Еще раз в этот злополучный день самолюбие Карася было уязвлено перед самым отъездом Бекировой. Она разговаривала с Садовым о совхозе. Карась случайно слышал этот разго­вор, сидя в своем малиннике.

– Я, быть может, несколько сурово вела себя в отношении товарища Барышникова, в особенности в конторе, – говорила Бекирова. – Но это необходимо, Барышников не плохой рыбовод, но он…

– Он очень любит свое дело, – вставил сло­вечко Садов, желая поддержать Карася. – Ба­рышников, можно сказать, романтик рыбо­водства.

– А нам нужны техники и инженеры рыбоводства. То, что он делает, – кустарничество. Товарищу Барышникову надо приехать ко мне в совхоз Первомайский, поработать у нас и кое – чему поучиться. Сейчас отпущены большие средства на реорганизацию рыбного хозяйства. С осени мы приступили к работе.

Несколько дней Барышников выдерживал ха­рактер. Не выходил из дома. Сидел мрачный и даже не ел любимых карасей в сметане. Но в конце концов не выдержал. Проснулся од­нажды на заре, и вдруг ему жалко стало рыб.

– Сколько дней я не кормил их! Чем рыба-­то виновата?

Карась тихо поднялся, чтобы не разбудить жену, взял корму и отправился к пруду.

Солнце еще не вставало, – ранний час, – его никто не увидит.

Барышников присел на помост. Звонить в колокольчик он не решался. Но рыба и без звонка заметила его знакомую фигуру и, голод­ная, начала сбегаться к плотику.

Опять дни потекли обычным порядком, но Карась чувствовал, что это – только от­срочка.

И наконец настал день, когда в конторе была получена официальная бумага. Барышников приглашался в рыбный совхоз Первомайское для ознакомления с новыми методами ведения рыбного хозяйства.

Садов даже не ожидал, что Карась так легко согласится на поездку. Но у Карася были свои соображения. Он, обманывая самого себя, ре­шил, что поедет только из любопытства, а глав­ное – чтобы дать решительное сражение Беки­ровой. Он докажет, что знает не меньше ее! Там волей – неволей она должна будет выслу­шать его. "Ну что они там нового могут при­думать? – думал он, собираясь в дорогу. – Рыба остается рыбой". А ему ли не знать, чем "дышит" рыба? Он прожил с рыбой долгие годы. У него опыт. Он еще утрет нос молодым!

С такими воинственными мыслями отправил­ся Карась к "щуке".

Путь был не близкий. Пришлось пересечь почти весь орошенный Волгой район с северо­востока на юго – запад.

И на всем протяжении пути тянулись поля, луга, озера и реки. Новые водные, железно­дорожные и шоссейные пути соединяли новые города и селения. Везде кипела работа. Здесь "делали хлеб с маслом", как писал некогда Михеев.

Барышников больше всего интересовался рыбным хозяйством. Он присматривался к садкам, прудам и озерам.

"То же, что и у меня! – думал он. – Напрасно девчонка нападала на меня. Я не хуже дру­гих". – Эта мысль успокоила его.

Вот и станция Первомайская. Барышников нашел присланный за ним автомобиль и пока­тил по хорошей шоссейной дороге. Он был на территории показательного рыбного совхоза и сразу почувствовал, что здесь многое не так, как у него.

Пруды – в идеальном порядке. Вдоль пру­дов – обводные каналы, соединенные с прудами таким образом, что каждый пруд можно спус­кать отдельно через особое приспособление. Возле прудов и каналов – шоссированные и бетонированные дороги, по которым хлопот­ливо снуют грузовики и авто. Через каналы и реки переброшены мосты. По ту сторону пру­дов – полотно железной дороги. На железно­дорожных путях – не виданные Карасем длин­ные, огромные вагоны. А дальше, за озером, виднеются фабрики, заводы, станции, большая электростанция, жилые корпуса… Целый город!

Автомобиль проехал мимо молодой кашта­новой рощи. Широкая аллея рощи упирается в огромное восьмиугольное здание со стеклян­ной крышей, сверкающей на солнце.

Неожиданно Барышников увидел у берега озера площадь с разбитыми на ней клумбами. Огромное четырехэтажное здание из стекла и бетона замыкает площадь полукругом. Шофер подъехал к подъезду и, дав гудок, остановил машину.

Из дверей вышел молодой человек и, спро­сив фамилию Барышникова, сказал:

– Второй этаж, комната семьдесят шесть!

Его ждали. Барышников захватил небольшой чемодан и прошел в отведенную ему комнату.

Светло – голубые стены, белая металлическая мебель. Окно во всю стену. На стене телефон, возле – план дома по этажам и телефонный указатель.

Карась вымылся в ванной комнате, переоделся, позавтракал в большой, светлой столо­вой и, вернувшись к себе, позвонил в бюро справок.

– Могу я видеть товарища Бекирову? – Он горел нетерпением сразиться с нею.

– Товарищ Бекирова на работе. К вам зайдет аспирантка Научно – исследовательского ин­ститута рыбоводства товарищ Голубева, – от­вечал женский голос.

"Да что у них тут, все бабы?" – с неудоволь­ствием подумал Барышников.

Скоро в его комнату постучались. Вошла молодая девушка, краснощекая, улыбающаяся, в свободном коротком белом платье, острижен­ная "под мальчишку".

– Здравствуйте, товарищ Барышников! – обратилась она к нему, как к старому зна­комому. – Товарищ Бекирова на дальних пру­дах. Она и поручила мне ознакомить вас с сов­хозом. Если вы не устали с дороги, идемте. Начнем с наших научных лабораторий в этом доме.

И краснощекая девушка повела Барышни­кова по этажам и залам.

Уже при этом первом, поверхностном осмотре Карась был поражен.

Вот кабинет с надписью "Планктон". Здесь изучают микроскопический мир прудов. Боль­шие стеклянные кубы с разводками, микроско­пы, сложные аппараты… В стеклянных кубах выводят, размножают, питают, изучают жизнь и борьбу за существование маленьких оби­тателей воды. Рядом – "Акклиматизационная". Дальше – "Кабинет питания рыб", напротив – "Искусственного оплодотворения".. Голубева объясняет:

– Мне приходилось слышать, что при устройстве каптажа Волги многие боялись за судь­бу рыбы. Волгу замкнет плотина, и рыбе не­куда будет идти метать икру. Рыба погибнет. Страхи эти оказались неосновательными. Рыбе теперь совсем не приходится искать мест не­реста, так как оплодотворение производится искусственно. А вам, конечно, известно, что искусственное оплодотворение происходит более полно, чем естественным путем. Мы теперь экспортируем оплодотворенную икру на аэро­планах за тысячи километров, и она доходит благополучно до места назначения.

Следующий кабинет – "Санатория". Этого еще не хватало!

– Для служащих? – спросил Барышников.

– Нет, для рыб, – отвечает улыбаясь его краснощекая спутница. – Вы знаете, что рыбы также подвержены болезням. Многие рыбы страдают и умирают от паразитов. Некоторые передают этих паразитов людям.

– Щука передает солитера! – вставил Ба­рышников.

– Иные рыбы гибнут от – недостатка кисло­рода или от неподходящей пищи. Мы изучаем причины болезней рыб, даже лечим их, но глав­ное – вырабатываем профилактические меры. Вот в этом аквариуме – большие угри. В их брюшной полости находятся аскариды и филя­риды. Мы уже на верном пути к тому, чтобы уничтожить этих паразитов. Интересен и сле­дующий кабинет, где происходят опыты над скрещиванием.

Многое из того, что видел Барышников, было ему известно. Но какой размах, какая поста­новка дела!

Окончив осмотр дома, они вышли к прудам. Голубева показала Барышникову, как произ­водится у них "облов".

Вода из пруда постепенно уходила в канал. Рыба собиралась по сборным канавам, сделан­ным на дне, в обловную яму с сетчатым ящи­ком. Ящик поднимался краном, и все содержи­мое пруда сразу оказывалось на поверхности. Рыба попадала на транспортеры, проходила через сортировочные столы и передавалась транспортерами, еще трепещущая, на консерв­ные заводы, в холодильники и в длинные ва­гоны для экспорта.

Если бы сюда заглянул Глеб Калганов, он ничего не понял бы в этом "производстве" с его подъемными механическими сетями, транс­портерами, лабораториями, машинами… Но и Барышникову было чему удивляться.

Они перебрались на другую сторону озера, и Барышников заглянул в необычайный вагон для перевозки рыбы.

Целый маленький завод на колесах – с ком­прессорами, нагнетающими сжатый воздух для освежения воды в аквариумах, насосами для накачки воды, холодильными установками, подъемными кранами, баками для рыб, поме­щениями для служащих, кладовыми и даже кухней – столовой.

– При помощи жидкого воздуха мы понижаем температуру наших прудов, чтобы дать студеную воду форели. У нас в каждом пру­де – особая температура, регулируемая аппа­ратами, особый процент насыщенности воды кислородом, особый планктон. Для наблюдения за жизнью рыб на многих прудах имеются под­водные камеры. Там вы еще успеете побывать.

Когда Барышников вышел на шоссе, у него голова кругом шла. Теперь он уже не хотел видеть Бекирову. Надо было раньше разо­браться во впечатлениях и избрать новую так­тику в обращении с нею. О генеральном сра­жении он уже не думал.

И надо же было случиться, что Бекирова обогнала их на своем длинном автомобиле, узнала Барышникова, задержала машину и предложила ему сесть с ней рядом у руля.

На этот раз она более дружелюбно встретилась с Карасем. Посмотрев на его растерянное лицо, она спросила:

– Ну, как вам понравилось?

– Признаюсь, я не ожидал… – ответил Ка­рась, вздохнув.

– Разница между нашей системой и вашей заключается в том, – сказала она, – что вы ограничиваетесь подражанием "естественным" условиям. Вы только копируете природу, а мы идем дальше. Мы заставляем природу работать на нас, по нашим указаниям и согласно с на­шими требованиями и целями.

…В тот же день вечером Барышников писал председателю совхоза:

"Товарищ Салов! Я был старый осел и шляпа. Я видел здесь такие чудеса, какие и не снились старым рыболовам и рыбоводам. Здесь рыбу не разводят, а буквально делают, как любой товар, по заказу потребителя, и все время улучшают "качество продукции". Да, рыба перестала быть рыбой. Они тут черт знает что делают с ней. Изменяют строение, форму, вы­водят почти бескостных рыб, вообще…" Дальше шло длиннейшее описание совхоза.

Солнце. Синь неба. Зной.

В золотой пшенице перекликаются перепела, квохчут дрохвы, жужжат пчелы, стрекочут куз­нечики.

Над полями летят люди. Учебный полет ди­рижабля "Коминтерн". Ветер попутный. Мото­ры выключены. Тихо проплывает низко над землей воздушный кит. Из кабины хорошо вид­но, как колышутся широкими волнами колосья. Здесь когда – то бушевали волны Каспия. Те­перь на осушенном дне морском растет пше­ница.

Просторы золотых полей. Тишина. Проходят минуты. Летит дирижабль. Синяя тень дири­жабля ложится на желто – золотистые поля.

Откуда – то издалека послышался смутный шум, гул, уханье, лязг. Мотор? Поезд?..

На ровной поверхности янтарного моря показалась длинная полоса, словно кто прошел машинкой для стрижки волос по густой шеве­люре. В конце полосы ворочается черное чудо­вище с поднятым хоботом, быстро ползет по ниве, оставляя за собой вихрь пыли и разме­танной соломы. И где проползло – как ма­шинкой выстригло.

Моторы на дирижабле заработали. Воздушный кит начал забирать высоту. Горизонт раз­двинулся и как будто поднялся выше. Там и сям виднелись на полях тракторы и комбай­ны. Вдали показался ровный канал, по кото­рому двигались пароходы и баржи.

Вот во что превратилась Волга ниже барра­жа. С "печки" нового волжского уровня суда спускаются по шлюзам и идут по этому каналу в Каспийское море.

Какая суета на полях! Можно подумать, что идет сражение. Две армии с "пушками и тан­ками" движутся по обеим сторонам канала.

Да здесь и идет "бескровное" сражение: социалистическое соревнование двух совхозов.

"Два гигантские совхоза раскинулись на "бывшем" дне морском по обе стороны Волго­канала. На правом берегу – совхоз имени тов. Сатина, или Сатинка, и на левом – совхоз имени тов. Левшина, или Левшинка. Плодо­родный ил, нанесенный веками Волгой, не уступающий нильскому, дает неслыханные урожаи. Пласт ила так мощен, что миллиарды тонн его, без ущерба для совхозов, были сняты с поверхности и перевезены на скудные земли когда – то "потребляющей" полосы.

Площадь совхозов и техническое вооружение почти одинаковы. И с самого основания Са­тинка и Левшинка находятся в бесконечной войне соцсоревнования.

Впрочем, история знает случаи, когда сатин­цы и левшинцы заключали оборонительные союзы против общего врага. Так было, напри­мер, в первые годы их существования, когда южные, более низменные участки совхозов за­ливались морем: южный ветер гнал воду и за­топлял нивы. Тогда сатинцы и левшинцы объ­единяла свои силы и бросались на водяного врага: возводили плотины. Но море давно укрощено. Вражеские волны разбиваются о ба­стионы плотин. Год за годом море уходит даль­ше. Плотины постоянно срываются, дно вырав­нивается. Тракторы и комбайны не любят не­ровностей почвы.

Сатинка и Левшинка бесспорно признаются лучшими совхозами в мире. Туда ежегодно приезжают тысячи иностранных товарищей, в особенности из аграрных стран, чтобы поучить­ся и использовать наш опыт для своих моло­дых совхозов".

"Война" – в двадцать часов.

Не было человека, от старшего агронома до посудомойки, кто не принимал бы участия в обсуждении плана уборочной кампании. Воля масс сосредоточилась теперь в "штабе совхоза". Оттуда расходятся приказы "главкома" – стар­шего агронома.

"Обоз" выехал с вечера – ровно в двадцать часов. Грузовики с лагерными палатками, походные кухни, амбулатория, летучие отряды РОККа, ремонтно-тракторные бригады, автовагоны с электро – и радиостанциями, прожекторы, вагоны – цистерны с артезианской водой, переносные души, автоцистерны с горючим, кинопередвижки, грузовики с рабочими – иност­ранцами… Великое переселение народов…

Больше чем на километр растянулся поезд по хорошей шоссейной полевой дороге, называ­емой по – старому "американской".

Шум моторов, лязг металлических частей, гудки, песни и смех потонули в сумерках среди бескрайних полей…

Ровно в четыре, на другое утро, с гулом, стуком, грохотом и лязгом выступила "тяжелая артиллерия" – огромные колесные и гусенич­ные тракторы с комбайнами. Серыми желез­ными чудовищами управляют люди в синих комбинезонах и защитных очках.

Через час на дороге двигаются обратные гру­зовики, уже нагруженные зерном. "Сражение" началось.

Штаб Левшинки. На стене большая карта «военных действий»: оба совхоза, разде­ленные каналом.

Карта разделена на квадраты, по десяти гектаров каждый. Радиотелефон и телеграф. Телефон агрогорода, теперь объявленного "на военном положении". Главком, молодой агро­ном, отмечает на карте флажками донесения с театра "военных действий".

Левшинка и Сатинка идут пока ровно.

За первый час семь левшинских гектаров уместились в зерновых баках первых двух комбайнов и по трубам – шнекам за сто секунд пробежали в кузов автогрузовика. "Агрегат" – трактор с двумя комбайнами. Действуют ис­правно. Общий часовой итог: сто агрегатов убрали 3500 га. Автогрузовики перевезли уже зерно в элеватор.

Самопишущие учетные аппараты Бруно, по­хожие на будильники, прикрепленные к каж­дому трактору, указывают безостановочную ра­боту.

"Простоев нет, поломок нет. Настроение бод­рое".

Сатинка к концу часа убрала 3550 га. Но Левшинка еще обгонит. К ночи левшинцы вольют в армию десятки новых агрегатов, толь­ко что полученных совхозом. Сатинцы этого не знают.

Главком Левшинки спокойно отдает прика­зания.

На полях. Жара невыносима. Комбинезоны лоснятся от пота. Очкастые люди сидят у рулей тракторов или стоят, как на корабле, у штурвалов комбайнов и уверенно направляют рычащие чудовища на густые заросли высокой пшеницы.

Непривычный треск. Внезапная тишина. Ма­шина стала. Поломка!

Словно на пожар мчится "скорая помощь" – ремонтная бригада. Каждая минута дорога. На ходу соскакивают с автомобиля монтеры, уже вооруженные инструментами.

Старший монтер отдает краткие, быстрые приказания…

– Пошел!

Машины не останавливаются ни на минуту.

– Что, сатинцы?

– Досадно! У нас еще поломка. Ну ничего. Догоним. У них тоже не без аварий. Два агре­гата прогуляли сорок минут.

Ночь. Сверху – яркая луна, а над полями лучи прожекторов горят еще ярче. Гул не умолкает.

К ночи сатинцы обогнали левшинцев на две­сти пятьдесят гектаров.

С полевой дороги послышался рев моторов, дреньканье железных частей комбайнов. При­были резервы – новые десять агрегатов.

– Теперь держитесь, сатинцы!

На скошенных полях – музыка. Радиопере­дача. Косцы лежат на соломе и слушают. Отдыхают. Неутомимая молодежь пляшет в сторонке.

В три часа разлетелась по полям левшинцев новая весть: сатинцы тоже подготовили резер­вы и бросили на поля двенадцать новых агре­гатов.

Спорнее ночью идет работа: прохладно и светло, как днем.

Штаб Левшинки. Квадраты на карте испещрены флажками. У левшинцев уже за­воевано на сто пять гектаров больше. Можно и отдохнуть… Стучит радиотелеграф, автомати­чески записывая на ленту. Главком берет лен­ту, хмурится. Помощник читает через плечо главкома точки и тире: «Са – ран – ча!..» Звонит телефон. Говорит главком Сатинки.

– Да, – отвечает, левшинский. – Мы уже имеем телеграмму. Наступает с северо – востока.

Нет, не крылатая. Личинки в последней стадии развития. Ползет со скоростью пятисот метров в час. Шесть аэропланов? Хорошо! Мы пош­лем восемь. Да. Но у нас маловато мышьяко­вистокислого натра. Да, считая на один гектар до четырех килограммов… Идет!

Главком звонит в ангары, в базу Авиахима, летчикам. Тревога! Тревога!..

Необходимо бросить на войну с саранчой все тракторы и комбайны обоих совхозов,

В воздухе зарокотали моторы. Аэропланы, вооруженные опрыскивателями, летят на врага.

Штаб. Донесение: аэропланы начали опрыс­кивать поля. Миллионы саранчи гибнут, сотни миллионов продолжают ползти, съедая все на пути.

Саранча уже в пяти километрах от границы Левшинки. Через десять часов враг начнет по­жирать поля. Успеют ли комбайны вовремя прийти на место?..

В воздухе. Эскадрилья аэропланов низко летит над землей. За аэропланом тянутся хвос­ты распыленной жидкости и стелются по зем­ле. Бескрылая саранча сплошным серым мох­натым ковром устилает землю. Там, где хвост водяной пыли разостлался по земле, пучится, шевелится серый ковер. Гибнет саранча, но не­сметные ее полчища продолжают ползти. За нею – ни былинки, ни соломинки, – все сожра­ла прожорливая стая!..

Штаб. Молодой авиахимовец главкому:

– Вот что я придумал, товарищ, как прегра­дить путь саранче. Вырыть неглубокую ка­наву, – можно скоро, – налить нефтью и нефть зажечь.

– Средство не новое и не дешевое. Но дей­ствует. Идет! Организуй живо!

Поля. Вечер. Солнце заходит. Горит нефть в канаве. Миллионы саранчовых личинок гибнут в огне, а новые полчища все лезут. Сгорают и лезут, лезут и сгорают.

В одном месте пламя погасло. Нефти ли не хватило, потушила ли саранча своими тела­ми, – погасло пламя, прорвалась саранча – ползет.

– Нефти! Скорее нефти! Подливай! Еще! Школьники в резиновых перчатках и про­тивогазовых масках бегают по полю с ящика­ми, разбрасывают отраву, иногда под ядови­тым дождем, падающим с аэропланов. Саранча ест приманку и дохнет. Но саранчи больше, чем приманки.

Штаб. Донесение: саранча переступила гра­ницу совхоза. Идет по жнивью. Машины жнут пшеницу быстрее, чем движутся остатки пол­чищ саранчи.

– Все дело в темпах, – говорит с облегче­нием главком.

В комнату вбегает молодой биолог.

– Нашел! Открыл! Смерть саранче!

– В чем дело?

– Заражение саранчи особыми паразитами. Молниеносная смерть!

– На этот раз ты маленько опоздал. Урожай спасен, – говорит главком. – Но если твое средство…

– Радикальное!

– Посмотрим!

Анка Плетнева и Лев Палов – рабочие кре­кинг – завода. Сегодня у них выходной день, и они решили провести утро на море.

С моря открывался вид на город и про­мыслы.

На море у берега разбросаны странные ме­таллические сооружения – кубы на плотах. У самого берега – кайма из полукруглых пло­тин. То, что недавно было берегом моря, воз­вышается теперь пологой горой, покрытой ас­фальтом. На асфальте железные шестигранни­ки, – дома не дома, – с железными дверями, но без окон. Словно несгораемые шкафы, сбе­жавшиеся сюда из душных контор. Между ними – цветники, сады, фонтаны. И всюду, как паутина, – электрические провода на эбонито­вых столбах. Людей не видно.

Высоко на горе блестят стеклянными стенами жилые дома. Густая роща айлантов отделяет жилой город от нефтеперегонных заводов.

Есть еще на промыслах старики, которые помнят, что тут было, когда хозяйничали капи­талисты. Они любили не нефть, а барыш. До остального им дела не было. Всюду воняло здесь нефтью. От нефтяных испарении даже небо здесь было тусклое, словно смазанное мазутом. Липкая грязь по колено. Драгоценная эмульсия бежала в беспризорные пруды, впи­тывалась в землю. Скважины бурились по не­скольку лет ударным бурением. А вы знаете, что это за работа? Нужда сгоняла, сюда бед­няков – горцев. Униженно стаскивали они с бри­тых голов папахи и просили:

– Хлеба нет, барашка нет, руки есть. Дай работу!

И становился этот сын гор на каторжный труд. От зари до зари смотрит, как поднима­ется на два метра и вновь падает острый конец бурильной свечи. Или запрягут его в тарталь­щики. Вместо чистого горного воздуха – тяже­лый запах нефти. Однообразный, убивающий труд… Человек изнашивается скорее, чем же­ловка, черпающая густую вонючую жижу.

А теперь посмотри на промыслы: ты и людей – то не увидишь. Все машины. И запаха нет, и самой нефти не увидишь, – разве в завод­ской лаборатории. Нефть теперь так и не видит солнечного света.

Разведка – вращательным бурением, откачка из скважины – глубокими насосами, пересылка – трубами нефтепроводов. Фонтаны одеты в непроницаемые будки, вот в эти, похожие на несгораемые шкафы.

Рядом контора – светлое одноэтажное здание. Тишина. Карты промыслов, разбитые на участки, и номера вышек. Аппараты сообщают, как идет работа на каждой вышке. Техник сле­дит за аппаратами. Вот он отметил какую – то неправильность. Бросает коротко дежурному рабочему:

– 72 – 315.

Это значит: на семьдесят втором участке вышка номер триста пятнадцать.

Рабочий выходит, садится на мотоцикл и едет.

Тысячи гектаров драгоценнейшей нефтеносной земли скрывало море в своих недрах це­лые тысячелетия. Мы добрались до этих скры­тых богатств. Сбросили крышку водяного сун­дука и извлекли оттуда наше жидкое золото. Мы в несколько десятков раз увеличили до­бычу, а нефти – еще неисчерпаемые запасы. Словно под дном Каспия залегло еще нефтя­ное море.

Группа рабочих, приехавших из – за границы, осматривала промыслы под руководством Ника Вагнера, уже давно поселившегося в Баку.

– Ведь это уже вода? Море? – спросил один из экскурсантов, указывая на карту.

– Да, это море. Еще не осушенное море.

– Почему же оно у берега также разбито на участки?

– Секрет, – улыбнулся Ник. – Но не для вас, товарищи. Я вам открою этот секрет, ког­да будем на берегу. Идем!

Гости заходят в эксплуатационную вышку.

И здесь ни души. Только мерно хлопает насос.

– У этого железного рабочего голова не закружится, – улыбаясь говорит Ник.

В бурильной – грохот. Стены дрожат легкой судорожной дрожью. На огромной глубине до­лото со "сталинитовым" наконечником дробит твердые породы, хранящие скрытые богатства.

– Во всем этом нет еще ничего нового, – скромно говорит Ник.

– Но размах, техника, организация! – вос­хищенно возражает румын Миронеску.

– Да, пожалуй, – соглашается Ник. – Но мы можем похвалиться и кое – чем новым. Идем­те на берег моря. Каптаж Волги, – продолжал Ник, – освободил огромные донные простран­ства нефтеносных земель. Наши промыслы уже давно первые в мире по количеству добываемой нефти. Соединенным Штатам пришлось усту­пить нам первенство. "Роял датч шелл" давно погиб. Американский "Стандарт ойл" еще су­ществует, но и его дни сочтены. У Штатов ос­тались промыслы, лежащие на их территории: в Пенсильвании, Калифорнии, у Мексиканского залива, в Оклахоме и Техасе. Но все они уже сильно истощены. Венесуэла, Мексика, Колум­бия, Аргентина перестали кормить своей нефтью английский и американский капитал.

Море не поспевает за нашими темпами. Усы­хает слишком медленно. Правда, каждый год оно отдает нам все новые нефтеносные площа­ди. Но отдает, как скупец. Мы не можем ждать, и вот мы решили… Видите вы эти полу­круглые плотины, "пришитые" к берегу? Мы строим их, откачиваем плавучие базы прямо на воде и на них ставим бурильные машины. Эти "гидроцефтяные установки" – техническая новость. Трубы машин проходят сквозь воду, и затем бурильные сверла врезаются в дно. По мере того как море усыхает, базы опускаются, трубы укорачиваются, пока наконец вся уста­новка не оказывается на осушенном дне.

– Можно осмотреть? – спросил венгерец Ба­чани.

– Разумеется.

– Добрый день, – вдруг услышали они за собой голос. К ним подходил американец Эд­вин Брусс во фланелевом белом костюме и панаме.

– Принесла нелегкая! – проворчал Ник.

– Здравствуйте, мистер Брусс! Хорошая се­годня погода! – обратился он к нему по – русски.

Брусс побарабанил пальцами по пуговице жилета, сказал еще несколько слов и отошел.

– Не нравится мне этот тип! – сказал Ник.

– А кто он?

– Представитель "Стандарт ойл". Приехал "искать путей для сближения". Он очень инте­ресуется нашими водяными установками, но мы его туда не пускаем… А теперь, когда этот мистер удалился, сядем в лодку и осмотрим наши "гидропромыслы".

Анка шла по айлантовой роще, направляясь в радиотеатр.

Один старый рабочий рассказывал как – то Анке историю этой рощи.

Айлант – удивительное дерево. Оно как будто создано для того, чтобы расти вблизи фаб­рик, заводов, нефтяных промыслов. В копоти, дыме, газовых испарениях дерево чувствует се­бя прекрасно. Великолепно сопротивляется вет­ру. И вот лет двадцать назад, когда "город ветров" Баку и другие нефтепромысловые го­рода не были еще так забронированы асфаль­том и благоухали нефтью, были вывезены из Китая айлантовые деревья. Они очищали воз­дух и прекрасно росли, словно питаясь копотью труб и жирными испарениями нефтеносной земли. Теперь эта роща "китайского ясеня" сделалась любимым местом прогулок.

Анка подошла к радиотеатру. Это обширное здание в восточном стиле, с двумя высокими "минаретами", между которыми протянута ан­тенна.

Анка вошла в зрительный зал и уселась. Левки еще не было. Его место пустовало.

– Добрый вечер, Анка! – услышала девушка голос Ника. Он сидел позади нее со всей "интернациональной" компанией: немцем, ру­мыном и венгерцем. Да и вся публика была интернациональная. Много европейских рабо­чих, китайцы, персы, индусы, афганцы, негры сидели с бакинскими рабочими и изъяснялись, забавно перемешивая свои и иностранные сло­ва. Чаще всего слышался немецкий и русский язык.

Прежде чем большой белый экран ожил, раз­дались звуки увертюры. Лампы зала медленно погасли, и экран вдруг превратился, словно по ролшебству, в сцену берлинского оперного театра.

Рабочее предместье Берлина. Ночь. Фонарь. Глазастый автомобиль выехал из – за угла. Си­рена угрожающе воет. В автомобиле – шуц­маны с собачьими мордами противогазов. Тол­па рабочих преграждает путь автомобилю. Хор…

Шла опера молодого немецкого композитора "Наш Октябрь". Иллюзия была полная. Зри­тели захвачены исполнением и оригинальной музыкой.

Вдруг зал всколыхнулся, словно электрический ток прошел по рядам. Удар грома, сопро­вождаемый протяжным гулом, потряс театр.

– Это уж слишком натурально, – сказал кто – то вполголоса.

Внезапно замолкли звуки, погас экран, вспыхнули будничные лампы. Чей – то голос сказал в наступившей тишине:

– Товарищи! Спектакль прекращается. На промыслах вспыхнул пожар!

Зрители спешно, но в полном порядке поки­нули зал.

Стволы айлантов четко, как нарисованные тушью, выделялись на ярком багровом фоне. Над вершинами деревьев виднелся пылающий небосклон. Даже здесь было слышно, как кло­котала, шипела, гудела огненная стихия. В воз­духе сильно пахло горящей нефтью.

Над промыслами стоял огненный столб, под­нимающийся к самым облакам, которые стали багровыми. А вокруг огненной вершины баг­ровели густые громады дыма. Это было страш­но, как извержение гигантского кратера. Море на огромном пространстве стало багрово – крас­ным.

До огня далеко, но жар уже на этом расстоя­нии был почти невыносим. А каково – то пожар­ным! Правда, они работают под зонтиками – ду­шами, непрерывно окачивающими их водой. Но жар так велик, что вода превращается в пар на их прогретых костюмах.

Пущены в ход все стационарные насосы, по­дающие в резервуары кислотные и щелочные растворы с примесью лакрицы. Пеной тушат!

Но невероятная температура и постоянные взрывы затрудняют работу.

С грохотом проезжают пожарные автомобили. На автомобилях пеногенераторные ма­шины. Новоприбывшие быстро окружили ог­ненный столб кольцом, и машины начали вы­брасывать потоки пенной жидкости на высоту двадцати метров.

Огненный столб потускнел.

Новый страшный взрыв – и новое огненное дерево с гулом, ревом, свистом, шипеньем вы­росло над промыслами.

Анка едва устояла на ногах, когда горячий воздушный вал обрушился на нее. Толпа от­хлынула.