Этот профиль я снова увидел только два года спустя на яхте, пришвартованной у берегов Канн. Я готовился к этому мероприятию целый месяц, а все благодаря моему осведомителю Этьену. Парень знал об увеселениях магнатов побережья больше, чем полиция нравов. Ему даже удалось сделать так, чтобы нас наняли официантами для праздника, запланированного на борту. Серж Муассак, промышленный магнат и «шестое состояние Франции», организовал грандиозный прием, чтобы отметить покупку парижского еженедельника. Я занялся своим настоящим делом только в три часа ночи, когда уже никто на этом корыте не заботился о том, чтобы сохранить лицо перед официантами, которые убирали со столов. Муассак удалился в кабинет, где насыпал избранным гостям дорожки порошка длиною в руку. Анна постриглась. Странно, я узнал ее только через видоискатель. Прижавшись носом с другой стороны иллюминатора, я спросил у Этьена, знакомо ли ему это лицо.

– Еще бы! Роскошная штучка, девушка по вызову международного масштаба, школа мадам Клод, из тех, что все может сделать ртом, а еще напеть Малера и порассуждать о «Пире» Платона на трех языках.

Я и не надеялся ее больше увидеть, а она неожиданно появилась в моей жизни, да так, что я не слишком удивился. Я не верил в случайности, а только в логику этого замкнутого мирка.

Остальное произошло очень быстро. Муассак и компания засекли меня. Этьен успел среагировать и бросился к мосткам, пока я возился с аппаратом. Дорогу мне преградила пара горилл – я не сумел убежать. Они схватили пленку и швырнули аппарат за борт. Анна предпочла выйти из кабины, когда меня начали бить и из носа потекла кровь. Я прохрипел ей вслед:

– Обычно вам нравится смотреть, как меня унижают.

Она на секунду обернулась, не понимая.

Этьен всю ночь гнал машину до Парижа.

– Она у тебя? Скажи мне только, что она у тебя.

– У меня, у меня, успокойся.

До того, как меня начали бить, я успел перекинуть ему нужную пленку, пока он бежал по набережной. (Настоящее регби, ох, как вспомню об этом… Мне нравилась такая жизнь, мне нравилась опасность, акробатические трюки. Сегодня мне этого не хватает.) У Муассака осталась пленка, сделанная на дне рождения моего племянника.

Увидев мою разбитую морду, Шале так смеялся, что пришлось попросить у него вдвое больше обычного. Я не думал, что у него хватит смелости опубликовать фотографии Муассака, накачанного под завязку. (Позже я понял, что Шале посылал меня на задания не только для того, чтобы опубликовывать в своей бульварной газетенке скандальные снимки. Этот подонок собирал свой собственный архив, который давал ему возможность давить на определенных людей. Муассак рано или поздно узнает это на собственном опыте.) В конце концов это его проблемы. Я вспоминал лицо Анны, как она посмотрела на меня, когда меня били, и от этого мне стало в сто раз хуже, чем от физической боли.

Крики чаек начинают меня утомлять. Я включаю радио погромче. Анна не произносит ни слова, елозит на шезлонге, пытаясь устроиться поудобнее.

Через день ко мне постучали. Никто не заглядывал без предупреждения ко мне в берлогу – в маленький домик в Атис-Монс. Перед тем как открыть дверь, я сменил компресс, который последние дни не покидал моего носа. За дверью стояла Анна, в джинсах и кроссовках, волосы стянуты в хвост. Одна.

– Никто не знает, где я живу.

– Сегодня утром я была у вашего патрона. Раз уж он раскололся, вы можете меня впустить.

Она ойкнула от неожиданности, когда увидела, что заменяет обои у меня в гостиной. Несколько десятков фотографий были приклеены скотчем прямо к стене. Ее спина, ее ноги, ее лицо, ее руки, поглаживающие тело, крупным планом ее улыбка, длинные волосы, такие же, как на пляже в Лос-Анджелесе, ее загорелые груди. (Были еще две фотографии гораздо более интимные, но я не рискнул их повесить.) В течение двух лет части ее тела были единственными элементами декорации моей берлоги. Она не порадовала меня – не стала ругаться.

– Карты на стол. Мне наплевать, что вы собираетесь делать с фотографиями с яхты, в конце концов это ваша работа. Я пришла попросить вас уничтожить все фотографии, на которых есть я. Последний раз у Эдвина мне это сильно навредило, моя работа не нуждается в рекламе. Я чуть не потеряла ее из-за вас. Я девушка по вызову, а не топ-модель, люди, с которыми я работаю, не любят публикаций в газетах. Еще один подобный эпизод – и я останусь без работы.

Я уже знал, что Шале не собирается публиковать этих фотографий. Анне нечего бояться, но зачем ей об этом знать?

– Видите ли, мне надо и на жизнь зарабатывать, мадемуазель…

– Просто Анна. Сколько вы хотите?

– Мне уже заплатили за эти фотографии. Это будет нечестно.

– Нечестно?..

Она деланно рассмеялась. Этот смех означал, что люди вроде меня с ней всегда могут договориться.

– Вам ничего не стоило угостить меня шампанским там, на пляже, в Лос-Анджелесе. Нам бы сразу показалось, что мы оба в отпуске. Небольшой курортный роман. Воспоминания о лете. Это бы не зашло дальше.

– У меня никогда не бывает отпуска.

– Если вам платят за час, то отпуск с вами должен стоить целое состояние.

– Мне платят не за час и не пытайтесь меня унизить, никому этого пока не удалось. Ладно, хватит вилять. Говорите, чего вы хотите, и покончим на этом.

– Три дня на пляже. Без вечеринок и фотографий. Я плачу за все, ваше дело только присутствовать там.

– Невозможно.

Долгое молчание, она проигрывала все варианты. Через два часа она покинула мою постель – плата за все. (Сегодня мне немного стыдно, что я оказался такой легкой добычей, но как было устоять?)

– Мы еще увидимся?

– Вам должно хватить фотографий.

Она заснула на шезлонге, не прикоснувшись к еде. Я открыл зонтик над ее головой и вернулся к созерцанию волн.

Следующие месяцы я работал как проклятый, надеясь ее найти. Не было вечеринки, не было салона самолета, не было фотографии, где бы я не надеялся увидеть ее силуэт, излучающий свет ее загадочной красоты. И хотя я свято верил в логику, я снова начал подстерегать случай. Через два года я перестал верить в свою пресловутую удачу (и был прав!). Я вернулся с Казаманса, смирившийся, убежденный, что наши дороги никогда больше не пересекутся. Фотографии в моей комнате скукожились и пожелтели, большую часть из них я уничтожил. И как раз в ту минуту, когда я рвал ее спину на клочки, зазвонил телефон.

– Наверное, вы меня не помните…

– Анна?

Я слышал вдалеке шум прибоя. Мне привиделся глобус, и я искал на нем маленькую красную точку, которая бы мне сказала, где она сейчас: Галапагосские острова, Канарские, Сейшелы.

– Вы мне нужны. Вы знаете Стефано Ди Роза?

– За кого вы меня принимаете? Он известен даже больше чем Энцо Феррари.

– Я встречала разных подонков, но этот зашел слишком далеко.

Никогда я не думал, что она может быть в такой ярости. Но я быстро понял, что явилось причиной ее гнева, выслушав, что этот Ди Роза заставил ее вытерпеть. Он был знаменит тем, что ломал все игрушки, которые ему дарили. Дорогие спортивные машины заканчивали свое существование в овраге, африканские сафари превращались в жестокие убийства, полотна великих мастеров сжигались от скуки. Не говоря уже о пьяных выходках, которые так любила итальянская пресса. То же он хотел сделать с Анной.

– Вам повезло, вы встретили извращенца.

– Моя работа связана с риском.

– Вам никогда не приходило в голову ее сменить?

– Я даю вам возможность сделать свою и заработать много денег.

– Вы сейчас где?

– В Довиле. Ди Роза устраивает завтра деловой обед в своем замке. Я уехала оттуда сегодня утром, но останусь в городе, пока этот подлец не ответит за все.

– Что мне с этого будет?

– Вам решать. На этом обеде будет Фред Эрланген, еще я слышала имя Годрена. Но возможно, это не ваш профиль.

Это должно было означать: «Как только речь заходит о попке кинозвезды, вы все тут как тут, а стоит предложить вам эксклюзив об отмывании денег мафией, всех как ветром сдувает». Естественно, это был не мой профиль, и мою газету эти фотографии не заинтересуют. И хотя Шале любил трудности, он был не из тех, кто променяет запах серы на запах пороха. Фотографии, которые она предложила мне сделать, касались отдела по борьбе с бандитизмом. Но ни одна бульварная газетенка не рискнет совать свой нос в это осиное гнездо.

– Анна, я понимаю, что вы хотите отомстить, но за это легко можно получить пулю в лоб… Бросьте. Забудьте об этом и отправляйтесь в отпуск.

Даже не выругавшись, она положила трубку. На следующий день я был в ее отеле вместе с Этьеном. И несколько часов спустя я уже проявлял десятки фотографий, на которых трое промышленников пожимали друг другу руки, прощаясь после обеда на ступеньках дворца Ди Розы. Шале дал мне координаты немецкого журналиста, который давно собирал материалы на Ди Розу и остальных, но никак не мог доказать, что эти трое прекрасно знакомы. Я заработал значительно больше, чем за последние шесть месяцев работы для моей драгоценной газеты.

– С вашей стороны было очень мило согласиться поужинать со мной.

– Знаю, что вы сейчас спросите: сколько стоит ужин со мной? Отвечаю вам сразу: гораздо меньше, чем отпуск в Палавасе. Ведь вы снова будете мне надоедать с этой идей отпуска?

Я заказал столик на двоих в ресторане, слишком роскошном для меня, из тех, что посещают мои клиенты. Я был уверен, что она проведет вечер, подмечая одну за другой мои промашки.

– Вы что, не видите, что я по уши влюблен? Мы можем немного пожить вместе. Не обязательно всю жизнь, ну например, лет десять. А там посмотрим. Мы будем жить на берегу моря, зимой и летом я буду приносить кокосы. Давайте потратим мои дойче марки в тропиках! В конце концов вы имеете право на свою долю. Она мило улыбнулась, наклонилась и поцеловала меня в губы. Это было волшебно, гораздо приятнее, чем те два часа, что я сжимал ее в объятиях. Остаток вечера мы вели себя как парочка влюбленных. И я понял, почему мужики готовы выкладывать такие деньги, только бы она была рядом. Я забыл ее красоту, природную грацию, элегантность и чувство юмора. Одна-единственная вещь отличала ее от других: всем своим существом она умела показать, как она счастлива быть именно сейчас, именно здесь, именно со мной. Нигде больше, ни с кем больше. (О, это она умеет, гадюка!)

На следующее утро я даже не пытался ее удержать, когда она сказала:

– У меня самолет в семь часов.

– Куда?

– В Насау.

– Понимаю.

– Что касается того, что вы сказали вчера вечером… Я хотела… В общем… Как вы представляете себе парочку – девушка по вызову и папарацци? Забудьте об этом. Я вернусь через три дня, позвоните мне.

Девушка по вызову и папарацци… Девушка по вызову и папарацци… Она сказала об этом так естественно, что у меня проклюнулась идейка.

Она проснулась, я протягиваю ей стакан ледяного лимонада, она выпивает его маленькими глоточками. Говорит, что слишком жарко и от песка все чешется.

Следующий год был самым насыщенным в моей жизни. Мы создали коалицию, а затем и пару. Девушка по вызову и папарацци решили выступить дуэтом. Тот же круг, те же извращения, одинаковые цели. Она соблазняла, собирала необходимую информацию, спала с людьми из общества, а я в эти минуты не переставая щелкал затвором в нужном месте и в нужное время. Анна оказалась лучшим осведомителем, который у меня когда-либо был. В некотором роде и я стал ее помощником – не раз я сводил ее с мужиками, которые только и мечтали о том, чтобы с ней познакомиться. И так мы зажали в тиски весь этот дивный мир. Из алчности. (Кроме наживы, были и другие удовольствия, но деньги были единственным связующим звеном, которое мы открыто признавали.) То был грандиозный год, нас обоих затянуло болото цинизма, и этот спуск по кругам ада накрепко связал нас. Двое подонков перед лицом вечности. Но что касается подлости, то мы были не одиноки. Были еще наши клиенты и читатели моего еженедельника. Не так уж мало народу. В этом было наше главное наслаждение: пусть мы сами ломаного гроша не стоим, но каковы остальные, чтобы нас учить? Очернив весь мир, мы словно обеляли себя, и ничто не радовало нас больше, чем те сделки с совестью, свидетелями которых мы становились каждый день. Там, где испорченность ставила точку, мы аплодировали из первого ряда, утешаясь собственной низостью. Мы пока еще не знали, что цена, которую придется платить, превосходит наши возможности. Любое слово надежды, малейшая нежность были нам строго воспрещены, не говоря уже о планах на будущее. Сколько времени мы рассчитывали продержаться?

– Скажи мне, дорогая, когда ты влюбилась в меня? Теперь ты можешь признаться. В Форментера? Помнишь ту халупу, куда ты пришла меня навестить? Нет? Ну вспомни же… Ты провела неделю у этого дурака художника… Не хочешь разговаривать? А может, это было… Во Флориде? В тот день, когда все чуть не сорвалось, помнишь? Этот теннисист пронюхал о наших махинациях… А снимки были хороши… В аэропорту ты чуть не сдалась, признайся уж… Я просил тебя стать моей и только моей… Что с тобой, дорогая? Может, это от жары?

Однажды, разглядывая только что отпечатанные фотографии, где она распушила хвост перед бетонным магнатом, Анна сказала:

– А что, если его немного пошантажировать?

– …Что?

– Он заплатит нам кучу бабок. И на полгода можно расслабиться. (Вот как она теперь разговаривала. Такая образованная девушка…)

– Да что тебе еще надо? Наш бизнес процветает.

– Тебе этого достаточно? – Да.

– Жалкие крохи!

– Наверное, ты выдохлась, раз говоришь так. Я хотел обнять ее, но она меня оттолкнула.

– Ты устала. В последнее время мы работали без передышки. Может, поедем в отпуск?

– Вот заладил! Придурок!

– Могу предложить тебе кое-что получше. Мы сворачиваем лавочку. Женимся. Мы…

Она расхохоталась.

– Поженимся? Мы с тобой? Это все, что ты способен придумать? Мы спускаем все наши деньги на курортах, а через полгода возвращаемся в твою хибару в Атис-Монс? Ты знаешь, где я родилась? В Крезе, в беднейшей из провинций. В дыре под названием Подземелье! В Подземелье! Думаешь, такого не бывает? Теперь ты понимаешь, почему мне нужен воздух, самолеты, деньги, и чтобы все вокруг вертелось? Хочешь, чтобы я тебе подробно объяснила, идиот?

Чтобы сохранить лицо, я попытался изобразить презрение, но в этой игре ей не было равных.

– А что, если я сниму тебя на неделю, как все эти толстосумы? В конце концов ты всего лишь продажная шлюха.

По улыбке, которой она меня одарила, я понял, что она зайдет гораздо дальше, чем я мог себе представить.

В тот вечер у нас была работенка на вилле к югу от Барселоны. Эта гадина (именно так я думал о ней в тот момент) не сделала ничего, чтобы облегчить мне задачу. Несколько раз за вечер она оглядывалась на мое укрытие, рискуя выдать меня гориллам клиента. Смотря на него издалека, к тому же через объектив, я решил, что он скорее похож на честного человека. Не такой порочный, как остальные. Он мог сойти за отца семейства с повадками джентльмена. Из-за этого я даже несколько раз порывался уйти. Так и надо было сделать. Не знаю, что мне помешало. Его телохранители окружили меня, я не успел среагировать. (Сегодня я практически уверен, что Анна продала меня, но в глубине души еще теплится сомнение.)

Дальнейшее помню смутно. Помню ее, ее блуждающий взгляд, пока парни втаскивали меня на подоконник. Я орал ее имя. Я не понимал, почему они не бьют меня. Последнее, что встает перед глазами: я из последних сил цепляюсь за подоконник, а взбесившиеся каблуки дробят мне пальцы. И я разжал руки.

Очнулся я в больнице. Шале и Этьен были уже там. Хотя они пытались обратить все в шутку, я прекрасно понимал, раньше всех специалистов, докторов и диагностов, что на этот раз доигрался. Перелом таза, потеря левого глаза и странная дрожь в руках, которая не прошла и по сей день. В течение шести месяцев, пока я поправлялся в своем пригороде, я все ждал, что она появится. Этот эпизод навсегда поссорил меня со случайностью и примирил с логикой. По-моему, было совершенно логично, что все закончилось именно так?

Шале был на высоте, когда я захотел снова работать. Вместо того чтобы объяснять мне, что я больше не в состоянии удержать в руках фотоаппарат, он предложил мне снимать по мелочи – похороны актера на монпарнасском кладбище или вечеринки звезд. Я поблагодарил его за деликатное лицемерие. Через год мне снова захотелось увидеть Анну. Я висел на телефоне, пытаясь поймать ее по всему миру. Однажды вечером она соблаговолила снять трубку.

– Ну как, выкарабкался?

– Так себе. Я теперь печатаю чужие фотографии в супермаркете, у меня руки весь день в проявителе, но в общем ничего.

– Чего ты хочешь?

– Отпуска. За тобой должок. Всего несколько дней. Я жду.

– Ты прекрасно знаешь, что это невозможно. Ты болен. У тебя ни гроша за душой. Зачем тебе это надо?

– Думаю, мы договоримся.

– …В каком смысле?

– Я рассказывал тебе о своем альбоме?

– Альбоме?

– Нашем альбоме. Сотня снимков, на которых ты и твои любовники. Те, кого я прополоскал в газете, спустятся с небес на землю, когда узнают, как я добывал информацию. А падать с облаков довольно болезненно, уж поверь мне.

– Подонок…

– Так я тебя жду.

В тот же вечер она появилась с дорожной сумкой – еще прекраснее, чем семь лет назад.

– Даю тебе три дня в обмен на фотографии и негативы. Ну а твой отпуск? Задрипанный отель в Дижоне с видом на озеро? В Дижоне небось есть какое-нибудь озеро?

Я хотел объяснить ей, что ни к чему ездить так далеко.

Я смешал себе еще один коктейль и вытащил лед из морозилки. Скоро стемнеет, но жара не прекращается. Я включил вентилятор на полную мощность. Анна хочет пойти в душ смыть песок, который приклеился к ногам. Я выбирал песочек помельче, практически черный. Выгружая две сотни килограммов на пороге моего дома, шофер долго объяснял мне, что этот песок совершенно не годится для строительства. Мне понадобился целый день, чтобы разбросать его толстым слоем по пустой гостиной. Пола совсем не видно.

Я снова сложил свой шезлонг и поставил его к подоконнику. Стемнело. Из окна видны только огни супермаркета напротив. Там я скупил все лампы для загара, которые у них были. Они отлично работают. Через два дня мы оба прекрасно загорим. Анна попросила меня вынуть видеокассету, которая крутится с утра без остановки. После восьми часов пляжа, согласен, надоедает. У меня есть много других – Таиланд, Багамы, в видеотеке была полная коллекция «Путешествий». Заодно я выключаю вентилятор. Она начинает плакать и умолять меня развязать веревки, которыми я привязал ее к шезлонгу. Когда она слишком уж расходится, я завязываю платком ее нежные губки.

– Не дергайся, дорогая. Расслабься. Мы в отпуске.