28

– Ты точно не хочешь дождаться нас с Амандой? – спросил Чейс. Он держал носовой конец «Уэйлера», пока Макс заводил мотор и укладывал фотоаппарат под рулевой консолью. – Она будет готова через полчаса, самое позднее – в одиннадцать тридцать.

– Не могу, – сказал Макс. – Благословение флота начинается в полдень, и если я сейчас не отправлюсь, мне не достанется хорошего места.

– Ты ведешь себя как парень, назначивший свидание, – улыбнулся Чейс.

Мальчик скорчил гримасу:

– Ну, па...

– Ладно, извини... Значит, где якорь, ты знаешь, на борту два спасательных жилета, ты...

– Ты уже все это говорил.

– Верно, – вздохнул Чейс и забросил носовой конец в лодку. – Поставь «Уэйлер» в клубе, если не будет свободного причала – вытащи на берег.

– О'кей!

Макс включил передачу, повернул штурвал и медленно отошел от дока.

– И помни, – крикнул вслед Чейс, – никаких остановок на пути... что бы там ни было... что бы ты ни увидел.

– Пока! – Макс помахал рукой.

Чейс смотрел, как Макс набирает скорость и выводит лодку на редан.

Сначала Чейс не хотел отпускать сына на «Уэйлере» – мальчик никогда прежде не ходил на лодке один. Хотя пролив до самого Уотерборо был хорошо размечен, беспечные могли наткнуться на скалы. Длинный педантично следил за подвесными моторами, но в любом таком двигателе таится нечистая сила, которая по собственному разумению может в любой момент остановить его без всякой очевидной причины. Макс доказал, что он аккуратный моряк и отличный пловец, однако если ему придется оставить лодку и вплавь добираться до берега...

Последние три дня погода стояла скверная: не переставая дул северо-восточный ветер в пятнадцать – двадцать узлов, порывами – до сорока: а холодный дождь насквозь промочил все побережье от Нью-Джерси до Мэна. Максу было нечего делать, только иногда он сопровождал Чейса или Длинного в город, пропадая там в лабиринте переулков и крохотных домов. Чейс надеялся и предполагал, что мальчик подружился с местными ребятишками. Макс с нетерпением ждал Дня благословения флота, захваченный всеобщим воодушевлением, которое царило в городе.

Теперь, когда этот день настал и погода наконец прояснилась, Чейс не хотел лишать сына удовольствия и в ответ на его просьбы уступил.

Он почти желал, чтобы погода снова испортилась. В плохой погоде то хорошо, что она отпугнет людей от воды, лодки останутся на берегу и никто больше не пострадает. Какое бы существо ни находилось тут в море ему не на кого было бы охотиться. Чейс надеялся что прекрасная погода не вызовет у этого создания безумной ненасытности.

На следующий день после того, как был убит морской лев. Чейс с утра отвез видеокассету в полицию и показал ее Гибсону. Он предложил отложить или даже отменить празднование Дня благословения до тех пор, пока они не смогут определить, что за животное запечатлено на пленке.

– Забудь об этом, Саймон, – резко ответил Гибсон. – Я не собираюсь отменять самое крупное летнее мероприятие из-за двух секунд поганой видеозаписи, где ни хрена не разберешь... Или на основании показаний какого-то пьяницы.

– Какого пьяницы?

– Ржавого Пакетта. Он насосался вчера вечером по самые жабры и начал всем подряд рассказывать что видел какого-то адского мутанта-зомби. Он так всех достал что его выкинули из «Вороньего гнезда» и еще из двух кабаков. Я посадил его под замок.

– Он здесь? Я могу с ним поговорить?

– Не-е-ет, только после Благословения. Тогда ты сможешь обсуждать с ним все, что тебе угодно пока вы не наедитесь этого дерьма досыта. – Гибсон сделал паузу после чего спросил: – Ты еще кому-нибудь показывал пленку?

– Нет.

– Вот и хорошо. Я, наверное, задержу ее у себя на несколько дней. Для истерики у нас останется еще все лето.

– Хотелось бы мне думать, Ролли, что ты прав – заметил Чейс. – Но что-то там есть.

– Ну вот пусть там и остается, Саймон, или проваливает к черту. В любом случае не могу представить, что оно выйдет на берег на разборки с туристами.

Когда «Уэйлер» ушел так далеко, что стал неразличим на фоне силуэта материка, Чейс поднялся на холм и спустился по склону к бассейну с морскими львами. Он увидел Аманду, стоявшую на бетонном откосе и пытавшуюся рыбой выманить львов из бассейна. Они мотали головами, отказываясь.

– Они не выйдут, – сказала Аманда подошедшему Чейсу. – С тех пор как мы вернулись после встречи с китами, каждый день – одно и то же: что бы я ни делала, они не покидают бассейн. Такое впечатление, словно они получают какие-то предупреждающие сигналы из воды.

– Какие сигналы? Электромагнитные?

– Думаю, да. Как будто что-то говорит им: держитесь подальше от моря. А ведут они себя так, будто напуганы до смерти.

29

Макс увидел ее, как только обогнул мыс Уотерборо: сердце мальчика забилось.

Ему еще предстояло пересечь всю бухту, пройти по крайней мере четверть мили, но ошибка исключалась: тонкая, хрупкая фигурка, стоящая в одиночестве в конце пристани яхт-клуба, одетая, как обычно, в голубое. За десять дней знакомства Макс ни разу не видел девочку в чем-то, кроме голубого: голубые свитера и платья, голубые юбки с голубыми блузками. Казалось, она знает, как идет ей голубое, подчеркивая голубизну глаз и оттеняя блестящее золото волос.

Он помахал ей, хотя был уверен, что девочка не увидит его сквозь тучу парусных лодок, заполонивших бухту, украшенных флагами, флажками и вымпелами в честь Благословения флота. Даже промысловые лодки – темные, запятнанные ржавчиной бегемоты, перегруженные сетями, выносными площадками, куполами радаров и огромными барабанами лебедок, – выбросили вымпелы всех цветов радуги в качестве праздничного убранства, словно желая один день в году прожить в соответствии со своими до нелепости изысканными именами: «Мисс Юлия», «Мисс Дейзи», «Мисс Уэнди».

Макс хотел бы выжать газ до упора и пронестись между лодками, но не сделал этого, потому что знал: вокруг рыщет морская полиция, а меньше всего ему был сейчас нужен штраф за превышение скорости. У него не было удостоверения штата Коннектикут на право управлять лодкой, он не мог еще по возрасту ходить на моторном судне в одиночку, и даже если полицейские ограничатся предупреждением, известие об этом наверняка достигнет отца, у которого не останется выбора, и он будет вынужден списать Макса как судоводителя на берег.

Поэтому он заставил себя медленно тащиться через бухту, проверяя всякий раз, когда оказывался на открытом месте, не ушла ли Элизабет, дожидается ли его, не отправилась ли смотреть Благословение одна.

И всякий раз Макс видел, что девочка ждет. Не читает книгу, не смотрит на часы, не прогуливается. Просто ждет, как и обещала.

Когда Макс миновал последнюю из больших лодок в сотне ярдов от причала и начал пробираться через заякоренные «блюджеи» яхт-клуба, он снова помахал ей. Теперь Элизабет увидела его, подняла руку и улыбнулась.

Макса смущали чувства, теснящиеся в нем. Он знал девочек всю жизнь, ежедневно сталкивался с ними, начиная с детского сада. Он ходил с ними на вечеринки и в кино, хотя всегда в компании с другими мальчиками. Девчонки есть и среди его друзей.

Но особой подружки у него никогда не было. Макс никогда не страдал от боли ревности или страсти. Он никогда не целовался с девочкой и, хотя видел множество поцелуев на экране, а также фантазировал об этом и о большем, не был уверен, что знает, как с этим справиться. Поцелуи в кино казались легкими и приятными, однако соответствующие киноперсонажи были постарше двенадцати лет.

Макс даже не ощущал уверенности в том, что его чувства к Элизабет можно считать любовью. Он только знал: они отличаются от того, что он когда-либо испытывал по отношению к любой другой девочке, а Элизабет не похожа ни на одну из его знакомых.

Хорошенькая, даже красивая, она вела себя так, словно не знает об этом, – во всяком случае, не пользовалась этим знанием как оружием, в отличие от того, что делали другие. Она была умна, прочитала в десять раз больше книг, чем Макс, в том числе много взрослых книжек, но никогда не хвасталась этим. Она была замкнута, но не той замкнутостью отшельника, которая происходит от самоуверенности или стыда перед чем-то; скорее это была замкнутость безмятежная и нетребовательная, будто Элизабет для счастья хватало ее самой.

Может быть, здесь существовала какая-то связь с ее глухотой – наверняка такой существенный физический недостаток, как глухота, определяющим образом влияет на человеческую жизнь. Но Макс недостаточно знал о глухоте, чтобы размышлять о ее воздействии на личность.

Элизабет всегда радовалась ему, и Макс обнаружил: без нее он чувствует какую-то пустоту. Вот почему он пришел к выводу, что, возможно, это и есть начало всяких любовных дел. Подобная перспектива встревожила мальчика, она означала, что придет время, когда ему предстоит поцеловать Элизабет – или, по крайней мере, попытаться, – ведь именно так поступают влюбленные.

Возможная любовь еще и пугала его, поскольку он не доверял собственному восприятию. Он уже переживал эмоциональную перегрузку: мифы, созданные им вокруг отца, продолжали рассыпаться, ежедневно вытесняемые новой реальностью. Само по себе это не было плохо, правда об отце не уступала фантазиям Макса, просто все становилось совершенно новым.

Мальчик никогда не сомневался в официальных обстоятельствах развода родителей, но только недавно осознал тот факт, что его проживание с матерью все эти годы подразумевало недоверие к его отцу. Почему он никогда не жил с отцом? Неужели деньги, частные школы, уроки тенниса и загородные имения и впрямь нужней ему, чем сандвичи с ореховым джемом, нужней, чем купание с морскими львами?

Потом еще Аманда. Свои чувства к ней Макс наилучшим образом мог описать как непонятные. Она не мать ему и не пытается изобразить из себя мать, она считает его взрослым больше, чем когда-либо считала мать, и оттого он ощущает с ней большую близость, чем с собственной матерью.

Он не знал, как воспринимает Аманду его отец или Аманда – отца. Ясно только, что они нравятся друг другу, что они – друзья.

Всего этого оказалось слишком много для Макса, чтобы сразу переварить. Вот почему он задавался вопросом о своем странном и неотвязном чувстве к Элизабет.

«Может, я схожу с ума?» – думал Макс, медленно пробираясь на лодке между плавучих доков в поисках пустого причала. Может, все образуется само собой, когда он вернется на Запад.

С другой стороны, он не был уверен, что хочет возвращаться на Запад.

Макс нашел пустой причал, заглушил мотор и бросил Элизабет фалинь.

– Привет, – сказала она с широкой улыбкой.

– Привет.

Макс наклонился назад, поднял мотор, чтобы извлечь винт из воды, и закрепил мотор в гнезде.

– Привет, – повторила девочка. Она произнесла это слово с намеренной настойчивостью. – Привет.

Только теперь до него дошло: она говорила с ним, говорила громко, на открытом воздухе, где ее мог услышать любой.

– Эй! – воскликнул он, улыбаясь и повернувшись лицом к девочке, произнося звуки отчетливо, чтобы она могла читать по губам. – Это ты здорово. Звучит просто замечательно.

При первой встрече она совсем не говорила, хотя у Макса осталось мистическое чувство, что какая-то связь все-таки осуществилась. А когда он снова нашел Элизабет, увидев портрет в газете, она писала записки в блокноте, который носила в кармане, шариковой ручкой, свисавшей на цепочке с шеи. Макса она научила самым примитивным жестам азбуки немых. После того как они познакомились ближе, девочка призналась, что стесняется говорить. Поскольку она не слышала собственных слов, то не знала, как они звучат для других, – а по лицам людей определила, что звучат они странно.

Теперь иногда казалось, Элизабет знает, что думает Макс, прежде чем он произносил хоть слово. Когда он спросил об этом, девочка отмахнулась: простой навык, ничего особенного, он развивается на протяжении многих лет с тех пор, как она оглохла после той странной лихорадки. Элизабет сравнила этот навык с собачьей способностью слышать звуки, неслышные людям, и повторила слова, сказанные ей врачом: когда человек теряет одно из основных чувств, например слух, другие часто обостряются. Причем этот навык срабатывает не всегда и далеко не со всеми.

Макс схватил фотоаппарат и выпрыгнул на причал.

– Ты нашла место? – спросил он.

– Не волнуйся, – ответила Элизабет, чуть улыбнувшись, взяла Макса за руку и повела по дороге к городку. Девочка была босая – она никогда не носила туфель (по крайней мере, Макс ни разу не видел ее в туфлях), – но спокойно шла даже по самым неровным участкам галечной мостовой.

Оркестр старшеклассников собирался на сухой лодочной стоянке в начале Бич-стрит. Тамбурмажоретки в блестках и стеклярусе упражнялись, подбрасывая жезлы: трубы и тромбоны выдували какофонические обрывки безымянных мелодий: двое ребят пытались взгромоздить трубу на плечи девицы, сложенной как футбольный защитник: старая седая собака сидела в грязи и периодически взлаивала.

За оркестром строились масоны, «лоси» и ротарианцы[18]. Члены Общества Святого духа, выряженные в красочные португальские костюмы, любовались друг другом, докуривая последнюю сигарету, а некоторые из них делили содержимое бумажного пакета – фляжку с подкрепляющим эликсиром.

Автомобильное движение на дороге в город закрыли, и сотни пешеходов теснились на ней, поднимаясь к католическому храму на площади Поселенцев: оттуда должен был выйти епископ, чтобы возглавить процессию через город к докам для церемониального благословения.

Элизабет провела Макса мимо этих толп, через площадь, потом по Оук-стрит, где публика теснилась на тротуарах. На капотах машин сидели малыши, подростки усыпали ветви деревьев.

Макс остановился и обратился к Элизабет, указывая на скопище народа:

– Мы ничего не увидим.

Она подмигнула ему, коснулась своей груди: «Верь мне» – и потащила дальше.

На углу стоял домишко, где солили рыбу. Обойдя его, Элизабет открыла калитку во двор и подтолкнула Макса внутрь. Она показала дыру в основании изгороди на дальнем конце двора (возможно, проделанную крупной собакой), метнулась через поросшую травой поляну, упала на живот и протиснулась в отверстие. Макс последовал за ней и, встав на ноги по другую сторону изгороди, обнаружил, что они вышли сзади к древней постройке – некогда церковному зданию, а ныне частному дому. Над крышей уходила далеко ввысь колокольня или часовая башня – или что там это было прежде.

Элизабет взбежала к порталу по широким ступеням и остановилась перед массивной двустворчатой дверью. Сделав знак Максу, она сложила ладони лодочкой и согнула колени.