Декабрьским вечером 1667 года довольно скромная на вид карета катила по Сен-Жерменскому предместью по направлению к улице Таранн. Единственный лакей бежал рядом с экипажем, держа в руке факел, который не только освещал дорогу, но и должен был отпугнуть тех, кто вдруг захотел бы напасть на карету. Когда на Париж опускалась ночь, город становился громадным разбойничьим притоном. Хозяйничали здесь в основном мрачные обитатели Двора Чудес, промышлявшие самыми разнообразными темными делами.
      Если карете не хватало изысканности и блеска, то у пары, сидевшей на ее подушках, напротив, их было с избытком. Мужчина – высокий, худощавый, весьма привлекательный, одетый в элегантный мундир полковника легкой кавалерии. Умное лицо с большим носом и столь же живыми, сколь и веселыми глазами… Что до возраста, то ему могло быть лет сорок с небольшим. Женщина, которая его сопровождала, куталась в просторный бархатный плащ с капюшоном, отороченным горностаевым мехом, но никакой капюшон не мог скрыть ее ослепительной красоты. Очаровательное личико с тонкими чертами, огромные глубокие глаза цвета лазури, носик с небольшой горбинкой, пухлые ярко-красные губы, которые, приоткрываясь, позволяли видеть жемчужные зубки… Золотистые волосы, упрятанные под капюшон, сверкали, подобно металлическим нитям, подчеркивая сияющую белизну кожи. Это была удивительно красивая и в высшей степени элегантная пара. Видимо, они переживали не лучшие времена: богатство четы заметно уступало блеску имени.
      И действительно, красавец-полковник легкой кавалерии был не кто иной, как Луи-Анри де Пардальян, маркиз де Монтеспан, представитель одной из самых знатных фамилий Гиени. А его жена – тоже весьма знатная и благородная дама, Франсуаза-Атенаис де Рошешуар де Мортмар. Она вела свой славный род с давних времен, но уже из Пуату. Но увы, ни тот, ни другая не обладали никаким богатством, кроме любви. В этот вечер они возвращались домой после визита к некоему господину Криспену, нотариусу Шатле. Супруги ездили подписать контракт о займе в четырнадцать тысяч ливров, необходимых для оплаты их самых вопиющих долгов. Одному богу было известно, сколько их всего было у этой красивой четы…
      Господин Криспен по просьбе маркиза подготовил еще один документ: доверенность, по которой к маркизе отходило управление всем совместным имуществом семьи, пока муж будет в отъезде. Он должен был уехать в ближайшее время. Сразу после Рождества ему следовало присоединиться к королевской армии и отвести свою легкую кавалерию в Руссийон.
      Именно из-за этого последнего документа на красивый лоб маркизы набежала складочка, едва заметная морщинка, выдававшая озабоченность. Маркиза молча смотрела через окно кареты на трепещущее под резким ветром пламя факела в руке лакея. Суеверная, как истинная дочь Пуату, где еще царствовали феи, она видела в составлении доверенности дурное предзнаменование. В конце концов она не сдержалась.
      – Вам на самом деле так уж нужно обязательно возвращаться в Руссийон, Луи? – спросила она мужа. – С этой суммой, на которую мы только что подписали контракт, нам ничто не грозит в течение довольно долгого времени. Я уверена, что с вашей привлекательностью и вашими талантами вы имеете куда больше преимуществ, если останетесь при дворе, где по милости короля ситуация может измениться очень легко…
      Маркиз засмеялся и нежно поцеловал руку жены.
      – Сердечко мое, я не такой уж хороший придворный, я солдат. Война по-прежнему лучшее место для солдата, если он хочет, чтобы фортуна повернулась к нему лицом. Испанцы частенько позволяют совершить выгодное дельце и иногда предлагают королевский выкуп. Наша разлука наверняка продлится не так уж долго. Кампания на Пиренеях скоро завершится. И я возвращусь к вам, Атенаис! Не беспокойтесь обо мне. Когда я вернусь, мы посмотрим, куда вести нашу лодку, если удача нам так и не улыбнется. Впрочем, поскольку вы – придворная дама Марии-Терезии, может быть, как раз вам и удастся обернуть подходящий случай в нашу пользу?
      – Подходящий случай… – с горечью прошептала маркиза. А потом сказала, резко переменив тон: – А знаете, при дворе становится с каждым днем все неприятнее и тягостнее. Как вы думаете, кто тому виной?
      – Кто же, душенька?
      – Да сам король, сударь! Сам король! Ему надоела Лавальер со своими вечными стенаниями, и он находит, что ваша жена очень ему по вкусу, и даже не старается скрыть это! Полагаете, как долго можно отвечать «нет» королю, не рискуя впасть в немилость, которая неминуемо распространится не только на меня, но и на вас?
      Темнота в карете не позволила молодой женщине увидеть, как нахмурил брови ее муж.
      – Я признаю, – сказал он тихо и ласково, – что это было бы очень трудно сделать любой женщине. Почти невозможно. Но вы-то не «любая женщина», Атенаис! Вы из рода Мортмаров, то есть из столь же древнего дворянства, как и сами Бурбоны. Вы – моя жена, жена солдата, охраняющего границы государства! Король – слишком благородный дворянин, чтобы позволить себе подобную низость. Лавальер ведь не была замужней женщиной… А Людовик XIV не похож на царя Давида… Впрочем, как я вам уже сказал, мы расстаемся ненадолго: самое большее месяцев через шесть я вернусь!..
      – Но это же ужасно долго!
      – Вовсе нет, если любить друг друга так, как любим мы, сердечко мое! И я абсолютно уверен в вас, потому что знаю: женщина, которая вместе со мной четыре года назад поклялась перед алтарем церкви Святого Сульпиция хранить верность, никогда мне не изменит! Король зря потеряет время, вот и все!
      Ответом на его тираду стал глубокий вздох маркизы. Муж нежно обнял ее за плечи и привлек к себе. И тем не менее в голосе его, когда он задал новый вопрос, прозвучала тревога:
      – А ты правда по-прежнему любишь меня, Атенаис? Ты правда любишь меня так же, как я тебя?
      – Да, я люблю тебя… люблю… Но умоляю тебя, Луи, возвращайся, возвращайся скорее, как можно скорее…
      Голос ее был печален, словно молодую женщину томило неясное предчувствие, словно ей казалось: что-то заканчивается сегодня, этой зимней ночью, которая не оставляет места никаким радужным надеждам.
 
      Шесть месяцев спустя и впрямь многое переменилось. В последних числах июля полковник легкой кавалерии, который казался чрезвычайно взволнованным, бурей ворвался во двор особняка, где постоянно жил архиепископ Санса. Он спрыгнул с лошади, кинул поводья подбежавшему лакею и бросился вверх по лестнице. Этим всадником был маркиз де Монтеспан. Архиепископ Санса – его дядя и крестный отец. Никто не усматривал ничего удивительного в столь внезапном появлении родственника.
      Добежав до второго этажа, Монтеспан распахнул дверь, оттолкнув маленького светловолосого аббата с розовыми щечками, который тщетно пытался задержать его, и влетел в большую красивую комнату. Прелат в обществе какого-то итальянского торговца рассматривал кружева.
      – Как, это ты, Луи? – воскликнул архиепископ. – Но я думал, ты еще в Перпиньяне!
      – Многие так думали! Но, как видите, возвращаются отовсюду, даже из Перпиньяна! Там больше нечего делать. Я попросил дать мне отпуск, что было сделано весьма охотно… Более того, приказ об отпуске был собственноручно подписан королем! Каково?!
      Разразившись смехом, в котором, впрочем, не прозвучало ни единой радостной нотки, маркиз швырнул шляпу на стол и упал в кресло. Архиепископ заметил, что племянник очень бледен. На лице его лежал отпечаток пережитых страданий. Монтеспан внезапно расхохотался.
      – Король! – воскликнул он. – Сам король взял на себя труд написать мне и согласиться на мое возвращение! Лучше уж он отказал бы… Хотя вполне может быть, ему приятнее, чтобы я как можно скорее узнал о своем несчастье!
      Архиепископ щелкнул пальцами, давая торговцу понять, что тот может уйти, торговец на цыпочках удалился. Только тогда архиепископ подошел к племяннику.
      – Что вы такое говорите, Луи? Возьмите себя в руки! Я не понимаю, что повергло вас в такое состояние, но…
      – Не понимаете?! Вы, которому известно все из жизни двора и нашего города? Вы, у которого глаза и уши везде, вы – один из первых людей в государстве, и вы не знаете не только того, о чем шепчется весь свет, но и того, о чем кричат на всех перекрестках? Вы не знаете, что госпожа де Монтеспан стала любовницей короля. Я, монсиньор, я – рогоносец!
      Грубость последнего слова заставила архиепископа вздрогнуть и покраснеть. Сорокавосьмилетний Луи-Анри де Пардальян де Гондрен всегда был очень красивым мужчиной и пользовался большим успехом у женщин. Поговаривали даже, что он добился благосклонности знаменитой баронессы де Бовэ, Кривой Като. Она была страшна как смертный грех, но прославилась тем, что именно с ней несколькими годами раньше лишился невинности молодой король Людовик XIV. Бурная жизнь, равно как и привычка к особой морали двора, сильно притупила восприятие прелата, однако боль, которую он почувствовал за гневными речами племянника, тронула его сердце.
      – Я искренне сожалею, Луи, что вижу вас в подобном состоянии! Естественно, все это мне известно, но, признаюсь, я не предполагал…
      – Что для меня это окажется драмой? Ведь было бы так естественно предложить королю свою жену, сияя улыбкой, да? Столько людей страстно мечтают об этом, чтобы получить титулы и пенсионы! Но, извините уж, я не из их породы. Я вовсе не воспринимаю пару рогов как лучшее украшение дворянина… И даже просто мужчины… А значит, дядюшка, вам придется запомнить: король забрал у меня жену, король мне ее вернет и даст мне удовлетворение…
      Архиепископ снова вздрогнул.
      – Вы сошли с ума, Луи? Вы хотите вызвать на дуэль самого короля?
      – А почему бы и нет? Разве король не дворянин? Он – первый дворянин королевства! По крайней мере, до сих пор я думал именно так. Он обязан расплачиваться за нанесенные оскорбления, и потому я имею право потребовать удовлетворения от него.
      – Не болтайте глупостей! Вы добьетесь только того, что вас засадят в тюрьму! Почему бы вам лучше не отправиться к жене и не приказать ей следовать за собой? Заберите ее, увезите подальше от двора, и скандал сам собой сойдет на нет… – Отправиться к ней? Дядюшка, я провел весь день в Сен-Жермене. Она отказывается видеться со мной. Моя жена ограничилась тем, что приказала служанке… служанке!.. передать мне, что больше не хочет жить со мной! К тому же я узнал, что она беременна! Как еще я могу восстановить свою запятнанную честь…
      – Честное слово, об этом я ничего не знал! – огорчился архиепископ. – Признаюсь, мне и в голову не могло прийти, что дела зайдут настолько далеко… По-моему, вам все-таки нужно поговорить с маркизой.
      – Да я же сказал вам, она меня не принимает! Но вам-то, вам она не сможет отказать! Князя церкви не вышвыривают за дверь! Пожалуйста, повидайтесь с ней, поговорите… Вы единственный, кто мог бы заставить ее прислушаться и задуматься.
      Архиепископ опустил голову.
      – Я бы очень хотел помочь вам, Луи, но… но это невозможно.
      – Невозможно?
      – Да… Потому что я уже пробовал сделать то, о чем вы меня просите. Я видел вашу жену и не скрыл от нее, что я думаю о ее поведении. Теперь у нас более чем холодные отношения. Но говорю вам совершенно искренне, Луи, для вас из сложившейся ситуации есть единственный выход: уезжайте, бегите от вашей жены… Постарайтесь забыть обо всем случившемся… Король совсем обезумел, а она… Она сама трубит на всех перекрестках, что любит Его Величество больше собственной жизни. Может быть, это и правда, – живо добавил он, видя, как вздрогнул его племянник. – Может быть, и правда. Но, похоже, ей по вкусу власть. Она очень переменилась, Луи. Единственное, что я могу вам посоветовать, это уехать от нее куда-нибудь подальше. Это ужасная женщина.
      – Я ее не боюсь. И не собираюсь ни отказываться от нее, ни куда-либо уезжать. Если Атенаис превратилась в ужасную женщину, то я ведь сам тоже не из породы слабых. Я хочу, чтобы она поняла это, тем или иным образом.
      – Что же вы собираетесь делать? – с тревогой спросил дядюшка.
      Маркиз схватил свою шляпу, нахлобучил ее на голову и быстрым шагом направился к дверям.
      – Сделать их жизнь невыносимой! Невыносимой для обоих! – бросил он и захлопнул за собой дверь.
 
      Мадемуазель де Монпансье, кузина короля, которую народ после дела с пушками Бастилии прозвал Великой Мадемуазель, а двор называл короче: просто Мадемуазель, но так, что всегда было ясно, о ком речь, с изумлением смотрела на Монтеспана.
      – Вы что, действительно собираетесь послать эту длинную проповедь королю? – недоверчиво спросила она.
      Она всегда очень любила Луи и его жену. В Атенаис она особенно ценила всегдашнюю веселость и остроумие. Мадемуазель отличалась редкостной добротой, благодаря которой часто становилась исповедницей для многих людей, которым не повезло. Пользуясь своими привилегиями многолетнего друга, Луи де Монтеспан, пережив бессонную ночь, когда приступ бешенства сменился отчаянием, с самого утра отправился в Люксембургский дворец, где жила Мадемуазель, чтобы найти у нее сочувствие или хотя бы излить душу.
      Его сразу же допустили к утреннему туалету принцессы. Мадемуазель, несмотря на всю свою доброту, чрезвычайно любила всяческие сплетни и полагала, что будет весьма интересно выслушать этого оскорбленного в лучших чувствах мужа. Одетая в просторный батистовый пеньюар, спадавший волнами вокруг ее пышного тела, Мадемуазель, сидя у туалетного столика, с удивлением слушала Монтеспана, пока служанки занимались ее прической. Луи зачитывал ей длинное послание, заготовленное им для короля. В послании обильно цитировалось Священное писание. Почти условно пересказывалась история о сластолюбивом царе Давиде, прекрасной Вирсавии и муже ее Урии Хеттеянине. В заключение маркиз настоятельно советовал Людовику XIV «вернуть ему жену и опасаться божьего гнева»!
      Когда закончилось чтение этого исполненного справедливого гнева и жажды мщения письма, Мадемуазель обратила на гостя свои несколько выпученные голубые глаза и посмотрела на него с явным сочувствием.
      – Но это же несерьезно, друг мой! Просто невозможно, чтобы король читал все это!
      – Да почему же? Если никто не скажет ему правды, он не сможет ее услышать.
      – Все это ничего не даст. Прежде всего, никто не захочет поверить, что эту проповедь сочинили вы сами. Заслугу припишут архиепископу Санса, который и так в довольно плохих отношениях с Атенаис.
      – Пускай приписывают, кому хотят! Важно, чтобы король узнал, что думают на этот счет порядочные люди. Впрочем, я буду открыто настаивать на своем авторстве.
      – И угодите в тюрьму, друг мой. Вас засадят за решетку. Вам хочется оказаться за стенами Бастилии? Учтите, они очень толстые, очень крепкие. Место это весьма невеселое.
      – Что ж, пусть сажают! Если королю будет угодно добавить к оскорблению беззаконие, это коснется только его собственной славы!
      – Нет, вы невыносимы! Ведите себя разумно! Таким образом только вы пострадаете от всей этой истории, которая должна, на мой взгляд, скоро кончиться сама собой. Королю, как всегда, надоест…
      – Надоест Атенаис?! Это совершенно невозможно, Ваше Высочество! Мортмары не надоедают, от них не устают! Мне это слишком хорошо известно самому, несмотря на все, что я пережил!
      – Кому вы адресуете свои романтические возгласы? – вздохнула Мадемуазель. – История тысячи раз доказывала нам, что может надоесть даже законная дочь французского короля! Ну и что?
      Внезапно, пренебрегая всеми правилами этикета, Монтеспан упал к ногам принцессы.
      – Она никогда не наскучит ему, я в этом уверен! От этого наваждения невозможно избавиться. Это совершенно необыкновенная женщина! Пусть Ваше Высочество простит меня, но я просто не знаю, кто еще мог бы мне помочь. Клянусь, я сам хотел бы успокоиться и вести себя разумно, но… я не могу, я не в силах!..
      Маркиз спрятал лицо в ладонях. Взволнованная Мадемуазель увидела, как сквозь стиснутые пальцы просачиваются слезы. Принцесса ласково взяла своего гостя за локоть.
      – Я отлично все понимаю, бедный мой друг! – сказала она с глубокой жалостью. – Но если позволить вам действовать так, как вам хочется, вы наделаете много глупостей. Значит, вы так ее любите, что почти обезумели от этого?
      – И еще больше! Ваше Высочество бесконечно добры, но…
      – Что «но»… Вы полагаете, мне неведомы безумства, на которые толкает любовь? Ах, мой друг, это-то как раз для меня не секрет! Я знаю об этом куда больше, чем вы можете себе представить. Поэтому позвольте-ка лучше мне попробовать помочь вам.
      В эту самую минуту в комнату вошел лакей и спросил, угодно ли Мадемуазель принять господина де Лозена. Мадемуазель покраснела, как маков цвет.
 
      На следующий же день, с самого утра, Мадемуазель, обеспокоенная состоянием, в котором видела вчера Монтеспана, приказала запрячь карету и отправилась в Сен-Жерменский дворец. Мадемуазель велела доложить новой фаворитке о своем приезде.
      Та вместе с толпой восхищавшихся ею дам была в это время занята подбором тканей для своих будущих роскошных нарядов. Набросив на одно плечо изумительный бледно-голубой муар, расшитый серебром, словно изморозью, прекрасная Атенаис с восторгом глядела на свое отражение в высоком зеркале. Когда на пороге появилась принцесса, она едва успела присесть в глубоком реверансе.
      – Какая честь! – воскликнула Атенаис. – Ваше Высочество у меня?..
      – Не ради удовольствия, поверьте мне, дорогая, – проворчала принцесса, устраиваясь в большом кресле. – Жара страшная, и я предпочла бы не болтаться по улицам в такую пору. У меня в Люксембурге куда прохладнее, чем на здешних мостовых! Но я вас люблю и потому хотела как можно раньше дать вам добрый совет. Пожалуйста, прикажите всем выйти…
      Последняя из женщин еще не успела исчезнуть за дверью, а принцесса уже взяла быка за рога. Она начала без обиняков:
      – Вчера я видела вашего мужа. Он совершенно безумен. Я его ругала за это, но, моя дорогая, у него ведь есть все основания вести себя так. Вам следовало бы поостеречься: в том состоянии, в каком он находится, маркиз может быть для вас опасен.
      Прекрасная Атенаис так побледнела, что румяна не смогли скрыть этого. Чтобы скрыть от гостьи, как она нервничает, маркиза принялась играть с беленькой собачонкой, сидевшей в корзинке.
      – Чего мне опасаться? – вымолвила она наконец. – Король защищает меня. Луи ни за что не осмелится пойти против него!
      – Король? – усмехнулась Мадемуазель. – Я, конечно, очень его уважаю. Что касается Луи… Ему в высшей степени наплевать на любую защиту… Он даже готов вызвать короля на дуэль перед всем двором… А вас, вас он готов удушить, чтобы рассчитаться сполна!
      Атенаис испуганно взвизгнула:
      – Но он же сумасшедший! Что я могу сделать с таким безумцем?
      – Если хорошенько подумать, не такой уж он безумец. Поставьте себя на минутку на его место, Атенаис. Его сумасшествие лишь в том, что он продолжает любить вас… И любит, как мне кажется, еще больше, чем прежде.
      – Но я-то его больше не люблю, – сухо проговорила госпожа де Монтеспан. – И вовсе не хочу жить с ним. Он должен с этим примириться.
      – Это проще сказать, чем сделать. Вам слишком легко говорить… А я утверждаю, понимаете, я уверена, что он никогда не смирится. Можете мне верить, можете не верить, но берегитесь: у Пардальянов кровь горячая, и оскорблений они не прощают. Кроме того, в конце концов, он ваш законный супруг. И потому с ним надо хоть сколько-нибудь считаться, разве не так? Вам следует на какое-то время оставить двор и перебраться ко мне в Люксембург. Пожив у меня, вы, может быть, лучше разберетесь в себе самой. Да и Луи за это время немножко успокоится. Мне кажется, что игра стоит свеч…
      Встревоженная, несмотря на все усилия казаться абсолютно безмятежной, а главное – не желая присутствовать при скандале, который может разразиться в Сен-Жерменском дворце каждую минуту, госпожа де Монтеспан приняла приглашение принцессы. Она отправилась в гости к Мадемуазель, не откладывая, прямо в ее же карете, намереваясь провести в Люксембурге несколько дней. Возможно, ее муж, узнав, что она добровольно выбрала разлуку с королем, станет вести себя более прилично.
      Но однажды утром, когда обе женщины, еще в неглиже, наслаждались деликатесами легкого завтрака, лакей объявил о том, что господин де Лозен просит разрешения войти. Тот скорее ворвался, явно чем-то взволнованный. Благородный дворянин, казалось, был вне себя. Он чуть не забыл поздороваться. Ему благоразумно подставили кресло, и он наконец, запыхавшись, рухнул на мягкое сиденье.
      – Ах, боже мой, боже мой! Какой ужасный скандал! – воскликнул он, как только, отдышавшись, смог заговорить. – Ах, какой чудовищный скандал! Ах, Ваше Высочество!.. Ах, мадам!.. Эта бедная женщина наверняка умрет от всего произошедшего!
      Сразу же встревожившись, дамы обменялись взглядами: неужели Монтеспан натворил-таки глупостей?
      Ни Мадемуазель, ни госпоже Монтеспан никогда еще не доводилось видеть господина де Лозена в подобном состоянии. Даже учитывая его истинно гасконский темперамент, немыслимо было представить, чтобы он настолько вышел из ума. Прислушиваясь лишь к тайным велениям своего сердца, Мадемуазель мгновенно подала своему другу бокал испанского вина.
      – Но успокойтесь же, Лозен! Честное слово, можно подумать, вы только что потеряли кого-то, дорогого вашему сердцу! О ком вы, в конце концов, говорите?
      – Я говорю о мадам де Монтозье, вашей подруге, – вздохнул Лозен, обращаясь к госпоже де Монтеспан. – Вы не хуже меня знаете, что ее супруг, ко всеобщему удовольствию, только что назначен воспитателем дофина. Ну, и вчера вечером в его особняке в Рамбуйе собралась большая толпа: все хотели поздравить нашу Жюли с высоким назначением мужа. Вокруг Жюли были только дамы. И вдруг в гостиную, подобно пушечному ядру, ворвался Монтеспан, его не смогли удержать слуги…
      Обе женщины вскрикнули от ужаса, и это прибавило сил рассказчику. Понизив голос, чтобы добиться наибольшего эффекта, Лозен добавил:
      – Маркиз просто растолкал дам, чтобы освободить себе проход к Жюли, которая сидела в знаменитой Голубой комнате своей матери, и там… Там он устроил ей чудовищную сцену!
      – Ох! – вздохнула Мадемуазель. – А в чем же суть дела?
      – Он откуда-то, сам не понимаю, откуда и от кого, узнал, что во время нашего недавнего путешествия во Фландрию вместе с Их Величествами мадам де Монтозье… ну… ну, скажем… якобы обеспечивала королю возможность излить свои пылкие чувства госпоже де Монтеспан…
      – Господи! Что за гнусная клевета! – воскликнула принцесса. – Бедняжка Жюли – сама добродетель!
      – Вполне возможно! Но тем не менее вчера вечером ей было открыто заявлено, что она исполняла роль – да простит меня Ваше Высочество! – сводни… Все это происходило при целой толпе дам. Некоторые из них, конечно, были очень рады услышать подобные обвинения. Я только что от Жюли, заходил навестить, – на нее смотреть жалко. Все время плачет и повторяет, что, наверное, скоро умрет…
      Терпение госпожи де Монтеспан подверглось слишком тяжелым испытаниям. Она резко поднялась с места.
      – Сейчас же еду туда. Госпожа де Монтозье страдает только из-за того, что дружна со мной, и мне следует немедленно отправиться к ней.
      – Я поеду с вами! – воскликнула Мадемуазель. – Прикажите запрягать, дорогая Атенаис. Вы тоже поедете, Лозен?
      – Ей-богу… Пусть Ваше Высочество простит меня, но столь чудовищное зрелище дважды в день, это уж слишком! Я бы предпочел дождаться Вашего Высочества здесь, если получу на это разрешение…
      Разрешение, конечно, было дано, и Лозен обосновался в гостиной. Дамы отправились дежурить у постели старой герцогини. Атенаис была очень встревожена. Она знала, что при дворе смех убивает вернее пули, и с тоской спрашивала себя, как воспримет король известие о скандале, учиненном Монтеспаном.
 
      Король возмутился, пришел в бешенство, но… не осмелился ничего предпринять. Тем не менее, взволнованный слезами и опасениями своей любовницы, он принял весьма странное решение, поручив охранять прекрасную маркизу все той же госпоже Монтозье! Атенаис перебралась в особняк герцогини. Полиция получила приказ тайно наблюдать за жилищем нового воспитателя дофина.
      Но особняк Рамбуйе все-таки превратился в подмостки, где разыгралась новая трагически-бурлескная сцена, во время которой мадам де Монтозье думала, что уж на этот-то раз она обязательно умрет от ужаса и стыда. Совсем потерявший голову Монтеспан разработал план на редкость странной мести. В течение нескольких дней он посещал парижские притоны с единственной целью, о которой кричал на всех перекрестках: подцепить там дурную болезнь, чтобы наградить ею сначала собственную жену, а затем – при ее посредстве – короля. Весь Париж хохотал над этим. Не смеялась только одна Атенаис.
      И вот она, бледнея, слышит крики и шум борьбы в прихожей особняка Монтозье. Ужас ее дошел до предела, когда чуть позже она увидела, как на пороге внезапно возник ее муж в сбитом набок парике. Он размахивал тростью, с помощью которой только что пробил себе дорогу в толпе полицейских и лакеев.
      – Наконец-то я добрался до вас! – закричал маркиз, заметив свою жену, прижавшуюся к госпоже де Монтозье, которой было сильно не по себе. – Гнусное создание! Шлюха! Гулящая девка!.. Дрожите сколько угодно. Сейчас вы получите наказание, которое вполне заслужили!
      Поскольку женщины еще теснее сомкнули свои объятия, Монтеспан, наблюдавший за ними, усмехнулся.
      – Ну и дивную же скульптуру вы изобразили! Так и хочется пройтись палкой по обеим, как я только что поступил с этими болванами в прихожей! Вы вполне стоите друг друга!
      – Сударь, – слабым голосом запротестовала Жюли. – Мой возраст…
      – Ваш возраст! Вы же не вспомнили о своем возрасте, когда подкладывали мою жену в постель к королю!
      – Луи! – умоляла Атенаис. – Успокойтесь!..
      – Успокоиться? Вы явно не понимаете, мадам, как себя чувствует обманутый муж! Сейчас я объясню вам, потому что пришел сюда отомстить! Ах, вы больше не хотите жить со мной? Ах, теперь я вызываю у вас отвращение? Отлично, мадам, тем не менее сейчас вам придется подчиниться моему желанию и показать себя покорной женой…
      Определенно решив перейти от слов к делу, Монтеспан отбросил трость, подскочил к обнявшимся женщинам, вырвал свою жену из рук госпожи де Монтозье и уже хотел было повалить ее на кушетку… Но вопли насмерть перепуганных дам к тому времени стали такими пронзительными, что это заставило ворваться в дом целую толпу лакеев и дополнительные силы полицейских. У Монтеспана едва хватило времени на то, чтобы подобрать свою трость и вытащить шпагу. Понимая, что имеет дело с явно превосходящими силами противника, он счел благоразумным ретироваться и бежал со всех ног, оставив жену и старую госпожу де Монтозье в полуобморочном состоянии.
      Назавтра Луи де Монтеспан оказался в тюремной камере Фор-Л'Эвека. Устроенный им скандал наделал столько шума, что король разгневался. Но, проявляя странную стыдливость, полиция обвинила маркиза лишь в «неодобрении назначения господина де Монтозье на пост воспитателя дофина». Курам на смех.
      Но, как бы там ни было, холодная и сырая тюрьма нимало не умерила пыла Монтеспана. Едва за ним с грохотом захлопнулись двери камеры, он принялся кричать во все горло, что никому не удастся таким образом заставить его остановиться. Он будет намерен и дальше, невзирая ни на что, защищать свою честь обманутого и оскорбленного мужа до тех пор, пока справедливость наконец не будет восстановлена. Он так орал, что пришлось призвать его дядю, архиепископа Санса, для того, чтобы тот хоть немного успокоил бунтовщика.
      – Разве я не предупреждал вас о том, что, действуя подобным образом, вы прикладываете усилия лишь к тому, чтобы оказаться за решеткой? – упрекнул племянника священнослужитель.
      – Да хоть бы мне даже и голову отрубили! Нет уж, дядюшка! Скажите, что в этой печальной истории делать со священной клятвой, которую мы с Атенаис произнесли перед алтарем? Закон божий гласит: «Не разделяй того, что Мною соединено». А как, по-вашему, поступает король?
      – Король не прав, Луи, но все-таки вам не следовало устраивать столько шума. Над вами же смеются…
      – Смеются надо мной? Ну и пусть! Я сам над собой смеюсь! Я смешон! Этого не скроешь. Ну, подумайте только! Муж, который любит свою жену и хочет, чтобы ему ее вернули! Для нашего времени не придумать более комической фигуры!.. Но даже у подножия эшафота я буду требовать того же. Пусть веселится весь Париж. Я не понимаю, как она могла до такой степени перемениться. Она забыла даже о том, что у нас двое детей!
      Голос маркиза стал сумрачным, как вечерний свет, проникавший в камеру. Башенные часы Сен-Жермен-л'Оксерруа пробили восемь раз. Архиепископ встал и положил руку на плечо племянника, желая хоть немного успокоить его.
      – Именно о ваших детях вам и следует в первую очередь подумать, Луи! О них и об их будущем, раз уж мать не хочет об этом позаботиться. Вы совсем не богаты… Если вы пообещаете мне вести себя спокойнее, я дам вам слово, что снова повидаюсь с вашей женой, пусть даже и ценой скандала. Она проявляет неописуемые эгоизм и жестокость. Пора ей услышать правду о себе самой.
      Монтеспан быстро схватил руку священника и поцеловал ее.
      – Спасибо, дядюшка, – с неожиданным смирением сказал он. – Если она выслушает вас, если вам удастся возвратить ее мне, знайте, что вы вернете мне больше чем жизнь! Я буду с нетерпением ждать результатов вашего посольства.
 
      …Правду сказать, архиепископ Санса был не единственным, кого волновала судьба Монтеспана. Великая Мадемуазель также не забыла узника, и ее доброе сердце трепетало, когда она думала о его печальной участи.
      Двор в то время перебрался в Шамбор, чтобы поохотиться. Наступило 4 октября. Лес был золотисто-рыжим, совсем как шевелюра новой королевской фаворитки. Все дни проходили в погоне за оленем или кабаном, по ночам устраивались самые разнообразные празднества, на которых прекрасная маркиза де Монтеспан, по всеобщему признанию, была некоронованной королевой. С тех пор как Луи заперли в Фор-л'Эвеке, ей стало куда легче дышать.
      Мадемуазель с ее добрыми намерениями свалилась ей на голову, как камень в болото, испортив всякую радость.