– Лучше не двигайтесь! – голос был низкий и хриплый. – Вы только сделаете себе больно…

– Я хочу пить…

– Это от лихорадки. Я бы хотел дать вам воды, но она здесь очень плохая. Лучше дождаться, когда приедет Сова. Она говорила, что привезет…

– Дайте мне хоть глоток! Я горю…

– Ну как хотите, вам видней!

Несмотря на огонь, который жег его изнутри, Гийом не смог сделать и глотка. Вода имела ужасный привкус тины и гнили. Но движение разбудило боль, в плену у которой находилось все его существо. Только руки, казалось, были невредимы. Слегка повернув голову, Гийом пытался рассмотреть этого человека, но тот уже отодвинулся и опять растворился в сумеречном окружения.

– Где я нахожусь?

– Зачем вам это знать, если вы все равно не сможете выйти? В каком-то смысле вы у меня дома.

– Тогда кто вы такой? Я вас знаю? Я не могу даже разглядеть ваше лицо…– Оно вам ни о чем не скажет… И мое имя тоже.

– Но все-таки… Что я здесь делаю?

– А вы ничего не помните?

– Нет… Мне кажется… O! такая боль в голове!..

– Тогда забудьте о ней. Так всем будет лучше. И потом вы слишком много говорите!.. Поберегите силы на вечер…

Гийом попробовал приподняться еще раз, но новый приступ боли вновь опрокинул его на камышовую подстилку.

– Мои ноги!..

– Они сломаны… обе! Мы приведи их в порядок, я и Сова. Постарались, как только могли. Ведь я умею накладывать шины…

Тремэн, прерывисто дыша, опять погрузился во мрак физических страданий. Температура, должно быть, поднялась, лихорадка усилилась, так как он начал стучать зубами. Ему было холодно, хотя голова его горела. Он машинально скинул с себя плохонькое одеяло, которым пытался укрыть его человек.

– Постарайтесь лежать спокойно! Я сейчас вернусь. Пойду посмотрю, чем там Сова занимается…

Гийом не ответил. Закрыв глаза, он безуспешно пытался соединить две мысли, но усилие было настолько утомительным, что Гийом бросил это занятие и забылся в полусне. Некоторое время спустя он услышал молодой женский голос:

– О, Пресвятая дева! Бедный месье! В каком он состоянии! Мы не имеем права его здесь держать! Надо отвезти его в деревню…

– Чтобы меня обвинили в убийстве и повесили? Ты потеряла голову, малышка.

– Нет повода вешать тебя, Николя. Ты же не хочешь ему зла и потом, ты ведь его не убивал! Ты стрелял в его коня, когда выслеживал оленя, и это правда… А пока надо его согреть. Он весь дрожит. Я принесла немного супа, кожуры и воды из источника. И еще чистое белье для перевязки. Но ты должен разжечь огонь. Тебе следовало сделать это еще вчера ночью, когда ты его притащил. Я тебе уже говорила об этом…

– А я тебе снова повторяю: в темноте огонь виден издалека, а днем можно заметить дым. Я не стану разжигать огонь!

– Если ты не будешь меня слушать, он в самом деле умрет. Стоило ли в таком случае трудиться тащить его на своем горбу, а потом везти сюда на лодке? Оставил бы лучше там, рядом с трупом его лошади…

– Уверен, что было бы лучше выбросить его в болото, но когда я увидел, что он еще жив, то не смог…

– Это делает тебе честь, но теперь заканчивай свое дело и помоги мне справиться с моим. Зажигай… Никто не увидит твой огонь! Из-за этого дождя, который льет как из ведра вот уже сутки подряд, болото выросло почти вдвое… И потом, у этой старой кучи камней такая дурная репутация!

Когда заполыхало пламя, Гийом очнулся и, оглядевшись, понял, что за стены хижины он принял нагромождение вязанок хвороста, опирающихся на внутренний свод пещеры. Пламя огня осветило фигуры двух человек, но он еще плохо их различал. Сознание Гийома прояснилось в тот момент, когда один из них рассказывал об убитой лошади. И вдруг его охватило страшное отчаяние. Следующая вспышка пламени костра осветила в его памяти страшную картину, огромный скакун на бегу останавливается и начинает оседать на землю, а сам он, выбитый из седла, на всем скаку падает и разбивается. Али!.. Может ли такое быть, что Али мертв, что этот ужасный человек застрелил его?.. Он услышал свой слабый голос:

– Мой конь… он где?

Ответила ему девушка. Она подошла и, наклонившись, поднесла к его лицу миску с дымящейся едой. Одной рукой держа миску, она попробовала другой приподнять ему голову:

– Вот, выпейте. Вам станет лучше!.. Ну а ваша лошадь… Он это сделал не нарочно. Он сидел в засаде. Дело в том, что он выследил оленя и ждал его на тропе, а в этот момент появились вы. На крестике моей матери могу вам побожиться, что он не хотел вам зла! Николя не злодей, нет…

Не в силах сдержать слезы, Гийом глотал их вместе с густым бульоном из трав и овощей. Сидевший в отдалении человек тоже пил бульон. Вид у него был такой, будто все, о чем говорилось, совершенно его не касается. По длине его согнутых ног можно было догадаться, что он высокого роста. Широкий плащ из овечьей шкуры не скрывал его худобы. Добавьте к этому обезьяноподобное лицо, наполовину закрытое грязной бородой. Не старый, на вид ему было лет тридцать, не больше. Морщины, которыми было испещрено его лицо, появились не от старости, а от выражения бесконечной тоски.

– Почему он не хочет сказать мне, где мы находимся? Зачем он перенес меня сюда, если в самом деле не хочет мне зла?

– Нужно было обязательно отнести вас в укрытие – дождь так разошелся… Он сделал как лучше. Вы такой большой и тяжелый, а он нес вас на своей спине…

Теперь юная девушка – на вид ей было лет шестнадцать – наклонилась к Гийому, и он смог наконец рассмотреть ее. Белокурые волнистые волосы, влажные от дождя, обрамляли ее лицо, чепчик тоже был мокрый – в эту минуту она была похожа на сказочную Фею Дождя. Он помнил ее изображение по рисункам из детских книжек: то же треугольное лицо с вздернутым носиком, и огромные голубые глаза, такие светлые, что казались совсем прозрачными. Что касается всего остального, она была не выше и не толще хворостины, тело ее было закутано в длинную шерстяную накидку землистого цвета, такую ветхую, что использовалась она скорее как декорация одежды, чем служила по назначению.

Короче, эти два существа принадлежали, должно быть, к племени презренных и несчастных людей, наполовину диких, которые, как призраки, отголоски далекого прошлого, иногда встречаются в самой чащобе дремучих лесов Брикса. Когда-то вся эта часть Котантена была покрыта, как зеленой шубой, плотным и непроходимым покровом этих лесов.

Гийом попытался улыбнуться:

– Ну, извините меня. Это ваш муж, наверное?

– О, нет. Но мы знакомы уже очень давно! Мы оба одиноки… Ни семьи, ли родных. Ну вот и…

Она сделала неопределенный жест, немного усталый, который сказал ему больше, чем долгие рассуждения по поводу одиночества…

– Вы здесь живете… в этой лачуге?

– Он – да, а я – нет. Мой отец был забойщиком в песчаном карьере. И у меня есть маленький домик не так далеко отсюда. Когда я нужна Николя, он зовет меня, и я прихожу…

– Ты много болтаешь, Сова, – сердито подал голос тот самый Николя, – ему необязательно знать все это…

– Я не хотел вас обидеть! – пробормотал Гийом.– Просто я хотел поближе с вами познакомиться. Ну а меня зовут….

– Не трудитесь. Мы я так знаем, кто вы, – оборвал человек со злостью в голосе. – Как только я увидел вас и вашу рыжую шевелюру, так сразу вас и узнал.

Сварливый тон голоса этого человека был неприятен Гийому. Горячий суп прибавил ему немного сил, и он решил не упускать случай и прояснить ситуацию:

– Разве я сделал вам что-нибудь плохое? Зачем я вам нужен? Если быть точным, то ведь это вы меня ранили. И вы убили моего коня.

– И я об этом сожалею! Я бы предпочел убить именно вас! А это несчастное животное… Да, пожалуй, это было самое прекрасное, что я когда-нибудь видел в жизни! Вам можно было позавидовать!.. Когда я увидал его мертвым, то заплакал! Потом долго сидел на земле… под дождем.

Он и сейчас плакал… И видя, как этот незнакомец грустит о прекрасном жеребце-чистокровке, которым он мог восхищаться лишь издалека, Тремэн был потрясен.

– Вы оставили его… там? – спросил он вдруг охрипшим голосом.

Николя повернулся к нему и бросил на него угрюмый взгляд своих черных глаз, которые светились злобой.

– Вы хотите сказать – на съедение волкам?.. А что еще я мог сделать? Я не мог его даже приподнять, он такой тяжелый… Да и столкнуть его в болото я тоже не смог…

При мысли о прекрасном Али, преданном его друге, брошенном на растерзание в лесу, на потеху пожирателям падали, Гийом взбесился и забыл о собственных страданиях:

– Такой благородный конь должен быть похоронен с почестями! Я умоляю вас проследить за этим. Даже в этой пустыне должна отыскаться хоть пара здоровых рук?

– В такое-то время? Вы что, не слышите? Повсюду копают.

– Слышу. Но я также знаю, что с помощью денег сюда можно привести толпу людей. Деньги лежали в моей дорожной сумке, привязанной к седлу.

– Тут она, ваша сумка,– сказал Николя, неопределенным жестом махнув в темноту. – Я ее не трогал. Я ведь не вор!

– Ну а теперь дотроньтесь. И возьмите денег столько, сколько нужно, чтобы найти помощь!.. А лучше так: постарайтесь купить какую-нибудь лошадь или осла и поезжайте ко мне в Ла Пернель. Там на конюшне вы увидите Дагэ, покажете ему дорогу, он с людьми и повозкой приедет, чтобы забрать его.

Взрыв смеха этого страшного человека напоминал выстрел из ружья:

– А заодно и вас забрать, по пути, так сказать? Да? Не рассчитывайте на это. Я же вам сказал, что вы еще не готовы к тому, чтобы уйти отсюда!

– Но почему? Почему?

– Это мое дело… Знаете, я никогда и представить себе не мог, что вы окажетесь под моей крышей. Мы ведь так далеки друг от друга… Но раз уж вы здесь, то здесь и останетесь! Судьба заставит вас понять, насколько приятно здесь жить…

– Николя! – вскричала Сова, которая до этого молча следила за перебранкой. – Он очень болен.. Если он умрет, ты станешь убийцей.

– Нет. Если он умрет, значит, такова его судьба. Что касается его коня, я им займусь сам, когда рассветет. Это хорошо, что все думают, будто вы пропали. Подождем, пока это случится на самом деле. И коню тоже лучше исчезнуть до того, как вода схлынет с дорог.

– Пожалуй, это единственное, за что я смогу быть вам благодарен. Так возьмите же то, что вам нужно в сумке.

– Зачем? Чтобы дать повод к расспросам? Я не дурак! Мне никто не нужен. Если что, мне поможет Сова, этого достаточно.

Совершенно обессиленный этим долгим разговором, Гийом больше ни на чем не настаивал, поскольку лихорадка все больше его донимала. Хорошо что этот дикарь согласился организовать достойное погребение Али.. Понятно, что, похоронив коня, он уничтожит свежий след, который мог бы привести сюда тех, кто отправится на его поиски. Но кому может прийти в голову мысль искать его? Разве Потантену? Но ведь он уверен, что Гийом отправился в Порт-Бай, и вряд ли начнет беспокоиться раньше времени..

Сова опять подошла, чтобы приподнять его голову и напоить какой-то настойкой с сладковатым привкусом; он стал сопротивляться, но она настояла:

– Я понимаю, что она не очень вкусная, ведь здесь нет ни сахара, ни меда, но это поможет вам заснуть. Завтра я сменю вам повязку на голове и обложу синей глиной ваши ноги, чтобы уменьшить опухоль.

– Мои ноги… боль становится нестерпимой, – вздохнул Гийом, – чтобы заснуть, мне нужно помочь дубиной, а не лекарством.

И тем не менее он заснул..

Когда Гийом открыл глаза, был уже день, если можно было назвать днем этот блеклый свет, просачивающийся в лачугу, где он находился. Слегка повернув голову, Гийом заметил небольшое входное отверстие вытянутой формы, заваленное хворостом в толстыми ветками деревьев. Однако овальный свод его достаточно ясно свидетельствовал о том, что это помещение когда-то было часовней или небольшим приделом, тогда как сейчас оно оказались совсем разрушенным. А его стены окружены оползнем. Он заметил также, что огонь почти погас и что он здесь один.

Он мысленно восстановил события вчерашнего дня и решил, что, по всей вероятности, эти двое отправились хоронить Али, как и обещал вчера Николя. Но дни не бросили его, – об этом свидетельствовала мяска с супом, стоявшая рядом с подстилкой из камыша, на которой он лежал. Суп был еще теплым, а рядом с миской Гийома нашел стаканчик с чистой водой. На этот раз ему удалось приподняться и съесть суп, а затем и выпить всю воду.

Он чувствовал себя немного лучше. Его голова уже не раскалывалась от мучительной боли, разве только чуть-чуть, и температура, вероятно, уже понизилась. Но вот ноги… Гийом не мог ими даже пошевелить, настолько они отяжелели; у него было такое ощущение, что они погружены в раствор цемента. Он сбросил одеяло и шкуры, которыми был укрыт, чтобы рассмотреть их получше: обе ноги были обмотаны .бинтами и тряпками из грубой ткани, испачканной желтыми пятнами. Ни одного пятна крови не было видно. Видимо, переломы были закрытыми. В довершение картины Гийом увидел два огромных камня, прикрепленных к каждой ноге.

Естественно, его раздели и разули, чтобы забинтовать ноги, которые в результате перелома страшно распухли. На нем оставались теперь только рубашка и жилет. Остальная его одежда, как он заметил, была развешана на одной из веток. Гийом нигде не видел своего теплого просторного плаща – он всегда надевал его, отправляясь в дальнюю дорогу верхом.

Жилище было убогим, но тем не менее обитаемым. В углу располагались нары, сваленные на них соломенные тюфяки старые одеяла свидетельствовали о том, что это была кровать его обитателей. Над дырой, зияющей в середине низкого свода, лежала куча аккуратно сложенных камней, которые, по-видимому, использовались как примитивный очаг. Рядом стояли три табуретки, сделанные из толстых веток, а на полу – миски и сковородка. Вытянув шею, Гийом заметил у стены, поврежденной оползнем, грубо сколоченный шкаф, в котором хранили еду, и сундук с медной масляной лампой на нем. Напротив стоял топор дровосека с длинной ручкой, железная лопасть была отполирована работой и вовсе не повреждена ни временем, ни влажностью. Холодный блеск стали вызывал зловещее сравнение с секирой или орудием казни, словно бросая вызов: если бы ему удалось добраться до этого топора, никогда тот дикарь не посмел бы его больше тронуть.

Все это означало, что в настоящий момент Гийом полностью находится во власти этого незнакомца, с которым он раньше нигде не встречался, не причинил ему ни малейшего зла, в чем он был совершенно уверен, но который все же люто его ненавидел…

Чтобы не погрузиться во мрак полной безысходности, он стал думать о месте своего нахождения. Дорога, по которой он поскакал, покинув Тринадцать Ветров, и которая должна была привести его в Валонь, на самом деле была ему не так уж хорошо знакома, хотя ею неоднократно пользовались, чтобы проехать в Брикс за покупкой строевого леса, или в Брикебек на ярмарку, или в Трапп за сыром, и даже в Картрэ, откуда, закончив дела, естественно, можно было спуститься в Порт-Бай. Этот путь бы короче, но проходил по очень трудной дороге, и поэтому преодолеть его мог лишь только очень хороший всадник. В тот вечер Гийом вслепую бросился по этой дороге только потому, что мысль об опасности, угрожающей любимой, преследовала его и затмила обычную рассудительность и осторожность. Затем, без сомнения, он в темноте среди деревьев сбился с пути, перепутал тропу, так как темнота была усилена потоками воды. Он не помнил, что когда-нибудь раньше встречал на этом пути болото, о котором говорили Николя и Сова. К тому же быстрый бег коня и время, которое прошло после того, как он покинул поместье, вряд ли позволили ему преодолеть больше двух лье. Даже, скорее меньше. Вывод такой: по времени он не мог не только выйти из леса Барнаваст, но и не мог доскакать до пересечения с дорогой из Валони в Шербург. К тому жена подступах к Бриксу он всегда заметал строения монастыря Ля Лютюмьер, где по ночам постоянно горел свет, чтобы служить ориентиром заблудившимся путникам. Значит, остается выяснить, сколько времени Николя тащил его на спине и вез в своей лодке.

Воспоминания стоили ему больших усилий. Тем не менее, продолжая копаться в памяти, он достал из самых глубоких ее закоулков туманные полузабытые разговоры, которые он слышал как-то раз, остановившись на постоялом дворе в Васте, где любил делать короткую передышку, направляясь в Шербург. Местные жители говорили о каких-то болотцах, богатых рыбой и расположенных в глубине лесов. Они сливались в одно громадное болото во время долгих и обильных осенних и зимних ливней, которые наполняли реку Сэр, и она выходила из берегов, и все ручьи в округе заливали поля и превращали местность в пруд. Тогда было просто необходимо иметь лодку, чтобы передвигаться свободно в этих местах, и прекрасно знать окрестности, чтобы избежать ужасной смерти, которая угрожала в зыбучих песках или в топкой трясине.

Таким образом, Гийом заключил, что пристанище его хозяина расположено где-то посередине этого изменяющегося пространства и что единственное, что может спасти его от принудительного пребывания под этой крышей, – его быстрое выздоровление. Никто не придет к нему на помощь. По крайней мере никто из цивилизованного мира, так как в этих диких местах, возможно, прячется обитателей гораздо больше, чем можно было предположить: в густой чаще леса, где есть живая и мертвая вода, холмы и расселины, ущелья без входа и выхода, болота, топи, чащи и широкие тропинки, подводящие иногда к краю пропасти, живет народ землистого цвета лица или цвета урчащей пены у водопада, и он невидим: сбежавшие каторжники, люди вне закона всех мастей, контрабандисты, браконьеры, всегда с ножом и веревкой, подстерегающие удачу на большой дороге в надежде ограбить торговца, отобрать кошелек у прохожего или потребовать выкуп у несчастных, у тех, кто трудится в одиночку: лесник, обрубщик деревьев, рабочий из карьеров, часто они ослаблены болотной лихорадкой, их мучают и другие болезни. Тут они без защиты. Конные жандармы никогда не посещают эти беспокойные прибрежные и лесистые места, где можно заблудиться, где все что угодно может произойти…

До самого вечера Гийом оставался один. Никто, разве что дождь, частые капли которого он слышал над своей головой и видел на поверхности окружающих жилище болот, не нарушал его одиночества. Наконец уже в сумерках он услышал шум голосов, хлопанье весла по воде, а затем шум лодки, вытаскиваемой на сушу.

Когда они вошли, было очевидно, что оба совершенно обессилены. На обоих были плащи из связанных камышовых листьев, которые спасали от дождя жителей болот. Николя прислонил к стене заступ и лопату, бросил рядом большой моток веревки, висевшей на его плече.

– Ну вот, дело сделано! – устало сказал он, даже не посмотрев в сторону, где лежал его пленник.

– Вам удалось похоронить его? Даже несмотря на дождь?

– Дождь? Он никогда меня не стесняет. К тому же он размягчил землю в том месте. Мы копали – Сова и я. Копали, копали, копали, пока не вырыли яму достаточно большую. И, поверьте, это была нелегкая работа. Потом нужно было его туда подтащить, но,– добавил он неожиданно нежно, – я обмотал его красивую голову куском одеяла, чтобы не испортить ее, пока мы будем тащить его по булыжникам. А потом все закопали. Сверху я посадил куст вереска, который выкопал невдалеке, и положил камни. Теперь никто не догадается, что он там лежит. Никто, кроме меня!

– Благодарю, – сказал Гийом.

Человек посмотрел на него убийственным взглядом: – Можете оставить при себе вашу благодарность. Не ради вас мы трудились, как каторжные, – девчонка и я, – а для него… и для меня тоже.

Гийом ничего не сказал. Он понял: похороненный в секретном месте, Али теперь принадлежал только этому дикарю… Не потому ли он его ненавидел, что Гийом был хозяином этого великолепного скакуна, о котором тот мог только мечтать?..

Тем временем, руками, покоробившимися от долгой работы в воде и в земле, Сова ощупала ноги раненого. Она принесла комок синей глины, чтобы обложить ею распухшие нога Гийома, но было ясно, что она предпочла бы передать его на попечение хорошего доктора.

– Все не так хорошо, как ты думаешь, – уверяла она Николя. – Конечно, мы старались, как могли, но я не уверена, что мы правильно установили на место кости…

– Это сделают камни! – ответил тот тоном, не допускающим возражений. – И оставь его в покое! Сделай ему припарки и можешь уходить!

– Сейчас, ночью, я никуда не пойду! Посмотри, какая погода! И потом, мне надо приготовить вам еду. Если я вас оставлю, ты накормишь его каким-нибудь тухлым мясом или травой, и он от этого умрет.

– А кто говорит, что мне это не понравится? Ты думаешь, у меня есть желание им заниматься еще неизвестно, сколько времени?

Девушка сорвала со стены ружье браконьера и протянула его ему решительным жестом:

– Тогда убей его немедленно! Это будет по-христиански или по крайней мере честно, вместо того чтобы дать ему медленно гнить здесь заживо, в этой дыре!

– Дыра, дыра… Я-то здесь живу, и неплохо!

– Ты… Ты к этому привык, а он – нет.

– Придется теперь. Этим господам иногда надо своими глазами посмотреть, как нам тут живется в нищете. Ладно, готовь еду и убирайся!

– Нет! Я останусь здесь, с вами.

Разозлившись, он замахнулся, чтобы ударить ее, но она не отвернулась, а с вызовом крикнула:

– Ну, давай! Скотина!.. Правда, это в первый раз, но все равно когда-нибудь должно было случиться. Если хочешь, чтобы я убралась, ты должен выгнать меня. А лучше иди поищи лодку. Мы положим его на дно и отвезем ко мне. Мой домик небольшой, не по крайней мере он похож на дом.

Мрачный взгляд браконьера стая еще мрачнее от ревности.

– Чтобы ты там его холила и нежила в свое удовольствие… или даже послала бы в деревню предупредить. В то время как я останусь тут один? Ты что, за идиота меня считаешь?

– Нет. За человека, который должен соблюдать свой интерес, вместо того чтобы думать о мести без повода. Итак, я остаюсь?..

Николя резко пожал плечами.

– О, эти женщины! Тот, кто сумеет вас переубедить, если какая-то идея засела у вас в голове, наверное, еще не родился!..

Сова согласилась с его мнением и приняла капитуляцию. Затем взялась чистить капусту и потрошить большого карпа… Ночь пришла, и это странное трио, и все вокруг погрузилось во тьму.

Но и дни были не намного светлее.

В последующие дни западные ветры принесли на Котантен сокрушающие отголоски мощных ураганов, свирепствовавших над Новой Землей и Северной Атлантикой. Пройдя над Ландами и крайней точкой Англии, они разбухли над Ла-Маншем и обрушились мощными потоками на приземистый полуостров, квадратный, как нормандская башня, который грозное море атаковало сразу с трех сторон.

В своем одиноком убежище посреди болот, ставших в два раза больше по площади, Гийом и его компаньоны чувствовали себя абсолютно оторванными от всего мира, но зато относительно защищенными от урагана. Одинокое расположение этой местности, благодаря которому оно и было выбрано для постройки маленького святилища на острове среди болот, обеспечивало ему покой и мир, и никто посторонний не мог прийти сюда и потревожить молитву, не будучи обнаруженным.

Тем не менее нельзя было сказать, что мир – удел этих трех существ, которые собрались сейчас на этом маленьком клочке земли. Особенно с тех пор, как Гийом обратил внимание на сходство со своим тюремщиком. Он был обязан этим открытием Сове, – на самом деле ее звали Катрин Юло, как однажды она призналась ему, густо покраснев при этом, как будто эта была какая-то постыдная тайна, – и с тех пор он не называл ее по-другому.

В тот день Катрин в очередной раз обкладывала глиной распухшие ноги Гийома, как вдруг он спросил:

– Почему Николя скрывает свое имя? Мне кажется, я не успел нажить себе много врагов с тех пор, как живу в этой местности. Первый раз я попал сюда, когда мне было девять лет, и пробыл здесь не больше чем полдня…

Девушка посмотрела на своего подопечного, и было видно, что она с трудом сдерживается, чтобы не заговорить. Между ними давно возникла взаимная симпатия. У Катрин это было вызвано влечением, чувством, которое она не могла осознать, но которое ее заставляло заботиться и ухаживать за ним. Она старалась покидать его, только если это было необходимо и на очень короткое время, так как опасалась, что ее друг в приступе ярости может причинить ему вред. Гийом настаивал:

– Я прошу вас, Катрин! Я должен это знать. Всегда можно исправить ошибку или по крайней мере нужно попытаться.

– Во всяком случае, хотя он и не согласится, но, может быть, вам удастся смягчить эту боль, которую он носит в себе, – сказала она, обращая к раненому задумчивый взгляд.

– Вы его любите?

– Да. Как брата, каким он стал для меня после смерти моего отца.

Сирота по матери почти с самого дня рождения – родильная горячка свела в могилу Мари Юло, – дочь забойщика в песчаном карьере, она осталась совсем одна три года тому назад в маленьком домишке, стоящем на отшибе недалеко от карьера, поскольку ее отец, давно страдающий болотной лихорадкой, как и многие другие жители этой местности, изнемог от кашля, который был вызван тем, что его легкие были проедены силикозом. Карьер был давно заброшен, и не у кого было попросить помощи. На кладбище его несли еще более несчастные, чем он. Николя взял на себя заботы о сироте. В своей обычной суровой манере, угрюмо и без лишней деликатности. Но в нем она нашла защитника, который способен обратить в бегство злых обидчиков, этих парней, которые всегда готовы схватить за юбку молоденькую девушку, оставшуюся без опеки.

– Итак, – напомнил Тремэн,– вы скажете мне его имя? Или, может быть, тут дело в том, что он скрывается подобно знаменитому разбойнику или беглому принцу? – добавил он с улыбкой, которая бросила девушку в дрожь.

Но, овладев собой, она тоже улыбнулась:

– О, нет! Если бы Николя был разбойник, он объявил бы свое имя всему свету, вместо того чтобы его скрывать. Что касается принца, то я просто не представляю, откуда он мог здесь взяться. Николя носит фамилию своей матери – Потэн. Или должен ее носить, хотя он этого не хочет, так как тот, кого он считает своим отцом, муж его матери, не захотел его признать.

– Почему?

– Потому что он им не был, разумеется. Он плавал по далеким морям больше двух лет, и в тот день, когда вернулся к себе домой в Сен-Васт, увидел рядом с кроватью своей жены колыбельку. В ней лежал малыш, которому от роду было несколько дней. Моряк оставил ей денег, а потом ушел, чтобы расправиться с обольстителем – одним солдатом из военных укреплений в Огю.

Быстрым движением Гийом положил свою руку на руку девушки.– Остановитесь, – сказал он вдруг изменившимся голосом,– мне кажется, я могу продолжить эту историю… Моряк не добрался до стен бастиона, потому что на дороге он нашел тяжело раненного ребенка. Он взял его, принес к доктору, а потом увез с собой в Индию. Этим ребенком был я. Моряка звали Жав Валет, и я его очень любил…

О! Горячая волна воспоминаний поднялась в памяти Гийома. Все так отчетливо и ясно предстало пред глазами, как будто это было вчера, а не тридцать лет тому назад.

– Он был вам отцом, – раздался суровый голос Николя, который вошел, никем не замеченный.– А меня он выкинув и не захотел признать, приговорил к нищете, к тому, чтобы всю жизнь ходить с клеймом «незаконнорожденный». Но ведь я ни в чем не виноват! Я не просил, чтобы меня родили! Если бы он любил мою мать…

– Он любил ее, могу вас уверить. Однажды он мне сказах, какое огромное счастье он испытывал, когда корабль подходил к Сен-Васту. Он вез ей подарки. Только…

– Только подарок, который она ему приготовила, не пришелся ему по вкусу, – издевался Николя. – Поэтому он всей выбросил!

– Я не это хотел сказать: он был цельный человек, упрямый и гордый. Он не умел прощать. Если бы тогда он не нашел меня на дороге, он отыскал бы того солдата, он бы убил его без колебаний, без тени угрызений совести. И то, что последовало бы за этим, не вызывает сомнений: если бы ему удалось избежать мести других солдат, тогда был бы суд, потом виселица или каторга! В любом случае, я не думаю, что он стал бы вашим отцом.

– Легко так говорить теперь. Но я уверен, он не слишком любил мою мать, иначе не стал бы никого убивать и остался бы с нею, а потом, кто знает, он бы и ко мне привязался! К вам-то он привязался, хотя вы для него – никто!

– Возможно, вы и правы, так могло бы быть лишь в том случае, если бы Жан Валет был другим. Но я не понимаю, почему вы требуете этого от него, а не от вашей матери?

Ведь не он не сумел дождаться, ведь не он оказался неверным…

Дикарь сжал кулаки и прохрипел:

– Я запрещаю вам говорить плохо о моей матери! Она была молода… я лицо ее было прекрасно, как божественный лик. Таких женщин, как она, не оставляют в одиночестве…

Гийом понял, что он попусту тратит время. Стену, которая была между ними, невозможно было разрушить. Для Николя все объяснялось просто: Жан Валет должен был принять его как родного сына, а Гийом, завладев его сердцем, оказался просто вором. Значит, и врагом! Тем не менее он позволил себе удовольствие жестко заметить:

– Вас послушать, так выходит, что моряки должны жениться только на дурнушках. Однако в этих краях полно жен и молодых, и привлекательных, которые подолгу ждут своих мужей, будь он моряк, или солдат, или любой другой…

– Ну и хорошо. Но я знаю только одно: он сделал из вас богатого человека, а я живу в нищете!

– И за это вы меня ненавидите! А между прочим, когда я вернулся сюда, то долгое время пытался разузнать, что стало с его женой и… с ребенком!

– Это он вас просил? – сурово спросил Николя, но в голосе его послышалась слабая надежда.

– Нет, но мне показалось, что так будет справедливо. Однако никто ничего не знал: они уехали из этих мест очень давно…

– А в то время я был не так уж и далеко отсюда. И даже в курсе всех сплетен, которые про вас ходили. Шум вокруг вашего имени велик, в самой чаще леса и то говорят о месье Тремэне…

– Вы пытались со мной встретиться?

– А зачем? Вы бы выставили меня вон! Вы или ваша женушка – дочка этого старого бандита де Нервиля!.. О-хо-хо! Вот почему я вас ненавидел.

Обессиленный этой непредвиденной схваткой, Гийом закрыл глаза и откинулся на лежанку, которая стала более удобной благодаря соломенному тюфяку, принесенному Совой. Превозмогая усталость, он напоследок пролепетал: