Это позволило ему внимательно понаблюдать за собравшимися в церкви прихожанами. Многие лица ему были уже знакомы, но рядом с одной из колонн он заметил двух женщин, весьма его заинтриговавших. Во-первых, потому, что, несмотря на огромное стечение народа, им все же удалось держаться на некотором расстоянии от толпы, во-вторых, потому, что их траурные одежды и вуали из черного крепа резко выделялись на фоне белоснежных нормандских чепцов, которые так красили местных женщин. Неф походил на поле белых цветов, среди которых кое-где торчали грустные шляпки и непокрытые головы мужчин в голубых свежеотглаженных воскресных блузах и с круглыми шляпами, величественно прикрывающими животы.

Среди прихожан были и другие женщины в трауре, но эти две производили впечатление какой-то таинственной грусти, чем пробудили в мальчике любопытство. Он тихонько ударил Элизабет локтем в бок. Она тотчас наклонилась к нему, не отрывая, впрочем, глаз от молитвенника:

– Что случилось?

– Две женщины в черном, вон там, возле второй колонны... Кто они?

Девушка подняла глаза, посмотрела, затем покачала головой и одновременно пожала плечами.

– Понятия не имею! Впервые вижу! Но мы редко ходим к мессе в Сен-Васт. А почему они тебя заинтересовали?

– Не знаю. Какие-то они... странные.

– Скажешь тоже!

Гийом вскинул брови, и на этом их диалог прервался. Но Элизабет улучила все же момент и шепнула:

– Спросим у мадемуазель Анн-Мари. Она здесь знает всех.

Последнее благословение, и верующие высыпали на паперть. Служба как началась, так и окончилась звоном колоколов, только небо очистилось от туч, и солнце весело освещало небольшую толпу, поджидающую выхода Тремэнов: фермеры, рыбаки, знатные горожане, друзья и просто знакомые, бывшие военные и городские кумушки – все хотели поболтать с Тремэном. Гийом тем временем, задержав Артура, благодарил кюре за прекрасную проповедь, из которой мальчик не запомнил ни единого слова, и за добрые слова приветствия новому члену их семьи. Артур буквально приплясывал от нетерпения, так хотелось поскорее поговорить с мадемуазель Леусуа, которая в сторонке болтала с Франсуа Ньелем, Элизабет и Кантенами. Артур не сводил глаз с заинтересовавших его особ, они медленно удалялись от церкви, та, что повыше, поддерживала приятельницу. Женщины подошли к двуколке, возле которой мирно жевала сено привязанная к дереву крепкая лошадка. За все время, что Артур наблюдал за ними, дамы ни с кем не обмолвились словечком.

Та дама, что поддерживала подругу, помогла ей подняться в двуколку, затем села рядом и, прежде чем взять в руки вожжи и кнут, откинула с лица длинную траурную вуаль. Взору Артура предстала пожилая седеющая женщина с настолько обыкновенным, ничего не значащим лицом, что мальчик, сам не зная почему, почувствовал разочарование. Впрочем, больше ему ничего не удалось рассмотреть – двуколка свернула по направлению к Главной улице.

– А почему вторая не подняла вуаль? – воскликнул Артур, не отдавая себе отчета в том, что думает вслух. В это время Гийом подвел сына к нотариусу и его жене и ему даже пришлось слегка встряхнуть Артура:

– Артур, обрати, наконец, на нас внимание. Мадам Лебарон спрашивает, нравится ли тебе в наших краях.

Мальчик, сконфузившись, покраснел как рак.

– Тысяча извинений, мадам... Я... мне... кажется, я немного отвлекся...

– И я даже могу вам сказать из-за кого, – сказал с улыбкой нотариус. – Хотя это более чем странно: в вашем возрасте заглядываются на хорошеньких молоденьких девушек, а не на пожилых особ. Вообразите, дорогой Тремэн, ваш сын пожирает глазами ваших новых квартиранток.

Гийом чуть повернулся, чтобы посмотреть, о ком идет речь.

– А, сестры Може! Не вижу в них ничего интересного. Две старые девы, у них какое-то большое горе, как я понял, они подыскивали уединенный домик, чтобы в стороне от городского шума предаваться своим воспоминаниям. Так что совершенно банальная история.

– Я не согласна с вами, месье Тремэн, – жеманно проговорила мадам Лебарон, изо всех сил пытаясь помешать ветру унести ее шляпку с перьями. – Вы только что произнесли слова, способные взбудоражить воображение: большое горе, уединенный домик, жизнь в стороне. Если человек любопытен, он тотчас задастся вопросом: в чем же подноготная этого дела?

– Месье Лебарон, несомненно, знает больше меня, ведь именно он посоветовал мне сдать домик каторжника этим дамам...

Если Гийом думал, что удовлетворит любопытство сына, то он глубоко заблуждался. Слишком захватывающе было название домика...

– Домик каторжника? А что это такое?

– Обязательно расскажу. Это замечательная история, связанная с нашей семьей.

– Во всяком случае, – вновь вмешалась в разговор жена нотариуса, – не понимаю, почему эти дамы приехали к мессе сюда. Домик каторжника, если мне не изменяет память, находится на Морсалинских холмах, в сторону горы Эмери, там есть своя церковь. Вы обычно ходите на службы в Ла Пернель, и это вполне понятно, он рядом с Тринадцатью Ветрами. Сегодня вы вместе с нами по особому случаю. Ну а почему эти две старые девы здесь?

Гийом почувствовал, что на него посыплется сейчас град вопросов. Не желая пускаться в рассуждения, он решил положить им конец:

– Кто знает? Даже тем, кто избрал одиночество, случается по тем или иным причинам выбираться на люди. Рождество и Пасха – самые крупные церковные праздники. К тому же, – добавил он с улыбкой, – с тех пор как Департамент решил присоединить Ридовиль к Сен-Васту под общим названием, мы превратились в город с трехтысячным населением. Поэтому сюда стекается много народу... А теперь извините, мы вынуждены покинуть вас. Холодает, мои дамы могут замерзнуть.

На этом и расстались. Толпа на улице почти рассосалась, люди спешили домой, к накрытым столам. Тремэны и мадемуазель Леусуа поспешили к ожидающей их карете, в Тринадцати Ветрах ждали гостей. В карете они нашли спящего без задних ног Адама. Будущий ученый едва дослушал мессу, пытаясь держать глаза открытыми, а затем нашел укромный уголок и заснул.

Предыдущей ночью тихоня Адам вновь предпринял вылазку, о которой впоследствии поостерегся кому бы то ни было рассказывать. Сказавшись нездоровым, во всяком случае, слишком усталым, чтобы пойти к полуночной мессе в Ла Пернель, он получил от Гийома разрешение остаться дома. А на самом деле улизнул, как только увидел, что все ушли.

Недалеко от поместья в глубине леса лежал огромный камень – менгир, как говорили в Бретани, – который вместе с многочисленными другими камнями, разбросанными по всему полуострову, свидетельствовал о том, что на Котантене в древности были кельтские поселения. Аббат Ландье однажды имел неосторожность рассказать своим ученикам следующую легенду: в полночь на Рождество с первым ударом часов огромные камни приподнимаются, открывая под собой в недрах земли несметные сокровища. Тот, кто хочет завладеть ими, должен действовать быстро, так как с двенадцатым ударом камни встают на место. И тем хуже неосторожному, которого заворожит золотой мираж!

Эта легенда заворожила сердца Адама и его друга Жюльена де Ронделера около года назад. Особый интерес к этой истории испытывал юный де Ронделер, поскольку с началом беспорядков в стране его отец, хозяин замка Эскарбосвиль, попал в затруднительное финансовое положение. Гийом подобных проблем не знал, поэтому Адама привлекала скорее романтическая сторона легенды, прекрасно сочетающаяся с его ненасытной жаждой открытий. Мальчики назначили встречу возле менгира[9]за несколько минут до полуночи. Жюльену было далеко до изобретательности друга, поэтому к мессе он не пошел под тем же предлогом, что и Адам.

Но то ли предлог показался его семье пустяковым, то ли еще по какой причине, которые нередко нарушают самые отлаженные планы, Жюльен на встречу не явился. Адам был, естественно, разочарован, но решил философски смотреть на вещи и в одиночку дожидаться полуночи, спрятавшись за кустом остролиста, который он уже давно заприметил. И тут наш юный искатель приключений услышал шаги, они приближались к нему и вовсе не походили на шаги Жюльена.

Сначала Адам почувствовал досаду, что золото под менгиром ищет не он один, но его недовольство быстро переросло в настоящий страх. Голоса приближающихся людей были грубыми, даже вульгарными, и разговор их вызывал тревогу.

– Ты уверен, что встреча здесь? – спросил один.

– Уверен! Шеф сказал: «У менгира в полночь, когда все эти придурки бормочут «Отче наш». Мы, кажется, первые, надеюсь, остальные не заставят себя ждать.

– Ты случайно не знаешь, куда идем?

– В Этупен, но я не уверен. Ты не угостишь меня табачком?

Да, эти явно быстро отсюда не уйдут. Адам решил, что пора сматывать удочки. Какое уж тут золото! Займемся им на будущий год. Тихо, как только мог, мальчик начал выбираться из-за куста, служившего ему прикрытием, но зацепился ногой за плющ, споткнулся и упал, не больно, но зато с шумом.

– Слышал?..

К счастью, в это время вновь раздались шаги. Адам быстро поднялся и, не раздумывая и не разбирая дороги, бросился прямо вперед. Главное – убежать как можно дальше от лесных разбойников. Когда наконец, выбившись из сил, едва дыша, он остановился, то понял, что находится от Ла Пернеля гораздо дальше, чем ему бы хотелось. Он не заблудился, нет – Адам так хорошо знал окрестности, что не потерялся бы и посреди самого густого леса самой темной ночью, – но, когда он наконец добрался до дома, было уже очень поздно, и он смертельно устал. К счастью, ворота еще были открыты. Тремэны, видно, собрались слегка перекусить после мессы, в столовой горел свет, из кухни доносилась веселая суета.

Адам по-кошачьи бесшумно пробрался в свою спальню, наспех разделся и лег под одеяло, но был так возбужден, что, несмотря на крайнюю усталость, никак не мог заснуть. Именно поэтому чередование молитв и песнопений во время торжественной церемонии в церкви Сен-Васта подействовало на мальчика, как хорошее снотворное. Адам спал так крепко, что ни у кого из Тремэнов не поднялась рука разбудить его. Особенно у Артура, его сейчас занимали совсем другие мысли. Едва усевшись, он тут же попросил рассказать про домик каторжника и сестер Може. Поспешность, с которой Артур жаждал узнать эту историю, заставила Гийома улыбнуться:

– Сестры Може тебе явно понравились. На самом деле мне и рассказывать-то особенно нечего.

Действительно, ничего особенного. Сестры приехали из Бэйе вместе с отцом, который некогда исполнял в городе обязанности судьи. Мать их умерла очень молодой. Сестер звали Селестина и Евлалия, старшая взяла на себя обязанности хозяйки, пытаясь заменить в доме мать, младшая же долго колебалась между тем, принять ли ей постриг или выйти замуж. В этом тихом и мирном, живущем прошлым городке было несколько монастырей, но великолепный храм – впрочем, чересчур большой для такого маленького городка, – казалось, стоял прямо посреди зеленых лугов, на которых пощипывала травку вся окрестная домашняя живность. Евлалия была помолвлена, когда над этим тихим безоблачным миром пронеслась революционная буря. Удивительно, она не повредила храмы, но не пощадила людей.

Отца убили. Сестрам удалось бежать, но по дороге они попали в засаду и обе пострадали, особенно серьезно была ранена Евлалия. О судьбе ее жениха месье Лебарон не знает ничего.

Не знает и о том, что сестры делали с момента бегства из Бэйе вплоть до весны 1802 года, когда их нотариус написал своему коллеге в Сен-Васт, спрашивая, нет ли у него на примете уединенного домика, который сдается на устраивающих его клиенток условиях.

– Ну а остальное вы знаете, – сказал в заключение Гийом. – Сестры поселились в Морсалине в конце лета и по сей день живут там. Больше вроде и сказать нечего. Ну а любопытным придется ждать до завтра, чтобы узнать историю каторжника, имя которого осталось связанным с этим домом.

Артур, конечно же, горел желанием узнать историю каторжника, но не посмел настаивать, ему на выручку, лукаво улыбнувшись, пришел Франсуа Ньель.

– И ты даже не попытался узнать подробности этой истории, Гийом? Однако жизнь этих женщин похожа на настоящий роман. Почему, например, одна из них никогда не снимает вуаль? Может, по причине данного когда-то обета?

– Она никогда не поднимает вуаль на людях. Говорят, лицо ее сильно обожжено. Видимо, поэтому они и искали уединенное жилье. В доме кроме них живет только слуга, очень похожий на неуклюжего медведя.

– А лично ты хоть раз с сестрами Може встречался?

– Один раз, при подписании контракта. Да и видел только мадемуазель Селестину. Ну хватит вопросов! Дагэ, нельзя ли побыстрее! – крикнул он, высунувшись из окошка. – Мне хотелось бы прибыть раньше гостей. Нельзя ронять честь дома!

Честь Тринадцати Ветров не пострадала. Тремэны вернулись на десять – двенадцать минут раньше, чем карета мадам де Варанвиль подкатила к парадному подъезду. В карете сидели Роза и ее трое детей.

К радостному удивлению Элизабет, старший, Александр, вместе с матерью возвратился из Парижа отпраздновать дома Рождество. К великой, конечно же, радости Розы и обеих его сестер. Поездка к кузине Флоре оказалась неудачной, и приезд Александра несколько заглушил тревогу Розы и досаду.

Флора медленно, неотвратимо, с убийственной настойчивостью погружалась в мрачную, молчаливую, навязчивую скорбь, которая заставляла ее часами стоять возле могилы ушедшего в иной мир сына, и пресекала любую попытку помочь и утешить. Будь Флора королевой, она, как Сумасбродная Жанна, стала бы жить рядом с гробом, который бы ей каждый вечер открывали. Как бы там ни было, замок Суисн стал похож на мавзолей, и впервые в жизни нежная, заботливая Роза почувствовала себя беспомощной перед матерью, задавшейся целью разбередить свою рану, чтобы сделать себе еще больнее. Бугенвиль сам посоветовал Розе вернуться домой и не портить своим домочадцам Рождество ради той, которая отвергала всякое утешение.

– Весной я попытаюсь отвезти Флору в Бекетьер. Море всегда благотворно действовало на ее нервы. Хуже, во всяком случае, не будет. В том числе и для маленького Альфонса. Малыш страдает вдвойне: он потерял брата, а мать совсем забросила его.

– Может, мне взять его с собой на праздники? Ему будут рады и у нас, и в Тринадцати Ветрах...

– Спасибо за предложение, дорогая кузина. Мы все знаем и любим ваше доброе сердце. Но мне кажется, для Флоры лучше, если оба ее сына будут рядом с ней.

Роза вернулась в Варанвиль, несколько конфузясь от собственного счастья: с ней вместе ехал ее красавец Александр.

Гийом помог Розе выйти из кареты и был буквально сражен ее сияющим лицом. Глаза мадам де Варанвиль излучали такой прекрасный свет, что у Тремэна вдруг появилось странное ощущение: маленькая ручка, которую он держит в своей, – самый лучший рождественский подарок.

– Роза! – искренне, без ложного притворства воскликнул Гийом. – Вы очаровательны, как никогда. Боже, а какое платье! Что с вами случилось?!

Она повернулась кругом, как бы давая возможность оценить ее новый туалет, затем рассмеялась:

– Вас послушать, так обычно я одета безвкусно! Да, в столице я позволила себе несколько безрассудных походов по магазинам, но меня толкнули на это Александр и мадам де Бароден.

– И были правы! – одобрил Гийом ее выбор. Сочетание серо-сизого бархата с куньим мехом вновь превратило молодую вдову мадам де Варанвиль в прелестную, кокетливую, очаровательную Розу де Монтандр.

– Я весьма польщена мнением человека с безупречным вкусом, – вновь рассмеялась Роза. – Вы тоже великолепны, Гийом. Представьте мне скорее ваших сыновей!

– Сначала я представлю вам моего друга Франсуа Ньеля. Он единственный, оставшийся в живых, из моего канадского детства. Франсуа приехал ко мне два дня назад.

– Ну вот наконец хоть кто-то расскажет мне, каким маленьким мальчишкой вы были! Замечательно!

Роза звонко чмокнула Тремэна в обе щеки, затем подала ему руку, и они поднялись вверх по ступеням к ожидающим их обитателям Тринадцати Ветров. Роза и представить себе не могла, в какое волнение пришел Гийом от пары ее звонких, по-деревенской моде, поцелуев. От нее исходил свежий и легкий аромат розы и вереска. Гийом решил отложить анализ своих впечатлений на потом, одно он знал твердо: сегодня он впервые чувствует себя счастливым с того самого дня, когда смерть Мари-Дус дохнула на него ледяным зимним ветром. Во время представления Франсуа Розе Тремэну тоже было о чем задуматься: глаза канадца восхищенно заблестели, а щеки слегка покраснели, когда он поклонился гостье, бормоча при этом что-то совершенно нечленораздельное. Франсуа производил впечатление сраженного ударом молнии. Ничего удивительного: эту восхитительную женщину нельзя было не полюбить с первого взгляда.

Уж на что у Артура был норовистый характер, и то мальчик замер при виде гостьи. Его отношение только еще раз подтвердило мысли Гийома. Роза с улыбкой протянула Артуру руки, и тот радостно пожал их, как будто знал ее всю жизнь, так естественна была его реакция.

– Для всех в этом доме я – тетя Роза. Надеюсь, буду ею и для вас, Артур Тремэн, и от всей души в самом скором времени жду вас в гости в Варанвиль.

И тут Роза добавила фразу, услышав которую, Тремэн решил, что потолок сейчас обрушится на их головы:

– Вы совершенно невероятным образом похожи на вашего отца...

О Небо, Артур продолжал улыбаться, как ни в чем не бывало. Он только ответил с хитрецой:

– Я впервые радуюсь при упоминании этого моего недостатка, благодаря ему я, возможно, заслужу вашу дружбу, мадам.

– Прекрасно сказано! – засмеялась Роза. – Складывается впечатление, что ваш сын гораздо очаровательнее вас, друг мой... Александр, Виктория, Амелия, подойдите! Знакомьтесь!

Пока дети здоровались и знакомились, Гийом вспомнил наконец, что он хозяин, и поторопился стряхнуть восторг и очарование, охватившие его при виде Розы. Он вдруг сообразил, что среди гостей кого-то недостает.

– А что вы сделали с мадам де Шантелу? – спросил он. – Вы ее случайно не потеряли?

– Ну что вы, конечно, нет. Она приносит свои извинения, Гийом, ее бросает в жар...

– Опять? Я считал, что революционный вихрь смел с лица земли ее маленькие несчастья. Во всяком случае, раньше она никогда не пропускала праздники.

– Ну как же раздражает порой ваша логика, друг мой! – проворчала Роза, чуть понизив голос. – Вы вынуждаете меня поведать вам, что на сей раз жар вызван несварением желудка. Сегодня после полуночной мессы у нас был скромный рождественский ужин. Конечно, ничего похожего на былые рождественские трапезы, но все же Мари Гоэль приготовила нам «тергуль»[10] с консервированными грушами и сметаной, и тетушка слегка переела. Вот вам результат: она нездорова, да к тому же в ярости, поскольку обожает стряпню вашей Клеманс. Может, про Клеманс тетушка сказала излишне громко и Мари все слышала? Впрочем, я не уверена...

– Вы приписываете ей чересчур черные намерения, – запротестовал Гийом и рассмеялся. – Чтобы вас наказать, я дам вам с собой две-три бутылки шампанского для нашей пожилой дамы. Ничто так не помогает излечиться от несварения.

В этот момент двое слуг под бдительным оком Потантена внесли хрустальные фужеры с пенящимся шампанским. Потантен специально нанял их в Монтебуре, там снова, как в былые времена, стихийно образовалась некая ярмарка слуг; только они собирались теперь не под статуей святого Иакова – ее отныне просто не существовало, – а возле ворот аббатства Звезды. Все возвращалось на круги своя.

Оба вновь нанятые слуги были родом из Сент-Мер-Эглиз, откликались на имена Кола и Валентин, были между собой в каком-то дальнем родстве, одному – двадцать, другому – семнадцать, и до сего дня не имели ни малейшего представления, что значит служить в большом замке. До сих пор они нанимались только пастухами, но выглядели неплохо и имели вроде бы легкий, уживчивый характер. И, как сказал мажордом, горели желанием проявить себя на новом месте. Потантен поклялся, что из юношей со временем выйдут образцовые слуги. Он одел их в зеленые с белым ливреи, что очень гармонировало с их свежим цветом лица. Понравилось Потантену и то, с каким усердием юноши слушали его наставления. Снискали они и симпатию мадам Белек, хотя было это совсем непросто: она все еще сожалела, что ее племянник Виктор, как и его напарник Огюст, бросил Тринадцать Ветров ради военной карьеры в рядах республиканской армии.

Искусная повариха встречала это Рождество в прекрасном расположении духа. Она чувствовала истинное вдохновение, готовя первый настоящий рождественский обед после смерти Агнес, к тому же у нее к Рождеству расцвела целая «плантация» гиацинтов.

Жители Нормандии известны очаровательной традицией: осенью хозяйки высаживают луковицы гиацинтов в фаянсовые горшки, специально производимые на фабриках в Руане, так что к Рождеству как раз распускаются цветы.

Конечно, во времена революционной смуты этот очаровательный обычай был слегка подзабыт. В первую очередь думали о том, как выжить, забот хватало и помимо цветов. Но уже три или четыре года назад Клеманс и Элизабет разыскали на чердаке прекрасные изделия семьи Потера, славящейся своей керамикой, а в этом году «урожай» превзошел все их ожидания: в обеих гостиных и в столовой, везде, где только можно, были расставлены лазоревые гиацинты. Их свежий аромат прекрасно сочетался с запахом горящих в камине сосновых поленьев. Убранные цветами комнаты имели такой очаровательный вид, что Роза в восторге воскликнула:

– Надо будет выспросить у Клеманс, как она растит цветы. Мои и вполовину не так хороши, как ее!

– Поспешив на помощь кузине, вы попросту выбросили из головы цветочные горшки, это вполне естественно, – заметил Гийом.

– Как мило с вашей стороны напомнить об этом! Я с удовольствием бы отдала все цветы моего сада за одну только улыбку на устах моей несчастной Флоры! – тихо проговорила мадам де Варанвиль и нахмурилась. – Если бы вы увидели ее, друг мой, то не узнали – наша королева роз чахнет день ото дня...

– Да, кстати! А что сталось с Жозефом Ингу? Я не получал от него известий. Он у Бугенвилей?– Да. Он сделался тенью Флоры, или, вернее, того, что от нее осталось. Вы и представить не можете, как трогательна его верная любовь, не требующая ничего, счастливая уже тем, что ее терпят... Он часами на холоде стоит на кладбище, спрятавшись за чей-нибудь памятник, и следит за ней, готовый броситься на помощь по первому зову...

– Эта роль все же больше подходит мужу, не так ли?

– Ему и самому нужна помощь, но он посвятил себя заботам о других сыновьях и работе в Академии наук. К тому же Флора, целиком погрузившись в свое горе, кажется, вовсе забыла о существовании мужа, поэтому Бугенвиль даже рад, что есть надежный друг, незаметно наблюдающий за ней.

Одни за другими прибыли остальные гости: Ронделеры с сыном Жюльеном и аббатом Ландье, последний был в великолепной новой сутане и таком же новом пальто – старый его наряд от длительного использования даже как-то позеленел, новая же одежда буквально преобразила наставника Жюльена. Вслед за ними приехали маркиз де Легаль с женой и принесли с собой запахи, наряды и манеры старого режима, с которыми супруги не пожелали расстаться. Революция отняла у них земельные владения, но они все же не эмигрировали, сохранили некоторое имущество и, главное, прелестный дом в Сен-Васте и уже поэтому были счастливы. О чем еще мечтать в их преклонные годы, как не о том, чтобы доживать свой век среди добрых друзей и привычных вещей. Маркиз очень любил повторять эту мысль в промежутке между двумя затяжками, пачкая пеплом жабо. Табак был одной из его радостей в жизни, а маркиз так долго был лишен своей драгоценной «никотиновой травки».

Маркиз прибыл в Тринадцать Ветров в великолепном расположении духа и тепло пожал хозяину руку.

– Каждый приезд к вам – наслаждение, мой дорогой друг! А особенно на праздник Рождества Христова. Ах, какие же славные обеды устраивали вы раньше! Да, ряды наши, конечно, поредели; бедная маркиза Д'Аркур, а наша дорогая Жанна дю Меснильдо! Не говоря о вашей несчастной супруге. Поистине великая женщина! Сколько горя! – вздохнул он, а рука незаметно от него самого потянулась к подносу, который держал подошедший Валентин.

Оставив его потягивать шампанское, Тремэн подвел маркизу к одному из кресел, расставленных возле камина. В этом кресле как раз любила сидеть мадам дю Меснильдо. На мгновение Гийом вдруг явственно увидел ее. Хозяин Тринадцати Ветров часто вспоминал этих двух благородных дам, которые, по сути, помогли ему когда-то войти и вписаться в высшее общество Котантена. Обеих больше не было в живых, и никто не мог заполнить эту болезненную пустоту. Имена их были занесены в печально известный список «Валонской группы», составленный зловещим Лекарпантье в 1794 году. Их особняки были разрушены, разграблены, но все же первоначально закреплены за их владелицами, которых каждый день и в любую погоду заставляли выбираться из дома и принимать участие в «общественных трапезах», устраиваемых на Замковой площади. Но однажды их обеих, больных, вытащили из постели и отправили в Париж. Боясь, что женщины умрут раньше, чем взойдут на эшафот, их поместили в кабриолет, все же несколько более удобный, чем повозки, в которые затолкали семнадцать их друзей по несчастью. Маркиза д'Аркур и Жанна дю Меснильдо были как-никак личным трофеем Лекарпантье!

Их не казнили. «Валонская группа» прибыла в столицу 10 Термидора – только что был убит Робеспьер, пришел конец Террору. Но все же «палач Ла-Манша» сделал невозможное, чтобы заполучить их головы. Дамы были заключены в тюрьму, потом предстали перед Революционным трибуналом. Но члены трибунала стали теперь более осторожными и просто-напросто всех оправдали, а Лекарпантье вскоре сам последовал за своими жертвами, его поместили в самую страшную морскую французскую тюрьму – Бычий замок, омываемый водами Морлэкской бухты.

К несчастью, тюрьма окончательно подорвала здоровье Жанны дю Меснильдо. Ей было разрешено вернуться в Валонь, в ее великолепный особняк де Бомон, сильно пострадавший во времена Террора, – именно в одной из комнатэтого особняка Жанну несколько месяцев держали взаперти по указанию Лекарпантье. Там мадам дю Меснильдо и скончалась 6 декабря 1794 года в возрасте тридцати семи лет[11].

Мадам д'Аркур в описываемые времена было семьдесят три года, но она оказалась крепче своей кузины. Ни изнурительная дорога, ни тюрьма не смогли поколебать ее упрямое желание выжить. Более того, как только ее выпустили из тюрьмы Консьержери, вдова бывшего губернатора Нормандии подала жалобу в Комитет общественной безопасности, в которой обвинила валонских республиканцев в том, что они разграбили ее имущество. И мадам д'Аркур выиграла процесс! Ей дали бумагу, разрешающую вскрыть пломбы на опечатанном имуществе, и мадам д'Аркур поспешила домой собирать остатки того, что не успели разграбить. Она едва успела застать в живых Жанну дю Меснильдо. Похоронив кузину и придя в ужас от того, что стало с ее прекрасным городом, который называли «Нормандским Версалем», мадам д'Аркур вернулась в Париж в родовой особняк на улице де Лилль, где и умерла своей смертью в 1801 году.

Поручив мадам де Легаль заботам Розы и встретив троих офицеров из ближнего форта, Гийом подошел к группе детей, которая собралась вокруг Элизабет и Александра, впрочем, эти двое говорили только друг с другом, не замечая никого вокруг. Александр с видимым удовольствием рассказывал о своей парижской жизни – суровой, аскетичной в Политехнической школе и гораздо более приятной у мадам де Бароден. Говорил Александр порой излишне витиевато и красноречиво, и это было явно не по вкусу Артуру. Он хмуро смотрел на красавца юношу с русыми кудрями, которому вот-вот должно было исполниться шестнадцать и чьи речи так заворожили Элизабет, что она, казалось, забыла обо всех остальных. Она наслаждалась его рассказом, не интересуясь больше никем и ничем, чем сильно удручала своего новоиспеченного брата. И что только она нашла в этом фатоватом красавце? Артур уже, конечно, знал, что Элизабет и Александр родились в один день и давно и крепко дружат, а как только речь заходит о шалостях, то сплачиваются еще больше. Это вовсе не мешало им постоянно цапаться друг с другом, но в этот миг у Артура сложилось впечатление, что они впервые видят друг друга. В глазах Александра появилось нечто властное – теперь он был на полголовы выше подруги, – а смеющиеся глаза девушки смотрели более женственно, впрочем, сама она об этом и не подозревала. Но от проницательно-ревнивого взгляда Артура не укрылось ничего– Элизабет открывала для себя нового Александра, такого же близкого, как в детстве, и вместе с тем далекого. Он, конечно, не мог затмить образ юного светловолосого принца, который она хранила в самой глубине сердца, и в то же время Александр был неожиданно по-новому приятен ей.

Артуру не терпелось вмешаться и нарушить их прилюдную отстраненность, и он уже с трудом сдерживался, когда к детям подошел Гийом.

– Мадемуазель Тремэн, а ты не забыла случайно свои обязанности хозяйки? Я знаю, что вы вдвоем всегда обсуждаете интереснейшие и самые животрепещущие проблемы, но неплохо бы тебе обратить внимание на прибывших к нам дам. Ты даже не поздоровалась с мадам де Легаль. Как, впрочем, и с матерью Жюльена.

Элизабет слегка покраснела, рассмеялась, встала на цыпочки и поцеловала свежевыбритую щеку отца:

– Прошу меня извинить, но Александр рассказывает такие любопытные вещи! Как, очевидно, прекрасно жить в Париже!

– Меня уж, во всяком случае, ты в этом никогда не убедишь. Вы поговорите о Париже после обеда. Адам, ты еще долго собираешься висеть на этом стуле? Но... честное слово... опять он спит!

И действительно, сидя на низком стульчике между Амелией и Викторией, Адам потихоньку дремал, предоставив Жюльену одному развлекать обеих девочек. Мальчик подпрыгнул, когда отцовская рука сильно встряхнула его, открыл глаза, рот, толком со сна не понимая, где находится. Спасло его появление доктора Аннеброна, тот поздоровался со всеми по очереди, затем подошел к Гийому. Выглядел доктор крайне озабоченно.