Миранда была вынуждена проводить день за днем в одиночестве, что омрачало всю ее жизнь. А к моменту смерти отца Палома стала настолько независимой, что Миранда уже не могла ничего изменить, даже если бы попыталась. Палома не только получала удовольствие от своего образа жизни — теперь она чувствовала себя обязанной жить так, как учил ее отец. В жизни для нее не было ограничений. Возможно, ограничения и существовали, и со временем она с ними столкнется. Но не сейчас.

И все же Палома чувствовала свой долг перед матерью, и это было одной из причин, почему она вернулась домой до наступления вечера. Важно, чтобы люди на острове не подумали, что она считает себя выше того, чтобы участвовать в повседневных домашних делах.

«Одно дело, когда ты — просто молчунья, странная девушка, которая всегда держится особняком, — однажды сказал ей Виехо. — Люди скажут, что это издержки возраста, и не осудят. Но не надо пренебрегать правилами жизни. Этого никто не поймет. Такое поведение вызовет обиду, ненависть, ты наживешь себе врагов. А врагов в жизни и без того хватает».

Паломе совсем не нужны были враги. Поэтому время от времени она возвращалась домой вовремя, помогала матери развесить свежевыстиранное белье, приготовить обед или прибраться в доме. Ей было важно участвовать в домашней работе, но еще важнее — чтобы ее участие было замечено. Тогда остальные женщины начнут перешептываться, что Палома все-таки оказалась хорошей девушкой, что она сочувствует материнской потере и вполне может стать надежной опорой в старости. И тому подобное.

И Палома, и Миранда прекрасно знали, что это — всего лишь жест вежливости. Миранде совсем не нужна была помощь; напротив, ей часто казалось, что у нее недостаточно работы. Однако меньше всего ей хотелось навязчивого сочувствия со стороны островитян, и она ценила проницательность дочери.

Когда Палома причалила к берегу, Миранда и другие женщины были заняты стиркой. Рядом с причалом был выступ из плоских камней, выдававшийся в море. Женщины, которые собрались на нем, замачивали белье в воде, вбивали в него мыло при помощи камней и потом прополаскивали. Чистое белье укладывали в корзины и относили на холм, где его прополаскивали в пресной воде.

Палома встала на колени рядом с матерью и тоже стала колотить белье. Никто словно бы и не заметил ее прихода, женщины продолжали тихо ворковать вокруг. Нет, они не игнорировали ее, напротив, они естественным образом принимали ее в свое общество, будто она и находилась с ними все время. С их стороны это тоже было жестом вежливости, потому что, если бы они вдруг поздоровались с ней и начали задавать вопросы, это привлекло бы внимание и лишний раз подчеркнуло бы то, что Палома не такая, как все, — а об этом старались не говорить. Девушкам не подобало проводить дни напролет в море и заниматься бог знает чем.

Иногда Палома чувствовала себя как человек с врожденным заболеванием. Складывалось впечатление, что все вокруг думали: «Ах, бедняжка, она не виновата, давайте не обращать на это внимания». Это только усиливало ее чувство одиночества. Но в каком-то смысле ей нравилось такое обращение, так как оно помогало ей ощущать себя непохожей на других.

У Паломы никогда не возникало желания поведать о том, что она делала и что увидела за день. Большинство женщин все равно не верили ей, и это ставило Миранду в неловкое положение. Те же, кто верил, вовсе не желали слушать ее истории, которые полностью противоречили их представлению о море.

На островах большинство детей с самого рождения слышат, что море — это их враг. И хотя жизнь островитян полностью зависела от морских щедрот, они почему-то рассматривали море не как союзника, а как ярого противника. Палома никак не могла этого понять, ведь ее учили совсем другому, и однажды она спросила Виехо, откуда такая неприязнь.

«Так было всегда, — сказал старик, пожав плечами. — Море ничего не дает само, человек должен сам взять, что ему нужно. Возможно, такое отношение помогает человеку почувствовать, что он сильнее, что море подвластно ему так же, как подвластны животные».

«Я считаю, что это глупо», — сказала Палома.

«Возможно, — кивнул Виехо. — Но таков порядок вещей».

Женщины, чья повседневная жизнь была занята стряпней и стиркой, кто никогда не бывал в открытом море, считали его чужим и опасным, населенным устрашающими, скользкими, ядовитыми тварями, готовыми в любой момент поживиться человечьим мясом. Их вполне устраивало такое видение моря, и молодой девушке вряд ли удалось бы убедить их в том, что это далеко не так.

Палома была очень возбуждена всем увиденным сегодня под водой, и ей страшно хотелось тут же рассказать об этом. Однако она сдержалась и решила подождать момента, когда она останется с матерью наедине и сможет поведать ей обо всех чудесах.

Когда стирка была закончена, Палома подхватила тяжелую корзину с мокрым бельем и поднялась на холм вслед за матерью. У ручного насоса с пресной водой они прополоскали белье и развесили его на веревке за домом.

Занятые домашними заботами, они работали в тишине, однако все мысли Паломы были о том, как бы рассказать матери о встреченном ею манта-рэе. Миранда чувствовала, что дочь старается улучить подходящий момент для разговора.

Палома знала, что напугает мать, если расскажет ей всю правду, поэтому решила не говорить ей, насколько большим был манта-рэй и как близко она подплыла к нему, и уж конечно же о том, как она села ему на спину и была затем с силой отброшена в сторону. Надо было также уверить Миранду в том, что никто другой больше не знает и не узнает об этом и что похождения Паломы не станут предметом слухов на острове. Ежедневные вылазки девушки в открытое море и без того вызывали достаточно кривотолков, а если бы стало известно, что она вот так запросто возилась с гигантским скатом, ее бы просто сочли ведьмой. Муж Миранды имел репутацию бунтовщика и смутьяна. Сын ее проводил все свое время, выдумывая различные безрассудные способы заработать достаточно денег, чтобы уехать в Мехико и поступить в техническое училище, где бог знает что бы с ним произошло. Быть вдобавок ко всему еще и матерью ведьмы оказалось бы выше ее сил.

К тому времени солнце уже опустилось достаточно низко и начало наливаться красным цветом. Легкий ветерок овевал развешанное белье, и рукава рубашек слегка похлопывали под его дуновением. Миранда повела носом и кивнула в знак одобрения: это был хороший ветерок.

Над островом Санта-Мария могли дуть три разных ветра. Один не годился для сушки белья, другой был вполне сносен, а третий был то, что надо. Восточный ветер никуда не годился, потому что он дул над пустынной восточной частью острова и нес с собой пыль и грязь. Белье, высушенное на таком ветру, становилось грубым и жестким. Ветры с запада или с юга дули со стороны моря и были не столь плохи. В сухую погоду они несли легкий запах моря, но, когда влажность была высокой, становились тяжелыми от соленого тумана. Тогда белье подолгу не высыхало, было липким на ощупь.

Сейчас ветер дул с севера. Свежий и сухой, он, казалось, был сладким на вкус — ведь он прилетел с самой высокой части острова, где росли кактусы и дикие цветы. Это была, конечно, мелочь, но жизнь Миранды как раз и состояла из мелочей, хороших и плохих, и поскольку ветер выдался удачным, она была довольна.

Они зашли в дом и разожгли огонь, чтобы готовить ужин.

— Сегодня я видела манта-рэя, — сказала наконец Палома.

— Очень хорошо, — ответила Миранда, не поднимая головы от камина, в котором она разгребала потухшие угли перед тем, как положить дрова.

— Он был ранен. Я думаю, он запутался в рыбачьих сетях.

Миранда опять хотела повторить: «Очень хорошо», но поняла, что ничего хорошего на этот раз нет, и сказала только:

— Вот как?

— Он двигался с трудом. Из его раны торчали веревки. Наверное, ему было очень больно.

Теперь Миранда совсем не знала, что ответить, и просто кивнула головой.

— Я хотела ему помочь, но...

— Бог позаботится о нем, это Ему решать, — поспешно сказала Миранда.

Ей, видно, казалось, что, быстро выпаливая слова, она подчеркнет свою мысль и убедит Палому не вмешиваться в естественный ход вещей. Так ведет себя в споре тот, кто сбивается на крик, зная, что все равно проиграет.

— Замечательно, — сказала Палома, — значит, Он хочет, чтобы этот манта-рэй умер в агонии или был съеден акулами.

— Если на то Его воля, да будет так.

— Да будет так, — повторила Палома.

Ей не хотелось спорить с матерью. В этом споре не могло быть победителей, только проигравшие.

— Что за сказки ты рассказываешь на этот раз? — раздался из-за спины Паломы голос Хо.

Она обернулась. Хо, ухмыляясь, привалился к дверному косяку.

— Так, ничего, — ответила Палома.

Она не знала, какую часть их разговора успел подслушать Хо, но ей совсем не хотелось обсуждать с ним свою встречу с манта-рэем. Большое раненое животное вызывало у Хо определенные мысли — о цене за фунт.

— Гигантский морской дьявол, раненный и истекающий кровью, и сестра милосердия Палома, ухаживающая за ним, — захихикал Хо, входя в комнату. — Мама, зачем ты слушаешь эти глупые россказни?

— Ладно тебе, Хо, — ответила Миранда и занялась камином.

— Иногда я спрашиваю себя, покидала ли ты вообще когда-нибудь причал, — сказал Хо Паломе. — Иногда мне кажется, что ты просто сидишь здесь целый день, а потом выдумываешь эти сказки.

— Думай, что тебе заблагорассудится, — сказала Палома.

После короткой паузы Хо вдруг спросил:

— Ты и в самом деле видела большого манта-рэя?

— Да.

— И он не напал на тебя?

— Да нет же!

— Должно быть, он действительно был серьезно ранен. Морские дьяволы очень злобны.

Палома вновь не стала спорить. Если Хо желает верить в это, она не будет его переубеждать.

— Он был очень большим?

— Да, очень, — ответила Палома. — Больше этой комнаты.

Хо присвистнул:

— Это же целая куча денег!

— Видишь, мама? — сказала Палома. — Стоит ему услышать о раненом животном, он тут же думает, как бы его убить.

— Что ж, Палома, — выговорила Миранда, — так мы добываем себе пропитание.

— Твоя же лепта просто непомерна, — с сарказмом сказал Хо. — Хотя бы раз ты приносила рыбу в дом? — Он поднял вверх палец. — Хоть одну рыбешку? Всего лишь одну?

— Я...

— Что — ты? Ты — ничего. Где этот манта-рэй?

Палома неопределенно махнула в сторону моря:

— Вон там.

— Где — там?

— В море.

— Я знаю, что в море. Где в море?

— Это не имеет значения. Он все равно уплыл.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю, потому что я причинила ему боль и он уплыл прочь.

— Как ты причинила ему боль?

— Я вытащила часть веревок из его раны, и это причинило ему боль, — сказала, не подумав, Палома.

Миранда поднялась на ноги. У нее был ошеломленный вид:

— Что ты сделала?!

— Ты подплыла так близко? Я не верю! — воскликнул Хо.

— Что ж, не верь, — сказала Палома, прекрасно зная, что Хо верит каждому ее слову.

— Что ты сделала? — снова спросила Миранда.

— Не беспокойся, мама, — сказала Палома. — Это было не опасно.

— Она права, мама, — встрял Хо. — Это было не опасно, потому что на самом деле этого не было.

Миранда смотрела то на Хо, то на Палому, не зная, кому из них верить. Но она чувствовала, что основания для тревоги у нее были: если Палома сделала так, как она говорит, Миранде нужно беспокоиться за ее жизнь; если нет — тогда беспокойство вызывало то, что ее дочь любит приврать.

Видя, что мать в растерянности, Палома повторила:

— Не волнуйся, мама. Главное, что мы все здесь, в безопасности.

Миранда поверила ей, потому что ей хотелось поверить, — и вернулась к своей работе.

Хо больше не упоминал о манта-рэе. За ужином он без тени хвастовства рассказывал о сегодняшней рыбалке, о том, что он поймал и что надеялся поймать. Здорово, говорил Хо, что окунь поднялся в цене, но причина в том, что окуня становится все меньше. Или же рыбьи стаи просто решили переселиться на другое место.

— Там, где ты плаваешь, встречаются окуни? — спросил он Палому.

— Немного — да.

— Больше или меньше, чем раньше?

— Вроде бы столько же, — пожала плечами Палома.

— Ты бы принесла немного рыбы домой.

— Я не ловлю рыбу.

— Я знаю. — Хо помолчал секунду. — Как-нибудь я приплыву посмотреть на твое любимое место.

Все внутренние системы тревоги Паломы тут же пришли в действие, но она продолжала сидеть на стуле, развалившись, и старалась казаться равнодушной.

— Не стоит тратить время. Там, в общем-то, нечего смотреть.

— Почему же ты постоянно туда плаваешь?

— Я продолжаю изучать разные вещи. — Палома взглянула на брата. — Те, что велел мне изучить отец.

Хо поджал губы и отвернулся:

— Да-да, конечно.

После ужина Миранда вымыла чашки и тарелки, а Палома протерла стол мокрой тряпкой. Хо сидел и наблюдал за ней.

— Я принял решение. Я хочу, чтобы ты научила меня нырять, — сказал Хо после долгого молчания.

— Ты действительно этого хочешь? — Это был первый раз, когда Хо попросил Палому чему-нибудь его научить. — Зачем тебе нырять? Ты ведь сам говорил, что это пустая трата времени.

— Да, но, возможно, я был не прав.

Палома взглянула на мать:

— Похоже, Хо заболел.

— Он просит тебя помочь, — строго сказала Миранда. — Что ты на это скажешь?

Палома посмотрела на Хо.

— Но ты же знаешь, как нырять. По крайней мере, ты нырял однажды.

— Ах да, — сказал Хо, заливаясь румянцем. — Тогда у меня не очень-то вышло.

Палома помнила всю историю, как Хобим шаг за шагом учил Хо нырять: сначала там, где воды было по колено, затем — по горло, потом там, где вода скрывала его с головой, потом — на глубине трех-четырех метров.

Хо прошел все уроки, знал все правила, делал все так, как говорил ему отец, но люто ненавидел весь этот процесс. В воде он чувствовал себя некомфортно, неестественно, а на глубине вода и вовсе казалась ему угрожающей. Но он ни разу не посмел сказать об этом отцу, так как одобрение Хобима ценил больше всего на свете. Не менее важно для него было быть вместе с отцом, проводить с ним дни, а сделать это можно было, только ныряя вместе с ним. Поэтому Хо пытался пересилить себя.

Однажды Хобим первый раз взял сына в открытое море. Они заплыли туда, где не было видно дна, так как Хобим хотел научить Хо определять глубину по давлению воды на тело и по расстоянию до поверхности.

Они спустились по якорному тросу, и на глубине примерно двенадцати метров Хо испытал приступ клаустрофобии. Там, где другие ощущали свободу водных просторов, Хо вдруг почувствовал себя в ловушке. Вода давила на каждую клетку его тела, ему казалось, что он заперт, и он стал задыхаться. Вокруг не было земли — ни внизу, ни по сторонам, ни вверху. Все вокруг было синим, тяжелым и гнетущим. Он должен был выбраться оттуда.

Хо закричал под водой и, цепляясь руками за трос, стал карабкаться наверх. Трос застрял между его маской и воздушной трубкой. Судорожно стараясь высвободиться, он еще больше затянул резиновую лямку вокруг троса.

Хобим обхватил его руками, стараясь успокоить, но паника сделала Хо сильнее обычного, он отбивался руками и ногами и наконец сорвал с отца маску.

Он запросто мог потопить их обоих, если бы Хобим вслепую не нащупал его горло и не сжимал его рукой до тех пор, пока сын не потерял сознание. Только тогда Хобим смог быстро поднять его на поверхность.

Нет, вспоминая эту историю, Палома не могла понять, отчего вдруг Хо снова захотел нырять или отчего вдруг он решил, что сможет нырять, не поддаваясь панике. Однако она сказала:

— Хорошо, если ты хочешь.

— Вот здорово. Я хочу видеть все, что видишь ты. Так значит, завтра?

Палома быстро проговорила:

— Нет, только не завтра. Завтра у меня много дел.

Делать ей было, в общем-то, нечего, но завтра — это уж слишком скоро. Ей необходимо было время, чтобы подумать о том, что там такое надумал Хо, поскольку она не верила, что Хо действительно хочет просто научиться нырять. Слишком не похоже это на него.

— Тогда — в ближайшее время.

— Хорошо, в ближайшее время.

Хо поднялся на ноги, зевнул, пожелал спокойной ночи и вышел через дверь в темноту. Его комната находилась за углом, хотя и пристроенная к дому, но с отдельным входом с улицы. Это была одна из привилегий, которую мальчик получил в четырнадцатилетнем возрасте, пройдя тщательно разработанный старинный ритуал посвящения в мужчины. По мнению Паломы, смысл ритуала состоял только в том, чтобы наделить мальчиков привилегиями. Они не становились вдруг мужчинами, их просто называли теперь мужчинами.

Палома с матерью делили угол в большой комнате. Ни днем, ни ночью ни у одной них не было возможности остаться наедине с собой.

Сейчас Палома думала о том, как это странно, что Хо попросил ее помощи в чем-то. Это было значительной уступкой с его стороны. Для него признать, что она, девушка, могла лучше, чем он, разбираться в чем-то существенном, было серьезным шагом.

Возможно, ей надо быть поосторожнее с Хо, осмотрительно делать каждый шаг и наблюдать, как все они складываются в общую картину.

Она с удивлением обнаружила, что ей действительно не все равно, что означают эти перемены в Хо. Наверное, и это — следствие одиночества, того тихого отчаяния, которое она почувствовала, возвращаясь в тот вечер с подводной горы. Помириться наконец с Хо, наладить с ним отношения, может, даже подружиться — это было бы так здорово. Ведь у Паломы никогда не было друзей.