Пошар собственной персоной… и мы скоро увидим, кто здесь приказывает. Вначале нам надо узнать, как эта девушка добыла себе нож. И еще эту замечательную куртку. Она же не могла сама сюда прийти. Что-то подсказывает мне, что ты будешь покладистой девочкой и расскажешь нам все. Да, моя красотка?

Он снова грубо рванул цепь, чуть не задушив Катрин.

— Видишь, — оскалился он, — какая она уже мягкая и покладистая. Но вначале зажги огонь, Фагот. Он нам понадобится… Хотя бы для того, чтобы прижечь ей ноги, если она будет молчать. Кроме того, здесь и правда холодно, во всяком случае для меня, хотя госпожа довольно розовенькая…

Катрин душил железный ошейник, ей казалось, что голова ее вот-вот расколется. Пошар вдруг бросил цепь, и она упала па пол. Тогда он схватил ее руки и связал их за спиной.

— Теперь нам нечего ее опасаться! — воскликнул он злобно. — Мы теперь ее слегка встряхнем, да? Иди сюда, Фагот, оставь пока огонь. Поскольку тебе так нравится мамзель, я тебе доставлю удовольствие. Я ее подержу, пока ты насладишься. И если она и вправду лакомый кусочек, как ты говоришь, может быть, и я потом попробую. Подожди… я подготовлю ее…

Он уже начал срывать с Катрин жалкое рваное платье, но вдруг ужасный хрип человека в предсмертной агонии заставил его отскочить, и Катрин очнулась от оцепенения. Ландри прыгнул на Фагота как раз тогда, когда тот собирался отойти от огромного очага, и без лишних слов ударил его ножом в спину. Идиот споткнулся и свалился в пепел лицом вниз, изо рта у него полилась кровь…

Ландри вытащил кинжал из трупа и ловко, как тигр, прыгнул вперед. Он стоял, вытянув руки и слегка наклонившись, его черные глаза блестели ненавистью, лицо было измазано сажей.

— Ну, теперь твоя очередь, свинья! — воскликнул он, обращаясь к Пошару. — Клянусь, ты не уйдешь отсюда живым!

— Да? — ухмыльнулся Пошар, вытаскивая из-за пояса длинный нож. — В эту игру могут играть двое, дружок! Я с тебя сдеру шкуру за это, я любил брата…

Он забыл о Катрин, которая забилась в угол и пыталась освободить руки. К счастью, Пошар завязал не очень тугие узлы. Она чувствовала такую слабость, что не знала, благодарить ли небо за то, что оно послало Ландри в столь удачный момент, или дрожать за его жизнь. Он был молод, ловок и, безусловно, умел владеть оружием, как все воины герцога. Но Пошар был на голову выше, и вся его массивная фигура излучала опасную и грозную силу. Несмотря на это, Ландри не казался испуганным, и при свете факела, который Фагот поместил в железную подставку у стены, Катрин увидела, как блестят его зубы на темном лице: он улыбался… Двое смотрели друг на друга, кружась в странном танце. Потом они вдруг бросились друг на друга. Катрин закричала, когда поняла, что Ландри оказался под противником.

Мужчины упали на пыльные камни и начали отчаянную рукопашную схватку. Их яростные крики напоминали рев диких животных, дерущихся за свою жизнь; они двигались так быстро, что Катрин было трудно следить за их движениями. Они сплелись в мертвой хватке… Напуганной зрительнице казалось, что это продолжается вечно. Потом вдруг Пошару удалось прижать противника к полу. Катрин с ужасом увидела, что он сдавил коленями грудь Ландри. Он взял его за горло, он душил его…

Собрав остатки сил, Катрин подняла свою цепь и изо всех сил опустила ее на голову Пошара. Он упал оглушенный. Одним движением Ландри вскочил, ногой перевернул Пошара на спину, а потом совершенно хладнокровно склонился над ним и перерезал ему горло. Кровь хлынула на платье Катрин. Она тоже упала на пол без сознания.

— Ну вот! — воскликнул Ландри удовлетворенно. — Теперь нам надо бежать, пока путь свободен. Кэти, ты же спасла мне жизнь. Если бы не ты, эта свинья задушила бы меня…

Он постоял немного, глубоко дыша, пока не восстановилось дыхание. Ногой оттолкнув окровавленный труп Пошара от Катрин, он встал рядом с ней на колени и погладил ее по спутанным волосам.

— Бедняжка! Ты совершенно разбита. Подожди, я сниму с тебя ошейник… Бедная Кэти, он до крови изранил тебе шею…

Ее тонкая шея была окровавлена в нескольких местах, там, где ее растерла цепь, которую дергал Пошар.

Ландри оторвал полоску от подола рубашки Катрин и сделал из нее толстую подушечку, которую проложил между ошейником и шеей. Потом начал распиливать ошейник большой пилкой, которую принес с собой.

Обыск карманов Фагота ничего не дал, у него не было ключа к ошейнику. Операция шла медленно и была неприятна для Катрин, несмотря на все предосторожности Ландри. Резкий визг пилы раздражал ее и без того возбужденные нервы. Но наконец ошейник распался надвое, и Катрин смогла свободно встать. Ей хотелось броситься Ландри на шею и обнять его, но он мягко отстранился от нее.

— Ты сможешь поблагодарить меня позже. Вначале нам надо выбраться отсюда, и побыстрее… Вряд ли здесь есть еще стражники, но не стоит рисковать…

Он обнял Катрин за талию, поддерживая, потому что ее силы были на исходе, и повел к двери. Когда они переходили порог, Катрин споткнулась и упала. Она так ослабла!

— Какой я дурак! — воскликнул Ландри. — Ты сегодня что-нибудь ела?

— Нет… Ничего не ела, только попила воды.

Ландри вынул из кармана фляжку и поднес ее к губам Катрин.

— Выпей немного! Это бонское вино, ты сразу почувствуешь себя лучше. И вот тебе кекс. Я совершенно забыл тебе его отдать.

Вино сразу согрело Катрин, ее сердце забилось сильнее. Она проглотила кекс и почувствовала прилив сил, так что даже попыталась шагнуть вперед. Но это было безнадежно. Она упала на пол, и ее вырвало тем, что она только что съела.

— Да, похоже, придется искать другой выход, — сказал Ландри.

Без дальнейших разговоров он нагнулся и взял ее на руки так легко, как будто она была не тяжелее перышка.

Потом он побежал вниз по лестнице. Каменная лестница была кое-где освещена головнями, воткнутыми в смолу в железных подставках. Через несколько минут Ландри со своей ношей уже был во дворе здания.

— Самое худшее позади, — прошептал он, кашлянув. Стена этого дворца разрушена, там есть проем, через который мы можем пройти.

Катрин, которая была почти без чувств, смутно видела черные стены, резко выделявшиеся на фоне снега.

Снег лежал белыми полосами на разрушившейся стене, по которой Ландри спускался уверенно, как горный козел. Вскоре они перелезли через стену, и Катрин увидела вокруг белую от снега равнину под темным небом. Теперь они стояли на склоне холма, у подножия которого гнездилось несколько хижин и домиков, как цыплята под крылом курицы. По-прежнему крепко прижимая Катрин к себе, Ландри свистнул три раза. За зарослями кустарника мелькнула тень.

— Слава Богу! — раздался голос, дрожащий от волнения. — Как она?

— Не слишком хорошо, — сказал Ландри. — Ее надо немедленно уложить в постель.

— Все готово. Пошли…

Несмотря на слабость, Катрин широко открыла глаза, услышав этот голос. Она слишком измучилась, чтобы чему-нибудь еще удивляться, и после последних ужасных дней боялась, что плохо соображает. Ей хотелось удостовериться, что это не плод галлюцинаций. Но зрение ее не обманывало: Сара вернулась так же неожиданно, как и уехала, выскользнув из темноты, как будто это было вполне естественно. Чтобы убедиться, что она настоящая, Катрин подняла руку, пытаясь коснуться лица, склоненного над ней.

— Сара, это действительно ты? Ты вернулась?

Сара схватила ее руку и покрыла ее слезами и поцелуями.

— Если бы ты знала, как мне стыдно, Катрин…

Но Ландри прервал эти излияния.

— Я позже объясню, как получилось, что мы снова встретились, — сказал он, покрепче обхватив Катрин. Сейчас нам надо идти. Нас хорошо видно на этом белом снежном покрове, даже несмотря на темноту. Я передам тебе Катрин, а потом вернусь и сотру свои следы.

— Куда мы идем? — спросила Катрин.

— Недалеко, не бойся… Всего лишь в Малэн. Гарэну никогда не придет в голову искать тебя так близко от твоей тюрьмы…

— Не надо возвращаться, — сказала Сара. — Я займусь следами. Кроме того, — и она подняла вверх палец, опять начался снег. Скоро он покроет наши следы.

Вокруг них кружились большие белые хлопья, падавшие вначале медленно и редко, а затем все чаще и чаще.

— Небо на нашей стороне! — весело воскликнул Ландри. — Пошли!

Он поспешил вниз по крутому склону холма, на вершине которого возвышалась мрачная старая крепость.

Царила полная тишина. Казалось, в крепости не было других стражников, кроме двух холодных трупов, кровь которых уже застывала на каменном полу.

Через деревню Ландри прошел почти бегом. Сара шла за ним по пятам. Они направлялись к домику, стоявшему на краю леса на склоне холма, туда где мигал слабый свет.

Маленький домик был завален таким толстым слоем снега, что походил на белый сугроб, но в его маленьких окошках, совсем желтых от света внутри, было что-то домашнее и вселяющее уверенность. Счастливая и спокойная, Катрин позволила друзьям позаботиться о ней… Руки у Ландри были сильные и заботливые… Около дома залаяла собака. Потом дверь открылась, и в освещенном дверном проеме появился черный женский силуэт.

— Это мы, — сказал Ландри. — Все прошло хорошо…

— Ты вызволил ее? — голос был приятный, низкий, хорошо поставленный. Женщина слегка грассировала, но ее бургундский акцент был почти незаметен.

— Заходите быстро, — сказала она, отступая назад, чтобы впустить их.

Глава седьмая. САРА ПОДОЗРЕВАЕТ

Женщину, которая раскрыла перед Катрин двери своего дома, звали Пакеретта, и у нее была репутация колдуньи, но колдуньи совершенно особого свойства, не имеющей ничего общего с отвратительной, грязной и беззубой старухой из сказок. Ее бедный маленький деревянный дом с земляным полом был так же безупречно чист, как дом фламандского бюргера, а железная кастрюля, висящая над огнем, блестела как серебряная. Самой же Пакеретте не могло быть больше двадцати. Она была одной из тех белокурых бургундских красавиц, сильных и стройных, как молодое дерево, у которых цвет лица напоминает дикую розу, а густые волосы — золотой тростник. Волосы Пакеретты были такими пушистыми и густыми, что белый полотняный чепец не мог надежно спрятать их. У нее было великолепное тело, полное и округлое, но не отяжелевшее, и гладкая кожа. Губы, открываясь в улыбке, обнажали ровный белый блеск безупречных зубов.

Но Катрин плохо воспринимала окружающее. Когда ее внесли в дом, она заметила только две вещи: веселое пламя, пляшущее в очаге, и постель — снежно-белое гнездышко за красными саржевыми занавесками, которые раздвинули, чтобы уложить ее. Выпив суп, приготовленный для нее хозяйкой, Катрин погрузилась в тяжелое забытье, и все ужасы и страданья, которые выпали ей на долю за последние несколько дней, в один миг стерлись из памяти. Она была просто ошеломлена, когда, проснувшись на следующее утро, обнаружила, что вместо темной и зловещей комнаты, в которой она была заперта в крепости, ее окружает такая уютная деревенская обстановка.

Ей пришлось напрячь свою память, чтобы вспомнить, что же на самом деле случилось в ту роковую ночь, щедрую на необыкновенные события: смерть двух тюремщиков, ее побег, чудесное появление Сары… Но Ландри стоял у постели, ожидая ее пробуждения; он нежно улыбнулся ей, заметив, как она, открыв глаза, удивилась и испугалась.

— Ну же, — сказал он мягко, — теперь нечего бояться.

Все в порядке. Вы здесь в полной безопасности.

Похоже, Катрин верила в это с трудом. Ее глаза блуждали по комнате, рассматривая все подряд, но постоянно возвращаясь к огню, которого ей так не хватало в тюрьме. Снегопад прошел, и даже светило солнце. Его бледное сияние отражалось от снежного покрова, и этот блеск наполнял маленький домик.

— Солнце… и огонь! — вздохнула Катрин со слабой улыбкой.

В этот момент вернулись Сара и Пакеретта, которые ходили в хлев доить козу. Они принесли несколько кругов сыра и ведро, наполовину наполненное молоком. Обнаружив, что Катрин проснулась, Сара бросилась обнимать ее, плача и причитая, что ее госпожа стала такой худой и изможденной. Тем временем Пакеретта с любопытством разглядывала беглянку из крепости. Ландри сказал, что эта женщина — жена государственного казначея и любовница всемогущего герцога Бургундского. Однако Пакеретте трудно было в это поверить, глядя на изнуренное создание, лежащее перед ней грязной и со спутанными, потерявшими блеск волосами, даже Сара теперь, когда первое душевное волнение улеглось, разглядывала Катрин с отчаянием.

Кто бы мог сказать, что это бледное лицо, эта исцарапанная и кровоточащая шея принадлежат блестящей госпоже де Брази?

— Какой ужас! — прошептала она. — До какого состояния он тебя довел, Боже праведный!

— Главная беда — что она отвратительно грязна! — весело сказал Ландри. — На вашем месте я бы дал ей немного молока и начал приводить ее в порядок…

— Я согрею воды, — одобрительно сказала Пакеретта и сняла с крюка ведро, чтобы набрать воды из колодца.

Пока Катрин пила молоко, а Сара готовила все необходимое, чтобы помыть ее и привести в порядок, они объясняли Катрин, как она тут оказалась. Ландри рассказал, что он встретил Сару в таверне Жако де ла Мера накануне дня спасения Катрин. Оказалось, что Ландри часто проводил там вечера. Сара появилась там как раз в тот день, бросив Станко — цыгана, из — за которого она оставила Катрин, и его табор в окрестных лесах Пака.

— Она не осмелилась пойти в твой дом, — добавил молодой человек.

— Мне было стыдно, и я чувствовала себя виноватой, честно призналась Сара. — Мне жутко хотелось тебя повидать, но я боялась посмотреть тебе в глаза. Все же меня неодолимо влекло в Дижон, и я пошла к Жако узнать, что происходит. Когда я услышала о твоем исчезновении, я подумала, что с ума сойду и что это, верно, Бог наказывает меня за то, что я забыла свой долг. И я умолила Ландри позволить мне прийти и помочь разыскать тебя.

— Мы караулили по очереди, — сказал Ландри. — А что случилось потом — ты знаешь. В ту ночь, когда я оставил тебя в крепости, я вернулся в Дижон, чтобы привезти Сару. Что касается Пакеретты… — он привлек девушку к себе, по-свойски обняв ее одной рукой за талию и смачно поцеловав ее в губы, — я познакомился с ней тоже в таверне Жако, примерно год назад. До этого она жила в Фонтене со своей матерью, но старуху-мать схватили и сожгли, как ведьму. Пакеретте пришлось бежать. Она спряталась у Жако. Но в Дижоне ей трудно было дышать: ей нужна воля, сельская местность. У Жако был двоюродный брат, который умер в то самое время, и Жако отдал ей домик, и вот мы здесь. В Малене ей бояться нечего, разве что герцог решит привести сюда войска и уничтожить всю деревню.

— Но почему он должен это сделать? — спросила Катрин. — Ведь этому месту принадлежит право церковного убежища? Я думала, что эта земля принадлежит церкви.

Разве ты не говорил мне, что крепостью владеет аббатство Сен-Син?

— Да, безусловно, хотя этот настоятель добродетельно отрицает такую связь, — сказал Ландри, смеясь. — И это место действительно является убежищем. Хотя и не в том смысле, который ты вкладываешь в это слово, скорее, наоборот. Причина, по которой никто не приходит сюда, проста: деревня населена практически одними колдунами. Всем это известно. Так что одной больше или меньше — какая разница. Пакеретта живет здесь в мире, в покое, а твой муж знал, что делал, заперев тебя в старой крепости. Добрые люди в округе и близко не подходят к этим местам, разве что их кто-нибудь заставит.

Говорят, что в крепости водятся привидения, а деревня проклята…

Пока Ландри говорил, Сара наполнила большую лохань горячей водой и поставила ее перед огнем.

— Хватит болтать! — крикнула она, подталкивая Ландри к двери. — Давай пойди погуляй. Чтобы помочь Катрин искупаться, мужчина не требуется.

Ландри со вздохом натянул свою старую кожаную куртку, сунул за пояс кинжал и свистнул собаку Пакеретты.

— Ладно, я прогуляюсь по лесу. Может, найду какую-нибудь дичь. Мяса зимой всегда не хватает…

Когда он вышел, Сара помогла Катрин встать на ноги и снять изодранную рубашку, потом усадила ее в лохань с теплой водой. Когда Катрин всем телом почувствовала воду, она удовлетворенно вздохнула. После длительного сна в удобной постели больше всего на свете ей хотелось принять теплую ванну. Она в жизни не чувствовала себя такой грязной. Разглядывая свою кожу и волосы, она испытывала стыд и отвращение. Если бы ей пришлось провести в этой отвратительной тюрьме несколько месяцев, ее внешность пострадала бы необратимо… Катрин с наслаждением погрузилась в воду, наблюдая через окно, как Ландри идет к лесу, а собака бежит следом за ним.

Сара же в это время нежно обмывала поврежденные участки кожи у нее на шее и смазывала их бальзамом.

Пакеретта пошла вместе с Ландри, чтобы составить ему компанию, и Катрин видела, как она нежно прижималась к плечу молодого человека.

— Это Пакеретта, — обратилась она к Саре, — она подружка Ландри, как ты думаешь?

— Она его любовница, и у меня складывается впечатление, что она безумно влюблена в него. Но я не знаю, что он о ней думает. Любит ли он ее? Трудно сказать.

— Думаешь, она действительно колдунья? Она непохожа на колдунью…

— Говорят, что это болезнь, которая переходит от матери к дочери. Все равно, даже если она и не колдунья, никто этому не поверит — это противоречило бы привычному порядку вещей.

— И все-таки ты-то что думаешь?

Сара пожала плечами и намылила тряпицу, которой она мыла тело Катрин. Кожа постепенно приобретала нормальный цвет, если не считать синяков и царапин, которыми она пестрела.

— Не знаю, я бы не поручилась, что это не так. Она, знаешь ли, странная девушка. Я часто видела ее у Жако мужчины побаивались ее, так она на них смотрела.

Вспомнив странные глаза Пакеретты — один голубой, а другой карий. — Катрин подумала, что в этом что-то есть. Но вскоре она позабыла о своей хозяйке: было так приятно почувствовать себя вновь чистой! Сара помогла ей вылезти из лохани и усадила перед огнем сохнуть.

Затем она принесла еще воды, чтобы вымыть и голову.

Катрин делала все, что ей велели, послушная, как ребенок. Было так приятно отдаться умелым рукам Сары, как в те дни, когда она была маленькой. Грязь и усталость, казалось, мгновенно покинули ее. Она чувствовала себя заново родившейся.

Когда вернулась Пакеретта, она на мгновение застыла на пороге с вязанкой дров в руках, открыв рот при виде зрелища, представшего ее глазам. Катрин сидела с закрытыми глазами на скамеечке у огня и, казалось, дремала; розовые блики падали на ее тело, завернутое в кусок белой ткани, оставлявшей обнаженными стройные ноги и прекрасные плечи. Сара стояла сзади нее, вновь и вновь проводя гребнем по золотой массе густых волос, еще влажных после мытья, но самых тонких и длинных, какие доводилось видеть Пакеретте. Возможно ли, чтобы женщина, которая накануне выглядела вызывающей жалость нищенкой, серой, что испачканное кровью создание превратилось в это сияющее существо?

— Будь так добра, закрой дверь, — сказала Сара, поворачиваясь к ней. — Холодно.

Пакеретта послушно захлопнула дверь, но ее разноцветные глаза нехорошо сощурились, и Сара заметила, как она смотрела на Катрин. Неожиданно открывшаяся красота Катрин подействовала на Пакеретту как удар хлыста.

Сара почувствовала ревность, разъедающую душу девушки, как если бы сама ревновала. Она решила в будущем особо не доверять Пакеретте и незаметно наблюдать за ней.

В этот вечер Ландри дернулся поздно, весь в крови, шатаясь под тяжестью молодого кабана, которого убил кинжалом. Он был совершенно без сил, хотя и очень доволен собой. Но когда он увидел Катрин, вновь свежую и прелестную, в простом синем шерстяном платье Пакеретты, его радости не было предела. Он обнял ее за талию и поднял в воздух.

— Так-то лучше! — воскликнул он. — Как ты хороша, моя Кэти, самая хорошенькая девушка на свете! Вот только слишком худенькая… ну, да это поправимо…

Он поцеловал ее в обе щеки и поставил на ноги. Затем он повернулся к Пакеретте.

— Я голоден, — сказал он.

— Суп готов.

Голос девушки был спокоен, как гладкая поверхность пруда У мельницы, но Сара заметила ярость, мелькнувшую в ее глазах, когда Ландри обнял Катрин. Определенно, девушка ревновала, и Сара сомневалась, что из этого выйдет что-нибудь хорошее.

После ужина состоялся «военный совет». В крепости пока никто не подавал признаков жизни; казалось маловероятным, что двоих мертвецов уже обнаружили. Но Гарэн должен был вскоре вернуться, и было бы неосторожно подвергать Катрин риску: на нее могли донести, если бы кто-нибудь из жителей деревни заметил, что она живет у Пакеретты.

— Лучше всего было бы предупредить монсеньора Филиппа, — сказал Ландри. — Но только это требует времени. Он сейчас в Париже.

— А мессир де Руссэ? — спросила Катрин. — Разве он не в Дижоне?

— Думаю, да, но он не сможет много для тебя сделать. Нравится тебе это или нет, Гарэн все еще твой муж. Он имеет на тебя все права, и никто, даже капитан гвардейцев, не может помешать ему забрать тебя снова к себе. Герцог — единственный человек, которого Гарэн не посмеет ослушаться. Завтра я отправлюсь в Париж.

Ясно было, что это самое разумное решение, но Катрин не могла подавить тревогу: Ландри уедет! Пока молодой человек был с нею, она ничего не боялась. Он был сильным, храбрым, веселым! Совсем как прежний Ландри, которого она когда-то знала.

— Почему бы нам не подождать здесь, пока герцог вернется? Возможно, он уехал ненадолго.

— С ним никогда ничего не известно, — сказал Ландри.

— Мне придется уехать и найти герцога в Париже. Тогда он сможет отдать приказы, необходимые для обеспечения твоей безопасности, и это помешает твоему мужу причинить тебе какое-нибудь зло. Если бы ты не была… в таком состоянии, я бы просто взял тебя с собой, но путешествие отсюда в Париж долгое, а дороги небезопасны. Одному мне ничто не будет угрожать, и я быстрее вернусь. Ну, пожалуйста, улыбнись. Ты прекрасно знаешь, что я пекусь о твоем благополучии больше, чем о чем-нибудь в мире!

В последние слова он вложил столько чувства, что Сара невольно взглянула на Пакеретту. Та убирала со стола грязную посуду; лицо ее было бесстрастным, как камень.

— Я приготовлю тебе что-нибудь в дорогу, — сказала она, не глядя на Ландри.

В ту ночь Сара (она спала вдвоем с Катрин на постели, которую им великодушно уступила Пакеретта) вдруг проснулась; ее разбудило то шестое чувство, которым в большой степени обладают кочевые племена. Огонь уже потух, и дом был погружен в темноту, но цыганка скорее почувствовала, чем увидела, что кто-то стоит у кровати. Она старалась не дышать; Пакеретта должна была спать в мансарде над ними, а Ландри — в хлеву с козами и со своей лошадью. С той стороны кровати, где спокойно спала Катрин, послышалось слабое шуршание. Сара могла бы поклясться, что там кто-то есть — . Она уже собиралась вскочить с постели и зажечь свечку, но в этот момент послышались легкие шаги; было отчетливо слышно, как кто-то двигается к двери. Дверь бесшумно открылась, и Сара увидела силуэт женщины. Затем дверь торопливо захлопнули. Сара не колебалась. Она натянула чулки и башмаки, набросила шаль и тихонько, чтобы не разбудить Катрин, вышла следом. Как раз в этот момент со стороны курятника появилась Пакеретта, она несла что-то под своим просторным черным плащом. Сара едва успела спрятаться в тени. Колдунья быстро двигалась к лесу, который находился за домом.

Отойдя немного от дома, она остановилась и зажгла лампу, затем заторопилась дальше, углубляясь в лес. Ее поведение казалось таким странным, что Сара последовала за ней. Для чего Пакеретте могло бы понадобиться выходить из дома в такую темную ночь?

С наступлением темноты потеплело, снег таял на земле и на ветвях деревьев; время от времени на землю падали пушистые белые комки. Пакеретта шла быстро.

Саре приходилось торопиться, чтобы не отстать. Свет лампы, раскачивающейся впереди между деревьями, указывал ей направление движения. Девушка шла по едва различимой тропинке, огибающей склон горы, мимо огромных мокрых валунов, к вершине покрытой лесом горы. Неожиданно свет лампы исчез так внезапно, будто она провалилась сквозь землю. Сара на мгновение остановилась, растерявшись во всепоглощающей темноте.

Затем она двинулась к тому месту, где погас свет лампы.

Постепенно ее глаза привыкли к темноте, и она нашла дорогу без больших затруднений. Вскоре она поняла, где пропал свет. Дорожка шла вдоль массивной скалы, в которой была расщелина, такая узкая, что в нее с трудом мог бы протиснуться один человек. Сара была уверена, что Пакеретта могла скрыться только в этой щели; она на минуту прислушалась, и ей показалось, что до нее долетел приглушенный шум голосов. Она обругала себя за то что не захватила с собой никакого оружия, но смело вступила в расщелину и начала нащупывать дорогу вдоль узкого прохода, который вел к самому сердцу скалы. Вскоре проход расширился, темноту прорезал серый свет, а звук голосов стал громче. Странные причитания доносились откуда — то из недр земли, из дальнего конца Этого странного коридора. Сара поспешила вперед, ступая более уверенно, — ведь путь теперь был освещен.

Туннель спускался все глубже и глубже под землю, земля под ногами была сырой и скользкой, но воздух был теплее. Затем туннель сделал крутой поворот, и Сара очутилась перед ярко освещенным проемом, наполовину заслоненным упавшей скалой; рядом она нашла подходящий камень, за которым и спряталась, чтобы оттуда наблюдать за происходящим.

То, что она увидела, заставило ее торопливо перекреститься. Проем в скале вел в большую пещеру, где горел огонь. За огнем было что-то вроде высеченного из самой скалы алтаря, на котором стояла грубо сработанная деревянная статуя, изображающая существо с телом мужчины и головой козла; между рогами горели три черные восковые свечи. Дюжина мужчин и женщин разного возраста в крестьянском платье полукругом сидели на корточках по обе стороны статуи. Они были абсолютно неподвижны, и Сара могла бы их принять за статуи, если бы не песня, слетавшая с их губ. Старик с длинными, как у женщины, седыми волосами стоял перед ухмыляющимся идолом. Он наклонился к Пакеретте, спрятав руки в рукава длинного, черного, спадающего до земли облачения, украшенного кабалистическими символами. Девушка откинула капюшон и стояла перед ним на коленях с непокрытой головой. Она ему что-то говорила, а он отвечал ей, но Сара была слишком далеко и не слышала, о чем они говорили.

Она решила, что случайно попала на сборище ведьм Малена в тайном храме, где они совершали обряды в честь своего господина — сатаны.

Вдруг Сара увидела, как Пакеретта протянула старику что-то сверкающее. Это была прядь золотистых волос, и Сара поняла, что они, должно быть, принадлежали Катрин. Ведьма отрезала прядь ночью, когда проснулась с ощущением, что кто-то стоит у кровати.

Старик разделил прядь на две части: одну спрятал где-то в складках своей одежды, а другую сжег, тщательно собрав пепел. Тогда Пакеретта протянула ему черного цыпленка (таким образом объяснился ее визит в курятник). Колдун положил цыпленка на алтарь и одним взмахом ножа отсек ему голову. Кровь, хлынувшую из шейки, он собрал в деревянный сосуд, часть ее смешал с пеплом сожженных волос, затем добавил к смеси немного муки и поднес этот отвратительный пирожок к ухмыляющемуся рту идола.

Пакеретта распростерлась на земле лицом вниз, а хор колдуний пел все громче и громче; они пели и ритмично покачивались. Сара встряхнулась, чтобы избавиться от исподволь охватившего ее от нехорошего чувства, вызванного этой сценой. Она поняла, что Пакеретта, не будучи уверенной, что ее собственного колдовства достаточно, прибегла к помощи более могущественных сил в борьбе против своего врага.

Старик закончил заклинания и повернулся к Пакеретте. Он обмакнул палец в черного цыпленка и начертил у нее на лбу крест. Затем нагнулся, поцеловал ее в губы и протянул ей пакет, содержащий какой-то порошок. Он прошептал ей что-то на ухо и указал на выход.

Этот жест предупредил Сару: Пакеретта собирается уходить. Она должна выскользнуть, прежде чем ее обнаружат. Сара повернулась и побежала к выходу так быстро, как только могла, в спешке ударяясь и обдирая кожу о скалистые стены. Когда она выбралась наружу, то сразу почувствовала себя лучше. Безошибочный инстинкт человека, рожденного и выросшего на лоне природы, вывел ее прямо на тропинку, и она побежала по ней, стремясь вернуться домой раньше Пакеретты. Наконец лес кончился, и она увидела впереди дома. Было очень тихо. Катрин все еще мирно спала. Сара сбросила одежду и скользнула в постель. Почувствовав рядом холодное тело, Катрин наполовину проснулась. Она пробормотала несколько неразборчивых слов, повернулась на другой бок и снова заснула. Через несколько секунд вошла Пакеретта. На этот раз Сара бодрствовала, глаза ее напряженно вглядывались в темноту. Она услышала скрип лестницы, которой пользовалась Пакеретта, чтобы взобраться к себе на чердак. Через минуту маленький домик опять погрузился в тишину, но Сара никак не могла уснуть. Сцена, свидетельницей которой она только что была, убедила ее в том, что Пакеретта, ревнуя, ни перед чем не остановится, чтобы навредить Катрин. Сара не верила в чары сельских колдуний и ни капли не волновалась, что они могут подействовать на Катрин. Просто нужно быть начеку. Но ее беспокоил маленький пакетик, который старый колдун дал девушке: а вдруг он содержит яд?

Вскоре, однако, эти ее опасения рассеялись. Ближе к рассвету, когда в окнах маленького домика посветлело, Сара увидела, что Пакеретта снова спускается по лестнице. Она не обратила никакого внимания на спящих. Вытащив миску, она насыпала туда пшеничной муки, добавила немного воды и из этого теста стала лепить плоские лепешки и печь их на железной сковородке с длинной ручкой. Сара, наблюдавшая за нею из-под прикрытых век, отчетливо видела, как Пакеретта вытряхнула в тесто содержимое пакетика. Когда лепешки были готовы, Пакеретта отрезала несколько толстых кусков ветчины от свиной ноги, подвешенной на крюке в дымоходе, завернула еду в белую салфетку и сунула сверток в дорожный мешок, который должен был взять с собой Ландри через несколько часов. Сара иронически улыбнулась. Так, значит, этот порошок предназначался для Ландри! Тогда это могло быть только приворотное зелье.

Чересчур нежные взгляды, которые молодой человек бросал на подругу своего детства, вероятно, убедили его грозную любовницу, что она нуждается в помощи магии!

Два часа спустя Ландри обнял трех женщин и с веселым «До свидания!» вскочил в седло. Грязь из-под копыт его коня полетела во все стороны. Катрин было немного грустно видеть, как он, пустив коня галопом, пронесся мимо черной, зловещей крепости, и исчез из вида, обогнув подножие горы. Он увез с собой все ее надежды. Внезапно Катрин поняла, что отчаянно хочет видеть Филиппа. Он был единственным, с кем жизнь казалась и легкой, и приятной…

Снег сменился проливным дождем, который превратил землю в болото, дороги — в лужи, а свет — во влажный серый туман, висящий за окном домика как мокрая занавеска.

Небеса испускали влагу, что наводило отчаяние и скуку на обитателей земли, и три женщины, оставшиеся под одной крышей (они не выходили из дома из-за ужасной погоды), находили, что выносить такое заточение тяжело. Дождь начался почти сразу же после отъезда Ландри; гром гремел над деревней так, будто намеревался отрезать Катрин и ее двух невольных служанок от остального мира. Через несколько дней обстановка стала почти невыносимой.

Сара была раздражительна, Пакеретта — неразговорчива, а Катрин чувствовала себя не очень уютно, причем сама не знала отчего. Всякий раз, когда она смотрела в окно, взгляд ее останавливался на замке, мрачный силуэт которого вырисовывался на фоне неба, — огромное, погруженное в тишину здание, прятавшее в своих стенах тайну двух трупов. Но никакого движения не исходило оттуда со времени ее побега. Сара все время была настороже: не вернулся ли государственный казначей? Но он не появлялся. В крепости не было никаких признаков жизни.

К Катрин постепенно возвращались силы. Из-за беременности она чувствовала себя уставшей, но приступы тошноты прекратились в конце третьего месяца, и в целом все было прекрасно. Она коротала время за работой по дому. Ей приятно было самой разделывать тесто; она училась делать сыр из козьего молока — простая работа, от которой она совсем отвыкла, пока жила в особняке на улице Пергаментщиков.

Жители Малена, казалось, были невидимками. В первые четыре дня после отъезда Ландри к Пакеретте вообще никто не заходил. Приземистые деревенские дома прятались под нависающими крышами из сверкающей черепицы или небрежно уложенной соломы. Можно было легко представить себе, как внутри этих домов крестьяне удобно устроились у огня и лишь время от времени посматривают на разбушевавшуюся стихию в малюсенькие окошки из толстого стекла или промасленного пергамента.

И все же на пятый день в дом к Пакеретте зашел мужчина. Самой хозяйки в это время не было дома: она ушла в лес собирать хворост. Сара, занимавшаяся стиркой у очага, испугалась, узнав в посетителе высокого старика, которого она видела в лесной пещере. Не отдавая себе отчета в своих действиях, она встала между пришельцем и Катрин, которая сидела на каменной плите у очага и пряла коноплю.

— Что вы хотите, добрый человек? — спросила цыганка.

— Я Друг Пакеретты. Ее нет?

Сара указала на лес.

— Она там, собирает хворост, но вы можете ее здесь подождать, если желаете… — Ее голос задрожал: она увидела, что бледно-голубые, как будто выцветшие, глаза чародея устремлены на Катрин. Старик пожал плечами под накидкой из грубой коричневой материи, отделанной овчиной.

— Нет, я зайду еще. Но…

Он повернулся с порога.

— Вы можете передать ей от меня, что Жевре вернулся и что он выполнил поручение, которое она ему дала.

— Какое поручение? — смело спросила Сара, чьи подозрения вновь пробудились.

Старик сделал неопределенный жест.

— О, ничего важного. Она поймет. Доброго вечера вам обеим.

— Доброго вечера.

Когда Пакеретта вернулась, Сара с непроницаемым лицом передала слова старика. Она заметила, что, несмотря на попытку сдержаться, девушка сильно покраснела, и это подтвердило подозрения, возникшие у Сары после шабаша ведьм. Она вспомнила, как старик украдкой спрятал в складках своей одежды часть белокурой пряди, которую передала ему Пакеретта. Зачем он это сделал? Для какого-то обряда, заговора? Вряд ли. В этом Жевре, как и сама Пакеретта, полностью положился бы на черную магию — отвратительный пирожок, который они засунули в рот к идолу. Нет, оставшаяся часть волос явно предназначалась для чего-то другого. Но для чего? Всю ночь Сара не сомкнула глаз, она ломала голову, пытаясь найти правдоподобное решение загадки. Все же под утро она забылась; сон ее был глубок, как бездонная яма, в которую не проникают ни свет, ни звук. Это бессознательное состояние длилось недолго, однако к тому моменту, когда она наконец проснулась, день вступил в свои права.

Катрин уже встала и шинковала капусту для супа. Пакеретты нигде не было видно.

— Где она? — спросила Сара.

— Кто? Пакеретта? Только что вышла. Она не сказала, куда идет, но я видела, как она направилась в другой конец деревни.

Катрин тревожило поведение Сары. Та была просто сама не своя, нервничала, беспокоилась. Катрин видела, что Сара во время утреннего туалета о чем-то раздумывая. Катрин предложила ей чашку молока — Сара отказалась.

— Скажи наконец, что с тобой случилось? — не выдержала Катрин. — Ты дергаешься, как кошка на горячих кирпичах. Что тебя тревожит?

Сара не отвечала. Она уставилась на небо, которое слегка посветлело к этому времени. Частично оно все еще было закрыто облаками, но облака были уже не такие темные, как раньше. Некоторые из них даже слегка отливали бледно-розовым, подсвеченные утренним солнцем. Дождь прекратился, но повсюду остались огромные лужи, в которых отражались неопределенные краски неба. Повинуясь внезапному побуждению, которого она и сама не смогла бы объяснить, Сара набросила просторную накидку и подхватила плетеный поднос с приготовленным накануне для выпечки хлебом.

— Я иду в деревенскую пекарню, — сказала она Катрин.

— .Пакеретта должна была сходить… не пойму, почему она не взяла заодно хлеба, раз пошла в деревню.

Не дожидаясь расспросов Катрин, Сара выскочила за дверь и поспешно двинулась по грязной дороге. Общественная пекарня стояла посреди деревни, между облупленной церквушкой и древним каменным крестом, ступени которого позеленели от времени и мха. Отсюда открывался вид на дорогу, которая огибала крепость и сливалась с другой дорогой, ведущей на запад по берегу реки Ош. У пекарни уже собралось несколько женщин, ожидающих своей очереди, каждая — с корзинкой, надетой на руку. Все они были закутаны в накидки и в чепцах. Они мало говорили — мешал холодный ветер — и прижимались к стене в поисках убежища, как черные птицы. Сара даже не взглянула на них. Ее зоркие глаза заметили фигуру в знакомом синем платье, застывшую возле дороги, ведущей в крепость. Что могла делать Пакеретта, сидя на старом римском приграничном камне?

Казалось, она ждала. Но чего?

И тут Сара издала сдавленное восклицание. На повороте показалась группа всадников. Их было около двадцати. На всех были надеты кожаные куртки, покрытые металлическими бляшками, блестевшими в неярком свете дня. А впереди ехал всадник в черном, при виде которого у Сары бешено заколотилось сердце. Этот мужчина одетый во все черное, такой высокий и худой… Сара все еще колебалась, но когда увидела, как мужчина остановился и заговорил с Пакереттой, а та указала ему на свой дом, сомнения рассеялись. Мужчина в черном Гарэн. Это за ним посылала проклятая колдунья! Несмотря на жгучее желание схватить Пакеретту и задать ей трепку, которую она заслужила гнусным предательством, Сара не задержалась ни на секунду, предоставив наказание их злобной хозяйки умелым рукам Ландри. Оставив неиспеченные хлеба возле колодца, она повернулась и бросилась домой. Просторная накидка развевалась у нее за спиной, как огромные черные крылья. Катрин спокойно помешивала суп, когда в дом влетела запыхавшаяся, бледная Сара.

— Ну, что случилось? — спросила Катрин.

Не отвечая, Сара сорвала с ближайшего крюка накидку, набросила на плечи Катрин и вытащила ее из дома через маленькую дверь, ведущую в хлев.

— Надо бежать! — выдохнула она. — Гарэн… он едет сюда. Должно быть, ему донесла Пакеретта… Она ведет его сюда!

Катрин так испугалась, что у нее подкосились ноги.

— Бежать? Но куда? — воскликнула она жалобно, с ужасом представляя себе, что ожидает ее, если она вновь попадет в руки Гарэна. У нее перед глазами промелькнули ужасные картины: комната в крепости, где ее держали в заключении; соломенная подстилка, цепь, железный ошейник, трупы двух чудовищ, которые были ее тюремщиками…

— Теперь не время сдаваться, — ругала ее Сара, — нужно бежать, слышишь? Нельзя терять ни минуты. В лес, бежим!

Она схватила Катрин за руку и потащила ее за собой, не осмеливаясь даже взглянуть на дорогу. Страх придал Катрин сил. Через несколько секунд они достигли опушки леса и скрылись среди деревьев. Не раздумывая, Сара выбрала тропинку, по которой накануне ночью она кралась следом за Пакереттой. Она надеялась найти потайную пещеру: она была уверена, что уж туда — то Пакеретта не осмелится привести Гарэна и его людей — побоится страшной казни, которая, безусловно, ждет ее, если они обнаружат деревянного идола с козлиной головой. Чего бы это ни стоило, нужно добраться до убежища. Это даст им передышку.

Оглянувшись на бегу, Катрин увидела, что опасность ближе, чем она предполагала: между стволами деревьев уже можно было различить всадников, спешивающихся около дома Пакеретты… Она услышала ржание лошадей.

— Скорее! — шепнула Сара. — Скорее!

Беглянкам было тяжело двигаться быстро: тропинка вела вверх, а прошедшие дожди сделали ее очень скользкой. Вид солдат вызвал в Катрин такой ужас, что ее почти парализовало от страха. Затем обломок скалы заслонил от нее это страшное зрелище, и она удвоила силы.

Угроза была так близко, что они слышали громкие голоса стражников. Донесся крик Пакеретты:

— В лесу!.. Они, должно быть, спрятались там!

Затем другой голос — голос Гарэна:

— Отправляйтесь, разделитесь на несколько групп!

— Эта Пакеретта! — прошипела Сара. — Доберусь я до нее в один прекрасный день, и тогда она пожалеет! Здесь нужно свернуть с тропинки — кажется, я узнаю это место…

Она как раз увидела кучу серых валунов. Если она правильно все рассчитала, то это должны быть те самые, под которыми спрятана пещера. Стоять на тропинке было опасно. Она заставила Катрин идти за собой между деревьями, по опавшим листьям, на которых не оставалось следов. Однако, следуя этим путем, им пришлось вскарабкаться на несколько камней, и Катрин все больше уставала. Она поскользнулась на покрытой мхом скале, содрав кожу с голени; боль была такая, что ей пришлось сжать зубы, чтобы не закричать. В ту же минуту Сара подбежала к ней, подхватила под мышки, чтобы поднять на ноги.

— Слушай, — прошептала Сара, стараясь вернуть Катрин смелость. — Они уже в лесу. Там, наверху, мы будем в безопасности, но сначала нужно туда добираться!

Требовательная настойчивость Сары и ужас, который испытывала Катрин, слыша, как солдаты углубляются в лес, заставили ее сделать невероятные усилия. Перед ними было последнее препятствие — огромный валун, под которым виднелось отверстие в скале.

Катрин растянулась на мокрой скале, ухватилась за ежевику, ободрав пальцы, вползла наверх — и вовремя. Тусклый блеск солдатских шлемов уже можно было различить среди обнаженных ветвей деревьев. Сара втолкнула Катрин в коридор, ведущий в глубь скалы в подземную пещеру, а потом веткой замела все следы, отпечатавшиеся на влажной почве. В туннеле, проложенном в скале, было не так темно, как казалось цыганке. Маленькие щели в потолке пропускали достаточно света, и две женщины смогли продвинуться далеко под землю. Они благополучно добрались до большой пещеры. В сводчатом потолке была покрытая ежевикой дыра, так что пещера была слабо освещена.

Как только глаза привыкли к полумраку, все стало отчетливо видно. Взгляд Катрин упал на деревянного идола, и Сара едва успела зажать ей рукой рот, чтобы она не вскрикнула от испуга.

— Тише! — прошептала она. — Они недалеко. Правда, я не думаю, что Пакеретта осмелится привести их сюда.

Это для нее слишком большой риск…

Катрин рассматривала отвратительного злобного божка, глаза ее расширились от ужаса. Первый раз в жизни она видела такое, и трудно сказать, что напугало ее больше — идол или преследователи.

— Что это? — спросила она, дрожащей рукой указывая на статую.

— Сатана! — жестко ответила Сара. — А пещера эта — место, где собираются ведьмы Малена. Вчера ночью я выследила нашу подругу Пакеретту, когда она ходила сюда. Но тише! Я слышу шаги… Они, наверное, совсем близко.

Действительно, солдаты, по-видимому, были совсем рядом. Но с того места, где прятались беглянки, из центра скалы трудно было определить, где же они. То казалось, что они очень близко, то — далеко. Сара и Катрин прижались друг к другу, стараясь не дышать. Катрин слышала свое сердцебиение: сердце стучало так громко, будто волны прибоя, разбивающиеся о берег.

— Если он снова схватит меня, я убью себя, Сара…

Клянусь, я убью себя, — прошептала она с такой страстью и отчаянием, что Сара сжала ей руку, успокаивая.

Сара чувствовала страшное напряжение, которое в этот момент испытывала ее подруга. Она боялась, что, если им придется провести здесь много времени, прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам, Катрин перестанет владеть собой и завоет, как животное, угнанное в своем логовище. Сара и сама была на волосок от того, чтобы не закричать: из-за деревянной статуи поднялась черная фигура.

— Не стойте там, — раздался спокойный голос. — Пойдемте со мной.

Лица человека не было видно в темноте.

Две женщины были так напуганы, что не могли вымолвить ни слова. Но, когда человек подошел ближе и Сара смогла разглядеть его лицо, она непроизвольно отпрянула — она узнала белую бороду и крючковатый нос Жевре, главного колдуна. Он, должно быть, понял ее состояние и, покачав головой, взял цыганку за руку.

— Не бойся! Ты можешь мне доверять: Жевре никогда не предавал того, кто искал убежища под его крышей.

— Возможно, — холодно сказала Сара с неожиданным самообладанием. — Но прежде всего я хотела бы узнать, что вы сделали с прядью волос, которую вам передала Пакеретта вчера вечером. Той, которую вы спрятали в складках одежды.

— Мой племянник отвез ее в Дижон. Ее передали сеньору де Брази как доказательство того, что его жена прячется в деревне, — спокойно ответил он.

— И у вас хватает наглости признать это! — возмущенно воскликнула Сара. — И вы думаете, что я буду так неосторожна и доверю вам свою жизнь и жизнь моей хозяйки?

— У вас нет выбора. Кроме того, положение сейчас изменилось. Пакеретта считала, что может нарушить священные законы гостеприимства и предать гостя, искавшего убежища под ее крышей. Она просила у меня помощи против своего врага, и я ей помог. Но сейчас вы в моем доме и просите защиты, ведь я живу здесь. Вы для меня священны, и я сделаю все, что смогу, чтобы спасти вас. Вы идете? Пакеретта ненавидит вас так сильно, что с нее станется привести солдат сюда.

Катрин слушала диалог Сары и старика, не понимая большую часть сказанного, но тут она вмешалась.

— Нужно идти с ним! Ничего не может быть хуже, чем то, что случится с нами, если нас вновь захватят!

— А если он предаст тебя?

Катрин взглянула в глаза Жевре, и то, что она в них увидела, должно быть, успокоило ее, потому что, когда она вновь заговорила, голос ее звучал решительно:

— Он не предаст меня. Я ему верю. Моя жизнь или смерть не могут иметь значения для человека его возраста, особенно такого, как он, выбравшего жизнь в одиночестве, ближе к природе.

— Спасибо, молодая женщина. Ты мудра, — серьезно сказал Жевре.

Он повел женщин за статую, где был еще один проход — длинный, узкий туннель, ведущий в другую пещеру, в которой, как оказалось, он жил. Это было странное, скудно обставленное жилище: соломенный матрац, несколько стульев вокруг заваленного всякой всячиной стола, куча пыльных книг в углу, около раскаленной жаровни. В этом логове стоял необычный запах дыма, смешанного с испарениями серы; кроме света из расщелины в скале и огня жаровни, другого освещения не было.

Жевре усадил своих гостей и налил в две миски густого супа из горшка, кипевшего на огне.

— Ешьте! — скомандовал он. — Потом можете отдохнуть до наступления ночи. Когда стемнеет, я уведу вас из Малена секретной дорогой в место, где солдаты вас не найдут.

На секунду Катрин задержала руку, поставившую перед ней миску супа, в своей руке.

— Смогу ли я когда-нибудь отблагодарить вас за то, что вы сделали?

Слабая улыбка осветила лицо старика.

— Если погасите огонь, когда герцогу наконец придет в голову изжарить меня живьем! Но я питаю большие надежды закончить свои дни здесь, в лоне матери-земли… Ешь, малышка, а потом поспи. И то, и другое тебе необходимо.

Катрин больше ничего и не нужно было. Доев суп, она растянулась на соломенном матраце и быстро заснула. Жевре повернулся к Саре.

— А ты? Не хочешь тоже поспать? Или ты мне не доверяешь?

— Доверяю, — мирно сказала Сара, — но не могу спать.

Давай поговорим, если тебе больше нечего делать.

Когда наступила ночь и луна поднялась высоко в небо, Жевре разбудил Катрин, налил всем по миске супа.

Потом он завернулся в черную накидку, взял крепкую палку и погасил огонь.

— Пойдемте, время.

Надолго запомнилось Катрин это ночное путешествие по древнему лесу. Она больше не боялась. Лес был таким мирным! Между ветвями видна была луна, путешествующая от облака к облаку и льющая повсюду голубоватый свет. В лесу царила колдовская тишина. Высокие деревья были подобны колоннам таинственного собора, в укромных тенистых уголках которого время от времени раздавался крик охотящегося животного или свист птичьих крыльев. Топор лесоруба еще не коснулся этого первозданного леса, и он сохранил свое дикое, девственное великолепие. Огромные дубы росли здесь вперемежку с черными соснами; там и тут из земли торчали скалы, поросшие ежевикой и мхом. Время от времени слышалось журчание ручья, но тишина была такой чудесной, такой успокаивающей, что Катрин сдерживала дыхание, чтобы не нарушить ее.

Она шла за Жевре, который продвигался вперед тяжелой, размеренной поступью крестьянина, берегущего силы. Сара замыкала шествие. Катрин вспомнила, что она даже не спросила Жевре, куда он ее ведет и что с нею будет. Все это в тот момент казалось неважным. Главное — быть свободной и чувствовать себя в безопасности.

Катрин могла бы часами идти вот так за Жевре. Он шел без остановок, прямо через лес, не обращая внимания, есть тропинка или нет. Казалось, он знал каждое дерево, каждый камень, и уверенно шагал вперед. Иногда дорогу им переходили олени или дикий кабан. Один или два раза животные на мгновение замирали, как бы узнавая старика. Среди лесных животных он походил на пастуха в своем стаде.

Каждой клеточкой своего существа Катрин чувствовала весну в пробуждающейся вокруг природе. Она ощущала ее тем более остро, что сама ожидала ребенка. Развитие жизни проявлялось в остром запахе мокрой травы, в набухающих почках на черных ветвях над головой, в призывных криках зверей, ищущих своих подруг в темноте.

Начало дня застало Катрин и двух ее спутников на берегу ревущего потока, воды которого бурлили между скалистыми берегами, заросшими нависающими деревьями. Большие серые валуны, расположенные через равные промежутки и окруженные бурунами, указывали брод.

— Это Сюзон, — сказал Жевре, указывая на реку палкой. — Здесь я вас оставлю. Когда перейдете, идите прямо на север. Примерно в двух милях находится аббатство Сен-Син, там найдете убежище. Приором там мессир Жан де Блези. Он добр и полон сострадания, он примет вас гостеприимно.

Это предложение, казалось, не очень обрадовало Катрин. Она возразила, что именно аббат Сен-Син является владельцем замка в Малене, и он позволил Гарэну заточить ее там. Но Жевре отмел это возражение.

— Я уверен, что мессир Жан не знал, как господин государственный казначей собирается распорядиться его собственностью. Почти наверняка Гарэн использовал какой-то личный предлог, когда просил замок. Не бойтесь идти в Сен-Син. Даже если бы вы были заклятым врагом его собственной семьи, Жан де Блези принял бы вас без колебаний. В его глазах любой беглец, который преклоняет колена на пороге его церкви, послан Богом, и сам герцог не осмелится заставить его выдать гостя.

Вам нельзя блуждать по дорогам, вам нужно безопасное убежище. А в Сен-Сине вы будете в безопасности…

Катрин размышляла. Долгий переход утомил ее: они прошли более двух миль, и путь был трудным. Понемногу лицо ее прояснилось. Она вспомнила, что Жан де Блези — двоюродный брат Эрменгарды, и это ее успокоило. Кроме того, Жевре, конечно, был прав, говоря, что ей нельзя долго скитаться. Кто-нибудь может поступить так же, как Пакеретта, и выдать ее. Гарэн богат. Он не пожалеет нескольких мешочков с золотом, чтобы заполучить ее. Она протянула старику руку.

— Вы правы. Я пойду в Сен-Син. Но если в деревне вы увидите парня, одетого в зеленое, одного из людей герцога…

— Я знаю, — прервал ее Жевре. — Любовник Пакеретты.

Я скажу ему, где вы. Он вернется за вами, так?

— Да. А сейчас я хочу поблагодарить вас. Сейчас мне нечем выразить свою признательность, но, может быть, позже я смогу…

Жевре остановил ее взмахом руки.

— Я ничего не прошу и ничего не жду от вас. Помогая вам, я лишь исправил зло, которое Пакеретта заставила меня причинить вам. Теперь мы в расчете. Я желаю вам счастья…

И старик заторопился обратно тем же путем, каким они пришли сюда. Катрин и Сара смотрели, как его статная фигура исчезает среди деревьев.

— Пойдем, — сказала Сара.

Она шагнула на камни брода, которые едва выступали из пенящейся воды. Реку перешли без происшествий.

Выйдя на другой берег, женщины поели хлеба, который дал им Жевре, напились воды из реки и приготовились продолжить свое путешествие. Сара срезала ножом две крепкие ветки и сделала из них две простые палки для ходьбы, одну из которых протянула Катрин.

— Нам нужно пройти еще две мили, и путь непростой, — сказала она.

Идя друг за другом, они медленно двинулись вверх из долины Сюзон к Сен-Сину. Поднималось солнце, наступало первое настоящее солнечное утро за последние Несколько дней. Вскоре спящая природа купалась в золотых солнечных лучах.

Через несколько часов в глубокой складке плато, где весело бежала речка, Сара и Катрин увидели серую крышу аббатства Сен-Син, высокую квадратную башню, которую венчали купола церкви аббатства, а ниже, как выводок цыплят, прячущихся под крылом серо-белой наседки, — коричневые крыши множества маленьких домиков с белыми клубами дыма, поднимающегося в неподвижном воздухе.

— Мы пришли! — воскликнула Сара. — Слава Богу!

Они стали спускаться по склону к аббатству, не сводя глаз с башни; рабочие как раз заканчивали трудовой день; колокола звонили, созывая монахов на службу, высокие торжественные звуки были ясно слышны в тишине. Несмотря на то, что в полдень они немного отдохнули, Катрин была совершенно без сил, она почти не чувствовала ног, двигалась как во сне; болели только те места, где была стерта нежная кожа ступней, так как башмаки, который одолжила ей Пакеретта, были в дырах. Но страх перед Гарэном был сильнее любой боли, любого неудобства. Несмотря на усталость, она почти бежала, спускаясь с горы к аббатству, мечтая о безопасности за этими высокими стенами и куче соломы, на которую можно было бы прилечь.

Через полчаса беглянки скорее упали, чем преклонили колени перед обшитыми железом черными дубовыми воротами аббатства. Деревенские женщины подозрительно оглядывали незнакомок в изорванной лесной ежевикой одежде, с изможденными лицами. Вокруг них собралась толпа любопытных, которые шли за ними по деревне, разглядывая их. В этом богатом малонаселенном городке с ухоженными садиками и полными курятниками не любили бродяг. Мальчишки начали подбирать с земли камни. Катрин понимала, какая опасность угрожает им обеим. Сара, с ее иссиня-черными волосами и смуглой кожей, выглядела так, что и вовсе не внушала крестьянам доверия.

Страх, который Катрин подавляла с момента своего похищения, внезапно охватил ее, как налетевшая буря.

Она прижалась к Саре, опустив голову, чтобы увернуться от камня, который уже полетел в их сторону. Они попали в ловушку, стоя между окружавшими их крестьянами и закрытыми воротами аббатства, на которые они смотрели затравленными глазами. Саре показалось, что в одном из маленьких окошек башни мелькнула бритая голова монаха. Обняв Катрин за плечи и прикрывая ее, она хрипло выкрикнула:

— Убежища! Ради всего святого!

Еще один камень упал рядом, но огромные ворота начали медленно открываться. Появилась мрачная фигура монаха, одетого в черное. Третий камень, брошенный в женщин, упал к его ногам. Он оттолкнул его носком сандалии и строго взглянул на мальчишек и женщин деревни, потом подошел к Саре и Катрин, все еще в ужасе цепляющихся друг за друга.

— Войдите! — сказал он торжественно. — Здесь убежище для вас.

Но Катрин не выдержала этого последнего испытания и потеряла сознание. Ее отнесли в монастырский дом для гостей.

Глава восьмая. НАПАДЕНИЕ

Жан де Блези, аббат монастыря Сен-Син, оказался таким, как его описал Жерве, то есть человеком безграничного великодушия. Две женщины попросили его об убежище в монастыре, и он предоставил его им, не задав ни единого вопроса. Но когда он узнал, что одна из этих двух женщин, допущенных в дом для гостей (часть аббатства, отведенную для странников и больных), хочет говорить с ним, он был несколько озадачен. Несмотря на выбритую тонзуру и монашескую рясу из грубой черной материи, он никогда не мог преодолеть в себе некоторого презрения к людям из низших слоев общества и нищим, какое бы смирение он ни проявлял, омывая им ноги по страстным четвергам и опускаясь перед ними в пыль на колени. Однако, поскольку эта женщина объявила о своем знакомстве с его кузиной Эрменгардой де Шатовилэн, он приказал привести ее на следующее утро в церковь, где он будет говорить с ней после мессы.

Когда месса подходила к концу, Катрин уже стояла, прислонившись спиной к одной из могильных плит, поставленных вдоль стены, и терпеливо ждала. Увидев приближающегося к ней высокого монаха благородной наружности, с импозантной фигурой в строгой черной рясе, над которой возвышалась продолговатая голова с короной серых волос и профилем хищной птицы, она опустилась на колени, но не склонила головы. Аббат стоял перед ней, спрятав руки в рукава, и задумчиво глядел На тонкое лицо, обрамленное тяжелыми золотыми косами. г Вы хотели говорить со мной, — сказал он. — Я к вашим услугам.

— Преподобный отец, — обратилась к нему Катрин. Я обязана вам жизнью. Вчера вы открыли двери монастыря перед двумя отчаявшимися, спасающимися бегством женщин. А сейчас я должна просить вас от имени вашей кузины не отказать нам в дальнейшей защите.

Тонкие губы Жана де Блези растянулись в скептической улыбке. Было какое-то несоответствие в этой крестьянке одетой в лохмотья, но заявляющей о знакомстве с одной из влиятельнейших женщин провинции и обладающей необычайно хорошей речью и миловидностью.

— Вы знакомы с госпожой де Шатовилэн? Это удивляет меня.

— Она моя подруга, моя близкая подруга. Преподобный отец, вы не спросили, кто я и откуда пришла. Меня зовут Катрин де Брази, и я была фрейлиной покойной герцогини Маргариты. Именно там я встретила Эрменгарду. Если вы видите меня в таком положении, беженкой одетой в лохмотья, так это потому, что я только что вырвалась из ужасной тюрьмы, куда заточил меня мой муж… из башни вашего замка в Малене.

Аббат нахмурился. Он наклонился и поднял Катрин на ноги. Затем, заметив, что некоторые из деревенских женщин пришедших послушать мессу, с любопытством глядят в их сторону, он повел ее к ризнице.

— Проходите, здесь мы сможем поговорить наедине.

Когда они вошли в небольшую комнату, пахнущую ладаном, святой водой и накрахмаленными «одеждами, он указал ей на стул, а сам сел на скамью с высокой спинкой и сделал знак молодым послушникам, убиравшим церковную утварь, покинуть комнату.

— Расскажите мне свою историю. Но вначале, почему вы были заточены в Малене?

Медленно, тщательно подбирая слова, чтобы он не принял ее за сумасшедшую, Катрин изложила ему свою историю. Подперев подбородок рукой, аббат слушал ее не прерывая. Рассказ был не правдоподобный и фантастичный, но фиалковые глаза женщины светились искренностью и убеждали.

— Я не знаю, что мне теперь делать, — сказала Катрин, закончив рассказ. — Мой долг жены оставаться с мужем и повиноваться ему. Но возвращаться к нему равносильно самоубийству. Да он просто-напросто запрет меня в глубокую темницу, откуда я никогда не смогу убежать.

Сам герцог…

Аббат быстро положил свою сухощавую руку на руку Катрин и прервал ее.

— Не продолжайте, дитя мое. Вы должны понимать, что я не могу поддерживать ваши адюльтерные отношения с герцогом. Должен признаться, ваш случай достаточно трудный, чтобы священник мог вынести свое суждение. Ваш муж имеет законные и священные права на вас, и если он потребует вашего возвращения, то я не смогу отказать. Но, с другой стороны, вы говорите, что ваша жизнь в опасности, и просите здесь убежища…

Он встал и начал медленно расхаживать взад и вперед по белым каменным плитам. Катрин с беспокойством следила за ним.

— Не отдавайте меня ему, святой отец! Умоляю вас!

Если у вас есть жалость к несчастной женщине, не выдавайте меня Гарэну. Вспомните, я жду ребенка, а он хочет убить его…

— Я знаю!.. Послушайте, я не могу принять решение за несколько минут. Я должен спокойно все это обдумать и проанализировать все возможные решения этой трудной задачи. Я сообщу вам о моем решении. А пока вы можете спокойно оставаться здесь. Я распоряжусь, чтобы вас и вашу служанку отделили от больных и поместили в более подходящую комнату.

— Но, святой отец… — начала Катрин, чувствуя себя далеко не успокоенной.

Он жестом остановил ее и указал на крест над ее головой.

— Идите с миром, дитя мое. Вы в руках Господа, а эти руки не могут дрогнуть, Продолжать разговор было невозможно. Катрин и не пыталась это сделать, но, когда она присоединилась к Саре, она была гораздо более обеспокоена, чем это казалось. Если аббат решит, что ее законное место рядом с мужем, то ничто, она была убеждена; не сможет спасти ее от судьбы, которая страшней самой смерти. Но сможет ли священник разъединить то, что соединил Бог?

Сможет ли он отказать мужу в праве на его законную жену под предлогом предоставления ей убежища? Катрин не была полностью уверена в том, что он поверил ее рассказу. Он не знал ее и не имел возможности узнать, что она принадлежит к тем испорченным женщинам, чья беспутная жизнь позорит их семьи и часто вынуждает их принимать суровые меры. Она сожалела, что не попросила у аббата позволения написать Эрменгарде, чтобы та поручилась за нею.

Но оказалось, что за аскетическими, монашескими чертами, которыми наделила аббата Катрин, скрывались более тонкие чувства, так как на следующий вечер ворота аббатства распахнулись на громкий зов труб и во внешний двор аббатства в облаке пыли влетела кавалькада всадников. Впереди всех на огромном белоснежном коне, размахивая хлыстом с золотой рукояткой в обтянутой перчатке руке, ехала крупная женщина в красно-черном костюме, которая, чуть не сломав себе шею, соскочила с коня: это была Эрменгарда де Шатовилэн собственной персоной!

С возгласом радости возбужденная графиня бросилась в объятия Катрин. Она смеялась и плакала одновременно и была так возбуждена, что в волнении обняла Сару с той же сердечностью, что и Катрин. Затем она обратилась к своей подруге:

— Маленькая негодница! Где, черт возьми, ты была?

Я кусала себе ногти много недель, я так беспокоилась о тебе! Проклятие!

— Я был бы благодарен, если бы вы прекратили ругаться, как солдат, переступив порог моего монастыря, Эрменгарда, — раздался в этот момент спокойный благородный голос аббата. Он только что подошел к месту действия, узнав о шумном прибытии своей кузины. Когда я посылал вам письмо, то не знал, что вы окажете нам честь своим визитом. Не могу не признаться, что я очарован…

Вопреки ожиданиям, величественные манеры настоятеля не внушили Эрменгарде благоговения. Она рассмеялась ему в лицо:

— Как вам не стыдно так лгать? Такому монаху, как вы? Это смешно! Вы же знаете, что нисколько не рады видеть меня. Я произвожу много шума, я занимаю много комнат и нарушаю ваше распрекрасное спокойное существование. Но сейчас положение серьезное, и могу предупредить вас, что ваша жизнь станет еще беспокойнее, прежде чем мы закончим наш разговор.

— Но почему? — спросил аббат с испугом.

— А потому, друг мой, что если вы намерены передать бедное дитя этому негодяю, ее мужу, то это случится только через мой труп, — произнесла Эрменгарда, спокойно стянула свои дорожные перчатки и, достав из кошелька большой вышитый шелковый носовой платок, энергично вытерла им лицо. — А теперь пусть нам приготовят обед. Я умираю от голода. И нам необходимо поговорить с Катрин наедине.

Таким образом, поставленному на место своей строгой кузиной Жану де Блези оставалось только удалиться с тяжелым вздохом. Но не успел он дойти до порога двери, ведущей из внутреннего двора в его собственные апартаменты, как Эрменгарда окликнула его вновь:

— Не забудьте, кузен: если Гарэн де Брази появится у ваших ворот, закройте их и не впускайте его!

— Боюсь, я не имею права сделать это.

— Ну, в данном случае вы должны поступиться своей совестью. Нужно сделать все необходимое, даже вооружить своих бенедиктинских монахов и выдержать долгую осаду. Позвольте напомнить вам, что право предоставления убежища незыблемо, и даже сам король не может не считаться с ним, А кроме того, лучший способ приобрести смертельного врага в лице Филиппа Бургундского — это передать госпожу Брази в руки ее очаровательного супруга.

— Вы невыносимы, Эрменгарда, — резко возразил аббат. — Какая осада! О чем вы говорите!

То, что аббат принимал за очередные фантазии Эрменгарды, скоро начало приобретать грубую реальность.

Когда вечером колокольный звон позвал монахов с полевых работ и они выстроились парами под сводами монастыря, чтобы спеть гимн во славу Господа, когда служка с громоподобным шумом закрыл массивные ворота аббатства, а Эрменгарда, Катрин и Сара были на. пути к часовне для вечерней молитвы, к Сен-Син галопом приближалась грозная кавалькада, и вскоре раздался громкий стук в ворота аббатства.

Это была шайка бандитов, вооруженных до зубов. У них были длинные копья, массивные палаши и боевые топоры, они сидели на тяжелых боевых конях, привычных к перевозке сотен фунтов боевых доспехов помимо веса всадника. По их зловещему виду легко было определить их принадлежность к одной из рыскающих банд грабителей, готовых пойти на службу к любому, у кого имеется достаточно экю. Все они, как один, были головорезами, не признающими никаких законов, кроме закона грабежа и золота, и их преступления отражались в каждой черте их грубых зверских лиц. Кожаные куртки, укрепленные в уязвимых местах стальными пластинами, были покрыты следами засохшей крови и пятнами ожогов, а крепкие стальные шлемы испещрены выбоинами. Это была грозная банда, наводившая на людей страх, и когда она прогалопировала через Сен-Син, его жители поспешили спрятаться в своих домах, забаррикадировались и с трепетом обратились с молитвой к Богу, прося защиты от ярости этих бандитов. Банда появилась так неожиданно, что люди не успели протрубить сигнал тревоги и укрыться за стенами аббатства, как это было принято в прежние времена. Идея внезапного нападения имела свой смысл. Жители Бургундии, и Сен-Сина в частности, уже долго жили в мире и процветании, благодаря мудрому правлению своего герцога, и забыли путь к спасению, которым пользовались в прежние дни. Крестьяне попрятались за своими узкими окнами, откуда смотрели на свирепое войско, с грохотом проезжающее в сумерках.

Во главе отряда ехали двое мужчин. Один из них был одет почти так же, как и остальные бандиты, но надменное выражение его лица и золотая цепь, висевшая на груди, говорили о том, что он является их предводителем. Другой мужчина был Гарэн, по обыкновению, одетый в черное. С капюшоном, надвинутым на глаза, в черной мантии, окутывающей его от шеи до ног, он ехал, не смотря по сторонам.

Но что ужаснуло монаха-привратника, когда отряд приблизился к аббатству, так это двое пленников на двух передних лошадях. Обезображенные тела тех, кто когда-то были мужчиной и женщиной, свешивались, закованные в цепи и едва живые, с седел Гарэна и его спутника. Оба они подверглись ужасным пыткам. Длинные белокурые волосы женщины были в крови и грязи и едва прикрывали ее обнаженное тело, исполосованное кнутом. Белые волосы и борода другой жертвы свидетельствовали о том, что это старик. Из-под его длинного черного одеяния, изорванного в клочья, были видны костлявые босые ноги со следами пытки каленым железом. Длинные полосы засохшей крови создавали странные узоры на лицах мужчины и женщины. Их глаза были выколоты.

К ужасу привратника, жуткая банда остановилась у ворот аббатства. Монах со всех ног побежал предупредить аббата, который читал вечерние молитвы в часовне.

Аббат тотчас же покинул часовню, за ним последовали Эрменгарда, Катрин и Сара и несколько монахов.

Когда они подошли к зубчатой стене со стороны главных ворот, Эрменгарда резко оттолкнула Катрин назад, предоставив Жану де Блези идти вперед одному.

Было почти темно, но некоторые из бандитов держали в руках факелы, которые бросали зловещие блики на всадников и их несчастных пленников.

— Что вам нужно? — резко спросил аббат. — И что означают эти вооруженные люди и изувеченные мужчина и женщина?

— А что означают эти закрытые ворота, мой высокочтимый аббат? — раздался в ответ голос, от которого Катрин затрепетала. Но любопытство взяло верх под страхом: она вытянула шею и через щель между крупным телом Эрменгарды и зубцом стены, на который она опиралась, в свете факела увидела бледное лицо Гарэна. Ее взгляд скользнул вниз, на тела двух ослепленных пленников, которых сбросили на землю скорее мертвых, чем живых. Она узнала их, несмотря на кровь, которая заливала их лица, и издала сдавленный крик. Это были Пакеретта и Жерве! С быстротой молнии Сара зажала рукой рот Катрин и сильно потянула ее назад. Жуткая тишина воцарилась над деревней и долиной. В тишине прозвучал спокойный голос аббата:

— Мои ворота всегда закрываются на закате, — сказал он. — Разве вы стали таким еретиком, что забыли обычаи в доме Господнем?

— Я их не забыл. Я просто хочу войти.

— С какой целью? Вы ищете убежище? В это трудно поверить, когда вы окружены вооруженными людьми.

Люди должны бросить свое оружие, прежде чем переступить порог дома Господня. Если вы хотите войти, Гарэн де Брази, вы должны это сделать… один!

Затем заговорил спутник де Брази. Его голос действовал как пила на натянутые нервы Катрин.

— Почему ты отказываешься меня впустить, монах? Я — Бегю де Перуж!

— Я знаю, — ответил Жан де Блези спокойным тоном.

— Я узнал вас. Я знаю о потоках крови, которые вы оставляете на своем пути: задушенные женщины, мертвые дети, сожженные деревни взывают к небесам как свидетели ваших темных деяний за много прошедших лет.

Вы — вредоносный сброд, а такому сброду нет сюда входа. Бросьте свое оружие, посыпьте голову пеплом и просите прощения у Господа. Только после этого вы войдете сюда. Я узнаю ваш почерк, глядя на этих несчастных, которых вы привезли с собой. Если вы хотите, чтобы я выслушал вас, то прежде позвольте моим монахам позаботиться о них.

В ответ Бегю де Перуж грубо рассмеялся.

— Ты зря расходуешь свою жалость, монах. Эти двое почитатели дьявола, да к тому же предатели. Они заслуживают того, чтобы их сжечь.

Но Гарэн начал терять терпение. Он возвысил голос, приподнявшись на стременах.

— Хватит болтать, господин аббат! Я пришел потребовать свою жену Катрин де Брази, которая укрылась в вашем аббатстве. Верните ее мне, и мы уйдем своей дорогой Я даже обещаю безболезненно и быстро прикончить этих двух негодяев, которые прятали ее и доставили ее сюда.

— Безболезненно? — повторил аббат презрительно. Вы лишились разума, господин казначей? Вы полагаете, ваш властелин простит вам то, что вы объединились с этими головорезами? И почему вы приказываете мне, как будто я ваш слуга? Вы, кажется, забыли, кто я? Во мне течет кровь более знатного рода, чем ваш, и я слуга Господа, так что идите своей дорогой. Ваша жена прибыла сюда едва живая в результате вашего с ней обращения. Она просила убежища, которое предоставляется всем несчастным, приходящим к воротам аббатства, и я дал ей это право. Она покинет это место только по своей доброй воле.

Несмотря на ужас и смятение, которые возбудила в ней ужасная участь Пакеретты и Жерве, Катрин не могла не восхищаться надменным спокойствием настоятеля. Очертания его высокой тонкой черной фигуры резко выступали на фоне ярко-красного пламени факелов. Он стоял на краю бездны, а злобные лица Гарэна, Бегю де Перужа и их воинов выглядели как исчадия ада. Он был похож на черного ангела в День Страшного Суда, встречающего грешников с распростертыми крыльями, когда он отвергает одних и приветствует других.

— Я есмь Воскресенье и Жизнь! — торжественно произнесла Сара, и Катрин поняла, что ее старый друг испытывает те же чувства, что и она. Лицо же Эрменгарды светилось восхищением и радостью. Она испытывала гордость за аббата. В его голосе звучали интонации ее древней и знатной семьи, без злобы, но и не без высокомерия.

— Слушайте внимательно, Жан де Блези, — прокричал Гарэп; в страшной ярости его голос поднялся до визга высокого фальцета. — Я даю вам срок до рассвета. Мы разобьем лагерь здесь и не причиним вреда вашей деревни, если вы решите быть благоразумным… но только до рассвета. На рассвете или вы откроете ворота и выдадите мне жену, или мы сровняем деревню с землей, подожжем дома и начнем осаду аббатства.

Это уже превзошло то, что могла вынести Эрменгарда. Она выступила вперед, в свете факелов ее вид был впечатляюще грозным.

— Подожжете деревню и начнете осаду аббатства? А кто, вы полагаете, защитит вас от гнева Филиппа Бургундского, когда он узнает о ваших великих деяниях? Не воображайте, что он оставит ваш дом и замок нетронутыми, ваши земли — неприкосновенными, а вашу грешную голову — на ваших плечах. Кто нападает на церковь с огнем и мечом, тот подписывает свой смертный приговор.

Гарэн громко рассмеялся.

— Я ожидал, что вы здесь, госпожа Эрменгарда. Действительно, вы проявляете большую заботу об амурных делах своего повелителя! Вот уж прекрасная роль для Шатовилэн — сводня!

— Не хуже чем роль мясника для де Брази! — холодно ответила Эрменгарда. — Но я забыла: вы ведь не настоящий де Брази! Вьючный мул никогда не станет боевым конем!

Даже в ярко-красном свете факелов лицо Гарэна показалось наблюдавшей за этой сценой Катрин позеленевшим. Его покрытую рубцами щеку исказила страшная судорога. Он готов был произнести ужасные проклятия, когда вмешался Бегю де Перуж:

— Хватит разговоров! Ты слышал, что сказал Брази, монах! Или вы передадите нам голубку, или завтра от вашей деревни не останется ничего, кроме горстки дымящегося пепла, а ваш монастырь превратится в груду камней. И я обещаю повесить вас своими собственными руками на кресте вашей собственной церкви. Вот вам мое слово. А теперь мы разобьем лагерь на ночь.

— Постойте! — остановил его Жан де Блези. — Я принимаю ваш вызов. Завтра на рассвете я сообщу вам о своем решении. Но сейчас я должен исполнить одно дело…

Он отступил, тихо сказал что-то монаху, стоявшему рядом с ним, сделал знак Эрменгарде оставаться на своем месте и начал спускаться по винтовой лестнице.

— Что он собирается делать? — спросила Катрин.

Эрменгарда выглядела озадаченной. Она с тревогой смотрела вниз, па угрожающего вида банду, собравшуюся на склоне у монастырской стены. Без сомнения, волнуясь за безопасность своего кузена, она обратилась к предводителю десяти солдат, которые сопровождали ее на пути в монастырь днем раньше. Офицер вскоре вернулся со своими людьми. Вооруженные большими арбалетами, они по знаку графини разместились вдоль зубчатой стены с натянутыми тетивами, готовые к стрельбе.

— Кажется, я знаю, что собирается делать мой кузен, объяснила она Катрин совершенно спокойно. — И как раз принимаю некоторое меры предосторожности.

В этот момент внизу послышалось пение церковного гимна, за которым последовал скрип монастырских ворот, открывшихся настежь. Все три женщины одновременно перегнулись через стену. Ни один из мужчин внизу не смотрел в их сторону. Казалось, они окаменели перед видом, который открылся их глазам. Три монаха в черных одеяниях выходили из ворот аббатства и во весь голос пели:» Libera me de sanguinibus, Deus, Deus salutis mea et exultabit lingua meajustitiam tuam!..«8 Монах, шедший в середине, нес большой дубовый крест. За ним с распятием в руках, в митре на голове и в расшитом золотом облачении, покрывавшем его с ног до головы, шел аббат. Его вид был так величествен в великолепии его церковных одежд, что бандиты, будто завороженные, один за другим начали спешиваться. Некоторые из них упали на колени. Только Гарэн и Бегю же Перуж оставались в седлах. Казалось, они превратились в изваяния.

Аббат с крестом приблизился к ним, прошел близко от них, но они даже не пошевелились.

Со стены, глубоко взволнованная, Катрин наблюдала, как Жан де Блези склонился над несчастными поверженными, чьи страдания еще не окончились.

Теперь, когда пение монахов и крики бандитов затихли, были слышны их слабые стоны. Аббат поднял свою тонкую руку и начертал знак креста на искаженных болью лицах. Сквозь слезы, застилавшие ее глаза, Катрин видела, как губы аббата произносили слова отпущения грехов, а рука поднялась в жесте прощения. Затем аббат повернулся и пошел прочь. Из-за его спины выступил человек. На нем был кожаный фартук, и он держал нож. Лезвие блеснуло дважды и поразило оба сердца. Стоны затихли. Голгофа маленькой чародейки и высокого старика из леса закончилась.

Не оглядываясь на палача, аббат монастыря Сен-Син медленно шел к аббатству. Большие ворота закрылись за ним. Лучники Эрменгарды опустили свои арбалеты.

Мертвая тишина опустилась на окутанные темнотой деревню и долину, над которыми нависла угроза. Катрин и Эрменгарда вернулись в комнаты. Катрин плакала не переставая, крупные слезы катились по щекам графини.

— Если бы они тронули хоть один волос на голове аббата, — жестко сказала Эрменгарда, — им не удалось бы долго прожить, чтобы похвастаться этим! Одна из этих стрел предназначалась для Гарэна, другая — для Бегю де Перужа.

Эта ночь была для Катрин одной из самых мучительных, она много плакала. Ее охватил ужас оттого, какую угрозу представляет ее присутствие здесь для деревни и аббатства. В своем отчаянии она даже решила сдаться, когда придет назначенный час, и покончить со страхами и борьбой раз и навсегда. Гарэн наверняка победит — так какой смысл во всех этих страданиях? Зачем подвергать невинных людей такой опасности? Ужасная смерть Жерве и Пакеретты, которых мучили, ослепили, тащили, как скотину, внушала ужас и сожаление. Пакеретта предала ее, это правда, но ведь сначала она приняла и опекала ее. Ревность толкнула ее на предательство, но такого жестокого наказания она не заслуживала. Катрин не хотела увидеть дома Сен-Сина в огне. Она была глубоко убеждена, что ради нее не должна быть пролита кровь, и намеревалась вернуться к мужу. По правде говоря, она была так разбита и истерзана последними событиями, что жизнь казалась ей малопривлекательной.

Эрменгарда между тем не спускала с нее глаз. Графиня чувствовала, что происходит в душе молодой женщины, и следовала за ней как тень. Когда Катрин наконец попросила графиню оставить ее одну, та вышла из себя.

— Дорогая, в этой истории дело уже не только в тебе.

Я надеюсь, ты не обидишься, если я скажу, что ты теперь имеешь второстепенное значение. Если бы Гарэн мирно предстал перед воротами аббатства, вежливо поговорил с моим кузеном и попросил вернуть ему его жену, Жан не смог бы отказать ему в том, чтобы, по крайней мере, поговорить с тобой, и этот разговор определил бы дальнейшие события. Но вместо этого Гарэн приходит вооруженным до зубов, в компании отъявленных бандитов, и изрыгает угрозы и оскорбления. Этого мы не можем вынести. Наша честь поставлена на карту. Никто не смеет безнаказанно угрожать Блези, и тем более Шатовилэнам.

— Но что теперь будет? — простонала Катрин, вытирая слезы, заливавшие ее лицо.

— Честно говоря, я не знаю. Подождем — увидим. Монастырские стены достаточно крепки, чтобы выдержать осаду. Я не заметила у бандитов никаких осадных орудий, никаких таранов или башен на колесах. Поэтому в принципе мы можем чувствовать себя в безопасности, пока выдержат ворота. Задача в том, как защитить деревенских жителей от ярости этих дьяволов…

— Единственное возможное решение, это чтобы я…

— Прекрати повторять одно и то же, — устало сказала Эрменгарда. — Я тебе говорила, что ты должна остаться здесь, даже если мне придется запереть тебя на ключ своими собственными руками. Предоставь аббату поступать так, как он считает нужным. Ты видела, как он недавно справился с ситуацией. Во всяком случае у тебя будет достаточно времени, чтобы все обсудить с Гарэпом на рассвете, но только со стены. А пока успокойся. Я понимаю, что никто из нас не сомкнет глаз этой ночью, так что самое разумное, что мы можем сделать, это пойти в часовню и помолиться. Моя интуиция подсказывает, что если ты сдашься Гарэну, положение не изменится — эти люди жаждут крови!

Ее доводы были неопровержимы, так что Катрин опустила голову и последовала за Эрменгардой. Когда они направились к огромной, еще не достроенной церкви аббатства, они увидели, что там кипела бурная деятельность. Во внешнем дворе горели большие костры, па которых грелись громадные железные чаны, куда монахи по очереди выливали кувшины с маслом и растопленной смолой. Они выносили вилы и косы из сараев, молотки и острые инструменты из мастерских. Жан де Блези был в центре этой деятельности, его ряса была подоткнута за ремень, открывая высокие сапоги с золотыми шпорами. Прежде чем принять духовный сан, он был посвящен в рыцари. Аббат монастыря Сен-Син был особым человеком. Кровь рода воинов, из которого он происходил, звала его к действию. Если Бегю де Перуж и Гарэн де Брази посмеют напасть на дом Господа с огнем и мечом, то они будут встречены огнем и мечом!

Божий человек преобразился в воина, а его монахи, без сомнения, увлеченные перспективой отчаянного и опасного приключения, разнообразившего их повседневную жизнь, протекавшую в трудах и созерцании, присоединились к нему с энтузиазмом. Среди этих бледных бургундцев не было ни одного, который не чувствовал бы в себе бушевавшей души тамплиера… двор был заполнен бритыми головами и черными рясами, заткнутыми так же, как у аббата, открывавшими их мускулистые ноги и большие ступни в сандалиях, которые делали их широкими и плоскими. После заутрени — ибо Жан де Блези не хотел, чтобы в этом возбуждении монахи забыли Бога, — аббат созвал военный совет, на котором сообщил высшим духовным лицам монастыря о дальнейших предпринимаемых мерах. Разумеется, три женщины на совете не присутствовали.

В часовне Катрин опустилась на колени рядом с Эрменгардой, которая горячо молилась, обхватив голову руками, и без успеха попыталась обратить свои мысли к Богу. Ее мучила непреодолимая боязнь того, что должно было случиться. Слабый шум, проникавший через толстые стены церкви, только усиливал ее страх. Она знала, что аббатство может себя защитить, что его стены крепки и Бегю де Перужу будет трудно их проломить. Жан де Блези был решительным человеком, а его монахи — мужественными и храбрыми. Но она не могла не тревожиться за судьбу несчастных жителей деревни. Она чувствовала, какой ужас должны они испытывать, сознавая свою беззащитность перед этой кровожадной бандой грабителей. Они уже видели пример их нечеловеческой Жестокости по отношению к Жерве и Пакеретте и могли предполагать, что ожидает их после рассвета. И все это из-за женщины, которая убежала от своего мужа. Сколько их, кому суждено погибнуть от огня и ножа, умрет, проклиная ее имя?

Внезапно Катрин почувствовала, что она должна увидеть, чем занимаются бандиты. Вдруг они нарушили свое слово и уже атакуют деревню? Никто не знает, насколько можно доверять таким людям. Она взглянула на Эрменгарду. Графиня молилась с таким жаром и самоуглублением, что, казалось, ничего не замечала вокруг себя. Она стояла на коленях, спрятав лицо в ладонях, и ничего не видела. Катрин смогла незаметно отойти. Она шла вдоль нефа, не спуская глаз со своей подруги, которая так и не обернулась. Дверь церкви была наполовину открыта. Катрин проскользнула наружу и заметила, что у ворот замка было темно, хотя во дворе повсюду горели большие костры. Аббат был еще в своих апартаментах и разрабатывал план обороны аббатства. Монахи суетились вокруг костров, добавляя в кипящие котлы масло и смолу. Их фигуры отбрасывали причудливые тени от света пляшущего пламени. Никто не обратил на нее внимания.

Катрин быстро пересекла двор в направлении каменной лестницы, ведущей в башню, и стала подниматься.

На верху стены никого не было, но внизу, на деревенской площади, царило необычное оживление. Бандиты разожгли несколько костров, и сидя вокруг одного, ели и пили. Катрин увидела Гарэна и Бегю де Перужа, которые сидели у самого большого костра, поглощенные разговором. Большая часть бандитов была за работой, и когда Катрин увидела, что они делали, то невольно вскрикнула от ужаса.

Одни собрали большую груду деревянных досок, очевидно, украденную у столяра в Сен — Сине, и гвоздями забивали двери и окна деревенских домов, чтобы их обитатели не могли из них выйти. Другие несли из дальнего конца деревни охапки соломы и растопку и складывали все это у домов, которые их сообщники кончали замуровывать. Кровь застыла в жилах Катрин. Она очень хорошо представляла, что случится на следующее утро, когда аббат откажется ее выдать. Достаточно было только бросить пару факелов в эти кучи соломы и сухих дров, чтобы всю деревню в одно мгновение охватило пламя. Несчастные крестьяне, запертые внутри, будут заживо сожжены вместе со своими детьми, домашним скотом и скромным скарбом.

Катрин внезапно поняла, что она не в силах этого вынести. Если бегство от Гарэна означает, что она должна видеть уничтожение этой мирной деревни и слышать крики принесенных в жертву невинных людей, то она уже никогда не сможет спокойно спать. Конечно, доводы Эрменгарды были убедительными, и, вероятно, она была права, утверждая, что выдача Катрин необязательно спасет деревню, но Катрин чувствовала, что она должна пойти на риск. Если даже она умрет вместе с другими, то это будет все-таки лучше. Во всяком случае, она сможет умереть, не презирая себя. Она приняла решение.

Катрин побежала вниз по лестнице. Раньше ей попалась на глаза небольшая дверь около конюшен аббатства, которая выходила прямо в поле. Дверь находилась в углублении стены и была не очень приметна, и, наверно, аббат упустил ее из вида, когда расставлял стрелков Эрменгарды у всех входов в аббатство. Проскользнув в тени стены, чтобы остаться незамеченной, Катрин поспешила к зданиям конюшни. Она была настолько поглощена собой, что даже не чувствовала никакого страха. Это было чувство похожее на экзальтацию, каким может быть охвачена жертва, приносимая на алтарь языческих богов. Она умрет, чтобы другие могли жить…

Катрин ощупью нашла дверь и обнаружила, что ее действительно никто не охранял, однако она была заперта на тяжелый железный засов, который держался на металлических петлях. Было не так-то легко его сдвинуть. Катрин попыталась вытянуть его из пазов. Она тащила щеколду засова с такой силой, что на руках появились ссадины.

Медленно, очень медленно засов начал поддаваться. Ее руки кровоточили, с лица стекал пот, когда засов упал на землю. Теперь уже ничто не мешало ей выйти наружу, и когда она окажется за пределами этих стен, она найдет Гарэна, бросится ему в ноги, если необходимо, будет перед ним унижаться, чтобы унять его ярость.

Она потянула тяжелую дверь к себе. Но в этот момент из темноты появилась рука и резко толкнула дверь обратно.

— Всем строго-настрого запрещено выходить из аббатства, — произнес спокойный голос. — Это приказ настоятеля.

Перед ней стоял монах с большой охапкой соломы.

Наверно, он был в конюшне и искал какое-нибудь топливо для нового костра, когда она пыталась открыть дверь… В темноте она разглядела плотную фигуру небольшого роста с бритой головой, окруженной узким венчиком волос. Монах спокойно положил на землю солому, поднял железный засов и вставил его на место.

Катрин уставилась на него диким взглядом.

— Прошу вас, выпустите меня отсюда! — взмолилась она. — Я должна пойти к тем людям, которые находятся там. Это я им нужна. Если они меня получат, у них не будет повода нападать на аббатство и деревня будет спасена. Я не могу допустить, чтобы это случилось…

Но монах медленно покачал головой. Его голос звучал по-прежнему мягко и спокойно:

— Сестра моя! То, что делает аббат, он делает хорошо.

И пути Господни неисповедимы. Если он повелел, чтобы мы все завтра погибли, значит, у него есть для этого причины, о которых я не могу знать. Что касается меня, то я дал обет послушания, и если господин аббат приказывает, я смиренно подчиняюсь. Пойдем, дитя мое…

Подхватив солому одной рукой, другую он протянул Катрин и повел ее за собой. Бесполезно было просить и умолять его — монах был непреклонен. Они пошли к кострам. В это время Эрменгарда стремительно выбежала из церкви в состоянии сильного возбуждения. Увидев Катрин, она подбежала к ней.

— Где ты была? Я перепугалась до смерти…

— Я остановил ее, когда она собиралась выйти через дверь у конюшен, — сказал невозмутимый маленький монах. — Она хотела пойти сдаться. Но аббат запретил кому-нибудь выходить, поэтому я привел ее назад. Могу я теперь передать ее вам?

— Конечно, святой отец! И я обещаю, она больше не убежит от меня.

Эрменгарда была в ярости. Она не хотела слушать никаких объяснений плачущей Катрин и поволокла ее к дому для гостей, где без разговоров заперла ее в своей комнате.

— Теперь я могу быть спокойна, — сказал она. — Ты останешься здесь.

Катрин бросилась на кровать в состоянии полного изнеможения, безутешно рыдая, что нисколько не смягчило сердца ее надзирательницы, которая в раздумье смотрела на нее, сложив на груди руки и не говоря ни слова.

Так прошла ночь.

Когда забрезжил рассвет и бледный свет посеребрил здания аббатства, Катрин и Эрменгарда покинули свои комнаты и увидели, что мирная обстановка, царившая днем раньше, совершенно преобразилась. Вдоль стен суетились монахи, наблюдая за дымящими котлами, запах от которых отравлял свежий утренний воздух. Другие поддерживали огонь в огромных кострах, горящих во дворе, или точили брусками серпы и косы. Третьи носили камни из придела церкви. А среди них, заложив руки за спину, ходил аббат, как генерал, инспектируя свои войска.

Когда появились женщины, он сразу же подошел к ним.

— Вы должны вернуться в церковь, там вы будете в большей безопасности. Сейчас я поднимусь на стену и посмотрю, что делают наши противники.

— Я пойду с вами! — воскликнула Катрин. — Нет никакого смысла прятаться. И если вы не разрешаете мне сдаться, то позвольте хотя бы поговорить с моим мужем. Может быть, я смогу убедить его изменить свои планы.

Жан де Блези покачал головой со скептической улыбкой.

— Я сомневаюсь в успехе. Если бы он был один, у вас, может быть, и был бы шанс… но я знаю Бегю де Перужа.

Он и его люди нацелились на грабеж богатого аббатства.

Повод для них подходящий, так что вы только зря будете бросать слова на ветер.

— Тем не менее я предпочитаю бросать слова на ветер.

— Как хотите. Тогда пойдемте.

Как и в предыдущий вечер, они втроем, ибо Эрменгарда не намеревалась выпускать Катрин из вида (Сара помогала монаху-аптекарю готовить бинты и припарки в монастырской кухне), поднялись на стену и осмотрели деревню, откуда доносились бряцанье оружия и ругань.

Красное солнце, появившееся над изгибами холма, на котором стояло аббатство, осветило приготовления, сделанные людьми Бегю де Перужа. Они закончили свою дьявольскую ночную работу: все двери были забиты и дома наполовину завалены соломой и дровами.

Около домов стояли бандиты с горящими факелами. Их позиция не оставляла никаких сомнений насчет их намерений. Остальные бандиты сгрудились у огромного деревянного бруса, который они нашли Бог знает где.

Гарэн и наемник были на лошадях. Они медленно приближались к закрытым воротам аббатства. На казначее, поверх его черной одежды, были надеты военные доспехи, и трудно было сказать, кто их этих двоих — он или Бегю де Перуж — являл собой более грозную фигуру.

Взглянув на стену, он увидал аббата и рассмеялся.

— Ну, что, господин аббат, каков ваш ответ? — спросил он спокойно. — Собираетесь ли вы вернуть мне мою жену или предпочитаете битву? Как видите, мы приняли некоторые мудрые предосторожности!

Прежде чем аббат смог ответить, Катрин выступила вперед. Она встала перед аббатом и прокричала:

— Ради Бога, Гарэн, прекрати эту жестокую игру! Разве ты недостаточно пролил крови? Почему невинные люди должны умереть из-за наших ссор? Разве ты не понимаешь, как все это отвратительно и несправедливо?

— Я хотел знать, — сказал Гарэн со скептической улыбкой — когда ты, в конце концов, покажешься. Если уж кого-либо и винить в этом деле, так это тебя, а не меня. Я твой муж, и твой долг следовать за мной, а не убегать…

— Ты прекрасно знаешь, почему я убежала от тебя. Ты знаешь, что я сделала это, чтобы спасти свою жизнь и жизнь своего ребенка и защитить свою свободу. Если бы ты не обращался со мной так жестоко, я никогда не ушла бы от тебя, но еще не все потеряно. Я ничего не прошу для себя, только дай слово, что пощадишь эту деревню и этот монастырь, если я вернусь к тебе.

Гарэн не успел ответить, как вперед выступил Бегю.

— Вначале выходите, — прорычал он, — а потом мы посмотрим! Я не люблю терять даром времени.

Аббат оттянул Катрин назад, в безопасное место.

— Вы зря тратите силы и зря волнуетесь, — сказал он. Они хотят напасть, и вы только погибнете без спасения души. Разве вы не понимаете?..

Катрин в отчаянии обернулась к Эрменгарде и, к своему изумлению, увидела, что на лице графини расплывается блаженная улыбка. Она стояла откинув голову на» зад, с удовлетворенным выражением на лице, как будто прислушиваясь к чему-то.

— О Эрменгарда! — воскликнула Катрин с упреком. Как ты можешь так улыбаться, когда люди должны умереть?

— Слушайте! — сказала Эрменгарда, игнорируя ее вопрос. — Вы слышите что-нибудь?

Катрин насторожилась. Глухой, отдаленный, но явственный звук раздавался из долины. Чтобы его услышать, требовался тонкий слух, но Катрин слышала его совершенно отчетливо.

— Я ничего не слышу, — пробормотал аббат.

— Я слышу! Мы должны вести игру, чтобы выиграть время, кузен. Говорите с ними как можно дольше!

Аббат подчинился, не совсем понимая зачем. Он опять выступил вперед и начал уговаривать бандитов пощадить невинную деревню и дом Господа. Но они слушали его с явным нетерпением, и Катрин поняла, что одни слова не удержат долго этих людей; жажда крови и грабежа была слишком сильна…

Снизу раздался разъяренный голос Бегю де Перужа.

— Хватит молитв! Мы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать проповеди! Вы не отдаете девицу — мы атакуем!

Крик ужаса, который издала Катрин, когда вспыхнула первая куча соломы и дров, потонул в другом крике — крике триумфа Эрменгарды.

— Посмотрите! — закричала она, вытянув руку в направлении Дижона. — Мы спасены!

Услышав ее крик, все, включая бандитов, повернулись. Они увидели большой отряд всадников, направляющихся от плато к Сен-Сину. Солнце сверкало на их доспехах, шлемах и копьях. Их вел рыцарь, на шлеме которого возвышался плюмаж из белых перьев. Почти теряя сознание от радости, Катрин различила вымпел, развевающийся на его копье.

— Жак, Жак де Руссэ! И гвардия герцога!

— Они прибыли вовремя! — проворчала Эрменгарда за ее спиной. — Хорошо, что мне пришла блестящая идея переправить письмо аббата этому молодому идиоту. Я чувствовала, что должно случиться что-то неладное!

Их тяжелое испытание подходило к концу. Люди, стоящие на стене, могли наблюдать, как развивались дальнейшие события. Бегю де Перуж был человеком храбрым, этого нельзя было отрицать. Ему никогда не могло прийти в голову, поджав хвост, бежать перед лицом превосходящей силы, теперь приближавшейся к нему. Его люди развернулись и построились в боевом порядке. Гарэн, обнажив свой меч, присоединился к ним.

Видя это, Катрин не могла сдержать предостерегающего возгласа:

— Не ввязывайтесь в драку, Гарэн! Если вы обнажите меч против гвардии монсеньора, вы погибли!

Она не знала, что за непонятное чувство жалости заставило ее беспокоиться о судьбе человека, который желал только ее гибели. Во всяком случае, ее жалость была напрасной. Гарэн высокомерно передернул плечами и, пришпорив коня, с копьем наперевес бросился на пришельцев; за ним последовал весь отряд.

Битва была яростной, но короткой. Численное превосходство Руссэ было сокрушающим. Несмотря на сильное сопротивление, бандиты, которые дрались с отчаянной храбростью людей, не ждущих от своего противника ни жалости, ни пощады, они падали один за другим под ударами гвардейцев герцога. Зрители на стене аббатства наблюдали за жестокой дуэлью между Жаком Руссэ и Бегю де Перужем. Гарэн тем временем схватился с другим всадником, который был в таких же доспехах, что и остальные, но без шлема. Катрин узнала Ландри…

Исход битвы был решен за четверть часа. Руссэ ранил и сбросил с коня противника и, не мешкая, повесил Бегю де Перужа на ближайшем дереве. Несколько минут спустя Гарэн сдался под напором превосходящего по численности противника…

В то время как солдаты гвардии герцога были заняты освобождением обитателей деревни, размуровывая их двери и окна, аббат распорядился открыть ворота аббатства и спустился, чтобы лично приветствовать победителей. Катрин не посмела следовать за ним. Она осталась на стене с Эрменгардой. Жак де Руссэ медленно поднимался к аббатству, держа в руках свой шлем. Недалеко от него два солдата помогали Гарэну забраться на лошадь, предварительно связав ему руки за спиной. Государственный казначей был совершенно безучастен. Казалось, он полностью отрешился от того, что происходило вокруг, и даже не бросил ни единого взгляда в сторону монастыря. Такое высокомерное поведение возбудило в Катрин дикую ярость. Она была напутана, двое невинных людей погибли в страшных мучениях, а этому надменному человеку, похоже, нет никакого дела до того зла, которое он сотворил. Лютая ненависть охватила ее, бросив в дрожь… Если бы не молчание и неподвижность Эрменгарды, стоявшей рядом с ней, она бросилась бы на пленника и излила бы на него свое презрение и свою ненависть. Она почувствовала неудержимую радость при мысли, что он приговорил себя и скоро погибнет из — за преступного безрассудства. Она хотела бы, чтобы он увидел эту ее радость…

Глава девятая. ТАЙНА ГАРЭНА

Тем же самым вечером Жак де Руссэ отбыл в Дижон, взяв с собою своего узника. Отныне Гарэн находился во власти бургундского провоста и должен был быть заключен в тюрьму сразу же по прибытии в Дижон, ибо он обвинялся в государственной измене, покушении на убийство собственной жены, — вполне достаточно, чтобы послать его на эшафот не один раз! Жак де Руссэ и не скрывал этого во время своей краткой беседы с Катрин.

Решив напасть на монастырь, Гарэн значительно усугубил свое положение. Ведь первоначально Ландри только приказал начальнику стражи обеспечить безопасность Катрин, а для этого подвергнуть Гарэна домашнему аресту.

— К сожалению, я не могу пока что разрешить вам вернуться к себе домой, госпожа де Брази, — сказал Жак.

— Все имущество вашего мужа как государственного преступника будет опечатано. Не могли бы вернуться в дом вашей матери?

— Она будет жить у меня, — перебила Эрменгарда. — Неужели вы полагаете, что я намерена предоставить ее назойливому вниманию старых торговок рыбой из квартала Нотр-Дам? Там будет немало таких, кто возрадуется падению государственного казначея. Я не уверена, что Катрин будет в полной безопасности в подобном буржуазном окружении.

У Руссэ не было возражений. Он дал Катрин разрешение проживать в особняке Шатовилэнов. Надо сказать, что в последнее время отношение молодого капитана к Катрин стало необычно сдержанным. Его заботило, что он не мог теперь понять, как с ней обращаться: как с любовницей своего повелителя или как с женой преступника? Он втайне поведал о своих затруднениях Эрменгарде.

— Я больше не знаю, на чьей я стороне, графиня.

Монсеньор Филипп приказал мне охранять госпожу де Брази и предотвращать любые покушения на ее безопасность со стороны ее мужа, но ведь он ничего не знает обо всех этих последних событиях. Он все еще в Париже, и мне остается лишь гадать, как такой благочестивый человек воспримет известие о нападении Брази на монастырь! Он придет в ярость, и я боюсь, что его гнев падет и на молодую госпожу, — он может подумать, что она тоже частично в ответе за это дело, что она даже была сообщницей…

— Вы, должно быть, не в своем уме, молодой человек!

Разве вы забыли, как сильно герцог любит Катрин? Его сердцем правит она, и только она!

Жак де Руссэ почесал в затылке. Он был явно смущен и смотрел в сторону.

— Видите ли… Я больше и в этом не уверен тоже. Говорят, что он обхаживал в Париже прекрасную графиню Солсбери. Вы знаете его не хуже меня. Он непостоянен и страстно увлечен женщинами. Мне трудно представить себе чтобы он мог быть верен одной из них достаточно долго. Госпожа Катрин находится в очень щекотливой ситуации, и ее нынешнее положение не улучшает ее шансы. Я боюсь…

— Вы боитесь за свое собственное будущее! Вы боитесь сделать неверный шаг, не так ли? — язвительно добавила Эрменгарда. — Для военного человека вам явно недостает храбрости! Что ж, может быть, я и не солдат, но в данном случае у меня храбрости предостаточно: я намерена принять Катрин под свою крышу и обещаю ей свою защиту. Если герцог будет возражать, у меня найдется что сказать ему! Вы можете поступать с собственностью де Брази как угодно, но будьте добры прислать мне личную служанку Катрин и ее врача-мавра вместе с двумя его рабами, а также личные вещи госпожи де Брази: одежду, драгоценности и тому подобное. Вот! А об остальном я позабочусь. Никто никогда не скажет, что Шатовилэны не знают, что такое дружба. И если Филипп попытается причинить этому ребенку еще какой-либо вред помимо того, что уже причинил, то ему придется иметь дело со мной! А я не люблю бросать слов на ветер!

Больше сказать было нечего; Руссэ сдался. Графиня, как он прекрасно знал, и в самом деле была способна выполнить свои угрозы и начать третировать герцога, будто маленького гадкого мальчишку. Покидая Сен-Син, молодой капитан думал про себя, что он не хотел бы находиться в шкуре герцога, если тот попытается скрестить шпаги с этим своим ужасным вассалом. Сам Жак лучше бы принял бой со всей турецкой армией, чем с разъяренной госпожой де Шатовилэн…

Катрин и Эрменгарда должны были покинуть монастырь на следующий день. Катрин очень нуждалась в хорошем ночном отдыхе, и графиня решила, что благоразумнее будет не возвращаться в Дижон прямо вслед за Гарэном, закованным в цепи. Когда утром обе женщины, простившись с настоятелем, забирались в носилки, Катрин, к своему изумлению, увидала идущего к ним Ландри. После окончания той битвы она видела его очень редко. Тогда он трогательно обнял ее, однако прервал ее излияния благодарности и быстро удалился в келью, которую настоятель предоставил в его распоряжение. Катрин приписала его необычайную бледность и дикое выражение лица утомлению, вызванному поездкой и последующим сражением. Но сегодня он выглядел еще хуже.

— Я пришел проститься с тобой, Катрин, — сказал он.

— Проститься? Но почему? Я думала, ты поедешь с нами в Дижон.

Он покачал головой и отвернулся, чтобы она не могла увидеть выступившие на его глазах слезы.

— Нет, я не буду возвращаться в Дижон, — сказал он. Я оставляю службу.

Наступила тишина. Катрин пыталась осознать смысл того, что произнес сейчас Ландри.

— Оставляешь герцогскую конницу? Ты сошел с ума!

Тебе что, плохо в ней? Может быть, кто-то тебя обидел или ты устал служить монсеньору Филиппу?

Ландри покачал головой. Несмотря на все его усилия, по его смуглым щекам покатились две крупные слезы. Катрин стояла как громом пораженная. Она никогда раньше не видела его плачущим. Он всегда встречал жизнь с таким непоколебимым упорством и был заразительно жизнерадостен.

— Я не хочу, чтобы ты был несчастлив! — страстно вскричала она. — Скажи мне, что я могу сделать, чтобы помочь тебе теперь, когда ты спас мне жизнь!

— Я всегда буду рад тому, что вызволил тебя, — кротко сказал Ландри. — Но ты ничем не можешь помочь мне, Катрин. Я собираюсь остаться здесь, в этом монастыре.

Я уже просил настоятеля постричь меня в монахи, и он согласился. Он мне по сердцу. Я буду гордиться тем, что повинуюсь ему.

— Ты собираешься стать монахом? Ты?

Катрин не могла бы быть более потрясена, даже если бы гром небесный раздался вдруг с ясного неба. Ландри, весельчак Ландри, одетый в темную грубую сутану бенедиктинского монаха! Ландри с выбритой головой, день и ночь стоящий на коленях на холодном каменном полу церкви, возделывающий землю и помогающий, беднякам! Ландри, который любил вино, женщин и гулянки!

Ландри, в прежние дни всегда насмехавшийся над Лоиз, стоило ей лишь заговорить об уходе в монастырь!

— Забавно, не правда ли? — с тусклой улыбкой сказал молодой человек. — Но это — единственная жизнь, которой я хочу. Видишь ли… Я любил Пакеретту и думал что она тоже меня любит. Я всегда надеялся, что когда-нибудь мне удастся убедить ее изменить свой образ жизни и бросить всю эту чушь с колдовством, что я смогу сделать из нее порядочную женщину, честную хозяйку с целым выводком детей. Я хотел забрать ее из этого треклятого места. Она была странным существом, но, по-моему, мы понимали друг друга. Теперь ее нет…

Усталый, разочарованный жест Ландри внезапно наполнил все существо Катрин сокрушительным чувством вины. Ей стало невыносимо стыдно за то, что она сама все еще жива после того, как невольно причинила столько страданий людям. Разве ее недостойная, бесполезная жизнь стоила пролитой крови? Она опустила голову.

— Это моя вина! — воскликнула она. — Это я виновата в том, что она мертва! О Ландри, как же случилось так, что я одна принесла тебе столько несчастья?

— Тише! Тебе не за что себя казнить. Пакеретта сама виновна в том, что с ней случилось. Если бы она не совершила это непростительное преступление, выдав тебя Гарэну в припадке ревности, ничего бы не произошло.

Она должна была быть наказана по справедливости, хотя и не таким варварским способом! Но теперь, когда ее больше нет рядом, все, чего я хочу, — это мира и одиночества. А у тебя впереди по-прежнему долгий и прекрасный путь.

Слезы Катрин мгновенно высохли.

— Ты действительно так думаешь? — сказала она. — На что я могу еще надеяться? Мой муж скоро будет казнен, я , буду разорена, а ты собрался похоронить себя заживо в монастыре — и все из-за меня. Человек, которого я люблю, меня презирает. Я приношу людям несчастье, я проклята, проклята… Тебе следует сторониться меня…

Она была на грани истерики. Почувствовав это, Эрменгарда сделала Ландри знак уйти, а сама начала уговаривать дрожащую Катрин забраться поскорее в носилки.

— Пойдем, дитя мое. Перестань мучить себя. У парня серьезное потрясение, но он еще молод, и у него есть время передумать и вернуть себе вкус к жизни. Их ведь не постригают раз и навсегда за одну ночь. Можешь поверить Моему кузену Жану: если у парня на самом деле нет склонности к этому, позже он сможет их в этом убедить.

Эти мудрые слова подействовали на Катрин успокаивающе. Эрменгарда была права. Ландри не обязан оставаться в монастыре всю свою жизнь, но пока что это для него самое лучшее место, дающее необходимую передышку, в течение которой душа может снова обрести себя и освободиться от озлобления и желчи, скопившейся в ней. Так что Катрин безропотно подчинилась Эрменгарде.

Большие ворота монастыря распахнулись, чтобы пропустить носилки, сопровождаемые Сарой, восседающей верхом на муле, которого одолжил настоятель, и несколькими всадниками, приданными Жаком де Руссэ в дополнение к собственному эскорту Эрменгарды. Немного спустя кортеж начал взбираться по дороге, ведущей на плато. Неяркое солнце оживляло пейзаж. На мгновение внизу сверкнули коньки крыш Сен-Сина под слабыми струйками дыма, но и они вскоре исчезли, как только процессия достигла извилины дороги. На лесах, выстроенных вокруг квадратной башни монастырской церкви, снова работали, весело напевая, каменщики. почти уже позабывшие об опасности, угрожавшей недавно им и их домам.

Тем же вечером они добрались до Дижона и через Гильомские ворота вошли в город. Проезжая мимо замка, Катрин с содроганием отвернулась. Как раз сюда днем раньше Жак де Руссэ доставил своего узника. Гарэн был где-то за этими мрачными стенами, однообразие которых нарушали лишь бойницы да несколько щелей-окон. Со смешанным чувство горя и ярости Катрин подумала про себя, что именно устроенный Филиппом брак принес государственному казначею подобное испытание.

Но Катрин ошибалась. Жак де Руссэ доставил своего узника не в старый бастион, служивший для охраны укрепленных стен. Напротив, он препроводил его в тюрьму мэра, темные и страшные подземелья которой находились в основании старинной римской башни, известной как Турнот и стоявшей за дижонской городской ратушей. Это здание, которое окрестили Обезьяньим домом из-за вырезанного над дверью барельефа, изображавшего обезьяну, играющую с мячом, находилось между двух богатых особняков: ла Тремуев с одной стороны и Шатовилэнов — с другой. Таким образом, сама того не зная, Катрин поселилась на расстоянии брошенного камня от места, где был заключен ее муж.

Однако она недолго находилась в неведении. На следующий день после ее приезда городские глашатаи начали обходить улицы, вещая во всеуслышание о преступлениях Гарэна и объявляя о предстоящем суде над ним, во главе которого должен был стоять сам мэр Филипп Машфуан, приближенный герцога, его советник и молочный брат.

Это сообщение вызвало у Катрин чувство горького удовлетворения, смешанного с ощущением краха. Она ненавидела Гарэна всем сердцем, но, как ни старалась, не могла понять, какие чувства привели его к таким безумным, отчаянным поступкам. Гарэп всегда так яростно отвергал се, что ей трудно было поверить в его ревность. И тем не менее, как еще можно было объяснить все неистовые сумасбродства, которые он начал творить, узнав, что она беременна? Катрин вспомнила тот вечер, когда она вошла к нему в комнату, чтобы соблазнить его. Как она могла считать его безразличным к ней после того, как он до такой степени потерял голову? Он таки был ревнив, он просто сходил с ума от ревности… и все же никогда не попытался сделать се своей. Загадка поведения Гарэна и бесила, и мучила се.

К концу этого первого дня она увидела, как небольшой караваи, возглавляемый Жаком де Руссэ, направляется к особняку Шатовилэноп. Он состоял из мулов, нагруженных сундуками. Перрина, Абу-аль-Хайр и двое его черных рабов ехали рядом на лошадях. Капитан исполнил распоряжения Эрменгарды быстро и четко, и достойная дама снизошла до того, чтобы поблагодарить его.

— А как насчет дома? — спросила она. — Что вы с ним сделаете?

— Городской клерк ставит на дверях печати мэра и провоста. Там теперь никого не осталось, и ничего в доме нельзя трогать до тех пор, пока не будет вынесен приговор. То же самое относится и к замку де Брази, и к прочему имуществу Гарэпа.

Говоря это, молодой человек избегал смотреть на Катрин; она стояла подле Эрменгарды, очень прямая, в черном бархатном платье (она уже надела траур). Наконец, собрав всю свою смелость, он повернулся к ней и поглядел ей прямо в глаза.

— Мне ужасно жаль, Катрин… — сказал он.

Она пожала плечами и слабо улыбнулась:

— Вы ничего не можете больше сделать, мой бедный друг. Вы уже так много сделали для меня. Как же я могу сердиться на вас? Когда будет вынесен приговор?

— Через неделю, считая с сегодняшнего дня. Герцог все еще в Париже, и с ним — Николя Роллен. Он был другом вашего мужа и, может быть, придет ему на помощь…

Эрменгарда презрительно пожала плечами.

— Я бы на это не рассчитывала! Николя Роллен никогда не станет выручать человека, оказавшегося в таком положении, даже если бы он был его родным братом. Гарэн навлек на себя недовольство герцога, и Николя теперь незнаком с Гарэном. Это проще простого.

Жак де Руссэ не ответил. Он знал, что Эрменгарда совершенно права, и не хотел заронить в Катрин несбыточную надежду. Ни он, ни весь город не имели ни малейших сомнений в исходе процесса: это могла быть только смертная казнь государственного казначея с конфискацией всего его имущества. Его имя вымарают из генеалогических книг, а его дом почти наверняка сровняют с землей, точно так же, как и дом его предшественника, хранителя сокровищницы герцогства Филиппа Жозекена, который оказался замешанным в убийстве на мосту Монтеро9 и был отправлен в изгнание в Дофине, где и умер в жалкой нищете. Поистине, это была не самая счастливая должность!

Едва капитан удалился, Эрменгарда оставила Катрин с Абу-аль-Хайром, отправив Сару помочь горничным разобрать вещи ее хозяйки. Цыганка уже вернулась к исполнению своих прежних обязанностей, что, впрочем, не означало, что Перрину разжалуют до ее прежней должности банной прислуги. Было решено, что девушка вместе с Сарой будет заботиться об одежде и драгоценностях Катрин.

Много времени прошло с тех пор, как Катрин в последний раз виделась со своим другом — арабом. Они немного помолчали, после чего доктор уселся в большое кресло, а Катрин подошла к камину погреть руки.

— Что за бессмыслица все это! — вздохнула она. Сперва я чуть не лишилась жизни из — за безумия человека, которого мне дали в мужья, а теперь мы оба дошли до того, что нам негде жить и нас считают не более чем преступниками. Если бы не Эрменгарда, на меня, наверное, показывали бы сейчас пальцами на улицах, а я не осмелилась бы пойти даже в дом своей матери, чтобы не «подвергать ее опасности. И все из-за чего?

— Все из-за этой жуткой дури, которой Аллах позволил вкрасться в кровь и душу людскую, — из-за любви! тихо ответил Абу-аль-Хайр, не отрывая взгляда от своих пальцев, которыми он непрерывно постукивал.

Катрин круто обернулась и посмотрела на него.

— Из-за любви? Не хотите ли вы сказать, что Гарэн любил меня?

— Да, и вы меня поймете, если перестанете думать только о настоящем. Ваш муж был человеком большого ума, и у него был сильный характер. Люди такого склада не ведут себя, как животные, без серьезных на то оснований. Он знал, что рискует своим состоянием, своей репутацией, даже своей жизнью… в общем, всем тем, что он фактически уже потерял или скоро потеряет. И все же он совершил эти сумасшедшие поступки. В основе подобного безрассудного поведения должна лежать любовь или, по крайней мере, ревность.

— Если бы Гарэн любил меня, — рассерженно закричала Катрин, — он был сделал меня своей женой во плоти, а не только перед Богом! Но он ни разу не прикоснулся ко мне. В сущности, он избегал меня…

— И именно этого вы не можете ему простить! Клянусь Магометом, вы — больше женщина, чем я думал!

Вы отдались одному мужчине, не любя, его, вы злитесь на другого за то, что он не взял вас силой, и все это время вы любите третьего. Воистину, прав был мудрец, когда сказал, что в полете слепой птицы больше ума, чем в женской голове! — с горечью сказал мавр.

Катрин была уязвлена презрением, начавшем н голосе доктора. На ее глаза навернулись сердитые слезы.

— Нет, я не это не могу простить! — закричала она. — Я не прощаю ту ненависть, с которой он ко мне относится, Сначала он сам бросает меня в руки своего хозяина, а потом делает все, чтобы унизить и уничтожить меня. И я не знаю, почему! Вам, кажется, известны тайны вселенской мудрости, так скажите же мне, почему мой брак так и не был завершен? Ведь этот человек желал меня, у меня есть доказательство этою!

Абу-аль-Хайр покачал головой. Его гладкий лоб избороздили тревожные морщины, — Какой мудрен, может услышать тайны человеческого сердца? — сказал он, безнадежно махнув рукой. — Если вы хотите получить объяснение поведению вашего мужа, почему вы не пойдете и не спросите ею сами прежде, чем он унесет его с собой в могилу? Его темница отсюда недалеко, и я слышал, что тюремщик по имени Руссо, несмотря на черствый характер, довольно жаден, и звон золота приятен его слуху.

Катрин не отвечала. Она недвижно стояла у камина, глядя на языки пламени. Мысль о встрече лицом к лицу со своим мужем снова заставила ее содрогнуться. Она опасалась, что се самообладания не хватит на то, чтобы ее злоба и ненависть к нему не вырвались наружу. Хотя доктор был нрав: единственный способ узнать тайну Гарэна, если таковая у него имелась и дело отнюдь не во временной потере рассудка, — это спросить ею самого.

Однако для начала Катрин нужно было преодолеть отвращение, возникавшее в пей при одном упоминании о том, что она может снова увидеть его. И это был вопрос, который никто не мог решить за нее.

Неделю спустя в церковном здании Сен-Шансль начал работу суд, созванный мэром и членами совета. Городские блюстители закона предпочли заседать там, а не в Обезьяньем доме, где близость судебных палат к наводящим ужас подземельям придала бы всему процессу оттенок некоторой нечистоплотности и затруднила бы работу судейской мысли. Кроме того, само дело, которое они должны были рассматривать, но своей природе требовало, по-видимому, некой скрытности, а ее трудно было бы достигнуть в зале заседаний совета, расположенном во дворце.

Суд над Гарэном продолжался недолго — всего один день. Он признал все выдвинутые против него обвинения и не снизошел до тою, чтобы защищать себя. Катрин отказалась прибыть на заседание. Хотя она и не питала любви к своему мужу, по мысль о том, что ей придется давать против него показания, была ей омерзительна. Такой подход к делу был с одобрением встречен Эрменгардой.

— Они вполне могут вынести ему приговор без твоей помощи! — заверила она Катрин.

Вечером тою же дня к ним лично явился Жак де Руссэ чтобы сообщить Катрин приговор. Гарэн де Брази, несмотря на свое звание, был приговорен к повешению за святотатство, совершенное им при нападении на монастырь. Перед этим его должны будут подвергнуть пытке, вывести на всеобщее поругание и протащить волоком по городу до самой виселицы в Моримонтс. Его имущество будет конфисковано, а дом и замок — стерты с лица земли…

Обе женщины выслушали это жуткое известие в полном молчании. Катрин смотрела прямо перед собой, глаза ее были сухи; казалось, она обратилась в камень.

Эрменгарда, слегка дрожа, подошла к огромному камину, в котором потрескивали дрова. Катрин без всякого выражения в голосе спросила:

— Когда он будет казнен?

— Завтра, около полудня…

Женщины снова умолкли, и Жак де Руссэ от смущения не знал куда деваться. Наконец он поклонился и попросил разрешения удалиться. Эрменгарда сделала ему знак покинуть комнату. Когда звук его шпор, бряцающих на каменном полу, замер, Эрменгарда подошла к Катрин, которая все еще стояла неподвижно.

— О чем ты думаешь, Катрин? Что творится у тебя в душе?

Молодая женщина медленно повернулась лицом к Эрменгарде, в глазах ее горела решимость.

— Я должна увидеть его, Эрменгарда. Я должна видеть его до того…

— Ты думаешь, от этого свидания будет какая-нибудь польза?

— Для нею, может быть, нет, но для меня — да! вскричала Катрин. — Я хочу знать! Я хочу понять! Невозможно, чтобы он исчез из моей жизни, не дав, объяснения всему этому. Я собираюсь идти в темницу. Мне сказали, что тюремщика можно подкупить. Он даст мне поговорить с ним.

— Я пойду с тобой.

— Я бы предпочла, чтобы ты этого не делала. Ты и так уже слишком втянута во все это, Эрменгарда. Отпусти меня одну. Сара может пойти со мной и подождать меня там…

— Что ж, хорошо, — сказала Эрменгарда. Она подошла к стоящему у стены сундуку, вынула из него толстый кожаный кошелек и вручила его Катрин.

— Возьми это. Я полагаю, ты собиралась сунуть в лапу этому человеку одну из твоих драгоценностей, раз больше у тебя ничего нет. Ты можешь вернуть мне долг позже.

Катрин с благодарностью приняла кошелек и пристегнула его к поясу. Затем она поцеловала свою подругу и пошла наверх, к себе в комнату, чтобы взять темную одежду и разыскать Сару.

Через несколько минут две женщины, плотно закутавшиеся в черные плащи и скрывшие свои лица под масками, вышли из дома Шатовилэнов и быстро направились к соседнему зданию. Было уже довольно темно, и дождь лил вовсю; благодаря этому улица была совершенно пустынна. Катрин в сопровождении Сары вступила во внутренний двор городской ратуши и вложила золотой в руку дремлющего стражника, стараясь не глядеть на железный ошейник и на дыбу, которые были, как всегда, прикреплены к углу дома ла Тремуй и тихо поскрипывали на ветру. При виде золота стражник моментально очнулся и охотно препроводил женщин во внутренний двор, окруженный мрачными стенами без окон и с единственной маленькой дверью.

— Я хочу видеть тюремщика Руссо, — сказала Катрин.

Через несколько мгновений из маленькой двери появился Руссо. Это был человек среднего роста, но настолько широкий телом, что казался почти квадратным. На нем была перепачканная и изодранная одежда из кожи, а на голове засаленная шапка, из-под которой выбивались пряди прямых и жирных волос. Длинные, мускулистые руки свисали ниже, чем у большинства людей. Самый дружелюбный взгляд затруднился бы отыскать в его маленьких серых глазках хоть малейшую искорку разума, однако звон золота в кошельке у Катрин пробудил в них трепет, подобный мерцанию пламени свечи. Он швырнул в угол баранью кость, которую перед этим обгладывал вытер рот тыльной стороной руки и подобострастно поинтересовался, чем он может» служить госпоже «.

— Я хочу встретиться наедине с узником, который должен завтра умереть, — ответила она.

Тюремщик нахмурился и почесал в затылке. Но в руке у молодой женщины заблестело несколько дукатов, и Руссо, никогда в жизни не видавший так много желтого металла, кивнул и подобрал одной рукой висевшую у него на поясе связку ключей, одновременно протянув другую руку за заманчиво сверкающими монетками.

— Хорошо. Следуйте за мной. Но вы не должны оставаться там слишком долго. На рассвете сюда придет священник, чтобы помочь ему приготовиться покинуть сей бренный мир…

Он громко загоготал, но застывшее лицо Катрин не дрогнуло. Оставив Сару ждать во дворе, она пошла за тюремщиком по крутой и мрачной винтовой лестнице, спускавшейся, казалось, в самые недра земли. В лицо ей ударил холодный, сырой, пахнувший гнилью воздух.

Она достала платок и прижала его к носу.

— Не все тут, внизу, хорошо, а? — хохотнул Руссо.

Лестница спускалась ниже фундамента старой римской башни, стены здесь были покрыты влагой. Они миновали несколько дверей, запертых на огромные висячие замки. Сердце Катрин учащенно забилось от непонятного ощущения.

— Далеко еще? — спросила она сдавленным голосом.

— Нет, уже почти пришли. Не могли же мы поместить такого важного преступника в какое попало подземелье! Это» окоп «, специально для него…

—» Окоп «?

— Ну, яма, если вам так больше нравится. Вот мы и пришли!

Винтовая лестница внезапно оборвалась. Перед ними открылось нечто вроде грязного тупика, в конце которого была дверь, такая крошечная, что человек мог войти в нее, только согнувшись пополам. Эта почерневшая от времени дубовая дверь была вдобавок загорожена железной решеткой с прутьями в три пальца толщиной. После некоторых усилий Руссо удалось распахнуть тоскливо заскрипевшую дверь. Затем он зажег факел, который нес в руке, и дал его Катрин.

— Вот! Теперь входите, но делайте все быстро! Я подожду на лестнице, а когда вам будет пора уходить, приду и постучу в дверь.

Катрин кивнула и согнулась, чтобы протиснуться в дверной проем. Он был так низок, что она едва не подпалила факелом свою маску. Войти в эту живую гробницу было, все равно что нырнуть в неизвестность. Затем она выпрямилась и подняла факел, чтобы осмотреться вокруг.

— Я здесь, — спокойно сказал голос, который она, задрожав, узнала.

Катрин повернулась на голос и увидела Гарэна.

Сколько бы ожесточения ни было в ее сердце по отношению к нему, она не смогла подавить крик ужаса. Он сидел в этой грязной дыре на отсыревшей куче чего-то, что должно было быть соломой. Земляной пол был покрыт лужами с застоявшейся водой. Гарэн был прикован к стене с помощью железного ошейника и пояса, его руки и ноги для пущей безопасности были скованы вместе. Он был прижат спиною к стене и почти не мог шевелиться. Под черным разодранным камзолом виднелась грязная и рваная нижняя рубаха. Его щеки покрывала седоватая борода, отросшие волосы спутались и были вымазаны в грязи. Он потерял черную повязку, которую всегда носил на глазу, и Катрин впервые увидела его рану. Вместо глаза там была маленькая черная дыра, окруженная морщинистой розовой кожей, странно контрастировавшей с его белым лицом. Катрин стояла, глядя на него в свете факела, слишком потрясенная, чтобы сдвинуться с места. Внезапно раздавшийся смех Гарэна заставил ее вздрогнуть.

— Тебе трудно узнать меня? А я сразу узнал тебя, несмотря на маску, которой ты прикрыла свое прелестное» личико, моя дорогая Катрин.

Его насмешливый тон вновь оживил в ней всю ее злобу по отношению к нему. Он не изменился. Казалось, ничто не способно поколебать его. Он сохранял свой сарказм и вызывающее чувство превосходства даже в самом плачевном и безвыходном положении.

— Не беспокойтесь, — сказала она резко, — я узнала вас, хотя должна признать, что вы немного изменились, Гарэн… Кто бы подумал, что богатый и надменный Гарэн де Брази когда — нибудь будет подвергнут такому унижению? Какой поворот событий! Только совсем недавно я сама была закована в цепи и посажена в такое же отвратительное подземелье, как это, а вы стояли рядом и смеялись! Теперь мой черед смеяться, глядя на вас, у которого связаны вместе руки и ноги и который не может обидеть даже мухи. Завтра они проволокут вас по городу и повесят, как уже давно следовало сделать.

Она утоляла этими словами свою ненависть, но долгий вздох, изданный узником, оборвал ее.

— Пожалуйста, не будь вульгарна, — сказал Гарэн утомленным голосом. — Ты ведешь себя, как какая-нибудь толстая домохозяйка, злорадствующая по поводу того, что двое городских стражников привели ее мужа домой пьяным. Если после всего того, чему я тебя учил, ты оказалась способна только на это, то я должен признать, что потерпел неудачу. Я хотел сделать из тебя настоящую даму… Похоже, что это не вышло…

Холодное и рассчитанное пренебрежение, звучавшее в этих высказываниях, было как ведро холодной воды, выплеснутое на ярость Катрин. На какой-то момент она потеряла дар речи. Гарэн сразу взял инициативу в свои руки. На его лице играла слабая улыбка, передергивавшая его изувеченную шрамом щеку. Эта спокойная, почти беззаботная отрешенность от обстоятельств поразила Катрин. Она почувствовала, что ей никогда не удается понять этого человека, и все же больше всего она желала именно этого — понять.

— Ты пришла, чтобы полюбоваться на то, что сделали со мной люди нашего доброго герцога? — поинтересовался он. — Ну что ж, теперь ты видишь. И если я понял тебя правильно, ты должна быть довольна. В таком случае, моя дорогая, простись со мной и предоставь меня моим размышлениям. У меня осталось не так уж много времени.

«Да что же это такое, он гонит меня! — подумала Катрин. — Он отвергает меня, как будто я неприкасаемая или прокаженная». Труднее всего ей было примириться именно с тем, что этот человек сохранил свой высокомерный тон, несмотря на цепи и всю эту унизительную обстановку; однако она поняла, что если даст волю своему раздражению, то он ни за что не будет с ней говорить. Поэтому она очень спокойно подошла к нему и села на большой камень, который, если не считать цепей и кандалов Гарэна, был единственным предметом в этом подземелье.

— Нет, — сказала она тихим голосом, втыкая факел в грязную землю около себя. — Я пришла не для того, чтобы глумиться над вашими страданиями. Вы сделали мне много зла, и за это я испытываю к вам неприязнь.

Думаю, что это вполне естественно… Я пришла только потому, что хочу, чтобы вы мне объяснили…

— Что я должен объяснить?

— Все! Наш смехотворный брак, абсурдность нашей совместной жизни. С тех пор как мы поженились, у меня все время было впечатление, что я сплю наяву, что это один из тех странных, нелепых снов, где все оказывается вполне прочно и реально, и ты думаешь, что знаешь правду, но потом все меняется и принимает самые причудливые и непостижимые очертания. Вы скоро умрете, Гарэн, а я о вас ничего не знаю. Скажите мне правду, правду о себе! Почему я никогда не была вашей женой во плоти, а только по имени? Нет, не говорите мне о герцоге! Я убеждена, что между вами было нечто большее, чем то унизительное соглашение, о котором вы мне рассказали. Я знаю, я чувствую это. Есть что-то еще; что — то, чего я не понимаю; что-то, что отравляет мне жизнь!

От неожиданного прилива чувств ее голос задрожал.

Она взглянула на Гарэна. С того места, где она сидела, ей был виден только его неподвижный профиль, неповрежденная сторона его лица, которое казалось погруженным в раздумье.

— Ответьте мне! — взмолилась она.

— Сними свою маску, — сказал он мягко.

Она повиновалась и почувствовала, что скользящий по ее щекам шелк внезапно стал мокрым.

— Ты плачешь! — сказал пораженный Гарэн. — Почему?

— Я… я не знаю. Не могу объяснить…

— Наверное, лучше и не пытаться. Я могу представить себе твое замешательство, те вопросы, которые ты должна была себе задавать. Должно быть, тебе было трудно понять человека, пренебрегающего твоей невероятной красотой.

— Я стала думать, что не устраиваю вас, — слабым, взволнованным голосом сказала Катрин.

— Нет, не стала, и правильно сделала. Потому что я желал тебя, как безумный, как закованный в цепи и умирающий от жажды человек желает кувшина, из которого капает вода и который поставлен достаточно близко него, чтобы его видеть, но слишком далеко, чтобы потянуться. Я никогда не оказался бы на грани потери рассудка от ненависти ярости, если бы не желал тебя… и не любил тебя так сильно!

Он говорил ровным, монотонным голосом, который привлекал Катрин больше, чем она позволяла себе признать.

— Так почему вы все время отказывали… и мне, и себе?

Гарэн ответил не сразу. Некоторое время он сидел, склонив голову на грудь и как бы размышляя. Затем он снова выпрямился с видом человека, принявшего решение.

— Это старая и довольно-таки грустная история, но ты имеешь право ее узнать. Это было почти тридцать двадцать восемь, если быть точным, — лет тому назад, в этом же месяце. Я был тогда шестнадцатилетним сорвиголовой, который не думал ни о чем, кроме ратных подвигов да хорошеньких девушек. Я лопался от гордости, потому что должен был сопровождать графа Шеверского, будущего герцога Жана, в крестовом походе в качестве его оруженосца. Ты слишком молода и, наверное, не слыхала об этой безумной авантюре, когда целая армия молодых и пылких рыцарей из Франции, Германии и даже Англии отправилась на венгерские равнины помогать королю Сигизмунду, атакованному турецкими язычниками. Этой кавалькадой из десяти тысяч человек командовали граф Жан и юный маршал Бусико. Я никогда в жизни не видел более пышной и более безрассудной экспедиции! Конские сбруи, обмундирование все это было просто роскошным; возраст участников был где-то между восемнадцатью и тридцатью, и все они, как и я сам, были восхищены этой затеей. Когда 30 апреля 1396 года армия вышла из Дижона в направлении Рейна, посторонний мог бы подумать, что мы направляемся на какой-то колоссальный турнир. Вся кавалькада сверкала золотом, серебром и сталью; в воздухе трепетали шелковые знамена, и каждый во весь голос распространялся о тех подвигах, которые он был намерен совершить ради собственной славы и в честь своей возлюбленной. Я был, как все…

— Вы хотите сказать, что вы… были влюблены?

— Ну да, почему нет? Ее звали Мари де ла Шенель. Ей было пятнадцать, и она была блондинкой, как и ты… может быть, не такой яркой и не такой красивой! Итак, мы пустились в путь. Я избавлю тебя от полного описания исхода этой гибельной экспедиции, неизбежного следствия нашей молодости и неопытности. Дисциплина там и не ночевала. Каждый из нас думал только о том, чтобы покрыть себя почетом и славой, и нисколько не заботился о пользе общего дела, несмотря на все горькие увещевания короля Сигизмунда, напуганного безумствами, которые мы творили. У него было то преимущество перед нами, что он знал своего врага — турка, чьи смелость и упорство в сражении были ему хорошо известны. Турками командовал их султан Баязет, которого они звали Илдерим, что значит «молния». И, поверь мне, он был достоин этого имени! Его янычары, как огонь небесный, налетали на избранную им цель и сплошь и рядом заставали нас врасплох. Мы встретились с войсками Баязета под Никополем и были разбиты наголову. Не из-за недостатка храбрости, ибо рыцари нашей безумной армии сражались как герои. Может быть, никогда еще это жгучее солнце не видывало такой доблести. Но когда наступил вечер 28 сентября, в плену у султана оказалось восемь тысяч христиан, из которых три сотни принадлежали к самым старинным и прославленным домам Франции и Бургундии: Жан, граф Неверский и я, Анри де Бар, графы д'Э и де ла Марш, Ангерран де Куси, маршал Бусико — почти все из оставшихся в живых. Впрочем, с турецкой стороны потери тоже были очень большими. Мы убили их так много, что султан пришел в неистовство. Большая часть пленников была истреблена на месте, и я никогда не забуду ужас этой кровавой бани.

Мою жизнь пощадили только благодаря слову, замолвленному графом Жаном, с которым я и был отправлен в столицу Баязета. Нас заперли в крепости, где мы должны были оставаться вплоть до прибытия гигантского выкупа, потребованного султаном. Мы находились там много долгих месяцев — столько, что глаз мой, выбитый стрелой, успел затянуться. Но даже преподанный нам жестокий урок не вполне отрезвил нас… во всяком случае, меня. Заключение и бездеятельность были мне в тягость. Я искал способов развлечься. Воспользовавшись тем, что внутри самой крепости мы имели значительную свободу передвижения, я попытался проникнуть в гарем командовавшего крепостью бея, воистину, порыв сумасшедшего! Я был застигнут врасплох, когда пытался перелезть через садовую ограду, схвачен, закован в цепи и приведен к бею. Он хотел отрубить мне голову немедля, но граф Жан узнал об этом вовремя, чтобы вмещаться. После долгих споров и уговоров он убедил их оставить меня в живых, но все — таки я был передан в руки палача, чтобы ответить за преступление, в котором был повинен. Когда тот окончил свою работу, я был жив, но не был больше мужчиной! Они обработали мою рану тем же варварским способом, что и людям, предназначенным для охраны гарема: закопали меня на несколько дней по голову в песок. Я едва не умер от этого, но, по-видимому, мой час тогда еще не настал. Я вернулся во Францию, к своим… и упросил Мари де Шенель выйти замуж за другого.

С широко раскрытыми от ужаса глазами Катрин молча смотрела на своего мужа, как будто видя его впервые. В ней больше не было злости: в глубине ее сердца открылся родник бесконечной жалости к этому человеку, чьи страдания она теперь поняла до конца. Раздававшийся в камере странно спокойный, неторопливый голос Гарэна сменила тяжелая тишина, нарушаемая только звуком сочащейся с потолка и капающей на землю воды. Чувствуя ком в горле, Катрин пыталась найти слова, которые не были бы ни глупыми, ни обидными, ибо она ощутила в Гарэне чувствительную и трепетную ранимость. Как бы то ни было, именно она первой нарушила молчание, заговорив с ним тоном хотя и сдержанным, но невольно окрашенным уважением.

— А… герцог знал о вашем ранении, когда приказал вам жениться на мне?

— Конечно, — с горькой улыбкой откликнулся Гарэн.

— Когда-то моя тайна была известна только герцогу Жану, и он поклялся хранить ее. Филипп узнал об этом совершенно случайно, когда я был ранен возле него в бою. Мы были одни, все остальные телохранители были отрезаны от нас. Он сам меня выходил, привел в сознание и спас мне жизнь, проследив, чтобы меня вынесли из сражения как можно быстрее. И он сдержал свое слово, но я перестал испытывать к нему какую-либо признательность с тех пор, как однажды он воспользовался этим, чтобы выдать тебя за меня замуж. Я думаю, что стал ненавидеть его с нашей брачной ночи, когда твоя изумительная красота открылась наконец передо мной полностью. Ты была прекрасна, но запретна, недостижима для меня… навсегда! А я любил тебя, любил, как безумец, которым, в сущности, я и стал…

Его голос сделался хриплым, и он отвернулся, но в колеблющемся свете факела Катрин увидела слезу, одну-единственную слезу, скатившуюся по его небритой щеке и скрывшуюся в бороде. Побежденная, она упала перед скованным узником на колени и нежно вытерла оставшийся на щеке влажный след.

— Гарэн, — прошептала она, — почему вы не сказали мне об этом раньше? Зачем вы молчали? Неужели вы не понимали, что я бы вам помогла? Если бы я знала об этой ужасной истории раньше, то герцог, клянусь, никогда бы не дотронулся до меня; я никогда не навлекла бы на вас этот стыд, эту жуткую пытку!

— Это было бы ошибкой, моя прелесть. Ты создана для любви и счастья, чтобы давать жизнь. Со мной твоя жизнь зашла бы в тупик…

Гнев Катрин был обращен теперь на другого. Теперь она ненавидела Филиппа… за тот жестокий и холодный расчет, жертвой которого стал Гарэн. Как мог герцог использовать в своих целях тайну этой трагедии, которую ему открыл случай? Ее недоброжелательность по отношению к мужу исчезла.

— Я не могу позволить вам умереть, — торопливо прошептала она. — Мы должны сделать что — нибудь, этот человек, ваш тюремщик, он любит золото. Если мы предложим ему богатство и место, где скрыться, он даст вам бежать… Послушайте, у меня нет денег, но есть мои драгоценности, все камни, что вы дали мне, даже тот знаменитый черный алмаз. Любой из них для этого человека будет целым состоянием…

— Нет, — резко перебил Гарэн. — Не продолжай! Я благодарен за предложение, продиктованное твоим сердцем и чувством справедливости, но у меня больше нет никакого желания жить! Филипп Машфуан и его советники оказали мне услугу, приговорив к смерти. Ты не представляешь, как я устал от жизни.

Катрин не сводила глаз с рук Гарэна, закованных в кандалы. Эти руки наводили на мысль о необычайном смирении и о недолговечности.

— Свобода! — шепнула она. — Свобода — это чудесная вещь! Вы еще молоды и полны жизни и будете богаты, если захотите. Того, что я сохранила, вам хватит, чтобы начать новую жизнь где-нибудь в другом месте… Вдали отсюда вы могли бы начать все сначала…

— Что я буду делать со своей свободой? Продолжать страдать от той изощренной и бесчеловечной танталовой пытки, которой ты для меня являешься? Оставаться Прометеем, скованным своим собственным бессилием и вечно пожираемым заживо стервятником желания, покуда старость не положит этому конец? Нет, Катрин, я помирился с тобой и умру теперь счастливым человеком, поверь мне!

Она еще долго продолжала бы убеждать его, устрашенная мыслью о том, что конец его столь близок. Все это выглядело такой чудовищной несправедливостью!

Она искренне забыла, что только совсем недавно сама подверглась в его руках гораздо более жестокому обращению. Но на лестнице вдруг раздались шаги и гул голосов.

— Кто-то идет, — сказал Гарэн, услышав их. — Тюремщик, и с ним, несомненно, святой отец, который пришел исповедать меня. Тебе надо идти. Прощай, Катрин.

Прости мне, что я не сделал тебя счастливой, и поминай меня иногда в твоих молитвах. Я умру с твоим именем на устах.

Его изуродованное шрамом лицо было таким неподвижным, как будто было высечено из камня. На глаза Катрин навернулись слезы. Она в волнении заломила руки.

— Неужели я действительно ничего не могу сделать для вас?.. Совсем ничего? Я бы отдала что угодно, чтобы иметь возможность помочь вам хоть чем-нибудь…

В уцелевшем глазу Гарэна внезапно появился проблеск.

— Может быть, — прошептал он очень тихо. — Слушай! Я не боюсь ни пытки, ни смерти, по мысль о том, что меня проволокут по городу, страшит меня. Чтоб меня волокли, как скотину на бойню, — в пыли, у ног толпы, под брань и плевки тупого сброда… да, это меня пугает! Если ты сможешь избавить меня от этого, я буду молиться Господу, чтоб он благословил тебя…

— Но как?

Дверь камеры отворилась, и вошел Руссо в сопровождении перепоясанного веревкой монаха, чьи руки были спрятаны в длинных рукавах рясы, а лицо скрыто тенью капюшона.

— Время вышло! — сказал Катрин тюремщик. — Я и так уже оставил вас тут слишком долго. Но добрый отец никому не скажет. Идите…

— Еще секунду! — вскричал Гарэн. Затем он посмотрел на Катрин умоляющим взглядом. — Перед тем, как покончить с этой жизнью, я хотел бы выпить еще одну пинту доброго бонского вина… мой распорядитель по винам, Абу, прекрасно умеет его готовить! Попроси этого человек разрешить тебе переслать мне бутыль!

— Вот настоящий бургундец! Не хочет отбросить копыта, не выпив напоследок! Это я понимаю, я и сам люблю бонское!

— Сын мой, — воскликнул возмущенный монах. — О чем ты беспокоишься, когда тебе предстоит предстать перед судом Божиим…

— Будем считать это моим последним «прости» земле, которую Он сотворил такой прекрасной, — с улыбкой ответил Гарэн.

Катрин не сказала ни слова. Ей было ясно, чего хочет Гарэн. Она направилась к двери вместе с тюремщиком, но обернулась с порога и, увидев взгляд мужа, все еще прикованный к пей и выражавший такую любовь и отчаяние, не сдержала рыданий.

— Прощайте, Гарэн, — со слезами на глазах прошептала она.

Из глубин пещеры к ней донесся ответ закованного в цепи человека:

— Прощай, Катрин…

Она, не глядя, бросилась из камеры по направлению к лестнице. На нижней ступеньке она обернулась и посмотрела в лицо тюремщику:

— Сколько вы хотите за то, чтобы выполнить его последнюю просьбу?

Руссо не колебался. В его глазах сверкнул жадный огонек.

— Десять золотых дукатов!

— И вы клянетесь мне, что он получит это вино? Не вздумайте обмануть меня!

— Клянусь своей вечной душой, что я дам вино ему в руки!

— Хорошо. Вот, возьмите золото. Женщина, которая ждет во дворе, принесет вино через несколько минут.

Золотые перешли из рук в руки. Затем Катрин заспешила вверх по скользкой лестнице и вернулась к Саре, прохаживавшейся взад и вперед по двору.

— Идем! — только и сказала она.

Едва они вернулись в дом Эрменгарды, Катрин послала за Абу-аль-Хайром и рассказала ему о последнем желании Гарэна.

— Он просил прислать ему бонского вина, но на самом деле он хочет яду, чтобы избежать унижения быть проволоченным по улицам на салазках. Вы можете что-нибудь сделать для него?

Врач-мавр, не дрогнув, выслушал ее. Затем он кивнул.

— Понимаю, — сказал он. — Принесите мне бутыль вина. Она нужна мне только на минуту.

Сара пошла за вином, потом вернулась и подала его арабу. Тот удалился к себе в комнату; через минуту он вышел, держа в руках оловянную кружку, которую тоже, получил от Сары. Затем он подал ее Катрин.

— Вот! Это то, о чем вы просили. Перешлите ему сейчас же.

Катрин полуиспуганно, полузавороженно посмотрела на темно-красную жидкость.

— А… он не будет мучиться? — нерешительно спросила она.

Абу-аль-Хайр покачал головой и печально улыбнулся.

— Он просто заснет… и никогда не проснется. Половины содержимого этого сосуда вполне достаточно. Идите же!

Сара быстро выхватила кружку из рук Катрин.

— Дай это мне! — сказала она. — Тебе не следует касаться таких вещей.

Спрятав кружку под черной пелериной, цыганка скрылась на лестнице. Катрин и доктор некоторое время неподвижно глядели друг на друга. Спустя минуту Абу подошел к молодой женщине и кончикам пальца коснулся ее глаз.

— Вы плакали, — заметил он. — И слезы вымыли горечь из вашего сердца. Вы снова обретете покой и мир… когда-нибудь.

— Я не верю в это! — закричала Катрин. — Как я смогу когда-нибудь забыть все это? Это так ужасно… так отвратительно несправедливо!

Абу-аль-Хайр пожал плечами и пошел к двери, но перед тем, как покинуть комнату, остановился.

— Время лечит скорбь, усмиряет ярость и подавляет ненависть; со временем прошлое перестает существовать.

6 апреля 1424 года, на заре, Катрин проведшая всю ночь в молитве, заняла место около узкого окна, выходящего на улицу. Небо было серым и облачным, мелкий дождик покрывал город, как вуаль. Несмотря на ранний час и плохую погоду, перед Обезьяньим домом уже собиралась толпа, охочая до обещанного ей кровавого зрелища. Молитвы очень помогли Катрин. В них она нашла утешение и спокойствие, которых так давно уже была лишена. Она молила Бога быть милостивым к человеку, чья тайна наконец была ей открыта, трагическая тайна, за которой было столько ужасного страдания. Открыв ей свое сердце, Гарэн завоевал также и ее привязанность. Ее тревожило только одно: выполнил ли тюремщик свое обещание?

Ее внимание привлекло внезапное возбуждение в толпе. К Обезьяньему дому приближался отряд лучников провоста с обоюдоострыми топориками на плечах и стальными шлемами на головах, по которым текли струйки дождя. Лучники как бы составляли эскорт стареющего, но все еще бодрого и сохранившего могучий вид человека, которого Катрин с содроганием узнала.

Это был Жозеф Блени, палач… Он пришел, чтобы заняться осужденным.

По мере того как эта маленькая зловещая группка исчезала в недрах Обезьяньего дома, сердце Катрин все тревожнее билось под ее черным шерстяным корсажем.

Она вдруг испугалась, что увидит Гарэна, выходящего из дома посреди когорты лучников, — живого! Перед зданием уже стояла огромная белая ломовая лошадь, волочащая за собой что — то вроде грубо сколоченной деревянной решетки. Это были салазки, к которым надлежало привязать осужденного, чтобы протащить его через город, и их появление было встречено в толпе гулом удовлетворения…

Прошло несколько минут, показавшихся Катрин вечностью. Она скорее почувствовала, чем увидела, что рядом с ней стоят Эрменгарда и Сара. Снаружи раздался ропот удивления, быстро перешедший в возмущенный рев.

Жозеф Блени снова появился перед домом, таща в руках длинное белое тело, полностью обнаженное, за исключением куска рваной материи, обвязанной вокруг бедер и сбросил это безжизненное тело на салазки. Это был Гарэн, и Катрин пришлось призвать на помощь все свои силы, чтобы не зарыдать в голос.

— Он мертв, — сказала Сара сзади нее.

Да, то, что палач так тщательно привязывал к салазкам было только трупом — толпа не ошиблась. Это и вызвало в ней ярость и разочарование. Мало интересного было в том, чтобы видеть, как вешают мертвое тело…

Три женщины медленно перекрестились. Вдруг Сара вздрогнула.

— О! Смотрите! — закричала она, указывая на вход в Обезьяний дом. Два лучника только вышли оттуда, неся на руках большое безжизненное тело человека, в котором Катрин, к своему изумлению, узнала тюремщика Руссо. Она моментально поняла, что случилось. Руссо, как и обещал, дал Гарэну отравленное вино, но из жадности не смог отказаться от того, чтобы попробовать его самому. Он дорого заплатил за свое обжорство.

— Он тоже мертв, — сказала Катрин.

И услышала, как где-то за ее спиной Абу-аль-Хайр тихо сказал:

— Что ж, тем лучше. Теперь мы знаем, что он не заговорит.

Но Катрин не слушала. Она следила за Жозефом Блени. Палач кончил привязывать тело к салазкам и, взяв в руку поводья, огрел лошадь кнутом. Та двинулась вперед, и толпа расступилась, освобождая ей путь. Салазки затряслись и поехали по жирной дорожной грязи; бледное тело начало покрываться брызгами и пятнами грязи. С концов салазок свисали ноги и голова.

Внезапно дождь усилился, и все цвета и очертания размылись, утратив четкость. Катрин, стоя у окна, сквозь туман слез смотрела, как труп государственного казначея, хранителя сокровищ, которого каприз соединил с нею и которого смерть освободила от его безнадежной любви, уносится от нее под насмешки и оскорбления толпы.

Глава десятая. МИССИЯ ЯНА ВАН ЭЙКА

Стояла осень, и старые деревья со свисающими над черной водой канала ветвями были покрыты золотом и багрянцем. Солнечные лучи ласкали остроконечные крыши и разноцветные фронтоны домов в Брюгге. Несмотря на солнце, было прохладно и все окна были закрыты. Над каждой трубой вился дымок, бледно-серые завитки его таяли, достигая облаков, плывущих по бледно-голубому небу. Резкий ветер срывал с деревьев листья и разбрасывал их по темной воде. Приближалось зимнее безмолвие…

Как и во всех жилищах, в доме Катрин был зажжен огонь. Языки пламени весело прыгали в высоком каменном камине просторной комнаты, где сидели Катрин и художник. К этому моменту Катрин позировала ван Эйку уже два часа и начала уставать. У нее онемели руки и ноги. Незаметно для нее выражение ее лица стало напряженным, и художник заметил это.

— Почему вы не сказали мне, что устали? — спросил он с улыбкой, придавшей очарование его худому лицу.

— Потому что вы рисуете так усердно, что я чувствовала себя не вправе вас прерывать, мэтр Ян. Вы удовлетворены?

— Более чем удовлетворен. Вы королева моделей… На сегодня достаточно. Еще один сеанс, и картина будет закончена.

Художник швырнул кисть в большую бело-зеленую фаянсовую вазу, в которой уже было штук двадцать или больше кистей, и отступил назад, чтобы взглянуть на свою работу.

Его серо-голубые глаза, внимательные, как глаза врача, перебегали от высокой, кленового дерева панели, на которой он рисовал портрет Катрин, к самой модели.

Он изображал ее мадонной, и она сидела на высоком стуле стоящем на покрытом гобеленом помосте. Катрин была одета в великолепное, ниспадающее волнами платье из пурпурного бархата, схваченного под грудью золотым поясом, который спускался к ее ногам и скрывал ступеньки к трону. У платья было небольшое заостренное декольте, и Катрин не надела никаких драгоценностей, кроме узкой золотой цепочки, усыпанной аметистами и жемчугом, которая поддерживала роскошную массу золотых волос, свободно струившихся по плечам. В руках она держала нечто вроде скипетра в форме тонко изваянной лилии.

Ван Эйк глубоко и удовлетворенно вздохнул:

— Хотел бы я знать, надоест ли мне когда-нибудь рисовать, Катрин. Если я не ошибаюсь, это ваш третий портрет, который я сделал. Но разве художник может устать от такой несравненной красоты?

Катрин тоже вздохнула в ответ. Она спустилась по ступенькам своего трона, положила на стол золотую лилию и подошла к буфету, на котором стояло множество разноцветных кубков венецианского стекла и высокий стеклянный графин с золотистым напитком. Она наполнила два кубка испанским вином и подала один из них художнику; когда она сделала глоток из своего кубка, на ее губах появилась снисходительная улыбка.

— Не надо опять об этом… Еще мгновение, и вы будете уверять меня, что я единственная в мире и что вы меня страстно любите. А мне придется дать мой обычный ответ… так какой в этом смысл?

Ян ван Эйк пожал плечами, затем одним глотком осушил свой кубок и поставил его на стол.

— Я постоянно надеюсь, что когда-нибудь вы ответите мне иначе. Уже три года, Катрин, как герцог сделал меня своим придворным художником, три года я имею возможность видеть, как вы живете рядом с ним, три года, как я вас люблю и обожаю. Три года — это долгий срок, вы знаете…

Усталым жестом Катрин сняла с головы золотую цепочку и бросила ее на стол рядом с лилией так небрежно, будто это была вещь, не имевшая никакой ценности.

— Я знаю… поскольку уже три года, как я веду рядом с Филиппом жизнь комнатной собачки, игрушки, которую одевают и украшают. Самая прекрасная дама Христианского мира! Вот имя, которым он, кого называют Великим Герцогом Христианского мира, удостоил меня. Три года!..

Правда, Ян, нет женщины более одинокой, чем я…

Она печально улыбнулась художнику. Ван Эйк был мужчиной лет тридцати, с умным лицом, по несущим на себе печать холодности и сдержанности. У него был длинный прямой нос, тонкие сжатые губы, брови настолько светлые, что были едва заметны, немного выпуклые глаза; это было скорее лицо государственного деятеля, чем художника10

И тем не менее среди живущих не было более великого художника! Единственным равным ему мастером был его брат Губерт, который умер два года назад в Генте… Немногие понимали, что этот высокий, сдержанный человек, обладающий пронизывающим взглядом и едким остроумием, таит в себе бурные страсти, горячую любовь к красоте и глубоко чувствующую натуру. Но Катрин как раз была одной из тех немногих… С самой первой встречи ван Эйк преследовал ее своей страстью, одновременно преданной и пылкой… и к тому же необычайно упорной. Не было ничего, что ван Эйк не смог бы вытерпеть от этой необыкновенно красивой женщины. Она могла бы растоптать его сердце, если бы хотела. Ей, по его мнению, было позволено все, потому что она была прекрасна, и иногда Катрин испытывала искушение уступить этому настойчивому, терпеливому чувству. Но она устала от любви…

Четыре года прошло со смерти Гарэна, но каждый из них она помнила так отчетливо, как будто пережила его только вчера. Слишком живо помнила Катрин свой отъезд из Дижона через несколько дней после казни Гарэна.

Для того чтобы уберечь подругу от любопытства горожан которое могло только усилить потрясение молодой вдовы бывшего государственного казначея, Эрменгарда решила как можно скорее увезти ее. Они вместе покинули город в сопровождении Сары, и в тот же день строители начали разваливать великолепный дом на улице Пергаментщиков, что было еще одним свидетельством смерти Гарэна. Находясь на улице, Катрин видела, как разрушители начали срывать флюгеры в виде золоченых дельфинов, которые украшали крышу дома. Она отвернулась и сжала губы, чтобы унять дрожь. Катрин хотела как можно скорее перевернуть эту страницу своей жизни особенно потому, что в ней все еще жил последний, отчаянный взгляд ее мужа. Если бы они оба не были намечены жертвами жестокой судьбы, какова была бы их совместная жизнь? Они могли бы быть счастливы…

В Дижоне Катрин не оставила ничего, кроме сожалений. Ее мать и дядя покинули улицу Гриффон и переехали в Марсаннэ, где и собирались жить постоянно.

Дядюшка Матье был достаточно богат, чтобы жить за счет своих ферм и виноградников, и больше не желал оставаться в этой вонючей дыре, как он ее называл. Лоиз была в монастыре в Тарте, а Ландри — в монастыре Сен-Сина. Что касается Эрменгарды, то для нее смерть вдовствующей герцогини была жестоким ударом, и она решила удалиться в свои владения в Шатовилэне.

— Я воспитаю там твоего ребенка, — сказала она Катрин. — Он должен получить образование, достойное его герцогской крови. Мы сделаем из него рыцаря или хорошо воспитанную даму…

Мысль о ребенке, который скоро должен был родиться, не приносила особой радости, но, казалось, доставляла Эрменгарде глубокое удовлетворение.

Графиня была несостоявшейся бабушкой, и мысль о ребенке, которого она могла бы баловать и лелеять, восхищала Эрменгарду, возможно, еще и потому, что у нее было немного близких, которым она могла бы дарить свою любовь. Ее муж оставался в окружении Филиппа, ведя довольно беспорядочный для своего возраста образ жизни. «Он никогда не сможет понять, что он уже не юноша и что женщины — наиболее изнуряющее времяпровождение на свете!»— графиня имела обыкновение изъясняться философски. Его неверность не беспокоила Эрменгарду. Любовь между нею и ее законным повелителем давно угасла; ее сын был далеко, сражаясь в армии Жана Люксембурга, и она редко видела его. Он был отчаянный рубака. «Это у него в крови», говорила обычно Эрменгарда. Ребенок Катрин был бы желанным развлечением в ее скучной сельской жизни, поскольку отныне Эрменгарда решила остаться в Шатовилэне, занимаясь хозяйством и приглядывая за крестьянами.

Эрменгарда жила за мощными стенами крепости Шатовилэн, и, подобно их хозяйке, чувствующей излучаемую этими стенами силу и безопасность, Катрин нашла здесь тихое, мирное существование, в котором так остро нуждалась.

Замок феодалов, чьи седые стены отражались в тихих водах Ожона, был для нее тихой гаванью, и она проводила здесь долгие вечера, глядя, как садится солнце за верхушки деревьев. Именно здесь августовским утром, после долгой ночи боли и мук, Катрин родила сына, которого капеллан замка немедленно окрестил Филиппом в честь отца… Эрменгарда была вне себя от радости, наблюдая, как кормит новорожденного младенца кормилица, выбранная ею самой из тысячи претенденток. Она была явно счастливее Катрин, которая не чувствовала большой материнской любви. Она не желала ребенка Филиппа. Любовь, которую она испытывала к герцогу, была главным образом физической. Он был для нее привлекателен, знал, как заставить бежать огонь но ее жилам, и его искусство в любви принесло ей много счастья, но она не была без ума от него; он не разжег в Катрин того жара любви и страсти, какой пробудил в ней Арно, и она не грустила о Филиппе, когда его не было рядом.

Тем не менее, когда спустя примерно месяц Филипп приехал в Шатовилэн, она была очень счастлива. Филипп обладал магнетическим очарованием, и рядом с ним Катрин было нетрудно убедить себя в том, что он может заполнить ее жизнь. Он бросился к ее ногам, умоляя простить его за то, что не приехал раньше. Он клялся, что любит ее больше, чем когда — либо, и со страстью доказал это в ту же ночь. Катрин чувствовала, что в его руках она возвращается к жизни. Глубокий страстный отклик, которого он сумел добиться, воскресил в ней желание жить, кокетство, и она поняла, что вновь хочет быть красивой.

Филипп не скрывал от нее, что собирается вновь жениться, — брак по расчету, если таковой вообще мог быть В ноябре он намеревался жениться на графине Бонне Д'Артуа, которая была гораздо старше него и являлась вдовой его собственного дяди, графа Неверского, убитого в битве при Азенкуре. Бонне была кроткой, робкой болезненной женщиной, но союз с нею был важен для Бургундии, и, женясь на ней, Филипп должен был забыть о личных симпатиях.

Тебе не нужно ревновать меня к ней, — уверял он Катрин. — Я люблю и всегда буду любить тебя одну. С этих пор ты всегда будешь рядом со мной; ты будешь почетной горничной герцогини, если хочешь…

Катрин отказалась скорее из гордости, чем из соображений приличия. Она не собиралась днем служить женщине, с мужем которой встречалась по ночам. Она попросила позволить ей еще немного побыть с Эрменгардой, и Филипп согласился. 30 ноября 1424 года он женился на Бонне Д'Артуа в Мулен-Анжильбере, но спустя несколько дней примчался назад, чтобы получить несколько поспешных поцелуев от своей любовницы и вновь просить ее присоединиться к нему. Ей нравилась сельская жизнь, гак же как и успокаивающее присутствие Эрменгарды и общество ребенка, которого она с каждым днем любила все больше. Но дни новой герцогини Бургундской были сочтены. Она умерла меньше чем через год, 17 сентября 1425 года, вновь оставив Филиппа вдовцом и вновь без законного наследника. Именно тогда он увез Катрин из ее тихого пристанища, увез почти силой и сделал ее официальной фавориткой, ослепительной и всемогущей звездой, вокруг которой вращался его двор, один из самых блестящих в Европе.

Он возвратил Катрин в сто раз больше, чем судьи отобрали у нее во время суда над Гарэном. Катрин стала графиней де Брази, так что маленький Филипп мог иметь титул. Вскоре она получила замок в Шенов, в окрестностях Дижона, и маленький дворец в Брюгге. Кроме этого, в ее распоряжении были поместья, драгоценности, великолепные платья и неизменная любовь Филиппа. Он продолжал преклоняться перед ее красотой, которую он умел подчеркнуть и прославить на турнирах и пирах.

Ее любили, боготворили, ей льстили, ее баловали. Ей следовало быть счастливой, но она не была счастлива.

Когда четыре года спустя она лежала в своей отделанной парчой комнате без сна, в безмолвии проводимых в одиночестве ночей и спрашивала свое сердце, ответом ей было лишь молчание. Она была окружена любовью, многие мужчины были влюблены в нее до такой степени, что иногда готовы были бросить вызов ревности Филиппа и объявить ей о своих притязаниях, но ей нечем было им ответить. Некоторые из них сражались и убивали друг друга в надежде получить ее взгляд или улыбку, но она могла только жалеть их, а жалость никогда не превращалась в любовь. Даже в момент самых пылких объятий Филиппа она порою не чувствовала ничего, кроме безразличия. Она больше не откликалась на его искусные ласки, как в первые дни их любви, хотя он ласкал ее столь же страстно, как и прежде.

Только один мужчина мог бы преуспеть в пробуждении спящего сердца прекрасной Катрин, но она запретила себе думать о нем. Он был далеко, женат, недоступен, навсегда потерян для нее. Это был Арно, одно только имя которого пробуждало болезненный отзвук в ее душе…

Ян ван Эйк сдержался и не прервал задумчивости молодой женщины. Она стояла у камина, глядя на пламя сквозь рубиновое стекло своего кубка. Она была так грациозна, что художник испытал искушение снова взять свои кисти и приняться за новый портрет. Он посмеялся над собой, поскольку думал, что «Мадонна с кубком» вряд ли встретит одобрение. Но ему не нравилось, когда Катрин ускользала от него подобным образом, а в последнее время это стало почти привычным.

Он собрался заговорить, когда вошел слуга, одетый в пурпурную с серебром ливрею дома де Брази, которую Катрин сохранила. Бесшумно приблизившись по сияющему мозаичному полу, где золотые звезды чередовались с голубыми химерами, слуга сообщил Катрин, что за дверью находится мессир де Сен-Реми, который просит принять его. Катрин вздрогнула, когда неторопливый голос дворецкого вывел ее из задумчивости, и приказала ему пригласить посетителя. Ван Эйк вздохнул:

— Теперь нам придется целый час сидеть и слушать дворцовые сплетни. Терпеть не могу этого смешного пустомелю. Сейчас я был бы совсем не прочь покинуть вас.

— Нет, пожалуйста, не уходите, — попросила его Катрин. — Он не осмелится ухаживать за мной, если мы будем не одни.

— И он тоже! — поморщился художник. — Я иногда спрашиваю себя, моя дорогая, есть ли хоть одно существо во Фландрии и в Бургундии вместе взятых, достойное называться мужчиной, которое не было бы в той или иной степени увлечено вами. Хорошо, я останусь.

Улыбающийся Сен-Реми уже входил в комнату, как всегда, элегантный и роскошно одетый. По случаю визиты к Катрин этот законодатель бургундской моды избрал для своего наряда цвета осени. Его бархатный камзол цвета пожухлой листвы имел разрезы в нескольких местах и огромные рукава, подбитый парчой и украшенные золотыми и багряными листьями. Его тесно обтягивающие панталоны были ярко-алыми, а бархатная шляпа в тон костюму была украшена чудесными золотыми листьями, такими же, как те, что покрывали рукоятку кинжала, висевшего на очень низком поясе. У туфель были огромные острые носы алого цвета, которые делали его походку довольно забавной, похожей на утиную. Вместе с ним снаружи ворвался порыв резкого ветра, и уютный покой большой комнаты был нарушен.

Сен-Реми был в восторге от того, как выглядела Катрин, и расточал восхищенные похвалы незаконченному портрету. Он с видом знатока осмотрел лежащие на комоде украшения, потанцевал и покрутился по комнате и, наконец, рухнул в кресло, куда хозяйка подала ему бокал вина. Он бросил на ван Эйка взгляд, полный сочувствия.

— Ну, мессир посол, — воскликнул он, — я слышал, вы собираетесь опять покинуть нас ради больших дорог!

Поверьте, я завидую вам, ведь вы отправляетесь в места с солнечным климатом и оставляете нас, бедных северян, погруженными во мрак зимы.

— Как, ван Эйк, вы уезжаете от нас? — удивленно воскликнула Катрин. — Вы никогда не говорили мне об этом.

Художник густо покраснел и бросил укоризненный взгляд на посетителя.

— Я как раз собирался это сделать, — сказал он мрачным голосом, — когда мессир Сен — Реми появился на сцене…

Молодой советник стал теперь таким же красным, как и художник. Он смущенно переводил взгляд с Катрин на ван Эйка.

— Если я правильно понял, — сказал он, запинаясь, — я опять совершил грубую ошибку.

Катрин бесцеремонно прервала его. Она направилась к ван Эйку (складки ее широкого алого, скользящего по полу платья, веером развернулись позади нее) и встала прямо перед ним, так что он был вынужден взглянуть ей в глаза.

— Куда вы собираетесь, Ян? Вы оба сказали слишком много, что не могло не возбудить моего любопытства.

Итак, мне не следует знать о вашей новой миссии, да?

Вы ведь отправляетесь по поручению герцога, не так ли?

Это был не первый случай, когда Филипп Бургундский использовал дипломатический талант своего любимого художника. Артистическое чутье ван Эйка делало его наиболее подходящим лицом для деликатных поручений. Он пожал плечами:

— Да, он посылает меня в качестве посла. Я бы предпочел, чтобы он сам рассказал вам эту новость, но рано или поздно вы должны все узнать. Герцог посылает меня в Португалию. Я должен начать переговоры с королем Жоаном по поводу возможного брака между инфантой Изабеллой и…

— ..между инфантой Изабеллой и герцогом Бургундским! Продолжайте, продолжайте, мой друг, не думаете же вы, будто я не знаю, что герцог снова должен жениться, чтобы произвести наследника? Я давно жду этой вести. Она не очень меня удивила. Зачем же тогда так много предосторожностей?

— Я боялся, что вы можете расстроиться. Любовь герцога к вам огромна, и я знаю, что это чисто политическая женитьба. Инфанте за тридцать, и хотя идет молва, что она красива, но так говорят обо всех принцессах…

— Ну вот, — смеясь, прервала Катрин, — вы опять извиняетесь! Не нужно ломать голову в поисках оправданий.

Я знаю чувства монсеньора лучше, чем вы… и свои собственные чувства тоже. Вы нисколько меня не расстроили. Давайте поговорим о более важных вещах. Когда же вы закончите мой портрет, если отправляетесь с этой миссией?

— Я не уеду до конца месяца, потому у меня много времени.

Новость, которую выболтал Сен-Реми, поразила Катрин больше, чем она показала, ибо это означало полное изменение ее жизни. Она всегда знала, еще со смерти второй жены Филиппа, что настанет день, когда ему придется избрать новую герцогиню. Власть герцога неуклонно росла. Он преуспел во всех своих начинаниях, и его владения постоянно расширялись. Недавно он закончил в свою пользу войну с Голландией; войну, предпринятую против его непокорной кузины, прекрасной Жаклин Люксембургской, о которой придворные певцы слагали баллады. Потерпевшая поражение графиня была вынуждена сделать Филиппа своим наследником. Кроме того, граф де Намюр, чьи владения Филипп должен был унаследовать после его смерти, был серьезно болен.

Столь обширные владения нуждались не только в правителе, но и в законном наследнике; отпрыски, которых Филипп имел от различных любовниц, не могли надеяться наследовать ему.

Катрин знала, что когда-нибудь другая женщина должна будет разделить с Филиппом трон, и она давным-давно приняла важное решение: когда этот день наступит, она удалится. В течение последних трех лет любовь Филиппа сделала ее настоящей некоронованной королевой, хозяйкой и Утренней Звездой его двора. Ее гордость восставала при мысли, что она вновь будет низведена до роли любовницы — пусть даже, фаворитки.

Пришло время искать выход, но какой? Самым мудрым, конечно, было бы вернуться в Бургундию, и прежде всего в Шатовилэн. Прошло два года с тех пор, как она видела своего сына, которого Эрменгарда растила с нежной заботой и своей обычной энергией. Она начала скучать по ребенку.

— О чем вы думаете? — спросил Сен-Реми. — Я вижу, ваши мысли далеко отсюда. Ван Эйк пытается попрощаться, а вы даже не слышите.

Она с улыбкой извинилась.

— Простите меня. До завтра, Ян. Давайте закончим картину как можно скорее, поскольку, я думаю, вы будете заняты…

Художник не ответил. Он грустно кивнул. Легкое раздражение в голосе Катрин не ускользнуло от него. Он низко склонился над рукой, которую она протянула ему.

«Почему именно мне доверена эта миссия… в то время как я отдал бы жизнь, только бы она не пролила ни слезинки? Какая ирония!»— подумал он.

— Теперь идите. Отправляйтесь в Португалию и не беспокойтесь. Нарисуйте прекрасный портрет инфанты и как можно лучше выполните свою миссию. Уверяю вас, я не расстроена этой новостью. Я оставлю двор без сожаления, потому что устала от этой жизни. А когда вы вернетесь, вы будете знать, где меня найти. Мы всегда останемся друзьями.

Он неохотно отпустил изящную руку Катрин и вышел, не говоря ни слова. Жан де Сен — Реми с улыбкой наблюдал, как художник уходит. Он не шевельнулся в своем кресле.

— Если этот человек не влюблен в вас без ума, я готов съесть мою шпагу! Но я считаю, что это неизбежно, художник должен пасть под очарованием вашей красоты…

Не смотрите на меня так, моя дорогая. Я знаю, о чем вы думаете, — что этому Сен — Реми, который приносит плохие новости, нужно было бы хоть из приличия уйти раньше, чем ушел ван Эйк. Нет, нет, не пытайтесь это отрицать, это естественно. Если я был столь глуп и остался, то это потому, что я хочу кое-что сказать вам… нечто не терпящее отлагательств.

— Вы тоже уезжаете?

— Нет, конечно, нет. Просто я научился бдительности в отношении ваших неожиданных планов. Я чувствую, что вы сейчас на грани принятия решения, и не хотел бы на этот раз отправляться искать вас на край света. Вы наиболее ускользающая, непредсказуемая женщина из тех, кого я знаю… и наиболее обожаемая!

— Ради Бога, Жан, — раздраженно сказала Катрин. Сегодня у меня нет желания слушать комплименты. Не говорите мне о моей красоте и очаровании… пожалуйста!

Вы себе представить не можете, как я устала все время слушать одно и то же. Если не вы, то ван Эйк, если не ван Эйк, то Руссэ, де Ланнуа, Тулонжеон… даже мэтр Николя Роллен в последнее время наносит мне долгие визиты и ужасно мне наскучил.

— Несомненно, он пытается скрасить свою суровую жизнь, которую ведет со своей благочестивой супругой Гигон де Салин. У нашего канцлера не слишком веселая жизнь. Но я пришел сюда говорить не о нем, а о себе…

— Очень увлекательная тема… — поддразнила его Катрин.

— О… не знаю, как насчет увлекательности! Но интересная, это я вам гарантирую. Итак… — Жан де Сен-Реми поднялся на ноги, распрямил свое длинное, худое тело и предстал перед Катрин во весь рост. — Итак, мое имя Жан Лефевр де Сен-Реми. Мне тридцать два года, я богат, у меня хорошее здоровье. Я владею значительным количеством земель, во мне довольно голубой крови… и я люблю вас так, как только Сен-Реми могут кого-нибудь любить. Вы пойдете за меня замуж? Вы вдова и, следовательно, свободны.

— ..и не занята в настоящий момент? — с насмешливой улыбкой закончила Катрин. — Мой дражайший Жан, вы милый, и я глубоко тронута вашим предложением.

Вы сказали себе: она останется одна, я предложу ей мое имя, солидное положение, знатного человека… разве я не права? Я всегда знала, что вы были мне другом…

— Почему вы всегда говорите мне о дружбе, когда я во весь голос говорю вам о любви?..

— Это просто потому, что я никогда не пойду за вас замуж. Если вы любите меня, вы будете слишком несчастливы. С моей стороны было бы несправедливо отдать вам только руку, а я не могу сделать для вас большего, чем относиться к вам хорошо… очень хорошо. Но этого недостаточно!

На ясном лице молодого человека появилось выражение искреннего сожаления. Казалось, что даже его ослепительный плюмаж сбился набок и потускнел.

— Я достаточно люблю вас, чтобы удовлетвориться этим, — резко сказал он. — Конечно, я не могу надеяться заменить герцога. Вы любите его и…

Катрин прервала его:

— Вы прекрасно знаете, что я не люблю его! Вы слишком близкий друг, чтобы сомневаться в этом. Я никогда не могла найти подходящих слов, чтобы выразить мои чувства по отношению к нему. Я не могу больше любить, Жан, даже если хотела бы… и вы это тоже знаете!

Наступило молчание. За окнами наступала ночь, постепенно вторгаясь в комнату, крашеные балки которой были погружены в темноту. Единственным источником света был пылающий в камине огонь, на фоне которого выделялся темный силуэт Катрин. Сен-Реми отступил назад, в тень. У него было ощущение, что между ним и этой необыкновенной женщиной только что прошел призрак, сам же он никогда не мог подойти к ней совсем близко. Он не забывал поединка у стен Арраса и рыцаря в королевских доспехах, который почти до сумасшествия взволновал эту холодную женщину. Он пробормотал:

— Я понимаю. Значит, это он? И после всех этих лет вам не удалось забыть Мон…

— Тес! — прервала его Катрин. — Я не хочу слышать его имени.

Она дрожала, как лист, и в ее огромных фиалковых глазах было такое горе, что Сен — Реми почувствовал жалость.

— Извините, — пробормотала Катрин. — Я взволнована… Мой друг, вы бы лучше оставили сейчас меня одну.

Вы говорите мне о любви, а все, что я могу сказать, это вздор… вскоре приходите снова…

Она протянула холодную руку, которую молодой человек на мгновение поднес к губам. Он казался столь встревоженным и обеспокоенным, что Катрин нежно улыбнулась ему, тронутая тем, что этот праздный, беззаботный молодой человек может искренне страдать из-за нее.

— Приходите как-нибудь, когда я не буду так взволнована, — сказала она. — Я даже позволю вам снова сказать, что вы меня любите.

— И сделать вам предложение?

— Почему бы и нет?.. Если вы не против того, чтобы вам отказали. Доброй ночи, мой друг.

Когда Сен-Реми ушел, Катрин издала вздох облегчения. Наконец она была одна! Темнота, заполнившая большую комнату, действовала успокаивающе. Катрин любила сумерки. Она подошла к одному из высоких стрельчатых окон и толкнула раму с цветными стеклами, носившими принятый ею герб — лазурная химера на серебряном фоне, увенчанная графской короной. Холодный, влажный воздух веял прохладой ей в лицо и шевелил ее распущенные волосы. Внизу, в канале, текла черная вода, как в зеркале, отражая огни соседних домов, прежде чем исчезнуть под темной аркой, мостика. Поднимался ветер, он взметал опавшие листья. На ближайшем бастионе крикнул часовой, на мгновение заглушив мелодию лютни, доносившейся из какого-то дома за каналом. Все было так мирно, что Катрин хотелось надолго оставаться у окна, слушая стихающий но мере наступлении ночи шум города. Но было уже поздно, и Филипп этим вечером должен был прийти ужинать с нею.

Она с сожалением закрыла окно как раз в тот момент, когда дверь отворилась и вошла Сара, неся канделябр с двенадцатью свечами, который осветил ее смуглое загадочное лицо. В манерах цыганки было что-то торжественное, ее брови под высоким крахмальным чепцом, покрывавшим голову, были нахмурены. Она поставила канделябр на резной деревянный сундук и, вынув из него одну зажженную свечу, прошла по комнате, зажигая остальные свечи.

Ее движения были какими-то неестественными, напряженными, что удивило Катрин.

— В чем дело? Ты сегодня странно себя ведешь.

Сара обернулась к ней. Катрин заметила, что лицо у нее осунувшееся и обеспокоенное.

— Только что прибыл посыльный из Шатовилэна, сказала она бесцветным голосом. — Ребенок болен. Графиня Эрменгарда хочет, чтобы ты приехала к ней…

Больше она ничего не сказала, ничего не добавила.

Она просто стояла, глядя на Катрин, и ждала… Молодая женщина побледнела. Ей никогда не приходило в голову, что с маленьким Филиппом может что-нибудь случиться. Письма Эрменгарды всегда были одной длинной хвалебной песнью его здоровью, красоте, уму. Катрин достаточно хорошо знала свою подругу, чтобы понять: если Эрменгарда посылает за ней сейчас, то это значит, что ребенок болен… серьезно болен. Она неожиданно поняла, какое большое расстояние лежит меж нею и ее ребенком, и волна раскаяния охватила ее. Катрин не упрекала себя за то, что оставила сына с Эрменгардой, потому что та обожала мальчика и Катрин вряд ли могла бы найти лучшего опекуна. Собственно говоря, именно для того, чтобы доставить удовольствие безумно любящей ребенка графине, она решила оставить его там.

Теперь же она упрекала себя за то, что недостаточно любила его. Он был плоть от плоти ее, и однако она месяцами не видела его. Катрин встретилась взглядом с глазами Сары.

— Мы отправимся на рассвете, — сказала она, — как только откроют городские ворота. Тьерселин присмотрит за домом. Иди и приготовь сундуки для поездки…

— Перрина сейчас занимается ими…

— Хорошо. Нам понадобятся лучшие лошади и трое вооруженных слуг. Этого будет достаточно. В пути мы будем как можно меньше останавливаться. Багажа много не нужно. Если что-нибудь понадобиться, я могу за ним послать…

Голос Катрин был спокойным и холодным, приказания — точными. Сара напрасно искала следы переживаний на этом красивом, бесстрастном лице. Придворная жизнь научила молодую женщину умело скрывать чувства и управлять выражением своего лица, какие бы бури ни бушевали в ее душе.

— А… сегодняшний вечер? — спросила Сара.

— Придет герцог. Я скажу ему, что уезжаю. Накрой здесь стол, а потом помоги мне одеться.

В комнате Катрин, этой восхитительной шкатулке из бледно-розового генуэзского бархата, где вся мебель была из чистого серебра, Перрина и дне другие горничные суетились, занятые подготовкой багажа. Но «домашнее платье» из белого атласа, вышитое мелким жемчугом, было разложено на кровати для того, чтобы Катрин вечером смогла его надеть. Филипп любил, когда Катрин была одета в белое, и в тех редких случаях, когда он мог провести время с ней наедине, строго запрещал носить вечернее придворное платье. Во время его посещений Катрин всегда носила простые платья, и ее волосы были распущены по плечам.

Предоставив служанкам заниматься своим делом, она прошла в туалетную комнату, где для нее была приготовлена ванна, в которую она поспешно погрузилась.

Догадываясь, что нервы Катрин на пределе, Сара добавила в воду немного листьев вербены. Катрин на минуту расслабилась в нежном тепле ванны, заставив себя не думать о больном ребенке. Она чувствовала себя усталой, но ум ее был на удивление ясным. Ей казалось странным, что она должна покинуть Филиппа в тот самый день, когда впервые узнала о надвигающейся разлуке. Сама судьба вмешалась, выбрав за нее следующий шаг. Пора было уходить. На некоторое время она останется в Шатовилэне и попытается решить, что ей делать со своей жизнью…

Катрин вышла из ванны, и Сара завернула ее в огромный квадрат из тонкого фризского полотна и энергично растерла. Но когда цыганка принесла ларчик, где хранились редкостные духи, которыми пользовалась Катрин, та жестом остановила ее.

— Нет… не сегодня, у меня болит голова, — сказала она.

Сара не настаивала, но ее глаза на мгновение задержались на молодой женщине, когда полотенце упало на пол.

— Одень меня, — сказала Катрин.

Пока Сара ходила за ее атласным платьем, Катрин некоторое время стояла перед зеркалом, не глядя на себя. Созерцание своей собственной красоты не доставляло ей удовольствия, как это было прежде. Неутолимое желание Филиппа лучше, чем любое зеркало, говорило ей, что она красивее, чем когда бы то ни было. Материнство округлило ее фигуру и стерло последние следы незрелости. Ее талия, такая узкая, что Филипп мог обхватить ее двумя руками, все еще была девичьей, но бедра были более круглыми, а груди — более полными, гордо возвышавшимися ниже необыкновенно чистой и грациозной линии шеи и плеч. Ее золотистая кожа была нежной, и Катрин хорошо понимала свою власть над одним из самых могущественных правителей Христианского мира. Филипп был тем же самым страстным любовником, каким он всегда был в ее объятиях… но теперь все это не трогало Катрин.

Сара, не говоря ни слова, накинула на нее платье.

Оно легло длинными, гибкими, переливающимися складками, и прикосновение холодного атласа к обнаженной коже заставило Катрин задрожать. Она была так бледна, что Сара прошептала:

— Послать во дворец записку, что ты нездорова?

Катрин покачала головой.

— Нет, ты не беспокойся. Я должна увидеть его сегодня. В любом случае уже слишком поздно — он здесь.

В то же мгновение раздался звук быстрых шагов и мужской голос весело поприветствовал горничных в соседней комнате. Дверь ванной комнаты открылась, в нее стремительно вошел Филипп.

— Оставь нас, Сара… чтобы я мог целовать ее в свое удовольствие! Три дня без тебя, любовь моя… три дня слушать жалобы правителя Брюсселя! Целая вечность скуки!

Когда Сара после торопливого реверанса покинула комнату, герцог подошел к Катрин и крепко обнял ее, покрывая ее жадными поцелуями.

— Сердце мое… моя жизнь… моя королева… моя золотоволосая волшебница… моя неизменная любовь, — нежно шептал он, в то время как его губы переходили от глаз молодой женщины к ее груди, которую глубокое декольте платья открывало почти полностью. — Каждый раз, когда я вижу тебя, ты кажешься все более прекрасной… такой прекрасной, что от этой красоты у меня иногда болит сердце…

Катрин слегка сопротивлялась ласкам Филиппа, почти задыхаясь в страстном объятии. Он казался необычайно веселым и еще более влюбленным, чем когда-либо. Он начал расстегивать ее платье, но Катрин легонько оттолкнула его.

— Нет, Филипп… не сейчас.

— О! Почему? Я так жаждал увидеть тебя, моя милая, что ты должна простить мне, если я кажусь слишком нетерпеливым. Но ты хорошо знаешь, какое действие оказывает на меня твоя красота! Катрин… моя прелесть Катрин, ты никогда прежде мне не отказывала. Ты плохо себя чувствуешь? Ты очень бледна…

Он отстранил ее, чтобы лучше разглядеть, и затем обеспокоенно притянул к себе, держа обеими руками ее хорошенькое личико, чтобы заставить поглядеть на него.

Неожиданно по щекам Катрин скатились две слезинки, и она закрыла глаза.

— Ты плачешь! — воскликнул испуганно Филипп. — Но в чем дело? Моя возлюбленная… сердце мое… я никогда не видел, чтобы ты плакала.

Казалось, он готов был последовать ее примеру. Его тонкие губы дрожали у ее виска.

— Я должна уехать, — прошептала она. — Эрменгарда послала за мной… Ребенок болен.

— Серьезно?

— Я не знаю… но боюсь, что так. Иначе Эрменгарда не посылала бы за мной. Филипп, я неожиданно испугалась… пришел конец нашей счастливой совместной жизни.

Он нежно обнял ее, утешая, затем отвел к кровати и заставил сесть, а сам опустился на персидский ковер у ее ног.

— Не говори глупостей, — нежно сказал он, сжимая ее руки. — Ребенок может быть болен, но это не значит, что его жизнь в опасности. Ты же знаешь, что Эрменгарда ухаживает за ним так, как будто это ее собственный ребенок. Я могу понять твое беспокойство, но я несчастен от того, что ты должна меня покинуть. Когда ты едешь?

— На заре…

— Очень хорошо. Я прикажу, чтобы к этому времени тебя ждал вооруженный эскорт… Да, да, я настаиваю. Путь долгий, а с наступлением зимы дороги становятся все более и более опасными. Иначе я не буду спокоен. Но… не оставайся там слишком долго, я умоляю тебя. Я буду считать дни…

Катрин глядела в сторону и пыталась освободить свои руки, но Филипп крепко держал их.

— Может быть, я останусь в Бургундии дольше, чем ты думаешь. На самом деле, может быть, я никогда не вернусь во Фландрию, — медленно сказала она.

— Что? Но… почему?

Она наклонилась к нему и погладила его худое лицо, гордые и тонкие черты которого она по-своему любила.

— Филипп, — нежно прошептала она, — пора нам с тобой быть откровенными друг с другом. Ты должен снова жениться… время пришло. Теперь… теперь, не волнуйся.

Я знаю, что ты послал ван Эйка в Португалию, хотя не он мне об этом рассказал. Я тебя не виню — ты должен дать своим подданным наследника. Но… теперь я сама предпочла бы уйти. После той жизни, которую мы вели, я не хочу… тайного существования и тайной связи. Мы любили друг друга открыто, при свете дня, и не думаю, что я смогу смириться с сумерками, с тайной любовью.

Филипп грубо схватил ее за плечи и, став коленями на кровать, глядел на нее сверху вниз.

— Успокойся! Не говори ничего. Я никогда не стану принуждать тебя к тайной жизни. Сейчас я люблю тебя так, как никогда не любил, и то, что я вынужден жениться, не будет для тебя унижением. Я герцог Бургундский, и я уверен, что ты сохранишь то положение, которое я дал тебе.

— Это невозможно… здесь, по крайней мере. Я могу жить в Бургундии… Вы не часто туда ездите, но вы можете приезжать туда один…

Прибытие Сары, объявившей, что ужин готов, положило конец их разговору. Филипп подал Катрин руку, чтобы отвести к столу. Ужин был накрыт на столе перед камином в большой приемной, и три лакея прислуживали им. Из-за присутствия слуг Катрин говорила мало.

Герцог был задумчив. Глубокая морщинка пролегла меж его серых глаз; когда он смотрел на Катрин, она видела в этих глазах мольбу. Он не притронулся к блюдам, которые стояли перед ним… Когда слуга уже готов был разрезать пирог с дичью, герцог вскочил и так сильно оттолкнул стол, что стоял перевернулся и с грохотом упал на пол. Филипп жестом руки указал слугам на дверь.

— Вон, вы все! — крикнул он.

Они подчинились, не смея остаться и подобрать кубки и золотые блюда, содержимое которых разлетелось по полу. Серые глаза герцога стали почти черными, лицо исказила какая — то судорога.

— Филипп! — вскрикнула Катрин.

— Не бойся, я не обижу тебя…

Он подошел к ней, подхватил ее на руки так легко, как будто она ничего не весила, и быстро унес в спальню. По его лицу струились слезы… Он усадил ее, не переставая обнимать и все крепче прижимая к себе.

— Послушай, — прошептал он, почти дыша, — никогда не забывай того, что я хочу тебе сказать: я люблю тебя больше всего на свете, больше, чем мою жизнь или спасение моей души… и больше, чем мои владения. Если ты меня попросишь, я завтра же отрекусь от престола, чтобы сохранить тебя. В конце концов, зачем мне наследник? Я прикажу ван Эйку остаться… Я вообще не женюсь. Я не хочу тебя потерять, ты слышишь? Я никогда не соглашусь тебя потерять! Если ты настаиваешь, я позволю тебе уехать завтра, но ты должна поклясться, что вернешься…

— Филипп, — простонала Катрин. — Я должна увидеть моего ребенка, нашего ребенка!

— Неважно! Поклянись, что ты вернешься, как только убедишься, что все в порядке. Поклянись в этом, или я даю слово рыцаря и дворянина, что ты никогда не покинешь этот город. Я скорее засажу тебя в тюрьму.

Он больше не владел собой. Его тонкие твердые пальцы причинили ей боль, когда он подмял ее под себя. Дыхание обдавало жаром губы обеспокоенной пленницы, и крупные слезы катились из его глаз на лицо Катрин. Она никогда не видела его в таком состоянии. Он весь дрожал и неожиданно напомнил ей Гарэна, воскресив в ее памяти тот случай, когда желание возобладало в нем. У Гарэна был тот же взгляд, полный мучительного желания, и тот же вид умоляющей настойчивости.

— Поклянись, Катрин. Поклянись, что ты вернешься, — прошептал он полуповелительно, полуумоляюще. Или скажи мне, что ты меня никогда не любила.

Катрин чувствовала, как сильно бьется сердце Филиппа у ее груди. Неожиданно она почувствовала себя усталой и полной жалости и, вероятно, не сознавая, что ее все еще трогает страсть повелителя, который рядом с нею был только отчаянно влюбленным мужчиной, капитулировала.

— Я клянусь, — прошептала она. — Я вернусь, как только ребенок выздоровеет…

Ее слова произвели немедленно действие; Катрин почувствовала, что Филипп расслабился. Его благодарность мучила ее. Он опустился перед нею на колени и целовал ее руки и ноги.

— Нет, Филипп, — молила она, — пожалуйста, поднимись.

Он встал, еще раз обнял ее и поцеловал в губы. Страстность поцелуев Филиппа постепенно возбуждала Катрин, и она чувствовала, как слабеет ее воля и исчезают остатки желания сопротивляться. Казалось, Филипп неожиданно понял, какая волшебная власть так долго приковывала к нему Катрин.

Поздно ночью, когда Филипп наконец заснул у нее на груди, умиротворенный, она лежала, глядя широко открытыми глазами в темноту, освещаемой угасающим огнем камина. Она была в том полубессознательном состоянии, которое освобождает дух и позволяет проникать в будущее. Филипп никогда не любил ее так, как в эту ночь. Его желание казалось неутолимым. За все время любви эти часы были наиболее страстными и прекрасными. Почему так, откуда у нее это предчувствие, что они последний раз вместе, несмотря на то, что она поклялась вернуться?

Короткие светлые волосы Филиппа лежали на ее щеке. Катрин слегка повернула голову и взглянула на него.

Он спал, как дитя, и немного сердитое выражение его лица напоминало маленького мальчика, которого побранили; это его выражение тронуло Катрин больше, чем следы, оставленные на его суровых чертах бурей страсти.

Очень тихо, чтобы не разбудить его, Катрин коснулась губами его виска в том месте, где сквозь тонкую кожу бился пульс. Затем она невольно заплакала, почувствовав, что никогда не любила его так сильно, как сейчас.

Ощутив ее движение, Филипп крепче сжал Катрин в своих объятиях. Она перестала шевелиться, опасаясь побеспокоить его. Скоро рассвет, и ей придется разбудить его и расстаться. На сколь долгий срок?

Она чувствовала смущение от того, что больше не принадлежала этому человеку или его дворцу. Она уже стояла на дороге, которая вела ее к ребенку и давней подруге…

Глава одиннадцатая. МОНАХ ИЗ БЕВРЕ

Когда после долгого и утомительного пути Катрин и ее эскорт наконец увидели башни Шатовилэна, ее охватило мрачное предчувствие. В маленькой деревушке, спрятавшейся на изгибе реки Ожон у подножия замкового холма, церковные колокола отбивали похоронный звон, и печальные звуки медленно плыли в холодном воздухе. Выше, на холме, круто вздымался из тумана замок, его грозные башни, увенчанные черными деревянными чердачными помещениями, черепичные крыши башенки которых блестели от влаги. Катрин поискала взглядом алое знамя Шатовилэна, которое обычно висело на центральной башне, но лишь черное знамя вяло колыхалось на древке на зубчатой стене.

Она пришпорила лошадь и пустилась вскачь по крутой тропинке. Хотя день был в разгаре, крепость казалась на удивление тихой. Подъемный мост был поднят, и никого не было видно на сторожевых башнях… Катрин повернулась к начальнику эскорта, молодому, почти безусому лейтенанту, который краснел каждый раз, когда она смотрела на него, и велела ему протрубить в рог, чтобы возвестить об их прибытии. Она чувствовала беспокойство, ее лихорадило. Зловещая атмосфера маленькой деревушки на равнине Марны начинала действовать на нее.

Юный лейтенант подчинился. Один из воинов отъехал в сторону и поднес к губам висевший у него на поясе рог. Туманная долина огласилась долгим печальным призывом; когда этот призыв раздался в третий раз, на одной из сторожевых башен появилась голова в шлеме.

Катрин дрожала в своем промокшем от дождя плаще. Она оглянулась в поисках Сары, которая ехала чуть позади. Путь казался бесконечным. Им часто приходилось отбивать нападения бродячих бандитов или отрядов голодающих крестьян, которые были изгнаны из своих разоренных деревень и вынуждены были заниматься разбоем, чтобы выжить. Причем те, кого терзал голод, были более жестоки, чем те, кем двигало желание обогатиться. Катрин поняла, что жалеет об отсутствии ее обычного сопровождающего — Жака де Руссэ, который не смог поехать из-за сломанной на поединке ноги. Было ясно, что заменивший его молодой воин не справляется с возложенной на него задачей. Ответственность мучила его, при малейшем неприятном происшествии он впадал в панику. Однако голос его был тверд, когда он потребовал открыть ворота для графини де Брази.

— Ждите! — прокричал голос с башни.

Задержка показалась Катрин вечностью. Она наклонилась к крупу белой лошади, которая нетерпеливо била копытами землю. Глаза Катрин были прикованы к гигантской деревянной плите, являющейся подъемным мостом. Наконец мост начал медленно опускаться с ужасным скрипом, открывая взору высокие стрельчатые ворота, на которых был вырезан герб семейства Шатовилэн. Сквозь защитные решетки, поднимавшиеся одновременно с опусканием моста, были видны лучники, которые бежали на свои посты, поспешно застегивая шлемы и поправляя оружие. Мост опустился, и вскоре по его доскам застучали копыта лошадей. Катрин первой въехала в ворота и очутилась во дворе перед массивной цитаделью. Она миновала дверь в башню феодала и направилась к главному зданию с его изящными блестящими окнами. В этот момент на пороге появилась женщина, одетая вся в черное, и остановилась в ожидании.

Возможно, из-за того, что женщина стояла, опираясь на палку, Катрин не сразу узнала Эрменгарду. Она соскочила с седла, не в силах оторвать взгляда от этого одетого в черное силуэта, медленно двинувшегося ей навстречу.

Некогда пышная Эрменгарда так похудела, что ее черное бархатное платье болталось на ней, как на вешалке. Ее волосы совсем побелели, лицо было пепельно-бледным, глаза покраснели и опухли от рыданий.

Катрин, потрясенная этим зрелищем даже больше, чем своей догадкой, бросилась к подруге и обняла ее за плечи.

— Эрменгарда! Боже мой… Что это? Филипп?

С подавленным рыданием пожилая женщина упала в объятия Катрин и жалобно заплакала, уткнувшись лицом в плечо своей молодой подруги. Этот знак слабости в некогда неукротимой графине сказал Катрин все, что она хотела знать: подтверждались ее самые худшие опасения.

— Ах, он… — было все, что она сказала.

Катрин не смогла закончить фразу. Ужасное слово не шло с губ. Эрменгарда просто утвердительно кивнула…

Сара и солдаты, стоявшие у лестницы, ошеломленно глядели на двух женщин, рыдающих в объятиях друг друга. Сердечная боль Катрин прорвалась наружу приступом конвульсивных всхлипываний, которые сотрясали все ее тело. Когда прошел первый шок от ужасной новости, Сара торопливо спешилась и, подбежав к плачущим, осторожно развела их. Затем она взяла каждую под руку и повела их в дом.

— Пойдемте, вы не должны здесь оставаться. Тут холодно и сыро.

Глубокая тишина охватила весь замок. Слуги, тоже одетые в черное, мелькали, словно тени, не смея поднять глаза. С момента смерти маленького Филиппа, случившейся днем раньше, неистовое горе Эрменгарды наполнило старинное здание тревогой и страхом. В это самое утро капеллан был вынужден оторвать графиню от постели ребенка, чтобы заняться подготовкой тела к похоронам. Такое глубокое горе Эрменгарды заставило Катрин немного устыдиться. Ее собственное состояние было похоже на движение сквозь толстый слой ваты, обволакивающий ее сознание и мешавший ей по-настоящему почувствовать свою потерю.

— Как это случилось? — спросила она бесцветным голосом, шедшим как бы от другого человека, до того он казался незнакомым.

Эрменгарда, которую Сара заставила сесть, подняла к Катрин жалкое, искаженное горем лицо с покрасневшими от слез глазами.

— Ужасная горячка… — проговорила она, запинаясь. Несколько крестьян в деревни умерли, выпив воды из отравленного источника. Ребенок тоже выпил, возвращаясь с прогулки со своим слугой. Он хотел пить, остановился на мельнице и попросил воды… На следующий день он бредил — именно тогда я послала за тобой. Аптекарь замка делал все, что мог… и я даже не получила удовлетворения, повесив мельника, — добавила Эрменгарда с таким ожесточением, что Катрин вздрогнула. Ребенок умер в тот же вечер от этой проклятой родниковой воды… Сможешь ли ты когда-нибудь меня простить? Ты доверила его мне, а теперь он умер… мой маленький Филипп, мой милый мальчик, мертв!

Графиня обхватила голову руками и вновь принялась рыдать так жалобно, что Катрин наклонилась к ней и обняла ее за плечи.

— Эрменгарда! Пожалуйста, перестань себя мучить!

Тебе не в чем себя обвинять… Ты была самой лучшей матерью ему, гораздо лучшей, чем я! Да, действительно, лучшей, чем я…

Глаза Катрин начали наполняться слезами, и она уже была готова заплакать, когда на цыпочках вошел капеллан, чтобы объявить, что все готово для перенесения ребенка в церковь. На мгновение показалось, что вернулось что-то от прежней Эрменгарды. Графиня встала и взяла Катрин за руку, — Идем, идем и посмотрим на него, — сказала она.

Она вышла из комнаты в сопровождении Катрин и Сары и, спустившись с лестницы, заспешила вдоль широкой сводчатой галереи, одна из сторон которой представляла собой ряд готических окон с цветными стеклами и изображением семейного герба Шатовилэнов.

Дверь в галерее вела в часовню. Войдя туда, Катрин вскрикнула от удивления. Храм был невелик: веероподобный свод нефа опирался на массивные, серого камня колонны в романском стиле. В центре, на катафалке, покрытом черным и золотым, одетый в роскошный костюм из черного бархата, покоился ребенок. У его ног лежал герб его матери рядом с гербом герцога Бургундского, который пересекала зловещая красная полоса. Четверо воинов в сияющих доспехах стояли, опираясь на алебарды, по одному в каждом углу катафалка, неподвижные, как статуи. Множество толстых желтых восковых свечей, освещавших часовенку с маленькими окнами, придавали торжественность происходящему.

Старые стены были почти закрыты знаменами и черными бархатными драпировками. Великолепие увиденного изумило Катрин, которая повернула к подруге удивленное лицо. Эрменгарда неожиданно всхлипнула и подняла руку движением, исполненным неосознанного высокомерия.

Не говоря ни слова, Катрин подошла и стала на колени у тела. Она испытывала нечто похожее на благоговейный трепет и едва смела взглянуть на ребенка: ей было больно видеть, как поразительно он был похож на своего отца. Она так давно не видела его, что едва узнала. В своем последнем сне он казался таким высоким со своими маленькими ручками, скрещенными на груди! В чертах его лица уже проступило высокомерие, и короткие светлые волосы были точно такими же, как волосы Филиппа.

Он не мог быть сыном другого человека, и смутное чувство ревности усилило ее горе. Создавалось впечатление, что маленький Филипп намеренно отвернулся от своей матери, отделяя себя от нее, чтобы приблизиться к человеку, который дал ему жизнь. Пронзительная боль печали и раскаяния поразила сердце женщины: она сожалела о том времени, которое потеряла. Должно быть, она сошла с ума, оторвав себя от него, а его от себя! А теперь смерть навечно разлучила их… Она жестоко упрекала себя за холодность, за безразличие… Уже ослабевшие узы плоти и крови неожиданно причинили невыносимую боль!

Ей хотелось схватить маленькое тельце, согреть его, вернуть к жизни, чтобы жить вместе. Она отдала бы свою жизнь за то, чтобы увидеть открытые глаза Филиппа, чтобы он улыбнулся ей. Но не ей, а Эрменгарде он улыбнулся в последний раз. Пораженная горем, которое она впервые почувствовала так остро, Катрин спрятала лицо в ладонях и долго плакала у ног своего мертвого ребенка. Маленький мальчик на этом бессмысленно роскошном ложе уже принадлежал иному миру.

Всю следующую ночь, забыв о тяготах долгого пути, Катрин молилась в часовне. Ни мягкие протесты Сары и Эрменгарды, ни советы капеллана, встревоженного ее крайней бледностью, не могли оторвать Катрин от ее ребенка.

— Я должна оставаться с ним столько, сколько смогу!

— горько воскликнула она. — Я так сильно жалею обо всех этих годах, когда не видела его…

Эрменгарда не настаивала, понимая чувства своей подруги. Она присоединилась к ее заупокойной молитве.

На рассвете ребенок был похоронен со всей пышностью в присутствии жителей всей деревни, одетых по этому случаю в траур. Потом, когда камень, закрывающий вход в семейный склеп Шатовилэнов, был уложен на место над телом маленького сына герцога, Катрин и Эрменгарда остались одни, две женщины, перенесшие тяжелое горе, скорбящие об одной и той же утрате… По молчаливому согласию они отказались от ужина этим вечером и вернулись вместе в комнату графини. Довольно долго они молча сидели в высоких, резного дуба креслах по обе стороны камина, глядя на пламя. Они выглядели очень странно в своих траурных одеждах. Их можно было бы принять за мать и дочь, объединенных общим горем… Ни одна из них не смела заговорить первой, опасаясь, что малейшее замечание может задеть другого… Наконец Эрменгарда овладела собой. Она взглянула на Катрин.

— И что теперь? — спросила она.

Эти несколько слов, казалось, разрушили злые чары, заставлявшие их молчать. Катрин стремительно поднялась и, бросившись к своей подруге, опустилась на пол и с рыданием спрятала лицо в складках ее черного платья.

— У меня ничего не осталось, Эрменгарда, — рыдала она. — Ни мужа, ни ребенка, ни любви… У меня есть только ты! Позволь мне остаться с тобой. Моя жизнь пуста, пуста! Отныне я хочу жить с тобой, там, где похоронен мой ребенок. Позволь мне остаться здесь…

Эрменгарда сняла с Катрин высокий черный головной убор, измятый о ее колени, и погладила золотые косы молодой женщины. Слабая нежная улыбка появилась на ее искаженном горем лице.

— Конечно, ты можешь остаться здесь, Катрин… Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем всегда жить вместе с тобой. Ты же знаешь, я люблю тебя так, как будто ты моя собственная дочь. Но ты сама, по своей воле покинешь это место, поскольку не сможешь последовать моему примеру и запереть себя до конца своих дней в старой крепости.

Снег выпал через три дня после похорон маленького Филиппа. Его навалило столько, что жизнь в городке Шатовилэн почти прекратилась. Сам замок, на котором к черному знамени добавилось алое, казалось, дремал в гордом уединении. А за его стенами шла монотонная жизнь двух убитых горем женщин, где каждый последующий день был похож на предыдущий. Каждое утро они слушали мессу в часовне, затем направлялись в одну из комнат, где проводили весь день, занимаясь рукоделием.

Каждую неделю по вторникам некоторые из крестьян поднимались на замковый холм, чтобы изложить госпоже свои жалобы. Тогда Эрменгарда занимала свое место правительницы на троне в большом замке и проводила долгие часы, выслушивая претензии и улаживая споры, касающиеся плохо построенной стены или тропинки, пересекавшей поле. Иногда она разбирала тяжбу по поводу наследства, давала разрешение на женитьбу или наказывала неверную жену. Правосудие Эрменгарды было непредвзятым, быстрым и энергичным, пронизанным глубокой мудростью, восхищавшей Катрин, которой было позволено присутствовать при разбирательствах. Постепенно участие в этих делах стало вызывать у Катрин глубокий интерес и отвлекать ее от мрачных мыслей.

На Рождество прибыл посыльный от герцога с письмом и великолепным часословом в переплете из золота и слоновой кости — подарком Филиппа. Это было не первое письмо, достигшее Шатовилэна. Вскоре после смерти ребенка Филипп Бургундский написал своей любовнице, выразив всю печаль, которую он чувствовал в связи с этой бессмысленной утратой. Чтобы немного смягчить материнское горе, он нашел слова, исполненные бесконечной нежности, и если бы не предстоящая женитьба герцога, то Катрин немедленно вернулась бы к нему. Но она не чувствовала в себе достаточно сил, чтобы в том состоянии отчаяния, которое ею владело, вернуться и терпеть любопытные взгляды придворных, жаждущих увидеть ее реакцию на то, что она перестала быть в центре внимания, а также злобу женщин, которые втайне так долго ее ненавидели.

Следующее письмо было столь же нежным, как и первое, но, читая между строк, Катрин ощутила властное желание Филиппа заставить ее вернуться к нему. Она не могла ошибиться: напоминая ей об обещании вернуться, данном ею в их последнюю проведенную вместе ночь, Филипп отдавал ей приказание.

— Это действительно звучит как приказ, — сказала Эрменгарда, когда Катрин показала ей письмо. — Что ты будешь делать? Подчинишься?

Катрин покачала головой.

— Не думаю. У меня нет желания делать это. Через несколько месяцев прибудет инфанта, и я вновь буду вынуждена уехать. Так какой смысл?

— Он любит тебя, ты прекрасно это знаешь, и не может обойтись без тебя… Он даже пишет об этом, — сказала Эрменгарда, указывая на строчку пальцем.

— Он это пишет… О, конечно! Но он может обойтись без меня. Ты слишком хорошо знаешь Филиппа, чтобы верить, что лишь я одна была способна удовлетворить его неистощимую чувственность в последние три года!

Многие женщины разделяли со мной его привязанность и всегда будут разделять. Я знаю, он любит меня, он никогда не переставал желать меня, и сейчас даже больше, чем прежде. Но существуют и другие женщины. Кстати, инфанта славится красотой. Она отвратит его мысли от меня.

Эрменгарда взяла руки Катрин в свои.

— Серьезно, любовь моя, какую жизнь ты прочишь себе? Чего ты хочешь? На что надеешься? Я не могу поверить, что молодая… и очень красивая женщина вроде тебя не имеет иного желания, кроме как проводить свои дни со старухой, похоронив себя в мрачном замке. Я готова понять, что ты отказываешься от унизительной роли официальной любовницы при наличии правящей герцогини. Но почему бы тебе не изменить свою жизнь?

Существует много других мужчин, которые с радостью повели бы тебя к алтарю.

— Я в этом уверена, — сказала Катрин с меланхолической улыбкой. — Но я не хочу, чтобы меня вел кто-нибудь из них.

— Что ты ответишь герцогу?

— Ничего!.. По той причине, что я не знаю, что ему ответить. Если бы здесь был мой старый друг Абу-аль-Хайр то у него, несомненно, нашлась бы превосходная цитата какого — нибудь поэта или философа, чтобы описать нынешнее состояние моей души. Я уверена, что у него есть цитаты на все случаи жизни… Но он далеко…

Действительно, маленький мавританский доктор вскоре после смерти Гарэна отправился в Гранаду, несмотря на многократные попытки Эрменгарды предложить ему свое гостеприимство. Его господин, султан Мохаммед VIII, вовлеченный в бесконечные гражданские войны, в конце концов послал за своим лучшим другом и советчиком. Доктору было действительно жаль покидать Катрин, которую он искренне полюбил.

— Если когда-нибудь вы обнаружите, что вам некуда идти или нечего делать, приезжайте и живите у меня.

Лимонные и миндальные деревья буйно растут в саду около моего домика на берегу реки Хениль, а воздух большую часть года напоен ароматом роз. Вы будете моей сестрой, и я смогу научить вас мудрости ислама…

Теперь, когда ее жизнь, кажется, зашла в тупик, Катрин вспомнила его дружеские слова, и это воспоминание заставило ее улыбнуться.

— Это может быть решением проблемы: поехать к Абу-аль-Хайру и познать другой образ жизни!

— Вероятно, ты сошла с ума! — воскликнула Эрменгарда. — По пути в Гранаду тебе придется проехать через множество чужих земель, и к тому времени, как ты туда доберешься, тебя двадцать раз изнасилуют и, несомненно, много раз убьют!

— Одного раза будет достаточно! — ответила Катрин. Но ты права. Давай подождем здесь и посмотрим, что произойдет. Быть может, судьба окажет мне любезность и пошлет свой знак.

Несмотря на подарок Филиппа и его любовное письмо, Рождество было печальным для обеих женщин. Вместе они раздавали подарки крестьянам и горожанам и получали в ответ их поздравления. Вместе проводили долгие часы в часовне между яслями, которые Эрменгарда, по примеру святого Франциска Ассизского, устанавливала каждый год, и могилой маленького Филиппа.

Вся округа была покрыта снегом. Каждое утро, просыпаясь и выглядывая в окно, Катрин приходила в отчаяние: казалось, солнце никогда не вернется. Все было холодным и темным, и она чувствовала, что мало-помалу у нее начинает застывать сердце.

Но земля была жива под снегом, и вскоре зима должна была уступить весне. На жирной бурой почве начали появляться первые зеленые ростки, а на обнаженных ветвях стали набухать почки. И вот в один из мартовских дней монах верхом на сером муле поднялся по крутой тропинке, которая вела к подъемному мосту Шатовилэна.

Окликнутый стражником пришелец спросил, живет ли в замке госпожа де Брази, и, получив утвердительный ответ, попросил провести его к ней.

— Госпожа де Брази хорошо меня знает, скажите ей, что ее хочет видеть брат Этьен де Шарло.

Катрин велела пригласить его в комнату. Она была одна. Эрменгарда отправилась в конюшню проведать жеребящуюся кобылу. Этот визит, возвращавший Катрин в прошлое, доставил ей удовольствие. Она не видела монаха из Сен-Бевре с тех пор, как он и Одетта де Шандивер были отправлены в ссылку. Вскоре после рождения сына Катрин узнала, что бывшая фаворитка Карла VI умерла сразу по прибытии в Дофине. Невзгоды и лишения, перенесенные ею в тюрьме, подорвали ее хрупкое здоровье.

Мать Одетты, Мария де Шандивер, вскоре последовала за дочерью в могилу: разбитое сердце сократило ее жизнь.

Катрин была глубоко потрясена этими смертями, последовавшими так быстро одна за другой, и всегда считала, что брат Этьен тоже перешел в иной мир. Но когда он появился в комнате, Катрин увидела, что он почти не изменился. Шапка его волос была теперь почти белой, но лицо оставалось таким же круглым, как и раньше, а глаза — такими же блестящими.

— Брат Этьен! — воскликнула Катрин, направляясь к нему с протянутыми руками. — Я и не надеялась вновь увидеть вас в этом мире!

— По правде говоря, я едва не покинул его, госпожа. поскольку после тюремного заключения был очень болен. Но заботы моих братьев-монахов и чистый воздух Морвана, благодарение Богу, восстановили мое здоровье!

Катрин усадила гостя рядом с собой на длинную деревянную скамью, придвинутую к камину. Затем она послала за угощением и велела приготовить путнику комнату.

— Не беспокойтесь так обо мне, — сказал монах, смущенный столь благожелательным приемом. — Когда вы узнаете, зачем я пришел, вы, может быть, не захотите, чтобы я у вас остался. Я пришел… просить вас о любезности.

— Я не знаю, что могу сделать для вас, брат Этьен, но какой бы ни была ваша просьба, вы не будете из-за нее приняты менее радушно. Сначала поешьте, а затем расскажите, что привело вас ко мне…

Энергично принявшись за холодную кабанину, брат Этьен осушил добрую бутыль бонского вина и затем рассказал о цели своего визита. С 12 октября минувшего года англичане осаждали Орлеан, и именно об отчаянном положении этого великого города хотел поговорить монах. Несмотря на то, что осаждающие город англичане и бургундцы не смогли полностью блокировать город и в него все еще можно было войти с северо-востока, положение жителей Орлеана становилось столь отчаянным, что они отправили Ксантрая к герцогу Бургундскому просить его взять город под свою защиту… но его войска продолжали осаду.

— Герцог склонен забыть, что он французский принц, — сурово сказал монах. — Говорят, он хочет учредить рыцарский орден… однако ему должно быть известно, что осада Орлеана нарушает один из основных законов рыцарства. Это осквернение феодального закона, запрещающего атаковать город, владыка которого взят в плен, особенно после того, как город уплатил дань, чтобы избежать нападения, и герцог Бургундский это хорошо знает.

— Я знаю это! — сказала Катрин, которая помнила, как она не раз упрекала Филиппа за его симпатии к англичанам.

Что до Эрменгарды, то она кипела от ярости с самого начала осады. Графиня считала, что Филипп больше не достоин носить золотые шпоры рыцаря.

— Но что я могу сделать? — спросила молодая женщина.

Лицо брата Этьена выражало страстную мольбу. Он наклонился, взял руки Катрин в свои и сжал их так крепко, что ей стало больно.

— Госпожа… в стране нет мужчины или женщины, которые не знали бы о великой любви монсеньора Филиппа к вам. Вы должны пойти к нему и попросить его увести войска от Орлеана. Вы не представляете, что значит этот город для короля Карла. Если Орлеан падет, Франция и король обречены. Правящий в Париже англичанин будет иметь у своих ног всю страну. Тем, кто поклялся в верности королю, будет незачем жить, — усилия Иоланды Арагонской будут бесполезны, и прольется напрасно много крови.

Монах на мгновение умолк, затем добавил очень тихо:

— Многие рыцари посвятили свои душу и тело защите прекрасного города! Изумительные предместья Орлеана разрушены, Орлеан борется отчаянно, но с глубокой верой, готовый умереть, если не свершится чудо. Вы можете быть этим чудом, госпожа! Повсюду пророческие голоса объявляют, что некая женщина обеспечит успех Орлеану. Подумайте… Капитан Монсальви сражается в городе вместе с горсточкой мужественных рыцарей!

Неожиданно прозвучавшее имя Арно подействовало на Катрин, как удар хлыста. Сердце ее остановилось, и она вспыхнула, затем, когда кровь вновь прилила к ее сердцу, она побледнела и задрожала.

— Брат Этьен, — сказала она бесцветным голосом, — недостойно вас и вашей сутаны будить мечты о невозможном в сердце, которое стремится только к одному — забыть. Я вдова, брат мой, я потеряла ребенка, и хотя я действительно когда-то просила вас помочь упомянутому капитану Монсальви, сейчас я больше ничего не могу для него сделать. Если ему не помогают молитвы его жены, что же может для него сделать чужой человек вроде меня?

— Его жены? — удивленно спросил монах. — Какой жены?

Неужели монах сошел с ума? Катрин смотрела на него и спрашивала себя: потерял ли он память или же смеется над ней?

— Последний раз я слышала о капитане Монсальви несколько лет назад, — сказала она медленно, запинаясь, потому что произнесение этого имени далось ей с трудом. — Он собирался жениться на Изабелле де Северак, дочери маршала, и…

— Изабелла де Северак умерла, госпожа, за два месяца до своей свадьбы! По слухам, мессир Арно не очень стремился отказаться от своей свободы и не нашел никого, чтобы заменить ее.

— Что?!

Руки Катрин, сжимавшие кресло, задрожали. Желание заплакать внезапно сдавило ей грудь и увлажнило глаза. Она была в смятении… Она так долго не позволяла себе думать о человеке, самое имя которого заставляло ее замирать от нежности и чей любимый образ она столь решительно изгнала из своих мыслей, как часть неосуществимой мечты! И вдруг совершенно неожиданно она слышит, что он свободен — свободен, как она сама! Этого было достаточно, чтобы потерять разум.

— Брат мой, — сказала она печально, — почему вы раньше не пришли ко мне? Почему вы мне этого не сказали? Почему вы все эти годы позволяли мне думать, что он для меня потерян?

— Но как я мог догадаться, что вы этого не знаете? — в волнении воскликнул монах. — Несмотря на войну, новости двора короля Карла по-прежнему доходят до двора герцога… и я могу вам напомнить, что мое изгнание мешало мне прийти к вам. Моему приору в конце концов удалось отменить приговор… и вот я здесь. Так вы поедете и будете ходатайствовать перед герцогом за Орлеан?

Глаза Катрин блестели, как звезды. Брат Этьен чувствовал, что она унеслась далеко, погрузившись в прежние мечты, которые она вновь открыла для себя с такой радостью.

— Госпожа… — мягко упрекнул он ее. — Вы не слушаете.

Вы поедете к Филиппу?

Она внезапно вернулась на землю и улыбнулась столь ослепительной улыбкой, что монах был побежден. Эта печальная, потухшая женщина преобразилась у него на глазах. Казалось, что она просто сбросила тяжелый черный плащ, скрывавший под собою ее сияние: за несколько мгновений Катрин изменилась. Она отрицательно покачала головой.

— Нет, брат мой! Я никогда не вернусь к Филиппу Бургундскому. Прекратите просить меня об этом. Я не могу! Сами того не зная, вы принесли мне знак, которого я ждала. Все кончено!

— Но, госпожа… А Орлеан?

— Орлеан? Я собираюсь туда… Я завтра же отправлюсь в осажденный город. Вы сказали, что все еще возможно проникнуть туда, — ну, так я войду в город и умру там, если понадобиться.

— Ваша смерть не поможет городу, госпожа, — сурово сказал монах. — Орлеану не нужен еще один труп, чтобы хоронить его под руинами. Орлеан надо освободить от бургундцев.

— Еще раньше, в октябре, я просила герцога убрать войска, — сказала она. — Он не сделал этого. Почему он теперь должен изменить свое решение? Герцог собирается вновь жениться; моя власть над ним кончилась.

Все, что я могу для вас сделать, — это известить герцога о том, что я собираюсь войти в осажденный город. И если ему не безразлично, жива я или мертва, то он уберет оттуда свои войска… Возможно, это поможет вам… а может, и нет! Но больше я ничего не могу сделать.

Катрин встала, дрожа от радости и волнения, от желания немедленно отправиться в путь. Она быстро пошла к двери, и окантованный мехом шлейф ее черного платья развевался позади нее.

— Продолжайте трапезу, брат, — сказала она. — Мне нужно сделать некоторые приготовления…

Она бросилась по лестнице навстречу Эрменгарде, которая в этот момент поднималась наверх. Будучи не в состоянии больше сдерживаться, она обняла подругу за плечи и наградила ее двумя звонкими поцелуями в обе щеки.

— Эрменгарда, поцелуй меня. Я уезжаю!

— Уезжаешь? Куда?

— В Орлеан, чтобы умереть, если понадобиться! Я никогда не была так счастлива!

Прежде чем удивленная графиня успела произнести хоть слово, Катрин бросилась мимо нее по лестнице, чтобы найти Сару и велеть ей как можно скорее подготовить багаж. Сердце прыгало у нее в груди, и если бы не остатки уважения к приличиям, она бы пела от радости.

Теперь она совершенно определенно знала, что должна делать: любой ценой найти Арно, в последний раз объясниться ему в любви и похоронить себя вместе с ним в руинах последнего оплота французских королей. Орлеан будет гигантской гробницей для ее огромной любви, где эта любовь наконец найдет последнее успокоение…

Ни Катрин, ни брат Этьен не знали, что в тот же самый день юная восемнадцатилетняя девушка из Лорена, одетая в мальчишеский костюм из грубой ткани, стояла на коленях перед Карлом VII в огромном зале Шинонского замка и говорила: «Дорогой дофин, меня зовут Дева Жанна, я пришла помочь вам и вашему королевству. И Король Небесный предопределяет через меня, что вы будете миропомазаны и коронованы в Реймсе…»

Это было 8 марта 1429 года.

Следующий утром на рассвете шесть всадников галопом пронеслись по подъемному мосту Шатовилэна.

Одетая в черное фигура, стоящая на одной из надвратных башен, наблюдала, как они пронеслись вниз с замкового холма, пересекли Ожон по старому римскому каменному мосту и исчезли в окутывающем долину тумане. Когда затих стук копыт, Эрменгарда де Шатовилэн отправилась в часовню молиться. На сердце у нее было тяжело и печально, поскольку она не знала, доведется ли ей когда-нибудь вновь увидеть Катрин. Молодая женщина так беспечно ввязалась в сумасшедшую авантюру! Не то чтобы графиня этого не одобряла! Она знала, что на месте Катрин сделала бы то же самое. Ей не оставалось ничего другого, как ждать, надеяться и молить небо послать Катрин счастье, которое, казалось, всегда избегало ее.

Тем временем Катрин во главе своего маленького отряда покрывала первые из семидесяти или около того лье до Орлеана. Для долгой поездки верхом она предпочла мужскую одежду и не прогадала, поскольку ей никогда еще не было так удобно Плошьи. Черные чулки подчеркивали ее длинные ноги. Короткий черный камзол, отделанный каракулем, и плащ для верховой езды вместе с небольшим капюшоном, скрывавшим все, кроме бледного овала ее лица, завершали костюм. Кинжал с рукояткой из гравированной стали был заткнут за пояс в тон перчаткам с крагами. В течение этих долгих месяцев несчастья и отчаяния Катрин немного похудела, и строгий мужской костюм делал ее похожей на отпрыска из знатного дома.

Саре, на пышной фигуре которой плохо сидел серо-голубой костюм, было не так удобно. Но она была не из тех женщин, кто чрезмерно расстраивается из-за своей внешности, и верховая езда по сельской местности, на свежем воздухе доставляла ей огромное удовольствие. За ними следовал брат Этьен, перебирающий четки с видом человека, привычно позволяющего своей лошади самой выбирать дорогу. Шествие замыкали трое воинов, которые по настоянию Эрменгарды сопровождали путников в качестве охраны.

Весь день они ехали по однообразной Шатильонской равнине, прерываемой иногда редким лесом. Вечером отряд вступил в город Шатильон. Катрин отвернулась от замка герцогов Бургундских, где одно упоминание ее имени обеспечило бы им теплый прием, и решила провести ночь в приюте святого Николя. Жест был символическим. Теперь, когда она ослушалась Филиппа и примкнула к его врагам, ей не хотелось пользоваться его замками. За целый день верховой езды она устала и спала как убитая, проснувшись на следующее утро отдохнувшей, возбужденной и полной энергии, чего давно не чувствовала.

Второй день их пути был похож на первый. Местность время от времени пересекалась глубокими долинами, скрашивающими однообразие пути. Для Катрин, снедаемой нетерпением увидеть на горизонте укрепления Орлеана, их продвижение казалось смертельно медленным, но они не решались двигаться быстрее, чтобы не загнать лошадей. Самое большое, что могли проделать лошади за день, чтобы не ослабеть до конца пути, это двенадцать или пятнадцать лье. Следующую ночь путники провели в доме для паломников, причем солдаты большую часть вечера были заняты чисткой и заточкой оружия. На следующий день они должны были покинуть Бургундию, и опасность нападения на оставшихся значительно возрастала. Но Катрин эта опасность нисколько не волновала: главное — найти Арно.

На третий день, когда небольшой отряд пустился в путь, местность оказалась затоплена ливневыми дождями. Потоки воды, изливаемой на землю, размыли очертания окружающих предметов и насквозь промочили шестерых всадников.

К полудню Сара заявила:

— Мы должны остановиться, Катрин.

— Где остановиться? — нервно спросила Катрин. — Мы в опасных местах, и каждый гостеприимный дом может оказаться ловушкой. Нам еще ехать около одного лье до Куланж-ла — Винеза. Там мы можем остановиться.

— Куланж не безопасен, — возразил один из воинов охраны. — Тамошний замок занял арманьякский бандит Жак де Пуйи, которого они зовут Фортепис. Нам лучше ехать до Оксерра.

— Оксерр ничуть не лучше, — решительно прервала Катрин. — В любом случае у нас нет ничего, что может привлечь грабителей. В такое ненастье этот ваш Фортепис будет сидеть у гудящего огня в большом зале и играть в шахматы с одним из своих людей. Есть ли монастырь в Куланже?

— Да, но…

— Ну, так мы и остановимся, не входя в город. Мы не двинемся оттуда до рассвета, а затем отправимся дальше Теперь едем, мужчины, ведь вы, конечно, не боитесь! Если же трусите, то самое лучшее повернуться и ехать в Бургундию, пока еще не далеко…

— Госпожа, госпожа… — упрекнул ее брат Этьен. — Чтобы путешествовать по вражеской территории, требуется большое мужество. Эти люди только выполняют свой долг, предупреждая вас об опасностях.

Катрин пожала плечами и пришпорила свою лошадь, чтобы она двигалась быстрее. Вскоре холм Куланж-ла-Винеза, увенчанный замком, показался за серой завесой дождя. Однако, когда они подъехали ближе, Катрин начала испытывать смутное беспокойство. Местность, которая, наверное, раньше была изобильной и привлекательной, выглядела до странности мрачной. Позади них остались мирные, защищенные земли Бургундии. Здесь же черная земля казалась опаленной, и не было видно ничего, кроме редких скрученных обломков деревьев, которые, возможно, когда — то были виноградными лозами. Время от времени всадники проезжали мимо разрушенных домов, превращенных в груды остывшего пепла, или, еще хуже, мимо висящего на ветвях дерева человеческого тела, медленно гниющего под дождем…

Когда они поравнялись с одним из уцелевших домов, Катрин и Сара в ужасе закрыли глаза, увидев на двери амбара распятую и выпотрошенную обнаженную женщину с длинными черными волосами.

— Боже мой, — пробормотала потрясенная Катрин, где мы теперь?

Солдат, который ранее убеждал ее изменить путь, заговорил снова:

— Я говорил вам, госпожа, что этот Фортепис негодяй, но я и не думал, что он дошел до такого! Посмотрите на эти разрушенные дома впереди! Это монастырь, где вы надеялись провести ночь. Бандит, должно быть, сжег его! Нам надо бежать, госпожа, пока есть время. Возможно, что, как вы и предполагали, Фортепис остался в замке из-за непогоды, но было бы глупо испытывать судьбу. Вы видите слева тропинку, которая ведет в лес?

Давайте поедем по ней. В двух лье отсюда находится город Курсон, где мы можем найти пристанище на ночь. Я не уверен в Курсонском замке, поскольку не знаю, кто им сейчас владеет…

Катрин была потрясена только что увиденным жутким зрелищем и не возражала. Она позволила воину взять ее лошадь под уздцы и свернуть в лес. Тропа вилась меж густых кустов, чьи переплетенные ветви стояли стеной. Время от времени попадались серые валуны.

Чем глубже отряд входил в лес, тем уже становилась тропинка, смыкающиеся над головами ветви образовали туннель, который становился все темнее и темнее. Ничего не было слышно, кроме стука копыт, изредка взлетала вспугнутая ими птица. И тут на них неожиданно напали.

Банда вооруженных людей высыпала на тропу, спрыгивая с деревьев и выскакивая из-за стены камней. Одни схватили под уздцы лошадей, другие принялись за всадников, стаскивая их с седел на землю. В мгновение ока Катрин и ее спутники были связаны, как цыплята, и бесцеремонно брошены на покрытую грязью тропу. Напавшие на них из засады люди были крепкими, но в лохмотьях, их лица были закрыты масками из ткани с прорезями для глаз. Однако оружие у них было добротное и хорошо вычищенное. Один из нападавших, единственный, кто носил стальной нагрудник поверх кожаной куртки, длинный меч и рыцарские шпоры, отделился от остальных и подошел осмотреть пленников.

— Невелика добыча, — прорычал какой-то бандит. Людишки с тощими кошельками. Лучше их сразу повесить!

— Лошади и оружие хорошего качества, — сухо прервал его мужчина, который, по — видимому, был их вожаком. Решения здесь принимаю я.

Высокий худой бандит ненадолго остановился, чтобы получше разглядеть пленников. Затем он неожиданно засмеялся, сняв при этом грязную тряпку, закрывающую лицо. Катрин с удивлением заметила, что он гораздо моложе, чем она думала, не старше двадцати двух двадцати трех лет. Но это худое лицо с вялыми губами и горящими ненасытной жадностью глазами, было уже отмечено печатью порока.

— В этой блестящей кавалькаде только трое мужчин! воскликнул он. — Остальные — монах и, помоги мне, Господи, две женщины!

— Две женщины! — воскликнул в изумлении другой бандит, вытягивая шею, чтобы лучше разглядеть. — О, очевидно, что одна из них — женщина, но я бы поклялся, что другой — мальчишка!

Вместо ответа вожак вынул свой кинжал и, разрезав камзол Катрин, лежавшей, дрожа от ярости, обнажил — С таким мальчишкой мы могли бы обойтись без женщин! — воскликнул он весело. — Но она слишком худа для меня. Я люблю пышных и сочных. Вторая мне больше подойдет.

— Свинья! — вскричала Катрин. — Ты заплатишь за эту наглость! Да будет тебе известно, что я графиня де Брази и монсеньор герцог Бургундский заставит тебя пожалеть об этом нападении… и об этом оскорблении!

— Я смеюсь над могущественным герцогом Бургундским, моя красотка! И да будет тебе известно, что рядом с этим принцем-предателем я, Фортепис, считаю себя настоящим ангелом! Ты можешь говорить что хочешь о моих манерах, но я позволю себе еще одно оскорбление, чтобы убедиться, не лжешь ли ты.

Он потянулся и стащил капюшон, закрывавший волосы Катрин, и толстые золотые косы, обвитые вокруг головы, засияли в сером дождливом свете. Фортепис задумчиво глядел на них некоторое время, затем сказал:

— Графиня де Брази, прекрасная любовница Филиппа Бургундского, известна тем, что у нее самые красивые в мире волосы. Пусть меня повесят, если это не так!

— Не беспокойтесь, — сухо сказала Катрин. — Вас повесят.

— Не слишком скоро, я надеюсь. Ну, добыча лучше, чем я надеялся. Бьюсь об заклад, что герцог проявит себя действительно щедрым принцем, чтобы получить тебя обратно, моя красотка. Тем временем я буду иметь удовольствие предложить тебе гостеприимство моего замка в Куланже, пока не прибудет выкуп. Пища плохая, но вино превосходное. Второе компенсирует первое. Что до остального… Кстати, кто эта красивая лама с черными глазами, которая смотрит на меня так, будто я сам сатана?

— Моя подруга, — высокомерно ответила Катрин.

— Тогда она составит тебе компанию, — сказал Фортепис неожиданно галантно.

Он улыбнулся, и эта улыбка встревожила Катрин больше, чем его издевательский тон. Повернувшись к своему подручному, он скомандовал ему:

— Траншемер, подними женщин и монаха и привяжи их к седлам. Мы возьмем их с собой. Мне иногда нужен капеллан, и монах вполне подойдет. Что касается остальных…

Жест, сопровождавший последние слова, был столь красноречивым, что Катрин воскликнула:

— Вы не можете убить этих людей! Они у меня на службе и являются храбрыми солдатами и верными спутниками! Я запрещаю вам трогать их! За них вы тоже получите деньги…

— А может быть, и нет! — воскликнул Фортепис. — Мне нет смысла кормить лишние рты. Делай, как я сказал!

— Убийца! — пронзительно и отчаянно закричала Катрин. — Если вы это сделаете, я клянусь вам, что…

Фортепис глубоко вздохнул и нахмурился.

— О, она слишком шумит, эта глупая женщина! Я не люблю шумных людей. Заткни ей рот, Траншемер.

Как она ни сопротивлялась, Траншемеру в конце концов удалось заткнуть ей рот грязной тряпкой, которую он носил как маску. Кляп почти задушил ее и обрек на беспомощное молчание. Она была вынуждена широко открытыми от ужаса глазами смотреть, как двое бандитов набросились на солдат и хладнокровно перерезали им глотки. Обильно брызнула кровь, орошая траву и смешиваясь с водой в грязных лужах. Утоптанная земля на тропе стала красной. Три жертвы умерли, не издав ни звука…

Бандиты быстро развязали трупы, забрали их оружие и раздели.

— Что с ними делать? — спросил Траншемер.

— В конце тропы есть поле. Отнесите их туда, вороны позаботятся об остальном…

Пока люди выполняли эти жуткие указания под присмотром Трапшемера, Фортепис взобрался, на одну из лошадей, принадлежавших его жертвам, и во главе своей банды направился в Куланж.

— Мы весь день безуспешно охотились! — воскликнул он, глядя на Сару. — Но эта добыча оправдывает потерянное время!

Пленники следовали позади, со страхом в сердце, все еще опутанные веревками и привязанные к седлам. Гнев и непокорность уже кипели в душе Катрин…

Глава двенадцатая. VIA DOLOROSA11

Замок, в котором укрылся Фортепис, был полуразрушен, но все еще выглядел грозным. На первый взгляд могло показаться, что его стены вот-вот рухнут, однако они были прочны и, по мнению атамана разбойников, оставались непреодолимой преградой. Внутри замка было чудовищно грязно. Грязь начиналась уже с внутреннего двора, где содержался в зловонных загонах домашний скот и где навоза было по колено. Жилые помещения также не отличались удобствами. Катрин получила крошечную комнату на самом верху угловой башни с видом на долину Йонны. Полукруглая комната освещалась узким окном в романском стиле, разделенным посредине маленькой тонкой колонной. Абсолютно голые стены были покрыты паутиной, трепетавшей от сквозняка, а пол не подметался уже много дней. Он был покрыт толстым слоем пыли и старой гниющей соломой, которую никто не удосужился убрать или заменить.

В комнате было сыро, удушливо пахло плесенью, но низкая дверь с крепкими запорами снаружи была недавно смазана и даже не скрипела.

— Только, пожалуйста, без жалоб! — сказал сопровождающий Катрин Траншемер. — Это паша лучшая комната. В ней даже есть где развести огонь.

В углу комнаты под коническим колпаком был очаг, но, как заметила Катрин, в нем не горел огонь.

— Будут дрова, будет и огонь в очаге, — философски сказал Траншемер. — Сейчас дров едва хватает, чтобы приготовить еду. Люди посланы в лес за хворостом. Вы сможете развести огонь уже вечером.

Он вышел, оставив молодую женщину наедине с ее мыслями, которые отнюдь не были радужными. Ее злость постепенно перешла в депрессию и отвращение к самой себе. Как глупо было ехать в этот опасный район!

Сколько ей придется пробыть в этом зловещем месте?

Фортепис говорил о выкупе. Он, должно быть, собирается послать гонца к Филиппу Бургундскому, и Филипп, конечно, поторопится освободить свою возлюбленную.

Но кто бы ни прибыл, чтобы освободить ее, это будет всего лишь новый тюремщик, несомненно имеющий приказ как можно быстрее отвезти ее в Брюгге. Филипп вряд ли разрешит ей уехать в Орлеан к другому мужчине, как только освободит ее от Фортеписа… Она должна попытаться найти другой путь к свободе, прежде чем прибудет выкуп. Катрин прислонилась к колонне у окна и мрачно смотрела вниз, в головокружительную бездну. Скала, на которой стоял замок, была высотой около шестидесяти футов, а у нее не было крыльев… Пораженная неожиданно возникшей мыслью, Катрин бросилась к кровати и, сорвав потертое покрывало, обнаружила соломенный матрац, протертый до дыр, но не нашла ни одеяла, ни простыней, — ничего, что могло бы пригодиться для изготовления веревки… Она опустилась на матрац. Нельзя позволять себе расслабляться, впадать в отчаяние и плакать, потому что слезы затемняют разум и действуют как дурман, а ей сейчас как никогда был необходим холодный, трезвый ум. Если бы только они разрешили Саре быть вместе с ней! Но Фортепис проводил цыганку к себе в комнату, не делая секрета из своих намерений. И брат Этьен исчез неизвестно куда.

Несмотря на все усилия Катрин, стали сказываться тяготы путешествия, и она закрыла глаза. Кровать была чудовищно неудобной, но Катрин так устала, что не чувствовала этого. Она закрыла глаза и уже стала погружаться в сон; как ее разбудил звук открывающейся двери. Она села. Это был Траншемер с железным подсвечником в руках, освещавшим его изрытое оспой лицо, красный нос пьяницы и ухмыляющийся рот. Он принес какую-то одежду, которую бросил у изголовья кровати.

— Это для вас! Предводитель сказал, что вам не нужна здесь ваша мужская одежда. Он послал лучшее, что у него есть. Он хочет вас видеть. Поторопитесь! Он не любит долго ждать!

— Хорошо. Я переоденусь. Вы можете идти…

— Нет, — широко ухмыляясь, ответил Траншемер. — Я останусь здесь, чтобы убедиться, что вы действительно переоделись, и забрать мужскую одежду, ну, и помочь, если потребуется.

Катрин разозлилась. Неужели этот болван думает, что она будет раздеваться при нем.

— Я не буду раздеваться, пока вы не выйдете из комнаты! — воскликнула она.

Траншемер поставил подсвечник и приблизился к — Прекрасно, — спокойно сказал он. — Тогда я помогу вам. Я ведь могу послать и за помощником, знаете ли!

— Хорошо. Я переоденусь.

Катрин нервничала, не зная, как поступить в такой ситуации. От одной мысли, что к ней прикоснутся руки бандита, ей становилось дурно. Она развернула одежду, которую принес Траншемер. Там было темно-коричневое бархатное платье, немного поеденное молью, но относительно чистое, полотняная нижняя юбка и толстая шерстяная накидка.

— Отвернитесь, — сказала она безо всякой надежды, что ее послушаются.

Траншемер остался стоять как и стоял, разглядывая ее с нескрываемым любопытством. Внезапно разозлившись, она скинула мужскую одежду и надела нижнюю юбку так быстро, что ее белое тело было видно бандиту не более одной-двух секунд. Но этого оказалось достаточно, чтобы Траншемер издал вздох такой силы, что показалось, будто рушится потолок.

— Черт побери! И нам не разрешается прикасаться к вам. Наш предводитель, должно быть, сошел с ума, если предпочел вам вашу служанку.

— Где она? — взволнованно спросила Катрин, заканчивая зашнуровывать корсаж.

Влажные руки не слушались ее. Она с радостью надавала бы пощечин этому олуху, который, как идиот, пялился на нее. Траншемер рассмеялся.

— Клянусь Господом, где, как не в постели предводителя? Он не теряет времени даром. Если девчонка ему по нраву, он сразу тащит ее в постель… Будем надеяться, он, в хорошем настроении.

— Почему вы надеетесь на это? — холодно спросила Катрин.

Глупая ухмылка Траншемера разозлила Катрин еще больше.

— Черт! Если он будет в хорошем настроении, то отдаст ее нам, после того как натешится сам. Хорошенькие женщины не часто попадаются нам в эти трудные времена. В округе они все тощие, как драные кошки… Такая женщина, как ваша служанка, сейчас настоящая редкость…

Шутовской тон Траншемера был последней каплей, переполнившей чашу терпения Катрин. Кровь прилила к ее лицу.

— Вы пойдете и разыщите Фортеписа, где бы он ни был, и приведете его сюда! — воскликнула она.

Глаза Траншемера вылезли на лоб.

— Что? Потревожить его сейчас? Да ни за что! Он сдерет с меня кожу живьем!

Катрин подбежала к окну и показала на него рукой, — дрожа от ярости.

— Сдерет кожу? Этого будет мало, если вы скажете этому головорезу, что я умерла на ваших глазах, не так ли? Я обещаю вам, что брошусь из окна, если вы не приведете его!

— Вы сумасшедшая? Что вам до того, что кто-то позабавится с вашей служанкой?

— Не лезьте не в свое дело и делайте, что я говорю.

Иначе…

Она стала взбираться на подоконник. Траншемер растерялся. Он был готов ринуться к Катрин и ударить ее так, чтобы она свалилась без сознания, но одному сатане известно, что она сделает, когда придет в себя. Проблема оказалась слишком сложной для примитивного ума бандита. Но он отлично понимал, что ничего не должно случиться с заложницей, за которую положен богатый выкуп. Фортепис рассчитывал заработать на пленнице состояние. И Траншемер знал, что если с этой дьяволицей что-то случится, Фортепис устроит свое любимое развлечение — сдерет с него кожу лоскут за лоскутом. Поэтому стоило рискнуть и потревожить предводителя во время развлечений.

— Оставайтесь здесь, — грубо приказал он. — Я пойду за ним, но вы отвечаете за последствия.

Как только Катрин спустилась на пол, Траншемер вышел, тихо притворив за собой дверь. Мысль о преданной Саре, попавшей в лапы бандитов, была невыносима для нее. Катрин спрыгнула бы с башни без колебаний только ради того, чтобы поставить Траншемера в безвыходное положение. Однако сейчас она должна была собрать все свои силы для встречи с Фортеписом.

Фортепис пришел через несколько минут с видом собаки, у которой украли кость. На нем были штаны в обтяжку и порванная в нескольких местах рубаха с открытым воротом.

— Что вам угодно? — спросил он с порога. — Если вы не будете вести себя тихо, мы закуем вас в кандалы.

Сейчас, когда на нем не было его обычной военной амуниции, он выглядел гораздо моложе. Катрин почувствовала, что не испытывает больше страха перед ним.

Она успокоилась, к ней вернулось самообладание.

— Если вы и закуете меня в кандалы, это не изменит того что я вам скажу, — холодно ответила она. — Я послала за вами, чтобы сказать: оставьте Сару в покое. Мысль о том, что она в ваших грязных руках, приводит меня в не меньший ужас, чем если бы вы посягали на меня саму. И все происходящее может отразиться на щедрости монсеньора Филиппа.

Фортепис иронично посмотрел на нее и издал короткий смешок, больше напоминавший ржание.

— Вы чересчур дерзки для пленницы! Что касается Сары, то ваши предостережения опоздали… она меня полностью удовлетворила, если хотите знать, и у меня нет ни малейшего желания отпускать ее. Она останется со мной.

— Я все про вас знаю! — закричала Катрин, покраснев от ярости. — Сначала вы позабавитесь с ней, а потом отдадите своей своре для развлечений. Клянусь, вы не получите ни гроша, если эти мерзкие скоты дотронутся до нее хоть пальцем! Я хочу видеть ее. Вы слышите? Я настаиваю на том, чтобы увидеть ее.

Атаман разбойников подошел к ней и, прежде чем она успела его оттолкнуть, обхватил ее за талию и прижал к себе. Он был белее мела от гнева.

— Довольно! Я не собираюсь отдавать ее своим мужичинам, если вы это хотели услышать. Но я предупреждаю вас: вам лучше вести себя тише, если вы не хотите попасть в мою постель…

— Я слишком худа.

— Не уверен! В вашем мужском костюме — возможно.

Но в этом платье вы выглядите совершенно иначе, и у меня может появиться искушение забыть про богатый выкуп. Я не думаю, что вы девственница, и Филипп Бургундский не много потеряет, если я развлекусь с вами.

Поэтому предупреждаю: не шумите!

Он обхватил ее за шею, приблизил ее испуганное лицо к своему и жадно поцеловал. Его пальцы сжимали ее как железные оковы, и, как ни старалась Катрин, она не смогла вырваться. Когда он отпустил ее, она покачнулась и прислонилась к спинке кровати.

— Теперь вы поняли? — спросил Фортепис, внезапно успокоившись. — Я советую вам быть смирной.

— Я хочу, чтобы Сара была здесь! — выкрикнула Катрин вне себя от ярости, На мгновение их глаза встретились. Фиалковые глаза Катрин горели неистовым пламенем, и бандит понял, что она способна на все. Он пожал плечами и пошел к двери.

— Я пришлю вам ее завтра утром. А пока вам будет прислуживать Траншемер. Через минуту он принесет вам ужин. Спокойной ночи!

Катрин встала на колени у кровати и положила голову на потертое покрывало. Она была без сил, голова ее раскалывалась от боли. Она одержала частичную победу. Во всяком случае, никто не притронется к Саре, кроме атамана. В любом случае у нее уже не было сил, чтобы обдумать, что делать дальше. Она была голодна и хотела спать, и когда вновь появившийся Траншемер принес поднос с едой и кувшин вина, она жадно набросилась на еду. Это был жидкий суп, в котором плавало несколько кусочков мяса, к тому же он был плохо приготовлен.

— Вы не слишком хорошо кормите пленников, — ехидно заметила Катрин.

— Вам не на что жаловаться! Это та пища, которую едим и все мы. У вас в супе есть даже мясо! Я же говорил вам, что у нас не очень хорошо с провиантом. Вчера сир де Курсон украл у нас нашу единственную корову и двух свиней, поэтому ужин сегодня такой скудный. Может быть, завтра будет лучше.

— Почему? Вы ожидаете прибытия провианта?

— Откуда? Нет, мы попытаемся украсть коз у сира Курсона. Надо же нам как-то жить.

Еда была отвратительной, но вино на удивление хорошее. Катрин выпила больше, чем обычно, и у нее закружилась голова. Уже было темно, и ничего не оставалось делать, как ложиться спать. Она бросилась в постель не раздеваясь, натянула на себя старенькое покрывало и заснула.

Когда Катрин проснулась, она увидела Сару, склонившуюся над ней. Был уже день, и слабый солнечный свет отбрасывал темную тень оконной колонны на пыльный пол. Катрин обняла цыганку за шею и воскликнула:

— Сара! Наконец-то ты здесь! Я так волновалась за тебя. С тобой все в порядке?

Сара слабо улыбнулась и пожала плечами. Ее смуглое лицо осунулось, под глазами синели круги, но, несмотря на это, она не выглядела страдалицей. Ее черные волосы были распущены по плечам сияющей волной, что делает моложе своих лет. Одета она была в старенькое платье из желтого шелка с длинными рукавами, что ими можно было подметать пол, и с глубоким вырезом спереди.

— Я в порядке, — сказала она. — Но если ты спрашиваешь как вел себя Фортепис, я скажу, что он вел себя как обычный мужчина, не лучше и не хуже других. Я думаю, его дурная слава слегка преувеличена.

Несмотря на озабоченный вид Сары, голос ее звучал почти весело, и Катрин показалось, что Сара даже довольна. Но Катрин поспешно отогнала от себя эту ужасную мысль.

— Какие у тебя планы? — спросила Сара.

Катрин посмотрела на нее с изумлением. Что за глупый вопрос!

— Мои планы? У меня нет никаких планов, кроме одного — выбраться отсюда как можно скорее!

— Не кажется ли тебе, что было бы разумнее спокойно дожидаться здесь выкупа? Фортепис прошлой ночью послал человека во Фландрию с письмом от брата Этьена.

Сейчас я поняла, почему ему был нужен священник: не для того, чтобы служить мессу или читать молитвы над телами его товарищей, просто в его банде никто не умеет писать!

Катрин вскочила на ноги:

— Что ты хочешь сказать? Ждать здесь выкупа? Не думаешь ли ты, что я затеяла это опасное путешествие ради того, чтобы сидеть взаперти в полуразрушенной башне и ждать, пока Филипп выкупит меня у нищего бандита за мешок золота? Если бы это было так, я бы сразу отправилась в Брюгге и избавила бы всех от беспокойства. Но это как раз то, чего мне не нужно. Я боюсь золота Филиппа больше, чем бандитов. Потому что попасть к нему — значит угодить в единственную тюрьму, из которой я не могу убежать.

Она схватила Сару за плечи и грубо встряхнула ее.

— Я не желаю знать Филиппа, — закричала она с горящими глазами, — слышишь ты? Я хочу найти Арно! Арно! Ты поняла?

— Ты сошла с ума, Катрин. Он ненавидит тебя. Он только и делает, что причиняет тебе боль и презирает тебя!

— Я знаю, но я люблю его! И это единственное, что имеет значение. Я бы предпочла быть сожженной в Орлеане, чем быть королевой Брюгге, лишь бы обнять Арно перед смертью. Ты можешь понять, что я люблю и буду любить только его одного до самой смерти? Я хочу выбраться отсюда, и как можно быстрее.

Сара освободилась из ее рук.

— Ты делаешь мне больно, — с обидой заметила она. Я думаю, что ты и впрямь помешалась.

— Что с тобой, Сара? — вскричала Катрин. — Неужели ласки Фортеписа так изменили тебя за одну ночь? Ты и впрямь предлагаешь мне спокойно сидеть и ждать выкупа? Ты неузнаваема. Мне кажется, ты хочешь, чтобы Фортепис получил свои деньги.

Катрин была слишком сердита, чтобы осознавать, что говорит. Сара вздрогнула, как от удара. В ее голосе послышались слезы:

— Как ты можешь так разговаривать со мной? Неужели мы за одну ночь стали врагами?

Но негодование сделало Катрин упрямой. Она отвернулась и подошла к окну.

— Я не враг тебе, Сара. Но ты больше не понимаешь меня, и этого я не могу понять. Арно — единственное, что для меня имеет значение! Если он не будет моим, я не смогу жить!

Сара наклонила голову и пошла к двери. Луч света осветил ее щеки, и Катрин увидела на них слезы.

— Я не сержусь на тебя, потому что знаю, ты страдаешь. Я найду способ освободить тебя отсюда сегодня ночью. Так что жди и не делай глупостей.

Она вышла, и Катрин осталась одна, испытывая лишь самые легкие угрызения совести. Даже чувства Сары не имели сейчас значения. Ее влекло к мужчине с пристальным взглядом и нежным голосом, которого она никогда не забудет. Она жила только ради мгновения встречи с ним…

Bce утро она провела в мечтах, глядя на серебряную ленту Ионны, блестевшую под лучами солнца. Ее мысли были так далеко, что, когда вошел Траншемер с завтраком, он напугал ее. Возвращение к реальности было болезненным. Завтрак состоял из нескольких ломтиков козлятины, немного пережаренных, но вкусных. Козы сира де Курсона, вероятно, встретили сегодня ночью свою трагическую кончину!

День тянулся бесконечно. Но ожидание было нестерпимым. Скорее надежда, чем страх, поддерживала силы Катрин. Сара сказала, что Катрин сможет сегодня ночью бежать из Куланжа — но как? Она с радостью встретила закат солнца. Еще немного, и она узнает…

После ужина, принесенного Траншемером, который сделал героическую, но безуспешную попытку втянуть ее в разговор, снова потянулись бесконечные часы. Шум в замке мало — помалу затихал. А Сара все еще не появлялась. Тяжелый металлический стук сапог караульного раздавался в темноте. Уже наступила полночь, и Катрин, совсем потеряв надежду, собиралась лечь спать, когда дверь тихонько отворилась и вошла Сара. Одета она была так же как и утром, но под мышкой у нее был большой моток веревки. Катрин вскочила с постели.

— А я уже и не надеялась…

— Как же ты мне не доверяешь! Я ждала, пока Фортепис уснет, усыпленный вином и… неважно. Но мы не должны терять ни минуты. Это единственно возможный путь бегства…

Сара стала раскручивать веревку, прикрепив один конец ее к колонне окна. Другой конец веревки скользнул в темноту, как ядовитая змея, и потерялся из вида. Сара повернулась к Катрин, которая стояла, безмолвно глядя на нее, и положила ей руки на плечи.

— Это единственное, что я могу для тебя сделать. Хватит ли у тебя смелости, чтобы спуститься с такой высоты по канату? Я останусь здесь и прослежу, чтобы веревка не развязалась. Как только ты окажешься на земле, я сверну веревку и положу ее на прежнее место. Если ты повернешь за восточное крыло замка, то найдешь там тропинку, которая приведет тебя к твоей любви, если ты к этому так стремишься…

Волна отчаяния чуть не захлестнула Катрин.

— Это сбывается судьба, которую ты мне предсказала очень давно, Сара, если помнишь. Но я думала, что ты меня настолько любишь, что не оставишь одну. Неужели ты позволишь мне уйти одной? Что сделал для тебя этот бандит, что ты предпочла его мне?

— Ничего, я с радостью последовала бы за тобой, но он настолько влюбился в меня, что пригрозил, если я убегу, содрать с брата Этьена кожу живьем. Я не хочу, чтобы он умер из — за меня, и остаюсь. Но как только нам с братом Этьеном удастся убежать, я найду тебя. А сейчас иди. Я бы много дала, Катрин, чтобы быть с тобой, верь мне…

Катрин, охваченная признательностью, бросилась в объятия верной подруги.

— Конечно, я верю тебе! Прости меня, Сара. Я схожу с ума с тех пор, как узнала, где Арно и где я смогу его найти…

— Ну, постарайся найти счастье. Здесь три серебряные монеты, которые я взяла из камзола у Фортеписа.

Когда ты доберешься до Луары (а для этого тебе нужно все время держать влево), то сможешь отдать их лодочнику, чтобы он отвез тебя до Орлеана.

Но Катрин решительно отстранила протянутое ей серебро.

— Нет, Сара, если Фортепис узнает, что ты украла их у него, он убьет тебя.

Сара тихо рассмеялась. К ней вернулось веселое расположение духа.

— Я так не думаю! Я сказала ему… что ты ведьма и можешь летать по воздуху. И что раньше я не сказала ему этого, потому что очень боялась тебя!

— Почему ты не сказала ему этого, как только мы приехали? — со вздохом спросила Катрин.

— Тогда он поступил бы не так, как сейчас. Он очень доверчив и суеверен. Если бы я сказала это раньше, он бы очень быстро сложил у стен замка большой костер и сжег бы тебя на нем, связанную по рукам и ногам, в надежде, что Бог за это доброе дело вернет ему вдвое больше дров, чем было затрачено. Но так мы можем проговорить всю ночь. Нельзя терять время. Я должна вернуться к нему, пока он не проснулся. Это единственная реальная опасность…

Она прижала Катрин к себе и поцеловала ее в лоб.

— Да поможет тебе Господь, моя девочка, добраться до твоей цели, — проговорила она дрогнувшим голосом.

Затем она подошла к окну, чтобы убедиться, что у подножия башни никого нет. Катрин тем временем оторвала подол у своего длинного платья, чтобы двигаться более свободно.

— Если бы ты смогла достать мне мужской костюм, вздохнула она.

— Фортепис знал, что делает, когда отобрал наши мужские костюмы. Он понимает, что в этом желтом платье я далеко не убегу, — ответила Сара, взмахнув длинными рукавами. — Но ты в своем темном платье и шерстяной накидке будешь в тепле и не привлечешь особого внимания. Мне удалось вернуть кое-что из твоих вещей, вот…

Она достала кинжал со стальной рукояткой, который был У Катрин с тех пор, как она покинула Шатовилэн.

Катрин радостно взяла его, еще теплый от тела Сары, и засунула за корсаж. Женщины нежно обнялись.

— Постарайся найти меня, как только сможешь, — сказала Катрин, пытаясь улыбнуться, — ты же знаешь, я без тебя пропаду.

— Мы встретимся, — пообещала Сара, — я уверена!

Темное пространство, открывшееся внизу, заставило сердце Катрин затрепетать от страха. Ребенком она не раз лазила по веревкам на улицах Парижа. Но тогда это была игра. Сможет ли она сделать это сейчас, когда от этого зависит ее спасение? За стенами замка стояла кромешная тьма, но Катрин заставила себя ни о чем не думать и не волноваться. Она старалась не вспоминать о бездне, в которую смотрела так часто, пока ждала Сару.

Катрин произнесла молитву, перекрестилась, ухватилась за веревку и перелезла через подоконник. Последнее, что она видела, прежде чем закрыла глаза, было испуганное лицо Сары. К счастью, не было сильного ветра и веревка почти не раскачивалась. Катрин крепко ухватилась за грубо сплетенную веревку, и ей показалось, что тело ее налито свинцом. Она обхватила веревку ногами и начала быстро скользить вниз. Это оказалось легче, чем она ожидала: пригодились навыки, полученные в детстве.

Она спускалась все ниже и ниже, обдирая ладони о шершавую веревку, но не останавливалась. Катрин открыла глаза, чтобы посмотреть, где она. Окно башни было высоко над головой — слабо светящийся квадрат с силуэтом Сары. Катрин почувствовала ужас своего положения!

Она была между небом и землей. Если бы она выпустила канат, то сломала бы шею о камни, разбросанные внизу башни. До нее долетел еле слышный голос Сары:

— Не теряй мужества! Как ты там?

— Все хорошо, — ответила Катрин.

Ее руки обжигала боль, она изо всех сил старалась ускорить спуск, боясь, что не выдержит и отпустит веревку, не достигнув земли. У нее было такое ощущение, что сейчас оторвутся руки. Временами ей казалось, что она умирает, потому что сердце отказывалось биться.

Она была как маленькая девочка, заблудившаяся в грозу.

Катрин пыталась думать только об Арно, всей душой призывая воспоминания о нем, но физическое напряжение было слишком сильным для нее. Каждое движение было похоже на агонию. Она начала дрожать; сердце гулко билось, тело перестало слушаться ее. Боль в израненных ладонях стала невыносимой. Катрин была слишком измучена и… отпустила веревку!

Падение было коротким. К счастью, земля оказалась совсем близко. От удара она лишь на мгновение потеряла сознание. Скалы внизу были покрыты зарослями ежевики, которые исцарапали Катрин, но смягчили удар о землю. Она с трудом поднялась на ноги, вспомнила о Саре, волнующейся наверху, и три раза дернула за веревку, которая тотчас исчезла. Катрин увидела, как Сара отошла от окна. Вскоре свет в окне погас, и она осталась одна в кромешной тьме…

Катрин так долго рассматривала из окна расстилающийся перед ней пейзаж, что теперь у нее в голове сложился совершенно ясный план местности. Прокладывая свой путь около стены, окружающей старую крепость, она вышла на тропинку, о которой говорила Сара, и заспешила по ней что было сил. Ее глаза привыкли к темноте, и она без труда отыскивала дорогу. Немного пройдя, она остановилась и огляделась вокруг. Гигантская изгородь из деревьев, темная и непроницаемая, походила на стену. Как же найти тропу, которая ведет отсюда на главную дорогу? Встревоженное сердце Катрин вознесло пылкую молитву. Она должна найти тропу, должна…

И словно в ответ на ее молчаливую мольбу, плотно сгрудившиеся над маленькой долиной тучи слегка раздвинулись и сквозь них пробился слабый луч серебристого света, как раз достаточный для того, чтобы осветить узкий разрыв в этой стене деревьев. Она побежала к нему, даже не задержавшись, чтобы оглянуться на черную громаду замка. Сара дала ей хороший совет. Срезая путь через поля, она обошла стороной деревню и избегла риска случайных встреч. Теперь на этой безопасной лесной тропе ее невозможно будет увидеть, даже если бы у одного из часовых были достаточно зоркие глаза, чтобы различить ее тонкий силуэт.

Прячась за деревьями, Катрин остановилась, чтобы перевести дыхание и дать своему сильно бьющемуся сердцу передышку. Она потянулась и почувствовала, как, несмотря на боль в спине и содранных до крови ладонях, мужество возвращается к ней… Благодарение Богу, падая, она не потеряла кинжал. В целом все прошло очень хорошо. И она свободна…

Катрин смело пустилась в путь, стараясь держаться тропы. Это была неровная дорожка, которую лесники расчистили, должно быть, когда валили деревья, и которая становилась все шире, чем дальше Катрин по ней шла. Катрин решила идти всю ночь, а затем найти какое — нибудь убежище и немного поспать. Самой большой проблемой была пища. Где найти еду в этой разоренной стране? Она сомневалась даже в том, что деньги, которые дала ей Сара, будут хоть чем-то полезны. Однако прежде чем переходить мост, надо до него дойти, благоразумно решила она. Сейчас ей казалось самым важным уйти от Фортеписа как можно дальше. Катрин шла всю эту ночь, ведомая скорее интуицией, нежели чем-то другим, пересекая леса и поля, тут и там усеянные озерами и реками, стараясь не потерять направления. На рассвете из леса, где она стояла, стал виден город, зубчатые крыши которого поднимались в утреннем тумане. Над ними нависал массивный замок, внушительное и явно хорошо защищенное строение. На миг Катрин заколебалась, прежде чем двинуться в ту сторону, — в ее теперешнем положении сильная крепость означала опасность, — и ей совершенно не хотелось еще раз попасть в руки, жаждущие герцогского выкупа. Но она устала от этой долгой дороги и должна была найти где-то хлеба.

Город казался хорошо защищенным и процветающим…

Как раз в это время появился крестьянин, который шел по грязной дороге, неся на плече топор. Он выглядел достаточно дружелюбно, и она подошла к нему.

— Этот город, — сказала она, — как он называется?

Человек с удивлением взглянул на нее. Она догадывалась, что должна странно выглядеть в рваном бархатном платье и жалком плаще. Крестьянин тоже был одет бедно, но его домотканая одежда была опрятной.

— Откуда вы? — медленно спросил он. — Этот город Туей, а замок, который вы там видите, принадлежит епископу Оксерра. Вы туда идете?

Она покачала головой и добавила:

— Все, чего я хочу, это немного хлеба. Я голодна, а впереди долгая дорога…

Крестьянин на мгновение задумался. Катрин чувствовала на себе его взгляд, пытающийся определить, что она за женщина. Это был ясный, чистый взгляд, и она решила, что ему можно доверять.

— Я была в плену в замке Куланж, — быстро сказала она. — Мне удалось бежать, и теперь я направляюсь в Орлеан.

Прежде чем она успела договорить, крестьянин взял ее за руку и повел за собой.

— Идемте, — сказал он. — Не бойтесь. Просто идите за мной.

Он вел ее в том направлении, откуда пришел, идя широкими быстрыми шагами. Когда они огибали лесок, Катрин увидела трубу маленького домика, приютившегося на лесной опушке. Мужчина ускорил шаг, словно спешил попасть домой. Он толчком открыл дверь из крепких, грубо сколоченных досок. Светловолосая девушка, склонившаяся над котелком в очаге, с удивлением выпрямилась, увидев Катрин.

— Я нашел ее в лесу, Мадлен, — объяснил мужчина. Она сбежала от Фортеписа. Она голодна… Вот я и привел ее сюда…

— Ты правильно сделал!

Не говоря больше ни слова, девушка выдвинула табурет, взяла с сундука миску и наполнила ее похлебкой из репы, затем отрезала несколько ломтей темного хлеба с хрустящей корочкой. Все это она поставила перед Катрин.

— Поешьте, — сказала она просто. — Потом вы можете Немного поспать, говорить необязательно. Вы, наверное, устали…

Простота и щедрость ее гостеприимства вызвали слезы на глазах Катрин. Она взглянула на девушку. У Мадлен было круглое свежее личико, которое излучало доброту.

— Вы даже не знаете, кто я, но вы открыли мне свою дверь.

— Вы убежали от Фортеписа, — сказал мужчина голосом, в котором звучал сдерживаемый гнев. — И направляетесь в Орлеан. Это все, что нам нужно знать. Теперь поешьте и поспите.

Катрин была слишком усталой и голодной, чтобы спорить. Она, запинаясь, поблагодарила, съела суп и хлеб, затем с благодарностью вытянулась на лежащем в углу матраце, который, должно быть, служил Мадлен постелью, и тотчас же заснула.

Когда она проснулась, спускались сумерки. Крестьянин вернулся домой и сидел у огня, стругая ножом дубовую палку. Катрин увидела, что он вырезает маленькую статуэтку Пречистой Девы. Девушка сидела рядом с ним, намазывая что-то на ломти хлеба. Она заметила, что Катрин проснулась, и улыбнулась ей:

— Вам лучше?

— Да, благодарю вас. Вы были так добры! Теперь я снова должна идти.

Мужчина поднял глаза от своей работы и посмотрел на нее с тем же открытым, бесстрашным выражением, которое поразило ее утром.

— Почему вы предпочитаете путешествовать ночью?

Бы прячетесь?

— Пьер, — с упреком сказала девушка. — Ты не имеешь права ее допрашивать!

— Все в порядке, — улыбаясь, сказала Катрин. — Я не прячусь, просто я хочу избежать опасности опять попасть в лапы Фортеписа.

— В этих краях вам нечего бояться! Лучше бы все-таки путешествовать днем. Особенно если вам незнакома эта местность. Вы знаете дорогу в Орлеан?

Катрин покачала головой. Пьер отложил нож и статуэтку и подошел к ней.

— Отсюда его легко найти. Идите по старой римской дороге до Жьена. Оттуда вас поведет сама Луара. Что вы собираетесь делать в Орлеане?

— Пьер! — воскликнула Мадлен. — Ее жизнь тебя не касается.

Но Катрин ласково ему улыбнулась.

— Нет причин, почему бы ему этого не знать. Я иду туда, чтобы быть вместе с мужчиной, которого люблю.

Он заперт в городе.

Мадлен оставила приготовление еды, подошла к Катрин и обняла ее за талию.

— Пойдем, посиди с нами, — сказала она. — Если ты влюблена в одного из мужчин, которые защищают город дофина Карла, ты член нашей семьи. Мой жених Колен — лучник в армии его брата, Бастарда12. Скажи нам теперь имя своего возлюбленного.

— Арно, — ответила Катрин.

Лучше, чтобы Мадлен считала ее простой девушкой, которая, как и она сама, любит лучника. Титул смутил бы ее и, возможно, сделал бы подозрительной. Трудно поверить в то, что богатая знатная дама станет бродить по стране в поисках какого-то капитана! Она добавила:

— А меня зовут Катрин…

— Теперь мы рады тебе еще больше, — дружелюбно сказал Пьер. — Оставайся сегодня здесь! Ты можешь уйти на рассвете. Я провожу тебя до римской дороги.

Этот вечер, проведенный в скромном домике, надолго запомнился Катрин. Доброта и простота этих людей утешали и были желанной передышкой между теми испытаниями, через которые она только что прошла, и теми, что еще ожидали ее. Все отправились спать вскоре после ужина, чтобы не жечь напрасно свечу. Катрин разделила матрац с Мадлен. Постель Пьера находилась в чуланчике, примыкающем к единственной комнате домика. Хотя Катрин и проспала почти весь этот день, она вскоре снова заснула. Ее содранные ладони болели уже не так сильно. Мадлен смазала из салом и перевязала полосками полотна.

Пьер разбудил Катрин на рассвете. Он должен был идти работать в поле и не мог терять время.

Мадлен уже давно встала.

— Я ночью все обдумал, — сказал ей Пьер, — и решил, что путешествовать будет легче, если ты выдашь себя за паломницу, идущую в аббатство Сен-Бенуа. К несчастью, в этих краях, в Пьюизе, встречается не только хорошее, но и плохое. Ты молода… и красива. Посох паломницы защитит тебя.

Он достал из стенного шкафа деревянный посох с прикрепленной к нему железной флягой и протянул ей.

— Мой дядя совершил паломничество в Сантьяго-де-Компостелу, — смеясь, сказал он. — С этим ты будешь больше похожа на настоящую паломницу.

Тем временем Мадлен накинула на плечи Катрин толстый плащ; уверяя ее, что так она будет лучше защищена. Затем девушка вручила ей большой ломоть хлеба и маленькую головку козьего сыра и поцеловала ее.

— Да будет с тобой Бог, — с чувством сказала она, — и да поможет он тебе найти твоего любимого. Если увидишь Колена, скажи ему, что я его жду и всегда буду ждать.

Катрин была тронута до слез их щедростью и попыталась было отказаться от даров, но почувствовала, что отказ обидит их. Поэтому же она не осмелилась предложить им свои три серебряные монеты из боязни оскорбить их. Она тепло поцеловала Мадлен, не в состоянии говорить, а затем подошла к Пьеру, который ждал ее у двери. Не один раз она обернулась, чтобы помахать девушке на прощанье, когда они уходили. Мадлен долго смотрела, как они удаляются…

Пьер шел впереди широкими, ровными, неспешными шагами. Катрин узнала место, где он встретил ее накануне. Оттуда они пошли через поля, пока не достигли дороги, большие плоские камни которой были уложены римлянами, а теперь поросли травой и мхом, но все еще виднелись тут и там. Старинная статуя рядом с дорогой представляла бюст кудрявого юноши, сохранившийся, несмотря па разрушительное действие времени и плохой погоды. Там Пьер остановился и указал на запад.

— Вот твоя дорога! Держись ее, пока не придешь к большой реке.

Она взглянула на него с признательностью.

— Как я могу отблагодарить вас с сестрой?

— Не забывай нас, — сказал он, пожимая широкими плечами. — Мы будем молиться за тебя…

Словно торопясь ее покинуть, он повернул обратно к полевой тропе, но затем вдруг обернулся и снова посмотрел на нее.

— В конце концов, — тихо сказал он, — никогда ведь не знаешь…

Если ты не найдешь своего любимого, знай, что всегда можешь вернуться к нам. Мы были бы счастливы, Мадлен и я… особенно я, если бы ты жила с нами…

Прежде чем Катрин поняла смысл этого безыскусного признания, Пьер повернулся и побежал через поля, словно за ним кто-то гнался. Она постояла, наблюдая, как его плотная фигура растворяется в туманном сером свете. По щекам Катрин текли неудержимые слезы. Она была тронута этой робкой неуклюжей любовью, которая возникла так внезапно и почти не смела заявить о себе. Это был словно маленький дружеский огонек, согревающий в пути. Разгорающийся день начинал рассеивать утренний туман, обнажая очертания окружающих предметов. Позади себя она могла видеть слегка дымящиеся трубы и синий флаг, развевающийся над зубчатыми стенами замка. Колокола вызванивали к заутрене, рассыпая хрупкие звуки над плодородными зелеными окрестностями. Где-то запел жаворонок, и сердце Катрин наполнилось такой же глубокой, простой и первобытной радостью, как вся эта необъятная ширь природы вокруг нее. Старая дорога пролегала меж двух небольших долин. С пылкой благодарственной молитвой к Благословенной Деве за то, что она подарила ей этот миг радости, Катрин оперлась на свой посох и отправилась в путь.

На закате следующего дня Катрин сидела в камышах, наблюдая за тем, как серые воды Луары текут у ее ног.

Все это время она продолжала идти, двигаясь с необыкновенной решимостью, не обращая внимания на усталость и боль в ногах, пересекая холмы, пастбища и леса, иногда перемежающиеся озерами, направляясь к реке, которая была для нее лучшим проводником к осажденному городу. В сумерках Катрин нашла убежище в покинутой хижине лесоруба. Проглотив половину своего хлеба и сыра, она заснула, несмотря на неудобство, а на рассвете снова пустилась в дорогу, не обращая внимания на судороги, сводившие ее руки и ноги. Каждая ее косточка, каждый мускул, казалось, превратились в пыточный инструмент. Ее ноги так болезненно жгло, что время от времени ей приходилось опускать их в воду прудов, попадавшихся по дороге. Они покрылись волдырями, которые вскоре лопнули, и Катрин перевязала их полосками полотна, оторванного от нижней юбки. Однако же она шла вперед и вперед по старинной римской дороге, которая, казалось, беспрерывно вилась все дальше и дальше… Крестьяне, которых она встречала по дороге, приветствовали ее и иногда прикасались к ее посоху пилигрима, прося молиться за них, но никто не предлагал ей кров и пищу. Ее молодость и красота были против нее: простые люди полагали, что она — большая грешница и идет к могиле святого Бенуа, чтобы просить прощения за свои грехи. Сотни раз Катрин была на грани того, чтобы упасть у дороги, но каждый раз как-то умудрялась заставить свои ноги двигаться. Иногда, проходя мимо придорожного креста или посвященной Богородице часовенки на перекрестке дорог, она останавливалась и просила сил, чтобы продолжить путь, а затем поднимала посох и снова шла.

Вид широкой неукротимой реки вызвал у Катрин крик радости. Несмотря на крайнюю усталость, она побежала к ней, как к другу, наклонилась, чтобы попить воды и омыть руки и ноги. Затем она села у реки и стала смотреть на воду, которая вскоре будет протекать под стенами Орлеана и, может быть, завтра возьмет ее с собой. Перед ней поднимались ярусами по склону холма высокие деревянные дома и коричневые кровли старого города Жьене. Разрушающийся старый замок, мрачные контуры которого смягчала его древность, господствовал над старым городом герцогов Орлеанских, но Катрин не смотрела на замок. У его стен, едва различимые между арками все еще незаконченного моста, она увидела лодки, баржи, шаланды и плоскодонки, вытащенные на берег. Солнце — огненный шар, который садился за серые башни города, — превратило Луару в реку крови. Над воротами прозвучал рожок часового, призывая запоздалых путников укрыться за городскими стенами. Город закрывал ворота на ночь… Катрин поспешно надела башмаки и, прихрамывая, присоединилась к потоку людей, направлявшихся к подъемному мосту. Солнце исчезло, быстро опускалась ночь. Катрин одной из последних вошла в высокие каменные ворота, так как разбитые ноги затрудняли ее движение. Она остановилась, чтобы спросить у одного из стражников дорогу к рыночной площади. Ей было известно, что в большинстве городов, особенно тех, что стоят на пути паломников, угол рыночной площади обычно оставляют пилигримам для укрытия на ночь. Особое место у колонн должно быть окружено деревянным барьером, укрывающим от ветра.

— Прямо вперед и потом направо, — ответил стражник.

— Ты направляешься во Флери, женщина?

— Да.

— Да будет с тобой Бог и святой Бенуа!

Она кивком поблагодарила его и свернула в такую узкую улицу, что крыши домов почти соприкасались над ее головой. Идя вдоль этой улицы, она доела остатки хлеба, который ей дала Мадлен, и вскоре достигла рыночной площади, черепичная крыша, насаженная на высокие деревянные столбы, но там было укрытие для пилигримов. Толкнув дверь, она увидела на полу свежую солому. Здесь был только один паломник, старик, который спал в углу. Его лицо хранило неподвижное выражение, которое дает только крайняя усталость. Когда она вошла, он открыл один глаз, что-то пробормотал, потом снова его закрыл и вскоре громко захрапел. Катрин почувствовала облегчение от того, что ей не придется разговаривать. Она устроилась в углу, сгребла на себя солому и скоро уснула.

Не успела она заснуть (или ей так показалось?), как почувствовала, что кто-то ее трясет. Старый бородатый пилигрим склонился над ней.

— Эй! — сказал он. — Эй! Если ты идешь в аббатство, пора двигаться.

Она открыла глаза, увидела, что над рыночной площадью бледнеет небо, и поспешила встать на ноги.

— Ночь была короткой, — сказала она с извиняющейся улыбкой.

— Они всегда коротки, когда устаешь. Идем, пора в путь.

Катрин покачала головой. Как паломница, она должна была продолжать путь пешком, но слишком устала для этого. Она надеялась, что одна из трех серебряных монет Сары поможет ей нанять лодку.

— Я не думаю, что пойду сегодня, — солгала она. — У меня в этом городе есть дела.

— У Божьих странников дела только в месте их паломничества! Если ты хочешь прощения, то должна думать только о том месте, куда идешь! — в ужасе крикнул старик. — Но каждый имеет право поступать как пожелает. Мир тебе!

— И вам тоже.

Пилигрим вышел. Катрин подождала несколько минут на пороге убежища. Когда он исчез из вида, она вышла и отбросила свой посох, потому что, как ей напомнил старик, пилигримы не имели права пользоваться никаким транспортом, кроме собственных ног.

Затем она плотно завернулась в своей грубую накидку, потому что на город сеялся мелкий дождик, и стала спускаться к набережной.

Ей не составило особого труда найти лодку. На набережной, на куче сложенных рыбацких сетей, сидел человек, ел луковицу и смотрел на текущую мимо воду. Он был высок и молчалив и, казалось, не замечал дождя.

Когда Катрин спросила, не знает ли он лодочника, который отвез бы ее хотя бы до Шатонефа, он поднял тяжелые серые веки.

— Деньги есть?

Она кивнула, но человек не двигался.

— Покажи! Легко сказать, что у тебя есть деньги, понимаешь, но в наши времена найти деньги трудно. Земли загажены, торговля заброшена, а сам король, как Иов, сидит на своей навозной куче. Ныне плата вперед.

Катрин вытащила серебряную монетку и положила ее на грязную ладонь мужчины. Он подбросил ее в воздух, попробовал на зуб, внимательно осмотрел, и его угрюмое лицо посветлело.

— Ладно, — сказал он. — Но не дальше Шатонефа. За ним слишком большой риск попасть в руки этих проклятых англичан, которые осадили город, а я ценю свою шкуру.

Говоря это, он спустил на воду плоскодонку и помог Катрин войти в нее. Она села на носу, лицом вниз по течению. Мужчина запрыгнул в лодку так легко и ловко, что та почти не качнулась. Он поднял длинный шест, погрузил его в воду и сильно оттолкнулся. Поток струился быстро, и лодка неслась почти без посторонней помощи. Со своего места Катрин наблюдала, как перед ней разворачивался город, а за ним — плоские пойменные луга окаймленные камышами, все еще рыжими после зимы. Дождь окроплял ей лицо, но это ее не беспокоило, потому что толстая накидка хорошо защищала. Перед ней всплывали старые воспоминания, вызывая образы прошедших дней. Она снова видела себя, бегущую из восставшего Парижа вместе с Барнаби, своей матерью, сестрой и Сарой… Как же ее радовало это первое путешествие, такое интересное благодаря Ракушечнику! Ей казалось, что она все еще слышит, как его глубокий голос негромко декламирует строки поэта.

Увенчанный король всех городов,

Благой родник Учености и Веры,

Стоит на берегах отлогих Соны…

Но Барнаби больше не было, Париж был далеко, а город, в который Катрин направлялась, находился в безвыходном положении — пораженное голодом, отчаянное место, где ей не на что рассчитывать, кроме жесточайшего разочарования или, что еще хуже, смерти! Впервые она задумалась о том, как Арно ее встретит; узнает ли он ее? Со времени их встречи под стенами Арраса прошло так много времени!

Катрин заставила себя отогнать эти мрачные мысли, порожденные чрезмерной усталостью и нервным напряжением. Она хотела как можно лучше воспользоваться этой мирной передышкой, пока лодка скользит по реке, прекрасной с ее серыми отмелями и желтыми песчаными берегами… Ближе к закату в поле зрения показались белые башни и синие островерхие крыши большого замка. Его подножие омывали воды большого рва, питаемого рекой. Катрин поинтересовалась названием этого имения.

— Сюлли! — ответил лодочник. — Оно принадлежит фавориту Карла VII, сиру де ля Тремую… — и, чтобы показать уважение, которое этот знатный господин в нем вызывает, он с отвращением плюнул в воду. Катрин не ответила. Она уже встречалась с Жоржем де ля Тремуем, этим бургундским ренегатом, который стал любимым советником и злым гением дофина Карла, живущего в городе Бурже. Он внушал ей чувство, родственное тому, что проявил ее проводник, но она этого не сказала. Кроме того, она только сейчас заметила, что лодка направляется к берегу, словно для стоянки.

— Мы здесь остановимся? — спросила она с удивлением, полуобернувшись.

— У меня здесь в Сюлли дело, — ответил мужчина. Вылезай.

Она встала, чтобы выйти на пологий берег. В тот же момент она почувствовала сильный удар по голове и упала лицом вниз, потеряв сознание…

Когда Катрин пришла в себя, на небе светились последние отблески заката. С востока приближалась тьма, и на западе оставалось только слабое мерцание, которое освещало башни Сюлли за рекой. Она приподнялась на локте и обнаружила, что совершенно одна. Не было видно ни лодки, ни лодочника — ничего, кроме стаи кроншнепов, которые летели клином в небе над головой. Все это доходило до нее постепенно, поскольку голова ужасно болела. Она дотронулась до нее и нащупала большую болезненную шишку. Должно быть, лодочник напал на нее, чтобы ограбить! И вправду, то немногое, что у нее было, теперь исчезло: обе серебряные монетки, ее кинжал и толстая накидка, которая так хорошо защищала от ночного холода и дождя. На миг ее охватило глубокое уныние. Казалось, будто все сговорились, чтобы не дать ей соединиться с Арно. На дороге возникали различные препятствия, словно для того, чтобы преградить путь.

Но вскоре она снова обрела силу духа. Хотя образование и воспитание сделали из нее аристократку, в глубине ее существа было неугасимое жизнелюбие парижского постреленка, который привык встречать трудности лицом к лицу. Она с трудом поднялась на ноги и ухватилась за нависающие ветки ивы, чтобы удержать равновесие.

Когда земля перестала кружиться вокруг нее, она глубоко вздохнула, подняла воротник своего латаного платья, прикрыв шею, и зашагала к дороге, которая шла вдоль берега параллельно реке. Она знала, что обязана продолжать свой путь и что аббатство Сен-Бенуа находится всего в двух лье пути. Там она найдет приют и пищу. Путешествие в лодке и хороший ночной сон вернули ей силы, и если бы не жестокая боль в голове, она чувствовала бы себя совершенно свежей. Она ускорила шаги, и в результате едва ли час спустя перед ней показались массивные строения монастыря и «их величественный вход: огромная романская надвратная башня, мощная и прекрасная, как крепость, торжественная и возносящаяся, как молитва. Меж ее массивными колоннами мерцал свет, который резко выделял вырезанные на их превосходных капителях цветы и лица.

Катрин увидела, что там спят несколько паломников, прижавшихся друг к другу, чтобы было теплее. Пожилая женщина, увидев ее, знаком подозвала ее и потеснилась.

— Постоялый двор лопается по швам, — сказала она ей. — Так много здесь тех, кто пришел молить святого Бенуа спасти добрый город Орлеан! Но здесь не так холодно. Придвигайся ко мне, будет теплее…

Катрин повиновалась, встала на колени и опустилась рядом со старухой, которая великодушно поделилась с ней своим старым залатанным плащом.

— Ты издалека? — с любопытством спросила она.

— С границ Бургундии, — сказала Катрин, не смея признаться, что она бургундка.

— Ты молода для таких долгих путешествий! Ты тоже пришла помолиться у могилы великого святого?

— Я иду в Орлеан, — коротко сказала Катрин в надежде, что это оттолкнет старуху и та оставит ее в покое.

Старые выцветшие глаза загорелись, словно звезды. Старуха наклонилась к ней и прошептала:

— А… ты не единственная! Тебе тоже хочется присутствовать при чуде, да?

— Чуде?

— Ну-ну, — сказала старуха, подмигивая и толкая ее локтем. — Не притворяйся, будто не знаешь. Весь народ в долине Луары знает, что Орлеан будет освобожден посланницей Господа, девицей, которая пришла из Лотарингии в Шинон, где находится наш милостивый король. Она сказала ему, что с Божьей помощью вышвырнет англичан из Франции и снимет осаду с Орлеана.

— Это сказка, — заметила Катрин со снисходительной улыбкой.

Старуха покраснела под своим чепцом.

— Сказка? Это такая же правда, как то, что меня зовут Бертилла-кружевница. Это Божья правда. Есть даже люди, которые ее видели, то есть Деву Жанну, когда она пришла в Шинон с шестью вооруженными воинами.

Она была в мужской одежде, но она молода, свежа и прекрасна, как ангел с Небесным светом в глазах. И в доказательство говорят, что капитаны уже ждут ее прибытия в Орлеан и граф Дюнуа Бастард велел своим людям не печалиться, потому что Бог посылает нам еду и помощь… Кажется, король послал Деву в Пуатье, чтобы епископы и духовенство этой земли встретили ее и оказали ей почести, но вскоре она войдет в Орлеан… Я знаю, что, не будь я такой старой, я пошла бы прямо в осажденный город, чтобы увидеть ее. Но мои бедные старые ноги не донесут меня так далеко, и я умру на обочине. Так что я предпочитаю оставаться здесь и молиться, чтобы Бог направлял ее. Ангел-хранитель нашей страны — вот что она такой!

Так Катрин впервые услышала упоминание о Жанне д'Арк. Эта новость не удивила ее, хотя полночи не давала ей заснуть. Скорее, она испытывала раздражение и ревность к молодой красивой девушке, которую» капитаны уже ждут «, — те самые капитаны, одним из которых является Арно. Эта девушка из Лотарингии, пребывающая в ореоле своей святой миссии и собственной красоты, во всей славе оружия, ради которого он только и жил, наверняка привлечет мысли и сердце Арно де Монсальви.

Ей надо спешить и попасть туда раньше этой опасной женщины. В глубине своего неспокойного сердца Катрин начинала ненавидеть Деву-воительницу.

На следующее утро она приняла хлеб, который монахи в черном раздавали пилигримам, и затем, когда остальные исчезли в большой церкви, нырнула в сторону и поспешила обратно к дороге, прежде чем ее заметили.

Старая Бертилла сказала, что ей осталось пройти еще девять лье до столицы герцогства Орлеанского. Девять лье… Бесконечность!

Вот тогда и началась самая жестокая часть каторжного путешествия Катрин, потому что теперь беспокойство и сомнения терзали ее сердце и дух, в то время как тело достигло предела своих сил. Во время утреннего перехода все шло довольно хорошо, но после Шатонефа раны на ее ногах снова открылись, а все мышцы разболелись.

Лихорадка медленно прокрадывалась ей в кровь. Катрин наклонилась над потоком, чтобы попить, и почувствовала ужас, когда увидела там отражение своего лица — изможденного, осунувшегося, серого от пыли и усталости.

Она выглядела, как нищенка, и подумала, что Арно ни за что ее не узнает; скорее он посмеется над ней! Место было пустынным, а сама река заслонена ивовой рощицей. Погода была вполне теплой. Катрин поспешно сбросила свои лохмотья и погрузилась в воду. От холод — , ной воды она стала стучать зубами, но постепенно купание пошло ей на пользу. Ноги перестали гореть. Насколько было возможно, она отмылась, с сожалением вспоминая о нежном мыле, которое так мастерски готовила Сара, затем вымыла волосы и обвила их вокруг головы. Вылезая из воды, она увидела в ней отражение своего тела, и это ее утешило. Благодарение небу, оно нисколько не потеряло своего великолепия и выразительной стройности, несмотря на смертельную усталость, которая на нее давила. Чувствуя себя немного освеженной, она кое — как вытерлась, снова натянула свои лохмотья и опять пустилась в путь. Дорога пролегала между Луарой и густым лесом. По мере того как она продолжала путь, богатая, изобильная местность становилась все более и более опустошенной. В лесу были выжжены широкие прогалины. Тут и там виднелись разоренные деревни, обгорелые пни или гниющие тела.

Война была повсюду, и ее ухмыляющееся лицо проявлялось все яснее. Но Катрин в своем нетерпении достичь Орлеана обращала на это мало внимания. Она напрягала глаза, стараясь разглядеть стены города, который стал для нее Землей Обетованной. К закату она прошла шесть лье, и вдали уже были видны смутные очертания города, серые и нечеткие. Она догадалась, что это должен быть Орлеан, и ее чувства оказались столь сильны, что она упала на колени и разразилась слезами. Затем она прошептала короткую молитву. Вскоре ночь скрыла от нее город; Катрин вытянулась на траве, как усталый зверек, даже не попытавшись найти место, где можно было укрыться. В таком пустынном месте кто бы стал обращать внимание на спящую нищенку? У нее больше не было ничего, что стоило бы украсть; она была беднее беднейших, оборванная, голодная, полунагая, ноги ее кровоточили… Она спала крепко и проснулась, когда первые лучи солнца осветили небо. Она поднялась на ноги так легко, словно только что прилегла, и опять пустилась в дорогу. Шаг… еще шаг и еще… Город вдали вырастал на глазах; ей казалось, что он манит ее к себе… Ее воспаленные глаза не видели ничего, кроме него, она не обращала внимания на дым и пламя разграбленных и сожженных домов на горизонте. Если бы она не была такой усталой, то протянула бы руки, чтобы попытаться ухватить этот мираж, который медленно оживал перед ней. Постепенно Катрин начала различать плоские островки с купами деревьев, большой мост, разрушенный в Двух местах, и крепость, которая охраняла его с обоих концов. Она видела стрелы церковных шпилей, большие черные потеки кипящего масла и смолы на стенах и венчающие их мортиры. Она увидела огромный пустырь, в который сами орлеанцы превратили свои чудесные предместья: красивые дома, ставшие пустыми скорлупками, руины церквей, героические пустыни с разбросанными маленькими фортами из дерева и глины, возведенные осаждающими. Наконец она увидела красное знамя англичан с его золотым леопардом, водруженное над этими фортами и словно бросающее вызов Королевской лилии, голубизна и золото которой развевались над самой высокой башней замка. Катрин остановилась, ее глаза затуманились слезами, она забыла обо всем — о своих страданиях, о голоде, который грыз ее внутренности, — кроме одного: где-то за этими стенами живет Арно, дышит, борется и тоже страдает, без сомнения, поскольку в городе, говорят, больше нет хлеба…

— Затем она медленно и осторожно начала пробираться к городу, прячась, где возможно, за развалинами рухнувших зданий. Между ней и городом находился большой бастион, как она позже узнала, бастион Сен-Лу. Ей нужно было каким-то образом незаметно его миновать и достичь Бургундских ворот, которые были еще доступны, потому что у англичан Саффолка и Талбота не хватало людей, чтобы полностью окружить терзаемый город. Далекий призыв трубы донесся до Катрин, почти сразу за ним последовал взрыв артиллерийского снаряда. Мортиры по обеим сторонам моста выплюнули последнюю стаю каменных ядер, прежде чем ночь положила конец дневному сражению. На это ответили кулеврины, и вскоре за этим Катрин услышала крики и ругань мужских голосов. Должно быть, они атакуют город, потому что Катрин видела, как по стенам бегут солдаты.. С бесконечными предосторожностями ей удалось незамеченной миновать форт Сен-Лу, и она уже направлялась к воротам, когда увидела, что внезапно на лестнице, которая, казалось, исчезает в недрах земли, высунулась чья-то голова. Две руки схватили ее, и через мгновение она оказалась внизу лестницы, в чем-то вроде склепа, слабо освещенного оплывшей сальной свечей.

Прежде чем она могла запротестовать, жизнерадостный голос воскликнул:

— Ну, моя красотка! Это еще что? Уж не воображаешь ли ты, что можешь войти в Орлеан просто так, средь бела дня! Тебе придется подождать темноты!

Катрин оглянулась и увидела, что около двадцати мужчин и женщин почти в таком же плачевном состоянии как и она, сидят в позе, выражающей крайнее измождение, у подножия двух больших колонн, которые поддерживают крышу с веерообразным сводом. Крыша склепа была такой высокой, что терялась в темноте.

Дымная свеча освещала очаровательный барельеф с изображением юноши, склонившегося над оленем, который был высечен над одной из капителей…

— Кто все эти люди? — спросила Катрин. — Где мы?

Юноша, втащивший ее в склеп, скорчил гримасу, которая, вероятно, должна была изображать улыбку. Он был невообразимо грязен, большую часть его лица скрывала кустистая борода, но глаза его светились, а тело казалось сильным и хорошо сложенным, несмотря на худобу. Он пожал плечами.

— Люди из Монтарана. Англичане вчера сожгли нашу деревню. Мы все еще ждем, чтобы войти в город. Это склеп церкви Сен-Эньяна, которая была разрушена» людьми из Орлеана вместе со всем остальным в округе.

Тебе сейчас остается только одно — сидеть здесь и ждать.

Он больше ничего не сказал и вернулся на свой наблюдательный пост наверху частично разрушенного пролета лестницы. Поближе разглядев своих соседей, Катрин увидела множество горестных лиц и заплаканных глаз и несколько тощих узлов с пожитками. Люди прятали глаза, словно стыдясь своего разорения. Она не посмела с ними разговаривать, поэтому присела немного на отшибе.

В склепе было холодно, и у нее по спине пробежала дрожь. Ей хотелось спать, но пришлось противиться искушению заснуть, потому что она боялась, что остальные могут забыть о ней, когда наконец решатся попытаться войти в город. В сущности, им не пришлось долго ждать: через час юноша появился на лестнице, делая всем знак подниматься и следовать за ним.

— Пойдемте скорее, уже пора!

Беженцы безмолвно поднялись, безвольные, как овцы, приученные следовать за вожаком. Один за другим они выходили из склепа и пробирались через обломки, согнувшись вдвое, чтобы не быть замеченными. Ночь была не очень темной, и звезды холодно сверкали высоко в небе. Катрин заметила ворота между двух сосен…

Через некоторое время они достигли их и вскоре уже стояли на маленьком подъемном мосту, который вел к боковому входу, соединенному с большими воротами.

Большой подъемный мост был поднят… Когда они двигались узким проходом, который вел к стенам, Катрин чуть не упала в обморок от счастья. Она все-таки дошла!

Ее необычное путешествие завершилось. Она входит в Орлеан…

Глава тринадцатая. В РУКАХ АРНО

Бургундские ворота вели в узкую улицу, с одной стороны ограниченную монастырем, а с другой — рядом домов с закрытыми ставнями. Там стояло несколько человек со все еще пыльным и почерневшим после недавней атаки оружием. Некоторые из них держали факелы, освещавшие выход из ворот. На огне в железной клетке кипел горшочек с варевом. Дул сильный ветер, и пламя неистово трепетало во мраке.

— Еще несколько беглецов! — воскликнул грубый голос, который немедленно заставил сердце Катрин забиться сильнее. — Что мы будем с ними делать? Это просто лишние рты. Надо отослать их…

— Это люди из Монтарана, — объяснил кто-то. — Их деревня вчера была сожжена…

Первый из говоривших ничего не ответил, но Катрин почувствовала, как непреодолимая сила тянет ее туда, где он находится. Она не ошиблась: в нескольких шагах от нее стоял Арно де Монсальви.

Облокотившись о стену монастыря, он с раздраженным видом изучал людей, которые только что вошли в город. Арно стоял с непокрытой головой, его короткие черные волосы были взъерошенными. На лице остались следы пороха, одну щеку пересекал шрам, которого Катрин раньше не видела. Его доспехи были иссечены, и выглядел он немного усталым, но Катрин с большой радостью заметила, что он не изменился. Черты были теми же, может, только немного резче очерченными. У рта появилась скорбная складка.

Эти глаза, которые так редко смягчала нежность, были, как всегда, жесткими, и голову он держал так же надменно, как и раньше. Небритый, со следами недавнего боя он казался Катрин прекраснее архангела. В конце концов, разве он не был ее мечтой во плоти?

От счастья, что она встретила его так скоро, прямо здесь по Другую сторону городских ворот, Катрин позабыла обо всем остальном. Ее неудержимо тянуло к нему С горящими глазами и с улыбкой на губах она пошла к нему, протягивая руки, как в трансе… У нее был такой уверенный, такой самозабвенный вид, что ее спутники в изумлении отступили, давая ей пройти. Арно не сразу ее увидел. Он с большой досадой осматривал свои согнутые ножны. Вдруг он поднял глаза и увидел оборванную женщину, которая шла к нему по круглым, все еще блестящим после недавнего дождя булыжникам.

Что-то в ней приковало его рассеянное внимание. Казалось она едва держится на ногах. Ее силы явно были на пределе, но глаза светились неземным блеском, и великолепные волосы, как золотой поток, струились по плечам в лохмотьях.

Она шла к нему медленно, протягивая дрожащие руки со стертыми до крови ладонями. На мгновение Арно показалось, что это галлюцинация, вызванная его усталостью. Позади был день ожесточенной битвы, и его руки устали от тяжелого двуручного меча.

Он с силой потер глаза и посмотрел еще раз… и вдруг неожиданно узнал ее.

Катрин остановилась недалеко от него, не говоря ни слова и пожирая его глазами. Их взгляды встретились и на миг соединились, а время остановилось.

Глаза Арно открывались все шире и шире, выражая изумление, недоверие и радость одновременно, но это было лишь мимолетное впечатление… Он тут же резко собрался, выпрямился, его лицо исказила гримаса дикого раздражения. Указав на Катрин, он со злобой крикнул:

— Немедленно схватить эту женщину!

Катрин с мольбой подняла к Арно свое лицо. Она пошатнулась, грубо вырванная из своего счастливого забытья. Ее руки повисли по бокам, а свет в глазах потух.

Она слабо простонала:

— Нет!.. Арно!..

Но теперь он был ослеплен яростью. Схватив ее за Руку, он почти швырнул ее солдатам, которые тупо стояли в изумлении и не могли двинуться. Его разъяренный голос прогремел:

— Вы что, все глухие или идиоты? Я велел схватить эту женщину!

— Но, мессир… — начал сержант.

Арно подскочил к нему и застыл, возвышаясь над ним. Его кулаки были сжаты, а все тело напряглось, как тетива, в лицо ударила кровь.

— Никаких «но», мой друг! Это приказ! Как вы думаете, кто она? Бургундка… и самая худшая из всех! Она не жалкая беглянка, какой хочет представить себя, а любовница самого Филиппа Доброго, прекрасная Катрин де Брази! Не нужно большого воображения, чтобы догадаться, зачем она сюда пришла!

При упоминании имени Филиппа солдат явно испугался. Он уже собрался схватить Катрин за руку, когда раздался недоверчивый протяжный голос:

— Прекрасная Катрин здесь? Дама с золотыми волосами? Кто это сказал?

Это был Ксантрай, вышедший из переулка. Он был в доспехах, его рыжие волосы развевались на ветру. На нем, как и на его друге, лежал отпечаток недавней битвы, но его веселое лицо не потеряло своего привычного добродушного выражения.

— Я это говорю! — сухо заявил Арно. — Взгляни, если мне не веришь!

Высокий рыжеволосый рыцарь подошел к группе солдат, окруживших Катрин, и уставился на нее с нескрываемым изумлением. Внезапно он громко рассмеялся.

— Истинно так! Прекрасная дама, что привело вас сюда? И к тому же в столь жалком облачении!

— Ее послали шпионить для ее любовника — это совершенно очевидно, — со злостью пробормотал Арно. — Что касается того, чем она будет заниматься теперь, то это зависит от меня, мой друг. Через час ее заключат в темницу до начала расследования. А теперь прочь! Уведите ее…

Ксантрай перестал смеяться. Продолжая смотреть на Катрин, он предостерегающе положил руку на плечо Друга.

— Тебе не кажется, что это маловероятно? — спросил он, качая головой. — Зачем Филиппу Бургундскому посылать ее сюда сейчас, когда он отвел свои войска из-за ссоры с Бредфордом? Да еще в таком виде! Ее одежда изорвана, ноги кровоточат, она едва стоит…

Сочувствие в глазах капитана вернуло Катрин немного смелости. Но Арно упрямо отказывался слушать. Он раздраженно передернулся.

— Это только доказывает, что она лучшая актриса, чем ты думаешь. Что касается более глубоких намерений Филиппа Лживого, то я скоро доберусь до них! Новость о том, что Дева идет сюда, должна была многое изменить при дворе в Брюгге. Заберите отсюда эту шпионку и посадите ее в тюрьму. Я найду способ развязать ей язык!

Ксантрай не возражал. Он слишком хорошо знал Арно и понимал, что ничто на свете не заставило бы его изменить свое слово, особенно публично. Кроме того, вокруг пленницы стала собираться толпа и угрожать ей:

— Смерть бургундской шпионке!

Крики моментально переросли в рев. Осада продолжалась уже много месяцев, и жители Орлеана, доведенные до отчаяния своим бессилием, готовы были при любом удобном случае выплеснуть свою ярость и злобу.

Солдаты окружили Катрин, опасаясь, что их могут внезапно смести, и отталкивали наиболее оголтелых из толпы ударами своих пик.

Пригоршня метко брошенной грязи ударила Катрин в грудь, но она не шелохнулась… Она стояла твердо и прямо, как высеченная из камня. Вся ее душа отразилась в ее глазах, устремленных на Арно. Жидкая грязь стекала по ее платью, оставляя спереди черную полосу.

Вдруг она расхохоталась… ужасающим, резким хохотом, который, казалось, принадлежал не ей и который внезапно заставил замолчать толпу. Она хохотала так, как будто никогда не остановится.

— Уберите ее! — проревел Арно. — Уберите ее отсюда, или я ее убью!

Хохот перешел в рыдания. Сержант подтолкнул Катрин за плечи, в то время как солдат торопливо связал ее руки сзади. Она отвернулась. Все окуталось туманом.

Она беспомощно сжалась… Ее больше не волновало, что с ней происходит, и она даже ни разу не подняла взгляда, пока они шли, минуя одну улицу за другой.

Катрин не заметила Ксантрая, который вышел из-за фонтана, когда они переходили маленькую площадь, и .на минуту отвел в сторону начальника конвоя.

— Поместите ее в камеру, — тихо сказал капитан, — но не в подземелье, и не заковывайте в кандалы. Скажите тюремщику, пусть попытается найти ей что-нибудь поесть.

Она едва стоит на ногах. Я еще не видел преступника, который бы так походил на жертву.

Человек сделал знак, что понял, и положил в карман золотой, который Ксантрай сунул ему в руку. Затем он поспешно присоединился к конвою.

Шатле, куда привели Катрин, была крепостью Орлеана. Она охраняла вход на большой мост, который, захватывая песчаный остров на реке, охраняемый небольшой башней Сен-Антуан, соединялся с мощной крепостью Турнель на противоположном берегу, где находился один из опорных пунктов командования английской армии, возглавляемый Вильямом Глэнсдейлом, бейлифом Алансона.

Как только забрезжил рассвет, Катрин дотянулась до маленького окна своей камеры и увидела внизу мерцание Луары.

Этот вид ее немного подбодрил. С тех пор как после долгого изнурительного путешествия она добралась до этой великой реки, она стала смотреть на нее как на друга. Вчера, когда ее швырнули в эту камеру, у нее не оставалось никаких эмоций. Потрясенная, усталая и разочарованная, она свалилась на кучу соломы, которая служила постелью, и заснула сном загнанного животного. Она даже не услышала, как надзиратель принес ей кувшин воды и кусок хлеба…

Когда она проснулась, ей потребовалось некоторое время, чтобы убедиться, что это не дурной сон. По мере того как воспоминания прогоняли сон, события предыдущего дня стали возвращаться к ней. Она сидела, обхватив голову руками, и пыталась осмыслить свое положение, но это только принесло чувство горечи. Все эти последние дни, с момента, когда брат Этьен сообщил ей, что Арно не был женат, она жила как под гипнозом, и теперь, вернувшись к реальности, она почувствовала во рту привкус пепла. Когда она думала об Арно де Монсальви, вспышка стыда и ярости заставляла ее краснеть, но еще больше она злилась на себя. Должно быть, она сошла с ума, если надеялась, что он заключит ее н свои объятия только потому, что она пришла к нему, лишенная всего на свете, кроме своей любви! Ей всегда казалось, что он должен ждать ее, просто потому, что он дважды пришел в исступление в ее руках. Она упустила из вида тяжелые обстоятельства, когда он застал ее в постели Филиппа и смотрел на нее взглядом, полным убийственного презрения. Были вещи, которые такой твердый и доверчивый человек, как Арно, никогда бы не посетил. В его глазах Катрин была вдвойне виновна и вдвойне ненавистна: она была одной из Легуа, которые когда-то убили его брата Мишеля, и она была любовницей Филиппа Бургундского, которого он ненавидел как предателя. Нет, если кого и стоило в этом винить, так это была она сама, пожертвовавшая всем ради неосуществимой мечты. Она потеряла все, все… и вот теперь она лежит в тюрьме, обвиненная в преступлении, которое может повлечь за собой смертный приговор. Она пережила тысячи опасностей — и все напрасно…

Катрин встала и начала исследовать свою тюрьму.

Узкая камера с низким потолком, свет в которую проникал только из зарешеченного окна, находившегося в глубокой каменной нише, что мешало смотреть наружу. На полу лежала солома, служившая постелью, табурет, на который надзиратель положил хлеб и поставил кувшин с водой; множество цепей и колец свисали со стен, покрытых каплями воды. Уже в третий раз Катрин попадала в тюрьму, и у нее не было надежды, что на этот раз ей удастся выбраться, как это уже было дважды. Все могло кончиться совсем иначе…

Она принялась за еду в надежде восстановить силы, и в конце концов ей удалось раскрошить хлеб, который был совершенно черствым, — его, должно быть, долго хранили… Катрин смочила хлеб в воде, чтобы размягчить его, а затем осушила кувшин до последней капли.

Ей стало гораздо лучше, и она даже смогла улыбнуться, вспомнив великолепные банкеты с бесконечным количеством экзотических утонченных блюд, которые любил устраивать Филипп и которые всегда казались ей столь утомительными. Сейчас она с удовольствием отведала бы самые маленькие из этих паштетов, достойные Гаргантюа!13.

Потом Катрин еще немного поспала, чтобы не думать. Ее сердце горело от злости на себя и на весь мир, и она от всей души проклинала этот город, в который так неудержимо стремилась…

В сумерки низкая дверь ее камеры отворилась, и вошел тюремщик. Четверо солдат ожидали снаружи, держа в руках копья.

— Идемте. — сказал тюремщик, толстяк с круглым веселым лицом, совсем не походившим на лицо тюремного охранника. Катрин взглянула на него в первый раз и с удивлением заметила, что у него голубые глаза.

— Куда они меня ведут? — спросила она.

Он пожал плечами и указал на одного из солдат.

— Они знают. Это все, что я могу вам сказать.

Катрин без лишних слов стала подниматься с ними наверх по винтовой лестнице, тяжелые каменные ступени которой были стерты тысячами ног. Скоро она оказалась в комнате, из которой вело множество коридоров; вход в каждый из них был закрыт массивной железной решеткой. Одна из этих решеток со скрипом отворилась. Они прошли по коридору и поднялись еще на несколько ступеней, ведущих к тяжелой, обитой железом двери с маленьким зарешеченным окошком.

Когда дверь открылась, Катрин оказалась в длинной комнате с низким сводчатым потолком, который подпирали четыре массивные колонны. В комнате стоял длинный стол. За ним сидели пять человек, еще один человек сидел за маленьким столиком и писал что-то при свече.

Вокруг на голых, если не считать распятия, стенах пылали в своих подставках факелы.

Охрана вывела Катрин на середину комнаты перед длинным столом и осталась стоять вокруг нее, поставив копья на пол. Катрин поняла, что она предстала перед трибуналом. Она слегка вздрогнула, узнав среди судей Арно. Он сидел рядом с председателем трибунала, человека лет шестидесяти или около того, с суровым твердым лицом, обрамленным седыми волосами. Арно был без оружия, в строгом зеленом замшевом камзоле. Остальные судьи были одеты в красные на меху мантии городских старейшин, и все были людьми зрелого возраста. Их лица, изможденные из-за недостатка пищи, не выражали никаких эмоций. Арно встал. Его глаза были суровы, когда он посмотрел на Катрин.

— Вас привели сюда, чтобы дать ответ мессиру Раулю де Гокуру, коменданту города, и другим старейшинам, по обвинению вас в сотрудничестве с противником.

— С каким противником? — спокойно спросила Катрин. — Я за всю жизнь ни разу не разговаривала с англичанами.

Арно стукнул кулаком по столу.

— Не надо играть словами! Бургундцы такие же враги нам, как люди Саффолка, и даже, возможно, большие: в конце концов, захватчики просто выполняют «пои долг, а ваш замечательный любовник душит свою Собственную страну, чтобы угодить англичанам. Он и послал сюда с какой-то целью, которую мы пока не знаем. Поэтому вы и предстали сейчас перед трибуналом…

— Мессир, — со вздохом прервала его Катрин, — вчера мы встретились с вами не в первый раз, и вы прекрасно знаете, что я была бургундкой не по рождению, но меня заставили стать ею. Почему же вы не можете допустить, что я по собственной воле ушла от них, когда поняла, что они совершают не праведные поступки? Я пришла сюда, лишенная всего моего состояния, проделав изнурительный путь, который оставил следы на моих ногах…

Арно снова ударил кулаком. Это не встревожило Катрин. Она начала понимать, что он разжигает в себе злобу и что за этим агрессивным поведением просто прячется его внутренняя неуверенность.

— Тихо! — закричал он. — Я знаю лучше, чем кто-либо, как мало можно верить милым речам! У вас бойкий язык и большая сила убеждения…

Комендант Орлеана закашлялся.

— Мессир де Монсальви, — прервал он вежливо. — Боюсь, вы поддаетесь влиянию своих личных обид. Я думаю, было бы лучше, если бы вы предоставили возможность продолжить расследование этим джентльменам и мне. Когда мы выясним то, что хотим узнать, вы сможете допрашивать заключенную сколько вам будет угодно., К тому же мне кажется, что мы забыли предоставить обвиняемой защитника.

— Простите, мессир комендант, — вежливо прервала его Катрин. — Мне не нужен защитник. Моей невиновности и искренности достаточно… Я Не совершила ни одного из преступлений, в которых меня здесь обвиняют; мало того, у меня не было намерения их совершать.

— Все равно это еще требуется доказать, — сказал комендант. — Но давайте начнем сначала. Я хочу, чтобы вы ответили на мои вопросы. Катрин де Брази, не являетесь ли вы фавориткой герцога Филиппа?

Слова Гокура были обдуманными и никоим образом не обижали. Катрин почувствовала, что этот человек не был ее врагом, и это придало ей немного смелости.

— Я, Катрин де Брази, вдова государственного казначея, который был казнен за измену, не имею больше никаких связей с герцогом.

В этот момент Арно усмехнулся, и Катрин пришлось собрать все свое самообладание, чтобы больше не ранить его. Она заставила себя не смотреть на него.

— С каких пор? — спросил он злобно.

Она ответила спокойно, продолжая смотреть, на коменданта:

— С тех пор, как я узнала, что герцог затевает свадьбу, все связи между нами разорваны. Я ослушалась его приказа вернуться ко двору. Видите ли, мессир, ребенок, который у нас был, умер пять месяцев назад, и с его смертью исчезла последняя нить между нами. Я оставила его…

— Чтобы прийти сюда? — сказал Гокур. — Странный выбор! И тем более странный способ путешествия для такой богатой и влиятельной женщины, как вы.

— Меня ограбил по дороге разбойник по имени Фортепис. Мне удалось бежать из его замка после того, как я узнала, что он послал в Брюгге письмо, требуя за меня большой выкуп. Мне пришлось продолжать путь только так, как я смогла… пешком.

— Но зачем вы пришли сюда? Что вы искали?

Катрин ответила не сразу. Ее лицо стало медленно заливаться краской, а к горлу подступил комок.

Она наклонила голову и тихо пробормотала:

— Я преследовала… старую, старую мечту, но я, должно быть, сошла с ума…

Она откинула голову и, когда горячие слезы наполнили ее глаза, страстно закричала:

— Сумасшедшая! Да, сумасшедшая, как те маленькие дети, которые вглядываются в колодец в полнолуние и, пытаясь схватить свое отражение, падают навстречу смерти.

Ее голос охрип. Комендант посмотрел на нее с любопытством, не лишенным симпатии. Это не ускользнуло от Арно. Он дико засмеялся:

— Что я вам говорил? Она околдовывает нас своими чарами! Эта женщина хочет убедить нас, что она преследовала мечту. На самом деле, господа, она принимает нас за дураков. Если вы хотите, чтобы она заговорила, вас надо применить другие методы. Я удивлюсь, если она будет продолжать говорить о мечтах на дыбе.

— Я много думала о тебе в свое время, Арно де Монсальви! — закричала Катрин. — Но я никогда не предполагала, что ты дурак, и теперь я начинаю сожалеть об этом!

Ее последние слова потонули в шуме обсуждения судьями того, следует или нет подвергнуть заключенную пытке. У Катрин застыла кровь при одной мысли об том Она была такой измученной и ослабевшей. Бог знает что только могли вытянуть из нее страшные пытки! Она напрягла слух, пытаясь услышать, что говорили мужчины, и обнаружила, что трое старейшин согласились с Арно. Комендант единственный был против. Она услышала, как он сказал:

— По-моему, все это нелепо. Вы, люди Орлеана, кажется, забыли, что послали мессира Ксантрая к Филиппу Бургундскому с просьбой взять город под свою защиту, и он согласился.

— Он согласился, но не увел свои войска. Он сделал это лишь после того, как поссорился со своим сводным братом Бредфордом. Его действия были вызваны не патриотизмом, а плохим настроением. Кроме того, теперь он знает, что Небеса послали нам помощь и что ему больше нечего от нас ждать. Я сам думаю, что эта женщина была послана сюда с какой-то целью, и из нее надо выпытать ее тайну. Судьба нашего города может зависеть от этого, — заявил один из старейшин.

Двое других одобрили речь своего коллеги. Арно взглянул на Гокура с улыбкой.

— Вы видите, мессир, что нас четверо против одного.

Наше мнение преобладает. — Он возвысил голос. — Палач! За работу!

Катрин в ужасе смотрела, как коротенький, толстый человек, одетый в красное и коричневое, вышел из-за колонны. Другой человек, одетый так же, но выше ростом, шел следом. Солдаты расступились, чтобы позволить им взять Катрин, что они и сделали бесцеремонно и грубо. Катрин только сейчас заметила часть комнаты, которая ускользнула от ее внимания раньше. Ужасающий набор орудий пыток был собран вокруг подобия кровати, в голове и в ногах которой находились два ворота. Длинные железные орудия пыток стояли раскаленными возле жаровни, а невдалеке в тени она могла различать очертания огромного колеса, ощетинившегося железными шипами.

Потрясение и испуганно глядя на эти зловещие предметы, Катрин внезапно закричала. Палач грубо сорвал с нее ветхое платье и нижнюю юбку. Оказавшись вдруг голой перед этими мужчинами, чьи глаза жадно устремились на нее, она покраснела от стыда и попыталась закрыть себя руками. Но палачи схватили ее за руки и хотели связать их вместе, когда окрик остановил их. Это был Арно.

— Кто велел вам сдирать одежду с этой женщины?

— Но, мессир, это обычай, — запротестовал палач.

— Мне плевать на обычай, и я не ваш сеньор. Верните ей хотя бы нижнюю юбку!

Если бы она не была так напугана, то увидела бы, что Арно побелел как простыня. Но она была занята теперь только тем, чтобы не дать себе закричать от ужаса, пока ее тащили к пыточной кровати. Палач более или менее прикрыл ее разорванной нижней юбкой. Вот ее растянули на деревянной кровати. Один из палачей вытянул ее руки над головой и привязал их к вороту, в то время как другой сделал то же самое с ее ногами. Старейшина Люилье наклонился над ней и спросил:

— Женщина, до того как вас начнут пытать, я заклинаю вас рассказать нам по своей воле, зачем вы прибыли в этот город. Избавьте нас и себя от того, что может последовать в противном случае. Почему вы прибыли сюда?

Глаза Катрин в отчаянье искали Арно, но он стоял так, что его не было видно, и она даже не могла сказать, находился ли он еще здесь. Она посмотрела на Люилье.

— Чтобы найти человека, которого любила, — пробормотала она. — Но я не могу назвать вам его имени.

— Почему?

— Потому что вы не поверите мне!

Она закричала от боли. По знаку, данному старейшиной, палач повернул ворот. Волна боли захлестнула ее.

Она чувствовала себя так, будто ей отрывают руки и ноги.

— Будьте благоразумны, — мягко сказал Люилье. — Если вы хотите, чтобы мы вам поверили, вы должны назвать хотя бы имя этого человека. Кто он? Какой-нибудь бургундец, тайно живущий здесь, наверное? Ну же, скажите нам, и ваши страдания закончатся.

Слезы катились по щекам Катрин. Боль была столь сильной, что она едва могла говорить.

— Спросите… мессира де Монсальви. Он… должен… быть в состоянии… сказать вам!

Старейшина находился в нерешительности, но в этот момент в комнату вошли два рыцаря и быстро направились к дыбе. Несмотря на слезы, Катрин узнала в одном из них Ксантрая, но второго она никогда раньше не видела. Это был граф Жан Дюнуа Орлеанский, Бастард и глава войска в осажденном городе. Все присутствующие подошли к нему с уважением, так как наряду с благородной кровью он обладал большим мужеством, преданностью и безграничной добротой. Он взглянул на жертву и сделал знак.

— Освободи эту женщину, палач…

— Сеньор, — начал Люилье, — не думаете ли вы…

Спокойно, но твердо Дюнуа велел ему замолчать:

— Нет, мой друг. У нас есть более достойные занятия, чем пытка невинной женщины. Я принес благие вести.

Арно шагнул из-за колонны, бледный от злости.

— Это я, сеньор, приказал арестовать эту женщину. Я сказал, что она опасна, и это меня вы обидели, отменив мои приказы!

Бастард ответил ему улыбкой, полной нежности, и Катрин, которой палач помогал сесть, заметила необыкновенное обаяние этой улыбки. Дюнуа положил обе руки на плечи Арно.

— Конечно, я не могу отменить ваши приказы, Арно!

Как я могу? Вы мой брат по оружию, и я люблю вас как родного. Если вы считаете, что эта женщина опасна, то поступили совершенно правильно, арестовав ее. Но зачем подвергать ее пыткам? Посланница Небес скоро будет здесь. Она скоро покинет Пуатье, где доктора подтвердили, что она чиста и свята, женщины удостоверили ее девственность и король снабдил ее доспехами, чтобы вести армию в бой. Скоро она направится в Тур, соединится с армией в Блуа и вскоре после этого будет здесь, Она решит судьбу этой заключенной, когда Орлеан будет освобожден. До тех пор держите ее в тюрьме. Стражники, уведите ее!

Арно покорно склонил голову. Пока палач помогал Катрин надеть платье и встать на ноги, она думала, превозмогая боль, мучившую ее, что Арно, вероятно, очень любит Бастарда, если так быстро покорился ему. Она была слишком слаба, чтобы идти. Солдатам пришлось нести ее в камеру под злобными взглядами городских старейшин.

В последние дни на Катрин обращали так мало внимания, что она стала думать, что о ней забыли. Никто больше ни о чем ее не спрашивал и не приходил к ней.

Ее оставили в тюремной камере, и скоро она возблагодарила небо за то, что ей достался такой надзиратель. Характер Питу полностью соответствовал его внешности.

Он был добрым человеком и занялся такой неприглядной работой только потому, что его покойный отчим оставил ему это место. В жизни у Питу было три страсти: его жена Алисон, большая добрая женщина с мощным голосом, которая била его по крайней мере раз в неделю, чтобы показать, кто в доме хозяин, хорошая еда, особенно сосиски, которые принесли имя и славу таверне» Золотые сосиски» на полпути по улице Школяров, и, наконец, всевозможные сплетни и слухи.

Осада города положила конец его кулинарным наслаждениям, так что Питу оставалось довольствоваться Алисон и случайными сплетнями. И хотя сначала он относился к своей новой подопечной с некоторым предубеждением, приписывая ей подозреваемую связь с бургундцами, однако тот факт, что монсеньор Бастард лично заинтересовался ею, весьма умерил его страх. Он не видел причин, почему бы ему не посещать ее время от времени, особенно сейчас, когда она была его единственной заключенной.

Питу рассказывал Катрин обо всех новостях. Надежда росла подобно лихорадке в городе, жители которого дошли до того, что ели котов и собак, а самая маленькая миска муки стоила как золотая. Случалось, какой-нибудь коробейник под покровом ночи проскальзывал в город с продовольствием, но это была лишь капля в море, и доставалась она всегда только богатым. Жителями Орлеана владела одна мысль: во что бы то ни стало продержаться до прихода чудесной Девы. День за днем в городском зале Жан де Дюнуа обращался к ним с пламенной речью, призывая сохранять мужество и спокойствие, и в городе не было мужчины, женщины или ребенка, который бы не следил за сообщениями о продвижении Жанны с большим беспокойством.

Было известно, что она отправилась из Пуатье в Шинон, а затем в Тур, где король собирал отряды для нее и вручил ей знамя.

— Ей дали оруженосца, двух пажей, двух герольдов и капеллана, — сообщил удивленный Питу. — Прямо как большому начальнику. А теперь она направляется в Блуа, храни ее Господь, где капитаны должны с ней объединиться.

Постепенно в измученном мозгу Катрин стал складываться странный образ деревенской девушки, ставшей военачальником. От того, что она ненавидела ее, еще не увидев, от того, что ее собственная судьба зависела от этой девушки, та представлялась ей невыразимо хитрым созданием, одаренным такой силой обольщения, что могла околдовывать людей на расстоянии, а те, кто видел ее, были мгновенно ею покорены, даже люди высокого звания, такие, как Жан де Дюнуа. Должно быть, Арно тоже скоро подпадет под ее влияние, как и другие.

Мало-помалу Катрин стала считать Деву виноватой во всех своих несчастьях. Она была уверена, что если бы Арно не стремился увидеть Деву, как и остальные, то он бы никогда не стал обращаться с ней так жестоко. Девушка, которую он ждал, была посланницей Небес и так высоко стояла над остальными женщинами, что одно это могло уничтожить увлечение, которое он еще мог питать к ней. В любом случае он был убежден, что она порочное создание, дитя дьявола, опасная и вредная… поэтому она с печалью, смешанной со злостью, слушала мнение Питу об успехах Девы. Тем не менее Катрин прощала ему это, ведь он никогда не забывал приносить кувшин воды для мытья и к тому же отдал ей старое платье своей жены.

Однажды во вторник, в начале последней недели апреля, Питу, как обычно, вошел в камеру к Катрин. Он нес кувшин воды и миску с жидкой похлебкой из репы и заплесневевшей муки. Он весь сиял.

— Вы получаете здесь немного еды, — сказал он, ставя миску на стул, — но многие солдаты сражаются, получая еще меньше. Ничего, скоро мы наедимся до отвала.

— Почему? Англичане ушли?

— О Боже, нет! Но в Блуа ждет конвой с едой, и Дева сама будет сопровождать его…

Он нагнулся к Катрин и прошептал, заслонившись рукой так, будто боялся, что стены услышат:

— Сегодня вечером Бастард, мессир Гокур и почти все капитаны отправились встречать Жанну. Возможно, завтра она будет здесь, и мы будем спасены…

— Они уехали? — закричала пораженная Катрин. — Но кто остался охранять город?

— Старейшины, конечно, и кое-кто из капитанов. Они не все уехали. Мессир де Монсальви все еще здесь, например…

Но Катрин уже не слушала. Прошло больше месяца, как она была заперта в подземелье, и все это время у нее была только одна мысль — сбежать и вернуть свою свободу любой ценой. К несчастью, эту мечту почти невозможно было осуществить в столь хорошо охраняемом юроде. Поэтому новость об отъезде большинства военачальников представляла большую ценность: было бы легче ускользнуть во время их отсутствия. Пока Питу продолжал говорить, она смотрела на него с легкой улыбкой. У нее в голове зрел план…

Питу любил проводить с ней несколько минут каждый вечер, отчасти потому, что она так хорошо его слушала, и особенно потому, что его приводило в трепет сознание того, что у него в заключении находится такая важная дама. В эти минуты достойный Питу полностью доверял ей, к тому же он вообще никогда не был слишком подозрителен к милой печальной госпоже с золотыми волосами и мягкими манерами, так что Катрин чувствовала, что ей не составит труда оглушить Питу табуретом, взять его одежду и скрыться под покровом ночи. Но сначала ей надо было лучше узнать об обычаях и устройстве самой крепости. Она решила поболтать с Питу в тот вечер и на следующее утро заставить ею разговориться, чтобы составить подробный план бегства, готовый к любому моменту осуществиться.

Важно было вырваться из города до того, как появится Дева. Катрин не имела ни малейшего желания предстать перед судом этой девушки…

Получить необходимые сведения оказалось до смешного просто. Питу так радовался при мысли, что сможет вволю наесться, что ей даже не пришлось уговаривать его поболтать. Наоборот, его было трудно остановить.

Скоро Катрин узнала точное время, когда стража делает обход замка, имена стражников у ворот и даже пароль.

Она решила сбежать в четверг, и в эту ночь, первый раз с тех пор, как ее заключили в тюрьму, она крепко спала.

Весь четверг она нервничала, ей было не по себе. Артиллерийская канонада слышалась в этот день громче, чем когда-либо раньше. Англичане тоже знали о приближении девушки, которую они, со своей стороны, прозвали «Ведьма».

Шум пушек был оглушающим, но это только обрадовало Катрин. Если бы этот шум продолжался и после захода солнца, это только помогло бы ее планам… Она наблюдала закат со смешанным чувством надежды, страха и нетерпения. Приближалось время прихода Питу.

Наконец она услышала в коридоре шаги, и сердце ее бешено застучало. Настал момент…

Она уже собиралась подойти и поднять табурет, когда открылась дверь, вошел Питу и сразу встал у двери, держа шапку в руке. Катрин отпрянула потрясенная, когда следом вошел старейшина Люилье, сопровождаемый двумя солдатами. В руке он держал свиток пергамента.

Его красная мантия бросала зловещий отсвет на стены камеры. Катрин встала, ее глаза остановились на застывшем лице вошедшего. Он быстро взглянул на нее, развернул пергамент и стал читать вслух:

— «В отсутствие монсеньера Жана Орлеанского и мессира Рауля де Гокура, коменданта города Орлеана, мы, старейшины города, приговорили к смерти госпожу Катрин де Брази, обвиненную в измене и связях с врагом…»

— Смерть? — закричала Катрин в испуге. — Но… меня еще не судили!

Люилье невозмутимо продолжал:

— «Посему мы решили, что упомянутая госпожа должна быть завтра на заходе солнца доставлена в кафедральный собор Сен-Круа, чтобы просить прощения у Господа за свои грехи, а затем на площадь дю Матруа, чтобы быть повешенной за шею пока не наступит смерть. Подписано этим днем в Орлеане…»

Катрин была подавлена. Она больше не слушала его.

Она упала на матрац, обхватив колени руками, ее тело била крупная дрожь. Повесить!.. Ее должны повесить!..

— Мессир Жан сказал, что моя участь не будет решена до освобождения города, — сказала она слабым голосом.

— Монсеньор доверил нам управление городом, и в его отсутствие мы являемся единственными судьями того, что хорошо для Орлеана, — сухо ответил Люилье. Нам кажется, что наш город должен «быть освобожден от вашего губительного присутствия до прибытия посланницы Господа. Вы — позор, от которого мы должны освободиться.

Тонкие губы старейшины искривились, выражая неописуемое презрение. Он, очевидно, тоже считал ее орудием сатаны, и Катрин поняла, что ей не стоит ждать от этих людей ни жалости, ни снисхождения.

— Вы не боитесь отяготить свою совесть убийством? спросила она с горечью. — Я говорю вам снова и снова, что я не виновна.

— Это уже то, что между вами и Богом, женщина!

Священник придет к вам завтра, чтобы приготовить вас предстать перед Ним!

Старейшина равнодушно свернул пергамент, засунул его в свой широкий рукав и повернулся на каблуках.

Дверь тяжело захлопнулась за ним и его спутниками.

Катрин опять осталась одна в полной темноте. Это был конец, никто не спасет ее теперь! Глубокое отчаяние охватило ее, она упала на соломенный матрац и неистово зарыдала. Она была одна, совсем одна в этой холодной, ужасной крепости! Завтра враги поведут ее на смерть…

Завтра! Ей оставалось жить только несколько часов!

Долгое время она лежала без движения. Рыдания прекратились, но ей казалось, что ее душа уже начала покидать тело. Она почувствовала ледяной холод и дрожь… Даже если бы Питу вернулся сейчас, она уже не смогла бы осуществить свой план. Она слышала, как Люилье приказал стражникам стоять у двери камеры и не уходить ни под каким предлогом. Ничего нельзя сделать!

Снаружи раздавался сильный шум. До камеры Катрин доносились радостные крики и пение. Город был оживлен и возбужден в этот вечер. Катрин с горечью заметила, что, возможно, они празднуют ее приближающуюся смерть. Она слишком хорошо помнила крики ненависти, которые сопровождали ее в тот день, когда ее вели в Шатле. Завтра, должно быть, будет еще хуже. Они будут толпиться вдоль дороги, глумиться, оскорблять ее и закидывать грязью…

Перед самой полночью дверь камеры открылась еще раз. Катрин отпрянула, думая, что пришел священник, но это был Арно. Мгновение он стоял на пороге, глядя на нее. Затем очень медленно захлопнул тяжелую дверь и подошел.

— Я пришел попрощаться, — сказал он хрипло.

Арно поставил свой светильник на землю, и его желтый свет отбросил гигантскую тень на стену. Стоя, он возвышался над Катрин, и, глядя не него снизу вверх, она подумала, что никогда не видела его таким высоким… или таким бледным. Или эта меловая бледность и эти глубокие линии в уголках рта были вызваны игрой света? Как и в день суда, он был одет в свой зеленый кожаный камзол и был без оружия, если не считать маленького кинжала за поясом.

Сердце Катрин билось в груди. Она слышала, как кровь стучит у нее в висках, но видя, что он остается стоять, молча глядя на нее, она наконец нарушила молчание, воинственно, неистово:

— Итак, — медленно произнесла она, — мессир де Монсальви решил, что ему надо попрощаться? Какая честь!

Какой небывалый знак внимания от столь гордого человека! Но позволено ли мне спросить, почему вы вообразили, что я хочу, чтобы вы со мной прощались? Будьте честны перед собой, мессир! Вы пришли только затем, чтобы посмотреть, в каком я нахожусь состоянии и как я готовлюсь принять смерть? Ну, тогда я вам скажу: я жду ее с радостью и счастьем, которых вы себе и представить не можете, потому что она освободит меня от вас и вам подобных людей. Теперь вы знаете это, так что можете идти!

Капитан покачал головой. В его красивом лице не было злости, оно выражало некоторую нервозность и неуверенность.

— Нет… Дело не в этом, — сказал он наконец. — Я пришел потому, что не мог справиться с собой. Ночь за ночью я боролся с желанием прийти сюда. Днем я сражаюсь и забываю о тебе, но ночь побеждает меня… Ты в ней… всегда! Ты преследуешь меня. Ведьма!

Она разразилась смехом, полным жестокой радости от того, что она все еще имеет власть над ним, чтобы заставить его страдать.

— Ведьма! — закричала она. — Это все, что ты можешь сказать? Я-то думала, что ты умнее…

— И я тоже, — ответил он спокойно, не собираясь злиться. — И еще я думал, что я к тому же сильнее, но прошло уже несколько лет с тех пор, как ты околдовала меня и преследуешь меня. Ты отравила мне жизнь… Я ненавижу и презираю тебя. Я делал все, чтобы забыть тебя, — вино, женщины… Я даже собирался жениться.

Она была красивой, мадемуазель де Северак, нежной и чистой, и она любила меня. Но когда я был с ней, я видел тебя, я трогал твои руки, целовал твои щеки… Поэтому я убежал от нее. Это было кощунством — думать о шлюхе вроде тебя рядом с прелестной юной девушкой.

Потом я опять вернулся к ней и просил Господа позволить мне любить ее!.. Но Небеса были глухи к моему крику, и моя страсть к тебе только еще более жестоко мучила меня. Потом она умерла, и я снова остался один.

Одно время я даже хотел стать монахом…

Эта мысль показалась Катрин такой безумной, что она опять рассмеялась.

— Монахом? Ты? Человек с твоей гордостью, с твоей безжалостностью?

— Я мог бы это сделать, но я слишком любил войну, чтобы стать хорошим слугой Господа. Можно сдержать гордость, но не любовь к борьбе! Это что-то, что у тебя в крови от рождения, что ты всасываешь с молоком матери. Я опять отправился в бой, в надежде, что смерть освободит меня от тебя, но и смерть оказалась глухой ко мне.

Катрин медленно встала на ноги. Она прислонилась к стене, как бы нуждаясь в ее поддержке, но ее глаза гордо встретились с глазами Арно взглядом, острым, как клинок. Она презрительно улыбнулась.

— Поэтому ты подумал, что она могла бы забрать меня? Это ты заставил старейшин приговорить меня, пока нет Гокура, не так ли?

— Да, это был я. И я не жалею об лом! Ты для них дурное предзнаменование. Они с радостью повесят тебя…

— А что же ты? Ты тоже с радостью повесишь меня?

Думаешь, что тогда освободишься от меня навсегда? Ты так думаешь?

Его голос прозвучал хрипло:

— Да, так!

Она рассмеялась ему в лицо торжествующим, издевательским, сводящим с ума смехом, презрительно откинув назад голову. Ее переполнила неистовая радость, сильное опьяняющее ликование. Каким он вдруг показался слабым, беспомощным перед ней! В сотни, тысячи раз более несчастным, чем она, хотя ее уже коснулся крылом ангел смерти!

— Ты на самом деле так думаешь? Ты думаешь, что мой призрак будет мучить тебя меньше, чем воспоминания обо мне? Что если мое тело вдруг обратится в прах, то оно перестанет тебя преследовать? Бедный глупец! Я буду в сотни раз более страшна, когда умру. Ты станешь видеть меня повсюду: в каждом женском лице, в каждом теле, которое обнимешь, потому что ни возраст, ни печаль уже не будут властны надо мной. И потому, что твое желание будет обостряться раскаянием…

В первый момент искра злости вспыхнула в темных глазах молодого человека — Раскаянием? Не будь дурой. Ты полностью заслуживаешь своей участи — ты пришла сюда, чтобы нанести вред.

— О, хватит врать друг другу! Ничто из этого уже не имеет для нас значения теперь, после того как ты распорядился моей жизнью. Ты прекрасно знаешь, зачем я пришла. Ты знал это с того момента, как я подошла к тебе у Бургундских ворот. Ты знал это в камере пыток.

Ты знаешь, что я люблю тебя так, что готова осмелиться на все, рисковать всем для тебя, что я отказалась от всего и у меня осталось только одно желание в жизни: найти тебя и умереть рядом с тобой под руинами этого города.

— Замолчи! — прохрипел он.

— Нет, я не стану молчать. Я еще жива и буду говорить столько, сколько захочу. Я скажу все, что хотела сказать за эти годы. И в долгие бессонные ночи ты будешь слышать мой крик:» Я любила тебя… Я любила тебя, а ты убил меня…«

— Ты заткнешься?

Он грубо схватил ее за плечи и затряс так яростно, что ее голова стала болтаться, как у куклы. Она закричала. Вдруг он отпустил ее так внезапно, что она упала на пол, подвернув ногу, и ее пронзило болью. Она хотела подняться, но он упал на нее, придавливая ее своей тяжестью.

В неясном свете светильника она увидела рядом с собой лицо Арно, искаженное яростью и желанием.

— Нет, ты не будешь преследовать меня! Ты умрешь завтра, и я изгоню демонов сегодня ночью, ведьма! Я вырву из тебя все секреты. Переспав с тобой, я, наверное, пойму, что ты такая же женщина, как все…

Между ними началась яростная, безмолвная, беспощадная борьба. Катрин дралась так, как будто от этого зависела ее жизнь. Она, как могла, экономила свои силы, переводя дыхание. Она была гибкой и увертливой, как угорь, но Арно был мужчиной в полном расцвете сил, тогда как она была только женщиной, ослабевшей от лишений и заключения. Она чувствовала, как силы медленно покидают ее, и знала, что не сможет долго сопротивляться. Ее длинные волосы разметались, обвив ее словно сетью. Арно схватил ее за руки и заломил их за спину. Катрин внезапно выдохлась. В этот момент Арно впился в нее губами, и ей стало трудно дышать. Она почувствовала себя ослабевшей, обмякшей и поняла, что сейчас потеряет сознание. Она старалась собраться с силами, но была слишком слаба. Она чувствовала, что он немного отодвинулся от нее, продолжая держать ее руки за спиной, и стал срывать с нее одежду. Она закрыла глаза, чтобы не видеть его, но слышала, как он тяжело дышит, словно человек, пробежавший большое расстояние. Его жесткие пальцы причиняли боль ее рукам, и она изогнулась, пытаясь освободиться, но вдруг он ласково погладил ее тело, вызвав в ней трепет. Он снова поцеловал ее, и Катрин почувствовала, как все старые демоны проснулись в ней требовательно и еще более жадно после долгого перерыва. Она все забыла: ненависть, злобу, приближающуюся смерть — и целиком отдалась ему. Она даже не заметила, что он отпустил ее руки и что она обняла его за шею. Он говорил теперь хриплым, почти неслышным голосом, Голосом человека, разговаривающего во сне. Касаясь губами ее лица, он шептал ласковые слова, смешанные с оскорблениями, прерываясь лишь для того, чтобы покрыть его поцелуями. Закрыв глаза и приоткрыв губы, она ничего не говорила, отдаваясь экстазу…

И случилось чудо, чудо вырвалось, как искра, высеченная двумя существами, созданными друг для друга навсегда. Катрин отдавалась так, как никогда до этого, и взамен получила наслаждение, которое изгладило все, минута которого стоила целой жизни…

Когда волна страсти отхлынула, оставив ее лежать на полу, усталой и неподвижной, Катрин почувствовала, что Арно уходит. Она открыла глаза и увидела, что он, спотыкаясь, идет к двери.

— Арно, — позвала она.

Он очень медленно, почти нехотя повернулся, открыл рот, чтобы что-то сказать, но не издал ни звука. Тогда она нежно прошептала:

— Теперь ты можешь идти, а я могу умереть с радостью. Я знаю теперь, что ты никогда, никогда меня не забудешь.

Хрипло вскрикнув, он толчком открыл дверь и исчез, оставив светильник. Катрин слышала, как его шаги удаляются по тюремным коридорам. Опасаясь, что солдаты могут войти и увидеть ее, она поспешно оделась, потом легла и заснула.

Когда один из стражников зашел, чтобы забрать светильник, то застал ее крепко спящей и на миг остановился, глядя на нее с открытым ртом:

— Чудеса! Спать вот так, когда тебя через несколько часов повесят! И ведь это всего лишь женщина! — поделился он с товарищем. — Смелая, должно быть!

Глава четырнадцатая. ЖАННА

Когда Арно выбежал из камеры Катрин, он и не подозревал о том, что огромная радость наполнила Катрин необыкновенной силой и что она теперь стала свободна от самое себя, свободна от мерзкого заточения и предстоящей казни, которая погрузит ее в небесное блаженство. Катрин изведала такое счастье за то короткое время, что больше не боялась смерти. Монах, который пришел исповедовать ее, увидел женщину, отрешенную от всего земного. Она слушала его слова о Боге с полуулыбкой, играющей на губах, чем вызвала недовольство доброго монаха. Питу в слезах подал ей самую лучшую еду, которую она давно уже не ела за эти месяцы: белый хлеб, свежее мясо и вино — караван с продовольствием пришел по воде днем раньше под личной охраной Девы.

— Когда я думаю, как Дева будет торжественно входить в город сегодня вечером, а ты не сможешь ее встретить… — добрый малый шмыгнул носом.

Катрин почувствовала, что тюремщик ее успокаивает.

Дева вряд ли имела для нее значение сейчас, когда она собиралась умирать, потому что она хотела умереть счастливой.

В этом странном безмятежном состоянии духа она оставалась и тогда, когда ее подняли около 8 часов вечера и посадили в повозку, обычно используемую для перевозки навоза. Монах уселся рядом с ней, а палач встал позади. Отряд лучников окружил столь странный кортеж, и он выехали из Шатле. Одетая в грубое платье, с уже накинутой на шею петлей, Катрин покачивалась в дребезжащей тряской повозке. Ее широко открытые глаза не мигая смотрели вдаль и были похожи на глаза слепого. Казалось, она уже не принадлежит земле.

Повозка пересекла птичий рынок, уже пустой в это время, и устремилась вниз по широкой улице Школяров. Эта всегда суматошная улица, с ее постоялыми дворами и ярко раскрашенными вывесками, всегда представляла для зевак настоящий спектакль, но этим вечером она была безлюдной. Дома были закрыты ставнями, а несколько прохожих настолько спешили, что едва ли заметили мрачную процессию. Один из стражников проворчал:

— Они успеют к Бургундским воротам, через которые Дева должна войти в город. Почему старейшины не повесили эту женщину чуть раньше? Тогда и мы смогли бы туда попасть…

— Нам следует побыстрее с этим развязаться! — сказал другой.

— Тише вы там! — закричал сержант.

В эту минуту послышался мощный гул тысячи голосов. Он доносился из восточной части города и был похож на гудение множества пчел в тишине. Затем колокола Сен-Этьена и Нотр — Дам де ля Консепсьон начали вызванивать радостную мелодию, а одобрительные возгласы стали громче.

— Она вошла в город! — крикнул один из лучников. Слава Богу!

— Аминь, — эхом откликнулся монах.

Катрин пожала плечами. Ей страстно захотелось, чтобы этот ужасный фарс закончился, и, как ни странно, теперь ее мысли были обращены не к Арно, а к Мишелю. Она еще раз с поразительной ясностью увидела это трагическое путешествие, которое он проделал по улице Сен-Дени на виселицу. Но он был окружен толпой, а она была одинока, и нигде не было видно двух детей, которые с риском для жизни попытались бы спасти ее. Она шла навстречу смерти среди полного безразличия, сопровождаемая монахом и несколькими равнодушными солдатами.

Дорога вдруг расширилась и влилась в площадь, прилегающую к собору. Шпили все так же мерцали в ночном небе. Под темным портиком священник в черной рясе ожидал, держа высокий крест для процессий. В ту же минуту колокола Сен-Круа подняли трезвон прямо над головой осужденной женщины, возвещая всеобщее ликование. Катрин почувствовала, как ее тело напряглось в яростном протесте. Какое право имели эти веселящиеся люди вынуждать ее идти на смерть? Инстинкт самосохранения внезапно пробудился в ней так сильно, что она невольно содрогнулась. Она начала бороться с оковами и закричала:

— Я не хочу умирать! Я не виновна!.. Не виновна!..

Ее голос утонул в оглушительном гаме. Дорога перед собором, казалось, должна была разверзнуться под внезапным натиском огромной толпы, бегущей и размахивающей таким множеством факелов, что темнота отступила. В один миг все это место оказалось забитым людьми. Вокруг распахнулись окна, извергая потоки цветного шелка и гобеленов, которые свисали до земли.

Повозка Катрин застряла в толпе, но никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Над морем человеческих голов Катрин смогла разглядеть медленно приближающуюся процессию вооруженных людей. Всадник с обнаженной головой ехал на белом коне впереди процессии, и именно там толпа была наиболее плотной. Катрин поняла, что это и была Дева Жанна, и в тот же самый миг все негодование исчезло. Широко распахнутыми, завороженными глазами она наблюдала, как девушка-воин приближается к ней.

На Жанне были белые доспехи, сияющие как серебро и закрывающие ее с головы до пят. Одной рукой она управляла лошадью, другой высоко держала шелковое знамя, на котором был вышит образ Спасителя, окруженного ангелами с лилиями в руках.

Слова» «Иисус сын Марии» были вышиты сбоку. Но все, что увидела Катрин, было ясное девичье лицо с голубыми искренними глазами под шапкой коротких мальчишеских волос каштанового цвета. Мужчины и женщины толпились вокруг нее, пытаясь дотронуться до ее руки, доспехов или даже до сбруи лошади. Жанна мягко им улыбалась и просила не подходить слишком близко, чтобы не оказаться под копытами лошади. За спиной Девы Катрин увидела Жана Орлеанского, Ксантрая, Гокура и многих других, которых знала, — Арно не было среди них.

Внезапно взгляд Жанны с удивлением упал на Катрин. Она остановила свою лошадь и повернулась к Дюнуа, указывая на повозку.

— Господин Бастард, неужели сердца в этом городе так огрубели, чтобы отправить на смерть эту бедную женщину в самый разгар веселья? — сказала она глубоким голосом, вызвавшим в Катрин дрожь.

Дюнуа насупился. Он сразу узнал Катрин и оглянулся, будто ища кого-то, кто, кажется, отсутствовал. Он в раздражении пожал плечами.

— Я распорядился держать эту женщину в тюрьме до твоего прибытия, Жанна, так что ты можешь делать с ней что хочешь. Она прибыла сюда месяц назад в лохмотьях и на грани помешательства, но один из наших капитанов узнал в ней знатную даму, и ни много ни мало возлюбленную Филиппа Бургундского, и обвинил ее в шпионаже.

— Это не правда! Я только хотела разделить судьбу с людьми этого города и умереть вместе с ними.

Катрин заплакала так горько, что Жанна взглянула на нее более пристально. Фиалковые и голубые глаза на мгновение встретились, и Катрин почувствовала новый прилив доверия. В глазах Жанны было столько доброты, столько искренности, что Катрин быстро забыла все свои обвинения, и, когда Жанна снова улыбнулась ей, она тоже робко улыбнулась.

— Как вас зовут? — спросила Жанна.

— Благородная дама, меня зовут Катрин.

На этот раз улыбка осветила все лицо Жанны, и она весело тряхнула коротко остриженной головой.

— А я совсем не благородная. Я просто деревенская девица, и у меня есть младшая сестра, которую зовут Катрин, так же как и одну из моих любимых святых.

Поскольку ваша судьба, кажется, зависит от меня, Катрин, то вы будете освобождены. Я надеюсь, здесь найдется кто-нибудь, кто позаботиться о вас ради меня. Мы еще встретимся…

Мгновенно каждый захотел позаботиться об узнице.

Ее развязали и вынули из вонючей повозки, усадили на землю, набросили накидку на ее плечи. Казалось, они спорят из-за нее; те же люди, что требовали ее смерти, теперь боролись за право дать ей приют.

Тем временем Жанна с отрядом спешилась перед собором, где девушка желала помолиться, что всегда делала вечером на заходе солнца. Высокая, стройная, богато одетая женщина подошла к ней, — Поручите пленницу мне, Жанна, — сказала она. — Я мать казначея Жака Буше, который имеет честь предложить вам апартаменты в этом городе. Я буду хорошо заботиться о ней.

Жанна с благодарностью улыбнулась ей. Затем вошла в огромную церковь, все так же неся белое знамя.

Матильда Буше взяла Катрин за руку, и они начали пробираться через толпу, расступающуюся перед ними с возгласами симпатии:

— Проходи, бедняжка. Похоже, тебе не помешает немножко заботы и внимания.

Катрин нехотя позволила себя вести вперед. Ее глаза по-прежнему следили за белой, сияющей фигурой Жанны, которая вошла в галерею собора. Матильда улыбнулась:

— Ну, теперь пошли, — сказала она. — Мы вскоре увидимся с ней, поскольку жить она будет у нас.

После этих слов Катрин послушно последовала за своей новой защитницей. Когда они проходили около церковного приюта, на глаза ей попалась фигура ангела с огромными крыльями, стоящего на коленях перед воротами.

— Однажды, — сказала она тихо, — очень давно, когда я была маленькой девочкой, цыганка нагадала мне, что я встречусь с ангелом. Не думаете ли вы, госпожа Матильда, что Жанна — ангел?

Матильда секунду молча смотрела на свою гостью с внезапным расположением. Простой порыв милосердия перерос во что-то большее, чем уважение.

— Я в этом уверена, — торжественно сказала она.

Дом принадлежал Жаку Буше, королевскому казначею в городе Орлеане, и находился рядом с воротами Реньяра, повернутыми на запад. Это было высокое и красивое здание, чьи причудливые фонтаны, изящные переплеты окон и черепичная крыша свидетельствовали о достатке. Из верхних окон открывался вид на большую часть лагерей англичан. Вдали, между Луарой и северными воротами Баньер, люди Солсбери и Саффолка построили пять огромных укреплений с башнями и оборонительными сооружениями, самый большой из которых назывался Сен-Лорен. Над ним развевалось знамя Джона Талбота, графа Шрусбери, и госпожа Матильда показала на башню из окна своей спальни. Хотя было темно, но можно было разглядеть лагерь англичан, цепи разноцветных палаток, которого вытянулись между укреплениями. Повсюду голая выжженная местность была похожа на лысую голову.

— Им не лучше, чем нам, — заметила новая подруга Катрин, указывая на огромных бастион. — И не так уж часто они могут нормально поесть. Сегодня вечером, благодаря Жанне, мы шикарно повеселимся в этом осажденном городе!

Катрин чувствовала, что возвращается к жизни, будто пробудившись от плохого сна. Доброта хозяйки не знала границ, а сама Матильда напоминала Катрин Эрменгарду де Шатовилэн, и Катрин не могла удержаться, чтобы не сказать ей об этом. Госпоже Матильде это очень польстило, ведь семья Шатовилэн, была настолько знатной, что о не знали во всей Франции. Матильда Буше, совсем забыв, что только час назад знатная дама находилась под угрозой смерти, получала теперь удовольствие, называя ее «моя дорогая графиня».

Благодаря Матильде Катрин вновь открыла радости жизни. Слуги были заняты приготовлением к большому банкету, который казначей устраивал в честь Девы, но Матильда распорядилась найти двух девушек, которым велела быстро наполнить ванну горячей водой и приготовить комнату.

Лежа в душистой воде, Катрин осознала, что никогда не испытывала такого блаженства. Горячая вода, ароматное мыло — все вдруг появилось как по волшебству. Это было далеким напоминанием о кувшине холодной воды, который Питу приносил ей каждое утро. Хорошо вымыв волосы и тело, Катрин почувствовала себя заново рожденной. Женская сорочка из тонкого батиста, платье из красновато-коричневого шелка (оно было немного великовато, но она хитроумно, с помощью нескольких булавок, подогнала его по фигуре) — и Катрин преобразилась.

Пока девушки расчесывали ее длинные волосы, издавая восхищенные возгласы, Катрин подумала, что все ее мучения и страхи и даже воспоминания о тех плохих временах были смыты водой и оказались в ванне, которую девушки уже вынесли.

Когда Матильда вошла в комнату, то на мгновение застыла, настолько изменилась Катрин. Меньше чем за час несчастное создание, идущее на виселицу, превратилось в красивую, элегантную молодую женщину. Она не смогла удержаться, подошла и обняла Катрин.

— Моя дорогая графиня, вы привели меня в восторг!

Теперь я начинаю понимать! Говоря по правде, раньше я была удивлена, что какой-то сумасшедший мог вообразить, будто вы были возлюбленной придирчивого герцога!

— Ну, что вы, я больше не возлюбленная герцога, — ответила Катрин с улыбкой. — Я расскажу вам все. Вы были очень добры ко мне, и я хочу, чтобы вы знали все.

— Не беспокойтесь. Мы очень вам рады. Так же как и Дева, я быстро поняла, что все это должно быть вызвано ужасным непониманием. Теперь пойдемте, я представлю вас — я слышу, процессия приближается.

Звуки вновь ожившего веселья в городе, казалось, становились все ближе. Должно быть, Жанна вышла из собора и направилась к своему дому. Но Катрин отказалась.

— Нет, только не сегодня вечером. Я очень смущена, но завтра я сама брошусь к ногам Жанны, чтобы отблагодарить ее!

Как раз в этот момент показалось красное потное лицо Маргарит Буше. Она улыбнулась Катрин, горячо приветствуя ее из уважения к Жанне, затем обратилась к своей свекрови:

— Она здесь! Идемте, пожалуйста! Не могу же я встречать ее одна!

— Когда ты преодолеешь свой страх перед Жанной, Марго? — проворчала Матильда. — Не главаря же банды ты принимаешь, а красивую, нежную, приветливую молодую девушку…

— ..которая послана сюда Небом! Как будто это не в двадцать раз опаснее, чем встреча со всеми главарями разбойного мира!

Обе женщины выбежали, оставив Катрин одну. Жанна с окружением приближалась, и Катрин подошла к окну понаблюдать за ее прибытием. Дева по-прежнему была верхом на коне, но знамя передала своему пажу Жану д'Олону и теперь пожимала протягивающиеся к пей руки и целовала детишек.

Капитаны ехали за ней улыбаясь. Только один среди них был мрачным и ехал, тупо уставившись на лошадиные уши. Катрин узнала Арно, и сердце ее гулко забилось в груди. Он выглядел как пленник, тащившийся за колесницей победителя, и Катрин стало интересно: узнал ли он о ее спасении Жанной? Было ли это его состояние следствием известия о том, что она жива, или же он был охвачен угрызениями совести и раскаяния? Воспоминания о прошедшей ночи должны быть теперь пыткой для него. Катрин улыбнулась. Было так хорошо жить на свете, молодой, свободной… свободной, чтобы уладить это странное недоразумение, которое так долго стояло между ними.

— Я тебе дам либо покой, либо отсрочку, — прошептала она.

Внезапно ее охватило горячее желание мести. По правде говоря, ее чувства к Арно было сложными, Она и любила и ненавидела его одновременно, этого человека, который отправил ее на смерть так хладнокровно и без колебаний, а затем потерял голову от страсти в ее объятиях. Его мрачность, разлившаяся по лицу, пробудила в Катрин злорадство. Теперь была его очередь мучиться, и гордость не могла ничем помочь Арно или защитить его.

Когда все вошли, дом наполнился шумом и гулом, словно полая ракушка. Катрин отошла от окна и улеглась на кровать. Сегодня вечером она и Арно должны встретиться опять, и Катрин втайне опасалась столкнуться с ним. Как он отреагирует, увидя ее живой? Для Катрин Арно был неразрешимой загадкой.

Уже дважды она предавала себя в его руки с такой радостью и страстью, что он, конечно, не мог этого не заметить. Почему же тогда он преследовал ее с такой непримиримой ненавистью, вплоть до передачи ее для пыток и отправки на виселицу? Он боялся ее, это несомненно; боялся сумасшедшего желания, которое она пробуждала в нем, и убедил себя в том, что ее притягательность была злом, поэтому старался освободиться от нее самым действенным способом.

Катрин пыталась оставаться преданной молодому человеку. Первый раз, когда они встретились на пути во Фландрию, он и не скрывал своего влечения к ней. Он не переставал думать о ее красоте, он желал ее, держал в своих объятиях, не интересуясь ее жизнью. Но в то мгновение, когда взаимное влечение связало их, вмешалась судьба и со злорадным удовольствием разъединила их. Как ужасно, что единственное, что он помнил из обстоятельств смерти своего брата, было имя Легуа! Легуа в Париже было много, и среди них оказался только один, кузен Тома, который взмахнул топором и зверски убил Мишеля. Как же так случилось, что Арно не слышал об участии маленькой парижской девочки в этом деле? Неужели никто не рассказывал ему о ювелире, которого повесили за то, что он дал приют его брату, или о беззащитном ребенке, который со своими слабыми силами выступил против толпы и умолял о пощаде молодому человеку? Арно смешал Катрин с остальными Легуа, даже не попытавшись во всем разобраться.

Однако, продолжая размышлять, Катрин постепенно прониклась к Арно большим сочувствием и поняла, что пытается оправдать его. Почему после всего, что произошло, Арно должен верить ей? Она происходит из семьи, которой он поклялся мстить, и все же, встретив ее под стенами Арраса, он забыл о мести под влиянием любви и страсти, которые она вызвала в нем.

Что же произошло? Вопреки законам рыцарства Арно был схвачен и брошен в тюрьму. Когда же его освободили, он увидел Катрин в постели Филиппа — зрелище, которое уж точно не вызвало у него приятных ощущений. И наконец теперь, когда он увидел ее в Орлеане, как он мог догадаться, что она пришла разделить с ним судьбу после длительного и страшного путешествия?

Для человека, в течение шести месяцев выдерживающего осаду в этом городе, измученного голодом, все связанное с Бургундией неизбежно должно было вызвать подозрение…

Постепенно мысли Катрин становились все более благосклонными к Арно. Теперь она его понимала. Но, конечно, не настолько, чтобы простить непримиримую ненависть, которую он питал к ней. Возможно, на его месте она чувствовала бы то же самое… и возможно, для Катрин лучше всего было бы отказаться от него… Она начинала понимать, что это была только мечта, что между ними оказалось слишком много горечи, которую нелегко преодолеть. Он никогда не поверит в любовь женщины, которой не доверял. Внезапно Катрин почувствовала слабость и безнадежность…

Она с трудом разделась и уже собиралась лечь спать, когда появилась госпожа Матильда в состоянии сильного возбуждения.

— Вы не поверите! Жанна отказалась даже притронуться к еде! — закричала она. — Месье Жан и капитаны поужинали по-королевски, а Жанна съела всего несколько кусочков хлеба, смоченного в воде. Ее духовник, брат Жан Пекерель, сказал мне, что она вообще редко что — нибудь ест.

В голосе доброй женщины прозвучало столько озабоченности, что Катрин не могла не улыбнуться.

— Я так же, как и вы, ничего не знаю о Божьей посланнице, — спокойно сказала она. — Нам еще многое предстоит узнать…

Матильда Буше, которую вряд ли это убедило, торжественно покачала головой в высоком двурогом головном уборе.

— Вы действительно полагаете, что она была обычной крестьянской девушкой? Разве вы не видели, как она держится в седле? Какое благородство и уверенность! Ее оруженосец, мессир д'Олон говорил мне, что на последнем турнире она скрестила копье в поединке с герцогом д'Алансоном, и герцог был совершенно ошеломлен ее искусством. Разве это не удивительно?

Добрая женщина могла часами тараторить подобным образом о чудесах, связанных с Жанной, но Катрин почти не слушала. Все ее внимание было приковано к мужскому голосу, доносившемуся издалека, — голосу, одновременно и грубому и теплому, от которого у нее по спине пробежали мурашки. Когда хозяйка ушла, Катрин почувствовала, что ее вновь охватило горе и отчаянье.

Она совершенно не знала, что делать. Может, следует набраться мужества и порвать с Арно раз и навсегда?!

На следующее утро Катрин проснулась от громких голосов с улицы, изрыгающих ругань и проклятия. Быстро сбросив покрывало, она подбежала к окну. Да, это был Арно. Он стоял, облаченный в доспехи и шлем, и рьяно спорил с казначеем Буше. Оба так громко кричали, что Катрин сначала не поняла, о чем речь. Буше заслонял дорогу капитану.

— Клянусь кишками папы римского, — наконец взревел Арно, — я заставлю пропустить меня. Я думал, что шлюха уже мертва, а теперь узнаю, что она находится в вашем доме, да еще в качестве дорогой гостьи! Это унижение невозможно вынести, даже если бы я мог вздернуть ее собственными руками!

Буше уже собирался ответить, но тут другой голос, не менее энергичный, чем у капитана, вступил в спор. Катрин видела, как Жанна выбежала из дома, схватила Арно за плечи и начала трясти его как грушу.

— Мессир! — кричала Жанна. — Как вы осмеливаетесь произносить имя Всевышнего всуе? Говорю вам, вы не покинете этого места, пока не возьмете свои слова назад!

Арно не был бы более ошеломлен, если бы гром ударил среди ясного неба. Властный тон молодой девушки и ее сильная рука, казалось, привели в чувство разъяренного капитана. Посланница Бога явно не была молокососом! Но и Арно был не из тех, кто легко сдается.

— Я капитан де Монсальви и желаю войти сюда, чтобы убедиться, что справедливость восторжествовала! закричал он.

— Будь вы хоть сам король, вы не сможете войти сюда вопреки желанию мэтра Буше. Кроме того, это дело имеет отношение лишь к нам двоим. Все, в чем я хочу убедиться, — это то, что вы попросите прощения у Господа за то оскорбление, которое нанесли ему. До тех нор мне не о чем с вами говорить. Ну же, на колени!

Его? На колени! Дева действительно приказала Монсальви встать на колени? Катрин с трудом верила своим ушам. Ее удивление еще больше возросло, когда она увидела, как Арно — цвет его лица изменился от малинового до мертвенно бледного — встал на колени на грубую мостовую и пробормотал короткую молитву.

Она с грустью подумала, что, несомненно, он присовокупит это унижение ко всем тем обидам, которые связывал с ее именем.

Когда обвиняемый закончил свою молитву, Жанна вернулась обратно в дом, и в этот момент появился Ксантрай в сопровождении другого капитана, выглядевшего постарше, но массивного и грозного, как боевой бык. При виде Арно, стоящего на коленях посреди улицы с молитвой на устах, они застыли на месте и взорвались от дикого хохота. Ярость Арно обрушилась на них.

— Хотел бы я знать, что вы ржете, как идиоты! — злобно закричал он.

Его воинственный вид ничуть не обеспокоил мужчин, по крайней мере, старший из них на секунду остановился, чтобы сделать легкое замечание:

— Да, дружище, Дева задала тебе хорошую головомойку. Похоже, что ты наконец обрел наставника!

— Держу пари, ты нарываешься на то же самое, Ла Гир. Никто во всей армии не ругается более отвратительно, чем ты, и мы посмотрим, что скажет Жанна, когда услышит твой репертуар. Почему бы нам не заключить пари?

— О чем? — подозрительно спросил гасконец.

— О тебе! Держу пари в сто золотых экю, что она пошлет тебя на исповедь!

Смех Ла Гира сотряс воздух. Он прослезился от хохота и громко хлопал себя по бедрам. Этьен де Виньоль, прозванный Да Гир-Гнев — из-за ужасного характера, просто разрывался от смеха, почти столь же непреодолимого, как его знаменитая ярость.

— Годится! — орал он. — Тебе лучше сейчас начать отсчитывать свои денежки. Послать меня на исповедь?

Почему бы папе этого не сделать?..

— Но Жанна сделает. И ты подчинишься ей, мой .друг… потому что другому просто не бывать, вот увидишь…

Сказав это, Арно посмотрел наверх и увидел Катрин, стоявшую у окна, — золотые косы струились по ее белой рубашке. Он побледнел и отвернулся. Затем сунул руку Ксантраю и сказал:

— Ладно, прекратим. Жанна может делать все, что хочет, с этой женщиной. Самое лучшее, если бы она послала ее к дьяволу…

— Жанна? Отправит кого-то к дьяволу? Это меня удивляет! — воскликнул Ла Гир.

Ничего не зная о положении дел, Ла Гир был искренне поражен этим предложением, но Ксантрай усмехнулся и, когда два друга повернулись спиной, улыбнулся Катрин с легким поклоном. Эта улыбка и поклон немного успокоили ее, но слова Арно по-прежнему терзали.

По-видимому, Ксантрай проявлял к ней легкую склонность, и Катрин задумалась над тем, имеет ли он какое-нибудь влияние на Арно. Во всяком случае, он хоть немного знает о тайных чувствах молодого человека.

Катрин решила при первой же возможности поговорить с ним.

Весь этот день она наблюдала за дневными заботами Жанны д'Арк. Дева очаровывала и привлекала ее больше, чем какая-либо другая женщина до этого, и Катрин даже на какое-то время забывала об Арно. Когда же мысли снова возвращались к нему, Катрин отгоняла его образ, так как слишком яркие любовные воспоминания смущали ее в присутствии этой высокой благочестивой, наивной девушки из Лотарингии, Жанна, несмотря на все знаки внимания, оказываемые ей, оставалась простой и доступной. Она излучала радость, глубокую, всепроникающую радость, но при случае могла прийти в ужасную ярость, как любой из ее капитанов, что и ощутил на себе Арно. В то утро после мессы, прочитанной Жаном Пекерелем в часовне Матильды Буше, Жанна явно сгорала от нетерпения. Она была готова тотчас броситься в атаку, и ее выводили из себя замечания Дюнуа.

Бастард считал, что было бы безопаснее подождать, пока основные силы армии не прибудут из Блуа.

Но Жанна, будучи истинной уроженкой Лотарингии, была и упрямой, как осел. Спрятавшись с Матильдой за дверями, Катрин в ужасе слушала, как бурно проходил военный совет в большом зале. Жанна, поддерживаемая Ла Гиром, Ксантраем, Ильером и Монсальви, выступала за немедленную атаку, в то время как Бастард, Гокур и сир де Гамаш настаивали, что им следовало бы дождаться подкрепления. Слово за слово, и разразилась яростная ссора между Гамашем и Девой, которая считала себя главнокомандующим и не позволяла обсуждать свои приказы. Гамаш вышел из себя, назвал Жанну «обыкновенной девкой»и заявил, что уходит со своего поста, и едва спасся бегством от Арно, прыгнувшего на него с мечом в руке, чтобы загнать это оскорбление в глотку острием меча. С большим трудом Дюнуа удалось погасить разрастающийся скандал. Он громко выругал Гамаша, пожурил Жанну и в конце концов заставил из обняться, что они и сделали не протестуя.

Тут же было решено, что Бастард и Жанна отправятся в Блуа, чтобы ускорить подход армии, и что Жанна должна будет составить письмо к англичанам с помощью Жана Пекереля. Ксантрай в это время вышел из зала и столкнулся лицом к лицу с Катрин.

— Мессир, — просительно сказала Катрин, — я хотела бы поговорить с вами! Не уделите ли вы мне минуту?

Прежде чем ответить, он отвел ее к окну и убедился, что они одни в комнате.

— Что я могу сделать для вас, красавица? — широко улыбнувшись, спросил он.

— Во-первых, я хочу поблагодарить вас, — сказала Катрин. — Мой тюремщик рассказал мне, что мое содержание в тюрьме было смягчено благодаря вам. Я получала достаточно еды, не была прикована цепью и…

— Больше ни слова. Вы мне ничем не обязаны. Я просто сделал то, что подсказывал мне разум. Разве вы не помните наше освобождение из тюрьмы Арраса?

Катрин с разочарованием выдохнула:

— Ах, так это вот почему? А я-то думала, что вы верите в мою невиновность! Я думала, что вы хотели мне помочь из-за несправедливости мессир Арно.

— Возможно, и из-за этого тоже. Я никогда не верил в эту вашу «миссию» здесь. Вы были в таком жалком состоянии! Только Арно, ослепленный гневом, мог так ошибаться. И поскольку он не хотел слышать и слова в вашем оправдание, я сделал что мог.

— Вы даже не представляете, как я вам благодарна. Если б не вы, он бы безжалостно раскромсал меня на куски. Ведь он ненавидит меня?

Лицо Ксантрая приняло выражение непривычной задумчивости. Он колебался с ответом, без сомнения, чувствуя себя как на тонком льду.

— Откровенно говоря, я не знаю. Похоже, что он вас ненавидит, и все же…

— И все же? — эхом отозвалась Катрин.

— И все же он ведет себя странно. Знаете ли вы, почему он не подозревал о вашем освобождении до сегодняшнего утра? Потому что напился прошлой ночью до безобразия. Он пил кубок за кубком, и все время казалось, что он пьет за кого-то невидимого. Его вынесли на заре, почти бесчувственного и плачущего, как дитя. Он бормотал что-то бессвязное, но я уверен, что расслышал ваше имя. Возможно, что он ненавидит вас, но я бы мог, поручиться, что любит он вас еще больше.

До них донесся голос из зала. Это был Ильер, Требующий вина.

— Иду! — отозвался Ксантрай. Затем он наклонился к ней, поскольку Катрин протянула руку, чтобы задержать его и, спросил очень тихо и быстро:

— Вы ведь по-прежнему любите его?

— Больше всего на свете! Больше жизни! — закричала она так страстно, что Ксантрай улыбнулся.

— Он — счастливчик, счастливее, чем сам осознает это!

Ну, тогда послушайте, прекрасная Катрин. Арно тупой и упрямый, как все ослы Франции, вместе взятые, но у него удивительно мягкое сердце при ею жутких манерах.

Если вы его любите так, что готовы на все и живете только ради его возвращения к вам, у вас, возможно, есть шанс. Как бы упрям он ни был, придет день, когда он не сможет сражаться с собой и с вами.

— Этим утром он хотел меня повесить!

— Возможно, если бы добрался сюда! Но надо было видеть его лицо, когда он узнал, что вы живы, спасены Жанной. Лицо Арно не может соврать, могу поклясться, что я видел на нем вспыхнувшую радость…

Ксантрай больше ничего не сказал. Он вышел, оставив Катрин наедине с ее мыслями. Его замечания зажгли маленькую искорку надежды, которая с таким трудом умирает в любящем сердце…

Пока мужчины пили в огромном зале, Жанна вышла к женщинам, чтобы те помогли ей надеть доспехи. Матильда, Маргарита и Катрин суетились вокруг нее: соединяя различные детали доспехов воедино. Катрин, стоя на коленях, помогла натянуть белые сапоги. Внезапно она подняла глаза и спросила:

— Почему ты надеваешь доспехи, Жанна? Ведь ты сегодня не будешь давать бой. Я уверена, что ты не собираешься бросаться в наступление в одиночку!

Жанна засмеялась.

— Но не от недостатка желания, моя дорогая, а от того, что сейчас все, что я хочу сделать, — это сопровождать моих посланников до главного моста и получить сведения о состоянии дел.

Оба герольда Жанны, Гиенн и Амблевиль, получили приказ передать ее письма в лагерь Тальбота с традиционными рыцарскими церемониями.

— Жанна, — прошептала Катрин, держа одну из ее боевых перчаток. — Я бы хотела пойти с тобой. Прикажи им дать мне какую-нибудь мужскую одежду. Я могла бы сопровождать тебя в качестве оруженосца.

— И мои капитаны посходили бы с ума от такого хорошенького пажа, — улыбнулась Жанна. — Им понадобится все их хладнокровие, а город нуждается в них. Иди на крепостной вал, Катрин, и все увидишь оттуда.

Катрин вздохнула, но не стала настаивать. Она видела, как Жанна вывела своего коня вместе с конями капитанов, среди которых был и Арно; его доспехи тускло блестели. Он был самым ярым сторонником Девы, но странно, у Катрин это не вызывало ревности. Жанна обладала удивительной способностью успокаивать злобные голоса, нашептывающие в самой глубине души. Кроме того, у Катрин было чувство, что пока он с Жанной, ничего плохого с ним не случится. Она вызывала доверие…

Пока Жанна и ее свита находились за пределами города, Катрин оставалась на крепостном валу, наблюдая за ними, и не сдвинулась с места, пока они не оказались в безопасности. Когда она вернулась домой, то застала там Жанну с полными слез глазами. Англичане ответили на ее письмо оскорблениями, называя ее шлюхой и телкой. Но хуже всего было то, что они захватили в плен одного из ее герольдов. Амблевиль вернулся один. Гладсдейл схватил Гиенна и угрожал сжечь его заживо.

Арно немедленно выдвинулся вперед.

— Разрешите мне! — закричал он. — Я привезу его назад!

— Нет! — вскричала Катрин так пронзительно, что все повернулись к ней.

Она залилась краской стыда, и, заметив это, Арно с высокомерным видом отказался испытывать ее терпение. Она спряталась за широкую спину госпожи Матильды, желая провалиться сквозь землю. Жанна улыбнулась ей.

— Амблевиль должен вернуться, — сказала она, поворачиваясь к другому герольду, лицо которого стало пепельным от переживаний. Жанна нагнулась к нему и похлопала по плечу.

— Эй, они не убьют тебя! — закричала она. — Скажи Талботу, что я хочу встретиться с ним в поединке под стенами города. Если он сможет одолеть меня, то пусть сожжет меня вместе с Гиенном. Если же победа будет моей, то англичанам придется снять осаду и уйти.

Здесь ее прервал Дюнуа:

— Твой план прекрасен и благороден, Жанна, но Талбот никогда не примет вызов. Он великий вождь и доблестный рыцарь и никогда не согласится помериться силами с женщиной. Мне кажется, что Амблевилю достаточно сказать одно: если что-нибудь случится с Гиенном, то мы поступим так же со всеми пленниками и с теми, кто попадет в наши руки.

Его совет оказался мудрым. Часом позже Амблевиль вернулся вместе с Гиенном, и Жанна со всеми домочадцами проследовала в церковь, чтобы отблагодарить Святую Деву. Среди сопровождающих была и Катрин, которая шла вместе с Маргаритой и Матильдой.

Когда месса закончилась и они возвращались домой, Катрин не могла не заметить, что один из капитанов Девы смотрел на нее особенно настойчивым взглядом, настолько настойчивым, что это заставило ее почувствовать себя немного смущенной, но и приятно взволновало. В первый раз за долгое время на нее смотрели с желанием, которое даже не пытались скрыть. Это вернуло ей некоторую уверенность в себе.

Рыцарь, обративший на нее внимание, был высоким мужчиной примерно двадцати пяти лет. Его волосы и короткая бородка, обрамляющая суровое, высокомерное лицо, были иссиня — черными. Темные глаза сверкали как угли, а тонкие красные губы казались глубокой раной на бледном лице. Катрин вздрогнула и прошептала Матильде:

— Кто этот рыцарь с мрачным лицом?

Старая дама бросила быстрый взгляд, нахмурилась и прибавила шагу.

— Бретонец из благородного дома Лавалей. Его имя Жиль де Ре. Говорят, что он сказочно богат и смел, но жесток. Его привел дед, старый разбойник Жан де Краон, не признающий никаких законов, кроме собственных. Весь город только и говорит о расточительности этого молодого повесы и о его жестокости. Он проживает в «Голове Мавра»с Агнес Гросвильен, которая не знает, возносить ли хвалу его щедрости, или оплакивать его излишества. Говорят, что он соблазнял маленьких девочек… и даже мальчиков! Мне он совсем не нравится, и не советую тебе привлекать его внимание…

Несмотря на совет Матильды, Катрин оказалось трудно избавиться от будоражащих воспоминаний о томных взглядах мессира де Ре, и они преследовали ее допоздна. Все уже уснули, а Катрин еще долго металась и ворочалась в постели. Она слышала храп Жана д'Олона спавшего у дверей комнаты, в которой ночевали Жанна и Маргарит Буше. Оба ее пажа — молоденький Раймон и проказливый Луи де Кут, известный как Имергет, — спали в коридоре, но несмотря на все это надежное соседство, Катрин не могла отделаться от неясного беспокойства. Ближе к полуночи она вдруг услышала подозрительный скребущий звук под открытым окном, как будто кто-то карабкался по стене.

Катрин вскочила и, подбежав к окну, осторожно высунула голову, стараясь оставаться незамеченной. Она тотчас зажала рот рукой, чтобы не вскрикнуть от изумления: там внизу находился мужчина, который медленно, но уверенно карабкался по ровной, почти неприступной стене. Природа одарила его кошачьей ловкостью, и он с легкостью продвигался вперед. Он, несомненно, вскоре бы добрался до окна Катрин, не появись внезапно из темноты другая мужская фигура, бросившаяся к человеку на стене. Последний издал сдавленный крик, почувствовав, что его схватили за ноги, потерял опору и рухнул на землю. Вновь появившийся мужчина всей тяжестью тела навалился на него. Завязался жестокий бой, и Катрин не знала, то ли ей молчать, то ли звать на помощь. Глаза постепенно привыкли к темноте, и она смогла разглядеть, что оба мужчины были равны и по росту, и по силе. Они попеременно брали верх друг над другом, но так как оба были одеты в темную одежду, невозможно было их различить. Она слышала только, как они тяжело дышали и пыхтели, словно кузнечные мехи.

Внезапно блеснул кинжал, и один из соперников вскрикнул от боли. Катрин собралась уже было закричать, как вдруг на верхнем этаже открылось окно и мужчина в ночном халате со свечой в руке высунулся в окно. Катрин узнала Жана Буше. Он высоко держал свечу и озирался по сторонам, чтобы выяснить, что происходит.

— Эй, там! — крикнул он. — В чем дело?

Такой поворот событий явно не входил в планы соперников. Словно по молчаливому уговору, они отпрянули друг от друга и разбежались в разные стороны: один в направлении реки, другой к воротам Баньер. Звук торопливых шагов затих, и наступила тишина. Мэтр Буше пожал плечами и исчез из окна. Свет погас. Катрин в задумчивости вернулась к постели. Она была уверена, что по черной бороде узнала мессира де Ре, но кто же был другой?

Катрин все еще продолжала размышлять над этим вопросом, когда вдруг резко выпрямилась на своей кровати. Сердце ее бешено забилось Тот же шум опять послышался тот же шум. Она напрягла слух и стала вглядываться в окно, затаив дыхание и прислушиваясь к слабым звукам, приближающимися к окну. Ее тело покрылось холодным потом, руки нервно теребили ночную рубашку. Неужели возвращается тот же мужчина… или это другой? Она была настолько испугана, что не могла пошевелиться.

Когда в окне появилась чья-то голова, Катрин открыла рот, чтобы закричать, но крик застрял у нее в горле.

Смутная тень перевалилась через подоконник и беззвучно, словно кошка, спрыгнула в комнату. Близость опасности привела Катрин в чувство. Она соскочила с кровати и бросилась к дверям, но шорох ее длинного пеньюара заставил насторожиться незваного гостя. Он бросился к ней и обхватил ее за талию.

Катрин почувствовала, как ее сдавливают сильные руки с крепкими мускулами под кожаной одеждой.

Мужчина тяжело дышал, и, когда его губы приблизились к ее губам, она узнала слабый запах его дыхания.

Страх моментально исчез, и она пришла в себя.

— Арно! — выдохнула она. — Ты вернулся!

Он не ответил. Казалось, его охватило странное неистовство. Не произнося ни слова, он грубо сорвал с нее одежду, и его руки жадно побежали по ее телу. Катрин подчинилась непреодолимому напору страсти, которая, словно волна прилива, слушала ее. Обмякшая от желания, она прильнула к нему, отвечая на его поцелуи.

Темная комната начала вращаться, и она почувствовала слабость в ногах, но как раз в этот момент он подхватил ее на руки и положил на кровать. Ночь накрыла обоих любовников, и сквозь это покрывало изредка доносились вздохи и слабый стон.

Когда Арно встал, он по-прежнему не мог вымолвить ни слова, с отчаянным неистовством обнял Катрин. Она не могла бы сказать, кто из них был в эту ночь рабом другого, настолько сильно они оба отдались этому безумному наслаждению.

Почувствовав, что Арно уходит от нее, она протянула к нему руки, пытаясь задержать его, но встретила лишь пустоту. Она села на кровати, но увидела только силуэт в окне. Через мгновение он исчез. Она откинулась на подушки. Теперь Арно мог оставить ее. Ее чаша счастья была выпита до дна. Завтра будет новый день, и она снова увидит его. Больше не стоит думать о бегстве отсюда или о том, чтобы похоронить себя в Бургундии. Ксантрай оказался прав, но, возможно, битва не будет такой продолжительной, как он думал, Арно, казалось, уже был близок к капитуляции.

Остаток ночи Катрин провела в мечтах, строя воздушные замки, и каждый новый из них был еще более восхитительным, чем предыдущий.

Но на следующее утро, когда капитаны прибыли получать приказания от Жанны, Катрин, наблюдавшая за ними с верхних ступенек лестницы и восхищавшаяся блеском их доспехов и цветом знамени, заметила две вещи: у Жиля де Ре появился свежий шрам на щеке, а у Монсальви красовался под глазом черный кровоподтек деталь, ускользнувшая от нее прошлой ночью. Арно едва взглянул на нее; он тотчас же отвернулся, немного нахмурившись, и с этого момента вообще избегал смотреть на Катрин.

Следы драки на лицах капитанов не ускользнули от острых глаз Жанны. Переводя свой голубой взор с одного лица на другое, она полушутя-полусерьезно заметила:

— Было бы лучше и для Господа и для дофина, господа, если бы вы проводили ночь в своих постелях.

Оба обвиняемых опустили головы, словно нашкодившие школьники, но смущенный вид Арно не принес ей утешения. Катрин не могла понять его. Почему он держится по отношению к ней так отчужденно, даже грубо после такой страстной ночи? Ему что, стыдно? И кроме того, можно ли этот звериный голод, который он испытывал к ней, назвать любовью?

Катрин сохранила странные, неясные, но ослепительные воспоминания об этих последних днях осады Орлеана, воспоминания, в которых господствовала высокая голубоглазая девушка, подчиняющая себе коня, словно мужчину, идущая в атаку с воодушевлением и энергией бывалого капитана, а затем способная проявлять материнскую нежность и безграничную кротость, успокаивая раненых и умирающих; девушку, которая смиренно утирала слезы, исповедуясь в своих грехах Жану Пекерелю, а в следующий момент могла угрожать петлей, если Бастрад позволит подойти подкреплениям англичан. Великая, нежная Жанна, чье горячее сердце никогда не знало компромиссов!

Вечером 4 мая Катрин увидела на входе в город армию-освободительницу и конвой с продовольствием, который вел Дюнуа, — подходящее завершение этому дню, в который Дева отбила укрепление Сен-Луп у англичан и открыла дорогу в Бургундию. Катрин видела Жанну, молившуюся, стоя на коленях в соборе перед форсированием Луары 6 мая, захватившую руины Августинского монастыря, из которого англичане сделали редут, и атакующую форт Турнель 7 мая, когда ей в плечо попала стрела, которую она сама выдернула. После того как рана была перевязана, Жанна снова вернулась на поле боя. Перед заходом солнца тело Вильяма Гладсдейла, человека, оскорбившего ее, было сброшено с городской стены в ров. С высоты городских стен Катрин с неослабевающим вниманием наблюдала развернувшуюся 8 мая битву, окончательно снявшую осаду с мужественного города. Она видела, как Талбот собрал остатки своей армии, снял лагерь и отступил от Орлеана раз и навсегда. Верный прошлому, осажденный город остался последним оплотом королевства.

В течение всего этого времени Катрин даже не пыталась приблизиться к Арно. Иногда во время битвы ей попадались на глаза его черные доспехи и шлем с ястребиными перьями: он без устали размахивал своим боевым топором, словно дровосек, рубящий лес, — но она никогда не подходила к нему близко. К ночи, когда сумерки завершали дневные сражения, он исчезал, несомненно, побежденный усталостью. Ночь за ночью Катрин тщетно ждала его, прислушиваясь к звукам за окном… но никто не появлялся. А в тех редких случаях, когда она находилась в его присутствии в доме Жана Буше, ее не покидало чувство, что она превратилась в невидимку.

Арно смотрел через нее, будто она была сделана из стекла… Однажды вечером она попробовала преградить ему путь, когда он выходил из дома, но он обошел ее с такой дьявольской хитростью, что, обиженная этим, она больше не предпринимала подобных попыток. Он опять стал далеким и неприступным; игнорируя ее, он опять пробудил в Катрин прежние сомнения и страхи.

Узнав у Девы, что Арно живет в гостинице «Милостыня святого Георгия», она несколько раз собиралась пойти туда и потребовать у него объяснений, но когда наступал момент, чтобы осуществить этот план, ее охватывал ужас. От такого чрезвычайно непостоянного человека можно было ожидать, что он выбросит ее на улицу при всех постояльцах гостиницы.

В то время как Катрин вместе с другими горожанами присутствовала на мессе под открытым небом, которую служили на крепостном валу по случаю ухода английской армии, ею внезапно овладело сильное отчаяние; город был свободен, и у нее больше не было предлога оставаться у Буше. Вскоре ей придется что-то решать. Но что? Куда ей пойти, чтобы оказаться рядом с Арно?

Цель Жанны еще не была достигнута. Катрин часто слышала ее высказывания о том, что она будет сопровождать Карла VII в Реймс, где тот будет короноваться, чтобы положить конец многолетним распрям. А капитаны и Арно вместе с ними должны последовать за Жанной.

Именно этот поход, приближение которого Катрин чувствовала, очень расстроил ее, потому что она не знала, что делать.

Когда Жанна вернулась после мессы домой, чтобы отдохнуть, Катрин прошла за ней в комнату помочь ей поудобнее устроиться. Какое-то время они оставались наедине, пока Матильда и Маргарита хлопотали над последними приготовлениями к огромному пиру в честь защитников города, и Катрин решила воспользоваться этой возможностью, чтобы поговорить с Жанной. Помогая ей снимать доспехи, Катрин робко сказала:

— Жанна! Город теперь освобожден, и ты скоро покинешь его, чтобы выполнить свою задачу. Я хочу идти с тобой. Я могу делать все, что ты захочешь: следить за твоей одеждой и жильем, например…

Жанна с удивлением посмотрела на Катрин своими искренними глазами, которые, казалось, проникали в самые сокровенные тайники ее сердца. Она улыбнулась, но покачала головой.

— Я бы хотела, чтобы ты оставалась со мной, дорогая Катрин, но позволить этого не могу. Место, куда я собираюсь идти, не подходит для тебя. Я деревенская девушка, привыкшая к тяжелой работе и грубой жизни, а ты благородная дама, чувствительная и хрупкая, несмотря на невзгоды, перенесенные тобой.

— Я? Я девушка из народа, Жанна, совершенно такая же, как ты, если не в большей степени! — закричала Катрин с гордостью и вызовом, который играл улыбкой на ее губах.

— Верно. Я помню, ты говорила об этом, и ты права, что гордишься этим, но есть другая сторона дела. Катрин, ты слишком красива и притягательна, чтобы жить в гуще армии. Мои солдаты не ангелы, так же как и капитаны, и ты можешь пробудить в них низменные инстинкты, разжечь ссоры и ревность.

— Я оденусь в мужское платье и подстригу волосы, как ты!

— Это ничего не изменит. Все равно ты останешься женщиной, даже под монашеской рясой. Нет, Катрин, этим мужчинам предстоят тяжелые испытания, и я должна быть уверена, что ничто не разрушит их союз и смелость. Возлюбленный дофин и Господь Бог очень нуждаются в них. Было бы лучше, если бы ты вернулась домой, пока война не окончилась.

— Вернуться домой? В Бургундию? — с ужасом закричала Катрин. — К моей старой, греховной жизни? Жанна, ты же прекрасно знаешь, какой была моя жизнь. Ты не можешь отослать меня туда опять, только не ты!

Жанна на миг задумались. Катрин подала ей красный с зеленым камзол — цвета города Орлеана, — который только что подарил ей Дюнуа. Когда Катрин кончила завязывать шнурки, Жанна по-дружески положила руку ей на плечо.

— Ты права, — сказала она. — Если ты чувствуешь, что очень трудно сопротивляться старым привычкам, лучше не возвращаться, но что еще я могу для тебя сделать, Катрин? Монастырь? В тебе так много жизни, что думать о монастыре не следует. О, у меня появилась мысль… Почему бы тебе не пойти к госпоже Иоланде?

— Но, я ее не знаю.

— Это не имеет значения, если отправляю тебя я.

Ступай к королеве четырех королевств. Я дам тебе письмо к ней. Там ты найдешь помощь и защиту, там и дождешься окончательной победы… и возвращения мужчины, за которым ты действительно хочешь идти больше, чем за мной!

Катрин была ошеломлена, что ее тайна так легко раскрыта. Она обессиленно опустилась на табурет и круглыми глазами уставилась на Жанну.

— Как ты догадалась? — спросила она.

— Это несложно, — улыбнулась Жанна. — Твои глаза говорят обо всем. Но для тебя пришло время терпеливого ожидания, а для мужчин настал час великой битвы каждому отведена своя роль. Ступай к королеве и помолись за успех пашей битвы.

Катрин поняла, что изменить мнение Жанны невозможно, и не пыталась остановить ее, когда та собралась уходить. Возможно, это было лучшее решение. Брат Этьен так много рассказывал о королеве Иоланде теще Карла VII, что Катрин казалось, что она знакома с ней много лет. Но самое главное заключалось в том, чтобы оставаться с друзьями Арно, раз уж она не могла следовать за ним.

Пока девушки приводили комнату в порядок, Катрин немного задержалась, чтобы помочь им. Звуки буйного веселья в доме становились все громче и громче. Через широко открытые для майского тепла окна Катрин могла видеть знатных горожан и их богато разодетых жен, спешащих к Реньерским воротам, навстречу щедрому гостеприимству Жана Буше. Катрин не имела никакого желания присоединяться к празднику, хотя и знала, что Арно должен там присутствовать. Она бы предпочла ускользнуть отсюда, чтобы оказаться среди простых горожан, танцующих на городской площади, куда уже выкатывались бочки с вином. Все городские ворота были широко распахнуты, был открыт свободный доступ во все окрестности впервые за семь месяцев. Катрин мимоходом бросила одной из девушек, что собирается немного прогуляться, и выскользнула из дома, закрыв платком голову. Она направилась к собору. Казалось, что какая-то невидимая сила толкнула ее к Бургундским воротам, откуда она прибыла в тот далекий вечер, изможденная, но полная надежд. Она захотела опять их увидеть. На улицах было полно народу.

Люди окликали друг друга и старались завладеть солдатами — шотландцами, гасконцами, испанцами и французами, — которые и составляли армию, освободившую город.

Воздух кипел от возбуждения и веселья.

Когда показались Бургундские ворота, Катрин увидела непрекращающийся поток мужчин, женщин и детей, проходивших под огромной каменной аркой. Она некоторое время с легкой улыбкой на губах наблюдала эту радостную процессию, этих сияющих людей. Внезапно взгляд ее напрягся. Через мост как раз переходила странная пара: высокая смуглая женщина, одетая в залатанные лохмотья, с рваной шалью на плечах, опирающаяся на толстую палку, и маленький монах к изорванной одежде, вертящий головой в разные стороны с восторженной улыбкой на румяном лице. Это были Сара и брат Этьен.

Огромная волна радости наполнила Катрин, и она побежала к ним так стремительно, насколько позволяли ноги. Крича и смеясь одновременно, она бросилась в объятия Сары…

Глава пятнадцатая. ГОБЕЛЕН КОРОЛЕВЫ ИОЛАНДЫ

В пятницу 13 мая, в тот самый день, когда Жанна д'Арк свидетельствовала свою верность королю на дороге в Тур, Катрин, Сара и брат Этьен достигли Лоша, где находилась королева Иоланда, теща Карла VII. Они оставили Орлеан на рассвете предыдущего дня, провожаемые всеми домочадцами под аккомпанемент обильных слез и взаимных обещаний встретиться снова. Саре и маленькому монаху не стоило большого труда покорить госпожу Матильду, которая открыто признавалась, что очарована этой, столь странно смотревшейся парой, у которой, похоже, только и было общего, что их привязанность к Катрин. Что же касается самой Катрин, то для нее новое обретение Сары было как благоприятное знамение небес. Когда ее старая наперсница была рядом, с ней ничего не могло приключиться.

В Орлеан цыганка и монах прибыли в несколько потрепанном виде. Их путешествие из Куланж-ля-Винеза протекало при почти таких же опасных обстоятельствах, как и у Катрин, за тем единственным исключением, что им выпала более благоприятная погода, но, похоже, им было очень приятно вспомнить о том, как им удалось улизнуть от Фортеписа.

— Нам вдвойне повезло, — рассказывала Сара собравшимся домашним. — После замечательного успеха Фортеписа с похищением коз господина де Курсона между двумя лагерями каждую ночь взад и вперед носились всадники. То исчезала одна из лошадей Форгеписа, то крали кур господина де Курсона, но как бы то ни было, взаимные кражи продолжались из ночи в ночь. Венцом всему стало настоящее сражение, в котором де Курсон потерпел полное поражение. На следующий день Фортепису удалось наложить свои лапы на купцов из Оксера, которые возвращались из Женевы с грузом разнообразных товаров. Фортепис так обрадовался, что приказал устроить для себя и своих людей грандиозный пир — точнее, грандиозную пьянку, ибо к закату вся банда, включая самого Фортеписа, была смертельно пьяна. Никто и не подумал о том, чтобы опустить решетку на воротах и поднять мост, а тем более выставить людей на сторожевых башнях. Естественно, мы с братом Этьеном в полной мере использовали свой шанс и, не встретив ни души, тихонько ушли. Мы даже сумели украсть лошадей, надеясь, что они облегчат наше путешествие в Орлеан, но тут нам не повезло: покуда мы спали на нашей первой стоянке в разрушенном аббатстве, лошадей у нас похитили. Нам пришлось заканчивать путешествие пешком.

— Я был вовсе не против, — тихо добавил брат Этьен. Я столько исходил в своей жизни, но Сара от этого отвыкла!

Госпожа Матильда окружила двух путников заботой, уговаривая их вести себя как дома, однако Сару взволновало присутствие там Жанны. Впервые увидев Деву, она почти что впала в транс. Она упала на колени с широко раскрытыми глазами и вся дрожала, не в состоянии произнести ни слова. Когда Катрин наконец уговорила ее подняться, она все еще тряслась и лицо ее было пепельно-серого цвета.

— Боже мой! В чем дело? — обеспокоенно спросила Катрин. — Ты меня очень пугаешь!

Сара как будто пробудилась ото сна. Она взглянула на Катрин с отсутствующим выражением лица, какое бывает, когда человек внезапно проснется.

— Пугаю? — тихо повторила она. — Бояться-то тебе надо за нее, Катрин! На одно мгновение я увидела вокруг нее так много славы и страдания, что потеряла голову!

— Что ты увидела? Скажи мне!

Сара печально покачала головой.

— Сверкающий венец и пламя… высокие, красные языки пламени! Но я могла и ошибиться; я так устала…

Катрин попыталась засмеяться над этим странным видением, убеждая себя, что Сара заснула и что усталость вызвала у нее галлюцинации, однако вопреки самой себе она была встревожена. Настолько встревожена, что, встретив во дворе Ксантрая, указала на Жанну, садившуюся на коня, и сказала:

— Вы должны беречь ее, сударь. Она идет первой!

Рыжеволосый капитан улыбнулся со обычной уверенностью.

— Не бойтесь, прекрасная Катрин! Никто — а англичане и подавно — не выхватит ее из гущи сопровождающих!

Однако, несмотря на ею заверение, Катрин не была вполне спокойна. Мрачные предчувствия преследовали ее на всем долгом пути через Солонь и не отступали до тех пор, пока на горизонте не появились заостренные башни Лоша. Она знала, что Жанна вскоре направится туда, а с нею Арно. Она по-прежнему не переставала думать о нем.

Проезжая через королевские ворота, она увидела, как брат Этьен слегка пришпорил своего мула и шепотом переговорил о чем-то с сержантом стражи, который выбежал ему навстречу. Затем он с улыбкой выпрямился в седле и жестом подозвал своих спутниц.

— Королева ждет нас, — сказал он, начиная подниматься на холм. — Поехали!

— Как она может ожидать пас? — вскричала Катрин в изумлении. — Разве вы предупреждали ее о нашем прибытии?

— Я, как всегда, послал вперед гонца из Орлеана, — спокойно отвечал маленький монах. — Будьте покойны, ее величество уже все про вас знает и примет вас с полным сознанием вашей миссии. Поехали!

Когда Катрин присела в поклоне перед Иоландой Анжуйской, она почувствовала, что давно так не волновалась. Женщина, которую называли «королевой четырех королевств», только что отметила свое пятидесятилетие, однако никто бы об этом не догадался. Она была высокой и худой, прямой, как лезвие меча, и с величавой уверенностью несла свою маленькую голову с тонким заостренным профилем. Ее красота с бледной, цвета слоновой кости кожей и безупречное тело были того типа, который не поддается разрушительному действию времени. Царственность сквозила в элегантной осанке Иоланды, в выражении ее темных глаз, в утонченной красоте ее рук и в твердой линии рта.

Мало что осталось от девушки с гор, Виоланты Арагонской, выросшей и получившей воспитание в отважной Сарагосе, которая однажды утром в декабре 1400 года встала на колени рядом с красавцем-герцогом Людовиком Анжуйским в церкви Святого Трофина Аральского, — за исключением неукротимой энергии, бесподобной отваги и острого ума. Во всех остальных отношениях она была француженкой с головы до пят, самой мудрой и великой из француженок. В тридцать семь лет она стала вдовой и, убитая горем, решительно отреклась от любви и прочих радостей женского существования, сосредоточившись на роли ангела-хранителя бедного королевства, расчлененного и распроданного своим собственным правителем.

Изабелла Баварская ненавидела Иоланду — не столько из-за того, что та была, по описанию Ювеналия Урсинского, «самой привлекательной женщиной страны», сколько потому, что эта привлекательная женщина перехитрила ее. Именно Иоланда приняла решение о браке малолетнего принца Карла со своей дочерью Марией: а когда маленький принц, которого отвергла собственная мать, стал дофином Франции, именно Иоланда решительно отказалась отослать его обратно к возмущенной королеве. Изабо так и не забыла письмо, которое Иоланда написала ей по этому случаю.

«Женщине, у которой есть любовник, не нужен ребенок. Я же его вырастила и вскормила не для того, чтобы увидеть, как он будет умерщвлен подобно своим братьям, или сведен с ума, подобно своему отцу, или же превращен в англичанина, подобно вам. Он останется со мной! Придите и возьмите его, если осмелитесь!»

Изабо так и не осмелилась, — и Иоланда в течение многих лет, борясь с крайне неблагоприятными обстоятельствами, оберегала королевство от развала. И именно она, услышав от своего сына, герцога Рене де Бара, о посещении его странной крестьянской девушкой из Дореми, расчистила Жанне дорогу и позаботилась о том, чтобы ее призвали ко двору.

Катрин узнала об этом от брата Этьена, который многие годы был тайным агентом королевы.

И если у Катрин, представшей перед королевой, от благоговения и уважения почти перехватило дыхание, то это произошло именно потому, что она имела возможность оценить, какой великой и благородной женщиной является Иоланда. Ноги у нее сильно дрожали, и ее глубокий реверанс закончился тем, что она упала на колени да так и осталась в этом положении на сверкающем мраморном полу, едва смея дышать. Такое глубокое смирение не было неприятным Иоланде, которая улыбнулась, отложила в сторону большой гобелен, над которым работала, и подошла к Катрин, чтобы поднять ее с колен.

— Уже много времени прошло с тех пор, как я впервые услыхала о вас от брата Этьена, госпожа де Брази! Я знаю, каким верным и преданным другом были вы бедной Одетте де Шандивер. Знаю я и то, что она и брат Этьен были обязаны вам своею жизнью и что она никогда не умерла бы при таких ужасных обстоятельствах, если бы вы не были в этот момент еще в худших! И я знаю, что сердце ваше всегда было с нами и что вы прошли через чудовищные испытания, чтобы быть с нами.

Добро пожаловать!

Контральто королевы сохраняло легкий испанский акцент, который добавлял ему очарование. Катрин с уважением поцеловала руку королевы и поблагодарила Иоланду за гостеприимство, заверив, что отныне ее единственным желанием будет служить королеве любыми возможностями.

— У королевы всегда есть нужда в преданных фрейлинах, — сказала Иоланда. — А у королевского двора всегда есть нужда в прелестных женщинах. Вы будете одной из моих придворных дам, моя дорогая, и я велю канцлеру подготовить указ о вашем назначении. Тем временем я вверяю вас заботам госпожи де Гокур, которая проследит за тем, чтобы за вами должным образом ухаживали.

А сейчас я хочу немного поговорить с братом Этьеном наедине.

Госпожа де Гокур была необыкновенно застенчивой для знатной дамы. Казалось, она пребывала в постоянном страхе перед чем-то или кем-то, а более всего — перед своим мужем. Она, похоже, и вздохнуть не могла свободно в присутствии коменданта Орлеана. Будучи почти одного возраста с королевой Иоландой, она была маленькой, молчаливой и такой подвижной, что решительно напоминала мышку. Однако когда ее покидала робость, от нее можно было получить массу мудрых советов. Двор она знала как свои пять пальцев и не имела себе равных в ведении хозяйства, даже королевского.

Катрин и Сара очень быстро были обеспечены жильем в центре города с соответствующей прислугой и даже с одеждой, в которой обе испытывали сильную нужду.

Заботливость госпожи де Гокур дошла до того, что в тот же вечер новоиспеченной фрейлине был прислан кошелек с золотом. Одновременно с этим уже садился в седло гонец, отправляющийся в Шатовилэн с письмом к Эрменгарде от Катрин. В своем письме Катрин просила подругу» которой доверила все свои драгоценности и большую часть своего имущества, переслать ей все это, если только она не предпочла бы привезти все сама.

Дом, который выделили Катрин, был маловат — всего из четырех комнат, однако он был заново отделан и выглядел очень симпатично. Он принадлежал бывшему коменданту замка, который съехал оттуда сразу после смерти жены. Теперь дом отвели для приезжих. Его обслуживали двое слуг, и когда Катрин вселилась туда, то подумала, что дом кажется идеальным. Он стоял на полпути между соборной церковью святого Урса и внушительной квадратной главной башней, охранявшей южную сторону королевского города, а его узкие окна выходили на долину Эндра, залитые солнцем склоны которой тянулись насколько хватало глаз. В то время как Сара спустилась на кухню, чтобы позаботиться об обеде, Катрин неторопливо и тщательно занялась туалетом, чтобы быть готовой к приему госпожи де Гокур, которая собиралась заглянуть к ней еще раз попозже вечером.

Она появилась после Angelus14, как всегда торопливая и суетящаяся, но на этот раз она была не одна: ее сопровождало великолепное создание, одетое с огромным вкусом и роскошью, и когда Катрин увидела их на пороге, то подумала, что никогда прежде не видела более красивой рыжеволосой женщины. У нее был великолепный цвет лица и красный чувственный рот. На ней было надето тяжелое платье из зеленой с золотом венецианской парчи, цвет которого оттенял карие глаза, а смелый вырез обнажал роскошную грудь. Ее волосы, пылающие темным пламенем, были почти скрыты под причудливым головным убором из той же материи, и ей пришлось почти вдвое согнуться, чтобы пройти через дверь.

Сильно нарумяненное лицо вполне могло бы обойтись без этого приукрашивания, так как было гладким и полным. Своей треугольной формой оно слегка напоминало прекрасную кошку, и Катрин пришла в голову забавная мысль, что эта дама и госпожа де Гокур составляют странную пару: кошка и мышка!

Тем временем рыжеволосая красавица обвила руками ее шею, всячески демонстрируя непомерную радость, и нежно ее обнимала.

— Моя дорогая! Как приятно видеть вас здесь! После всех этих месяцев, когда, кажется, никто не знал, что стало с вами. Мы с мужем так за вас переживали! И, говорят, герцог Филипп безутешен!

Катрин поморщилась. Филипп был последним человеком, о котором она хотела бы говорить в Лоше! Госпожа де Гокур, залившись буйным румянцем, поспешила к ней на выручку.

— Совершенно верно, госпожа де Ля Тремуй и наш главный гофмейстер часто говорили о вас.

— Ну конечно! Исчезла роза Бургундии, королева Брюгге! Не могу себе представить культурного двора в Европе, который не задавался бы вопросом, что с вами произошло.

Прекрасная госпожа де Ля Тремуй бросилась в высокое кресло и принялась болтать о всякой всячине, а Катрин, несколько оправившись от изумления, тем временем разглядывала ее из-под полуопущенных век с вежливой улыбкой на устах С толстым Жоржем де Ля Тремуем она встречалась ранее при дворе Филиппа, но жену его видела впервые, хотя, безусловно, не впервые слышала о ней, поскольку жизнь, которую она вела упомянутая дама, имела самую дурную славу, какую только можно вообразить. Итак, это она, знаменитая Катрин де л'Иль — Бушар! История ее жизни сама по себе была похожа на роман.

Когда она быстро овдовела после брака с могущественным бургундским аристократом Югом де Шалоном, ее чувственной красотой вскоре соблазнился загадочный Пьер де Жиак, в то время фаворит Карла VII, про которого говорили, что он продал свою правую руку дьяволу. Ради любви прекрасной Катрин, Жиак умертвил свою первую жену, Жанну де Найак, совершенно отвратительным образом: заставив ее выпить яд, он привязал несчастную женщину, которая в любой момент могла разрешиться от бремени, к ее лошади и пустил скакать во весь опор по округе до тех пор, пока жертва не испустила дух. Затем он сразу же похоронил ее и хладнокровно возвратился, чтобы жениться на своей возлюбленной.

Но ему следовало бы принять в расчет Ля Тремуя, который также домогался руки богатой вдовы и не успокоился до тех пор, пока не добился осуждения Жиака по обвинению в измене. Однажды ночью тот был арестован по приказу королевы Иоланды, предан суду, осужден, защит в кожаный мешок и сброшен в Орон. Тремя неделями позже Катрин де Жиак вышла за Ля Тремуя.

С тех пор эта парочка вела самый расточительный и беспутный образ жизни, какой только можно вообразить. Супруг, человек с ненасытным честолюбием, имел привычки сатрапа, а жена обладала огненным темпераментом. Вместе они являли своего рода живую диковину, которая тем не менее внушала страх.

До конца визита госпожи де Ля Тремуй Катрин сохраняла приветливую сдержанность. Она начинала понимать, что проложить себе дорогу при дворе Карла VII будет так же трудно, как и при дворе Филиппа Бургундского, а возможно, даже еще трудней, так как здесь ей не помогут ни любовь господина, ни преданная дружба Эрменгарды де Шатовилэн. Ей нужно быть осторожной, но все-таки она приняла предложение своей гостьи о помощи.

— Я сама представлю вас завтра королю. Да, да, я настаиваю! Я одолжу вам также подходящее платье, потому что вам не хватит времени, чтобы привести в порядок свой гардероб.

Катрин вежливо поблагодарила ее, и вскоре обе посетительницы ушли, посоветовав ей хорошо выспаться.

Госпожа де Гокур, похоже, спешила удалиться, и Катрин не стала ее задерживать.

— На твоем месте, — сказала Сара, — я бы поостереглась рыжей красотки! Она улыбается, и слова ее источают мед, но глаза у нее холодные и расчетливые. Можешь быть уверена, что если она не получит от тебя того, что хочет, то станет твоим злейшим врагом, — Тогда чего же, по-твоему, она хочет от меня?

— Откуда мне знать? Мы ведь только что прибыли.

Но я постараюсь разузнать о Ля Тремуе все, что смогу.

Катрин, раздевавшаяся для отхода ко сну, повернулась к ней.

— Ты можешь разузнать для меня кое-что гораздо более важное, — сказала она. — Меня интересует, где остановился капитан Монсальви.

Сара мгновенно ответила:

— Когда он дежурит при короле, то квартирует в городе возле Кордельских ворот, в доме богатого кожевника, над дверью которого вырезана фигура святого Кренена, Так как Катрин уставилась не нее, открыв от удивления рот, цыганка со смехом продолжала:

— Это было первым, о чем я расспросила слуг, потому что знала, что это будет первым, о чем ты захочешь узнать.

Слегка зарумянившись, Катрин начала было зашнуровывать свой корсаж, когда Сара решительно ухватилась за шнурки и отобрала их у нее.

— Сегодня вечером ты туда не пойдешь! Он вернется лишь завтра, вместе с королем, и ты не станешь бродить по улицам только ради удовольствия лицезреть закрытую дверь, пусть даже над ней и вырезана фигура святого Крепена! А сейчас ложись. Я принесу тебе легкий ужин, а затем ты должна уснуть. Завтра тебе нужно выглядеть красивой и отдохнувшей.

Подкрепляя слова делами, Сара в мгновение ока закончила раздевать свою госпожу, укутала ее в длинную плиссированную ночную рубашку и без церемоний уложила в постель, как будто та все еще была пятнадцатилетней школьницей. Затем Сара встала перед ней, упершись руками в бедра и насмешливо улыбаясь.

— Надо бросать эти твои цыганские повадки, моя милая! Мы снова стали дамой, теперь — настоящей дамой!

И ты не должна забывать о госпоже королеве, которой вряд ли понравилось бы, если бы ее фрейлины прогуливались по улицам после наступления темноты.

Платье, которое госпожа де Ля Тремуй прислала на следующее утро, было действительно очень красивым, и, прикасаясь к великолепному материалу, Катрин не могла удержаться от радостного трепета: она уже давно не держала в руках настоящую миланскую парчу, хотя, по правде говоря, расцветка ее не очень понравилась — фантастические синие и малиновые птицы на золотом фоне.

На вкус Катрин, оно было ярким, но, бесспорно, нарядным и роскошным.

— Как я выгляжу? — спросила она Сару. — Не кажется ли тебе, что я немного похожа на вывеску красильни?

Сара покачала головой, изучающе глядя на нее.

— На тебе все смотрится хорошо. Оно чересчур яркое, но симпатичное.

Несмотря на одобрение Сары, Катрин из предосторожности прикрыла вырез платья плиссированной батистовой вставкой, поскольку он был таким глубоким, что грозил в любой момент полностью открыть ее грудь.

Внутреннее чутье подсказало ей, что королеве Иоланде может не понравится столь откровенный вырез.

Созерцание ею собственного отражения в зеркале прервал звук далекой трубы. Катрин поспешно надела головной убор такой же расцветки, как попало пришпилив его, и бросилась к двери.

— Я слышу звуки процессии! — крикнула она Cape. Мне необходимо сейчас же идти во дворец!

Шум приближался, оповещая о приезде короля, Жанны и их многочисленного эскорта. Катрин присоединилась к дамам, окружавшим королеву, как раз в тот момент, когда первые герольды проехали через Королевские ворота. Она подошла к госпоже де Гокур и встала рядом с ней. Чувствуя некоторую неловкость, Катрин не могла не заметить слегка озадаченного лица королевы, замечаний, которыми шепотом обменивались другие дамы, и ослепительной улыбки госпожи Ля Тремуй, которая взглянула очень элегантно в белом и золотистом атласе. Длительное знакомство с придворной жизнью и ее бесцеремонным любопытством научило Катрин выходить из неудобных положений и помогло ей сохранить самообладание под испытующими взглядами. Блестящая процессия приблизилась, и Катрин забыла обо всем остальном. Она увидела Жанну и короля, едущих рядом, но ее внимание было приковано к черным стальным доспехом со шлемом, увенчанным ястребиными перьями. Один только вид их заставил ее сердце биться сильнее. Арно, казалось, полностью влился в свиту Жанны. Он ехал за ней, а рядом с ним Катрин увидела Ксантрая, Ла Гира и Жана д'Олона.

Король совершенно не заинтересовал Катрин. Она даже немного разочаровалась в нем. Он был худым, бледным и хилым, с угрюмым лицом, длинным носом и бесцветными глазами навыкате. Казалось, он нес на своих плечах бремя вечного недовольства. Его бархатные одежды казались слишком большими для него, а огромная шляпа со свисающими полями делала его похожим на карлика. За ним ехал огромный дворянин в экстравагантных одеждах малинового и золотого цвета, сложный головной убор которого несколько напоминал тюрбан.

Сначала Катрин приняла его за мусульманина. А из-за темной бороды, широкого лица и вкрадчивых жестов, из-за его показной величавости его легко можно было принять за какого — нибудь султана. Однако, увидев, как госпожа де Ля Тремуй бросилась в его объятия, Катрин поняла, что это, должно быть, ее господин и повелитель, Жорж де Ля Тремуй. Он так сильно разжирел с тех пор, как она последний раз видела его при дворе Филиппа, что его едва можно было узнать. Как бы то ни было, он казался еще более самодовольным и зловещим. Шелковистый кот вполне соответствовал красивой рыжей кошке!

Когда собравшиеся входили во дворец, где им была приготовлена холодная закуска, Катрин внезапно почувствовала, как ее потянула назад чья-то рука, и, обернувшись, она оказалась лицом к лицу с рассерженным Арно.

Он жестом указал на ее платье.

— Где ты это взяла? — спросил он грубо, не снизойдя даже до того, чтобы поздороваться.

— Какое тебе до этого дело, хотела бы я знать? — огрызнулась она. — Теперь, когда тобой командует женщина, ты стал обращать внимание на одежду?

— И с ехидной усмешкой добавила:

— Только не говори мне, что окружение Жанны все свое время проводит, судача об одежде!

Арно пожал плечами и слегка покраснел.

— Меня не интересуют твои соображения. Отвечай мне! Откуда это платье?

Катрин испытывала сильное искушение послать его к черту, однако в агрессивном тоне капитана было что-то, не допускавшее возражений.

— Его мне прислала сегодня утром госпожа Ля Тремуй, чтобы я могла соответствующим образом одеться к приезду короля. У меня же сейчас есть только повседневная одежда…

— Которая была бы в сто раз более подходящей! Весь двор знает: госпожа де Ля Тремуй носила его множество раз, и на нем — ее цвета. Дать его тебе, все равно что прилюдно записать тебя в число сторонников Ля Тремуя.

Честное слово, да на тебе, по сути дела, ливрея! И что, по-твоему, думает об этом королева Иоланда? Или ты не знала, что Ля Тремуй — ее самый смертельный враг и что среди тех, кто желает королю добра, нет ни одного, кто бы не хотел, чтобы он задохнулся в своем собственном жиру за дурные советы, которые он дает королю?

Кроме того, он смертельный враг коннетабля Ришмона, а значит, и Жанны. Ты полностью скомпрометировала себя!

Катрин залилась жарким румянцем, негодуя, что позволила себе попасться в ловушку, в результате чего вновь вызвала подозрение Арно.

— Я ничего не знала обо всем этом, — бесхитростно сказала она. — Откуда мне было знать? Я только вчера приехала, и мне ничего не известно об этом дворе!

— Что ж, ты скоро поймешь, что он точно такой же, как у твоего большого друга, герцога Филиппа! Те же интриги, ложь, то же хищничество и такие же острые когти под бархатными перчатками. Пойди и сними это платье, если хочешь сохранить уважение Иоланды.

Он уже поворачивался, чтобы последовать за Ксантраем, но Катрин остановила его, робко положив руку ему на плечо.

— Арно, — тихо сказала она, глядя на него широко раскрытыми глазами, в которых светилась нежность. — Ты единственный, чье уважение меня волнует. Ты действительно решил ненавидеть меня всю жизнь?

Впервые за все время их бурных отношений Арно не вышел из себя, а только отвернулся — возможно, чтобы избежать ласкового колдовства этих милых умоляющих глаз. Затем он мягко отстранил ее руку.

— Я даже не знаю, люблю или ненавижу тебя, Катрин.

Как же ты можешь говорить со мной об уважении?

Некоторое время Катрин следила за тем, как он уходил в королевские апартаменты. Его обычно твердая поступь казалась странно неуверенной. Исполненная решимости делать только то, что могло бы понравиться ему, она помчалась домой и сорвала с себя платье, объясняя при этом Саре положение дел.

— Я так и думала, — сказала Сара. — Мне показалось, что эта рыжая чересчур очаровательна, чтобы быть искренней. Сегодня вечером тебе придется обойтись простым платьем из черного бархата. Это лучшее, что мы можем сейчас придумать.

— Даже домотканое платье было бы лучше, чем этот крикливый наряд! — сердито воскликнула Катрин, бросая платье. — Отошли его обратно… и не вздумай благодарить их…

Как только Катрин была готова, она направилась во дворец. Завидев ее, королева одарила ее долгим одобрительным взглядом.

— Вы сменили платье, госпожа де Брази? — спросила она ласково.

— Да, государыня, — сказала Катрин, приседая в глубоком реверансе. — Я прошу прощения вашего величества за самовольную отлучку, но… мне не понравилось платье, которое было на мне, и я распорядилась, чтобы его вернули владелице.

Иоланда протянула ей руку, а затем очень тихо добавила:

— Мне оно тоже не понравилось. Спасибо, что сменили его! А теперь пойдемте в церковь, где нас уже ждет Жанна.

Когда дамы выстраивались, чтобы сопровождать королеву в церковь, Катрин поймала гневный взгляд госпожи де Ля Тремуй, однако если Арно мог быть доволен ею, то ее мало заботило, каких новых врагов она нажила.

В тот же вечер в апартаментах короля состоялся большой пир. Был приглашен весь двор, однако Катрин получила разрешение остаться в доме. Ее статус новоприбывшей, а также отсутствие гардероба временно освобождали ее от участия в придворной жизни; но истинной причиной было то, что Арно, по личным причинам, тоже отказался участвовать в торжестве. Что же касается Девы, то она удалилась к себе на квартиру, которая находилась, как обычно, в доме городского старейшины, жена которого имела безупречную репутацию. Несомненно, Арно хотел подражать девушке, которую теперь считал своим предводителем.

Однако Катрин не могла спокойно сидеть дома. Ночь была полна доносившимися из дворца звуками веселья: криками, музыкой виол, женским смехом, но ни один из этих звуков не находил отклика в ее сердце. Она стояла у окна, наблюдая, как над сияющими крышами Лоша встает луна. Спящий город являл собой картину мира и покоя, которая поразительно контрастировала с потоками света, лившимися из окон дворца. В городе все было тихо, только сова иногда ухала на окутанных туманом берегах Эндра… Катрин посмотрела на башни, стоявших по обеим сторонам Кордельских ворот. Казалось, что-то влекло ее к ним, как магнит. Ночь была такой теплой! Ей ни за что не уснуть! Она знала все о горячих спорах по поводу коронации Карла, происшедших во дворце между Жанной и Иоландой, с одной стороны, и Ля Тремуем и канцлером Реньо де Шартром, архиепископом Реймским — с другой. Жанна и королева были за то, чтобы продолжать действовать энергично и немедленно захватить город Реймс, тогда как окружение короля твердило об опасности похода через местность, все еще занятую противником. Если Жанна одержала верх, как на то надеялась, Арно вскоре опять отбудет, так что нет смысла терять то короткое драгоценное время, которое у нее осталось.

Ни слова не сказав Саре, которая спала в углу, она набросила накидку и вышла. Направляясь к Королевским воротам, а оттуда в собственно торговый город, Катрин даже не задавалась вопросом, что она скажет, когда вновь увидит Арно. Что толку? Ее сердце подскажет верные слова в нужный момент. Она не могла думать ни о чем, кроме того, что ей до боли хочется снова видеть его.

Улочки и переулки Лоша, и особенно склон между Королевскими и Кордельскими воротами, были совершенно пустынны. Даже сюда доносились звуки дальнего пиршества. Катрин не бежала, а летела вниз по холму в направлении дома с фигурой святого Крепена над дверью. Дом кожевника, где квартировал Арно, стоял около массивной квадратной башни с воротами. Слабый свет, пробивавшийся из-под круглой арки, свидетельствовал о присутствии стражи. Позади журчала река.

Окрестность была тиха, однако за воротами в ночи сверкали огни постоялого двора, где веселились столь же бурно, как во дворце, и Катрин постаралась, проходя мимо, не попадать в круги света, отбрасываемые окнами на неровную мостовую. Она отступила в тень башни и попыталась представить себе, что происходит за окнами дома Арно. В одном из окон второго этажа горел слабый свет, и Катрин неудержимо тянуло к нему. Она медленно подкралась к двери, где тускло поблескивало большое бронзовое кольцо, служившее дверным молотком, но только она собралась протянуть руку, чтобы взяться за него, как вновь отпрянула и вжалась в стену. За дверью она услыхала голоса людей, а мгновение спустя дверь отворилась. Послышалось шуршание шелка, а затем женский голос.

— Я приду завтра, не беспокойтесь… — прошептал голос, и Катрин была уверена, что узнала его.

Другой голос, на этот раз мужской, пробормотал несколько слов, которых молодая женщина не уловила, зато пламя свечи осветило силуэт высокой элегантной женщины в накидке из пурпурного шелка. Любопытство оказалось сильней Катрин. Она вытянула шею, чтобы взглянуть в лицо женщине. Верхнюю половину лица скрывала маска из того же шелка, что и накидка, однако капюшон немного сполз назад, открыв несколько рыжих прядей, а эти чувственные губы, без сомнения, принадлежали Катрин де Ля Тремуй.

Подавив возглас гнева и тревоги, Катрин вновь спряталась в тени, пытаясь заглушить бешеный стук своего сердца. Ее пронзила резкая, невыносимая боль, более мучительная, чем что-либо ранее испытанное ею. Она впервые почувствовала ту неистовую ревность, от которой вдруг хочется визжать и кусаться!

К тому времени, когда Катрин опять пошевелилась, госпожа де Ля Тремуй уже исчезла в тенистой улице.

Жестокая правда вдруг дошла до нее, как будто высвеченная ослепительной молнией. Так вот почему Арно не пошел на королевский пир! Супруг Ля Тремуй должен был оставаться с Карлом VII, так что Арно мог принимать свою любовницу, ничего не опасаясь. И его ярость, когда он увидел ее в одном из платьев своей любовницы, теперь представала в ином свете. Какое ему дело до того, что женщина, которую он презирает, носит цвета той или иной партии? Его волновало лишь то, чтобы наряды прекрасной Ля Тремуй не были надеты на других женщинах.

Дом, напротив которого она стояла, затих, свет в окне погас. Шум, исходивший от постоялого двора, однако, все нарастал, и по гвалту оттуда можно было судить, что несколько солдат со своими девицами, должно быть, праздновали там победу при Орлеане. Однако для Катрин ничто больше не имело значения. Теперь она не считала нужным прятаться и, позабыв об опасности, шагнула из своего укрытия. Кровь бешено стучала в висках, голова шла кругом. Катрин хотелось одного: как можно скорее добраться домой и спрятать лицо в коленях у Сары, чтобы выплакать все свои слезы. В ее мозгу уже складывались неясные планы: завтра она попросит у Иоланды разрешения оставить двор и отправится к Эрменгарде, чтобы снова жить с нею. Определенно, эта жизнь в Лоте ничего больше не могла ей дать.

Она сделала несколько шагов и очутилась посередине улицы. Как раз в эту минуту дверь постоялого двора распахнулась и в ночь вывалились двое пьяных, хватавшихся друг за дружку, чтобы не упасть. Однако, хоть они и были пьяны, но все-таки не настолько, чтобы не обратить внимания на женщину.

— Д-д-де… девчонка! — воскликнул один из них, обнимая Катрин за талию и одновременно свободной рукой откидывая ее капюшон. — И… и красотка! Гляди-ка, Фламбар!

Второй издал хриплое ворчание, которое могло сойти за выражение восхищения. Этот парень явно не любил тратить время попусту, он обхватил Катрин обеими руками и попытался ее поцеловать. От запаха винного нерегара, которым от него разило, ее чуть не стошнило. В отчаянии она громко закричала:

— Арно!.. На помощь!

От удивления двое нападавших на мгновение остановились. Катрин собиралась уже закричать снова, когда окно в доме отворилось и на улицу спрыгнула черная фигура с мечом в руке. Схватка продолжалась недолго.

Два выпада — и Арно де Монсальви обратил солдат в бегство. Чудесным образом вновь обретя равновесие, пьяницы помчались прочь вдоль крепостных стен. Пожав плечами, Арно убрал меч в ножны и подошел к Катрин, которая, в полуобморочном состоянии от страха, наблюдала за схваткой, прижавшись к стене дома. Свет луны высветил ее бледное лицо.

— Мне показалось, что я узнал твой голос, — спокойно заметил капитан. — Не могла бы ты рассказать мне, что ты тут делаешь в это ночное время?

Катрин скорее умерла бы, чем призналась в своем намерении посетить его.

— Я гуляю, — вызывающе сказала она, однако легкая дрожь в ее голосе лишила его убедительности. — Полагаю, это разрешено? Я… я хотела увидеть Жанну.

— В самом деле? Здесь? Разве тебе никто не говорил, что она живет на другом конце города? И разве ты не должна быть на пиру у короля?

— Почему же я должна там быть, если тебя там нет?

Правда, у тебя есть веские основания для того, чтобы там отсутствовать.

Она прикусила губу, внутренне негодуя на себя за такие откровенные речи, но отступать было слишком поздно. Она увидела, как блестят в темноте зубы молодого человека, и услыхала его смех.

— Веские основания? Хотел бы я знать, какие!

Его презрительный, слегка издевательский тон, с которым он обращался к ней, уязвил Катрин, приведя ее в бешенство. Она внезапно позабыла все свои благие намерения.

— Рыжеволосые! — яростно зашипела она. — И не пытайся лгать мне, Арно де Монсальви. Я видела, как эти твои основания выходили из дома несколько минут назад. И вдруг поняла, почему тебе не понравилось, что на мне было надето платье госпожи де Ля Трем…

Рука Арно, грубо зажавшая ей рот, лишила ее возможности говорить и дышать.

— Пожалуйста, без имен! Это всегда опасно! Пойдем-ка, я отведу тебя домой.

Он уже тянул ее за собой, однако Катрин резким движением высвободилась.

— Я вполне способна ходить сама, и мне не требуется, чтобы ты меня провожал. Возвращайся к своим шашням и не беспокойся обо мне.

— Шашни? Шашни? В самом деле, эта нелепая история слишком смехотворна! Я не могу воспрепятствовать тому, чтобы сама женщина навязывалась мне в любое время дня и ночи и даже подкупала моих слуг, чтобы они ее впускали.

— Ты пытаешься убедить меня, что она не является твоей любовницей?

— Конечно, нет! За кого ты меня принимаешь? Ты что, считаешь меня мужчиной, который удовольствуется чужими объедками? Ты должна бы меня уже достаточно хорошо знать, чтобы понимать, что женщине такого рода со мной не на что рассчитывать. А теперь пойдем!

Катрин с сомнением посмотрела на его высокую, темную фигуру. Ей страстно хотелось верить ему, однако ее преследовал образ высокой женщины в пурпурной накидке.

— Поклянись мне, что не любишь ее, — сказала она по-детски, совсем как маленькая девочка, так что капитан помимо своей воли рассмеялся.

— Мне кажется, что мои личные дела тебя не касаются, однако придется дать тебе ответ ради моего собственного покоя. Клянусь, что я не люблю ее.

— Кого же ты тогда любишь?

Ответ был краток, однако прозвучал он после некоторого колебания.

— Никого! И довольно об этом!

Они медленно шли рядом, поднимаясь на холм к воротам, ведущим в королевский город, но каждый был погружен в свои собственные мысли. Катрин, однако, боролась с настойчивым желанием заполнить эту тишину, которая пролегла между ними. От того, что он был так близко и одновременно так далеко, ее любовь только сильней разгоралась. Она призвала на помощь всю свою храбрость и, не глядя на него, пробормотала:

— Когда ты поймешь, Арно, что я люблю тебя? Что я никогда никого другого не любила? Разве ты не почувствовал за те две ночи, проведенные вместе, что я принадлежала тебе телом и душой и что ты мог делать со мной что угодно?

Она не смела повернуться к нему, однако, украдкой взглянув на него, увидела застывший профиль и глаза, неподвижно смотревшие вперед.

— Я был бы благодарен, если бы мне не напоминали о тех двух случаях, когда я вел себя так, что стыжусь этого!

— Ну, а я не стыжусь. Мы оба были тогда честны, и я не стыжусь того, что отдалась тебе. По правде говоря, я рада и, если хочешь знать, только в надежде еще на одну такую ночь пришла к тебе сегодня. Ради тебя я отказалась от всего — от почестей, богатства, любви. Я согласилась на невзгоды, страдание, даже на смерть в единственной надежде еще раз найти тебя, и все же ты отказываешься понять это.

Она обняла Арно за шею и прижалась к нему, увлеченная любовью и жаждущая передать ему охватившее ее возбуждение. Он старался оттолкнуть ее, втайне желая держать ее и обнимать. Встав на цыпочки, Катрин пыталась коснуться его губ своими, но он во внезапном порыве гнева отвернул лицо и так грубо оттолкнул ее, что она ушиблась о стену.

— Я много раз просил оставить меня в покое, — сказал он сквозь сжатые зубы. — Да, дважды я потерял голову, дважды я позволил желанию захлестнуть меня, но я осудил себя за это… как за преступление… ты слышишь… преступление против души моего брата! Ты, похоже, уже совсем забыла об этом. У меня был брат, вспомни, брат, в котором я души не чаял, которого ваши родственники убили так жестоко, как они никогда не убили бы животное на бойне.

Речь капитана прервало внезапное подавленное рыдание.

— Ты не знаешь, каким он был, мой брат Мишель, продолжал он скорбным голосом, проникшим Катрин в самую душу. — Сам архангел Михаил не был прекраснее, или храбрее, или обходительнее. Для восторженного крестьянского парнишки, каким я был тогда — этакой маленькой деревенщины, — он был больше, чем братом: чистым, сияющим образом всего, чем я восхищался. Он был олицетворением рыцарства, верности, молодости и чести нашего дома. Когда я видел, как он проезжает через деревню на огромном белом коне, со сверкающими на солнце волосами, я чувствовал, что мое сердце выпрыгивает навстречу ему. Я любил его больше всего на свете. Он был, он был Мишелем, единственным. Ты не можешь понять…

— Могу, — ласково сказала Катрин. — Я видела его. Я…

Этих простых слов, несмотря на всю их невинность, было достаточно, чтобы довести ярость Арно до точки кипения. Он снова толкнул Катрин к стене и приблизил свое искаженное гневом лицо к ее лицу.

— Что ты видела? То, что твои родственники сделали с ним? Кровоточащее, искалеченное подобие человека, на которое эти мясники набросились, как изголодавшиеся волки. Он искал убежища в подвале одного из проклятых Легуа и был предан и убит, разорван на части… Ты говоришь, что видела его! А ты видела тот ужасный предмет, который мы с дядей приехали забрать из Монфокона? Обезглавленное тело, подвешенное за подмышки на ржавых цепях. Голова была брошена в кожаный мешок, который висел сбоку… голова, это жуткое черное месиво! И ты смеешь говорить мне о своей любви! Неужели непонятно, что, когда ты произносишь это слово, мне хочется задушить тебя! Если бы ты не была женщиной, я бы давно это сделал…

— Ну, если тебе не удалось, так это от недостатка старания! — вскричала Катрин. — Ты сделал все, чтобы предать меня в руки палача…

— И не жалею об этом. Я бы завтра же сделал это снова, если бы подвернулась возможность.

Жгучие слезы подступили к глазам Катрин и полились по щекам.

— Тогда нечего ждать. Убей меня сейчас. У тебя меч это и минуты не займет! Это лучше, чем твоя несправедливость! Почему ты не хочешь выслушать, что я могу сказать о смерти твоего брата? Клянусь, что…

Ее прервал шум, внезапно поднявшийся в королевском городе. Из-за ворот доносились крики и топот бегущих ног, а небо над стенами осветилось огромным красным заревом. Арно отпустил Катрин.

— Что происходит? — спросила она.

— Похоже на пожар. Пойдем посмотрим…

Они в едином порыве бросились через ворота, направляясь к тому месту, откуда доносились крики. Катрин увидела огромные языки пламени, вырывавшиеся из разбитых окон дома, и встала как вкопанная.

— Но… это же мой дом! — испуганно сказала Катрин. Горит мой дом!

— Ты именно здесь живешь? закричал Арно, хватая ее за руку.

— Да, и Сара тоже… Боже мой! Сара! Сара! Она спала, когда я уходила…

Она, как безумная, понеслась к горящему дому. Построенный, как и большинство зданий по соседству, из дерева, он пылал как сухое полено. Улица была полна людей, которые уже выстраивались в цепочку с наполненными водой кожаными ведрами, однако это вряд ли могло помочь. Из полыхающего здания слышались крики и плач.

— Боже мой! — застонала Катрин, в отчаянии ломая руки. — Саре оттуда не выбраться! Она погибнет!

Из глаз ее полились слезы. В это мгновение она забыла обо всем, кроме смертельной опасности, нависшей над ее подругой. Как Саре выбраться из этого пекла?

Катрин увидела черный силуэт, выделявшийся на фоне пляшущих языков огня и моливший о помощи.

— Я попробую вызволить ее, — коротко сказал Арно. Не двигайся!

Он проворно расстегнул перевязь, сорвал с себя камзол и сорочку и остался только в облегающих рейтузах, которые были не столь подвержены действию огня. Катрин наблюдала, как Арно бросился к пылающему дому и, опрокинув на себя ведро воды, нырнул в клубы дыма, валившие из двери. Толпа притихла, а Катрин, стоя на коленях, молилась что было сил.

Огонь свирепо ревел под все еще нетронутой крышей. Было слышно, как трещат деревянные стропила и ломается мебель. Катрин казалось, что прошла целая вечность. Изнутри больше не доносилось криков.

Крыша начала разрушаться, выпустив сноп искр. И как раз в этот момент Арно выбежал из дома, неся на руках неподвижное тело. Арно приветствовали торжествующие крики. Катрин вскочила и побежала к нему!

— Ты жив! Слава Богу!

Он был цел и невредим и смеялся, как ребенок, радуясь успеху своего рискованного предприятия. Сара лежала без чувств на его руках. На ее смуглой коже появилось несколько царапин, а волосы были слегка опалены, однако в остальном она не пострадала. Он положил Сару на скамью, и вокруг нее столпились женщины. Тут подоспели люди из дворца. Катрин узнала госпожу де Гокур, которая бежала изо всех сил, поддерживая обеими руками юбки; за ней по пятам неслись слуги. Она сообщила Катрин, что ее прислала королева Иоланда, которая хотела, чтобы Катрин и ее слуги были препровождены во дворец.

— Вам действительно не везет, моя дорогая, — вздохнула она, вытирая лоб. — Можно подумать, что вас преследует нечистая сила!

В этот момент подошел Арно.

— Где вы думаете поселить госпожу де Брази? — спросил он домоуправительницу королевы.

— В маленькой комнате в башне, рядом с собственными покоями мадам Иоланды. Королева хочет приглядывать за госпожой де Брази.

Молодой человек одобрительно кивнул, однако морщины на его лбу не разгладились. Покуда госпожа де Гокур хлопотала над распростертой Сарой, он отвел Катрин в сторону.

— Завтра, — сказал он серьезно, — ты должна попросить королеву Иоланду послать тебя к ее дочери, королеве Марии, в Бурж. И оставайся там.

— Ты по-прежнему пытаешься избавиться от меня! возразила Катрин.

Этих слов было достаточно, чтобы взбесить Арно, который схватил ее за плечи и встряхнул как циновку.

— Я начинаю думать, что ты полоумная! Я хочу, чтобы тебе ничто не угрожало, а покуда ты остаешься здесь, твоя жизнь находится в опасности. Знаешь, что я нашел под лестницей дома? Пучки соломы и три факела, должно быть подброшенные вместе с ними. В Лоше есть люди, которые хотят навредить тебе и которые попытались зажарить тебя живьем, Катрин. Послушай, ты отослала платье его законной владелице?

— Сразу же!

— Тогда все ясно! Эта женщина никогда не прощает даже малейшего оскорбления. Если бы ты согласилась стать ее последовательницей, она использовала бы твою красоту в собственных целях, однако ты отвергла ее — и немедленно стала опасным врагом. Ты гораздо красивее ее, и король уже приметил тебя. Если бы тебе довелось приобрести какое-то влияние на Карла, могущество Ля Тремуя оказалось бы под угрозой. Делай, как я говорю: поезжай и схоронись на время среди набожных дам, которыми любит окружать себя Мария.

— Это же смешно! — возмутилась Катрин. — Да и в любом случае… если я буду в опасности, ты скорее избавишься от меня!

Она ожидала саркастической насмешки, но он лишь покачал головой.

— Не будь дурочкой! Я скоро уеду. Жанне удалось добиться согласия начать поход на Реймс с нападения на города Менг, Божанси и Жаржо, где окопались англичане. Затем, если все пойдет по ее плану, мы нанесем удар по Шампани, чтобы силой оружия проложить дорогу к коронации Карла. Я не смогу присматривать за тобой, так что езжай в Бурж.

Она опустила глаза, дуясь, как огорченный ребенок, и не желая смотреть на него.

— Ты ведешь себя не очень логично, — заметила она. Только минуту назад ты говорил, что с радостью задушил бы меня собственными руками. Почему бы тебе не предоставить меня моей судьбе? Моя жизнь не очень-то меня сейчас интересует…

Ее голос немного дрожал, и это было так трогательно и трагично, что Арно, вопреки своей воле, разволновался. Катрин сидела на подставке для взбирания на лошадь, обхватив колени руками, и отрешенно глядела, как огонь уничтожает ее дом. Усталым жестом откинув назад выбившуюся длинную белокурую прядь, она повернулась к Арно и попыталась улыбнуться, однако у нее получилась лишь жалкая гримаска.

— Не беспокойтесь обо мне больше, господин де Монсальви. Я понимаю, что владею сейчас вашими мыслями, но это не долго продлится.

Прежде чем она смогла закончить, он схватил Катрин в объятия и одной рукой приподнял ее подбородок.

— У меня нет права любить тебя, Катрин, потому что души моих предков восстанут и осудят меня, однако я все же имею право позаботиться о том, чтобы ты была жива и здорова. Завтра снова начнутся боевые действия.

Мне будет легче сражаться, если я буду спокоен за тебя.

Скажи мне, что завтра отправишься в Бурж, скажи! Я должен знать.

Она склонила голову, признавая свое поражение и молясь про себя о том, чтобы эта дивная минута в его объятиях продолжалась вечно. Когда она подняла на него глаза, в которых отразилось зарево пожара, молодой человек поддался порыву, терзавшему его. Он поцеловал ее долго и страстно… Затем, отпустив ее почти так же внезапно, он со всех ног пустился бежать…

Катрин с пылающими щеками бросилась было за ним, но тут госпожа де Гокур издала удовлетворенный возглас, оповестивший ее о том, что Сара пришла в себя.

Катрин подошла поцеловать свою верную наперсницу и, когда слуги подняли ее на импровизированные носилки, последовала за этой небольшой процессией, направившейся обратно во дворец. Ее мысли были в полном беспорядке. Как ей увязать слова Арно и его явное желание избавиться от нее с тем поцелуем, который она только что вкусила? Было очень трудно не верить в то, что он любит ее так же сильно, как она его, но как же объяснить ему, что она никуда не была его врагом, если всякий раз, когда она пыталась вскрыть этот нарыв непонимания, он либо убегал, либо приказывал ей молчать?

Глава шестнадцатая. УВИДЕТЬ АРНО СНОВА…

Королева Иоланда легко согласилась на поездку Катрин в Бурж, и та уехала без особого энтузиазма. У Катрин не было ни малейшего желания стать одной из «святош» Марии, но тем не менее ей было приято выполнить волю Арно. Накануне Вечером армия Жанны выступила из Лоша, направляясь в Жаржо, который Дева рассчитывала освободить. Катрин долго стояла у окна, глядя на покидающие город войска, но все ее внимание было направлено на конную гвардию, в которой ехали Ла Гир, Ксантрай и Монсальви. И только когда последний ярко раскрашенный вымпел и мерцающий отблеск кольчуг растаяли в июльской пыли, она отошла от окна.

Бурж, который всегда казался ей ужасно скучным, похожим на монастырь городом, приятно удивил ее. Даже богатые фламандские города Филиппа Доброго не могли соперничать с великолепием столицы беррийского герцогства, которая волею судеб стала и столицей свободной Франции. Герцог Жан де Берри, дядя слабого Карла VII, был первым и самым щедрым покровителем искусств во Франции. Когда Катрин оказалась перед внушительными воротами огромного дворца, она подумала, что ни Брюгге, ни Дижон не могут сравниться с ним по пышности. И на самом деле, «Король Буржа» не вызывал жалости — он господствовал над этим прекрасным городом с его роскошными особняками вокруг кружевной каменной кладки.

Однако нельзя было сказать, что внешность Марии Анжуйской соответствовала красоте города и даже как дочери Иоланды Арагонской. Бледная, с длинным, лишенным обаяния лицом и приятными, но невыразительными глазами, в свои двадцать пять лет королева имела единственную цель — рожать мужу детей. Эту задачу она выполнила добросовестно: четыре ребенка уже родились во дворце Буржа. Один из них умер при рождении, а еще один уже готовился к появлению на свет.

Королева Мария милостиво приняла Катрин и тотчас же забыла о ней. Катрин пополнила ряды фрейлин королевы. Ей отвели огромную комнату с прекрасным видом из окна, и началось отчаянно скучное существование, которое обычно наступало в тот период, когда королева оставалась в Бурже одна: утренняя месса, благотворительные визиты, затем назидательные чтения, уход за детьми и наконец, в качестве отдыха, занятия, связанными с делами герцогства.

— Если я останусь здесь надолго, — сообщила Катрин Саре по секрету, — то либо кончу жизнь в монастыре, либо брошусь в ближайшее озеро. Я никогда так не скучала…

Тем не менее она была теперь соответственно одета, чтобы везде появляться на приемах. Эрменгарда де Шатовилэн под усиленной охраной послала ей платья, драгоценности и много денег, а также длинное письмо о последних новостях из Бургундии. Катрин узнала, что ее мать и дядя здоровы и их имение в Марсаннэ процветает, но что герцог отобрал замок Шенов, который он подарил Катрин. Эрменгарда переслала также письмо от герцога, которое ставило ее в очень неловкое положение.

Он просил графиню де Шатовилэн повлиять на Катрин, чтобы образумить ее и заставить поскорее вернуться в Брюгге.

— Самое лучшее было бы внушить ему, что я умерла, — сказала Катрин.

— Не думаю, — возразила Сара. — Неизвестно, что может случиться. Вдруг ты захочешь вернуться в Бургундию! Было бы глупо сжигать за собой мосты. Эрменгарде следует сказать ему, что она ничего о тебе не знает.

Твоим родственникам тоже ничего неизвестно, так что они не смогут выдать тебя. Молчание — лучший способ спасения.

Совет был разумным. Катрин не без тяжелых вздохов привыкла, насколько возможно, к монотонной жизни при дворе, смирившись с бесконечными нудными занятиями королевы Марии. Королева была способна часами склонять свой длинный нос над куском гобелена или вышивки, и фрейлины следовали ее примеру. Катрин тоже вышивала, но все ее мысли были с армией Жанны, в битвах.

Из посланий короля она узнала о победах при Жаржо, Менге, Божанси и Пате, где Жанна д'Арк разбила двухтысячное войско, потеряв только трех французов, о походе на Реймс через опасную Шампань. Король и королева Мария должны были скоро короноваться, и Катрин наивно ожидала, что королева Мария для этого присоединится к мужу, но, увы, Мария собиралась удовольствоваться короткой встречей со своим мужем в Гиенне, оставив многих своих фрейлин, в том числе и Катрин, в Бурже.

— Моя беременность делает такое длинное путешествие немыслимым, — заявила она прилежно вышивающему кружку фрейлин. — Мы объединим благодарственный молебен в честь побед моего мужа с праздником коронации.

— Вот и исчез наш единственный шанс увидеть коронацию, — вздохнула Маргарита де Кулан, которая вместе с Катрин корпела над знаменем короля Карла, — а также и возможность потанцевать.

Она была живой, смешливой девушкой с темными волосами, единственной из фрейлин Марии, с которой у Катрин возникли близкие отношения. По своему положению при дворе они жили рядом и проводили время наилучшим для себя образом в болтовне, сплетнях и обсуждениях новостей из армии.

— Ба! — воскликнула Катрин. — Король с войском к зиме вернется, и тогда, я уверена, начнутся пиры и танцы.

Маргарита уставилась на нее с искренним удивлением.

— Боже, дорогая! Кто вам это сказал? Конечно, король возвратится, но он не собирается оставаться в Бурже!

Его двор будет в Мегоне, тогда как королева предпочитает Бурж, поскольку здесь лучше детям. Мы же будем торчать здесь и не увидим никаких праздников в Мегоне!

Катрин начала подумывать, что Арно сыграл с ней злую шутку, отослав к королеве Марии. Вероятно, он хотел немного свободы. Она стала подозревать, что показное беспокойство о ее спасении сводилось только к его обычному желанию отделаться от нее. Пока ее проворные пальчики сновали туда-сюда с золотой нитью, вышивая семь лилий королевского герба по голубому шелку ее мысли были далеко от этих мест и становилось все горше. Уверена ли она, что Арно не обманывал, когда клялся, будто госпожа де Ля Тремуй ничего для него не значит? Эта дама не производила впечатления отвергнутой, когда Катрин встретила ее возле дома Арно, и хлопоты Арно о ее безопасности больше походили на тайное желание избавить от соперницы женщину, которую он любил.

Эта мысль мучила Катрин так сильно, что она наконец решилась безразличным тоном заговорить об этом с Маргаритой.

— Я слышала в Лоше, что мессир де Монсальви находится в самых близких отношениях с госпожой де Ля Тремуй, — заявила она беспечно.

В ответ девушка рассмеялась:

— Ах, это бы очень удивило меня. Мессир де Монсальви не может выносить даже имя Тремуй! И вообще, если бы в этом была хоть доля правды, мои родители никогда бы не рассматривали его как возможного мужа для меня.

У Катрин кровь застыла в жилах. Она спрятала руки под вышивку, чтобы Маргарита не заметила, как они задрожали.

— Замужество? — сказала она со смешком. — Позвольте вас поздравить! Вы, наверное, сильно влюблены. Ваш жених очень красив.

— Ну да! — воскликнула Маргарита, продевая в ушко иголки длинную шелковую нитку. — Ничего еще не решено, и все будет так, как я захочу. Как вы заметили, мессир Арно красив, но, говорят, слишком груб. И вообще, я не люблю его.

Уверенный тон юной девушки немного успокоил Катрин, хотя ей и показалось, что ее сердце остановилось. Если Маргарита не любит Арно…

— Но он-то любит вас?

— Он? Он никого не любит, кроме себя. В любом случае, если вы действительно хотите знать, фрейлина Катрин, я влюблена в другого. Я сказала вам это только потому, что я люблю вас и вы мой друг. Но это секрет. Не вздумайте рассказать кому-нибудь, хорошо?

— Конечно же! Не волнуйтесь.

Она снова обрела дыхание, но была сильно напугана.

Если в семье Кулан приняли решение о свадьбе, она может состояться. Ей захотелось снова увидеть Арно. Неужели он никогда не вернется с этой проклятой коронации? Но проходили недели, а от Арно не было никаких известий.

Когда пришла осень, Катрин вновь увидела Жанну и едва узнала ее, такой она казалась печальной и удрученной. Героическая Орлеанская Дева превратилась в худенького нервного ребенка. После беспримерной роскоши коронации, где она плакала от радости, после трепетного восторга при виде того, как число деревень, захваченных англичанами, уменьшалось и таяло перед ее наступающей армией подобно инею под майским солнцем, Дева в конце концов запуталась в планах Ля Тремуя. Из-за ранения в плечо стрелой из арбалета она была вынуждена оставить Париж и отступить к Луаре на зимние квартиры, и армия тянула своего кумира с собой подобно пленнице в золотых цепях.

— Они сказали, что я должна отдохнуть, — горько призналась она Катрин. — Но я хочу видеть Париж свободным. Мы уже подошли к нему и выиграли бы битву. Да и Господь хотел того же…

— Но Ля Тремуй не хотел! — сказала с сарказмом Катрин. — Он ненавидит тебя и завидует тебе, Жанна. Почему только король слушает этого высокомерного пузана?

— Я не знаю…

Катрин не смогла удержаться, чтобы не задать вопрос, который вертелся у нее на языке. Она тщетно искала рыцаря с серебряным ястребом, когда армия вошла в Бурж.

— Мессир Монсальви здоров? С ним все в порядке? — спросила она с тревогой.

Лицо Жанны осветилось улыбкой.

— С ним все хорошо. Я оставила его у Компьеня, который мессир де Флави удерживает для короля. Флави хороший солдат, но так же ненадежен, как дикий зверь.

Мессир де Монсальви оставлен приглядывать за ним… за его благоразумием У него верное и справедливое сердце, и я доверяю ему.

Такой комплимент Жанны обрадовал Катрин. Это даже смягчило удар от того, что ей опять не суждено увидеть Арно. После того как Жанна удовлетворила ее нетерпение рассказами об атаках на Сен-Пьер-ле-Мутье, который она взяла, и Шарите-Сюр-Луар, где бандит Перрине Грессар сдержал ее натиск, Катрин вернулась к своей монотонной жизни с молитвами и неизменной вышивкой.

Только однажды, на Рождество, ей удалось побывать на настоящем празднике и полюбоваться великолепием Мегон-Сюр-Иевра, где герцог Жан собрал изумительную коллекцию драгоценностей, гобеленов, редких книг, предметов прикладного искусства, резьбы по металлу, картин и скульптур. Сам замок был настоящее сокровище — воздушное здание из белого камня, добытого из зеленых вод Орона. Это произошло тогда, когда король с надлежащей торжественностью пожаловал Жанне д'Арк, ее родителям и наследникам пожизненное дворянство вместе с оружием — мечом, украшенным золотом и орнаментом из лилий на голубом фоне. Но эта мишура была неприятна девушке, которую теперь стали называть Жанна-лилия. Она не задержалась в Мегоне и вернулась в Бурж, где ее поселили вместе с фрейлинами безупречной королевы Марии, которую король не жаждал видеть слишком долго. Среди фрейлин были и Катрин с Маргаритой. На этот раз Катрин была рада вернуться к однообразной жизни, обычно раздражавшей ее. Ей не нравились загадочные взгляды Ля Тремуя, которые преследовали ее во время церемонии пожалования дворянства Жанне, а зеленые глаза его жены были не более располагающими к доверию.

Прошла зима, и наступила весна с ее нежной зеленью и новыми сражениями. Жанна изнывала от нетерпения уехать и, услышав, что Филипп Бургундский осадил Компьень, однажды рано утром отправилась туда с небольшой группой солдат.

Где-то в конце мая, вечером, королева Мария поручила Катрин сопровождать повозку, груженую ее мехами, которые следовало почистить, починить и подготовить к предстоящей зиме. Королева была бережлива и заботилась о своих вещах. Катрин села на лошадь и отправилась с повозкой.

Дом и лавка мэтра Жака Кера15 стояли на углу улиц Оружейников и Орон. Катрин часто бывала здесь. С этой семьей ее познакомила Маргарита де Кулан. Супруги были молоды, добры и услужливы, имели пятерых детей, отчего их дом был одним из самых оживленных в Бурже. Катрин любила ходить туда и забавлялась, играя с детьми, болтая с доброй Масэ Кер или любуясь прекрасными мехами, которые с большими трудностями из-за опасных дорог доставлял Жак.

Закончив дела, она захотела провести вечер с друзьями, которые наверняка попросили бы ее остаться к ужину. На закате Катрин ехала к дому Кера, предвкушая удовольствие от трапезы под огромными вязами в саду, где воздух напоен благоуханием роз и жимолости.

Где теперь Арно? Был ли он все еще у стен Компьеня или Жанне удалось взять город и открыть своим солдатам дорогу в Пикардию? Ничего плохого не могло случиться с людьми, когда с ними была Дева. Ей сопутствовали удача и Божий промысел, где бы она ни была.

Погруженная в эти мысли, Катрин не заметила, что кто-то догоняет ее. Она не слышала топота скачущей лошади и не пробудилась от своих грез, пока всадник не обогнал ее и не преградил ей дорогу. На нем были перепачканные кровью доспехи, покрытые слоем серой пыли, его лицо и одежда были едва различимы. Только по рыжим волосам Катрин с глубоким изумлением узнала в нем Ксантрая. Улыбнувшись, она протянула ему руку, но капитан резко сказал:

— Мне сказали во дворце, что я могу найти вас здесь.

Его широкое, обычно веселое лицо вытянулось и казалось изможденным. Катрин почувствовала недоброе.

— Что случилось, мессир? У вас плохие вести? Я чувствовала это? Что с Арно?

— Он серьезно ранен… и просит вас приехать! А Жанна… захвачена в плен бургундцами! Я должен взять вас с собой.

Увидев, что Катрин остановилась, слуги последовали ее примеру. Она сидела неподвижно, как будто застыла, только конь нетерпеливо бил копытом.

Один из слуг приблизился к ней и тронул ее за длинное платье для верховой езды.

— Госпожа… Чем мы можем помочь?

Катрин посмотрела на слугу так, как будто увидела его впервые. Потом она вздрогнула, и сознание вернулось к ней. Она неопределенно махнула рукой:

— Поезжайте без меня! Принесите мои извинения мэтру Керу и скажите, чтобы меня не ждали!

Повернувшись к Ксантраю, Катрин спросила:

— Скажите мне правду! Он умер? — Катрин побледнела, и ее лицо исказилось болью.

— Нет, он зовет вас! Но если вы не поторопитесь, он может умереть, пока мы доберемся туда…

Катрин в ужасе закрыла глаза. Слезы подступили к горлу. Судьба нанесла ей удар — Арно умирает. Как это могло случиться? Это невероятно: Арно был несокрушим, как сама земля. И потом, где была Жанна? Ах, да…

Ксантрай сказал что-тo о Жанне. Да, она в темнице. Еще одна немыслимая вещь! Дева в тюрьме! Кто мог пленить посланницу Бога?

— Катрин! — резко сказал Ксантрай. — Мы должны вернуться домой и собраться. Время не ждет!

Она кивнула. Да, конечно, она должна спешить! Спешить! Нельзя терять ни минуты. Она повернулась к дворцу, крытые черепицей башни которого мерцали в последних красных лучах заката. Небо стало темнеть.

— Я последую за вами, — просто сказала она.

Через час, за минуту до того, как ворота закрылись на ночь, Катрин, Сара и Ксантрай покинули Бурж. Ванна, чистое белье и сытная еда как по волшебству разогнали усталость капитана. Но его лицо и сейчас, когда была смыта пыль, все еще сохраняло трагическое выражение. Он молча ехал, но в его карих глазах горел гнев.

По душевной простоте он считал, что новости, которые он привез, повергнут двор в ужас и тревогу. Но стоило трем всадникам выехать на северную дорогу, как им вслед, будто злая шутка, раздались звуки лютней и виол.

Король и его неразлучный Ля Тремуй внезапно вернулись во дворец с охоты. И для них был быстро собран ужин с танцами.

— Они танцуют, — злобно проворчал Ксантрай, кинув убийственный взгляд на освещенные окна дворца, — они танцуют в то время, когда другие умирают и безопасность королевства под угрозой. Черт бы их всех побрал!

Их провожала только Иоланда Арагонская, которая провела с дочерью два дня. Она молча сунула в руки капитана тяжелый кошелек и, поймав его недоуменный взгляд, сказала:

— Сделайте невозможное.

Она ушла, не оглянувшись.

Три путника долго скакали. Ксантрай был вне себя от злости, а Катрин лелеяла свое горе. Они с Сарой опять облачились в мужские костюмы, более удобные для долгого путешествия, и Катрин привязала к передней луке седла тяжелую шкатулку, куда положила золото и некоторые свои наиболее ценные украшения. Среди них знаменитый черный бриллиант, от которого у нее никогда не хватало смелости избавиться. Золото — самое сильное оружие во время войны, это Катрин уже хорошо понимала.

В нескольких словах Ксантрай обрисовал ей события, которые произошли 24 мая под стенами Компьеня. Он рассказал, как Жанна во время вылазки в лагерь ла Венета заехала слишком далеко и затем попыталась отступить от армии Жана Люксембурга к Компьеню, но о возвращении в город обнаружила, что ворота закрыты, а мост поднят. Она и ее отряд были захвачены Жаном д'Олоном…

— Но кто отдал приказ поднять мост?

— Гийом де Флави! Свинья… предатель! Арно ранили, когда он пытался заставить его опустить мост. Он не участвовал в вылазке, так как Жанна приказала ему провести смотр резерва, поэтому, когда он напал на Флави, на нем не было доспехов. В схватке победил Флави. Арно упал, пронзенный насквозь. Но еще смог увидеть, как эта свинья Лионель де Вандом, которого он на свою беду пощадил в Аррасе, выбил Жанну из седла. Затем Арно потерял сознание.

Размышляя обо всем этом, Катрин пришпоривала коня. Ветер обдувал ее лицо, и ей стало лучше. Она не чувствовала ни голода, ни жары, ни усталости — ничего, кроме жгучего желания успеть доехать до того, как может случиться самое худшее. Единственное, что ее утешало, была мысль о том, что Арно позвал ее! Он послал Ксантрая найти ее, и только ее!

Что еще могло означать это последнее предсмертное обращение к ней, кроме того, что он наконец собрался сказать о своей любви? Катрин молила Бога о великой милости к ней — помочь ей доехать вовремя, чтобы уловить последний вздох умирающего.

— Господи, дай мне миг, чтобы проститься с Арно и вспоминать об этом всю жизнь, — прошептала она. — После этого я готова и умереть.

Это была ужасная, изнурительная дорога. В бешеной скачке они загоняли лошадей и останавливались лишь для того, чтобы проглотить кусок хлеба и выпить стакан вина, ополоснуть лица холодной водой, пока Ксантрай добывал свежих лошадей, щедро оплачивая выносливых животных. Сам он ел в седле, и казалось, что он сделан из железа. По — видимому, этому невероятно храброму человеку все было нипочем. Катрин чувствовала страшную усталость, судороги сводили тело, но ничто на свете не могло заставить ее признаться в этом. Она сжимала зубы, чтобы удержаться от стона, когда седло терло ее израненные ноги и от тряски болела спина. Сара молчала. Она тоже страдала, хорошо понимая, что жизнь и счастье Катрин зависят от еле теплящейся жизни в израненном теле Арно. Саре страшно было подумать, что случится, если раненый отдаст Богу душу до их приезда.

Катрин так уже настрадалась из-за него и по нему, что Сара даже не могла вообразить ту боль, которую эта трагедия принесет ей. Сможет ли Катрин пережить такой удар?..

На третий день вечером три измученных путника наконец въехали в громадный Гизский лес, который покрывал всю страну от Компьеня до Виллер-Котре.

— Уже близко, — сказал Ксантрай. — Осталось всего три лье! Бургундцы и англичане стоят лагерем на севере за Уазой. Мы легко проникнем в город с юга. Леса закрывают больше половины города.

Катрин знаком показала ему, что поняла. Ей было больно даже говорить. Она все видела сквозь туман и заставляла себя держаться на одном самолюбии, оказавшимся сильнее, чем ее смертельная усталость. Сара, ехавшая за ней, засыпала на лошади, и они привязали ее к седлу, чтобы она постоянно не падала.

Последние три лье показались Катрин бесконечными. На пути было так много деревьев, и никакого намека .на город. Было что-то кошмарное в этой скачке в ночи, через бесконечный лес!.. Наконец лес поредел, и показались четкие очертания Компьеня. Ксантрай поехал один вперед ко рву, так как не знал, удалось или нет врагам в его отсутствие овладеть городом.

— Если окажется, что это так, — сказал он женщинам, вы должны тотчас же исчезнуть и спрятаться в лесу.

— Никогда! — воскликнула Катрин. — Куда вы, туда и я!

Ему стоило большого труда уговорить ее позволить ему пойти на разведку. Город все еще держался, и скоро перед ними открылись маленькие створки в воротах, в которые три путника вошли, держа коней под уздцы.

Солдат ждал их на другой стороне с факелом в руках.

Ксантрай спросил его тревожно:

— Ты не знаешь, жив ли еще капитан Монсальви?

— Он был жив и в сознании до захода солнца, мессир, но я не знаю, как он сейчас.

Ксантрай молча помог женщинам сесть на лошадей.

Без его помощи Катрин не смогла бы этого сделать. Ее ноги не сгибались и не повиновались ей. Он взял ее на руки и посадил в седло, то же он сделал и с Сарой, которая просто теряла сознание от усталости.

— Арно в монастыре Сен-Корнель, за ним ухаживают монахи, — прошептал он. — Ради Бога, не забывайте, что вы — мужчины! Бенедиктинцы очень строги и не разрешают женщинам входить в монастырь. Попытайтесь внушить это своей служанке, если она в состоянии сейчас что — нибудь понять.

Скоро перед ними в серых сумерках появилась высокая каменная арка аббатства. Ксантрай подъехал к входу и обменялся несколькими словами с монахом, который с подозрением смотрели на них через решетку ворот.

— Слава Всевышнему, — прошептал он Катрин, когда монах открыл ворота. — Арно все еще жив! Кажется, он спит.

Когда они проследовали за Ксантраем через аркаду аббатства, Катрин в молитвах горячо возблагодарила Господа, который услышал ее мольбы и разрешил ей увидеть Арно еще раз живым. Надежда и уверенность постепенно возвращались к ней: может быть, еще не все потеряно, возможно, он будет жить… и, возможно, завтра, наконец, она найдет свое счастье.

Арно лежал на маленькой кровати в одной из келий.

Его глаза были закрыты. Рядом с ним на табурете сидел монах, читая молитвы. Желтая восковая свеча, горящая в грубом железном подсвечнике на столе, была единственным источником света. Кроме распятия, висящего на стене, и требника на скамье, в узкой комнате, где оказалась Катрин, не было ничего. Когда они вошли, монах встал…

— Как он? — прошептал Ксантрай.

Монах сделал неопределенный жест и пожал плечами.

— Не очень хорошо! Он чувствует сильную боль, но пришел в сознание. Ночь была плохой. Он с трудом дышит…

Дыхание вырвалось из груди раненого с шумом и свистом, как из кузнечного меха. Он был бледен, словно воск, и две глубокие серые тени пролегли в уголках губ.

Его руки бессильно лежали на покрывале. Катрин была так потрясена, что не могла говорить. Она опустилась на колени у кровати и нежно поправила темные волосы, прилипшие к потному лбу. Она слышала, как Ксантрай пояснил монаху:

— Это тот человек, которого он просил меня разыскать. Не могли бы вы, святой отец, оставить нас ненадолго одних?

Катрин услышала легкое шарканье сандалий и скрип закрываемой двери. Арно открыл глаза. Взгляд был туманным, глаза бессмысленно блуждали, пока взгляд не прояснился.

— Жан! — выдохнул он. — Ты вернулся!..

— Да, — пробормотал Ксантрай. — Она здесь, видишь…

Выражение удовлетворения разгладило изнуренное лицо Арно. Он повернул голову и увидел Катрин, склонившуюся над ним.

— Ты пришла. Спасибо…

— Не благодари меня, — запинаясь, сказала Катрин таким хриплым голосом, что сама еле узнала его. — Ты должен был знать, что я приду! Ради тебя я дойду до края земли, Арно.

— Не ради меня! Я умираю, но другие останутся жить!

Радость, осветившая лицо молодого мужчины, исчезла так же внезапно, как и возникла. Он отвел от нее взгляд, и его лицо приняло прежнее жесткое, непреклонное выражение. Его губы двигались, но почти ничего не было слышно, и Катрин пришлось наклониться, чтобы разобрать, что он говорит.

— Слушай внимательно, я не могу много говорить.

Филипп Бургундский схватил Жанну! Она пленница Жана Люксембурга, что одно и то же. Ты должна пойти к нему… в его лагерь… и попросить освободить Жанну.

Катрин подумала, что ослышалась.

— Я должна пойти к герцогу? Я? Арно, ты не можешь хотеть, чтобы я сделала это!

— Да, ты должна! Ты единственная, кто может выиграть эту войну. Он любит тебя!

— Нет! — резко вырвалось у Катрин. Устыдившись, она понизила голос и начала говорить более мягко. — Нет, Арно, ты не должен в это верить. Он больше не любит меня. Он горд, как Люцифер, и никогда не простит моего бегства. Он отобрал все то, что подарил мне. Я изгнана. Кроме того, он женится и больше не думает обо мне.

Лицо Арно потемнело от гнева, и он сделал резкую попытку подняться в постели, но упал назад со стоном.

Теперь бесстрастным голосом заговорил Ксантрай:

— Вы ошибаетесь, Катрин. Ваша власть над ним сейчас еще больше, чем раньше. Как вы и сказали, он женится. Он вступает в брак с инфантой Изабеллой. Пышные празднования пройдут в Брюгге в январе этого года, но самым помпезным в свадебных торжествах будет создание рыцарского ордена, баснословное богатство которого станет настоящим памятником его спеси. Вы знаете, как будет называться орден, Катрин?

Не глядя на него, она быстро затрясла головой, понимая, что прошлое опять готово возвратиться и схватить ее. Голос Ксантрая доходил до нее откуда-то издалека.

— Орден Золотого руна. Всем совершенно ясно, почему он выбрал это название. Народ Брюгге не сомневается, что он никогда не выбрал бы его, если бы до сих пор не переживал потерю возлюбленной с бесподобно прекрасными волосами. Это дань уважения, Катрин, и выражено оно чересчур откровенно. Вы не можете требовать более ясного признания в любви. Ваша власть над ним осталась, а конфискация вашей собственности просто поступок расстроенного мужчины, который втайне жаждет вашего возвращения.

Все еще стоя на коленях у кровати, Катрин сделала вид, что не понимает, о чем он говорит. Ее беспокойные блестящие глаза были прикованы к лицу Арно, в отчаянии отыскивая на нем опровержение или несогласие с тем, что говорил его друг. Но нет! Он слушал Ксантрая внимательно, глядя на его губы, пока тот говорил… Он ни разу не взглянул на нее, даже тогда, когда Ксантрай кончил и Катрин робко тронула его за руку.

— Ты должна… пойти… — Арно задыхался. — Это наша последняя надежда…

Подавленная печалью и обманутыми надеждами, Катрин прижалась мокрой от слез щекой к его большой горячей руке.

— Арно, — прошептала она, — не проси меня об этом…

Только не ты…

Его черные глаза скользнули к ней и впились в нее горящим пристальным взглядом. Ему было больно, и каждое слово, которое он выдавливал из себя, приносило ему неслыханные страдания.

— Я тоже прошу тебя об этом… потому, что ты единственная… кого может послушать Филипп… и потому, что Жанна… более нужна Франции, чем ты… или я!

Ею вдруг овладело равнодушие, все ей стало безразлично: и место, где она находилась, и даже самые элементарные предосторожности.

— Но я люблю тебя! — воскликнула она с болью. — Я люблю тебя и готова умереть за тебя, и все же ты просишь меня вернуться к Филиппу! О, ты презираешь меня а я-то думала, что ты меня хоть немного любишь, совсем немного!

Арно закрыл глаза. Его лицо, казалось, усохло от безграничной усталости, и он смог только прошептать:

— Ничто не имеет значения… Жанна… ничего более!

Его пронзил внезапный приступ боли, и он судорожно схватился руками за покрывало, розовая пена появилась на его губах. Ксантрай положил руку на плечо Катрин:

— Пойдемте, он очень устал! — прошептал он. — Вы должны дать ему отдохнуть. Вам тоже нужен отдых.

Катрин вскочила и впилась в него взглядом, пылающим от негодования.

— Вы знали, зачем он послал за мной, не так ли? Вы знали и до сих пор ничего не сказали! Вы жестоко обманули меня…

— Нет, я не обманывал вас, я только сказал, что он хочет вас видеть, а вы ни о чем меня больше не спросили.

Вы должны понять, Катрин, что для нас, ее товарищей по оружию, Жанна гораздо важнее всего остального, как сказал Арно. Она — спасение страны, и ее пленение бургундцами является несчастьем с непредсказуемыми последствиями. Это приказ, приказ, вы слышите? Кто — то должен пойти к Филиппу Бургундскому и напомнить ему, что он прежде всего французский принц… Понимаете, французский! Пришло время вспомнить ему об этом! Говорят, англичане уже требуют передать им Жанну, а этого нужно избежать любым путем…

— А ведь вы недавно говорили, что он любит меня, простонала Катрин, не в состоянии сосредоточиться на чем-либо еще, кроме ее собственных чувств.

— И я повторяю, что это так! Но свою страну он любит еще больше! Он и свою сестру послал бы к Филиппу, чтобы спасти Жанну! Я, конечно, понимаю, какой жертвы мы просим у вас, Катрин… Я понимаю, но если вы действительно любите Арно так сильно, как говорите, вы должны попытаться спасти Жанну!

— Почему вы уверены, что Филипп послушает меня, что мне все удастся?

— Если он не послушает вас, он не пожелает слушать больше никого! Мы не можем пренебречь такой прекрасной возможностью!

Катрин глубоко вздохнула. Она хорошо понимала позицию капитана, и, конечно, многое говорило в пользу его слов. На их месте, безусловно, она поступила бы точно так же. Она сделала последнюю попытку.

— Герцог — благородный рыцарь. Он никогда не отдаст Жанну англичанам.

— Хотел бы я быть уверенным в этом. В любом случае, если он благородный рыцарь… вы сами — воплощение благородства! Вы… Золотое руно!

Эта фраза потрясла Катрин, и она затрепетала. Ей показалось, что она слышит голос Филиппа, говорящий ей это много дней назад. Действительно, он часто называл ее «мое золотое руно», и как страстно он ее любил…

Можно ли осуждать этих верных товарищей Жанны д'Арк за то, что свою последнюю надежду они связали с ней? Это было неизбежно! Она подчинилась.

— Я сделаю то, что просите, — прошептала она. — Где герцог?

— Я покажу вам. Пойдемте, посмотрите, если вы не очень устали.

Устала? Она устала смертельно. Она бы с радостью легла здесь же, в келье, на землю, пахнущую летом, и лежала бы до тех пор, пока ее сердце не остановилось бы и она не уснула бы навеки. Но она последовала за Ксантраем на монастырскую колокольню. Через одно из узких окон капитан показал на блестящую ленту Уазы, розовую в ранних лучах солнца. За ней стояли такие же деревянные бастионы, какие Катрин видела в Орлеане, и ряды шатров.

Напротив моста через реку, возвышаясь над остальными подобно дубу среди низкорослого леса, в жемчужном свете сиял великолепный шатер пурпурного с золотом шелка. Катрин узнала знамя Филиппа Доброго, развевающееся на шесте.

— Лагерь Марии, — сказал Ксантрай. — Вот туда вам придется пойти, но прежде вы должны отдохнуть и восстановить силы. Вы в этом очень нуждаетесь.

Глава семнадцатая. ЗОЛОТОЕ РУНО

Катрин отправилась в лагерь бургундцев с последними лучами солнца. Лишь с наступлением ночи — необъявленного перемирия, позволяющего обеим сторонам сделать передышку до утра, — можно было решиться вступить во вражеский стан. Итак, Катрин села на лошадь и выехала из ворот, за которыми ей предстояло пересечь мост над рекой. Впереди нее с белым флагом парламентера ехал один из оруженосцев Ксантрая…

Катрин сидела в седле, полностью доверясь лошади, стучащей копытами по толстым доскам моста.

Катрин ощущала тяжесть в сердце и пустоту в голове примерно так же она чувствовала себя в тот ужасный день в Орлеане, когда тряслась в телеге, которая везла ее на виселицу, — будто все уже не имело больше никакого значения. Она не позволяла себе думать о том, как примет ее Филипп или что он ей скажет, но была исполнена решимости спасти Жанну или, по крайней мере, не дать ей попасть в руки англичан…

Появление двух всадников на мосту не осталось незамеченным в лагере бургундцев. Там поднялась такая возня, будто целый вражеский отряд приближался к лагерю. Прозвучал сигнал боевой тревоги. К тому времени, как всадники достигли берега, перед ними выстроилась цепь закованных в железо воинов во главе с молодым и, судя по доспехам, знатным командиром. Еще до того как он заговорил, Катрин узнала своего верного Сен-Реми.

— Именем герцога Филиппа, стойте! — громогласно воскликнул он. — Кто вы такие?

— Мы парламентеры, — столь же громким и достаточно низким, чтобы его можно было принять за мужской, голосом отвечала Катрин. — Мы посланы мессиром Ксантраем, чтобы вести переговоры с герцогом Филиппом. Немедленно доложите ему о нашем прибытии!

— У монсеньора найдутся дела поважнее! — выкрикнул Сен-Реми. — Если вам есть что сказать, вы можете говорить со мной.

— Тогда проводите нас в такое место, где мы могли бы побеседовать с вами наедине, — сказала Катрин, подъехав к нему на расстояние, с которого можно было говорить, не напрягая голоса.

— Что ж, эту просьбу удовлетворить нетрудно, — тоже более спокойно сказал Сен-Реми.

Все трое в сопровождении закованных в латы всадников въехали в лагерь. Большая палатка Сен-Реми стояла в центре прямоугольного лагеря, неподалеку от шатра герцога Бургундского.

Всадники спешились, и Сен-Реми, оставив оруженосца снаружи под охраной двух дюжих молодцов и опустив остальную стражу, ввел Катрин в освещенный факелами шатер. Не предложив ей даже сесть, он занял место за стоящим в центре походным столом и перешел прямо к делу.

— Так что же поручил вам сказать Ксантрай? — отрывисто спросил он.

— Сен-Реми, — тихо сказала Катрин своим нормальным голосом. — Жан, вы не узнаете меня?

Ближайший помощник герцога удивленно взглянул на нее.

— Нет…

— Конечно, — печально сказала Катрин. — Мы ведь не виделись с вами целых два года.

Во взгляде Сен-Реми внезапно вспыхнуло смятение.

Он вскочил из-за стола и подошел вплотную к Катрин, будто не веря своим глазам.

— Не может быть! — воскликнул он. — Госпожа Катрин! Откуда вы? Как я рад вас видеть! Я уже не надеялся встретиться с вами когда-нибудь и даже не был уверен, что вы живы. Вы вернулись к нам, не правда ли?

— Не знаю, Сен-Реми, — с горечью в голосе сказала Катрин. — Мне не хотелось бы возвращаться, но… У меня действительно есть срочное дело к герцогу, и все будет зависеть от исхода нашего разговора.

— О, я уверен, что все кончится благополучно! — воскликнул Сен-Реми, не в силах сдержать волнения. — Герцог очень сердит на вас за ваше исчезновение, но, конечно же, он простит вас! Я сейчас же доложу ему о вашем прибытии. Возвращайтесь к нам, Катрин! Вряд ли вам будет где-нибудь лучше, чем при дворе монсеньора Филиппа. У нас вы будете окружены почетом, богатством, покоем… и верными друзьями! Подождите меня, я вернусь сейчас же.

С этими словами он почти выбежал из шатра. Катрин была предоставлена своим размышлениям не более десяти минут: вскоре Сен-Реми вернулся.

— Все в порядке! Сначала герцог был очень разгневан, услышав ваше имя; но потом он согласился принять вас в качестве парламентера. Теперь все зависит от вас, Катрин! Пойдемте скорее!

Они вышли из палатки. Сен-Реми отпустил стражников, и они втроем с оруженосцем подошли к герцогскому шатру. Сделав оруженосцу знак оставаться снаружи, Сен-Реми подвел Катрин ко входу, молча отдернул перед ней полог и потом снова задернул его за ней.

Катрин сразу же увидела Филиппа, и первым впечатлением ее было, что он постарел. Черты его лица заострились и стали более значительными. Впрочем, может быть, это был обман зрения, вызванный неровным светом расставленных по шатру факелов. Филипп очень прямо и неподвижно стоял у стола, положив руку, а массивное евангелие в переплете из слоновой кости, и в его надменной позе, хотя она была для него естественной, слишком явственно проступал оттенок самоуверенности и напыщенности. Он был в полном боевом облачении и все с тем же усыпанным камнями золотым ожерельем на шее, к которому была прикреплена все та же золотая подвеска в виде овечки.

Катрин не стала кланяться ему, но медленно преклонила перед ним колено, невольно вновь удостоив старинным, принятым у феодалов приветствием человека, которого она хотела в этот момент рассматривать только как своего суверена. Вдобавок, в ее мужской одежде реверанс выглядел бы смехотворно. Но затем она очень женственным движением отбросила скрывавший ее лицо черный капюшон, открыв свои тщательно заплетенные золотые волосы. Филипп, однако, даже не моргнул при этом глазом. Его взор был прикован к лицу Катрин, и даже слабая тень улыбки не светилась в глазах и не смягчала их стального выражения. Тем не менее он первым нарушил молчание.

— Итак, наконец-то вы здесь. Я уже совсем было расстался с надеждой увидеть вас снова. Честно говоря, я думал, что вы мертвы. Должен сознаться, что я поражен вашим бесстыдством. Вы исчезаете на два года… или что-то около того… а потом внезапно появляетесь неизвестно откуда и требуете аудиенции, как будто ничего особенного не случилось и вы вашим поведением не лишили себя права на подобную милость!

Голос Филиппа изменился в тембре, и Катрин поняла, что Филипп пытается совладать со своей яростью, и решила сказать прямо:

— Зачем же дарить ее мне, если я ее не заслужила?

— Чтобы посмотреть, узнаю ли я вас; чтобы убедиться, такая ли вы, какой сохранила вас моя память. Слава Всевышнему, вы уже не та! Вы чрезвычайно изменились и не в лучшую сторону.

Грубость Филиппа и его пренебрежение элементарнейшими правилами вежливости нисколько не смутили Катрин. Он давным-давно утратил, даже если когда-то и имел, свою власть над ней, позволяющую ему запугать или устрашить ее! Наоборот, эта грубость только укрепила в ней самообладание, и она слегка улыбнулась:

— Вы, конечно, не думаете, что я пришла сюда затем, чтобы просить вас служить даме зеркалом, монсеньор?

Эти последние два года были мирными и даже прибыльными для вас, но для меня это были годы страданий.

— Кто просил вас страдать?

— Никто! И вы не должны думать, что я о них сожалею! Я, может быть, и страдала, но зато я, наконец, перестала презирать себя!

Увидав вспышку гнева в глазах Филиппа, Катрин поняла, что зашла слишком далеко и что если она будет продолжать в том же духе, то успех ее миссии будет поставлен под угрозу. В конце концов, ей не в чем было упрекать Филиппа, да и пришла она для того, чтобы просить его о великой милости. Она отступила назад.

— Простите меня! Я говорила не подумав. Я только хотела сказать, что с тех пор, как вы женаты, мне нет места рядом с вами. Я слышала, что вы женились… надеюсь, счастливо?

— Очень!

— Я рада. Значит небо услышало мои молитвы о вашем счастье…

В шатре повисла тяжелая тишина, которую нарушил только зевок одной из лежащих у порога борзых. Катрин не могла придумать, что еще скачать, и подыскивала подходящие слова, как вдруг Филипп оставил свою величественную позу, снял и отшвырнул большую шляпу из черного войлока, украшенную пером цапли и рубиновой застежкой, и схватил Катрин за руки.

— Хватит обмениваться любезностями и ходить вокруг да около! Конечно, я имею право хоть на какое-нибудь объяснение! Я ждал два года, два года, ты слышишь? Почему ты ушла от меня?

Его привычный тон рассеял всю ее неловкость как по волшебству. Катрин вновь ощутила себя на твердой почве.

— Я ведь сказала вам: потому, что вы собирались снова жениться. Я слишком горда, чтобы довольствоваться вторым местом, и, прожив столько времени с вами вместе я не хотела становиться посмешищем всего двора.

По лицу Филиппа разлилось самое чистосердечное удивление.

— Посмешищем? Неужели я был в твоих глазах столь жалкой личностью и ты не верила, что я смогу сохранить за тобой то высокое положение, до которого сам тебя поднял? За тобою, за женщиной, которая все еще оплакивала смерть нашего сына?

Но Катрин не позволила смягчить себя напоминанием о ребенке.

— О, я не сомневаюсь, что вы собирались выдать меня замуж… вторично! Кого вы подобрали для меня в качестве фальшивого мужа, наследника бедного Гарэна, чьим ужасным несчастьем так бессердечно воспользовались?

Сен-Реми? Ланнуа, Тулонжона? Кого из ваших вассалов вы готовили к мысли о том, что он должен жениться на вашей любовнице ради вашего удовольствия… а потом почтительно закрывать глаза на все, что бы ни происходило?

— Никого! Я никогда не стал бы делить тебя ни с кем.

Я сделал бы тебя герцогиней, ни от кого не зависящей принцессой… ты могла бы выбрать себе любую землю по своему вкусу. Ты прекрасно знала, что я любил тебя больше всего на свете… как будто я не доказывал тебе это снова и снова! И еще совсем недавно — тоже! Ты знаешь. что это так?

Он сорвал с себя массивную золотую цепь и поднес ее к носу Катрин.

— Ты знаешь?

— Да, — коротко ответила она. — Это — Золотое руно, орден, который вы учредили в честь вашего брака.

— Моего брака? Ты знаешь, о ком я думал, когда его так называл? Разве это не тебя я звал своим золотым руном?

Он сердито швырнул цепь на пол и внезапно одним ловким движением распустил ее волосы. Густые, сверкающие пряди каскадом рассыпались по ее черному замшевому костюму, вернув, как по волшебству, все ее прежнее великолепие. Затем он подвел Катрин к большому венецианскому зеркалу, украшавшему одну из стен шатра.

— Смотри! Это ты — владелица подлинного золотого руна!

Но он не дал ей времени взглянуть на себя. Вместо этого он заключил ее в страстные объятия, с силой прижав к себе и не обращая внимания на то, что его стальной нагрудник может покалечить ее.

— Катрин… Я по-прежнему люблю тебя… Я так и не позабыл тебя…

— Теперь вам будет легче это сделать… теперь, когда я так сильно изменилась!

— Нет… ну конечно, ты все та же! Я сказал это только потому, что уже почти два года изнываю от разлуки! Ты так же красива, как и всегда, — может быть, немного похудела, но от этого твои глаза кажутся еще больше, а твоя талия — еще уже. Катрин, любовь моя! Я столько раз звал тебя, моя милая, прекрасная, незаменимая…

Он расстегнул воротник ее кожаной куртки и уткнулся в нежную ямку у нее под горлом. Отклонившись назад, Катрин чувствовала, как она слабеет в плену его крепких рук. То старое влечение, которое так долго привязывало ее к этому необычайно обаятельному человеку, снова начало действовать на нее все сильнее и сильнее.

Через несколько секунд он поднимет ее на руки и отнесет к огромной, украшенной золотом кровати, и у нее не хватит сил сопротивляться ему… И тут перед ней внезапно, как вспышка молнии, предстало видение умирающего Арно, вытянувшегося на маленькой узкой кровати в келье, Арно, которому она принадлежала душой и телом. Что значили все эти старые чувственные развлечения в сравнении с полнотой той любви, которую он один мог пробудить в ней? Их яростная страсть, жестокая и лишенная нежности, была для нее более значительна и остра, чем все ласки Филиппа. Тело Катрин одеревенело. Она осторожно, но решительно толкнула герцога.

— Не сейчас! Отпустите меня.

Он на мгновение выпустил ее и, нахмурившись, отступил.

— Почему? Зачем ты пришла сюда, если не для того, чтобы снова связать нить нашей старой любви?

На мгновение Катрин заколебалась. Лучший ли это был момент для просьбы, когда она только что отказала ему? Но неважно, она должна была довести дело ди конца.

— Я пришла просить вас о милости, — спокойно сказала она.

— О милости?

Внезапно он залился смехом, и этот взрыв хохота был таким сильным, что герцог вынужден был сесть в кресло из черного дерева. Он смеялся до тех пор, пока не начал судорожно глотать ртом воздух. Катрин пришла в раздражение.

— Я не вижу, что в этом такого смешного! — довольно резко сказала она.

— Смешного?

Его смех вдруг оборвался, и он, поднявшись, подошел к ней.

— Мой ангел, твоя наивность сравнима только с твоей же бесхитростностью. Конечно, я должен был догадаться, что у тебя в запасе есть просьба ко мне о милости.

Это у тебя сущая мания. Кого же ты хочешь спасти на этот раз?

— Жанну д'Арк!

Это имя взорвалось как пушечное ядро. Улыбка мгновенно исчезла с лица Филиппа, и он, словно испугавшись, отпрянул от Катрин, загородившись столом, словно оборонительным валом.

— Нет! — только и сказал он.

Катрин спрятала дрожащие руки за спину, чтобы он не мог их увидеть. Она знала, что в этот момент Филипп вышел из-под ее власти. Страстный любовник преобразился во властного и непреклонного герцога Бургундского. Катрин хмуро улыбнулась.

— Я неудачно выразилась. Я пришла, чтобы просить вас установить выкуп за Деву, как это положено по законам военного времени. Какова бы ни была цена, она уже принята.

— Законы войны не относятся к детям дьявола. Эта девица — не рыцарь, а колдунья!

— Какая чушь! Жанна — колдунья? Да она — воплощенная преданность, чистота, смелость и набожность! Нет никого правдивее и честнее ее! Вы ее не знаете…

— Зато вы, похоже, с ней знакомы.

— Я обязана ей жизнью и намерена вернуть свой долг.

Говорят, что вы собираетесь выдать ее англичанам… но я отказываюсь в это верить.

— Можно узнать, почему?

— Потому что это было бы недостойно вас… недостойно того рыцарского ордена, которым вы так гордитесь! вскричала Катрин, указывая на великолепное ожерелье, мягко мерцающее на богато украшенном узорами ковре.

— А также потому, что это принесет вам несчастье. Она ведь в самом деле… послана небом!

— Ерунда! — произнес герцог и, выйдя из-за стола, начал расхаживать взад и вперед по огромному шатру, не удостаивая Катрин даже взглядом. — Я, если хотите знать, тоже видел эту девицу. Когда Лионель Вандом захватил ее и передал своему командиру, Жану де Люксембургу, я решил, что должен посмотреть на нее, и отправился во дворец Болье, где Люксембург держал ее в заточении. Я нашел, что она — тщеславная, самонадеянная особа, лопающаяся от высокомерия. Вместо того чтобы вести себя со мной покорно и скромно, она только и делала, что попрекала меня.

— А разве вы сами никогда и ни в чем не упрекали себя? Разве вы всегда вели себя, как верный вассал французской короны?

— Вассал? Что ты хочешь сказать? Да я обладаю в сто раз большим богатством и властью, чем эта кукла по имени Карл, которая зовет себя королем Франции.

Я отказываюсь присягать ему; я отказываюсь признать его своим сувереном. Отныне Бургундия будет свободной и независимой, она станет великим королевством, которое когда — нибудь станет центром целой империи. Я, как Карл Великий, выстрою вокруг нее империю, и все люди на земле будут преклоняться перед моим троном и моей короной…

Теперь настала очередь Катрин рассмеяться с оттенком презрения, который не ускользнул от Филиппа и мгновенно заставил его замолчать.

— И кто же дарует вам эту корону? В каком соборе вы рассчитываете короноваться? Надо полагать, в Вестминистерском, как и пристало верному союзнику английских захватчиков, потому что Реймский уже занят. Карл VII уже является законным королем Франции, как милостью Божией, так и по земным обрядам. Ни вы, ни ваша марионетка, правящая в Париже, никогда не сможете этого изменить. Он — король. Король!

— Я никогда не признаю убийцу моего отца королем!

— Я не верю! Я слишком хорошо вас знаю. Если бы Карл сумел угодить вам, предложил бы, может быть, полсвоего королевства и достаточно земли, чтобы удовлетворить ваши амбиции, вы бы подали ему руку и присягнули на верность. Вы и в самом деле считаете меня дурой, неспособной заметить искусную — о, чрезвычайно искусную — двойную игру, которую вы вели последние два года? Нельзя построить империю на предательстве, Филипп, так что бургундская империя никогда не увидит света!

— Хватит!

Он выкрикнул это слово, и рука его судорожно сжала рукоятку кинжала. Катрин увидела в его глазах смертоносный огонь, но это не испугало ее. Она уже победила страх, и ее пылающий взгляд спокойно встретился с его взором. Она не покорилась ему! Это он сдался. Его взгляд дрогнул и поник.

— Что с нами случилось? — спросил он хрипло. — Мы схватились здесь, как враги!

— Вам достаточно сказать только слово, чтобы мы снова были вместе! Согласитесь принять выкуп за Жанну, и мне больше от вас ничего не нужно. Если вы сделаете это, я вернусь к вам!

Филипп даже отдаленно не мог себе представить, какая вселенная самопожертвования и самоотречения была заключена в этих нескольких словах; тем не менее он на мгновение погрузился в раздумье. Наконец он пробормотал:

— Нет… я не могу принять даже такой выкуп, как бы бесценен он для меня не был. В моем договоре с англичанами есть статья, оговаривающая, что любой пленник, взятый мною в этой войне, будет предоставлен в их распоряжение по их требованию. Эта девица подвергла опасности Бургундию. Я не могу разрешить ей выйти на свободу, чтобы подвергать нас опасностям и дальше.

— Обещайте хотя бы не выдавать ее англичанам.

— Это невозможно. Кроме того, она пленница Люксембурга, а не моя. Ему и решать.

— Это ваше последнее слово?

— Последнее. Никакого другого быть не может…

— Даже… для меня?

— Даже для тебя. Если бы ты была на моем месте, ты бы меня поняла.

Катрин медленно повернулась и пошла к занавешенному бархатом выходу. Она поняла, что игра была проиграна по причине, которую даже она не могла перевесить, — из-за страха! Филипп боялся… малодушно боялся этой странной девушки, которая, казалось, буквально упала с небес, чтобы вытащить французское королевство из бездны несчастий, и этот страх одержал верх над всеми другими чувствами герцога. Катрин знала, что бесполезно спрашивать его о том, что на самом деле произошло во время его разговора с Девой, ибо он скорее дал бы отрезать себе язык, чем сказал бы правду.

Воспоминания его, несомненно, были самые мрачные, но хотя Катрин и понимала побуждения могущественного герцога Бургундского, это не могло сдержать растущего в ней гнева. Горечь разочарования и злости охватила ее. Она протянула руку, чтобы раздвинуть тяжелые занавеси, но еще раз обернулась — тонкая, хрупкая, прямая фигурка на пороге этого пышного, но непрочного дворца. Она вперила в Филиппа холодный взгляд.

— Поняла вас? Я полагаю, что человек, которого звали Пилатом16, тоже считал, что люди должны его понять.

Если вы не уступите мне Жанну, я вас никогда не прощу. Прощайте!

Она вышла, больше не обернувшись и не отозвавшись на зов, который, как ей показалось, донесся из палатки. На этот раз мосты были сожжены… Она никогда больше не увидит этого человека, так как он отказал ей в просьбе, которая действительно была для нее важной.

Она увидела свою лошадь и оруженосца вместе с Сен-Реми, который возбужденно подбежал к ней.

— Ну что, Катрин, вы возвращаетесь к нам?

Она покачала головой и протянула ему руку.

— Нет, Жан, боюсь, что нет… Думаю, вам вообще придется забыть, что вы когда-то знали меня.

— Как? Монсеньор герцог отказался простить вас? Я не верю в это!

— Нет, это я никогда не прощу его! Прощайте, Жан…

Я не забуду вас. Вы всегда были верным другом…

Вытянутое лицо молодого человека зарделось от внезапного прилива чувств. Он крепко сжал ее тонкие пальцы.

— И останусь им. Я не знаю, из-за чего вы поссорились с монсеньером, и остаюсь его верным слугой, но ничто не помешает мне быть вашим другом.

Катрин была тронута, глаза ей застили слезы. Она встала на цыпочки и запечатлела на щеке герольдмейстера быстрый поцелуй.

— Спасибо! Я буду помнить об этом. А теперь прощайте… прощайте, рыцарь Золотого руна!

И не успел он остановить ее, как она вскочила в седло пришпорила лошадь и помчалась по направлению к мосту. Было уже темно, но лагерь был освещен множеством факелов, создававших фантастическую картину из трепещущих теней и льющих свет на чудовищную военную махину. Пылающие вдоль городских стен жаровни были похожи на огненную корону.

Вернувшись в город, Катрин увидела Ксантрая, поджидавшего ее вместе с вооруженным войском. Они удивились, когда узнали, что посланцем во вражеский была женщина, вьющиеся волосы которой развевались на ветру. Капитан утихомирил их резким жестом. Он помог Катрин спуститься на землю и, посмотрев на ее раскрасневшееся лицо, буркнул:

— У вас, должно быть, был горячий спор. Вы выглядите так, будто участвовали в настоящей драке.

— Горячее, чем вы можете себе представить. Вы были правы насчет герцога, мессир Ксантрай… Но я потерпела неудачу.

— Никакой надежды?

— Ни малейшей. Он боится…

Все еще держа за уздечку ее лошадь, Ксантрай легонько сжал плечо Катрин. Какое-то время они молча шли рядом, а затем капитан процедил сквозь зубы:

— Катрин, я мог бы догадаться об этом. Ничто на свете никогда не заставит его отпустить ее. Церковные службы, которые Бредфорд приказал отслужить в Париже, показывают, как она их страшит! Нам надо придумать что-то другое…

Катрин вдруг поняла, что они уходят от обители Сен-Корнель и идут к старому дворцу Карла V, — его треугольная громада чернела в ночи. Она тотчас же остановилась.

— Куда вы ведете меня? Я хочу вернуться к Арно…

— Это было бы бессмысленно. Он без сознания, а вы не можете оставаться в бенедиктинском монастыре. Я приготовил вам комнату в доме одной богатой вдовы, и ваша служанка уже ждет вас там. Завтра утром вы можете прийти, чтобы узнать последние повоет перед тем, как возвратиться в Бурж…

— Возвратиться в Бурж? Вы что, с ума сошли? Для чего, по-вашему, мне ехать туда? Ради сомнительного удовольствия сделаться пожизненным врагом Филиппа Бургундского? Пока Арно остается здесь, здесь буду и я, и ничто на свете не сдвинет меня с места. Вы слышите?

Ничто!

— Очень хорошо, — сказал он с легкой улыбкой. Нет никакой нужды кричать! Вы перебудите всю округу. Можете оставаться, если вы так хотите, но обещайте не ходить без меня в монастырь. Я не хочу, чтобы добрые монахи были недовольны. Кроме того, осада скоро станет более жестокой, и мне понадобятся все мои люди. Мне было бы затруднительно представить вам вооруженную охрану. Слушайте, Катрин, перестаньте смотреть на меня так! Разве после всего, что было, вы еще не поняли, что я на вашей стороне?

Смотрите, вот ваш дом. Идите туда и отдыхайте; вы, должно быть, очень устали.

— Но… Арно?

— Арно пока еще не умирает! У настоятеля, который ухаживает за ним, появилась надежда. Он говорит, что по всем законам природы этот человек давно уже должен быть мертвым и что такая упорная воля к жизни — хороший знак. Настоятель собирается попробовать новое лечение, но о подробностях молчит как рыба…

Не убежденная до конца Катрин бросила на рыжеволосого овернца подозрительный взгляд. Ксантрай, казалось, был как-то странно расслаблен и мягок. Исчезла тревожная складка между бровей. Немного успокоившись, Катрин покорно вошла в дверь, которую он держал перед ней открытой. На лестнице она увидела поджидающую ее с улыбкой Сару.

— Входи, — сказала цыганка. — Они приготовили тебе постель; это совсем непохоже на ужасные монашеские ложа. Здесь ты хорошо выспишься…

Арно, хотя ему и не стало лучше, все же уже не выглядел умирающим. Лицо потеряло зеленоватый оттенок и теперь было бледным, и он не хватался судорожно за одеяло. Он выслушал рассказ Катрин о ее беседе с Филиппом, не перебивая, но был так далек от всего, что она говорила, что у Катрин появилось чувство, что он, вероятно, снова отверг ее.

— Я сделала все, что могла! — запротестовала она. Я клянусь, что все сделала, но есть то, чего никто не в силах одолеть…

— Не бойся сказать, в чем проблема, Катрин, — вставил Ксантрай. — Герцог боится Жанны так сильно, что его страх перевешивает его любовь к тебе!

— Я не думал, что он напуган до такой степени, — сказал Арно. — Тебе не в чем упрекать себя, Катрин. Я уверен, ты сделала все, что смогла. А теперь… Жан собирается отправить тебя обратно в Бурж.

Ксантрай скорчил гримасу и нагнулся над постелью своего друга так, чтобы никто не смог услышать его слова.

— Да, я решил сделать так, но она об этом и слышать не хочет. Она хочет остаться.

— Для чего? — раздраженно спросил Арно.

Казалось, он сейчас выйдет из себя, и Катрин решила оправдаться.

— Чтобы помочь тебе! Я уверена, что ты не оставишь это дело. Ты попытаешься сделать все возможное, чтобы спасти и Жанну, не так ли? Что ж, тогда разреши мне остаться и помочь… разреши мне сделать хотя бы это…

В ее глазах заблестели слезы, когда она схватила руку Арно в свои и сжала их.

— Невыносимо признать, что я потерпела неудачу! Я отдала бы все, чтобы помочь. У меня есть средства: золото и драгоценные камни!

— И каким же образом вы рассчитываете заполучить их теперь в свои руки? — с насмешкой спросил Ксантрай.

— Потерпите и увидите!

Катрин, повинуясь какому-то смутному предчувствию, захватила с собой свою шкатулку с драгоценностями, но забыла сказать об этом Ксантраю. Теперь она взяла ее и поднесла к постели. Открыв шкатулку, Катрин показала ее мужчинам. В неясном свете золото и камни сверкали необыкновенным блеском, и оба в восхищении открыли рты.

— Черт возьми! — проворчал Ксантрай. — Подумать только, что мы ехали с этим всю дорогу от самого Буржа! Если бы хоть кто-нибудь пронюхал об этом, нам бы перерезали глотки быстрее, чем можно сказать слово «нож»!

Арно, превозмогая боль, попытался сесть. Он запустил свою тонкую руку в гору драгоценностей, рассыпанных по кровати, и вытащил аметистовое ожерелье, подаренное Катрин Гарэном в день их обручения.

— Я помню его, — медленно произнес он. — Ты носила это… в Аррасе.

Счастливая от того, что он смог это припомнить, Катрин нащупала на дне шкатулки и вынула маленький кожаный мешочек. Через секунду у нее на ладони сверкал громадный черный бриллиант.

— А это я носила в Амьене, когда ты бросил вызов герцогу, — мягко сказала она.

Слабая улыбка мелькнула на губах больного.

— Думаешь, я не помню? Или что я не видел? Да, действительно… в том черном платье ты затмеваешь всех женщин. И ты говоришь, что хочешь пожертвовать этими камнями ради дела, которое к тебе даже не относится?

— Чтобы доказать, что я хочу тебе помочь, — поправила Катрин. — И добиться твоего уважения. Я уже давно поняла, что все мои надежды тщетны, что ничто нас больше вместе не свяжет, кроме разве что смерти. Так оставь мне хотя бы это.

Она говорила с такой страстью, что ирония, промелькнувшая в глазах Арно, угасла. Какую — то долю секунды Арно смотрел на Катрин, но выражение его глаз было непостижимым. Наконец он вздохнул:

— Ты в самом деле странная, Катрин ! Я действительно думаю… что я тебя никогда не пойму! Оставайся, если хочешь. С моей стороны было бы черной неблагодарностью тебе мешать, когда ты платишь такую цену.

Столь длительная речь не прошла Арно даром: он устало откинулся на подушки. Но Катрин была слишком счастлива, чтобы встревожиться. Она быстро схватила драгоценности, положила их обратно в шкатулку и отдала ее в руку Ксантраю, остолбенело следившему за ней.

— Храните ее, мессир Жан!.. И присмотрите в городе ростовщика, который бы купил это у вас. Здесь наверняка еще остался кто-нибудь, кто мог бы взять их.

— Такие, разумеется, есть, но вы, по-моему, забываете, что мы все еще в осаде. Нам не дадут и малой доли подлинной цены. Золото — вещь хорошая, но ведь эти сокровища достойны королевской оплаты! Было бы смешно пустить их по ветру!

В келью вошел настоятель, неся в руках поднос с бинтами, корпией и разнообразными горшочками и кувшинчиками для перевязки.

Бросив на возлюбленного последний взгляд, Катрин удалилась вместе С Ксантраем. Они вышли на улицу и около монастыря расстались: Ксантраю предстояло идти на крепостной вал сражаться с противником, а Катрин — в свое жилище.

— Думаю, что было бы лучше, если бы вы сами присмотрели за нашим боевым резервом до дальнейших распоряжений, — сказал Ксантрай. — Мне трудно представить себе, как я буду драться с бургундцами, сжав под мышкой целое состояние. Спрячьте его хорошенько!

— Не беспокойтесь! Удачи вам, мессир!

Она уже заспешила прочь, как вдруг он окликнул ее:

— Катрин!

— Да?

Он горестно улыбнулся, а затем состроил смешную гримасу:

— Мы с Монсальви — неоценимая парочка — не правда ли? По-моему, нам так и не пришло в голову сказать вам «спасибо»!

Она улыбнулась ему в ответ, с радостью увидев в карих глазах преданного друга Арно неподдельное дружелюбие и почувствовав, что отныне она целиком и полностью может ему доверять. Он будет стоять за нее, покуда хватит сил. Воистину, неоценимая дружба.

— Это не имеет значения, — нежно сказала она. — Мой долг вам гораздо больше!

Проехавшая повозка разъединила их. Горожане — помощники армии отправляли к крепостным стенам полные телеги каменных ядер для бомбард, а также дрова и кувшины с маслом. Из-за реки уже доносилась приглушенная канонада англо-бургундской артиллерии. Утро было в разгаре, и противник явно решил, что наступил час для атаки.

В то время как мужчины бежали на укрепления, женщины продолжали заниматься своими ежедневными делами, будто ничего особенного не происходило. Они успели привыкнуть к возбуждению и сумятице военного времени. Скоро они присоединяться к своим мужьям на стенах, захватив с собой все необходимое для ухода за ранеными: вино и масло, чтобы промывать раны, разорванное на полосы полотно для бинтов и саваны для мертвых.

Катрин, которой больше нечем было заняться, решила пойти вместе с ними. Она сходила домой, спрятала в безопасное место шкатулку, сменила мужскую одежду на голубое шерстяное платье, которое купила ей Сара, и присоединилась к женщинам, идущим к крепостной стены.

Как только миновал кризис, Арно стал быстро поправляться. По счастью, небеса одарили капитана необычайно крепким организмом. К лету он уже мог вставать постели, а к началу августа вернулся на свое место на укреплениях.

Компьень все еще держался, и так упорно, что Филипп Бургундский обескураженно отбыл в Льеж, где срочно требовалось его присутствие, предоставив поле битвы Жану де Люксембургу.

В противоположность тому, что предсказывал Ксантрай во время крайне подозрительного захвата Жанны бургундцами, Гийом де Флави весьма храбро и упорно продолжал защищать город. Среди капитанов ходили слухи о том, что, подняв слишком поспешно навесной мост, Флави пытался умилостивить своего кузена, старшего архиепископа Реймского Реньо де Шартреза, ненавидевшего Жанну, — этакая родственная услуга… К несчастью, положение с каждым днем становилось все более серьезным. Несмотря на густой лес, Компьень был теперь окружен со всех сторон. Люксембург овладел Рояль-Лью и дорогой на Вербери, а под командованием де Креки и де Бриме сооружался огромный форт на дороге в Пьерфон, на самом краю леса. Запасы провизии подходили к концу, конвои больше не могли проникать в город. Единственную связь с окружающим миром обеспечивала горстка смельчаков, которые под покровом темноты уходили из города и возвращались тем же путем.

Катрин днем находилась у городских стен в импровизированном полевом стане, организованном женщинами города. Они с Сарой шли туда каждый раз, как начиналась атака, и оставались там, ухаживая за ранеными, до тех пор, пока не начинали валиться с ног.

По ночам, измученные, они падали на свои кровати и спали как убитые, несмотря на голод и сильную жару.

Лето было в самом разгаре, что прибавляло мучений оборонявшим город войскам. Надоедливые мухи тучами летали над людьми, но особенно доставалось раненым.

Было отмечено несколько случаев чумы, и, чтобы предупредить распространение заразы, трупы сжигались, а дома их опечатывали. То небольшое количество еды, которое удавалось достать, быстро портилось. Единственное, в чем жители, благодаря реке, не испытывали недостатка, была вода, но и за ней можно было ходить только ночью, когда прекращался огонь противника. Но больше всего мучило Катрин отношение к ней Арно.

Каждый день в одежде мальчика она приходила в монастырь навестить Арно, и это приносило ей больше печали, чем радости. Не то чтобы Арно открыто выражал свою неприязнь, но он ограничивал себя рамками официальной любезности, что пугало ее больше, чем его грубость. Лишенная возможности ухаживать за ним, она старалась пробыть с ним подольше и поговорить о чем-нибудь еще, помимо осады и пленения Жанны… о нем самом, например, о всех этих долгих годах, когда она еще не знала его, о детстве. За несколько минут, проведенных с Мишелем в подвале на мосту Менял, Мишель рассказал ей о своем детстве, и так живо и непосредственно, что Катрин надеялась, что и Арно тоже посвятит ее в свои воспоминания. Однако она все больше убеждалась в том, что он нисколько не смягчился по отношению к ней. Его мысли блуждали где-то вдалеке и были сосредоточены на Деве.

Когда Катрин возвращалась в дом, где ее поджидала Сара, то часто думала, что Мишель стоит между ними как вечная преграда. Казалось, у нее не было способа убедить Арно, что она неповинна в смерти его брата. У нее не было ничего, кроме собственных слов! Он никогда ей не поверит — как и раньше! Его обращение с Катрин в настоящее время было явно основано лишь на том, что нельзя совсем отвергнуть женщину, которая готова пожертвовать своей жизнью и богатством, чтобы тебе помочь. Она была убеждена, что если бы не это, то он вышвырнул бы ее прочь без особой жалости.

Новые вести о Жанне принес испанский шпион.

Жанна пыталась бежать из Болье, после чего была отправлена в Боревуар, где находилась резиденция Жана Люксембурга. Вторая попытка к бегству чуть не стоила ей жизни. Она прыгнула с башни, и была подобрана во рву полумертвой.

Пока продолжалась осада, надежды вызволить Жанну быть не могло. Вражеское кольцо сжималось, и выбраться наружу становилось все трудней и трудней. Все, что они смогли сделать, — это отправить гонца к маршалу де Буссаку, во власти которого находилась сельская часть Нормандии. Город был на последнем издыхании; голод и болезни сотнями косили храбрых защитников.

Без срочной помощи извне город должен был сдаться.

— Заперты, как голодные крысы в норе! — неистовствовал Арно. — И это в то время, как Жанна в плену у бургундцев, а король ничего не делает, чтобы вызволить ее!

— Можешь быть уверен, что Ля Тремуй не сводит с него глаз, — усмехнулся Ксантрай. — Он ведь поклялся уничтожить Деву.

Наконец, в последний день октября, прибыла помощь. Конвою с продовольствием удалось проникнуть в город, и дух защитников резко поднялся. Одновременно войска маршала де Буссака напали на англо-бургундскую армию с тыла. Невзирая на яростное сопротивление Люксембурга и Хантингтона, их оплоты рушились один за другим.

Буссак прорвал кольцо и вступил в город, после чего совершил со своими людьми мощный налет, сломив сопротивление врага. Все ждали массированную контратаку на следующее утро; однако, когда занялся день, на том месте, где был неприятельский лагерь, взорам компьенцев открылось обширное пустое пространство: враги исчезли без единого удара в барабан или сигнала трубы. Компьень был спасен… и с этим совпало полное выздоровление Арно, который уже бешено рвался искать Жанну и спасать ее от неприятеля. Он, Ксантрай и Катрин уже разрабатывали план действий, когда до них дошли ужасные новости, превратившие в пыль все их тонкие построения: Жан Люксембург все же принял предложение англичан и продал им свою узницу за десять тысяч экю.

Жанна д'Арк была теперь в руках противника, но никто еще не знал, что станется с нею или хотя бы где она находится в данный момент.

Все трое услышали об этом вечером, когда собрались в доме Катрин. После долгого молчания Ксантрай закричал:

— Мы должны разделиться!

— Разделиться? — встревоженно воскликнула Катрин. — Но это невозможно! Вы ведь обещали…

— Что вы поможете нам спасти ее? Я и сейчас обещаю вам это, но в данный момент мы не знаем, где она или куда ее везут. Пока мы не выясним этого, мы ничего не сможем сделать.

— Она в Англии, конечно, — сказал Арно.

— Может быть. И в этом случае Катрин, как бургундка могла бы быть нам очень полезна. Я не могу себе представить, чтобы слухи из Брюгге доходили так далеко. Мы могли бы выдать себя за ее слуг. Но пока нам придется начать розыск. Катрин, я провожу вас в монастырь Бернардена Лувьерского, где настоятельницей моя кузина. В городе там командует Ла Гир, а неподалеку находится Руан, один из важнейших опорных пунктов англичан; море там тоже рядом. Когда мы точно выясним ее местонахождение, мы свяжемся с вами. Ну, ну… не надо плакать. В данный момент этот план — наилучший. До того вы будете только мешать нам…

Насмешливый голос Арно оборвал этот разговор.

— Ну хватит! Ей следует знать, что солдатам не нужно, чтобы она всюду таскалась за ними! Мы возьмем ее с собой, когда она нам понадобится, вот и дело с концом!

Несмотря на ободряющие слова Ксантрая, Катрин с трудом сдерживала слезы. Как легко ухватился Арно за малейший предлог, чтобы избавиться от нее! Все совершенно безнадежно! Он действительно ненавидит ее и, без сомнения, будет продолжать ненавидеть всю свою жизнь.

Она отвернулась, чтобы он не мог увидеть слезы в ее глазах.

— Хорошо, — сказала она печально. — Я поеду в этот монастырь.

Глава восемнадцатая. РУАН

Зима обернула своим снежно-ледовым саваном маленький городок Лувье, и всякая деятельность в нем, как торговая, так и военная, полностью замерзла. Два рукава реки Эр, покрывшиеся белым с прожилками панцирем, взяли в плен и застопорили сыромятни, каменоломни и ветряные мельницы — во всяком случае, те, что еще не были разрушены войной.

Что касается солдат, то для них вновь наступило время спячки, ежегодно начинавшейся с приходом зимы.

Плотный снежный покров укрыл поля и дороги. Выходя за пределы городских стен, люди вязли в снегу по колено. Весна, однако же, была не за горами: февраль кончался.

За те три месяца, что Катрин провела у бернардинок, она без большого труда приспособилась к жестким правилам жизни в монастыре.

Мать-настоятельница Мари-Беатрис, кузина Ксантрая, радушно приняла ее. Она была удивительно похожа на своего длинного рыжеволосого кузена, и это сходство сразу же обезоружило Катрин. Они с Сарой жили в большой комнате, обставленной несколько более роскошно, чем кельи монашек, и тем не менее считали делом чести участвовать в жизни сообщества, насколько это было возможно.

Затяжные службы в церкви, столь докучавшие Катрин в молодости, стали теперь ей необходимы, даже желанны. У нее было ощущение, что, разговаривая с Богом об Арно, она немножко приближала его к себе, и в самом деле начинала думать, что только божественное провидение могло бы снова свести их вместе. Действительно ли вспомнит он свое обещание дать ей возможность помочь им спасти Жанну? Ей было трудно в это поверить. Прошло три месяца, а она не получила от них ни словечка; казалось, окружающий мир находится где-то далеко от монастыря, до которого новости, даже касающиеся хода войны, доходили лишь изредка…

Несмотря на это, город Лувье играл в войне немалую роль. Его захватывала то одна армия, то другая, а последние несколько месяцев он находился в руках Ла Гира, захватившего его в ходе блестящей нормандской кампании, которая принесла ему славу полководца, отбившего у англичан Шато-Гайяр.

Теперь Ла Гир удерживал Лувье, и надежно удерживал. Хотя английская армия находилась недалеко, страх, который внушало всей Нормандии одно лишь упоминание имени Ла Гира, помогал сохранять относительное спокойствие везде, где бы ни развевалось его черное знамя.

Каждый вечер перед сном Катрин подолгу стояла на одной из башенок монастыря, вглядываясь в покрытую снегом местность. Иногда она видела приближающихся всадников, и сердце ее на минуту начинало биться быстрее, но тем сильнее было разочарование минуту спустя.

Каждый раз всадники оказывались не теми, кого она надеялась увидеть.

Как долго еще ей ждать здесь? Не придется ли снова отправиться на поиски своего любимого, бросив вызов многочисленным опасностям?

— Не страдай так, — говорила Сара. — Мужчины всегда забывают о женщине, когда война сжимает его в своем кулаке.

— Арно делает все, чтобы быть от меня как можно дальше… он никогда не придет за мной…

— Второй капитан, рыжеволосый, сдержит свое обещание, я в этом уверена. В любом случае он — твой добрый друг. А что до первого, то… его упрямство, может быть, объясняется тем, что он боится тебя и не вполне уверен в себе самом. Будь терпелива, жди…

— Жди, жди! — отзывалась Катрин с горькой улыбкой. Это-то я и делаю все время: жду и молюсь.

— Когда ты молишься, Катрин, ты тратишь время не напрасно.

И вот однажды утром, когда Катрин выходила из церкви после службы, к ней подошла монашка и сказала, что некто, находящийся в комнате для гостей, желает поговорить с ней.

— Кто бы это мог быть? — спросила удивленная Катрин, пытаясь подавить надежду, которая внезапно волной снова поднялась в ней.

— Мессир де Виньоль с монахом и еще одним человеком, которого я никогда раньше не видела.

Ах, это не могли быть они! Катрин обвязала голову своим голубым шелковым шарфом, отдала Саре свой часослов и пошла в монастырскую приемную.

Когда дверь отворилась, она едва не вскрикнула удар был слишком силен: там стоял Арно вместе с братом Этьеном Шарло и Ла Гиром.

— Это ты! — воскликнула она. — Ты пришел!

Он мрачно и без улыбки слегка поклонился.

— Я пришел за тобой. Здесь брат Этьен, он только что прибыл из Руана, где Жанну держат в заточении с самого Рождества. Он знает способ, как нам проникнуть в город, но это будет нелегко, так как там находится большое английское войско.

Катрин была рада снова увидеть брата Этьена. Она уже давно перестала удивляться его странным исчезновениям и появлениям без предупреждения и понимала, что тайный агент Иоланды не может вести обыкновенную жизнь, как всякий другой. Она с чувством сжала руку маленького монаха.

— Так вы знаете, где Жанна? — спросила она, не осмеливаясь взглянуть на Арно, ибо не была уверена в себе и не хотела, чтобы он заметил, как она возбуждена.

— Она во дворце в Руане, на втором этаже башни Буврель, в камере, выходящей окном на поля. День и ночь ее стерегут пять английских солдат: трое — в самой камере и двое — перед дверью. Кроме того, она прикована цепью за ноги к тяжелому бревну. Башня и дворец переполнены солдатней, потому что там расположился юный король Генрих VI со своим дядюшкой, кардиналом Винчестерским.

Пока он говорил, у Катрин начало ныть сердце, а лица Арно и Ла Гира потемнели.

— Другими словами, никакой надежды, — сказал гасконец. — Убить пять человек ничего не стоит, но похоже, что, кроме них, там еще очень много других.

Брат Этьен пожал плечами. Его лицо утратило жизнерадостность. Он нахмурил лоб.

— В подобных случаях, когда сила бесполезна, часто может выручить хитрость. Жанна каждый день ходит на заседания суда.

Все слушатели разом вскрикнули:

— Суда? Кто судит ее?

— А кто бы вы думали? Англичане, конечно, но под эгидой церковного суда. Она предстает перед духовным трибуналом, состоящим исключительно из священников, поддерживающих англичан. Большая часть их вышла из Парижского университета, который почти целиком на их стороне. Председательствует там епископ из Бове, Пьер Кошон, а помощником — его друг Жан д'Эстиве, который и организовал весь процесс. Говорят, он обещал Варвику, что Жанну приговорят к смерти, и я верю, что он способен сдержать свое слово.

Имя Кошона ударило Катрин как хлыстом. Она вновь увидела перед собой нищего ученого, когда восстал Кабош, и раздутого от гордости и сознания собственной важности прелата, знакомого ей по Дижону. Человек, который мог устроить суд над Жанной, безусловно, вполне соответствовал этим двум его другим обличьям. Ее затрясло, когда она припомнила маленькие холодные глазки епископа. Жанне нечего ждать от него ни жалости, ни прощения.

— И для чего же понадобился суд? — надменно спросил Ла Гир.

— Чтобы обесчестить короля Франции, продемонстрировав, что он обязан своей короной колдунье и еретичке, а также ублажить англичан, предав Жанну сожжению на костре.

Наступила минутная тишина — каждое слово эхом отозвалось в умах и сердцах собравшихся. Наконец Арно вздохнул:

— Хорошо. Расскажите Катрин ваш план…

— План такой, — начал Этьен. — У меня в Руане есть родственники. Очень интересные родственники. Мой двоюродный брат, Жан Сон, — старший каменщик, он отвечает за ремонт дворца. Это семейство — добрые люди, с приличным доходом, и они завоевали доверие англичан, с которыми находятся в прекрасных отношениях.

— Друзья англичан? — испуганно воскликнула Катрин.

— Да, именно, — невозмутимо продолжал брат Этьен. — Как я сказал, мой двоюродный брат пользуется поддержкой и уважением англичан; однако я не говорил о том, кому симпатизирует он сам. В глубине души он — верноподданный короля Франции, как и все остальные жители этого злосчастного Руана.

Связи брата могут оказаться нам очень полезны. Его жена Николь торгует полотном и поставляет всякие товары молодому королю Англии, а также герцогине Бредфордской, которая тоже находится в Руане. Госпожа Николь — женщина раздражительная, но это благодаря ей герцогиня Бедфордская узнала, что сторожа Жанны пытались ее изнасиловать; строго наказав, их заменили другими. Мои кузены будут рады принять у себя родственников — беженцев из Лувье. Лично я предлагаю себе скромную молодую пару, например, каменщика и его жену.

Этьен перевел быстрый взгляд с Арно на Катрин, а затем снова на капитана. От слов «пара» щеки Катрин порозовели; Арно же не вымолвил ни слова. Ла Гир почесал подбородок и, немного подумав о предложенном плане, удовлетворенно произнес:

— Неплохая мысль! Это значит, что двое из нас будут там!

— Трое, если позволите, — сказал брат Этьен. — Я сам, конечно, тоже возвращусь туда. Я пришел только, чтобы разъяснить положение дел и обсудить с вами наш следующий шаг. Когда я услышал, что госпожа де Брази здесь, у меня появилась вот эта мысль.

Ла Гир был прав, полагая, что эта мысль пришлась по душе и Катрин. У нее даже голова закружилась от радости. Выдать себя за жену Арно, хотя бы даже только для маскировки, — это было такой мечтой, о которой она и думать никогда не смела.

Может быть, это опасное приключение приблизит их друг к другу? О, подобное перевоплощение неизбежно даст им возможность не раз быть вместе, и, может быть, в эти минуты близости ей удастся снова разжечь в нем пламя той страсти, перед которой он не устоял уже дважды. Чтобы скрыть свои чувства, она спросила:

— Что случилось с мессиром Ксантраем?

Арно, раздраженно пожав плечами, ответил:

— Он повстречал какого-то религиозного фанатика, пастуха из Жеводана по имени Гийом, который пророчествует и утверждает, что послан Богом. Ксантрай помешался на нем и всюду таскает его с собой. Он уверен, что тот поможет освободить Жанну. Он надеется присоединиться к нам позже, но у меня в него мало веры.

— Почему же?

— Потому что надо быть полным безумцем, чтобы не видеть, что этот пастух — такой же самозванец, как и та девица из Ля Рошели, которой Жанна посоветовала «пойти и заняться домом и детьми». Я могу только предположить, что Ксантрай совсем спятил с ума, — заключил Арно.

Итак, в самом конце марта через ворота Гран Понт в город Руан вошли трогательного вида три человека: мужчина, женщина и монах. Они были так густо покрыты пылью и грязью, чем вызвали только небрежно-презрительный взгляд у охранявших ворота английских стрелков.

Стражники были заняты игрой в кости и даже не удосужились осмотреть содержимое узла, который нес на плече мужчина, решив, по-видимому, что там находятся просто вещи молодой пары.

Что же касается монаха, то все его имущество — это коричневая ряса из саржи и деревянные четки. Однако отношение стражников могло быть немного другим, если бы они знали, что женщина имеет при себе драгоценности стоимостью в целое состояние, включая сказочный черный бриллиант, зашитый в ее грязное платье, остальное было спрятано в деревянные четки, обвязанные вокруг талии монаха.

Арно был неузнаваем. Он не брился уже три дня и был одет в потрепанную куртку и мешковатые штаны.

На голове — бесформенная шляпа, Арно шел ссутулившись, чтобы скрыть свой рост.

На Катрин было надето вылинявшее голубое платье и рваная, кое-как залатанная накидка: волосы ее были туго стянуты в узел и прикрытые платком, давно не стиранным.

— Жан Сон с женой живут на улице де Ур, — прошептал им брат Этьен, как только они миновали пост охраны близ Бефруа. — Это недалеко отсюда. Но, мой дорогой друг, во имя милости Божьей, постарайтесь опускать глаза долу при встрече с англичанами и не пронизывайте их таким свирепым взглядом, а то в вас на расстоянии лье можно узнать солдата!

Арно нехотя усмехнулся и покраснел:

— Я сделаю все, что могу, но это нелегко, брат Этьен: один вид этих железных шлемов и зеленых накидок, в которых они слоняются по французскому городу, как по своему собственному, бесит меня!

— Попытайтесь не обращать на них внимания, по крайней мере, на время.

Над древней столицей нормандских герцогов витал дух нищеты, которая странно сочеталась с великолепием самого города. Высокие дома с остроконечными шпилями, и возносившиеся в небо церковные колокольни, башенки которых, выполненные в нормандском стиле, покрывала готическая резьба, выглядели, как королевы в искусно выделанных коронах, и создавали странный фон для спешащих людей с хмурыми лицами и опущенными глазами.

Не было слышно радостного гама, а полупустые лавки свидетельствовали о лишениях, которым долго подвергались горожане. Молчаливые женщины толпились в очередях перед лавками булочников, мясников и торговцев потрохами, стоя в снегу и надеясь добыть что-нибудь из еды. Солдаты в зеленых накидках встречались на каждом углу. Они прогуливались по городским улицам группами, по двое и по трое, и внимательно следили за горожанами. Строгие меры были приняты после начала процесса, который проходил в дворцовой церкви, — англичане ужасно боялись волнений, которые могли произойти либо с целью освобождения узницы, либо чтобы предать смерти высокомерных особ, укрытых за прочными стенами семибашенной крепости.

Добравшись до лавки с полотном, кружевом и прочей мелочью, которую держала госпожа Николь Сон, путники застали хозяйку за обслуживанием двух пышно разодетых дам, чей сильный акцент выдавал в них фрейлин герцогини Бредфордской.

Они рассматривали фламандские кружева и отрезы тонкого полотна с такой страстью, что Катрин не могла не улыбнуться. Ее взгляд тут же приметил головной убор, надетый на деревянный манекен, стоящий тут же на прилавке, — высокий, остроконечный, покрытый мельскими кружевами и обернутый облачной, текучей вуалью. Похоже, Нормандия была без ума от бургундских мод!

Но тут госпожа Николь, высокая, тощая женщина с болезненно-желтым лицом, одетая в платье из тонкого серого сукна, отделанного черным каракулем, и с большим золотым крестом, обратила на трех путешественников ледяной взор.

Брат Этьен счел благоразумным вмешаться.

— Мир вам, госпожа Николь! — сказал он ласково.

— Это ваши несчастные кузены из Лувье… в самом плачевном виде! Боюсь, что вам будет непросто узнать их! Они потеряли все, что имели. Этот дикарь и бандит, этот проклятый Этьен де Виньоль сжег их дом и ограбил их. Я нашел их полумертвыми на обочине…

— Какое несчастье! — воскликнула госпожа Николь с явным отвращением. — Проведите их в кухню, брат Этьен. Я очень занята!

Английские дамы выронили из рук свои отрезы полотна и уставились на вновь прибывшую чету. Они наклонились друг к другу и зашептались, причем шепот этот выражал такую жалость, что Катрин едва могла удержаться от смеха. Чувствуя, что ей надо что-то сделать, она присела в неловком реверансе и с хорошо разыгранной робостью, запинаясь, произнесла:

— Добрый день вам, кузина!

Госпожа Николь откликнулась на это жестом, предназначаемым обычно для того, чтобы отгонять мух.

— После, после! Уведите их на кухню! Вы мешаете, разве не видите?

Арно и Катрин проследовали за монахом к двери, расположенной в задней части магазина. Когда они проходили мимо двух дам, одна из них начала шарить в своем кошельке и вынула оттуда золотой, который вложила в руку Катрин. Та была слишком поражена, чтобы как-то отреагировать.

— Бедная женщина! — воскликнула дама по-английски. — Купите себе новое платье!

Эти слова сопровождались такой сердечной улыбкой, что Катрин невольно была тронута ее добротой и попыткой загладить бесчувственность хозяйки. Катрин поблагодарила ее приседанием:

— Спасибо вам, милосердная леди Да благословит вас Бог!

Но госпожа Николь была, казалось, совершенно выведена из равновесия этим происшествием.

— Госпожа графиня слишком добра, такая щедрость!

Прочь отсюда, вы все! Идите прочь!

В просторной кухне, согреваемой потрескивающим в очаге огнем, никого не было, а дверь во двор была открыта.

Служанка, наверное, ушла к колодцу или на птичий двор.

Арно, которому с огромным трудом удавалось хранить молчание, бешено взорвался:

— Если мы должны жить рядом с этой Николь, то я думаю, мне лучше ночевать на причале вместе с грузчиками.

— Тише! — воскликнул брат Этьен. — Не судить о людях по внешнему виду. Позже вы, может быть, перемените мнение о нашей хозяйке. А, вот и служанка!

В кухню вошла огромная девица с двумя полными воды ведрами. Увидев людей, она от изумления чуть не выронила ведра.

— Что вам всем тут нужно? — требовательно спросила она.

Брат Этьен уже приготовился ответить, как вдруг из лавки появилась госпожа Николь.

— Это какие-то кузены моего мужа, которые только что прибыли из Лувье, потеряв все, что у них было, объяснила она, глядя на них своим обычным мрачным и сердитым взглядом. — Нам придется их принять. Дай им что-нибудь поесть, Марго, и отведи их наверх, на чердак. Когда вернется хозяин, он и решит, что с ними делать.

— Спасибо вам за вашу щедрость, добрая дама, — начал брат Этьен, но госпожа Николь, передернув плечами, перебила его:

— Либо ты христианин, либо нет. У нас плохо с едой и очень мало или вообще нет лишней, но я не могу допустить, чтобы родственники моего мужа голодали на улице. Пойдемте со мной, брат, я хочу поговорить с вами…

Тот не спеша пошел за нею следом, оставив Арно и Катрин со служанкой, которая осматривала их с некоторым любопытством. Она явно не увидела в них ничего необычного, так как вскоре отвернулась, чтобы налить им супу. Затем она отрезала большой кусок черного хлеба и пододвинула к ним плошки.

— Так вы из Лувье?

— Да, — сказала Катрин, погружая ложку в густой, аппетитный суп. — Из Лувье…

— У меня есть там кое-какие родственники, кузены, из дубильщиков, Гийом Леруж. Знаете его?

Теперь настал черед Арно сказать что-то. Он перестал шумно хлебать свой суп и взглянул на толстую девицу-служанку.

— Ну еще бы! Гийом Леруж? Да, ясное дело, знаю, бедный парень! Этот громила Виньоль вздернул его на следующий день! Э, в какие злополучные времена мы живем! Бедным людям, как мы, трудно сейчас.

Катрин с трудом поверила своим ушам. А она-то с момента их прибытия в Руан страшилась, что Арно выдаст их, вернувшись к своим естественным, барским повадкам; и вот он нежданно — негаданно проявляет себя еще лучшим актером, чем она. Марго тяжело вздохнула.

— Да, уж такая их доля! Но вам здесь будет не слишком-то плохо. Хозяйка, конечно, и впрямь крута. Уж так крута, что круче не сыщешь! Зато еды здесь навалом. Ты вроде парень здоровый. Мэтр Жан найдет тебе работу, а для жены твоей и здесь дел полно. Вторая служанка померла, так что работы на всех хватит.

— Да я работы не боюсь, — заверила ее Катрин, покуда Арно с явно удовлетворенным видом заканчивал пожирать суп. Покончив с ним, он выскреб полушку куском хлеба, а затем вытер рот рукавом.

— Так-то оно лучше! — воскликнул он, чрезвычайно довольный. — Вот это Добрый суп! — И, чтобы как можно полнее выразить свое восхищение, он звучно рыгнул.

— Ну, пойдем, — .сказала служанка. — Я покажу вам комнату. Она не особо-то роскошная, и печки в ней нет, но вам ведь вдвоем и печки не надо, а?

Теснившееся под крышей чердачное помещение по форме напоминало нечто вроде усеченной пирамиды. Там валялась кое-какая ломаная мебель и было очень холодно, но Марго принесла с собой пару матрацев и немалое количество шерстяных покрывал.

— Завтра мы чуть-чуть наведем тут порядок, — сказала она. — Но сегодня ночью главное — чтоб было тепло. Отдохните теперь немного.

Когда она вышла, Катрин и Арно какое-то время молча стояли, глядя друг на друга. Катрин вдруг разразилась смехом, таким безудержным, что у нее заболели бока.

— Я не знала, что ты такой талантливый, — сказала она насмешливо, стараясь говорить тихим голосом. — Из тебя и вправду получился бы отличный деревенский увалень! А я-то думала, что ты будешь вести себя слишком деликатно и выдашь нас!

— Я же говорил тебе, что меня воспитывали как маленького крестьянина, разве не так? — сказал он с неожиданной улыбкой. — В душе я всегда был крестьянином и думаю, что этим можно гордиться. Я на самом деле вытесан не для высшего общества… Но, если уж на то пошло, ты и сама была довольно убедительна!

И он вдруг залился внезапным смехом, поддавшись, как и Катрин, порыву невольного веселья, который смел на время все их горести, раздоры и дурные воспоминания. Они смеялись, как двое детей, осуществивших удачную проделку, и были, возможно, ближе друг к другу, чем когда бы то ни было, даже во время самых страстных своих мгновений. Когда на чердак с пакетом под мышкой вошла госпожа Николь, они все еще смеялись.

— Тс-с! — приложив палец к губам, сказала она. — Вас могут услышать, а для двух беженцев-погорельцев вы, по-моему, смеетесь чересчур радостно!

Теперь она улыбалась, и Катрин отметила, что улыбка придает ее длинному, невыразительному лицу необыкновенное очарование. Николь бросила сверток с одеждой на кровать и сделала реверанс.

— Госпожа и мессир, простите меня, пожалуйста, что я так грубо встретила вас в лавке, а также любые проявления заносчивости и дурного нрава, которые мне, возможно, придется выказывать в дальнейшем. Я совершенно не уверена, что могу доверять служанке, да и вообще кому бы то ни было!

Испытав огромное облегчение, ибо она чувствовала себя неловко с тех самых пор, как ступила на порог жилища Сонов, Катрин подбежала к госпоже Николь и расцеловала ее; Арио же тем временем расточал хозяйке заверения в их глубочайшей признательности. Им стало с ней гораздо лучше, чем раньше. Теперь, объяснив все возможные недоразумения или проявления недоброжелательства, Николь, чтобы Марго ничего не заподозрила, не стала задерживаться у них слишком долго. Им принесли воду и умывальные принадлежности, и к моменту возвращения домой мэтра Жана Сона оба они выглядели вполне прилично, хотя одеты были довольно скромно, как и пристало бедным родственникам.

На первый взгляд, старший каменщик отнесся к ним ничуть не более сочувственно, чем его жена. Он был тучным, розовощеким человеком, лопавшимся от гордости и жира, и имел привычку окидывать окружающие предметы рассеянно-благодушным взором, что свидетельствовало о его невысоком интеллекте. Однако вскоре его «кузены» обнаружили, что под этой безобидной «тупостью» скрывается ясная и острая мысль, незаурядный ум и чисто нормандское хитроумие.

— Сегодня вечером отдохните, — посоветовал он им вполголоса, когда служанка окончила подавать ужин. — Завтра я покажу вам наш подвал. В дальнейшем мы будем встречаться там, чтобы нас не подслушали.

Когда снаружи сыграли отбой, домочадцы собрались вместе, чтобы помолиться, а потом все разошлись по своим комнатам. Арно и Катрин отправились к себе на чердак, и сердце молодой женщины забилось быстрее. Предстоящее сожительство одновременно и смутило, и восхитило ее, ибо, как выяснилось, Марго приготовила им одну постель на двоих.

Катрин не знала, радоваться ли ей или опасаться нового отказа; однако Арно, увидев, что произошло, спокойно перенес один из матрацев и одно одеяло в угол комнаты. Среди разбросанного по полу хлама он отыскал старую и рваную занавеску и старательно отделился ею от Катрин, перекинув ее через стропила. Катрин наблюдала за, ним, изо всех сил стараясь не выразить на своем лице разочарования. Покончив с этим, Арно повернулся к ней, улыбнулся и поклонился так учтиво, будто находился не на грязном чердаке, а во дворце или замке.

— Доброй ночи, — любезно произнес он. — Доброй ночи, моя дорогая жена!

Через несколько минут громкий храп убедил Катрин, что он крепко спит. Позади был трудный день, и она была бы рада последовать примеру Арно, но была слишком возбуждена, чтобы уснуть, и не один час вертелась с боку на бок на своем жестком матраце. Она была сердита на Арно, на себя и на целый свет. Если бы еще этот идиот не храпел так громко!

Для двух искателей приключений началась странная жизнь. Целые дни напролет Катрин под присмотром госпожи Николь до изнеможения работала по дому, помогая Марго стряпать, стирать, гладить и убирать, будучи нередко отчитываемой и распекаемой, особенно когда в доме были посторонние, — короче говоря, точно следуя взятой на себя роли бедной родственницы хозяйки. Арно же целиком окунулся в жизнь каменщика. Его умение писать спасло его от необходимости рисковать жизнью на лесах, и Жан Сон, сделав его своим писцом, избавил Арно от любопытства других каменщиков. Все знали, что он — двоюродный брат старшего, и никто не видел ничего особенного в том, что с ним обходятся чуть-чуть лучше, чем с остальными…

Но вот однажды ночью, когда Марго уснула, в подвале состоялось тайное совещание, к которому искусство каменщика имело мало отношения. Там обсуждались последние новости из зала суда, принесенные некими братьями-проповедниками из ордена святого Доминика, которые теперь регулярно посещали заседания, сперва, в начале марта, проводившиеся тайно.

Эти монахи, брат Исамбар де ля Пьер и брат Мартен Ладвеню, сделали все что могли, чтобы помочь Жанне и дать ей советы, как только им было разрешено приблизиться к ней. Однако Кошон и Ваврик бдительно следили за своей жертвой, и брат Исамбар, посоветовавший Жанне обратиться к папе и к Совету церкви, услышал в свой адрес от ужасного епископа Бове угрозу быть зашитым в мешок и выброшенным в Сену. Оба монаха восхищались Девой и очень жалели ее. Они передавали Жану Сону и его друзьям малейшую подробность о Жанне и пересказывали ее всегда простые, ясные и полные веры ответы на искусные вопросы-ловушки, которые ставили ей почтенные доктора богословия, стремившиеся угодить англичанам.

Жанна защищала себя мастерски и с умом, в точности храня в памяти все свои предыдущие ответы, чему трудно было не изумиться, припомнив, что она не умела ни писать, ни читать. Жанна едва могла поставить на бумаге свою подпись.

— Все в этом суде беззаконно, лживо и продажно, — заметил брат Исамбар своим красивым низким голосом. Кошон обещал убить ее, но прежде и больше всего он жаждет опорочить короля Франции. И нет такой низости, на которую он не пойдет ради этого!

От Исамбара они узнали, что Жанна была подвергнута пытке: ее били плетьми, усеянными шипами и свинцовой дробью, но она осталась тверда. Казалось, ничто не может одолеть ее необыкновенную стойкость. Однако дни шли, и с каждым днем добраться до нее становилось все труднее. Жан Сон в сопровождении Арно, отрастившего бороду, чтобы еще лучше замаскироваться, посетил башню Буврей, где содержалась Жанна, под предлогом, что ему нужно осмотреть кладку и убедиться, что никто не попытался проложить сквозь нее ход, дабы облегчить узнице бегство. Оба они вернулись расстроенные.

— Никто не может поговорить с ней. Ее непрерывно держат под стражей, замок битком набит солдатней.

Когда мы входили и выходили, нас обыскали не меньше десяти раз. Нужна настоящая армия, чтобы напасть на эту крепость, — рухнув на табурет, произнес Арно. — Мы никогда не добьемся успеха, никогда!

У заговорщиков мелькнула мысль подкупить судей драгоценностями Катрин, но брат Исамбар разубедил их.

— Это было бы бесполезно. Мне больно говорить подробные вещи о служителях Церкви, но факт остается фактом: они взяли бы ваши сокровища, а потом предали бы вас. Все они безо всяких колебаний готовы служить двум господам. Даже те, кто был истинно верующим когда — то, как, например, епископ Авраншский, уже давно перешли на сторону англичан.

— Что же нам тогда делать? — спросила Катрин.

Мэтр Жан передернул жирными плечами и для поднятия духа залпом осушил кубок красного вина.

— Ждать того дня, когда ей вынесут приговор, ибо он непременно наступит, и тогда попытаться что-нибудь сделать. Это наш единственный шанс, единственный шанс Жанны, да будет к ней милостив Господь!

Покинув темный подвал, памятник римских дней, и вернувшись на свой чердак, Арно с Катрин обнаружили, что им нечего друг другу сказать. Трагическая, плачевная тень девушки — узницы встала между ним. Она связала их общим порывом и желанием спасти ее от незаслуженной кары, но она же и разделила их величием своего мученичества.

Можно ли было заниматься любовью, зная о тех мучениях, которые испытывает эта юная девушка совсем недалеко отсюда?

Однажды вечером, когда они сидели за ужином, в окно постучали. Марго пошла открывать. В комнату вошел высокий человек, одетый в черное.

— Добрый вечер всем, — сказал он. — Простите, что я вас побеспокоил, но мне нужно видеть мэтра Сона.

Хотя на человеке был надет капюшон, скрывавший лицо, Николь при виде его побледнела, и ее передернуло. Катрин нагнулась к своей псевдокузине и прошептала:

— Кто это?

— Жофруа Терраж, палач! — сказала Николь безо всякого выражения.

Жан Сон встал из-за стола и, даже не заботясь о том, чтобы скрыть выражение презрения на лице, втиснулся всем своим обширным корпусом между двумя женщинами и черной фигурой палача.

— Что вам нужно? — грубо спросил он.

— У меня есть к вам дело, мэтр Сон, и очень срочное. Мне приказано построить высокий помост на кладбище Сен-Уан к послезавтра, двадцать четвертому мая.

— Для чего?

Терраж отвел глаза в сторону, внезапно смущенный всеми этими устремленными на него взглядами, выражавшими нескрываемое омерзение.

— Для костра! — отрывисто произнес он. И затем, поскольку никто из присутствующих, у которых кровь застыла в жилах, ничего не сказал, он добавил:

— Настолько высокого костра, чтобы осужденную можно было видеть со всех сторон, и достаточно высокого, чтобы я мог, после того как костер зажгут, подойти к ней сзади и незаметно задушить ее.

Несмотря на то, что говорить слишком откровенно было рискованно, Катрин не смогла удержаться, чтобы не сказать:

— Насколько мне известно, Жанну пока еще не приговорили!

Палач безразлично пожал плечами.

— Что вы от меня хотите? Я получил такие приказания и только выполняю их. Я могу положиться на вас, Мэтр Сон?

— Будет сделано, — сказал Сон, не в силах подавить дрожь в голосе. — Спокойной ночи.

— Спокойной ночи.

Когда он вышел, все оставались неподвижны, будто примерзли к своим стульям, даже Марго, стоявшая с горшком тушеного мяса в руках и тупо глядевшая на дверь, за которой исчез посетитель. Спустя секунду она подошла к столу, поставила на него горшок и торопливо перекрестилась.

— Бедная девочка! — сказала она. — Быть сожженной заживо, какая ужасная смерть!

Тем же вечером, когда закончился самый тихий из всех их совместных ужинов, обитатели дома на улице де Ур собрались в подвале, где к ним присоединились оба Монаха, Исамбар и Мартен, вернувшиеся недавно из Лувье.

И доминиканца, и бенедиктинца объединяло странное выражение на лице, не сулящее ничего хорошего. На их морщинистых и хмурых лицах лежала тень глубокой; скорби.

— Нет, ее еще не приговорили к смерти, — откликнулся брат Исамбар на вопрос Арно. — Но теперь ждать уже недолго. В четверг ее поведут на кладбище Сен-Уан, чтобы публично предостеречь и призвать к покаянию в своих грехах, а также к тому, чтобы она предала себя в руки Церкви в лице ее представителя, а именно, скажем прямо, мэтра Кошона. Если она откажется, ее швырнут в пламя, если же она примет это…

— Если она примет?.. — повторила Николь.

Монах пожал худыми плечами, выступающими под белой рясой и черным плащом. Его изможденное лицо вытянулось:

— По правилам ее должны отвести под охраной в монастырь, чтобы исполнить тот приговор, который трибунал сочтет нужным вынести, но я чувствую, что здесь ловушка: Кошон прячет что — то за пазухой. Он слишком много раз обещал Варвику, что Жанна умрет.

Покуда собравшиеся обдумывали то, что сказал монах, мэтр Сон достал из кармана пергаментный свиток и развернул его на крышке бочки. Затем, придавив свиток канделябром, он расправил его потрескивающую поверхность, ставшую коричневой от времени. В то время как на остальных лицах было написано уныние, он один казался странно удовлетворенным. Его жена заметила это.

— Можно подумать, что ты доволен тем, что сказал сейчас брат Исамбар!

— Более доволен, чем ты думаешь, потому что теперь я вижу реальную возможность спасти ее. Вот это, сказал он, указывая на свой свиток, — план монастыря Сен-Уан, за поддержание стен которого в исправном состоянии я тоже ответствен, и этот план, на мой взгляд, имеет для нас первостепенное значение. Идите сюда я посмотрите…

Они столпились вокруг него, с нетерпением заглядывая через плечо. Жан Сон очень долго говорил тихим голосом…

Глава девятнадцатая. ОГОНЬ И ВОДА

Чтобы быть уверенной в том, что она встанет именно там, где мэтр Сон и Арно хотели ее поставить, Катрин отправилась на кладбище аббатства Сен-Уан рано утром. Она должна была ждать на ступенях полуразрушенного распятия напротив помостов, подготовленных для судей, и маленького эшафота, предназначенного для Жанны. В некотором отдалении между помостами и южной дверью церкви Сен-Уан находился зловещий погребальный костер — высокая пирамида из хвороста, сложенная накануне главным каменщиком.

Вскоре после этого Николь заняла свое место в толпе домохозяек, стоявших в своих лучших нарядах под одной из деревянных галерей, которые окружали вместилище мертвых. Это место было известно как склеп.

Кладбище быстро заполнялось, поскольку теплая погода и жгучее любопытство выманили всех жителей Руана.

Для большинства из них это была первая возможность увидеть Жанну д'Арк.

Вскоре Катрин увидела Арно. В своем тесном поношенном костюме, ссутулив плечи и спрятав лицо под просторным зеленым капюшоном, он стоял как можно ближе к эшафоту, прямо перед линией английских лучников. Держа горизонтально пики, они образовали вокруг эшафота оцепление, но все-таки его мог прорвать кто-то сильный, такой как Арно. Остальные заговорщики тоже должны были занять назначенные места: Жан Сон — на городской колокольне, брат Этьен — внутри церкви.

План каменщика был очень прост. Уже давно он обнаружил в каких-то старых планах церкви подземный ход за пределы города, вход в который находился под одной из плит старого римского склепа. По каким-то причинам никто никогда не упоминал об этом проходе, и теперь мэтр Сон был очень этому рад. Он точно знал, какая плита закрывала старинную лестницу, и, когда его рабочие строили цементное основание, заказанное трибуналом, он расчистил этот камень под тем предлогом, что нужно осмотреть каменные колонны склепа, и показал брату Этьену, как можно его приподнять без особых усилий. Одежда монаха позволила ему войти в церковь, не привлекая внимания. В данный момент ему следовало молиться в склепе, ожидая, когда Арно приведет к нему беглянку.

Обнародованные приказы гласили, что никто не должен двигаться с места, пока не будет вынесен приговор. И тогда представлялись две возможности: либо Жанна подчинится суду церкви и ее передадут монахиням, либо она откажется и ее передадут палачу. В обоих случаях Катрин должна была немедленно забиться в конвульсиях, как будто в состоянии истерии, а Николь должна была создать всеобщую сумятицу и переполох под предлогом помощи ей. Тем временем Жан Сон, стоявший на городской колокольне, откуда он мог услышать пронзительные крики обеих женщин, немедленно начинал бить в оба колокола, Рувель и Каш-Рибо, мощные звуки которых в течение веков призывали горожан к защите города или восстанию.

Этот неожиданный набат должен был создать достаточную суматоху и беспокойство, чтобы Арно с помощью брата Исамбара, который будет стоять недалеко от Жанны, мог выхватить узницу у стражников и кинуться вместе с ней внутрь церкви. Вряд ли Кошон будет соблюдать право убежища, но ведь требовалось лишь выиграть у преследователей две-три минуты, чтобы благополучно увести Жанну в потайной ход. Прежде чем англичане смогут найти вход туда, Дева и ее спасители будут за городом и в сумерках присоединяться к Ла Гиру, который должен был продвинуться с отрядом войск как можно ближе к городу. Как только Катрин оправится от своего внезапного приступа, она с легкостью сможет позднее присоединиться к беглецам…

Кладбище все заполнялось, и на ступенях, к которым прислонилась Катрин, уже волновались люди, и она едва могла видеть происходящее. Рядом с помостом сверкали сталью, ощетинившиеся пики, которые держали солдаты; дальше был судейский помост. Пестревший черными и белыми рясами, на фоне которых резко выделялся епископский пурпур.

Стоявший в отдалении от Катрин Кошон казался гигантом, его толстые плечи были покрыты горностаевым плащом, что придавало его багровому лицу еще более мерзкое выражение. Высоко в небе летали ласточки, с церковной колокольни тяжелые звуки похоронного звона, словно капли свинца, разливались по всей округе.

Сердце Катрин охватила внезапная тревога, когда она увидела, как приближается палач с помощниками, а за ними следует стройная фигурка, окруженная солдатами.

Когда Жанна появилась на эшафоте, по толпе пробежал шепот, в котором жалость брала верх над любопытством.

— Какая молоденькая, тоненькая и маленькая! — прошептала одна из женщин.

— Бедное дитя, — подхватил белобородый старик. — Должно быть, в тюрьме ей досталось от этих Богом проклятых англичан!

— Ш-ш! — воскликнула молодая девушка. — Они могут тебя услышать!

Вскоре все замолчали. Человек, одетый в черное, подошел и стал рядом с преклонившей колени Жанной, в руках у него был пергамент с красными лентами. Позади Катрин кто-то прошептал с благоговейной почтительностью:

— Это мэтр Гийом Эрар из Сорбонны. Он прочтет проповедь.

В этот момент звучный голос одетого в черное доктора взлетел в помпезной, но выразительной проповеди:

«Ветвь не может приносить плод, если ее отделить от лозы». Но Катрин не слушала, она смотрела на Жанну, потрясенная ее бледностью и худобой. Казалось, что Дева в своей черной шерстяной мужской одежде плывет по воздуху. Ее волосы обрамляли осунувшееся и искаженное лицо, и казалось, будто ее ясные голубые глаза поглотили все вокруг; стойкость ее казалась непоколебимой.

Внизу у помостов, как раз за оцеплением лучников, Катрин видела темно-зеленое пятно — капюшон Арно. Она ощущала в своем теле нервное напряжение, которое, должно быть, чувствовал и он.

Жизнь Жанны и его собственная будут зависеть от его силы и быстроты в нужный момент. Арно поставит на кон свою жизнь, когда запрыгнет наверх и попытается освободить узницу. И он и Катрин знали это, и в то утро, когда они расставались, застывшая маска соскользнула с молодого человека — о, всего лишь на миг! — и он взял руку Катрин, огрубевшую от домашней работы, и прижал ее к губам.

— Не забывай меня, если я умру… — прошептал он.

Катрин была так взволнована, что едва могла говорить. Ее глаза наполнились слезами, но он уже уходил нелепая, трогательная фигура в черном костюме, который был слишком узок для его мощного тела. Ей оставалось только спрятать этот миг нежности в своем сердце…

Голос проповедника возвысился, заставляя Катрин прислушаться.

— О Дом Франции! — гремел он. — До сих пор ты еще никогда не знавал чудовища, но теперь ты обесчещен тем, что поддерживал эту женщину, колдунью, еретичку, суеверную…

Но тут раздался чистый голос Жанны, совершенно спокойный и полный ледяного презрения:

— Не говорите так о моем короле! — крикнула она. — Он добрый и верный христианин!

В ответ на это толпа задрожала как натянутая тетива, но это был всего лишь преходящий драматический момент. Вскоре мурлыкающий голос Эрара снова усилился, и Катрин потеряла интерес. Момент приближался, она чувствовала это…

Когда он наступил, все произошло так быстро, что она думала, что потеряет голову. Между обоими помостами была страшная сутолока, и было невозможно определить, что же происходит. Все кричали одновременно. Катрин увидела, как монах сунул Жанне в руки листок бумаги и перо. Казалось, на мгновение она впала в панику. Толпа вокруг нее готова была взбунтоваться… Жанна нацарапала на бумаге знак, и ее стащили с эшафота. Должно быть, ее уводят, но куда? Катрин увидела, что Арно оглянулся в ее сторону, и поняла, что момент наступил. С пронзительным криком, на который повернулись головы немалой части толпы, она опрокинулась навзничь, проявляя все симптомы нервного припадка. Она тяжело упала на ступеньки и сильно ударилась, но это только заставило ее закричать еще громче.

Лицо Николь, искаженное криком, показалось в толпе перед ней. Шум стал оглушительным, и тут зазвучал большой колокол, перекрывший все звуки. Толпа взревела и начала бросаться из стороны в сторону. Катрин, распростертая на земле, среди людей, которые пытались помочь ей встать на ноги, ничего не видела. Откуда-то прогремел голос:

— Арестуйте женщину, чей припадок вызвал весь этот переполох!

Николь, с расширенными от ужаса глазами, исчезла, поглощенная толпой. Мгновение спустя отнюдь не нежная хватка английского солдата поставила Катрин на ноги. И тогда она увидела…

Она увидела, что Кошон, багровый от ярости, указывает на нее пальцем… А Жанну солдаты тащат в тюрьму, Она увидела, что Арно со всем неистовством отчаяния все еще борется с тремя английскими солдатами, и поняла, что план провалился, все пропало.

Час спустя, избитые и дрожащие от полученных ударов, закованные в цепи, но вместе, Арно и Катрин предстали перед епископом Бове. Они стояли гордо. Время горбиться, прятаться и маскироваться прошло.

— Все пропало, — прошептал Арно Катрин, когда они перешагнули порог главной башни. — Нам остается только храбро умереть… мне, во всяком случае!

Один из лучников ударом кулака заставил его замолчать, и Катрин увидела, как из его разбитой губы потекла тоненькая струйка крови. Теперь они стояли перед массивным дубовым креслом, в котором сидел Кошон, опершись подбородком на руку, в позе, по его мнению, полной достоинства, а ее бегающие глазки зловеще смотрели на них.

— Смутьяны! — рявкнул он. — Бедные, несчастные безумцы, которые надеялись, что смогут захватить ведьму! До чего же мы дошли, когда обыкновенные деревенские олухи думают, что имеют право на собственное мнение?

Казалось, что происшедшее наводит на него невероятную скуку. Его равнодушные глаза ничего не выражали. Он принялся грызть ногти, потом сплюнул, но вдруг его пустой взгляд загорелся и ожил. Искра изумления и недоверия зажглась в его глазах. Он встал с кресла, тяжело спустился по ступеням и подошел к Катрин, наблюдавшей за его приближением с высоко поднятой головой. Протянув руку, он сорвал с нее чепец, и ее золотые волосы рассыпались по плечам. Гаденькая улыбочка сморщила его лицо.

— Мне кажется, я когда-то говорил вам, что никогда вас не забуду, госпожа Катрин, но, честное слово, я едва ли ожидал, что смогу вам это доказать при таких обстоятельствах. Я наслышан о ваших подвигах, как и любой другой в Бургундии, но не знал, что с вами стало. Итак, мы стали заговорщиками, если я не ошибаюсь! Мы интересуемся этой бесстыжей ведьмой, не заслуживающей даже хвороста, на котором будет жариться! Так это правда, что шлюхи понимают друг Друга!..

Ледяной голос Арно оборвал его:

— Оставь ее в покое, преподобная свинья! Она ничего не сделала, ей просто стало плохо при виде твоих подвигов по отношению к этой женщине. Я знаю, ты предпочитаешь иметь в противниках женщин, но лучше бы тебе обратить внимание на меня. Я его стою.

Кошон повернулся к нему и осмотрел с большим вниманием, но помещение было слабо освещено. Прелат подошел к камину, выхватил горящую ветвь и поднес ее к лицу Арно.

— Кто же ты в таком случае? — с любопытством спросил он. — Твое лицо мне не совсем знакомо — но где я тебя видел?

— Подумай! — насмешливо сказал Арно. — И вбей себе в голову, что здесь тебе следует заниматься лишь одним противником — мною! Эта женщина не имеет никакого отношения к тому, что случилось…

Понимая, что Арно пытается ее спасти, Катрин горячо запротестовала. Она твердо была намерена разделить его участь, какой бы та ни была.

— Благодарю тебя за великодушие, но оно мне не нужно. Если ты виновен, тогда и я тоже!..

— Глупости! — сердито воскликнул Арно. — Я действовал один!

Взгляд епископа с сомнением переходил с одного на другого. Он учуял здесь какую-то тайну и намерен был ее выяснить.

— Палач скоро приведет вас к согласию, — сказал он с ехидным смешком. — Если ты назовешь мне свое имя, возможно, я увижу картину яснее. Ты, как и госпожа де Брази, тоже предатель из Бургундии?

Выражение неописуемого отвращения перекосило лицо Арно.

— Я? Бургундец? Ты оскорбляешь меня, епископ!

Мне нечего больше терять, и я скажу тебе свое имя.

По крайней мере, это докажет тебе, что у меня нет ничего общего с этой сумасшедшей женщиной. Меня зовут Арно де Монсальви, и я — один из капитанов короля Карла. Она — из Бургундии. Это ее семья убила моего брата во времена Кабоша. Ты все еще веришь, что я позволил бы вовлечь себя во что-либо подобное вместе с ней? Ты, наверное, безумен, епископ…

Слезы полились из глаз Катрин. Может быть, Арно только пытался ее спасти, но и в этом случае его презрение было большим, чем она могла вынести. В отчаянии она воскликнула:

— Неужели ты все еще отвергаешь меня… даже сейчас? Почему ты не хочешь дать мне умереть вместе с тобой? Скажи мне!

Она протянула к нему скованные руки, готовая ради одного доброго слова стать на колени. Она не замечала мрачного окружения и опасного человека, который слушал их. Сейчас для нее существовал только этот мужчина, которого она любила так страстно и безнадежно и который отвергал ее даже в такой критический момент.

Арно застыл, сжал зубы и уставился прямо перед собой, не давая ее призывам смягчить себя.

— Ну же, епископ, давай кончать с этим фарсом! Отпусти ее. Я признаюсь во всем, что замышлял против тебя.

Но Пьер Кошон расхохотался. Отдавшись веселью, он рухнул в свое кресло. Его широко распахнутый рот открыл несколько гнилых обломков — все, что оставалось от его зубов, он хохотал, не в силах остановиться, а его пленники с удивлением смотрели на него. Внезапно он стал серьезен и облизнул свои жирные губы, словно кот-обжора, который собирается сожрать упитанную мышку.

Отблеск ненависти осветил его желтые глаза, и он подошел к узникам. Своей жирной рукой он схватил Арно за воротник.

— Монсальви, да? Брат юного Мишеля, я полагаю? И ты действительно думал, что я поверю твоей сказке? Ты принимаешь меня за простачка или думаешь, я потерял память? Отпустить ее? Твою соучастницу? Ты думаешь, я это сделаю, зная, как всегда были преданы Монсальви она и ее семья?

— Преданы моей семье? Легуа? Ты, должно быть, спятил!

Жирный епископ вышел из себя. Он повернулся и яростно заговорил, запинаясь, но все же разборчиво:

— Я не позволю тебе насмехаться над собой! Я был одним из вожаков восстания Кабоша, юнец, и я лучше тебя знаю, что были Легуа и Легуа! Возможно ли, чтобы ты не знал, что эта женщина сделала для твоего брата, когда была еще ребенком? Думаешь, что я слишком слабоумен, чтобы не помнить двух юнцов, которые похитили узника по дороге к виселице Монфокона, подвергая опасности собственные жизни и проявив мужество, достойное лучшего дела, и спрятали его в подвале, принадлежавшем ее отцу, подвале, где его обнаружили, подвале Гоше Легуа, которого я быстренько велел повесить на его же собственной вывеске золотых дел мастера. Гоше Легуа! Ее отец! — завизжал он, указывая на Катрин трясущимся пальцем.

Катрин слушала его с радостью, которой ему было не понять. Чуть не задохнувшись от ярости, Кошон продолжал:

— Она, Катрин Легуа, маленькая шлюха, которая пыталась спрятать твоего брата в своей постели, а теперь ты пытаешься убедить меня, чтобы я ее отпустил, несчастный глупец!

— Не в постели! — запротестовала Катрин, которой возмущение вернуло рассудок. — В подвале!

Но Арно уже не слушал Кошона. Он смотрел на нее так, как не позволял себе ни разу до сих пор. С бьющимся сердцем Катрин робко ответила на его взгляд. Черные глаза Арно горели любовью и страстью, которые она уже отчаялась когда-либо увидеть. Все еще глядя на нее, он прошептал:

— Ты и не представляешь себе, что ты сейчас сделал для меня, епископ. Иначе, я думаю, ты бы поостерегся это говорить. Катрин, любовь моя, моя единственная любовь, сможешь ли ты когда-нибудь простить меня?

Оба они были далеко-далеко от мрачной башни с сырыми стенами и от капризного старика, беспомощно задыхающегося в своем кресле с высокой спинкой, хватающего воздух, чтобы заполнить больные легкие.

Вспышка гнева вызвала у него жестокий приступ эмфиземы.

Дыхание клокотало в его горле, пока он отчаянно боролся за глоток воздуха, но он мог бы умереть прямо рядом с ним, а Катрин и Арно не обратили бы на него ни малейшего внимания, поглощенные собственным счастьем.

Они старались получить как можно больше от этого незабываемого мгновения, когда совершенно неожиданно растаяли прожитые впустую годы ревности, вражды и жестокости и исчезли все препятствия на пути их любви.

— Мне нечего тебе прощать, — прошептала Катрин. Ее большие фиалковые глаза сияли от счастья. — Потому что теперь, наконец, я могу тебе сказать, что люблю тебя…

В этот момент апоплексическое дыхание епископа привлекло внимание монаха, который кинулся к нему на помощь. Между двумя приступами кашля Кошону удалось указать на узников и выдохнуть:

— В подземные камеры… их, каждого в отдельную, втайне!

Когда лучники тащили их из комнаты, они все еще не могли оторвать глаз друг от друга. Колодки на их руках разделяли их, но молчаливый обмен взглядами сблизил их больше, чем все их объятия.

Теперь оба с уверенностью знали, что созданы друг для друга навсегда; каждый избран, чтобы дополнять и довершать другого и быть для него целым миром. В своем счастье они забыли не только о том, что так долго их разделяло, но и о смерти, которая угрожала обоим.

Их тюремщики так боялись, что они могут найти способ общаться друг с другом, что заперли их в самом глубоком подземелье в разных башнях. Арно был прикован в глубинах башни Бефруа, а Катрин — в камере башне Двух Экю, образовывая, таким образом, зловещий треугольник с камерой под башней Буврей, в которую была заключена Дева. Но хотя Катрин никогда еще не была в таком жестоком заточении — ее спустили на веревке на дно вонючей дыры, куда никогда не проникал свет, — она была счастливее, чем когда бы то ни было во дворце Филиппа или в роскошном особняке ее покойного мужа. Любовь возмещала ей отсутствие света и тепла, как и всего остального, чего она была лишена. Она находилась в состоянии блаженства, и несмотря на отчаянное положение, ее поддерживали думы об Арно, а огорчали только мысли о тех страданиях, которые он должен был испытывать.

Катрин боялась лишь одного: что может не увидеть его перед смертью. Но и этот страх не терзал ее чрезмерно. Она слишком хорошо знала Пьера Кошона, чтобы поверить, что он лишит себя такого изысканного развлечения, как пытка влюбленных на глазах друг у друга.

Время между тем шло, и ничего не происходило.

Никто не появлялся: ни судьи, ни допрашивающие, ни даже тюремщики.

Катрин подсчитала, что прошло примерно шесть дней, но не была в этом уверена: она могла вычислить это только по топоту охранников над головой, время же мало что значило здесь, в глубине темной дыры. Несомненно, что если бы погребение продлилось намного дольше, Катрин постепенно впала в оцепенение, но этому не суждено было произойти. Огонь факела осветил наконец зловонную дыру, где она сидела скорчившись, вниз спустилась веревка с тюремщиком, который должен был помочь ей выбраться. Катрин оказалась под ярким солнцем на башне Шатлен, моргая глазами, словно ночная птица. Солдаты, которые поджидали ее, рассмеялись, когда она появилась, неуклюже спотыкаясь в своих путах. Один из них схватил лохань с водой и плеснул на нее.

— Фу! — крикнул он. — Грязное создание!

Игра понравилась и остальным. Они наперебой старались окатить ее водой. Сначала от холодной воды у нее перехватило дыхание, но солнце было жарким, и она получила тайное удовольствие при мысли, чтя каждая лохань смывает с нее вонь подземелья…

Резкий приказ капитана стражи — и солдаты побросали свои лохани. И когда Катрин стояла там, промокшая до нитки, она почувствовала, как ее сердце вдруг встрепенулось и чуть не выпрыгнуло от радости, потому что из башни Бефруа вывели еще одного человека, пошатывающегося и шарящего перед собой скованными руками, потому что яркий солнечный свет ослепил его.

Человек этот был грязным и исхудавшим, но Катрин узнала бы Арно в любом виде. Они были окружены стражей и не могли броситься друг к другу, но даже сознание того, что он еще жив, было достаточной радостью… Цепи им заменили веревками и повели к подъемному мосту замка, подталкивая древками пик.

Время умереть, очевидно, пришло, и их вели на какую-нибудь городскую площадь, где их смерть послужит примером…

Когда пленники и стража добрались до старой рыночной площади, Катрин, несмотря на счастье, которое все еще поддерживало ее, начала ощущать приступы страха. Некоторые виды смерти особенно ужасны, а взгляд Катрин упал на огромную гору хвороста и поленьев, которая увенчивалась внушающим ужас столбом со свисающими цепями. Обезумевшими глазами она искала взгляд Арно. Он стоял нахмурившись, глядя на столб, как будто тоже боролся со страхом. Катрин пришло в голову, что, должно быть, с похожим выражением глаз он предстает перед врагом во время битвы. Но затем мысли Арно устремились к ней, глаза его взглянули на Катрин с такой любовью и жалостью, что она сразу почувствовала, как страх уходит.

Толпа оборванцев носилась туда-сюда вокруг горы поленьев, укладывая их все выше и выше по указаниям палача.

Площадь была полна людей, в основном английских солдат. Горожане вынуждены были удовлетвориться тем, что смотрели на происходящее из окон, с крыш и колонн старой рыночной площади, потому что по меньшей мере шесть или семь сотен солдат заполонили эту треугольную площадь, вершина которой была отмечена колокольней Святого Спасителя. Рядом с горой поленьев стояла маленькая виселица, но Катрин знала, что она всегда там была, и никто не обращал на виселицу внимания.

Солдаты толкали своих пленников вперед, но вместо того чтобы направлять их к столбу, их подвели к двум большим, покрытым пурпуром помостам, которые были установлены перед старым трактиром «Корона»и уже начали заполняться священниками и английскими сановниками. Лучники так плотно окружили Арно и Катрин, что скрывали их от толпы, но они стояли достаточно близко, чтобы мимолетно прикоснуться друг к другу, и Катрин сразу почувствовала, что ее мужество возвращается к ней. Арно быстро прошептал:

— Это не мы там умрем, Катрин. Этот столб ждет кого-то другого, и я боюсь угадать, кто это может быть.

Взгляни на помосты…

— Молчать! — приказал сержант стражников.

Как раз в этот момент на помостах появились епископы, среди которых Катрин сразу узнала Кошона. Они окружали крупную фигуру одетого в пурпурную сутану и горностаевый плащ кардинала Винчестерского; рядом с ним находился горделивый лорд Варвик, закованный в доспехи. Важные персоны уселись в троноподобные кресла, и толстый кардинал подал знак. Как будто ожидая этого сигнала, все колокола города разразились похоронным набатом: сначала Святой Спаситель, затем Собор, Сен-Маклу, Сен-Уан и все остальные. Траурные звуки; потрясли Катрин до глубины души. Она начала дрожать, несмотря на жаркое солнце, которое уже высушило ее одежду и волосы. Из близлежащей улицы выкатилась телега, окруженная сотней английских копейщиков. Прикованная к бортам телеги, там стояла тоненькая белая фигурка с чем-то вроде митры на голове.

— Жанна, — простонала Катрин, задыхаясь от горя. — Бог мой, это Жанна.

Заупокойная молитва, распеваемая полусотней монахов, заглушила ее слова. Она с ужасом взглянула на Арно.

— Нам придется, придется наблюдать этот кошмар?

Он только кивнул в ответ, но Катрин увидела, как две крупные слезы скатились по его щекам. Она склонила голову и заплакала. Связанные руки причиняли ей боль, и она страшно жалела, что не может закрыть глаза и уши, чтобы отрешиться от этого колокольного звона, зловещего пения и грубого смеха солдатни. Великая трагедия, которая за этим последовала, была воспринята Катрин как ужасный кошмар, кульминацией которого стал момент, когда она увидела, как стройную белую фигуру привязали на вершине огромной пирамиды из поленьев. Ее полные слез глаза плохо видели, но она узнала брата Исамбара. Он вскарабкался на поленья рядом с Жанной, продолжая утешать ее. Катрин расслышала, что она попросила распятие, и увидела, как сержант, стоявший перед ней, нагнулся, подобрал две палочки и, скрепив их в виде креста, протянул его мученице. Теперь палач бегал вокруг костра, поджигая его пылающим факелом. Поднялись клубы черного дыма, пламя затрещало и рванулось к небесам. Ужасный запах серы и смолы заполнил воздух. Катрин больше не могла этого вынести. Ее согнуло пополам и вырвало.

— Боже! — воскликнул Арно, пытаясь справиться со своими путами. — Катрин! Не умирай! Ты не должна умирать!

Не говоря ни слова, английский сержант сбегал в трактир, принес чашу вина и заставил Катрин выпить несколько глотков. Она почувствовала себя немного лучше. Вино побежало по жилам, как огонь, возвращая ее к жизни. Катрин улыбнулась жалкой улыбкой сержанту, пришедшему ей на помощь, и увидела, что это пожилой человек с седеющими волосами и усами. Она заметила также, что его глаза под шлемом полны слез.

— Спасибо, друг, — раздался позади нее голос Арно.

Солдат пожал широкими плечами, сердито провел рукой по мокрому лицу и проворчал, кося глазом на столб:

— Я не воюю с женщинами! Не в пример епископу Кошону.

Его французский язык был медленным и гортанным, но смысл слов был ясен.

Языки пламени полностью скрыли столб. Оттуда вырвался крик. Это была приговоренная девушка. Она кричала: «Иисус!». Теперь ее не было видно, но брат Исамбар все еще протягивал к ней большой обрядовый крест, рискуя загореться сам. Костер ревел и трещал, изрыгая тучи густого черного дыма. Ни звука больше не было слышно из его горящей сердцевины. Затем вдруг палач сбил пламя, и показалось тело Жанны. Она была мертва.

Огонь сжег ее рубашку и обнажил тело, уже обугленное.

Этот ужас оказался выше сил Катрин. Она потеряла сознание…

Катрин открыла глаза от резкого удара. Кто-то бил ее по щекам, что-то обжигающее лилось в рот. Она поперхнулась, закашлялась и наконец села, оглядываясь широко раскрытыми глазами. Сержант-англичанин, который дал ей выпить вина во время казни Жанны, стоял возле нее на коленях с бутылкой в руке.

— Лучше? — ласково спросил он.

— Да, немного, спасибо. Арно? Где Арно?

Катрин сидела на охапке соломы в пустой комнате с низким потолком. Маленькое зарешеченное окошко наверху впускало мало света, но комната не походила на тюрьму.

— Ваш товарищ? Он в соседней комнате под сильной охраной. Я оставил вас здесь, пока вы не придете в сознание…

— Где мы?

— В караульном помещении Большого моста. Нам приказано держать вас здесь под стражей до наступления темноты. Больше я ничего не знаю. Попытайтесь уснуть…

Он отошел, тяжело ступая по каменному полу. Катрин хотела было задержать его, но руки ее были связаны. Она вновь откинулась на солому, в глазах стояли слезы.

— Арно! Я хочу видеть его!

— Вы увидите его позже. Сейчас это запрещено.

Она опять позвала его:

— Одну минутку! Пожалуйста! Почему вы были так добры ко мне тогда? Вы ведь англичанин, не так ли?

— Это кажется достаточным основанием, чтобы человек не испытывал жалости к несчастной девушке? спросил он с грустной улыбкой. — Послушайте, у меня тоже есть дочь. Она живет со своей матерью в деревне близ Эксетера, и вы немного на нее похожи. Как только вас притащили, мне на миг показалось, что я вижу ее, и это меня огорчило…

Он явно считал, что сказал достаточно, потому что поспешил выйти из комнаты и закрыть дверь. Катрин услышала голоса. Она была слишком измотана, чтобы попытаться понять, догадаться, зачем ее привели на этот сторожевой пост. Почему их не отвели обратно в тюрьму, раз уж они должны ждать до темноты? В любом случае, скоро она узнает ответ. Она услышала, как большой колокол бьет семь часов, и закрыла глаза, стараясь хоть немного отдохнуть.

В комнате понемногу темнело. Было слышно, как под окнами плещется река. Очертания комнаты растворились во мраке. Вскоре не осталось другого света, кроме узкой желтой полоски под дверью. Катрин хотела встать, чтобы попытаться услышать, о чем говорят за дверью, но обнаружила, что прикована к стене. И тут вдруг дверь отворилась. Вошли двое лучников и между ними человек в черной рясе и квадратной шапочке. Еще один следовал за ними, Катрин закричала от ужаса, узнав Жофруа Терража, палача. Он нес в руках что-то белое. Один из лучников освободил Катрин, развязал ей руки, затем заставил встать на колени, надавив ей на плечи. Человек в черной сутане откашлялся, вынул из кармана сверток и прочел при свете открытой двери:

— Приказом духовного суда Руана поименованные Пьер и Катрин Сон объявляются виновными в заговоре с колдуньей, известной как Дева, которая была предана огню и сожжена сего дня на старой рыночной площади Руана, и приговариваются к утоплению в Сене рукой палача, пока не умру…

Внезапная ярость охватила Катрин, она подскочила, словно собираясь броситься на человека со свитком.

— Приговорены? А кто вынес нам приговор? Этот документ не имеет ко мне никакого отношения. Я не Катрин Сон, а Катрин де Брази, а мой товарищ — благородный шевалье Арно де Монсальви.

Если она надеялась поразить судью, то ошиблась. Он тяжело вздохнул и посмотрел на палача.

— Делайте свое дело, мэтр Жофруа, епископ предупреждал нас о том, что эти люди не в своем уме, в них силен демон гордыни. Она тоже принимает себя за высокородную и влиятельную даму.

Терраж громко рассмеялся и бросил Катрин белую одежду, которую принес с собой.

— Надень это… и быстро, если, конечно, не хочешь, чтобы я сделал это за тебя.

Это была длинная белая рубашка. У Катрин возникло странное впечатление, словно она опять вернулась к началу. Действительно ли она в Руане, или вокруг нее все еще стены Орлеана? Она снова шла на казнь. Но ее не испугала эта мысль. Она должна умереть… но Арно умрет с ней, и они будут вечно вместе. Какая же, в конце концов, разница, как она умрет — утопленной или повешенной, если это, по крайней мере, не на костре!

Катрин поспешно разделась, опустив глаза, чтобы не видеть взглядов мужчин, и набросила на себя рубашку, спокойно завязав ленточку выреза.

— Я готова, — сказала она так высокомерно, что палачи оробели.

Ее вывели из помещения сторожевого поста и повели за городские ворота. Уже прозвонили колокол, и на улицах никого не было. С моря дул резкий ветер, темные серые тучи неслись по черному небу. Посреди моста стояла группа людей, освещаемая неровным светом нескольких факелов. Катрин прекрасно поняла хитрость Кошона. Было бы чревато последствиями приговорить и казнить двух человек их ранга, особенно зная привязанность, которая так долго существовала между Катрин и Филиппом Бургундским, но ему нечего было бояться. Кто упрекнет его за то, что он велел бросить ночью в Сену двух полоумных деревенщин за сообщничество с Жанной д.'Арк? Это действительно ловкий ход…

Катрин ощущала ледяное спокойствие. Она даже могла смотреть на черную воду, сырой запах которой доносился к ней ветром. Итак, все должно кончиться здесь? Больше не на что надеяться, только на лучшую жизнь после смерти. И это действительно лучше. Они умрут вместе, бывшие враги, которых великая любовь теперь неразрывно повенчала на вечные времена. По крайней мере, эта мечта Катрин исполнилась.

Когда они подошли к мосту, Катрин увидела, что Арно уже стоит там. С него содрали его грязную одежду, за исключением полоски ткани вокруг бедер. Он был так же великолепен в своей наготе, как античная статуя в грязной яме. Он смотрел, как приближается Катрин, и улыбался… Руки его были связаны за спиной. У ног лежал огромный кожаный мешок с тремя тяжелыми камнями внутри. Рядом с Арно стоял священник и держал черный крест.

— У вас есть минута, чтобы покаяться в своих грехах, — злобно сказал палач.

Они преклонили колени перед священником, как невеста и жених в часовне, и склонили головы. Слова отпущения грехов дошли до них как во сне. Потом палач сказал:

— Есть ли у вас последняя просьба?

Арно ответил, глядя на Катрин:

— Развяжите меня, чтобы я мог держать ее в своих объятиях. Такая смерть будет легче для нас обоих, Жофруа Терраж посоветовался с человеком в черном.

Палача, казалось, что-то терзало. Судья равнодушно пожал плечами:

— Сделай, как они хотят…

Удар кинжала, и путы Арно упали. Он обнял Катрин, прижал ее к себе и покрыл ее лицо поцелуями.

— Это будет недолго, вот увидишь, — нежно сказал он.

— Однажды, когда я был еще мальчиком, я чуть не утонул там, дома, я потерял сознание… Это не больно, не бойся.

— С тобой я не боюсь боли, Арно! Я только хотела бы, чтобы у нас было больше времени, чтобы сказать тебе, как сильно я люблю тебя…

— Но у нас ведь будет вечность, моя родная, целая вечность, вечность только для нас двоих.

Кто-то позади них шмыгнул носом. Затем чей-то слегка охрипший голосом спросил:

— Вы готовы?

— Мы готовы. Вы можете действовать, — сказал Арно, Прижимаясь губами к волосам Катрин.

Они смотрели только друг на друга и не видели, как палач опустил груз в мешок. Все еще слившихся в объятии, их уложили в мешок, и их поглотила абсолютная темнота. Голос священника, бормотавший молитвы об умирающих, доносился откуда-то издалека.

Катрин вдруг почувствовала, что ей жарко. Она непроизвольно вздрогнула, и Арно успокоил ее поцелуем.

Потом она почувствовала, как их поднимают множество рук.

— Не бойся, — прошептал Арно совсем рядом с ее губами. — Я люблю тебя…

Они падали через бесконечное пространство. Потом был громкий всплеск и внезапный холод. Тяжело нагруженный мешок потянуло вниз. Вода поглотила его. Все, конец. Катрин прижалась к Арно и подумала, что берет его любовь с собой. Он здесь, прижат к ней, единое целое с ней, плоть от плоти ее.

Он вдохнул ее дыхание, которое уже замирало. Ослепительные красные вспышки мелькали у нее в глазах. Она не могла дышать. Ледяная вода начала заполнять толстый кожаный мешок, словно чудовищное скользкое животное. Катрин попыталась прошептать еще раз:

— Я люблю тебя…

Но у нее не осталось воздуха. Она провалилась в огромную черную бездну, освобожденная, наконец, от боли и страха, от людских желаний, соединившись в смерти с человеком, которого любила…

— Я уже начал думать, что никогда не смогу открыть этот проклятый мешок! — донесся сквозь тьму голос Жана Сона. — Он такой тяжелый! К счастью, мой нож режет как бритва.

Все еще находясь в полубессознательном состоянии, Катрин удивилась, что слышит вокруг себя голоса живых людей. Что-то резко пахнущее ударило в нос и заставило открыть глаза.

Было темно и холодно, в небе сверкала большая звезда… Боже, как холодно! От холода у нее стучали зубы.

— Нам придется снять с нее эту промокшую рубаху, — сказал другой голос. — На барже есть сухая одежда.

Теперь она поняла, что не спит, что они спасены. Над ней склонился темный силуэт. Она услышала голос Арно и почувствовала, как его руки раздевают и заворачивают ее во что-то мягкое и теплое.

— Как я смогу тебя отблагодарить, Жан? Ты совершил чудо, вытащив нас вот так из реки! Это кажется почти невероятным! — говорил он.

— Ничего особенного, — смеясь, сказал Жан Сон. — У меня достаточно знакомых среди англичан, чтобы следить за происходящим. Я знал, что с вами будет, вот и залез в воду под мостом, как раз там, где они обычно топят людей. Учтите, я немножко волновался… Давненько мне не приходилось плавать. Но мне повезло, я сразу наткнулся на мешок, когда его сбросили, и распорол его. Мешок теперь на дне реки, а вы оба живы и здоровы, и это главное. Мы должны спешить! К рассвету вам нужно быть как можно дальше отсюда. Лодка достаточно крепкая, на борту есть шест, деньги, еда… Вам нужно направляться к Пон-де-л'Арш, потом к Лувье. Теперь я вас оставлю.

Удачи!

— Еще раз спасибо, — прошептал Арно.

Катрин чуть приподнялась. Она сидела в лодке. В темноте она почувствовала, как ее обнимают руки Арно, сильные, надежные. На берегу удалялся и быстро исчезал из виду силуэт человека.

— Мы и правда в безопасности?

Она почувствовала, как он улыбается в темноте, и ощутила прикосновение его губ к своим векам.

— Да, конечно! В безопасности, свободны… Это чудесно!

— Умереть вместе, это тоже было чудесно!

Смех Арно, его прежний, веселый, полный жизни смех тихо прозвучал в ее ушах.

— Можно подумать, что тебе жаль!

— Немножко… — вздохнула Катрин. — Это было так прекрасно! Что мы теперь будем делать?

— Жить… и быть счастливыми! Нам нужно наверстать так много потерянного времени.

Он поднялся, и Катрин увидела его могучий силуэт на фоне ночи. Арно оттолкнул лодку от берега, затем поискал шест и мощным толчком направил ее вниз по течению. Что-то белое промелькнуло возле них с пронзительным криком, затем нырнуло в черную воду.

— Что это? — спросила Катрин.

— Чайка. Ловит рыбу. Я и тебя научу ловить рыбу, когда мы доберемся до Монсальви.

— Монсальви?

— Конечно, туда я тебя и везу… В мой дом, твой дом, наш дом… Я не забыл, что мне нужно расквитаться с Кошоном, но сначала мы должны построить свое счастье.

Мы слишком долго этого ждали.

Огромная радость захлестнула Катрин. Она легла на дно лодки, спокойная и счастливая, позволив себе плыть по течению вместе с ней. Впервые в своей жизни она могла вкусить радость от того, что не нужно больше принимать решений, что можно довериться большой, но нежной силе и позволить ей увлечь себя. Она больше не жалела о том потустороннем союзе. В конце этой темной водной дороги их ждала совместная жизнь… Жизнь с единственным мужчиной, которого она так любила. Как хорошо!