6

Пилот вызвал второй батискаф и поставил его в пятидесяти ярдах от себя, за устланным обломками местом. Четыре прожектора выдавали вместе двадцать тысяч ватт, и они могли видеть участок почти целиком.

– Ну? – ухмыльнулся пилот.

– Что ну?

– Ну, что это?

– Откуда мне знать, черт побери? – отрезал Уэббер. – Послушай, я замерз, устал и хочу выпрямиться. Сделай одолжение, прекрати...

– Это подводная лодка.

– Точно? – Уэббер приник к иллюминатору. – С чего ты решил?

– Смотри, – показал пилот. – Руль глубины. И вот, это должна быть труба шнорхеля[3].

– Ты думаешь, атомная?

– Нет, не думаю. И даже уверен, что нет. Похоже, она стальная. Смотри, как окисляется – очень медленно, ведь на глубине почти нет кислорода, но все же окисляется. К тому же она невелика, и кабели дерьмовые, древние. Кажется, мы имеем дело со Второй мировой войной.

– Второй мировой?

– Ага. Но попробуем подойти поближе. Пилот что-то сказал в микрофон, и по команде батискафы почти незаметно поползли навстречу друг другу, приподнявшись над грунтом лишь настолько, чтобы не цеплять ил.

Осталось восемьдесят шесть кадров, и Уэбберу пришлось снимать экономно. Он пытался представить, как выглядела эта груда обломков до катастрофы, но разрушение было настолько полным, что он не понимал, каким образом кто-то может узнать в этом отдельные части корабля.

– Где мы? – спросил он.

– По-моему, над кормой, – ответил пилот. – Лодка лежит на левом борту. Эти трубы, должно быть, кормовые торпедные аппараты.

Они миновали одно из палубных орудий, и, поскольку оно действительно на что-то походило, Уэббер истратил пару кадров.

Подойдя к зияющей ране в борту корабля, они увидели на иле в нескольких футах от пробоины пару туфель, как будто ждущих, когда их снова наденут на ноги.

– Где парень, который их носил? – заинтересовался Уэббер, снимая туфли в разных ракурсах. – Где тело?

– Должно быть, съели черви, – произнес пилот. – И еще крабы.

– Кости и все остальное? Черви едят кости?

– Нет, но море ест. Глубина и холодная соленая вода растворяют кости... Химия. Море ищет кальций. Раньше я хотел, чтобы меня похоронили в море, но теперь – нет. Мне не нравится идея стать ленчем для этой погани.

Приблизившись к носу подлодки, они увидели еще несколько распознаваемых предметов: котлы из камбуза, раму от койки, радио. Уэббер все сфотографировал. Он наводил одну из камер, когда на границе поля зрения заметил нечто похожее на букву алфавита, выписанную на стальной плите.

– Что это? – спросил он.

Пилот развернул батискаф и медленно двинулся вперед. Глядя в иллюминатор, он вдруг бросил:

– Есть! Мы опознали ее.

– Правда?

– Во всяком случае, принадлежность. Это U на обшивке боевой рубки. U-boot[4].

– U-boot? Ты хочешь сказать – германская?

– Была. Но только Богу известно, что она делала так далеко к югу от основных коммуникаций.

Пока пилот понемногу продвигал батискаф к носу подводной лодки, Уэббер снял букву U в разных ракурсах.

Когда они достигли носовой оконечности, пилот выключил мотор, и батискаф завис.

– Вот почему она утонула, – пояснил он, концентрируя свет на огромной дыре в палубе. – Ее раздавило.

Листы палубы были загнуты внутрь, их края закручивались, словно от удара гигантского молота.

Делая очередной снимок, Уэббер почувствовал, что обливается потом: он представил себе ту минуту полустолетием раньше, когда люди на лодке вдруг поняли, что должны умереть. Он услышал рев водяного потока, крики, ощутил замешательство, панику, давление, нехватку воздуха, агонию.

– О боже... – вырвалось у Уэббера.

Пилот включил мотор, и батискаф начал по дюйму продвигаться вперед. Свет прожекторов проник в пробоину, открыв перепутанные обрывки кабелей, скрученные трубопроводы...

– Эй! – закричал Уэббер.

– Что?

– Там внутри что-то есть. Что-то большое. Похоже на... Не знаю...

Пилот сманеврировал батискафом и завис над дырой носом вниз: с помощью когтей на концах манипуляторов оторвал провода и разгреб сплетение труб. Он сфокусировал пятитысячеваттный луч и направил его в отверстие строго вертикально.

– Разрази меня гром...

– Вроде бы ящик... – начал было Уэббер, наблюдая танец луча по желто-зеленому правильному прямоугольнику. – Сундук.

– Да. Или гроб. – Пилот замолчал, взвешивая возможности. – Нет, для гроба слишком велик.

Некоторое время никто не произносил ни звука. Они пристально глядели на контейнер, строя догадки и дав волю воображению. Наконец Уэббер произнес:

– Нужно поднять его наверх.

– Угу, – кивнул пилот. – Вопрос только – как. Ублюдок в длину восемь футов. Готов спорить, весит тонну. Своим аппаратом я его не подниму.

– А если двумя батискафами?

– Нет, я думаю, мы не поднимем штуку весом в тысячу фунтов. Тем более что контейнер может оказаться гораздо тяжелее. Мы не сможем... – Он замолчал. – Подожди. Думаю, там наверху найдутся пять миль троса. Если они привяжут на конце груз и опустят его, а мы сумеем закрепить ящик в петле, то, может быть, есть шанс... – Он нажал на кнопку и заговорил в микрофон.

На то, чтобы найти опущенный с плавучей базы трос с грузом и закрепить контейнер в стальной петле, два батискафа потратили час. К тому времени, когда они подали наверх команду начинать подъем, запасы воздуха у них уменьшились почти до критической отметки. Поэтому, убедившись, что контейнер извлечен из корпуса подводной лодки и нормально идет вверх, они сразу же сбросили балласт и начали всплывать сами.

Уэббер чувствовал себя выжатым, но находился в приподнятом боевом настроении. Он с нетерпением ждал выхода на поверхность, чтобы открыть контейнер и увидеть его содержимое.

– Ты знаешь, что необычно? – спросил он, наблюдая, как глубиномер отсчитывает метры их возвращения к дневному свету.

– Вся эта штука чудная, – сказал пилот.

– Ты имеешь в виду что-то конкретное?

– Обломки подлодки. Все было покрыто илом, на всем лежал серый слой... Кроме ящика. Он чистый. Наверное, поэтому я и увидел его. Он выделялся.

– А ил липнет к бронзе?

– Понятия не имею, – пожал плечами пилот.

7

– Не могу поверить! – воскликнул Уэббер. – Металлурги, археологи, химики... Что за дерьмо! Имеет значение только то, что внутри. О чем они думают?

– Ну ты же знаешь бюрократов, – попытался выразить сочувствие пилот. – Они сидят весь день, ковыряя пальцем в заднице, а теперь им вдруг приходится что-то делать, как-то оправдывать свое существование.

Они стояли на корме судна, державшего курс на запад, к заливу Массачусетс. Контейнер помещался на спускоподъемном устройстве, и Уэббер провел несколько часов, устанавливая лампы на надстройках, чтобы создать при вскрытии контейнера соответствующую таинственную атмосферу. Он решил работать на закате, в «волшебный час» фотографов, когда тени удлиняются, а свет – мягкий, наполненный и драматический.

И тогда, за полчаса до начала съемок, капитан передал ему листок, полученный по факсимильной связи из «Нэшнл джиогрэфик», с пометкой «срочно»: ему предписывали не трогать контейнер до прибытия в порт, где судно встретит команда специалистов по естественным наукам и историков, осмотрит и откроет бронзовый ящик в присутствии одного из авторов и редактора журнала, а также телевизионных операторов, снимающих серию «Нэшнл джиогрэфик иксплорер».

Уэббер был убит. Он знал, что произойдет: подготовленное им освещение уничтожат, его отодвинут в сторону, за спины телевизионщиков, командовать начнут эксперты. Он не получит никакой возможности отснять достаточно «боковиков» – кадров, не нужных «Нэшнл джиогрэфик», но пригодных для размещения в другие журналы. Пострадает не только качество его продукции, но и кошелек.

Но теперь Уэббер ничего не мог поделать. Хуже того, все произошло по его же вине – следовало унять возбуждение и подождать с сообщением в журнал о находке контейнера.

– Дерьмо! – заорал он в вечерний воздух.

– Ладно, – сказал пилот, – забудь. Спустимся в кают-компанию: у меня есть друг по имени Джек Дэниэлз[5], и он смерть как хочет встретиться с тобой.

Уэббер и пилот сидели в кают-компании и приканчивали «Джека Дэниэлза». Чем больше пилот брюзжал насчет бюрократов, тем больше Уэббер сознавал, что его обкрадывают. Он нашел контейнер, сфотографировал его в руинах подводной лодки, и он должен сделать первые, лучшие – единственные – снимки содержимого.

В восемь сорок пять пилот объявил, что насосался по самые жабры, и шатаясь поплелся спать.

В восемь пятьдесят у Уэббера был готов план. Он отправился в постель, заведя будильник на полночь.

– Это мыс Монток, – произнес капитан, показывая удаленную окружность на экране радара, – а это остров Блок. Если бы не было ветра, я бы стал на якорь у Вудс-Хола и дождался рассвета. – Он посмотрел на часы, висящие на переборке. – Сейчас час пятнадцать. Через четыре часа видимость будет хорошая. Но при этом сумасшедшем восточном я укроюсь за Блоком и пойду к берегу, когда начнет светать. Иначе всем станет погано, да и сломать что-нибудь можем.

– Верно, – ответил Уэббер.

От кислого кофе, целое ведро которого он влил в себя, его тошнило, когда судно врезалось в подошву волны, а затем наискось поднималось на гребень и разбивало его. Подталкиваемая настигающим ветром посудина ввинчивалась в ночь.

– Я, наверное, лучше пойду к себе и попробую заснуть.

– Поставь лоханку рядом с койкой, – предложил капитан. – Спать в блевотине – хуже нет.

Уэббер поднялся на мостик выяснить, сколько человек несут вахту, и обнаружил только двоих – капитана и его помощника: оба находились в рулевой рубке и смотрели вперед. Корма оставалась пустой и без наблюдения.

Вернувшись в каюту, Дэвид сунул пальцы в горло и опустошил в туалете желудок. Подождал пять минут и снова попробовал спровоцировать рвоту, но не выдавил ничего, кроме желчи. Уэббер почистил зубы, с прояснившейся головой и ощущением некоторой устойчивости повесил через плечо «Никон», проверил вспышку и вышел на кормовую часть палубы.

Ветер дул со скоростью двадцать пять или тридцать пять узлов, но дождя не было; судно, подгоняемое ветром, делало пятнадцать узлов, так что рев бури отставал. Идти по ровной, широкой палубе было нетрудно.

Две пятисотваттные лампы заливали корму светом. Распластавшиеся на ложементах батискафы напоминали неведомых жуков-мутантов, поставленных охранять мерцающий между ними желто-зеленый контейнер.

Пересекая стофутовое пространство кормы, Уэббер оставался в тени. Скрючившись за батискафом у левого борта, он проверил, не наблюдают ли за ним с мостика, а потом осветил вспышкой одну из стенок контейнера.

Уэббер не представлял, сколько весит крышка бронзового ящика, но полагал, что наверняка больше, чем он сможет поднять в одиночку. При необходимости он мог использовать подъемный механизм одного из глубоководных аппаратов – большой стальной крюк, висящий на тали с электроприводом. Но возможно, крышка откидывалась на пружинах; может быть, существовал какой-то запорный рычаг или кнопка.

Уэббер покинул укрытие за принайтованным батискафом, пересек палубу и опустился на колени около контейнера, закрыв спиной свет вспышки. Он ощупал ребро крышки от одного края до другого. На дальней стороне, всего в нескольких футах от обреза кормы, где пенилась внизу, поднимаясь и опускаясь, кильватерная струя, Дэвид увидел выгравированный по бронзе рисунок – небольшую свастику. Под ней оказалась кнопка.

Уэббер нажал на кнопку, услышал щелчок, и крышка начала подниматься.

Мгновение он, оцепенев, стоял на коленях и смотрел, как дразняще-медленно крышка движется вверх, поднимаясь не более чем на дюйм в секунду.

Когда контейнер открылся примерно наполовину, Уэббер встал, взвел затвор камеры, поднес ее к глазам, навел и подождал сигнала о готовности вспышки к работе.

Свет пробивался сквозь туман; крышка затеняла содержимое контейнера, а вид сквозь линзы фотоаппарата колебался и расплывался. Контейнер заполняла жидкость.

Ему показалось... Неужели это лицо? Нет, конечно... но что-то такое, что напоминало лицо.

В жидкости что-то внезапно и резко плеснулось, и сверкнуло нечто похожее на сталь.

Долю секунды Уэббер ощущал боль, потом его окатило теплом, и он почувствовал, как его утаскивают под воду. А когда он умирал, мелькнуло странное ощущение, что его едят.

8

Существу нужно было питать себя, и оно питало, пока больше уже не могло есть. Оно жадно и неумело сосало до тех пор, пока нутро окончательно не отказалось принимать эту теплую соленую жидкость.

Насытившись, оно оставалось в замешательстве. Окружающее являло движение и неустойчивость, а когда существо поднялось из контейнера, – тревожное отсутствие чего-то. Жабры затрепетали в ожидании требуемой субстанции, но ничего не обнаружили, пока существо снова не погрузилось в жидкость.

Нервные импульсы беспорядочно вспыхивали в его мозгу, бороздили бесплодные извилины, не в состоянии классифицировать реакции. Существо несло в себе запрограммированные ответы, но в неистовстве не могло найти их.

Оно ощущало, что требуемое вещество где-то рядом, и в отчаянии снова высунулось из своего безопасного контейнера, пытаясь понять окружающую среду.

Там, вон там. Темный и зовущий мир, куда оно должно вернуться.

Лишенное знаний, существо располагало совершенными инстинктами. Оно распознавало немногие императивы, но безусловно подчинялось тем, что были ему известны. Выживание зависело от питания и защиты.

Существо не владело способностью изобретать что-то новое, но обладало необыкновенной физической мощью и именно к ней обращалось теперь.

Оставляя следы из ила и слизи, оно передвинулось к дальнему краю контейнера и начало толкать его. Мозг существа все больше страдал от отсутствия кислорода, но сохранял еще способность посылать электрические импульсы, дававшие команды мышечным волокнам.

Нос судна зарылся в пену, и корма поднялась. Контейнер скользнул вперед, заставляя существо пятиться. Но потом нос выровнялся и устремился ввысь, и с быстрым падением кормы наступил краткий миг невесомости контейнера.

Он двинулся назад, качнулся на срезе кормы и упал в море.

Как только существо почувствовало холодные уютные объятия соленой воды, его системы откликнулись мгновенным восстановлением. Оно плавно опускалось вниз в ночном море, наполняемое примитивным осознанием, что снова находится там, где надлежит.

Переваливаясь с носа на корму и рыская по курсу, судно продолжало путь под защиту острова, а по палубе каталась из стороны в сторону камера «Никон», запятнанная кровью.

Часть III

1996 год

Уотерборо