По словам отца, лорд Паклингтон - крупный ученый и действительно в своем замке занимался опытами, кажется, по физиологии животных и растений. Может быть, его увлечение наукой заставляло откладывать свадьбу с леди Эвелин. Он часто путешествовал, и эти путешествия были, по-видимому, связаны с его научными изысканиями.
      Предстоящая свадьба не нравилась его кузену Мерлингу. Большой карьерист, мистер Мерлинг мог бы оказаться наследником лорда Паклингтона, обладателем Олдмаунта и майората, если бы лорд остался холостым и умер, не оставив после себя сына. Женитьба дорда нарушила бы планы Мерлинга. Поэтому он принимал все меры, чтобы расстроить свадьбу.
      Между тем лорд Паклингтон сделал какое-то замечательное открытие. Какое отец не знал. Но для проверки лорду необходимо было проделать опыты над людьми. Он потребовал от правительства или предоставить ему для опытов преступников, которым грозила смертная казнь, или разрешить нанимать людей за деньги. Хотя требование, составленное в соответствующих выражениях, и было послано втайне, однако каким-то образом об этом узнали в окрестностях Олдмаунта. Десятки людей из Уэсли и Эщуорфа стали осаждать контору замка, предлагая себя для опытов.
      - Они были готовы на все, - сказал отец. - Самые невероятные слухи распространялись среди жителей. Говорили, что лорду нужны человеческие ноги и руки и будто бы дядя Реджи не в Галлиполи потерял свою руку. а просто продал ее лорду, да еще при моем посредничестве. Это глупые сплетни! Но надо понимать людей, Сэм. Те, что пришли, просто хотели заработать! Да, Сэм, мне пришлось перенести немало тяжелых часов в переговорах с этими бедняками. Как раз это совпало с нокаутом в Уэсли. Но, клянусь, никто не был взят для опытов в замок, никто. Теперь ты можешь представить себе, что произошло, когда все это стало известно в кабинете министров. Мерлинг немедленно использовал момент. Кем-то был пущен слух, что лорд Паклингтон производил вивисекции людей. Я готов поклясться перед судом, что это ложь...
      - Но сам лорд должен был обличить клеветников!- воскликнул я.
      - Ах, Сэм, ты совсем не знаешь лорда. Он считал ниже своего достоинства разговаривать с людьми, подобными Мёрлингу. - Отец развел руками. - И вот вчера грянул гром. Мерлинг провел в парламенте закон, в силу которого наш лорд Паклннгтон лишается своего высокого звания, майората и изгоняется из пределов королевства.
      - Но это же чудовищно! Это несправедливо! - прошептал я, чувствуя, как жесткий, шершавый комок подкатывает к моему горлу, мешая говорить.
      Отец подал мне воды в стакане.
      - Я знал, что это расстроит тебя, малыш... Отложим разговор до завтра.
      - Нет, нет... - пробормотал я, боясь расплакаться перед отцом, как девчонка. Это совсем не годилось для окончившего младшее отделение Дижана. Говори все. Да говори же!.. Ну!
      Отец улыбнулся.
      -Если будешь капризничать, я потушу лампу и уйду.
      Это бывало наказанием в дни моего раннего отрочества, когда я капризничал и не ложился спать. Теперь мы вспомнили про это, и я тоже улыбнулся.
      - Прости. Но ты сообщил мне страшную новость. Это невозможно!..
      - Парламент все может, - отозвался отец, стараясь придать своему голосу торжественность, но я уловил слабую нотку иронии, которой никогда раньше не замечал.Они провели закон, который действует только один раз и именно в отношении нашего лорда. Сегодня это стало известным в Олдмаунте. Завтра станет известным в Эшуорфе и во всем свете...
      - Что же теперь с лордом Паклингтоном? - спросил я.
      Отец помедлил с ответом, потом печально прошептал;
      - Бывший лорд несколько часов назад покинул Олдмаунт. Королевский стряпчий мистер Сэйтон наложил печати на личные комнаты Паклингтона. А завтра в замок прибудет новый лорд, законный наследник майората, бывший Мерлинг. Вот и все, малыш. Если бы ты знал, как я устал от всего этого.
      IV
      Прошло несколько дней. Новый владелец замка вступил в права наследства, и отец вскоре сообщил мне еще одну неприятную новость: продолжать ученье в Дижанском колледже я больше не мог. Мерлинг отказал отцу в выдаче пособия на мое образование. Это было страшным ударом. Мне нельзя было выйти на улицу. На меня чуть ли не показывали пальцами. Сверстники подсмеивались надо мной так, что щеки мои пылали от стыда и негодования.
      - Надо, малыш, устраиваться, - оказал однажды дядюшка, когда я сидел у окна в самом мрачном настроении.
      Непрестанно чиркая спичками и раскуривая трубку, которая упорно гасла, дядюшка разразился гневной речью против бывшего лорда:
      - Ему и горя мало, что он посадил тебя на мель, малыш. А у меня с отцом твоим пороху не хватит, чтобы взять тебя на буксир и тянуть к тихой пристани. Почтенный благотворитель исчез с горизонта. Сегодня в "Тигре" рассказывали, что он уже навсегда покончил счеты с жизнью. Ничего не имею против...
      -- Не говорите так о человеке, который помогал нам, -возразил я.
      Дядюшка помахал своей единственной рукой, в которой держал трубку.
      - Смотри жизни прямо в глаза, Сэм. Никогда не бойся правды. Тебе теперь надо расталкивать жизнь локтями- вот правда. Заставь потесниться почтенных толстяков, которые сидят в конторах Эшуорфа. Пусть дадут тебе место под солнцем. Диплом Дижана! Он что-нибудь да значит!
      Да, надо было устраиваться. Я скоро убедился, что ни диплом, ни похвальный отзыв колледжа сами по себе не обладают способностью доставлять к моему столу утренний кофе с легким завтраком, приличный обед и сытный ужин, равно как и пачку душистых сигарет, подметки для ботинок и тому подобные досадные, но необходимые мелочи, к которым я привык в пансионе Дижана и в доме друга моего Роберта.
      В бесплодных поисках работы я обошел все учреждения Эшуорфа и Уэсли. Но в королевстве как будто был избыток лаборантов, секретарей и письмоводителей. Мне не находилось уголка под родным солнцем.
      Часами я сидел дома усталый и взволнованный, предаваясь горестным размышлениям.
      Надо на что-то решаться. Жить у отца и ждать, что заработок сам свалится с неба, невозможно. Бедный отец! Он униженно хлопотал перед мистером Сайгоном, чтобы тот взял меня младшим клерком к себе. Но стряпчий толькр надул губы. Как? Иметь дело с парнем, которому покровительствовал бывший лорд, с позором изгнанный из Олдмаунта? Нет, он не согласен взять меня и за половинное жалование.
      А я не знаю, как мне выкарабкаться из этого положения. Я не могу больше рассчитывать на помощь лорда, на помощь отца и подавно. Он тратил на меня все, что имел. Теперь я обязан помогать ему.
      У меня была слабая надежда, что ректор Дижана и корпорация преподавателей найдут средства для того, чтобы я продолжал образование в старшем отделении.
      Я написал ректору отчаянное письмо. Но не получил ответа,
      В те времена нашим юношам и девушкам было нелегко найти достойное применение своим способностям и усердию. Единственным занятием многих безработных было хождение по тротуарам в тщетной надежде найти
      хоть мелкую монету, но деньги не валялись на улицах городов. Это казалось тогда все-таки более вероятным, чем найти работу через контору по найму.
      Я придумывал всевозможные комбинации, как бы устроиться. Раз пришло в голову, что Эд мог бы попросить старика Орфи взять меня в аптеку мыть бутылки. Но смешно дипломированному дижанцу сделаться аптечной судомойкой. Самое же главное препятствие к получению места у Орфи заключалось в том, что Эд мыл бутылки в аптеке своего отца. Он так усердно возился за аптечными шкафами, что вряд ли потерпел бы конкурента в своей микстурной кухне.
      Мысли не давали мне покоя.
      "Что я могу найти в этом городишке? Прожить здесь всю жизнь с Орфи, Бриджем, доктором Флитом, с красноносым дядюшкой?"
      В уце я перебирал местных почтенных граждан. Викарий - преподобный Иеремия, сладкогласный проповедник, известный любитель вкусно покушать. Одноглазый почтмейстер-Колли, обремененный многочисленным семейством. Судья Уислей, приятель стряпчего Сэйтона. Полковник Фредсон, прозванный "неутомимым поглотителем рома". Галерея эшуорфских типов проходила передо мной. Целая толпа почтмейстеров, аптекарей вылезала из камина, заполняла комнату. Они обступали меня, подмигивали и что-то насмешливо бормотали.
      Мне сделалось страшно. Я очнулся.
      Помню, подбежав к окну, я распахнул его. Темнело.
      В домикад Эшуорфа зажигались огни. Рядом в палисаднике миссис Уинтер громко кричала:
      - Мери!.. Куда ты девалась, мерзкая девчонка? Где Эдит?
      Послышался плаксивый голосок Мери:
      - Я не за-аю...
      Единственное, что тогда удерживало меня в Эшуорфе, надо сознаться, была Эдит Уинтер.
      Их домик стоял рядом с нашим. Отец Эдит служил на почте под начальством мистера Колли. Он страдал болезнью сердца и почти не показывался на людях. Изредка я видел его в садике при доме. Он сидел в плетеном кресле, уронив на колени худые руки, и печально смотрел на полоску океана, которая виднелась вдали. Эд рассказывал, что старый Уинтер копит деньги, чтобы уехать куда-то далеко на юг.
      Помнится, однажды в воскресенье Оливия взяла меня в церковь. После обедни моя няня на церковном дворе разговорилась с женщинами. Все они почтительно замолчали, когда из церкви вышел настоятель отец Иеремия.
      Он шел вместе с миссис Уинтер и худенькой девочкой в круглой соломенной шляпе с двумя ленточками.
      - Не падайте духом, дорогая миссис Уинтер, - мягко сказал настоятель. Надо надеяться, что ваш муж поправится. Я уже сказал, чгобы доктор Флит обратил особое внимание на этого пациента. И вы не беспокойтесь о гонораре. Община возьмет все расходы на себя.
      - Благодарю вас, отец настоятель, - прошептала растроганная миссис Уинтер. - Мне бывает так тяжело... Ведь у меня двое детей...
      - Знаю. Долг наш -заботиться о детях. Мужайтесь.
      Оливия потом сказала мне:
      - Сэм, поздоровайся с Эдит. Разве ты не узнал ее?
      Мы возвращались домой вчетвером. Оливия утешала миссис Уинтер, а я шел с Эдит впереди. Я понял, что ее отец лежит больной, и мне было ужасно жаль девочку.
      Я видел, что Эдит очень любит отца и тяжело переживает его нездоровье.
      В тот день Оливия приготовила очень хороший обед и поручила мнг отнести Уинтерам что-то вкусное.
      - Ты- сделаешь доброе дело, Сэм, если навестишь больного, - наставительно сказала Оливия, завязывая в салфетку блюда с кушаньями.
      Я отправился к Уинтерам, и с этого дня началась моя дружба с ними, более тесная, нежели простое соседское знакомство. В тот день Эдит проводила меня до калитки и сказала:
      - Вы такой добрый, Сэм! Я никогда, никогда этого не забуду.
      Я ничего не ответил. Я был слишком растроган тем, что меня назвали добрым.
      Мы часто играли на площадке в крокет. Мне доставляло удовольствие проигрывать Эдит, и я радовался, когда она хлопала в ладоши, торжествуя победу. Мне нравился приятный характер этой кудрявой девочки. В прошлом году, приехав в Эшуорф, я не сразу узнал Эдит. Она выросла, выпрямилась, как-то по-особенному стала причесывать свои густые волосы, в глазах ее появился новый, чуть притаенный блеск, и это меня очаровало. Однажды, гуляя с Эдит, я попросил позволения писать ей. Она разрешила. Я написал из Дижана. Она ответила так мило, что я выучил это письмо наизусть и долго хранил его.
      Теперь Эдит стала настоящей красавицей. Ее улыбка покоряла меня, и я часто ловил себя на том, что теряюсь перед этой тонколицей грациозной девочкой, не зная, что сказать.
      Вот что удерживало меня в Эшуорфе. К этому следует добавить, что совсем недавно я услышал слова дядюшки, когда он разговаривал на кухне с Оливией.
      - Что касается меня, - ораторствовал дядюшка, - то я бы не стал мешать нашему парню расстаться на время с Эшуорфом. Надо рассуждать практически, как любит выражаться Том. Бридж. Если на руках нет козырей, надо ходить с маленькой. Пусть Сэм побродит по белу свету. Смотришь, нападет на золотоносную жилу и вернется не с пустыми руками. Вот тогда, Оливия, и попируем на свадебке...
      - Скажете тоже, мистер Бранд, - возразила Оливия.
      - А я серьезно, - ответил дядюшка, и слышно было, как он ожесточенно выколачивает свою бразильскую трубку о край кирпичного очага. - Чем кудрявая Эдит не невеста для нашего малыша? Через три года ей стукнет восемнадцать. К этому сроку малыш должен заработать деньги, и тогда им можно будет подумать о семейном гнездышке. Ох, Оливия, не успеем мы и оглянуться, как придется нам нянчить внучат!..
      Дядюшка залился добродушным смехом.
      Дальнейшего разговора я не слыхал, но слова дядюшки глубоко запали в мою душу. Они были мне приятны!
      Сейчас я вспомнил эти слова и отвлекся от тяжелых мыслей.
      Вошла Оливия.
      - Тебе письмо, Сэм.
      Я разорвал конверт. В полусвете вечерней зари, стоя у окна, я прочитал строчки, написанные жестким почерком моего друга Роберта, и уронил на пол тяжелый, с золотым обрезом листок. Роберт писал:
      "Уважаемый мистер Пингль! После всего, что стало известным относительно лица, которое покровительствовало вам, я полагаю, вы сами поймете, что следует пересмотреть некоторые личные отношения. Мои друзья также полагают, что вряд ли вам будет удобно впредь встречаться с нами в стенах нашего колледжа. Понятным должно стать и то, что предполагаемая наша совместная поездка окончательно расстраивается. Примите уверения и пр. Р. Смолл".
      Боже мой, как корректно!
      Лицо мое горело, как от пощечины. Они не хотят иметь со мною ничего общего? Мое присутствие шокировало бы их? Тем лучше. Ах, как прав в своем возмущении дядюшка!
      V.
      Эдит сидела рядом со мною в сквере у спуска Кингстрит к порту. Перед нашей скамьей в рамке зелени на клумбе дремали чахлые флоксы. Кусочек туманного океана виднелся внизу над выступами кирпичных домов с острыми черепичными крышами. Среди них возвышалось громоздкое здание эшуорфской конторы столичного банка "Мей энд Литтлюнион", служить в которой было мечтой многих эшуорфцев.
      - Знаешь, Эдит, я уеду из Эшуорфа, - сказал я.
      Я впервые сказал своей подруге "ты" и ждал, как она мне ответит.
      - Это очень хорошо, Сэм, - ответила девочка и отвернулась. Губы ее задрожали, но голос оставался ровным. - Ты увидишь, как живут люди. Папа всегда говорил, что путешествия - самое интересное на свете. Если бы он был здоров, он бы уехал в Австралию... Ты выберешь, Сэм, самое лучшее для себя, договорила Эдит.
      - И для тебя, Эдит, - тихо добавил я.
      Она посмотрела мне прямо в глаза.
      - Знаю но пока лучше об этом не говорить. Ты такой хороший, Сэм! Мне сейчас очень-очень грустно, а без тебя будет еще грустней. Но делай, как лучше для тебя, Сэм, и, пожалуйста, не думай обо мне, не принимай меня в расчет. Дядюшка Реджи говорил, что надо воевать с жизнью. А ты сильный, Сэм. Ты сумеешь победить... Да, да, Сэм, поверь мне. Я знаю тебя лучше, чем ты сам!Эдит мягко улыбнулась. - Хочешь знать, о чем я думаю?
      - Очень хочу, разумеется.
      Она сказала серьезно:
      - Я думаю, что дружба помогает людям в жизни. Это я прочитала вчера в одной книге, и это очень верно...
      Потом мы спустились по Кинг-стрит к молу и долго смотрели на залив. Красивые парусные яхты мчались к мысу Джен и там ловко поворачивали, ловя ветер. Одна из них обогнала все остальные. Ее паруса блестели в лучах заходящего солнца.
      - Как ловко управляется с парусами парень,-заметила Эдит, кивая на яхту, где чернела фигура толстого человека, сидевшего на корме.
      - Это Боб, - отозвался я.
      - Ну да, Боб Бердворф, - подтвердила Эдит. - Он скоро получит наследство, говорят.
      Мне не понравилось, что Эдит так много внимания обращает на суденышко этого Боба, племянника господина Сэйтона. Но действительно его яхта была прелестна.
      - Может быть, мы вернемся домой?-предложил я Эдит.
      - Да, Сэм. Здесь свежо,-покорно согласилась со мною она, хотя на берегу совсем не было свежо.
      Когда я пришел домой, огец ужинал. На его безмолвный вопрос я мог только опустить голову.
      - Ничего утешительного.
      - Ешь, если голоден, - сказал отец.
      После ужина он позвал меня в кабинет, где каждая мелочь, начиная с каминных щипцов в виде широких когтистых лап и кончая громадной пепельницей из панциря гвинейской черепахи, была мне знакома с детства. Я видел блестящую седину на висках отца и добрый взгляд его усталых выцветающих глаз. Милый отец! Из старинного секретера он вынул два банковых билета и сказал тихим голосом, в котором звучала печаль:
      - Дорогой малыш! Ты получил образование, как хотела твоя покойная мать... - При этих словах отец посмотрел на висевший в простенке большой портрет своей жёны, так безвременно покинувшей нас, и приложил носовой платок к повлажневшим глазам.
      Растроганный, я молчал. В эти минуты я памятью оживлял нежные черты мамы. Она так любила меня.
      - Сын мой, тяжело говорить, но скажу,- продолжал отец, смотря на меня из-под густых седых бровей. У него был торжественный вид, и выражался он несколько старомодно. - От бывшего нашего лорда нет никаких вестей, и не исключена возможность, что его уже нет в живых. Но не смею осуждать судьбу, ибо знаю строгую мудрость законов земли и неба. Если тебе не суждено закончить образование, пусть будет так. Но мы все - и я, и дядюшка Реджи, и наша добрая Оливия - хотим, чтобы ты нашел свое счастье. Сегодня я имел долгую беседу с наставником нашим отцом Иеремией. Досточтимый служитель церкви вполне согласен с тем, что советовал раньше дядюшка Реджи...
      - Знаю, - произнес я, опуская голову.
      - Очень хорошо, что ты сознаешь наше положение, -вздохнул отец. - Ты сам должен отыскать свою судьбу. У моего малыша Сэма крепкие руки и светлая голова, напичканная разными премудростями, а сердце такое же доброе, как у его покойной матери...
      Мы оба снова посмотрели на портрет с грустью и благодарностью.
      - У тебя, Сэм, есть желание работать,-продолжал отец. - Мы с Реджинальдом видели, как старался ты устроиться здесь, и решили... - С этими словами отец вручил мне два банковых билета. - Возьми, малыш. Эти
      деньги - все, что я имею, скудные остатки моих сбережений. Постарайся истратить их так, чтобы потом с благодарностью вспомнить о своих родителях. Помни, что родители всегда любят своих детей. Знай, что над бумагами лорда Паклингтона в конторе я просиживал по четыре часа лишних ежедневно, а твоя добрая мать экономила по мелочам. Мы трудились, чтобы скопить хоть что-нибудь для тебя.- Отец взволнованно затряс головой и протянул мне руки:-Дорогой мой!..
      Будучи не в силах говорить, я только склонился на грудь отца, долго целовал его сухие, запачканные чернилами руки и орошал их благодарными слезами.
      - Ну, ну, малыш...
      Отец ласково потрепал меня по плечу.
      - Спрячь деньги... Свет велик, во владениях короля не заходит солнце, и Нептун покровительствует нашему флагу на морях. Устраивайся! А вернешься, будь уверен, ты найдешь в Эшуорфе по-прежнему любящих тебя людей.
      Чуть прищурившись, отец покосился на окно, через которое виднелся домик Уинтеров, и я понял, что отец знает о моей тайне.
      Отец проговорил со мною до полуночи, сидя в кресле у любимого камина. В юности он путешествовал, и мне пришлось лишний раз выслушать историю, как в Новой Гвинее охотятся за черепахами.
      Милый неудачник! До сих пор помню его ласковый взгляд, когда он поднимался по узкой винтовой лестнице к себе в спальню. На ступеньках он приостановился со свечой в руках. Из кухни несло сыростью. Свеча оплывала, и стеариновые сосульки падали на тяжелый медный подсвечник, дрожавший в руке отца. Перегнувшись через перила, отец кивнул мне.
      - Не проспи, малыш. Старый Орфи поедет за скипидаром ровно в шесть и согласен захватить тебя. Ты попадешь в Уэсли на поезд семь семнадцать. Спокойной ночи.
      Я плохо спал. Решено. Утром я уеду из Эшуорфа потихоньку, чтобы никто и не заметил этого. Эдит я буду присылать письма...
      Мне показалось, что за окнами начинается шторм. Но это только возвратился дядюшка Реджи. Он бурно спорил о чем-то с Оливией, но внезапно смолк. У Оливии была своя манера управляться с нарушителями спокойствия в ее кухонном царстве. И вскоре я услышал смиренные шаги дядюшки и осторожный скрип двери его комнаты...
      Утро сияло осенним очарованием.
      Черепичные крыши эшуорфских домов, умытые свежей росой, ярко и разноцветно блистали на солнце. В туманной лиловой дали под пышным пологом розовых облаков еще дремал величественный океан. Шоссе медленно извивалось вокруг холма. Старый Орфи не очень торопился, сидя в повозке, где глухо позвякивали оплетенные соломой аптечные бутылки. Костлявая лошадь мужественно преодолевала подъем на верхнем -шоссе. Эшуорф медленно опускался. Зелень придорожных кустов ласкала мои взоры.
      Я мысленно прощался со всем, что мне было дорого здесь. Вот и поворот у моста.
      Неожиданно я увидел Эдит. Она стояла на берегу ручья и махала мне рукой. Орфи предупредительно натянул вожжи, и девочка подбежала к остановившейся повозке, из которой я выпрыгнул.
      - О, Эдит!
      Мы пошли вперед по шоссе. Эдит протянула мне маленький букет горных фиалок:
      - Счастливого пути, Сэм.
      Глаза Эдит были похожи на темные влажные фиалки.
      Я растроганно прошептал:
      - Как хорошо, что ты пришла, Эдит!
      - Мне хотелось пожать тебе руку на прощанье. Вот и все, - сказала она.
      - До свидания, Эди. Ты не забудешь меня?
      - До свидания, Сэм. Возвращайся!.. Я буду ждать... Копыта лошади гулко простучали по деревянному мосту. Повозка завернула за холм, и я уже не видел Эдит. Аптекарь меланхолично пошевелил вожжами.
      - Не знал я раньше, что маленькая Уинтер любит утренние прогулки.
      Я промолчал, дожидаясь, когда мысли старого Орфи перестанут касаться чужих дел, а потом равнодушно заметил:
      - Какая теплая погода!
      Но аптекарь был упрямцем и любил соваться не в свои дела. Он долго ворчал:
      - Не мог старина Пингль придумать чего-нибудь получше, чем отпускать парня от себя. Хм... Вот я... дальше Уэсли не ездил и Эда никуда не пущу. Доктор Флит прав:
      даже в раю должна понадобиться аптека. И на наш век хватит...
      В непонятном раздражении аптекарь вдруг больно хлестнул лошадь, крикнув:
      - Ну ты, инфузория!
      Четвероногая "инфузория" нервно взмахнула хвостом и сразу прибавила рыси. Эшуорф остался позади.
      ВТОРАЯ ТЕТРАДЬ
      Если подробно рассказать обо всех бедах, которые обрушивались на меня с того памятного очаровательного утра, когда я покинул Эшуорф в поисках постоянного куска хлеба, то понадобится чрезвычайно много времени, трудов и бумаги. Скажу только, что неудачи преследовали меня, знаменуя безнадежность моей судьбы на этой планете. Казалось, весь свет сговорился доставлять мне лишь одни неприятности. Отцовские деньги таяли в моих руках, как снег на раскаленной плите. Мечты также превращались в пар. Я бежал от одних неудач и наталкивался на другие, еще более жестокие.
      О порядках в конторах по найму я мог написать целую монографию - так хорошо я ознакомился с бесконечным ожиданием предложения и бешеным бегом по указанному адресу. А когда я влетал в какой-нибудь магазин, где требовался лифтер или посыльный, то заетавал там или толпу таких же, как я, или ответ: "Место только что занято".
      Однажды мне как будто посчастливилось. Управляющему какого-то герцога требовалось пятнадцать молодых парней на один день. Об этом было напечатано объявление. Работа, как я узнал после, заключалась в том, что парни, обряженные в рыцарские доспехи четырнадцатого столетия, стояли на площадках парадной лестницы во время вечернего раута и отдавали честь приглашенным гостям. Нас собралось около тысячи. Давка была страшная.
      Сначала отобрали триста человек. Я нырнул в толпу и проскользнул во двор герцога триста первым. Вышел дворецкий и еще какие-то люди и выгнали обратно на улицу примерно две трети. Осталась сотня кандидатов в счастливцы, в том числе и я. Мы выстроились, как солдаты на смотру, в две линии. Все старались держаться бодро, выпячивали грудь и держали руки по швам. Дворецкий прошел мимо один раз, всматриваясь в наши лица, и ничего не сказал. Потом прошел вторично, вглядываясь в каждого человека, как бы оценивая его, и время от времени, слегка ткнув пальцем, говорил:
      - Да.
      Мимо меня он прошел равнодушно, как мимо уличной урны для окурков. Я видел холодное бритое лицо с пунцовым носом и навсегда запомнил его.
      Пятнадцать счастливцев пошли в контору за дворецким, а остальных вежливо попросили убраться.
      Отчаявшись найти работу по газетным объявлениям, я решил заходить во все подряд магазины, конторы, меняльные лавки, парикмахерские, мясные, зеленные и предлагать свои услуги. Предъявляемый диплом не производил на хозяев впечатления, и мне отказывали. Впрочем, владелец табачной лавочки на углу Брайтстрит н площади Пальмерстона, чистенький старичок в очках и старомодном жилете, заинтересовался моей особой, когда я представился ему и предъявил диплом.
      - Очень рад, молодой человек, - произнес он, с любопытством рассматривая львиную голову на печати Дижанского колледжа. - А знаете, лев мне не очень нравится. Нет в нем, я бы сказал, свирепости. А? Дижан? Очень хорошо...
      Старичок был глух, и я кричал ему на ухо:
      - Мне надо устроиться!..
      Старичок испуганно посмотрел на меня.
      - Устроиться? А ваша фамилия Пингль?
      - Да. Я не мог продолжать образование...
      - Постойте... - Тут старичок начал задумчиво чесать себе переносицу. Ведь я где-то читал про вас... Вы тот самый?
      - Простите, не понимаю...
      Глазки старичка сияли любопытством.
      - Ну, ну... Вы тот самый Пингль, которому помогал лорд Паклингтон...
      -Совершенно верно!-закричал я, ожидая, что старичок сейчас же поставит меня за прилавок рядом с собою торговать "Западным сфинксом" и сигаретами.
      Но неожиданно старый табачник затопал ногами.
      - Прошу меня оставить в покое! Я, знаете, консерватор и не могу позволить, чтобы разные подобные... Ах, ах, молодой человек, стыдитесь...
      Три дня голодный скитался я по докам. Шкипер "Камбалы", столкнувшийся со мной у пристани, оказался приятелем дядюшки по "Королевскому тигру" и узнал меня. Услыхав про диплом, он только свистнул протяжным морским свистом.
      - Несъедобный товар... Посмотри свет, малютка, Пусть обвеют тебя штормы и хорошенько просолят морские волны. Это говорю тебе я, прошлявшийся по морям двадцать три года. Дядя у тебя, Пингль, хороший парень, и для него я готов помочь тебе. Слушай, нанимайся на корабль и поезжай куда глаза глядят, ни от какой работы не отказывайся. Нитка к нитке, а получается канат, понял? Как земляку устрою рекомендацию на угольщик бесплатно. Идет?
      - Сделано, - ответил я, как говорили в Эшуорфе матросы.
      Так начались мои странствования.
      Пузатый черномазый угольщик, пропитанный нефтью и жирной вонючей пылью от верхушек мачт до самого киля, носил странное для океанского судна название "Зеленый кот". Так как коты не плавают даже в прудах, то понятно, что угольщик имел обыкновение устраивать качку и при совершенном штиле. Почти весь экипаж угольщика состоял из китайцев. Работа на этом отвратительном судне была исключительно грязная. Может быть, шкипер хотел испытать меня и поэтому рекомендовал капитану "Зеленого кота". Капитан Джон Гревс не отличался многословием. Он сказал:
      - Беру. Работать у котлов. Повиноваться. За проступки буду наказывать.
      И вот с полудюжиной китайцев я зачислился в команду помощником кочегара. Я сделал это с удовольствием. Мне казалось, что я поступаю назло всем.
      Плавание на запад во чреве грязного чудовища вымотало из меня все внутренности. Сотоварищи по работе относились ко мне в первые дни с насмешливой подозрительностью. Но как только черная пыль одинаково покрыла толстым слоем наши лица, отношения сгладились. За работой я научился понимать несколько фраз по-китайски, и мне нравились переговариваться с белозубым Ча и низкорослым силачом Та Ши. Ведь я говорил с людьми на языке, которому не учили в колледже.
      Я сошел на берег Нового Света, потеряв в весе девять кило, грязный, как дьявол, но с деньгами в кармане. Можно было начинать сухопутную карьеру. Мысль о новом океанском рейде бросала меня в дрожь.
      Небоскребы напомнили мне эшуорфские скалы, а улицы казались похожими на ущелья. Я пробовал работать грузчиком, расклеивал театральные афиши, торговал газетами и шнурками для ботинок. Небольшая тарелка овсянки с куском.хлеба начинала становиться моим ежедневным меню. И, наконец, мне посчастливилось.
      II
      В Белл-Харбор я попал случайно. Железнодорожное полотно, ведущее туда из города, уложено на бетонных шпалах в уровень с водой, и мне казалось, что поезд мчится по волнам поперек залива Белл-Бай. Белл-Харбор пригородная дачная местность на берегу океана. Окрашенные в веселые яркие цвета почти одинаковые домики вытянулись ровными линиями, все с террасами и полосатыми занавесками, с огороженными палисадниками, где недостаток деревьев возмещается пышными газонами и цветущими кустарниками. Вдоль берега тянется асфальтированная дорога, и все пространство между нею и океаном занято широким песчаным пляжем. Белл-Харбор считается прославленным местом морских купаний.
      Внимание мое привлекла громадная вышка для прыжков в воду.
      Джентльмен, уныло валявшийся на песке и куривший трубку, пробормотал:
      - Ах, вы спрашиваете про эту вавилонскую башню?
      Ее построили для Блэк Снейка... Что? Вы не знаете, кто такой Блэк Снейк? Джентльмен оживился и лег на горячий песок.- Хм, догадываюсь, вы не здешний, кролик. Ну, так, к вашему сведению, наш Блэк Снейк величайший
      в мире чемпион по фигурным прыжкам в воду. Послезавтра здесь назначены состязания с его участием. Сюда соберется сто тысяч зрителей любоваться этим отчаянным парнем.
      - Интересно,-проговорил я, присаживаясь на корточки.