XIX. ПОИСКИ

Мишутка в первый раз за свою службу не пришел на завод. Всю ночь, придя домой с дачи, он думал о том, куда исчезла Дуня. Он не спал, и мысли, странные и неприятные, волновали его. Дуня, которую он любил больше жизни, Дуня, которой он дал клятву верности и дружбы, не подождала его, а ушла, даже не сказав «прощай».

Утром, лишь только забрезжил весенний свет и задолго до гудка, Мишутка бросился через поселок к домишку товарища Никиты, отца Дуни.

Никита высунул бородатое лицо из оконца.

– Чего ты, еще ни свет ни заря?

– Дуня дома? – задыхаясь, спросил Мишутка.

– А когда она дома-то бывает? – с сердцем рванул Никита. – Все собрания да заседания… Говорила вчера, что у Гланьки, может, останется… Все подруги-подруженьки… А ты чего ее спрашиваешь?

– Да как же, товарищ Никита… – начал Мишутка смущенно, а потом сразу перевел речь на другое: – Так у Гланьки, говоришь?

И не дождался ответа. Уже рысью мчался к подруге Дуни, Гланьке Шитовой.

Никита только покачал головой.

– Вот полоумный-то, как есть…

Гланька кипятила на примусе чайник. На Мишутку посмотрела с изумлением.

– Да я твоей Дуни и в глаза-то вчера не видела.

Мишутка пулей вылетел из каморки Гланьки.

Он бегал по поселку и всех спрашивал, не видал ли кто товарища Дуню Рогову.

Гудок проплыл над поселком.

От завода тихо шел к своему домику Лука и придвинулся вплотную к стоявшему у дороги сыну.

– Мишутка… Третий гудок был… Что ж, на работу? Темно-синие глаза грустно и непонимающе взглянули на Луку.

– Тять, Дуня пропала… Ушла от меня.

Лука привычной рукой почесал бороду.

– Ушла?.. Вот то-то и оно-то… Говорили мы тебе с матерью, и дядя Никита тоже: распишись, парень, с Дуняшей, живите форменно, вот бы и крепко было, не убегла бы. Все под боком бы держал.

– Это и было бы, тять… Думали погодить немножко.

– По любовь ходить – нечего годить, – усмехнулся на сына Лука. – А ты на завод иди. Смотри, Дуня твоя и там.

Лука пошел домой отлеживаться после ночного дежурства, а Мишутка заспешил к заводу.

Завод пыхтел и звенел, работа в нем шла полным ходом. Над кочегаркой из тонкой трубы звонко высвистывал вырывавшийся пар. Голуби кружились над заводом в лучах раннего солнца.

Мишутка почти подошел к заводу. Рядом в роще громко чирикнула пичужка, так голосисто и музыкально, что Мишутка на секунду замедлил шаг. И тут наискось за рощей он увидал дачу, где вчера видел последний раз Дуню. Словно внезапное озарение сошло на него.

Он снял кепку и помахал ею себе в лицо. Ему стало жарко и не по себе. И тут же, не помня себя, перескакивая канавы и незасохшие лужицы с талой водой, побежал Мишутка по луговине.

Вот и знакомая изгородь, вот и калиточка. Только несколько часов тому назад Дуня смотрела ему в глаза и говорила.

Сердце Мишутки переполнилось горечью и страхом потерять Дуню навсегда. Теперь он понял, как любят они друг друга, и какой ужас, если…

– Профессора мне, – твердо сказал Мишутка отворившей Глафире.

– Я не знаю… Он только что встал… И сейчас кушает кофе, – смущенно ответила та.

Мишутка отпихнул Глафиру и прошел через коридорчик в большую комнату. На пороге он споткнулся о какой-то предмет, глянул на пол, быстро нагнулся и поднял с полу небольшую головную гребеночку.

Профессор Толье сидел за маленьким столиком и держал в руках стакан с кофе и кусок хлеба, намазанный маслом.

– Где Дуня? – подошел к нему Мишутка.

Профессор медленно поставил стакан на столик и положил кусок хлеба на маленькую тарелочку. Так же медленно приподнял напухшие, как от бессонной ночи, веки на Мишутку и раскрыл рот.

– Я не люблю, когда сумасшедшие люди врываются ко мне в дом.

– Она у вас… Здесь. Я знаю! – Мишутка чувствовал, что говорит не то, и терял спокойствие, с которым вошел сюда.

– Кто много знает, тот мало говорит, – опять раскрыл рот профессор. – Я не знаю, о ком вы говорите.

– А это вы знаете? – вдруг взревел Мишутка и сунул в нос профессору только что найденную гребеночку. – Это гребеночка товарища Дуни Роговой. Как эта гребеночка очутилась у вас? Вчера товарищ Рогова дожидалась меня около дачи. Я вышел к ней, и она внезапно исчезает, словно проваливается сквозь землю… Я спрашиваю, вас, что вы знаете по этому делу?

Профессор усмехнулся:

– Минуту тому назад вы говорили, что «знаете». Теперь вы спрашиваете меня, что знаю я? Я ничего не знаю.

Мишутка потерял спокойствие окончательно.

– Мы оба с вами кое-что знаем… Семьдесят четыре градуса, направление на Париж, небывало короткие волны, музыкальные сигналы. Что это, черт возьми? – Мишутка шарил в кармане, нащупывая кастет. – Говорите! – возвысил он голос до крика. – За коим дьяволом вы прячетесь по вечерам в зеркальный шкаф?

Профессор привстал и спокойно позвонил в маленький колокольчик.

– Глафа, будьте добры разбудить Илону, а сами кликните кого-нибудь из случайных прохожих. Этот молодой человек явно ненормален.

– Что? – крикнул Мишутка.

Но профессор положил ему руку на плечо.

– Успокойтесь.

– Я хочу знать, что у вас в шкафу? – кричал Мишутка.

– Пожалуйста.

Профессор сделал рукой приглашающий жест. Мишутка прыгнул в маленький кабинет профессора. В зеркале шкафа отражался письменный стол, окно и далеко видная луговина.

– Пожалуйста, – повторил профессор и взялся за ручку дверцы.

– Отец, – раздалось в большой комнате.

Профессор отшатнулся от шкафа и выглянул в дверь. Мишутка глянул тоже. У маленького столика, опираясь на него концами тонких рук, стояла Илона. Она произносила только одно слово, жалобно и со стоном:

– Отец… Отец…

– Илона… Что с вами? – подбежал к ней Мишутка.

Она подняла на него матовое бледное лицо.

– А? Что? – И опустилась на стул, закрыв лицо руками. Застонала: – Отец… Не надо.

Профессор обнял дочь за плечи и строго взглянул на Мишутку.

– Вы ищете пропавшего товарища?

Глаза профессора светились тонким голубым пламенем, вонзались прямо в Мишутку, и он почувствовал, что цепенеет, и спокойствие, странное и легкое, овладевает им.

– Я ищу товарища и невесту, профессор.

И больше ничего не помнил Мишутка. Мелькнуло лицо профессора, застонала Илона. Как будто тихим голосом позвала Дуня:

– Ко мне, товарищ…

Мишутка очнулся. Он идет по городской улице. Какая-то сила в мозгу, бившаяся назойливой неотвязной мыслью, тянула его к Центральной больнице. Словно кто чужой влез к нему в голову и управлял движениями его рук и ног.

Мишутка подошел к больнице и потянул на себя тяжелую дверь, на которой висела беленькая вывесочка:

«Приемный покой».

XX. ПЕРЕДАЧА МЫСЛЕЙ НА РАССТОЯНИИ

– Какое это вы стихотворение тогда декламировали у меня, инженер? – спросил Гэза доктор Tax, внося в лабораторию чемодан и завернутый экран.

– А, здравствуйте… Это стихи немецкого рабочего Вальтера, моего старого друга и товарища. Он сейчас работает на оптической фабрике Лейтца и не забывает меня. Пишет стихи… Это мой перевод на русский язык. Несколько строк из его поэмы «Грядущее».

Гэз запер дверь и сам спросил Таха:

– Ну, как дело с расшифровкой музыкальных сигналов?

– Сегодня я считаю решительным вечером. Кое-какие соображения у меня есть. Опыт должен их подтвердить или отвергнуть, – сказал Tax. – А что с вашим помощником, товарищем Зубовым? Вы мне звонили, но я не понял…

– Он не был нынче на заводе. Я посылал к нему на дом. Сказали, что он ушел. Разыскивает одну нашу работницу, Рогову… Это его любовь, всем на заводе известно. И вот, говорят, Рогова пропала. Конечно, моему Михаилу Лукичу не до завода. Хотя я его буду ругать. Ведь это конфликт между личным и общественным, между любовью и заводской работой. Мы с ним поспорим.

Tax слушал, что говорил Гэз, и в то же время вынимал из принесенного чемодана принадлежности для того опыта, который они с Гэзом надумали произвести сегодня ночью в лаборатории завода.

– Итак, инженер, – начал Tax, – я думаю, что в промежуток между сигналами на двухметровой длине, когда ни один из всех существующих приемников не улавливал ничего, в то время как имеется ряд указаний на факты, что какая-то передача идет, – в этот промежуток, я думаю, и передаются це-волны, которые я постараюсь нынче поймать на хлорокись гафния при помощи моего экрана.

– Следовательно, на земле есть кто-то еще, кто знает тайну це-волн? – задумчиво спросил Гэз.

– Я не удивляюсь этому, – промолвил Tax. – Научные открытия не являются случайностями в строгом смысле. Скорее, это выводы из кропотливых работ, ведшихся учеными в течение многих лет. Один подводит итог многолетней работе, и вот говорят: он сделал открытие. Ничего подобного. Он только сделал последний ход в игре и… выиграл партию. Когда я искал возбудителя кори, передо мной были работы Коха, открывшего туберкулезные палочки и холерных вибрионов. Я знал работы Шарпи, Утенкова. С мозгом работал до меня Дондерс, показавший, что всякий «психический» акт требует известного времени. Работал Флессинг, разделивший кору мозга на резкие области для групп центров… Академик Павлов со своим учением о рефлексах, Бехтерев… Кроме того, вся лестница электромагнитных волн, начиная с самых больших радиоволн и кончая маленькими рентгеновскими и гамма, были до меня известны. Я тоже только подвел итог.

– Экран в порядке? – спросил Гэз. – Пробило двенадцать часов. У нас в распоряжении только час двадцать. Приступим.

Два выпуклых металлических экрана стояли на столе в лаборатории, точно указывали направление волн, которые строго ограниченным пучком проходили как раз через лабораторию.

Tax и Гэз произвели все нужные приготовления и сели в ожидании момента, когда начнут передаваться таинственные сигналы.

– Осталось три минуты, – сказал Гэз, посмотрев на хронометр. – Они начинаются ровно в час двадцать минут 54 секунды по нашему времени. Берите трубку, доктор.

В дверь раздался нервный стук.

– Это я, Мишутка, – послышался голос за дверью. – Впустите, Оскар Карлович.

Гэз быстро повернул ключ и впустил запыхавшегося Мишутку.

– Я спешил, Оскар Карлович. Бегом бежал, чтоб не опоздать. – Мишутка сорвал с себя кепку, легкий пиджачишко и бросил их на табуретку. – Вы приказали присутствовать при сегодняшнем опыте, я и явился.

– Мы с вами, Михаил Лукич потом поговорим о вашем опоздании, а сейчас… – Тут Гэз громко скомандовал, как капитан на мостике: – Две секунды… Трубки… Слушайте…

Tax слышал, как в трубках отчетливо запела тонкая свирель, причудливо сплетая ноты в коротенькие группы, как буквы в слова.

– Вы слышите? – тихо спросил его Гэз. – Это на короткой волне… Удивительно, как четко слышно.

Tax только кивнул Гэзу, а сам вслушивался в отрывистую мелодию.

Свирель в этот момент оборвалась как будто вопросом и выжидательно замолчала. И тотчас по второму приемнику послышались короткие звуки ответа. Потом все смолкло.

– Мой экран, – хрипло пробормотал Tax. Шатаясь, приподнялся и поставил принесенный темно-голубой экран на пути предполагаемого потока волн. Экран вспыхнул. Гэз потушил свет. В темноте экран ярко светился, вырисовывая отчетливый овал, разделенный продольной полоской на две половины. По овалу перебегали яркие разноцветные точки и пятнышки.

Tax захохотал, восторженно и почти безумно:

– Они умеют передавать картину работы мозга на расстоянии… И я читаю мысли этого мозга.

Мишутка в изумлении смотрел и слушал. Гэз дотронулся до руки Таха.

– Доктор. Немного спокойствия. Где ваши папироски?

Tax выпрямился.

– Не надо. К черту табак! Товарищ Зубов, и вы, инженер, запомните, что я говорю…

Он отступил на три шага от экрана и заговорил:

– Читаю картину мозга, передаваемую на це-волнах и отпечатленную на моем экране.

Гэз насторожился и вынул записную книжку. Он умел писать в темноте. Мишутка почему-то глубоко и протяжно вздохнул. Tax заложил руки за спину. Голос его дрожал от волнения.

– Мозг мужчины средних лет… Хорошо развитые извилины… Небольшой склероз кровеносных сосудов… Мозг в возбужденном состоянии. Мысли летят со страшной быстротой… Я читаю: «Рьетта»… Дальше непонятно… Ах, да… Передает Париж… Значит, мозг думает на французском языке… Теперь ясно… «Рьетта… Я не убивал тебя. Тебя убил этот господин-сатана, человек, который стоит сейчас рядом со мной, который заманил меня в ловушку. Рьетта, прости меня. Я не должен был уходить из «Золотого павлина» и оставлять тебя ночью одну». Обрыв… Этот человек кричит о помощи. Центр речи крайне возбужден… Опять мысли: «Да, меня зовут Мишель Андрэ»… Сдвиг… Опять крик… «Я просто русский… Михаил Андреевич Горлов… Я русский… Я не убивал… Ложь… Ложь… Я хочу на могилу моей мамы… Помогите… Я хочу в Россию, в новую Советскую Россию… Да, я писал об этом главному начальнику химической промышленности товарищу Глаголеву… Он знает меня, он помнит меня… Он жил у нас на квартире… Когда я был маленький… Пустите меня… Вы слышите, товарищ Глаголев?» Обрыв…

Экран потух.

Гэз, Tax и Мишутка были потрясены и молчали.

– Для всех, кажется, ясно, – начал Гэз, – что сейчас где-то, в направлении, откуда идут волны, мучают и, может быть, пытают нашего соотечественника Михаила Андреевича… Здесь упоминалось имя товарища Глаголева.

– Это наш начальник, – отозвался Мишутка. – Обязательно надо известить его об этих делах.

– Дайте мне подумать, – тихим голосом сказал Tax, помолчал и спросил: – Почему вы все вздыхаете, товарищ Зубов?

– Как ваша пропавшая товарищ Рогова? – спросил Мишутку и Гэз.

– Я нашел Дуню, – задыхаясь, ответил Мишутка. – В приемном покое вашей больницы, доктор. Она ничего не помнит… Ее привез какой-то лохматый старик, который сдал больную, а сам сел в автомобиль и умчался.

– Что? – крикнул Tax. – Это же значит…

– Совершенно верно, доктор Tax. Это значит, что вам незачем лезть в чужие тайны, – прозвучал металлический голос в темноте, и кто-то вошел через незапертую дверь в лабораторию. Какое-то легкое дуновение проплыло по воздуху, и черная тишина будто насупилась в темной лаборатории.

– Кто здесь? – крикнул Tax.

Гэз выхватил браунинг и выстрелил в дверь. Мишутка щелкнул выключателем. Шаровидная лампа осветила комнату.

Гэз стоял с поднятым револьвером. Мишутка вытянул вперед руку, вооруженную кастетом. Tax взвизгнул и прыгнул к столу.

Его экран исчез.

XXI. ДАЧА ПРОФЕССОРА

Дуня раскрыла глаза и обвела ими стоявших вокруг ее больничной койки.

– Спасибо вам… Но не спрашивайте… Я ничего не помню…

Акст осторожно спросил:

– Постарайтесь вспомнить… Глаголев очень заинтересован всем этим делом… Вы помните Глаголева? Вы еще пели на торжестве вашего завода.

Дуня слабо улыбнулась.

– Это я помню… Спасибо ему.

Tax потянул за рукав Акста.

– Товарищ инспектор. Отложим допрос до другого раза. Больная очень слаба.

К койке подошел на цыпочках Мишутка и упал на колени.

– Дуня… Товарищ.

– Мишутка! – радостно сказала Дуня и положила ему руку на пушистые белые волосы.

Все молчали. Акст потихоньку пятился к двери, намереваясь уйти.

Tax сделал ему знак остаться. Мишутка заглянул в глаза Дуни.

– Ты еще не вспомнила? Ну, я расскажу тебе. Я был на даче профессора Толье. Ты постучала в окно, вызвала меня. Мы говорили с тобой у калитки. В это время из дачи послышался какой-то стон или крик. Я бросился туда, к окну. Вернулся, но тебя не было.

Дуня прозрачным пустым взглядом смотрела на Мишутку.

– Мишутка… Любимый… Я ничего этого не помню…

Тогда Мишутка пошарил в кармане и вынул что-то из кармана.

– А это ты помнишь? – протянул он свою руку к лицу Дуни.

Она вскрикнула и приподнялась.

– Гребеночка? Моя гребеночка? Которую ты мне подарил, помнишь?

Дуня упала головой на подушки и закрыла глаза.

– Да… Я ее берегла, а тогда потеряла… Да, слушай… Ты ушел. Небо черное… Над городом зарево… И зеленая звезда… Холодные руки схватывают меня и зажимают мне рот… Страшно… я падаю… Меня несут, а я думаю, чтоб не потерять гребеночки… Я потеряла, а ты нашел. Спасибо.

Он смотрел на меня долго-долго… И потом открыл дверцу… И там…

– Какую дверцу? – прохрипел Мишутка. – Кто он?

– Профессор. – Дуня еле приподняла веки и пошевелила исхудавшими пальцами. – Дверцу… зеркального шкафа… И там…

Она содрогнулась и замолкла.

Tax взял Дуню за руку, нащупывая пульс.

– Она в обмороке, – сказал он. – Прошу вас, товарищи, выйти из палаты.

Акст, инженер Гэз и Мишутка повиновались. В палату поспешно вошла фельдшерица.

…Два открытых автомобиля мчались за город к даче профессора Толье.

– Мы сейчас арестуем его с дочкой и с этой тетушкой. Состав преступления налицо… Похищение, самоуправство, насилие над личностью, кража амперметров и экрана… Дел тут много.

Акст говорил это спокойно, как о привычном для себя.

Мишутка, бледный, смотрел вперед, как автомобиль врезывается в пространство. Гэз задумчиво курил трубку. Он сидел спиной к шоферу и видел, как темно-синий автомобиль с агентами угрозыска шел позади и ни на шаг не отставал от первого.

Выехали на заставу. Шоферы прибавили ходу. Мимо заборов заводских складов промчались в несколько минут.

– Прямо через рощу! – закричал Мишутка, приподнялся с сиденья, но тотчас же покачнулся, так как шофер остановил машину.

Рядом стала и машина с агентами. Все повыскакивали на дорогу.

– Ах, дьявол! – выругался Акст.

Поперек дорога в роще лежали две свежеспиленные березы и перегораживали путь.

– Интересные штучки, – заметил Гэз.

– Кругом, скорей! – подбежал к машине Мишутка.

Гэз указал трубкой в прогалину рощи, где виднелся контур дачи.

– Не кругом, а прямо… Смотрите.

Все повернули лица по направлению к даче. Острая крыша ее четко выступала на сером облачном небе. И внезапно из-за крыши прямо вверх взмыл небольшой аппарат, покачался в воздухе и полетел на запад, скрываясь в облаках.

– Аэроплан?

Акст крикнул и бросился вдоль прогалины.

– Не аэроплан, – поправил Гэз, – а французская четырехместная авиетка с вертикальными пропеллерами, модель 1932 года.

– Они улетели? – Мишутка чуть не плакал от злости.

…Дача была пуста. Мишутка вбежал по террасе и распахнул дверь в большую комнату. На предкаминном маленьком столике лежал лист бумаги. Мишутка прочитал написанные строчки:

«До свидания, глупцы, неудачные изобретатели и опаздывающие русские красные пинкертоны. Медвежонок, пойди понюхай, чем пахнет из интересующего тебя зеркального шкафа. Профессор Толье».

Мишутка ураганом бросился в кабинет профессора. Загадочный шкаф стоял и насмешливо улыбался громадным зеркальным глазом. На шкафу была приклеена записка:

«Медвежонок. Тяни за ручку…»

Мишутка злобно звякнул зубами и хотел схватиться за ручку шкафной дверцы.

Сильная рука Акста энергично отбросила его от шкафа к столу.

– Ты с ума сошел, – жестко проговорил он. Осторожно склеил со шкафа записочку и бережно уложил ее в портфель вместе с листом исписанной бумаги, который бросил Мишутка около камина. – Все вон из дачи! – прогремел Акст, вышиб окно в кабинете и крикнул Мишутке: – Вон, говорю, из дачи.

Мишутка выбежал в палисадник.

Акст привязал бечевку к ручке шкафа и вместе с концом бечевки вылез через окно наружу…

– Дальше, дальше, – командовал он и распутывал клубок тянувшейся бечевки.

Так все, Акст, Мишутка, Гэз и агенты, перелезли через загородку палисадника и вышли на луговину. Отошли от дачи на триста шагов. Клубок распутался. Конец бечевки был в руках Акста.

– Что это вы придумали? – спросил Гэз.

– Маленькая предосторожность, – ласково ответил Акст. – Я не могу рисковать моими товарищами. Ложись! – по-военному скомандовал он.

Агенты бросились на землю. Гэз неохотно опустился на корточки.

Акст пригнул Мишутку за шиворот, как котенка, и прошипел ему на ухо:

– Тот конец бечевки привязан к ручке шкафа. Такие шкафы надо открывать на почтительном расстоянии… Понимаешь?

Акст дернул за бечевку.

Мишутка ахнул.

Дача взлетела на воздух…

XXII. ПОДВАЛ СГУЩЕННОГО ЭФИРА

Мишель сидел на табурете и жадно ел кусок жареного мяса. Он немного освоился со своим заключением и думал, когда же настанет конец его мучениям. Сидя в квадратной небольшой камере, он потерял представление о времени и пространстве. Кругом тишина. Была ли сейчас ночь или, может быть, яркий парижский день кипит на оживленных улицах, этого Мишель не знал… Временами он засыпал тяжелым неприятным сном, который не освежал головы. На столе около жесткой койки, проснувшись, он находил вкусную и питательную еду, поедал ее, если хотелось есть, и опять бросался на свое опротивевшее ложе. И вот отворялась дверь, которую тщетно потом пытался заметить Мишель. Двери не было. Стены, гладкие, холодные, странно ощутимые, были ровны, ни одного выступа, ни одной щели. Куб, и в этом черном кубе тюрьма Мишеля. Была тьма, но необыкновенная тьма: в ней Мишель видел. Или только ему казалось, что он видит, но он ясно различал стол с едой, табурет, ложе и туалетные принадлежности с умывальником в углу. Но все-таки это была тьма. Как будто Мишель видел не главами, а всеми нервами и мозгом сразу.

И вот сейчас раздвинулась немая, бесшумная дверь в стене.

Мишель знал, что надо ему выйти из этого тюремного куба и очутиться в голубом светлом пространстве, которому не видать конца.

И опять, как много раз раньше, входит человек с тонким бритым лицом, одетый в голубой халат, смотрит пристально на Мишеля.

– Сегодня вы будете решать в уме задачи на умножение.

Мишель насупился.

– Я не буду решать никаких задач, мсье сатана или как вас там еще… Довольно… Если вы не исполняете своего полицейского обещания выслать меня из вашей Франции на родину, то и я больше не хочу выполнять роль кролика для ваших дурацких опытов…

Бритый человек говорит серьезно:

– Что вы хотите?

Мишель весь дрожит от негодования.

– Вы же сами отлично знаете мои мысли… Я хочу уйти от вас.

– Идите, – просто разрешает человек.

– Куда же? Укажите дорогу, – просит Мишель.

– Прямо.

Мишель пошел. Ноги легко и бесшумно скользили по мягкому полу. Голубое пространство мягко расступалось перед ним. Он оглянулся: бритый человек становился все меньше и меньше. Мишель ускорил шаги, чтобы уйти от ненавистного человека. Он шел долго, очень долго. От фигуры человека остался виден только чуточный контур, потом еле заметная точечка. Наконец и она исчезла. Голубое пространство обволакивало Мишеля. И он спешил выбраться из этой тюрьмы. Вдали маленькие насмешливые огоньки прыгали и бороздили пространство. Некоторые огоньки мертво висели, как фонарики у ночных магазинов.

– Это звезды, – прошептал Мишель. – Я нахожусь в сгущенном эфире. – И ему сделалось холодно.

Впереди замаячил тусклый силуэт. Мишель бросился бежать к нему. Он долго бежал, не чувствуя ни малейшей усталости, и остановился: прямо на него по-прежнему смотрело бритое лицо тонкого человека.

– Я вернулся к вам? – прошептал Мишель.

– Только идиоты думают, что пространство бесконечно, – заговорил человек. – Оно конечно, как и все в мире. Наша гордая вселенная ограничена Млечным Путем, этим сплошным роем звезд, который вы раньше видели на небе. И наше солнце – только ничтожнейшая звездочка в этом громадном рое. Вселенная – жалкий эфирный пузырь, плавающий, подобно далеким туманностям, в пространстве. А те туманности, которые видят астрономы, это тоже вселенные со своими солнцами и планетами. Вы, Мишель, опять вернулись, снова пришли ко мне, потому что в нашей вселенной нет бесконечности, нет прямой линии. Каждая прямая замкнута, но она не круг. В конечной вселенной всякое тело, движущееся в бесконечность, вернется на ту точку, из которой оно начало свое движение.

Мишель стучал зубами:

– Туманности!.. Вселенные?! Пузыри!.. Пузырь в пузыре… На пасху мне, маленькому, мама дарила… Яйцо в яйце… А самое большое? За ним что?

Человек строго сказал:

– А там – великое Ничто.

Мишель рванулся вперед. Он почувствовал себя ЧЕЛОВЕКОМ, о котором сейчас было сказано. Что ему туманности, эфирные пузыри, черт и дьявол! Он, Мишель – человек, работавший на заводе и помогавший своей жене вести маленькое хозяйство харчевни. И таких – миллионы.

Он – живой человек.

– Дайте мне жить! – закричал Мишель. – Бери себе свои пузыри, но отдай мне землю, мою милую трудовую землю.

Мишель схватил человека за горло и быстро давнул.

В голубом пространстве запела гнусная свистулька, отрывисто, как сигнальная труба железнодорожного стрелочника. Человек с ужасом смотрел в глаза Мишелю и хрипел:

– Погодите… Слушайте… Он вернулся…

Но Мишель кряжистыми рабочими пальцами давил тонкое горло и опускался вниз вместе с беспомощно повисавшим телом человека в голубом халате.

Жесткая рука больно вцепилась в плечо Мишеля. Он поднял голову и быстро выпрямился. Расправил руки и притопнул ногой, чтобы удостовериться, что он стоит на твердой земле.

Голубой туман клочьями расползался в стороны. Тонкими линиями просвечивали переплеты широких окон, двери, выкрашенные под дуб, и стены, увешанные инструментами, каких раньше не видел Мишель. Он поморгал глазами, как пробудившийся от сна. У ног его лежал стонущий человек.

Мишель бросился к окну и наткнулся на стол, которого сразу не заметил. На столе стоял графинный прибор со стаканами. Мишель только тут сообразил, что его мучит невероятная жажда. Сразу графин в руку, пробка со звоном покатилась по полу. Мишель поднес графин ко рту и жадно пил простую холодную воду.

Графин на стол. Глазами вокруг. Комната, похожая на кабинет ученого. Книги и приборы на столах. Голубой экран на стене. Голубые занавески. В решетчатые окна льется мягкий веселый свет солнечного утра.

Дверь отворилась. Бритый старик, похожий на человека, лежащего на полу, замер на пороге и поднял ладонь кверху:

– Ни с места.

Дикой ловкой кошкой кинулся Мишель на старика и сшиб его с ног. Выскочил в комнату, похожую на переднюю. Две женщины, старая и молодая, снимали с себя верхнюю одежду, как будто только что вошли с улицы.

Мишель обернулся к валявшимся людям и погрозил кулаком:

– Теперь я знаю. И я пойду прямо.

Он сорвал дверную цепочку и выбежал на площадку лестницы, скатился вниз. На улице бегали мальчишки-газетчики, крича:

– Прибытие советского уполномоченного Глаголева.

На углу двух улицах, где потоки людских толп смешивались, бурля и перекидываясь веселым парижским говором, наконец остановился задыхающийся усталый Мишель.

Между окон модного магазина вспыхивало рекламное зеркало. Перед зеркалом кокетливо поправляла шляпку молоденькая гризетка. Она испуганно покосилась на Мишеля и юркнула в плывущий поток прохожих. Мишель взглянул на себя в зеркало.

Задыхающийся, лохматый, обросший бородой оборванец, седой и обрюзгший, смотрел на Мишеля из зеркала. Мишель только свистнул.