Глава I

ЛОНДОНСКАЯ ТАМОЖНЯ

После порта Грэвсенд за штурвал «Элизабет» встал английский лоцман, и Гийом с трудом сдерживал себя. Ему хотелось выбросить за борт этого островитянина, осмелившегося командовать на правах хозяина на корабле, идущем под французским флагом. На корабле, принадлежащем ему, Тремэну, который вот уже почти полвека испытывал совершенно особую неприязнь к Англии и ко всему, что с ней связано.

Стоя за спиной лоцмана, он не спускал глаз с его рук, которые уверенно держали штурвал. Это были сильные руки, с квадратными пальцами, но необыкновенно чистые. Видно, лоцман очень заботился о своих рабочих инструментах.

Гийом услышал, как тот тихо сказал:

– У вас прекрасное судно, сэр! Оно очень тонко реагирует на руль. Одно удовольствие управлять им даже в такую погоду.

В его словах не чувствовалось никакой лести! Просто оценка специалиста, и на Тремэна это произвело впечатление.

– Я счастлив, что оно вам нравится! – пробормотал он. – А также оттого, что у вас очень острое зрение. Ведь ни зги не видно!

Действительно, густой туман окутывал все вокруг, скрывая почти полностью мачты и паруса брига. Берегов Темзы тоже почти не было видно, лишь иногда по урезу воды попадались почерневшие сваи, смутный силуэт барки, туманные очертания причала. Время от времени слышался звук рога, отвечавший с берега на сигналы корабля, едва слышный в наполненном сыростью воздухе.

Однако река продолжала жить. Слышались плеск весел, чьи-то голоса. Все формы расплывались в желтоватом тумане, но судно хоть и медленно, но уверенно продолжало свой путь.

– Мы привыкли, – объяснил лоцман. – Туманы здесь нередкое явление, и они длятся иногда долго. Отлив начнется, когда мы уже прибудем в порт. С отливом уйдет и туман. Вот почему корабли нуждаются в нас, особенно иностранные...

Тремэн ничего не ответил. Слова лоцмана пробудили в нем воспоминания о его родной Канаде. Перед его глазами снова встало широчайшее устье реки Святого Лаврентия. Его многочисленные опасности служили прекрасной защитой Квебеку. Это было и его гордостью. И надо же было так случиться, что два алчных предателя открыли врагу проходы по реке! Хоть сто лет пройдет с тех пор, но Тремэн не забудет никогда свое негодование, когда однажды июньским утром 1759 года вблизи острова Орлеан показались паруса кораблей адмирала Даррела, свидетельствуя о том, что секреты устья реки были раскрыты.

По сравнению с той королевой-рекой Темза казалась речушкой, которую могли бы легко пройти на «Элизабет» капитан Лекюйе или сам Гийом, и даже в непогоду. Здесь не было ни скрытых порогов, ни убийственных течений, ни дрейфующих льдов, а тем более китов. Может быть, песчаные мели? Гийому казалось, что вся эта история с лоцманом, которого ему навязали, есть лишь удобный способ, применяемый коварным Альбионом, для того чтобы внедрять своих шпионов на мирные гражданские суда.

Нужно было честно признаться, что его все раздражало в этой стране. Клочок бумаги, подписанный в Амьене всего несколько месяцев тому назад, позволял теперь посещать эту враждебную страну. Однако он ни за что не согласился бы даже приблизиться к ее обрывистым берегам, если бы не письмо, лежавшее теперь у него в кармане. Это был тяжелый груз былых воспоминаний и не столь давней боли. Эта боль была еще столь сильна, что заставила его, несмотря на клятву никогда не приезжать в Англию и ничего не иметь общего с этой страной, броситься на свой корабль, только что вернувшийся из Карибского бассейна, и срочно плыть в Лондон, боясь опоздать...

Письмо прислал сэр Кристофер Дойл, супруг Мари-Дус, ставший лордом Астуэлом, унаследовав этот титул. В нем говорилось: «Леди Мари, моя дражайшая супруга, доживает последние дни. И прежде чем покинуть этот мир, она желает увидеть вас. Я очень прошу вас выполнить ее последнюю просьбу. Поскольку договор, подписанный нашими правительствами, позволяет сделать это, приезжайте! Я поручился за вас. Вы можете сослаться на мое письмо, что облегчит вам дорогу к нам в Астуэл-Парк в Кембриджшире. Прошу вас, поспешите! Дни ее сочтены...»

От чего умирала Мари? Англичанин не писал об этом. Но горе, которое он испытал, узнав об этом, позволило ему понять ту глубину чувства, которое он все еще испытывал – несмотря на десятилетнюю разлуку, – и ту сумасшедшую страсть, которую он пережил в Париже накануне Террора.

С тех пор Гийом остепенился. В Индии, где он был еще подростком, он стал фаталистом и поэтому считал, что Мари куда-то очень далеко уехала, но обязательно когда-нибудь вернется к нему и их судьбы сольются. Он думал, что следует ждать, и горе уляжется. Ему даже не приходила в голову мысль, что Мари может смертельно заболеть: ведь она – его детские мечты, мужская страсть и все его надежды. Ведь она была его сказкой, а сказки бессмертны...

Гийом выехал сразу же. Ему было безразлично, что Ла-Манш во второй половине октября 1802 года был не самым прекрасным местом для морских прогулок. Если бы было нужно отправиться одному и в ореховой скорлупе, он бы это сделал. Он очень любил море и не боялся его ничуть. К тому же чем сильнее ветер, тем быстрее пойдет судно. А сейчас это было главное: он любил и считал, что стоит ему только оказаться у изголовья Мари, и она будет спасена. Она тоже знала это и поэтому звала его! Вот почему медленное продвижение среди густого тумана вверх по Темзе после вихря, подхватившего их у Гавра, раздражало его до крайности. Мокрые паруса едва ловили слабый ветер. Может, стоит спустить шлюпки и посадить людей на весла?

Но его мучения далеко не закончились. Когда они подошли к Дэптфорду, где строились самые лучшие корабли королевского флота, из тумана вынырнула лодка и причалила к борту «Элизабет»: еще один чиновник в синей форме с блестящими пуговицами потребовал, чтобы его подняли на борт. Он был из таможенной службы и заявил, что он должен досмотреть корабль.

– Ваши коллеги из Грэвсенда уже обшарили его сверху донизу, – проворчал, скрипя зубами, судовладелец. – И ничего предосудительного не нашли.

– Всегда можно что-то забыть, – заявил с чисто английским хладнокровием чиновник. – Даже самые аккуратные и бдительные могут что-то пропустить...

– Мои трюмы пусты. Я еду по вызову близкого человека, который умирает. Вы думаете, я стал бы терять время на погрузку?

– А вот и посмотрим. На корабле пахнет ромом!

– Корабль вернулся с Антильских островов десять дней тому назад. Постарайтесь поспешить. Я тороплюсь...

– А мы не требуем, чтобы вы остановились. Во всяком случае, я поеду с вами до таможни. Таково правило! Все прибывающие корабли должны бросить там якорь!

– Боже! – взбесился Тремэн. – Что за страна! Я был совершенно прав, когда дал клятву никогда не ступать на ее землю!

– Извольте дать мне ваш паспорт! Он будет передан в Службу по делам иностранцев, и его вам вернут, когда вы будете возвращаться...

Пальцы Тремэна сжали золотой набалдашник трости, а лицо приобрело кирпичный оттенок.

– Я не останусь в Лондоне. Как же в таком случае я буду передвигаться по вашей проклятой стране? Ведь меня схватит за воротник первый попавшийся полицейский!

Англичанин с большими зубами и холодными глазами взглянул на этого явно разъяренного иностранца, готового взорваться, и спокойно ответил:

– Успокойтесь, сэр! Вам выдадут временный паспорт... если, конечно, вы будете отвечать тем условиям...

– Каким условиям?

– Об этом вам скажут другие. С вашего позволения, я хочу начать досмотр!

– Поразвлекайтесь! – проворчал Тремэн. – Вы найдете много пустоты. Что же касается моего багажа, то он уже опечатан вашими коллегами из Грэвсенда. Там вам развлечься не придется...

В этот момент его отвлек лоцман:

– Посмотрите, сэр! Как я и говорил, туман становится менее плотным.

Это было правдой, и слава Богу, ибо корабль шел последнее время под непрерывные гудки. Движение по реке становилось все более напряженным, но уже можно было различить очертания судов. Вскоре показались верфи и по обе стороны реки доки и склады, которые король Георг III приказал построить в лондонском порту. Скоро придет конец живописным нагромождениям на берегу бочек, корзин, тюков и ящиков, всего того, что выгружалось из чрева кораблей, прибывающих с семи морей. Англия, вступавшая в индустриальную эпоху и претендовавшая на звание первого мирового рынка, вскоре спрячет подальше от глаз свои богатства.

Вдруг по левому борту появилась линия огней. Лоцман сразу же дал объяснение.

– Это наш Вестминстерский мост, – гордо сказал он. – Скоро зажгутся и другие огни в городе и вы сможете все увидеть...

Это было некоторым преувеличением. Туман рассеивался, но вместо него с неба посыпал мелкий дождь, затянувший серой пеленой весь город.– Но ведь еще не ночь, – проворчал Тремэн. – Почему же освещен мост? Какой-нибудь праздник?

– Нет. Иногда в туманные дни он освещается круглые сутки.

Гийом ничего не ответил. С некоторым недоброжелательным любопытством он разглядывал логово противника. В этом большом речном порту не было пристаней, только причалы на сваях, построенные из почерневшего, как гнилые зубы, дуба, являвшиеся как бы продолжениями бесконечных улиц, перпендикулярно расположенных к реке. Справа возвышалась средневековая крепость зловещего вида со стрельчатыми воротами и другими, закрытыми решеткой под аркой Тюдор, которые находились на уровне воды. Гостю не надо было объяснять, что это был лондонский Тауэр, многочисленные репродукции которого он неоднократно видел. Тюрьма выглядела еще более зловещей, чем ему представлялось, несмотря на то, что возле нее плавали белоснежные лебеди, не обращая внимания на черный поток нечистот, который выливался из ее водостоков.

Лоцман попросил капитана бросить якорь, потом показал на здание рядом с Тауэром.

– Таможня, сэр! – сказал он, обращаясь к Тремэну. – Мы прибыли, и вы должны приготовиться: за вами придет лодка и отвезет вас в Службу по делам иностранцев, где вам придется ответить на некоторые вопросы...

– Опять! Но я могу добраться на своей лодке!

– Это будет противозаконно! – вмешался таможенник, появившийся из трюма «Элизабет». – Вы должны сойти с судна один, без паспорта и багажа. Я вас провожу... А в это время вашему судну будет отведено место для стоянки.

С высоты своего роста Гийом посмотрел на англичанина, горя желанием выбросить его за борт. Его глаза метали молнии:

– Если бы у меня не было настоятельной необходимости приехать на этот презренный остров, клянусь, что я бы немедленно развернулся и спустился вниз по реке вместе с отливом...

Человек с лошадиными зубами обнажил их в улыбке.

– Мы бы вам этого не позволили, – серьезно заметил он. – Мы не позволяем без достаточного повода кататься по Темзе. Во всяком случае, вы должны ответить на наши вопросы. А теперь следуйте за мной... Да... Совсем забыл! Вы должны заплатить шиллинг за транспорт.

Это было уже слишком! Нагнувшись к самому носу таможенника, Тремэн прорычал:

– А сколько я должен заплатить тюремщику, который заточит меня в подземелье этой чертовой башни?

Как бы демонстрируя свое понимание французского юмора, таможенник обнажил свои толстые красные десны любителя мясного.

– Не такие уж мы злые. Мы лишь исходим из принципа, что всякая услуга должна быть оплачена. Да, не забудьте о своем лоцмане! Это будет...

– Столько, сколько я захочу! Я не нуждаюсь в ваших советах, когда я должен вознаградить хорошего моряка...

Золотая монета, которую он вручил лоцману, заставила таможенника широко раскрыть глаза, но он решил воздержаться от комментариев. Однако теперь он с большим почтением проводил путешественника до лодки, причалившей к наружному трапу...

Через некоторое время – пришлось действительно ждать своей очереди – Тремэн, пройдя через решетчатую ограду большого здания, где находилась Служба, оказался перед чиновником, сидевшим за столом, закапанным чернилами. Прежде чем обмакнуть перо, которое он по традиции держал за ухом, в чернильницу, чиновник задал первый вопрос:

– Какой национальности джентльмен?

– Я француз. Вы не против?

– Ничуть... Ни-и-ичуть, – пропел чиновник.

– Вы говорите на моем родном языке? – удивился Тремэн.

– И еще на двух-трех других языках, но здесь вопросы задаю я. Итак, соблаговолите сообщить мне ваши имя, фамилию, профессию и место жительства для начала.

Гийом сообщил все это, не преминув заметить, что если бы у него был паспорт, то все было бы гораздо проще. Чиновник возразил, что паспорт приезжего у него, но все равно полагается спросить об этом еще раз. Он начал писать с такой торжественностью, как будто подписывал соглашение о перемирии, потом спросил:

– Дата и место рождения?

– 3 сентября 1750 года, Квебек. Садистский блеск появился в глазах бюрократа.

– В Квебеке? Значит, вы не француз, а уроженец Канады, значит, английский подданный...

Он едва закончил свою фразу. Тремэн, сильно покраснев, нагнулся через стол, схватил чиновника за отвороты мундира и, приблизив его лицо к своему, прорычал:

– Только попробуйте написать это, и я вас разорву пополам, неграмотный дубина! Учите лучше свою историю! Когда я родился, это была Новая Франция, а не ваша колония.

– Не сердитесь! – прохрипел тот. – Это... это... была шутка.

– С Гийомом Тремэном можно шутить лишь тогда, когда он этого хочет! Что касается вашего юмора, то шутите в другом месте!

– Но... пожалуйста, отпустите меня!

Один из путешественников, стоявших позади Гийома, вмешался в их ссору:

– Оставьте его, месье, иначе ни вы, ни я не выйдем из этого здания. Вы еще не ответили на его вопросы...

Гийом послушался. И пока его жертва приводила себя в порядок, он посмотрел на своего нового собеседника. Это был человек лет пятидесяти, плотного телосложения, хотя и не очень высокий. Лицо его говорило о прекрасном здоровье и о длительном пребывании на свежем воздухе. Оно было круглым, любезным, голубые, как горечавка, глаза излучали радость и улыбались. Гийому показалось, что непонятно почему этот незнакомец был очень рад видеть его. Со своей стороны, Тремэн тоже обрадовался, так как услышал в его говоре канадский акцент. Он тоже улыбнулся ему в ответ.

– А вы тоже оттуда?

– Это слышится, да? А вот вы совсем потеряли наш акцент.

– Я уехал из Квебека после осады и много путешествовал, прежде чем обосновался в Нормандии.

– В Нормандии? Да это же по соседству с нами, и акцент очень похож.

– Да, но до этого я долго прожил в Индии... Чиновник, пришедший наконец в себя и обретший свой нормальный цвет лица, кашлянул, чтобы прочистить горло, и проговорил недовольным голосом:

– Все это очень интересно, но за вами стоит целая очередь, джентльмены. Итак, закончим! Не хотите ли, месье, сообщить мне о цели вашего приезда на английскую землю? Я буду вам очень признателен. Конечно, бизнес? – любезно проговорил он.

– Нет. Частный визит.

– К кому?

– К друзьям, конечно. Даже у француза здесь могут быть друзья. А впрочем, это вас не касается.

– Это меня напрямую касается. Если вы не соблаговолите назвать их имя и адрес, вы не попадете в Лондон. Таков закон!

– Придется подчиниться! – прошептал канадец, которого, казалось, все это очень забавляло.

Понимая теперь, насколько прав был лорд Астуэл, приложив к письму рекомендацию, Тремэн показал чиновнику и то, и другое. Видно, супруг Мари-Дус был хорошо известен, так как чиновник уважительно поднял брови и ускорил прохождение формальностей. Получив наконец разрешение на въезд и временный паспорт, который при выезде должен быть сдан в обмен на свой, он был приглашен за стол другого чиновника, который предложил его взору большой план Лондона с указанием нескольких отелей. Потом, узнав о цели его поездки, он показал на карте то место, куда он направлялся, неподалеку от Кембриджа, и рассказал, как можно туда добраться и по каким дорогам. Эта неожиданная забота была обязательной формальностью. Затем он перешел к третьему чиновнику, который записал его особые приметы. И уже после этого его пригласили пройти в следующий зал, где ему должны были вручить его вещи. После досмотра, естественно. Канадец следовал за ним. Он тоже прошел через все эти испытания.

Но если Гийом думал, что все его мучения были теперь позади, то он глубоко ошибался. Прежде чем он попал в зал для получения своего багажа, его привели в небольшую комнату, где в ожидании вызова сидело множество лиц – англичан и иностранцев. Комната была переполнена: несколько десятков человек, прибывших раньше него, томились в ожидании. Здесь были одни мужчины, для женщин была выделена отдельная комната.

Атмосфера была удушающей: запах пота и мочи, грязи, мокрой шерсти и холодного табачного дыма, и над всем этим – запах перегара. Комната слабо освещалась светом коптящих ламп. Время от времени слышался чей-то громкий говор, по-видимому, иностранцев, поскольку англичане-флегматики терпеливо и молча ждали своей очереди.

Тремэн сел на скамью рядом с человеком сурового вида, очевидно, священнослужителем, и спросил его, давно ли он ждет.

– Три часа и сорок четыре минуты, – ответил тот, предварительно взглянув на свои часы почерневшего серебра, – но я пока не волнуюсь: в последний раз, когда я возвращался из Голландии, я пробыл здесь пять часов двенадцать минут. Надо просто запастись терпением.

– Вы находите это нормальным? Но я тороплюсь. Очень тороплюсь!

– Люди всегда слишком спешат, но это бесполезно. Молитесь! И время пойдет быстрее.

Тремэн пожал плечами и отодвинулся. Ему не улыбалось общение с этим набожным человеком, хотя время некуда было девать. И он с радостью увидел входящего в зал ожидания канадца. Этот, по крайней мере, был ему симпатичен! Он подвинулся, уступая ему место, заметив, что его «допрос» длился недолго.

– О, я здесь завсегдатай, – сказал канадец, улыбаясь. – Это уже мой двенадцатый приезд сюда. Каждую осень я приезжаю в Лондон с грузом китового жира, мехов и строительного леса. Военно-морской флот очень нуждается во всем этом, ведь строится много новых кораблей. А с 1770 года мы можем свободно ввозить лес в Англию. Я здесь провожу зиму, закупаю английские, голландские и французские товары, когда это возможно, а весной отправляюсь в Квебек, чтобы попасть туда к таянию льдов.

Он достал из кармана свою трубку, молча набил ее, раскурил и, выпустив колечко дыма, обернулся к своему собеседнику и, сощурив глаза, объявил:

– Эту прекрасную картину мы наблюдаем здесь, когда первые корабли прибывают с другого берега Атлантики.

Немного помолчав, он добавил, глядя прямо в лицо Гийому:

– Не знаю, помнишь ли ты, Гийом, об этом, но мы с тобой никогда не упускали этого случая. Как только наблюдатели сообщали о появлении на горизонте первых марселей, все мчались в порт...

Это обращение на «ты» привлекло рассеянное внимание Тремэна. Остолбенев, он уставился на своего собеседника, стараясь увидеть в этом цветущем лице черты ребенка. Особенно он вглядывался в его голубые смеющиеся глаза.

– Франсуа? – проговорил он наконец, совершенно ошарашенный. – Франсуа Ньель?.. Это действительно ты?

– А кто еще может помнить такие вещи? Я, по-видимому, изменился больше тебя. У тебя все та же рыжая шевелюра, узкое лицо и такой же взрывной характер... но ты стал более элегантным, чем раньше.

– Франсуа! – вздохнул Гийом, охваченный давно забытой радостью. – Я часто спрашивал себя, что сталось с тобой... Сколько же времени прошло?

– Это было в 59-м, а сегодня 1802 год. Подсчитать не трудно: сорок три года!

– Ну знаешь! Это какое-то чудо!

Движимые одним чувством, они бросились в объятия друг друга под удивленным взглядом шокированного пастора, который вдруг прижался к своему соседу слева. Встретив своего старого друга детства, веселого компаньона по детским проказам на улицах Нижнего города, в порту и на сказочных берегах реки Святого Чарльза, впадающей в реку Святого Лаврентия, Тремэну казалось, что он прижимает к сердцу все самое дорогое своей родины, что он считал навсегда потерянным. Это была какая-то сказка, но такая трогательная, что у него защипало в глазах, как будто он собирался заплакать. Его успокоило лишь то, что Франсуа сам безудержно плакал.

– Ты не представляешь, как я обрадовался, когда узнал тебя, – прошептал он, пряча свое волнение в большом клетчатом носовом платке.

– О, могу судить по себе! – проговорил, смеясь, Гийом. Они были одного возраста, с разницей в несколько месяцев, и подружились в тот день, когда одновременно появились в колледже иезуитов в Верхнем городе. Их объединяло еще и общее нежелание учиться. Гийом особенно ненавидел латынь, предпочитая математику и естественные науки, но доктор Тремэн видел в нем наследника своего дела, а для тех, кто хотел заниматься медициной, латынь была необходима. Франсуа Ньель ее также ненавидел и все силы отдавал математике, к которой имел большую склонность. Но обоих мальчиков объединяло стремление убежать из школы, окунуться в жизнь порта, бегать по улицам и магазинчикам, где всегда было на что поглазеть, наблюдать, как разгружаются корабли, набитые до отказа товарами и пассажирами. Особенно их привлекал дух великого океана и матери-родины, древней Франции, о которой они столько слышали. Они любили взбираться на деревья и оттуда с любовью смотреть на огромное устье реки, на острова и прибрежные холмы. Оба мечтали о море и любили все корабли: огромные военные корабли и торговые суда, простые рыбацкие баркасы и даже индейские каноэ, которые появлялись по весне, нагруженные дурно пахнущими мехами... Они были настолько увлечены всем этим, что частенько прогуливали уроки и им приходилось подставлять свои зады под розги надзирателя с почти буддийским философским терпением: игра, по их мнению, очень стоила свеч.

Умея читать и писать, Франсуа мог бы ограничиться тем, что пошел в ученики к своему отцу. Он был единственным сыном, и Симон Ньель хотел дать своему наследнику образование, возможность подняться по социальной лестнице и стать настоящим негоциантом, а может быть, занять какой-нибудь пост в муниципалитете, но англичане, осадившие Квебек, спутали все карты. Когда его дом и склады были разрушены бомбардировкой вместе с большей частью Нижнего города, Ньель решил перебраться к своему брату, за Монреаль, где тот занимался торговлей мехами и экспортом других товаров, и спасти, таким образом, не только свою семью, но и довольно приличное состояние. Во всяком случае, Франсуа уже не возлагал больших надежд на колледж иезуитов, тоже наполовину разрушенный.

Разлука мальчиков была мучительной: доктор Тремэн должен был оставаться возле своих больных и раненых, поэтому даже не могло быть и речи о том, чтобы покинуть осажденный город. Но его дом на улице Святого Людовика и его загородный дом На Тринадцати Ветрах в Сийери оставались целы. Они мужественно расстались, думая, что, как только кончится война, они снова увидятся. Никто не думал, что пройдет несколько десятков лет, прежде чем они случайно встретятся...

Самым удивительным было то, что они встретились с какой-то детской радостью, хотя были уже зрелыми людьми. Как будто прятали свою дружбу в тайном уголке своего сердца, хорошо защищенном от всех перипетий и смертельной опасности, выпадавших на их долю в жизни, под толстым слоем веточек и листьев, как прячут зимние запасы пищи маленькие зверьки. Все, что их когда-то объединяло, сохранило свою свежесть.

Однако первое же замечание, сделанное Гийомом, могло все разрушить.

– Так, значит, ты стал англичанином, раз я тебя встретил в Лондоне?

Горькая нотка в его голосе не ускользнула от внимания Франсуа Ньеля, но он ответил совершенно спокойно:

– Мы, квебекцы, никогда не станем англичанами! С тех пор как перестала существовать Новая Франция, мы без устали продолжаем бороться, чтобы сохранить себя, наш язык, религию, и, мне кажется, мы будем продолжать бороться до тех пор, пока не создадим свое независимое государство.

– Вам никогда не удастся этого добиться! Англия никогда не выпустит из своих рук то, что завоевала... А для этого все средства хороши...

– Ты никак не забудешь своего брата? По прошествии стольких лет рана остается все так же свежа?

– Забыть предателя, которому англичане пожаловали титул сэра Ричарда Тримэйна? Никогда. Его смерть ничего не меняет. Я до конца своих дней не перестану проклинать его и всех тех, кому он служил.

– Да, нельзя сказать, что он оставил у нас добрые воспоминания, – согласился Франсуа. – А вот твоего отца все помнят с хорошей стороны. До сих пор вспоминают его щедрость и добрые дела. Он стал героем последних боев, как и Воклен из Дьеппа, который весной 1760 года, увидев приближающиеся английские корабли и не надеясь больше получить какую-либо помощь из Франции, вызвал на бой целый флот и с одним своим суденышком вступил в такую отчаянную битву, какой еще не видывал американский континент. И еще твой старый приятель Бугенвиль…

– Мы и сейчас друзья.

– Мне кажется, у тебя есть много чего рассказать! Значит, Бугенвиль сражался на берегу реки Ришелье, чтобы помешать соединиться силам Хэлдимана и Марре. А рыцарь де Леви, имея две тысячи солдат, сражался против тридцати тысяч противника. Пожалуй, нет более храброго и благородного рыцаря на свете! Я видел его в тот день, когда он вынужден был сдаться Амхерсту и сжечь знамена. Он появился с горсткой оставшихся с ним людей перед англичанином, который хотел отказать им в почестях военнопленных. Он вынул из ножен свою шпагу, сломал ее о колено и бросил обломки в лицо Амхерсту. Это было так великолепно, что даже английские солдаты не выдержали и приветствовали его криками «ура». Ты бы слышал эти крики! Впрочем, они оказались не такими уж и плохими, эти бриташки!..

– Почему? Потому что они не уничтожили вас всех до одного или не депортировали, как они поступили с акадийцами в 55-м?

– Может быть, им этого и хотелось, но они больше не могли себе позволить такое. Губернатор Водрей провел переговоры и добился для нас некоторых гарантий. Нам повезло – прости меня за это слово, – что английские губернаторы оказались не такими уж подонками. Джеймс Марре, а затем и Карлтон, получивший в дальнейшем титул лорда Дорчестера, поняли, что наше порабощение было отнюдь не в их интересах. И в 74-м нам удалось получить Акт Квебека, который мы теперь называем Хартией...

– И что вам это дало?

– Наша территория была расширена от Лабрадора до Великих озер. Нам сохранили нашу религию, и мы остались католиками в папском подчинении. Мы сохранили наше французское гражданское право, а также земельное право и старую помещичью систему. А вот уголовное право у нас английское, и члены Совета, который нами управляет, назначаются Лондоном...

– И вы удовлетворены этим?

– Нет, но пока мы можем жить и трудиться. Ах, Гийом, Гийом, я вижу, что разочаровал тебя, но скажи мне, кого стоит больше бранить в нашей историй: Англию, которая всегда добивается того, чего хочет, или Францию, которая нас бросила, ничего не сделала, чтобы помочь нам и сохранить эти «несколько арпанов снегов», как выразился какой-то глупец?

– Вольтер! Гениальный человек...

– Правда? Во всяком случае, я его не знаю. А ты знаешь, что после нашего поражения индейцы, оставшиеся верными Франции, сражались вплоть до июля 1766 года, чтобы изгнать завоевателей? Ужасная индейская война, стоившая моря крови, прежде чем индейский император Понтиак согласился подписать мир в Освего с сэром Уильямом Джонсоном. Что ты знаешь о тех трагических событиях, мой друг Гийом?

– Признаюсь, ничего. Я был в другом конце света. А что случилось с Понтиаком?

– Три года спустя его убил наемник из Иллинойса. Его наняли американские купцы, которые были и остаются нашими врагами! До такой степени, что однажды решили осадить Квебек. И вот этим людям король Франции помог завоевать независимость. Смешно, не правда ли? Разве не Франклин, заискивавший перед Парижем, предложил план захвата Новой Франции? А знаменитый Джордж Вашингтон разве не сражался против французских войск во внутренних долинах, в то время как англичане со своим флотом осаждали Квебек?

– Это я знаю. Я помню, как их наемники грабили, убивали, жгли наши дома, и никогда не мог понять, почему мы помогали им. Если хочешь знать мое мнение, то Франция должна сделать попытку вернуть свои владения...

– К несчастью, у нее нет такого желания. Если бы она этого хотела, то, подписав Парижский договор, который в 1763 году положил конец Семилетней войне, она могла бы поменять нас на Гваделупу и Мартинику! Просто мы оказались менее интересными для метрополии! Так что отбрось свои надежды. Впрочем...

– Впрочем?

– Мы больше не пойдем на это. Я тебе уже сказал, что мы почувствовали вкус независимости. И не говори мне, что у Англии нечему поучиться! Мы вот только что говорили о Соединенных Штатах... А тебе не кажется, что мы слишком много говорим о политике? Мне бы хотелось послушать твою историю.

– Это очень долго и сложно, – ответил с улыбкой Тремэн, пожав плечами.

– А ты все-таки начни! Во всяком случае, у нас есть время, – проговорил Ньель, посмотрев в сторону двери, куда вошли всего трое. – Если не успеешь закончить свой рассказ, мы продолжим его за столом. Сегодня вечером ты мой гость, потому что, я думаю, ты не знаешь Лондона.

– Нисколько, но я не хотел бы здесь задерживаться. Как только я отсюда выйду, я постараюсь взять экипаж и отправиться в Кембридж, где меня ждут.

– Насколько я слышал, ты говорил только что, что у тебя здесь есть друзья. Ты противоречишь сам себе...

– Выслушай мою историю и ты поймешь...

Его рассказ занял около часа, хоть Тремэн и старался быть кратким. Но вскоре он обнаружил, что Франсуа, считавшийся самым большим болтуном в колледже, остался верен себе... Он прерывал рассказчика восклицаниями, вопросами, отступлениями, анекдотами и рассказами о семье Ньелей, поэтому Гийом частенько терял нить рассказа. Ньель замолчал, лишь когда пошла речь о трагической истории и гибели на революционном эшафоте Агнес, супруги Тремэна. Канадец ужаснулся. Он перекрестился и позволил Гийому закончить свой рассказ, больше его не прерывая. После этого он еще молчал некоторое время. Потом, вздохнув, произнес: