Гнетущее впечатление произвел на меня кадровый офицерский состав, уже побывавшие на войне люди, которым все нипочем, в большинстве своем пьяницы и картежники. В казарме они почти не появлялись, оставив роту на полное попечение фельдфебеля да унтера.
      Не прошло и недели моего знакомства с полком, готовящимся к войне "за веру, царя и отечество", еще не успел я обжить снятую на Тюремной улице комнату, как меня вызвали в штаб к адъютанту полка. Здесь я получил предписание выехать в Тверскую губернию для изучения саперного дела и сразу же отправился в дорогу.
      Вернувшись из командировки в конце февраля, я попал в гущу событий, охвативших страну. Телеграф принес знаменательное известие: пало самодержавие.
      Это было 23 февраля, в Международный женский день (по старому стилю). По призыву большевиков в Петрограде бастовало около 50 заводских предприятий, 90 тысяч: рабочих и работниц вышли на улицы. Многолюдная демонстрация трудящихся прокатилась и по Владимиру. Город был неузнаваем. В самом воздухе витало нечто новое - радостное, тревожное и непонятное. Прохожие шагали по улицам торопливо и деловито, словно подгоняемые какими-то известиями. То и дело долетали новые странные и непривычные слова: "советы", "солдатские депутаты", "сепаратный мир", "коалиция", "временное правительство". А демонстранты, проходившие по главной улице с красными плакатами и транспарантами-призывами: "Да здравствует революция!", "Свобода, равенство, братство", "Долой самодержавие!", стали приближаться к нашим казармам.
      Командир полка полковник Попов решил не допустить их, организовал заслон. Учебная команда полка была построена в две шеренги с винтовками и боевыми патронами. Попов верхом на белом коне разъезжал перед фронтом заслона и, когда демонстрация приблизилась, прокричал:
      - Расходись!.. Назад, в город!..
      В ответ раздались возгласы демонстрантов:
      - Товарищи солдаты, выходите из казарм! Давайте на демонстрацию! Долой царя!
      И тут командир полка приказал начальнику учебной команды открыть огонь. Тот по всем правилам распорядился:
      - Заряжай!..
      Солдаты вложили обоймы с патронами в винтовки.
      - Первая шеренга с колена, вторая стоя... - командовал он.
      Солдаты нехотя приложили винтовки "к плечу". Казалось, вот-вот произойдет непоправимое. Послышалась громкая команда:
      - Пли!
      Но... выстрелов не последовало! Солдаты только сработали затворами и выбросили патроны из винтовок. Это произвело магическое воздействие. Демонстранты бросились на полковника, вмиг стащили его с лошади и избили. А мы, солдаты и многие младшие офицеры, примкнули к колонне. Некоторые прицепили к шинелям и на папахи красные ленточки. По улицам города теперь шла многочисленная революционная процессия.
      Политические события в стране развивались быстро. Революция свершилась. Россия искала пути в будущее, пробиваясь сквозь сеть окопов и проволочных заграждений, металась по митингам восставших полков и бесконечным заседаниям политических партий. Рабочий класс почувствовал свою силу, и хотя в Зимнем дворце заседало Временное правительство князя Львова и Керенского, в Петрограде от имени Совета рабочих и солдатских депутатов издавались приказы, писались прокламации, воззвания. Крупным шрифтом был набран приказ № 1 и манифест, начинавшийся историческими словами: "К гражданам России!"
      Впоследствии Керенский заявил, что он отдал бы несколько месяцев своей жизни, только бы этот приказ не был составлен и опубликован. Но приказ уже отпечатали и разослали по многим городам. Советы рабочих и солдатских депутатов действовали!
      Вскоре и у нас в полку был избран солдатский комитет, в котором я представлял 3-ю роту. В городе образовался Совет рабочих и солдатских депутатов. Товарищи доверяли мне и поручили работу в комиссии по определению годности солдат к военной службе.
      В те дни прозвучал пламенный призыв: "Да здравствует социалистическая революция!" В Петроград из эмиграции вернулся вождь пролетариата Ленин.
      Я прочитал немало воспоминаний, беседовал со свидетелями революции, с ее участниками. Все они с увлечением, приводя массу подробностей, рассказывают о встрече Ленина на Финляндском вокзале, о том, как рабочие подняли Ильича на руки и понесли на броневик. Как он закончил свою краткую речь лозунгом "Да здравствует социалистическая революция!" и вскищ/л над толпой руку.
      В те дни европейские осведомительные агентства писали:
      "Временное правительство имеет сильного противника в лице вожака большевиков профессора Ленина. Ленин известен как большой идеалист, человек на редкость честный, безукоризненный в личной жизни... В руках его приверженцев сорок тысяч винтовок и тридцать тысяч револьверов, взятых на артиллерийском складе еще в первые дни революции..." "С воскресенья в Петрограде находится Ленин, лучший специалист в области русского аграрного вопроса... По прибытии его посетили делегаты всех русских социал-демократических организаций, прося содействия в деле немедленного созыва всех русских социалистических организаций, а также партий большевиков и меньшинства. С вмешательством Ленина в русскую революцию последняя приняла совершенно новую форму..."
      В сущности, европейские агентства не ошибались, истинная социалистическая революция начиналась только теперь. Ни Временное правительство, ни какие-либо другие внутренние или внешние силы не могли остановить ее развитие. И вот в Петроград, в особняк Кшесинской, уже со всей России летели поздравительные телеграммы и сведения о первомайских демонстрациях.
      Первомайские торжества прошли и во Владимире. Запомнился мне этот день. Развевались флаги, сверкали на солнце медные трубы оркестров. Колонны демонстрантов шли с плакатами: "Долой войну!", "Да здравствует демократический мир!", "Земля - крестьянам!", "Восьмичасовой рабочий день!". Сменяя друг друга, ораторы выкрикивали лозунги. Но вот над толпой взмыл голос, пронзительный и грозный, который подчинил себе всех:
      - Вставай, проклятьем заклейменный!..
      И все запели. Пели без нот, без дирижера. Но пели так, словно от этой песни зависела судьба, словно не было на свете ничего важнее ее - песни, сочиненной двумя французскими коммунарами.
      Я читал и слушал удивительнейшие рассказы о событиях, происходящих в мире под звуки этой песни. Но и сейчас, слушая ее, я неизменно вижу одну и ту же картину: рабочие и солдаты нашего 215-го пехотного полка в памятный день Первомая семнадцатого года идут во главе демонстрации по древнему Владимиру.
      На съездах, при встречах и последних проводах я всегда запеваю ее одним из первых и пою до конца, вместе со всеми...
      Незаметно подошло лето. Кровавое, бурное лето 1917 года.
      Состав Временного правительства стал меняться, вскоре пост военного министра в нем занял краснобай А. Ф. Керенский. Под его руководством 18 июня в Галиции было начато бесславное наступление наших войск, в том числе армии генерала Л. Г. Корнилова. Сначала оно проходило с успехом: был занят город Галич, число пленных, в основном австровенгров, достигло 20 тысяч человек. Но 5 июля Гинденбург усилил войска, немцы перешли в контрнаступление и прорвали фронт на участке 130 верст.
      Чтобы как-то отвлечь немцев, по указанию Керенского был организован такой же безуспешный прорыв русских войск под Сморгонью и Двинском, где были отмечены случаи невыполнения боевых приказов целыми полками и дивизиями. Печать начала писать о "развале русской армии", "о вредной деятельности социалистов-интернационалистов", "о самоуправстве Советов рабочих и солдатских депутатов, солдатских комитетов", запестрели объявления о денежном "займе свободы, 1917 года" - сроком на 54 года!
      Вот в этой сложной обстановке моя рота походным порядком была направлена в город Суздаль - ловить дезертиров, которых там якобы очень много. Два перехода пешком - туда и обратно по 35 верст - я совершил впервые в жизни и, конечно, стер ноги. Дезертиров в Суздале мы не нашли, в роте же после возвращения недосчитались пяти солдат. И тут же я получил назначение отправиться на фронт и доставить в 4-й Кавказский стрелковый полк 300 человек. Изучил наставление по перевозке войск: на вагон - 40 человек, 8 лошадей. Маршрут - Владимир, Москва, Ржев, Великие Луки, конечная станция Режица (ныне Резекне). Оттуда - походным порядком на фронт к городам Крейцбург и Якобштадт на реке Западная Двина.
      Сначала все шло по порядку. Я, начальник железнодорожного эшелона, заказываю по телеграфу обед, ужин для солдат. Но на одной из станций ужина не оказалось и питательный пункт был закрыт. Солдаты, звеня котелками, ложками, высыпали на платформу. Узнав, что ужина нет, обступили меня и с угрожающим видом принялись кричать и ругать все, какое знали, начальство. Неприятное чувство без вины виноватого шевельнулось где-то в душе.
      Но тут я вспомнил, что в вагоне у меня есть запас черных сухарей, а воды горячей на станции - сколько угодно. Объяснил солдатам положение, сказал, что выдадим сухой паек, и они, ворча, недовольные, разошлись по своим местам. Зато на следующей станции высыпали на платформу и растащили всю снедь, какая нашлась у торговок. Военный комендант немедленно дал по пути следования эшелона телеграмму: "Идет "буйный эшелон". После этого поезд мчался мимо промежуточных станций, и я едва уговорил машиниста останавливаться в местах питательных пунктов.
      По прибытии в Режицу раздал роте оружие, патроны, сухой паек. Дальше мы шли походным порядком. В Крейцбурге (ныне Крустпилс) представители 4-го Кавказского стрелкового полка приняли солдат, распределили всех по ротам, а меня назначили младшим офицером в саперную команду.
      Вот и землянки, на обратном скате пологого овражка, добротные, с печами, наружными уборными. Полы дощатые, в помещениях чисто. В офицерской землянке - полевой телефон в штаб полка. В ней жили начальник команды капитан, поручик, подпоручик, добавился прапорщик.
      Рассказов много. Более двух лет на этом участке фронта полк удерживал на левом берегу Западной Двины укрепленную зону в районе Якобштадта (ныне Якобпилс). Участок был спокойный. Вдруг недели две назад рано утром немцы открыли интенсивный артогонь и перешли в наступление. Якобштадт мы оставили целым и невредимым. А когда перешли на правый берег реки, то в Крейцбурге решили подорвать все, что можно, чтобы немцам не досталось. Город во многих местах выгорел, торчали одни печные трубы.
      Что же будет делать саперная команда, думал я. Выяснилось - будем укреплять вторую линию окопов, а первая уже отрыта, и в ней роты полка расположились почти по самому берегу Западной Двины. Немцы на правый берег не пошли.
      В моей команде взводы саперов (землекопов), плотников, каменщиков и минеров-подрывников. Солдаты дело свое знают. Наша задача - строить на второй линии окопов пулеметные гнезда, блиндажи, убежища с деревоземляным покрытием. Мне достался замок барона Корфа. Его необходимо было приспособить к обороне.
      Замок стоял почти на берегу реки. Над одним из его зданий возвышалась пирамидальная четырехгранная башня с большими наружными часами, в стене которой зиял пролом от артиллерийского снаряда. Стрелки часов выскочили наружу и застыли в неестественном положении.
      Моей задачей было использовать стены ограждения замка для устройства пулеметных точек и убежищ. И мы приступили к работе. Работали ежедневно. Обед нам привозила походная кухня, запряженная доброй лошадкой. Помех особых не было. Но как только немецкие наблюдатели с противоположного берега замечали движение солдат, противник открывал по замку методический артиллерийский огонь, - мы прятались в убежище. Крепкие старые стены ограждения, хозяйственных сараев и других строений хорошо защищали от легкой артиллерии, хотя были, конечно, раненые и убитые.
      Так прошел август, сентябрь. Осенью офицеры сапер-вой команды под различными благовидными предлогами начали исчезать из прифронтовой полосы. Первым, якобы в отпуск, уехал капитан. Затем поручик подался в госпиталь и также не вернулся. За ним последовал подпоручик, и наконец в команде остался только один офицер - я. Времени свободного было предостаточно. Используя его для чтения вслух газет в солдатских землянках, я попутно отвечал на вопросы, которых накопилось множество. В девятнадцать лет, конечно, ни житейского, ни боевого опыта. Поэтому отвечал, как мог. Часто помогал солдатам писать письма домой, адреса на конвертах-самоделках, сложенных треугольниками. Много тогда было малограмотных.
      Вскоре и здесь солдаты избрали меня в состав ротного комитета, поручив связь с полковым солдатским комитетом, который вместе со штабом 4-го Кавказского стрелкового полка находился верстах в четырех от берега реки. Бывая там, я все больше убеждался, что настроения солдат полковому комитету хорошо известны: поскорее закончить войну - да по домам.
      Но как ее закончить? Недалеко от замка барона Корфа, посредине реки, был небольшой, заросший кустарником остров. Русские и немцы выбрали его для братания. Те и другие небольшими группами перебирались на остров в лодках, и здесь происходила дружеская встреча противников. А командование полка, хотя формально и не запрещало братание, настойчиво препятствовало проникновению каких-либо сведений о революционных событиях в стране, особенно в Петрограде, всячески стремилось не допустить "самочинных" солдатских собраний и митингов. Только благодаря большевикам правдивые вести все же просачивались к нам. Изредка появлялись большевистские газеты "Окопная правда", "Солдатская правда". Из разноречивых толков официальной печати было ясно, что твердой политики окончания войны придерживается лишь одна партия ленинская. И в окопах все чаще слышались призывы к невыполнению распоряжений высших офицерских чинов и Временного правительства, ибо эти распоряжения шли вразрез с чаяниями и думами солдатских масс. Поэтому всех нас обрадовало и вдохновило известие: Октябрьская революций свершилась...
      С большой радостью и одобрением солдаты узнали о первых декретах рабоче-крестьянского правительства, Когда на очередном собрании я зачитал исторические Декреты о мире и о земле, посыпались вопросы: "Что такое аннексия?", "Что значит мир без аннексий и контрибуций?", "Когда будет заключен мир?", "Кто будет отбирать землю у помещиков, а заводы у фабрикантов? Когда?".
      К нам в комитет стали приезжать представители -полковой и дивизионной солдатских организаций и привозить все новые известия. Пересказывали захватывающие сведения о том, как в Петрограде революционные солдаты и матросы штурмовали Зимний дворец, где засело Временное правительство, как этих "временных" посадили в Петропавловскую крепость, как восставшие расправлялись с городовыми и полицейскими. И еще много рассказов достоверных и малодостоверных о прошедших событиях, о смелости и мужестве борцов за социалистическую революцию.
      Солдаты нашей команды с волнением и восторгом слушали о том, что происходило в Петрограде. Многое было еще недостаточно ясным, но Декреты о мире и о земле были понятны всем. Написанные В. И. Лениным, эти первые документы Советской власти принял II съезд Советов. Он же одобрил постановление об образовании в армии временных военно-революционных комитетов, на которые возлагалась ответственность за сохранение революционного порядка и устойчивость линии фронта. Командование фронтов обязано было подчиняться распоряжениям комитетов.
      ...В то утро я встал рано. Обошел и проверил посты охраны, караулы все в порядке. Поторопился в землянку, где меня ждал солдат, выполнявший обязанности парикмахера. Он уже приступил к стрижке, как в землянку неожиданно вошли члены ротного комитета. Председатель комитета держал в руках слегка помятый тонкий лист бумаги с нечетким машинописным текстом.
      - Вот получили из штаба полка новый декрет, - сказал он. Послушайте. - И зачитал с запинками и пропусками постановление "Об уничтожении чинов и орденов в армии и о выборности командного состава".
      - Так, значит, не будет у нас больше ни прапорщиков, ни поручиков, ни генералов? - переспросил я.
      - Выходит дело так, не будет, - ответил председатель. - Вот мы и пришли к вам, "господин прапорщик", - разрешите вас так назвать в последний раз, чтобы снять с вас погоны.
      Погоны у меня фронтовые, защитного сукна, плотно пришиты к кителю. Но у председателя перочинный ножичек, да еще взяли ножницы у парикмахера, и через несколько минут я оказался без погон.
      - А теперь сдайте оружие, - потребовал председатель.
      Я отстегнул наган вместе с кобурой и передал его представителям комитета.
      - Оружие вручим новому начальнику команды. Выборы будут сегодня вечером на собрании.
      День прошел как обычно. Все светлое время работали по укреплению стен замка. Вечером я вернулся в землянку и на собрание солдат решил не ходить: пусть без меня - смелее будут высказываться, подумал, и сел за письмо родным.
      Наутро ко мне снова пришли все члены комитета и, улыбаясь, дружески пожимая руку, объявили, что солдаты избрали меня начальником саперной команды. Мне тут же вернули наган. Погоны со своей шинели я снял сам. Очень обрадовало доверие, которое мне оказали, и, вдохновленный, я приступил к своим новым обязанностям.
      Пришла зима - трудная, голодная зима 1918-го. Мясо, хлеб, другие продукты поступали на кухню с перебоями. Приходилось урезать суточную норму, но солдаты не жаловались. Хуже было с лошадьми. Сена и овса почти не стало. Экономили каждую травинку. На ночь повозочные изловчились загораживать выход из конюшни свежесрубленными деревьями. Даже из моей землянки был слышен щемящий сердце шум - лошади грызли кору и стволы. Через некоторое время начался падеж животных.
      Ну а как шло дело с "замирением"? Мы получали газету "Солдатская правда", которая на третий день Великой Октябрьской социалистической революции писала: "Революционная армия не сумеет защитить революцию от всяких посягательств империализма, пока новое правительство не добьется заключения демократического мира, который оно непосредственно предложит всем народам". Нам было известно, что советское рабоче-крестьянское правительство вело переговоры о заключении мира. Совет Народных Комиссаров неоднократно обращался к государствам Антанты с предложением начать переговоры о заключении демократического мира без аннексий и контрибуций. Содержание Декрета о мире было доведено до сведения всех воюющих и нейтральных стран. Однако империалисты организовали вокруг декрета заговор молчания.
      Кадеты, эсеры и меньшевики решили использовать это непризнание империалистов Запада и стали распространять ложные слухи о том, что большевики обманули народ обещанием мира, что без согласия союзников не может быть и речи о прекращении войны. Но враги Советской власти были бессильны приостановить начавшиеся переговоры. Солдатские массы убедились в том, что только большевики защищают интересы рабочих, крестьян и солдат, что только они могут дать действительный и справедливый мир и вывести страну из войны.
      Задолго до заключения перемирия Советское правительство приступило к демобилизации старой армии. Пошли настойчивые слухи о подготовке к отводу нашей дивизии в тыл. И вот в середине февраля моя саперная команда вместе с другими ротами полка направилась в Ржев.
      По прибытии в город нас разместили очень скученно, в деревянных бараках. Но это временно, потому что весьма скоро началась стихийная демобилизация. В ротах и командах солдаты принялись делить остатки продовольствия и обмундирования. Мне досталась шерстяная гимнастерка да несколько фунтов крупы и риса. Лошадей продавали с молотка. Многие покупали их, и штабы едва успевали выписывать документы демобилизуемым. В начале 1918 года с фронта в среднем уходило около трех тысяч солдат в неделю.
      Одновременно правительство молодой Советской республики принимало меры по созданию новой, революционной армии. 15 января за подписями В. И. Ленина, Верховного Главнокомандующего Н. В. Крыленко, народных комиссаров по военным и морским делам П. Е. Дыбенко и Н. И. Подвойского Совнаркомом был издан декрет об ее организации. Рабоче-Крестьянская Красная Армия с самого начала строилась как постоянная и регулярная, однако до лета 1918 года в силу ряда причин, в том числе из-за отсутствия на местах военно-административного аппарата, фактически еще была не регулярной.
      А мы все тогда, в начале 1918-го, считали, что ненавистная империалистическая бойня закончилась, и в сутолоке, вихре событий торопились домой.
      За мной в Ржев приехал брат Михаил. Он помог собраться, достать билет на поезд. В штабе полка я получил документы и отправился в город Богородск Московской губернии. Отец и мать несказанно обрадовались моему возвращению. А я с чистой совестью готов был отдать себя любимому делу - трудиться на родной земле.
      Мой отец еще со времен первой русской революции знал многих большевиков, в том числе члена партии с 1904 года Михаила Афанасьевича Петухова. В первом составе уездного Совета Петухов заведовал земельным отделом. Как-то в апреле 1918 года он встретился с отцом и долго дружески беседовал с ним. Михаила Афанасьевича интересовало настроение крестьян, их перспективы и надежды на прибавку земли за счет морозовских угодий. В конце беседы он спросил:
      - А твои орлы, Василий Григорьевич, что поделывают? - Под "орлами" подразумевались мы, сыновья учителя.
      - Да вот, Михаил Афанасьевич, оба сейчас дома, - ответил отец. Студенты. Один - лесного института, только что вернулся с фронта, а другой сельскохозяйственной академии.
      - Давай-ка присылай парней ко мне, в земельный отдел. Нам грамотные работники нужны, - заключил Петухов.
      Через неделю я и брат Михаил были определены на службу в уездный Совет. Михаил стал секретарем земельного отдела, а я - лесного.
      В земельном отделе закипела работа по изъятию частных сельскохозяйственных угодий - в основном пахотной земли. Ее было не очень много, но наша деревня Починки, где мы тогда жили, получила несколько десятков десятин из владений Морозова. В ту пору на довольно большой территории Богородского уезда, куда входили земли Щелкова и Павловского Посада, было и два лесничества: одно - казенное с центром в Павловском Посаде, другое - удельное, принадлежавшее царской фамилии, с центром в Гжели. Оба лесничества, естественно, перешли в подчинение уездной Советскойвласти.
      В те времена работникам народного хозяйства, как никогда, нужны были решимость, энтузиазм, смелость, та энергичная мужественная политика, которая не робеет под угрозами и криками, откуда бы они ни доносились, умеет ломать все препятствия, обуздывает сопротивление тех, чьи интересы ею задеты. Не случайно в уездном Совете нам предложили организовать "коммуну". Меня выбрали старшим, и забот прибавилось. Главной же задачей лесного отдела уездного Совета, в соответствии с декретами Советской власти, оставалась полная национализация всех лесных площадей, организация новых лесничеств.
      Богородский уезд был богат лесом, поэтому мы, не мешкая, организовали пять новых хозяйств. Мой непосредственный начальник, крестьянин Батарин из деревни Огулово, в грамоте был не горазд, писал плохо. Необходимо было помочь Батарину в работе, и М. А. Петухов обязал лесничего Константина Константиновича Попова переезжать в уездный отдел два раза в неделю, что тот и выполнял аккуратно. Попов был очень доволен, что в отделе появился студент-лесник - пусть только второго курса, но уже приступивший к изучению лесного дела.
      Много лет проработавший в лесном хозяйстве, он старался как можно скорее передать мне разнообразные практические знания: привез и заставил изучить книги по лесоводству и таксации, показал таблицы для подсчета запаса древесины в результате таксации и объяснил, как составляется план лесного хозяйства, нарезка лесосек, рассказал о реальных мерах для возрождения насаждений. Я быстро усваивал его уроки и вскоре стал основным специалистом в лесном отделе. А Константин Константинович помог мне и людей подобрать на должности лесничих, их помощников. Уездный Совет, не откладывая, утвердил назначения. Тут же была определена довольно сложная задача: в короткий срок составить таксационные описания местных площадей, планы лесничеств. Все эти работы носили характер лесоустройства. Кроме того, новым лесничим было приказано принять на учет весь срубленный лес - дрова, пучки, бревна, слеги, наметить его использование: что на продажу населению, на снабжение школ, больниц, что на вывоз в город. Часть лесов была отнесена к лесам "местного значения" и оставлена в распоряжение деревень. В них крестьяне могли сами заниматься рубкой, косить сено, пасти скот. Сельское население восприняло наши дела с большим удовлетворением и благодарностью. И хотя работы в лесном отделе было много, всем нам было приятно сознавать, что трудимся мы на благо народа.
      Но уклад жизни на селе к тому времени изменился мало. По-прежнему в соседнем Ямкино звонили колокола на колокольне, в церкви шло богослужение, венчали новобрачных, отпевали покойников. И только в сельской школе перестали преподавать закон божий, появились новые учебники, новые наркомпросовские указания по методике обучения. У отца был полный класс учеников первого, второго и третьего года обучения. А по вечерам на маленьких детских партах с трудом усаживались деревенские мужики, бабы, не знавшие грамоты. Началась ликвидация неграмотности - одно из первых массовых революционных мероприятий Советской власти. Надо было видеть, с каким старанием, серьезностью и чувством благодарности занимались пожилые люди в школе...
      Как-то в конце декабря 1918 года в уездный Совет явилась делегация от фабкома Купавинской тонкосуконной фабрики. Требовался участок для заготовки леса под шпалы узкоколейной железнодорожной ветки. Разрешение получили, а мне было дано поручение отвести лесосеку.
      Спелого соснового леса у нас в хозяйстве было мало. Пользуясь планами и описаниями в лесном отделе, я наметил примерные рубки на 15 лет вперед. Вместе с лесником ограничил лесосеку затесами деревьев, произвел обмер диаметра каждого добротного соснового и елового дерева. Так что купавинцам лес для железной дороги был доставлен.
      Немного, однако, пришлось мне работать в лесном отделе. Наступил 1919 год. Опасность интервенции, внутренней контрреволюции росла, и в январе меня призвали в Красную Армию. Хотя и непродолжительный был период моей работы в уездном Совете, но для меня имел исключительно важное значение. Я всей душой осознавал, что подлинно народная революция - это Октябрь. Под ее воздействием формировалось мое политическое сознание. Глубже, ощутимее стало понятие Родины, той части земли, где родился, которой поклялся служить верой и правдой.
      Глава третья.
      Вместе с Чапаевым
      Артиллерийские курсы в Москве, куда я прибыл 1 февраля 1919 года, размещались на Арбате. Меня зачислили в отделение по изучению стрельбы химическими снарядами и противогазовой защиты войск. Откровенно говоря, не очень хотелось заниматься химией, но попытки перейти в другое отделение ни к чему не привели.
      Общежития курсы не имели. Они были только что организованы, и, помню, первую ночь я провел в каморке под лестницей канцелярии. На следующий день, по совету начальника учебной части, отправился в районный Совет, где мне вручили ордер на подлежащую изъятию комнату в Старо-Конюшенном переулке, который начинался на Арбате, а заканчивался выходом на Пречистенку (ныне Кропоткинская).
      Названия улиц и переулков - Арбат, Пречистенка, Остоженка (ныне Метростроевская), Поварская (ныне улица Воровского) - напоминали о прошлом Москвы, когда здесь строились богатые дома старосветских дворян с окружавшими их конюшнями, хлебопекарнями, поварскими заведениями, многочисленными церквами и монастырями. Зачатьевский переулок граничил с монастырем Девы Марии. Названия переулков Скатертный и Калашный говорили сами за себя.
      Арбатскую площадь пересекало бульварное кольцо, радиальные улицы которого также сохранили названия ушедших в далекое прошлое городских укреплений: Никитские, Пречистенские, Яузские ворота. По бульварному кольцу ходил тогда трамвай с литером "А", или, как все его называли, "Аннушка". От Пречистенских ворот он бежал по берегу реки Москвы, огибал величественное здание храма Христа Спасителя, построенного на собранные народом деньги в память о победе над Наполеоном, и, заканчивая круг, возвращался к артиллерийским курсам РККА.
      Занятия я посещал аккуратно. Кроме изучения снарядов, порохов, дистанционных запальных трубок, взрывчатых, удушающих и отравляющих веществ мы занимались и метеорологией. Преподавателями были сотрудники Главного военно-метеорологического управления (Главмет), организованного в первую мировую войну. А поскольку метеорологией я занимался еще на метеостанции в деревне Починки, мне предложили посещать в вечернее время лекции по аэронавигации при Главмете, где я прослушал только курс аэрологии - верхних слоев атмосферы, бывших в ту пору воздушной дорогой аэропланов. О самой же навигации речи не было. В далеком 1919-м я не мог представить себе, что буду заниматься этой наукой всерьез и долгие годы.
      В апреле, без труда сдав экзамены на артиллериста, в числе небольшой группы окончивших курсы выехал в Самару. Там мы должны были явиться в штаб Южной группы войск Восточного фронта, которую возглавлял М. В. Фрунзе.
      Самара (ныне Куйбышев) - старинный торговый город на Волге, с невысокими домами, раскинувшийся на многие километры по берегу реки. Разыскивая по улицам нужный штаб, мы обратили внимание на подводы, запряженные верблюдами. Коричневатые громоздкие корабли пустыни медленно шагали по городу, гордо подняв головы. Как-то сразу пришло ощущение, что за этой вот полноводной рекой начинается Азия, и было непонятно, каким же образом много веков назад такую широкую водную преграду преодолевали полчища монголо-татарских войск...
      В штабе с нами разобрались быстро. Я получил назначение в 3-й легкий артиллерийский дивизион 25-й стрелковой дивизии и отправился ее догонять.
      К весне девятнадцатого года Красная Армия уже освободила от врагов почти всю Украину, Донбасс, Латвию, Литву, Приуралье, велись успешные бои за Эстонию, побережье Черного и Азовского морей.