Я позавтракал и отправился к своему "на­чальству". Но об этом посещении разреши на­писать в другой раз.

Будь здоров. Твой Карл Э.".

" – Вы знаете агрономию? – спросил меня бригадир, когда я явился к нему. Вопрос не­сколько удивил меня.

– Я электротехник.

– Я тоже электротехник, – ответил он. – Но у нас и в электротехнике агрономический ук­лон. Так сказать, агроэлектрика, как бывает агрохимия. Не думали ли вы, что вас пригла­сят возиться с электрическими лампочками?

С этим у нас и школьные ребята справляются. Вся электропроводка в новых домах лежит на них. У нас требования к электротехнике свои. От электричества мы требуем кое – чего боль­шего, чем освещение домов и полей. Вы при­ехали в интересный момент, когда мы, поль­зуясь дешевой электрической энергией, которую дал нам каптаж, переходим к электрификация сельского хозяйства. Мы получаем ток от боль­шой электростанции острова Шишки. Видали?

Я кивнул головой.

– Да, грандиозное сооружение. Но вы еще не установили проводов высоковольтного на­пряжения?

Бригадир усмехнулся и ответил:

– Не спешите отрицать существования того, чего вы не видите.

Этот ответ удивил меня, но я скоро понял. Ведь советские ученые еще несколько лет тому назад изобрели изоляторы, позволяющие про­кладывать под землею кабели для высоко­вольтной передачи на большие расстояния.

– Подземные кабели? – спросил я.

Бригадир утвердительно кивнул головой.

– Это дешевле, – ответил он, – и экономичнее в сельском хозяйстве. Хотя у нас земли и много, но мы дорожим каждой пядью. Над­земная проводка отняла бы немалую площадь полей для установки башен и затруднила бы работу тракторов.

– Какое же применение будет иметь элек­тричество в вашем сельском хозяйстве?

– Самое разнообразное. Идемте, я покажу вам нашу работу. Много сделано, еще больше придется сделать. – Бригадир критически по­смотрел на меня. – Вы уже человек немолодой, а учиться придется вам многому.

Мы пришли на окраину колхозного городка. Там, где начиналась полевая дорога, стояло большое, длинное одноэтажное здание со мно­гими широкими дверьми. Сквозь открытые две­ри я увидел тракторы нового для меня типа.

– Электротракторы, – объяснил бригадир. – Последняя модель. Работают на аккумулято­рах. Волжские воды, которые тысячи лет по­напрасну растрачивали свою энергию, теперь отдают ее нам. Наши тракторы, как рабочие лошади, насыщаются этой энергией и идут на поля.

– А что вы будете делать со старыми трак­торами, работающими на горючем?

– И им найдется еще немало работы. Пере­дадим их в те колхозы, которые находятся слишком далеко от источника электроэнергии. Электричество сбережет нам немало драгоцен­ного топлива. Ведь жечь нефть, из которой можно получить ценнейшие химические про­дукты, в сущности говоря, – варварство.

Мы прошли в соседнее здание. Там стояли другие, машины: электрические бороны, ко­силки…

– У нас все будет делать электричество, – с гордостью сказал он. – Этой же весной мы возьмем наши поля в электрический оборот. Нас и так опередили. Как – нибудь в выходной день поезжайте в соседний колхоз Реалов­ский, – это ближе к Волге. Полюбуйтесь, что там делает электричество. Идемте теперь на скотные дворы, они у нас уже с осени электри­фицированы.

Дорогой он продолжал говорить:

– Мы не только обрабатываем землю элек­тричеством, но и греем ее. Под землей прокла­дываются электрические грелки. Слишком позд­няя весна и ранняя осень не будут нам больше страшны. Но и это еще не все. У нас есть поле, где мы ионизируем растущие злаки, и резуль­тат получается превосходный. А вот и стойла.

Чистые, теплые, проветриваемые помещения, освещенные электричеством. Возле каждой ко­ровы – электрическая дойка.

– Рука человека не прикасается ни к корове, ни к молоку. Электричество доит, перераба­тывает молоко, чистит коров и стойла.

Затем мы осматривали инкубаторы. Длиннейшая комната, напоминающая заводской цех.

Да так оно, в сущности говоря, и есть. Это настоящая фабрика. Здесь "полуфабрикат" – яйцо – превращается в "конечный продукт про­изводства" – живого цыпленка. Тянутся длин­ные черные ящики. Тишина. Безлюдье. За лю­дей работает электричество.

– Присматривать за температурой больше не приходится. Она регулируется автоматически. Электрические грелки работают идеально. Все рассчитано. Когда приходит срок, сюда явля­ются наши птицеводы только для того, чтобы взять "готовых" цыплят и заложить в инкуба­торы новые порции яиц.

Следующая комната встретила меня разно­голосым писком. Это "детская", брудергауз. Здесь воспитывают вылупившихся птенцов. Они разделены по возрастам и помещаются в ящи­ках с невысокими стенками. Над ящиками ­электрические лампы и провода, какие – то ме­таллические шары с иглами.

– Ионизация и воздействие ультрафиолетовыми лучами. Растут как на дрожжах. Забо­леваемость сведена почти к нулю.

– Электрические цыплята, – улыбаясь, го­ворю я.

– То ли еще увидите, – отвечает бригадир. – Производство наше не останавливается круглый год, так как куры несутся и зимой не меньше, чем летом.

– Удивительно! – сказал я, с восхищением глядя на тысячи пушистых желтеньких цыплят, весело и хлопотливо копошащихся в ящиках.

– Пожалуй, электричество призвано сыграть самую важную роль в сельском хозяйстве? – сказал я.

Бригадир посмотрел на меня с некоторым сожалением, – так мне показалось, – этакая, мол, малая сознательность у человека!

– Так может рассуждать только узкий спе­циалист старого времени, – ответил он. – Мы – диалектики, и от нас не ускользает общая связь явлений. Электротехника, химия, физика, агро­номия, ботаника, биология, бактериология, ме­теорология – все имеет свою цену так же, как для растений важны и воздух, и солнечный свет, и вода, и минеральные удобрения. Все одинаково важно. Отнимите одно – и растение погибнет, несмотря на то что всем остальным оно будет обеспечено достаточно. Вот вы по­знакомьтесь с товарищем Бойко, химиком на­шей опытной сельскохозяйственной станции. Поговорите с ним. Он столько расскажет вам об агрохимии, что, я уверен, химия покажется вам самым важным в сельском хозяйстве. Но ни он, ни я так не думаем.

Мы возвращались к гаражу, где я скоро должен был приступить к работе и учебе.

– Вы сегодня вечером свободны? – спросил меня бригадир.

– Совершенно.

– Так вот что. В Реаловку вы еще успеете съездить. А сегодня приходите к восьми часам в клуб. Я покажу вам киноленту, на которой засняты все моменты электрифицированной об­работки земли в одном из лучших наших кол­хозов. Посмотрите.

В тот же вечер я видел, как огромные элек­трические плуги врезались в землю и отвора­чивали пласт за пластом. Я видел, как за ними, словно пехота после артиллерийской под­готовки, шли "добивать врага" другие машины, которые разбивали комья земли. Третьи маши­ны рассыпали удобрения, четвертые сеяли, ровно, бережно, аккуратно, пятые косили, жа­ли, связывали и привозили с поля снопы пше­ницы и связки сена. Нет, не сена, а свежей травы, которая отправлялась в гигантский си­лос, где электрическим током убивались бак­терии.

Над полями реяли аэропланы и часть сева производилась с аэропланов. Другие аэропланы распыляли отраву для вредителей.

Я видел электрические молотилки, дающие чистое, полное зерно. Наконец, я видел, как электричество наполняло зерном огромные эле­ваторы.

"Где, – думал я, – надрывающиеся лошади, истомленные быки, облитые потом косцы, жен­щины, шатающиеся от усталости, истощенные, кормящие тут же на ниве дряблой грудью де­тей?… Вместо них – везде машины, а возле ма­шин и на машинах видны ловкие, здоровые, уверенно работающие колхозники в синих рабо­чих комбинезонах, забрызганных машинным маслом".

Признаюсь, я не видал картины более увле­кательной. Это апофеоз энергетики, техники, электрификации, организованного труда, тор­жествующего над стихийными силами приро­ды…

Будь здоров. Пиши. Твой Карл Эрнст".

"Дорогой Ленц!

Бригадир был прав: когда я побывал у агро­химика Бойко, то я готов был прозакладывать голову, что самое важное в сельском хозяйст­ве – это химия.

Встретил меня Бойко в химической лабора­тории опытной станции.

– Приехали к нам поработать? – спросил он, протягивая мне руку. Он был в сером ха­лате, прожженном кислотами.

У лабораторных столов стояли в халатах юноши и девушки, они возились с горелками, кол­бами, стаканами, перегоняли, кипятили, охлаж­дали…

В отдельной комнате – святилище, куда не заходят химические газы, – под стеклянными ящиками стоят химические весы.

– Обратите внимание: чтобы сотрясение поч­вы не отражалось на них, весы стоят не на столах, а на полках, прикрепленных к стенам. Вот наше последнее советское достижение, – с гордостью сказал Бойко, поднимая стеклян­ный ящик с новеньких весов. – Оторвите кло­чок бумажки и бросьте на весы.

Я сделал это. Бойко взвесил клочок, снял с весов, протянул мне и сказал:

– Теперь черкните на клочке карандашом вашу фамилию.

Я исполнил и это. Бойко вновь положил кло­чок на весы. И что же: весы отметили при­бавку в весе от коротенькой карандашной надписи.

– Вот мы и узнали вес вашей фамилии, – улыбаясь, сказал Бойко.

– Здесь у нас "болтуны", – продолжал он шутить, вводя меня в новую комнату. Малень­кими деревянными лопаточками молодые люди взбалтывали в стаканах жидкости темного и светлого цветов. – Анализы почвы.

– И долго приходится так взбалтывать?

– Часами, днями, неделями, а иногда и ме­сяцами. У нас есть несколько механических болтушек, но их недостаточно.

– Но для чего это?

– Для того чтобы узнать, какова почва. Мы растворяем горсть почвы в стакане, взбалты­ваем, пропускаем через мельчайшее сито и отсеиваем самые крупные частицы, взвешиваем, подсчитываем. Затем болтаем и осаждаем до тех пор, пока через двадцать четыре часа пос­ле отстоя жидкость не окажется совершенно прозрачною. Чем больше мелких частиц в поч­ве, тем лучше почва. Если в пробе, в малень­ком сосуде величиною с наперсток, окажется менее биллиона семисот миллионов частиц – почва никуда не годна. Почему? Потому что слишком крупные частицы почвы не обеспечи­вают питания корням. Ведь в одном кубиче­ском метре почвы поверхность частиц, с кото­рой приходят в соприкосновение корни растений, представляет площадь примерно в гектар… Идем дальше. Здесь у нас дистиллируют воду, здесь моют химическую посуду. А вот эта ком­ната… Неприятная комната. В ней мы произ­водили работы, при которых выделяются самые ядовитые газы.

Несмотря на то что лаборатория пустовала несколько дней при открытых окнах, тяжелые кислотные запахи еще не улетучились. Они раз­дражали нос и щипали глаза.

– Да, тяжелая ваша работа, – сказал я.

Бойко сверкнул глазами, словно я нанес ос­корбление близкому ему человеку.

– Увлекательная работа. Изумительная ра­бота, – с жаром сказал он и потащил меня в маленький кабинетик при лаборатории. На большом письменном столе лежало несколько книг на русском и немецком языках по химии, главным образом аналитической.

– Садитесь, пожалуйста, и выслушайте, что такое агрохимия.

Дорогой Ленц! Ты просил меня подробно писать тебе обо всем. Не сетуй на меня, если тебе придется прослушать лекцию.

– Химизированное сельское хозяйство – это неисчерпаемые золотые россыпи, – начал Бой­ко. – Не верите? Приведу вам пример из про­шлого. В то время, когда Соединенные Штаты Америки еще "процветали" и капитализм не подорвал вконец фермерского хозяйства, это хозяйство за два года давало стране богатство, превышающее всесветную добычу золота на земле за весь период со времени открытия Америки Колумбом. За два года ценность про­дуктов сельского хозяйства превысила в шесть раз общий капитал всех американских банков. Но такие успехи сельского хозяйства в Аме­рике стали возможными только тогда, когда там на помощь фермеру пришла химия. Капи­тализм скоро свел на нет все эти успехи. Но это уже вина не химии, а капитализма.

Теперь посудите сами, что же может дать, дает и даст в будущем химия для нашего со­циалистического сельского хозяйства. Питание для всего населения, огромные экспортные из­лишки, миллиарды рублей на строительство фабрик и заводов. В настоящее время вся наша агрономия теснейшим образом связана с хими­ей. Вспомните дореволюционную Россию. Она была классической страной перемежающихся с урожайными годами недородами, а порой страшных голодовок населения. Два – три года средний урожай, а на следующий год – ужас­нейший недород. На эту кривую урожаев в на­чале восьмидесятых годов прошлого столетия обратил внимание еще Карл Маркс и дал такое объяснение: главная причина неурожаев – от­сутствие искусственного удобрения.

А теперь что мы видим? Поля, удобрения, жизнь и питание растений и самого человека – все это одна гигантская химическая лаборато­рия. Химия решает вопрос об искусственном удобрении, о наилучшем корме для скота. Хи­мия изучает почву. Ведь почва – это не мерт­вая земля, а своего рода живой организм, в ко­тором непрестанно происходят всевозможней­шие процессы. Почва "дышит", "питается", на­ливается плодородными соками или истощается и умирает, чтобы возродиться, воскреснуть вновь, если к ней на помощь придет химия. Химия объясняет и предупреждает порчу сельскохозяй­ственных продуктов. Скисание молока, гниение овощей – все это химические или химико – бак­териологические процессы. Химия выяснила роль бактерий в обогащении или истощении почвы азотом. Химия объясняет, почему портятся сель­скохозяйственные машины, орудия, – ржавеют в "кислородном горении металла". Наконец, химия оказывает огромную помощь хозяйству в борьбе с вредителями. Но об этом вам луч­ше расскажет товарищ Брызгалов, наш "глав­ком" по борьбе с вредителями. Непременно по­знакомьтесь с ним!

Химия открывает земледельцу новый мир. Разве старый хозяин обращал внимание на воз­дух? Знал ли он, что именно углекислота воз­духа, при помощи солнца и хлорофилла расте­ний, превращается ими в питательный крахмал и сахар? И не из воздуха ли химия извлекает теперь азот, необходимый для питания расте­ний? Не химия ли дает ответ, чего не хватает почве, и определяет "дозировку" почвенного пи­тания фосфором, калием, кальцием, азотом? Ведь почву можно не только недокормить, но и перекормить, и тогда будут потеряны и удоб­рения и урожай,

А вода! Растения состоят из семидесяти-­девяноста процентов воды. Старый крестьянин знал, что вода нужна растению, что растение пьет воду. Но знал ли он, сколько именно нуж­но воды растению? Знал ли он, что картофелю, например, или клеверу нужна тысяча двести тонн воды на гектар, кукурузе – всего девять­сот, а подсолнечник любит воду, как старая московская купчиха любила чай: ему давай не меньше восемнадцати тысяч тонн! Знал ли старый крестьянин, что растения не только пьют, но и испаряют воду в воздух, и испаряют втрое больше, чем пьют. Некоторые растения явля­ются настоящими насосами: средний тополь выбрасывает в воздух в сутки не меньше боч­ки воды. И чем суше воздух, тем больше испа­рение. Плодородным, но засушливым степям Заволжья не хватало воды. Мы страдали не только от недостатка воды в почве, но и от сухости воздуха, которая заставляла растения усиленно извлекать из почвы последнюю влагу, чтобы напрасно выбрасывать ее на воздух. Но тут на помощь почве и растениям пришла тех­ника. Каптаж. Теперь наша почва напоена во­дой, а воздух настолько увлажнен реками, озерами, водоемами, созданными человеком, что испаряемость воды растениями понизилась до нормального уровня. Наш край ожил. Без техники – гидротехники – здесь была бы бес­сильна и химия. Но в целом химия является могущественнейшим двигателем сельского хо­зяйства.

Мы производим в год около двух миллиардов центнеров зерна. И из них, по крайней мере, полмиллиарда – дар химии. Но она еще не сказала своего последнего слова. Мы рассчи­тываем в самом ближайшем будущем увели­чить урожай, по крайней мере, на треть. Вы понимаете, что это значит? Мы сможем прокор­мить население еще одного СССР и иметь сверх этого значительные излишки для экс­порта.

Можно ли после этого сказать, что труд хи­мика тяжел? Нет, это самый радостный, самый живой, самый творческий, увлекательный труд! Я вам покажу настоящие чудеса химии: как она буквально из камня и воздуха делает хлеб, как оживляет вконец истощенные почвы, как заказывает почве урожай с точностью до не­скольких десятков килограммов на гектар, сло­вом, как у нас делают урожай, а не ждут его от случая или от Бога…

Когда мы уходили. Бойко сказал на про­щанье:

– Так заглядывайте непременно. Вам надо быть в курсе всего".

"Главкома" по борьбе с вредителями я застал в ангаре. Он был в рабочем костюме, как и другие рабочие, и я сразу не мог опреде­лить, кто из них "рядовой" и кто "главком".

– Могу я видеть товарища Брызгалова? – спросил я.

Плотный, коренастый человек, с густой шап­кой черных волос, сдвинул на сторону кепку и сказал:

– Я Брызгалов.

Мы познакомились. Брызгалов, не прекра­щая работы, – он загружал аэроплан ядом, – сказал мне:

– Интересуетесь вредителями? Так. Могу показать. – Брызгалов говорил отрывисто, ко­роткими фразами. Выпалит одну фразу и креп­ко сожмет губы. – Летать со мной хотите?

– С удовольствием, – ответил я.

Брызгалов молча кивнул головой и принялся вместе с механиком выверять части мотора.

– Завтра. Ровно в четыре утра. Будьте здесь. Никишка, заправляй самолет горючим.

На другой день в половине четвертого я был уже на аэродроме.

Еще совсем темно. Только восток как будто вылинял. У старта яркий дуговой фонарь. Кры­латая машина уже выкачена из ангара. Брыз­галов и механик контролируют работу мотора.

Брызгалов видит меня, молча кивает головой. Мотор сердито чихает, словно злится, что его разбудили так рано, и оборвал. Тишина. Брыз­галов что – то говорит мне, но я не разбираю: немного оглушен. Вымпел на мачте аэродрома трепещет от ветра. Брызгалов неодобрительно дергает головой.

– Может, отложим? – спрашивает механик.

Но Брызгалов, вместо ответа, кивает голо­вой в мою сторону и, показывая на фюзеляж, говорит:

– Лезьте! Не туда! Это для летчика. Заднее место.

Я взбираюсь, усаживаюсь. Быстрым, привыч­ным движением, словно кавалерист на коня, вскакивает на свое место Брызгалов, Рядом со мной усаживается веселый паренек Никишка. Три человека и груз. Но аэроплан большой, мог бы поднять, пожалуй, и четырех.

Ангары подо мной кренятся набок, круто поворачивают, как карусели, и исчезают.

Внизу – огни города, впереди – темные поля.

Мы летим на восток. Он все больше бледнеет. Я вижу неясные очертания локтей, спины и головы Брызгалова.

Ветер крепчает. Полет аэроплана становится неровным.

Розовая щель раскалывает восток. Румяными огнями зари наливаются озера, реки, пруды.

– Куда мы летим? – кричу я Никишке в са­мое ухо.

– К леса – ам! – так же отвечает мне Ни­кишка.

"К лесам!" Как это странно звучит в голом, степном Заволжье, где люди веками топили печи соломой и навозом.

Впрочем, и теперь они не отапливаются дро­вами. Каптаж дал возможность насадить леса, и они насаждаются для улучшения климата и защиты от песков. Молодые леса. За ними ухаживают, как за ребенком. Они стоят, словно пограничные отряды, отражая натиски пустыни. Я вижу их стройные полки, вытянувшиеся в длинную линию фронта с севера на юг. Зеле­ные молодые леса. А в них – союзники пусты­ни: жучки, бабочки, мухи… Но подождите. Брызгалов не дремлет у своего руля!..

Взошло солнце. Оно светит прямо в глаза и, вероятно, очень мешает Брызгалову. Я вижу, как он вертит головой.

Вот и лес. Локти Брызгалова приподнимаются, весь он наклоняется вперед. Аэроплан делает вираж, входит в полосу леса и сразу снижа­ется. Но Брызгалов предвидел это и набрал высоты.

Никишка дергает рычажок, открывает от­верстие опылителя и смотрит вниз. От аэро­плана протянулся пылевой хвост. Солнечные лучи играют на пылинках.

– Что?.. – кричу я, указывая на хвост. Ни­кишка догадывается.

– Мышьяковистоки – ислый ка – алий! – орет он мне в ухо и гордо прибавляет химическую фор­мулу, что – то вроде "Два – Ка – три – Ас – О – три…".

Мы долетаем до поперечной просеки и вдруг круто поворачиваем на запад. Аэроплан убрал свой пылевой хвост. Мы израсходовали двести килограммов яда и летим за новой порцией.

Снижаемся на аэродроме. Тут лицо Брызга­лова проясняется: видимо, доволен работой.

– Вот у нас и есть свободное время побесе­довать о вредителях, – говорит. – Присаживай­тесь ко мне поближе!.. Недавно попалась мне в одном библиотечном архиве старинная дет­ская хрестоматия, – начал Брызгалов, – Про­читал я там одно стихотворение. Про мотыль­ка. Мальчик хочет поймать на поле мотылька. А мотылек просит: "Не губи, человек, ведь короток мой век" или что – то в этом роде. Идиоты! Какой вредной ерундой засоряли дет­ские головы! Жалость возбуждали к поэтиче­скому мотыльку. А одни луговые мотыльки в год могут проесть стоимость большого сахар­ного завода! А стоит завод большие десятки миллионов. Еще недавно сельскохозяйственные вредители пожирали хлебов больше, чем надо для прокормления всего населения СССР. Хо­мяки, суслики, саранча, жуки, бабочки, гусе­ницы, мухи, сорняки, крысы, мыши, бактерии.

Тысячи тысяч! То, чего не успевали уничтожить полевые вредители, доканчивали амбарные. Те­перь мы боремся с ними химией. И сберегаем государству миллиарды. Но наша работа дол­жна быть напряженной, неослабной, планомер­ной, коллективной. Истребите миллиарды вре­дителей, оставьте в живых пару, прекратите борьбу, – и через год – два их снова будут мил­лиарды. Сейчас они принялись за наш молодой лес. Хотят прорвать и открыть фронт для на­шего главного врага – пустыни. Я летал над лесами, над полями, над болотами…

– И над болотами?

– Комары. Малярия… Знаете Рионскую до­лину на Кавказе? Плодороднейшая в мире. Чудесный климат. Пропадала. Пустовала. Ма­лярия. Страшная смертность окружающего на­селения, рабочих. Теперь там – цветущие нивы и рисовые поля. Здоровые растения и здоровый, сытый народ. Химия!.. Мы все принимали уча­стие в этой войне. Опыливаем, окуриваем, об­рызгиваем поля с ранней весны до поздней осе­ни. Это у нас обычная работа. Бывает и удар­ная. Когда какой – нибудь вредитель размножа­ется чрезвычайно. Тогда – мобилизация. Все на ногах. Кордоны. Заградительные отряды. Люди в противогазах… Война! При единоличном хо­зяйстве борьба была невозможна. Межи. Ов­ражки. Сорняки – приют для вредителей. Не­вежество. Раздробленность действий… Теперь­ общий план, и мы…

Через минуту я услышал шум заводимого мотора и отрывистый приказ Брызгалова:

– Контакт!

Война продолжалась…".

"Бригадир, Бойко, Брызгалов – все это своего рода агроинтеллигенция. Но каков средний колхозник? – спрашиваешь ты.

Познакомился я и с этими "среднеарифмети­ческими колхозниками". Что же я могу напи­сать о них?

Все они хорошо знакомы с техникой, агроно­мией, химией. Прекрасная политехническая школа. Хорошая библиотека. Театр и глав­ное – телевидение и звуковое кино дают им то, чего не могут дать тонны старых книг. Они слушают лекции лучших профессоров Союза, передаваемые по радио, они видят лучших артистов на экране. Они "присутствуют" зре­нием и слухом всюду, как бы принимая не­посредственное участие в мировых событиях.

Когда – то деревенским клубом была завалин­ка у хаты. Старики жаловались здесь друг другу, что господь за грехи не дает дождика и наказывает неурожаями, женщины судачили у колодцев, молодежь хулиганила, те и другие заливали "горькой" горькую жизнь. Их круго­зор не шел дальше сельской колокольни.

Теперь "завалинка" – ярко освещенный элек­тричеством клуб. Темы разговоров – о новом научном изобретении, о последнем полете в Арктику, о необычайном овоще, выращенном на опытной станции.

Не думай, однако, что жизнь здесь похожа на тихое болото с блаженно прозябающими лягушками. Здесь тоже есть борьба, и здесь нередко разгораются страсти. Спорят о методах электрификации, и о планировании новых горо­дов, и о новых сельскохозяйственных меро­приятиях.

Новый быт строится не без борьбы. Сколько споров было хотя бы о домах – коммунах! В ка­кой мере обобществлять быт? Что делать с детьми? Как строить дома – коммуны? Тут тоже были перегибы, и правые и левые уклоны. Их история запечатлелась даже в архитектурных формах домов. Ты можешь встретить несколько типов жилых домов, от казарм и до домов ти­па меблированных комнат.

Недавно, в тихий весенний вечер, я беседовал на веранде дома – коммуны с одной пожилой колхозницей, Марьей. Она рассказывала мне историю своей борьбы с домом – коммуной.

– Сколько лет уж прошло, – говорила она своим украински – певучим голосом. – В первые годы трудновато жилось в колхозах. Хозяйство большое, хозяев много. Что голова, то ум. Каж­дый думал по – своему, как лучше общественные дела наладить. Свары, споры. Но все утряслось понемногу. Решили дом – коммуну строить. А я ни за что! И слушать не хотела. Привыкла к своей хате, как корова к хлеву. Хлев горит, корову выведут, а она вырвется да назад. Хоть в пла­мя, да в свой хлев! Так и я… А муж – то у меня был активист. За дом – коммуну первый агита­тор. "Ну, – говорит, – оставайся в своей хате, а я один пойду жить в дом – коммуну". Ушел муж, а за ним старший сынишка. Я с двумя малыми да со стариком в хате осталась. Уж и трудно было, а не сдавалась. Общественную работу кончишь, придешь домой – за стирку становись да за котел. Плюнула на свою хату. Теперь давно уж в коммуне живу.

Эпизод… Один из тысячи эпизодов. Одна буква из великой книги о строительстве нового быта…

Друг мой, Ленц! Не похожи ли мы с тобой на эту Марью? Ты знаешь, я не молод. И вот я, как Марья, жалею теперь только о том, что годы напрасно потеряны для тебя и для меня.

Бросай все! Бросай свою швейцарскую сыроварню и приезжай скорее вместе с женою и детьми в советский колхоз варить советский колхозный сыр!

Твой Э.".

– Слышите, колокольчик звенит? Это Карась рыбу сзывает, кормить будет. Идем, по­смотрим! – говорит руковод экскурсии, за­горелый юноша. За ним тянутся экскурсанты­ – ученики заводской школы. Приехали посмот­реть рыбный совхоз.

Реки, пруды, озера покрыли некогда безвод­ную степь. Дома утопали в садах. Кругом­ тучные нивы, не знающие больше засух. На за­ливных лугах пасется племенной скот. Над прудами и речками склоняются тенистые ивы, – берегут воду от жгучих лучей солнца. Пустыня отброшена далеко за Урал – реку. Но и там ведется на нее наступление. Все дальше отступают пески на восток. Гаснет пожар зем­ли…

– Карась у нас – за – амечательно башковитый старик. Рыб знает как свои пять пальцев и любит, словно детей родных, – говорит руко­вод.

– Карась – это его фамилия?

– Прозвище. Прозвали мы его так – Карась. А фамилия его Барышников Иван Федо­рович. О рыбе может день и ночь толковать.

Да вот вы сами его послушайте.

Словно зеркало в зеленой раме, блестит ши­рокий пруд, обросший по берегам ивами и тростниками. На небольшом деревянном под­мосте сидит на корточках Иван Федорович Ба­рышников, – он же Карась, – ученый рыбовод рыбного совхоза Карповки. На нем – широко­полая соломенная шляпа – изделие школьной мастерской, длинная толстовка и белые брюки. На ногах – сандалии. Ему за пятьдесят. Длин­ные седые усы спускаются вниз, словно мар­товские сосульки. На тупом носу – очки. Он низко наклонился к воде и кормит рыб, при­плывших на его звонок целой стайкой.

– Карась карасей кормит, – улыбаясь, тихо говорит руковод и подходит к старику. – Рыбок кормите, Иван Федорович?

– А как же! Они у меня что цыплята. На зов идут и из рук корм берут. Здравствуйте, ребятки, – говорит он экскурсантам. – При­ехали наших карпов посмотреть? Наш совхоз карпами славится. Это у нас первая статья.

– Не оттого ли и совхоз Карповкой назы­вается?

– От того самого. Уж очень хороши у нас карпы, и много мы их добываем. Жаль, что железная дорога далековата. Говорят, ветку проводить будут. А пока мы больше районные совхозы снабжаем, коптим немного…

В эту минуту к пруду подъехал синий запы­ленный автомобиль. На подножке стоял пред­седатель правления совхоза Садов. За рулем ­молодой безусый шофер в кепи. Садов соско­чил еще на ходу. Вслед за ним из автомобиля вышел шофер.

– Иван Федорович, – сказал Садов, – поз­вольте вам представить главного инспектора Волго – Каспийского рыбоводства товарища Бе­кирову! – и он указал на шофера.

Бекирова улыбнулась и протянула Карасю руку.

– Ну, показывайте ваше хозяйство! – ска­зала она низким грудным голосом.

– Принесите сеть! – командовала Бекирова через минуту.

Руковод, служащий совхоза, побежал за сетью, а Бекирова достала из машины чемодан, вынула оттуда резиновый комбинезон, натянула его поверх платья и в этом водолазном костю­ме, но с открытой головою, вошла в пруд и начала ходить по дну, ощупывая ногами почву.

– "Задев" много, – говорила она, передвигаясь с места на место. – Корчаги, кочки… Вы содержите дно в плохом состоянии…

Бекирова вышла из воды, сняла водолазный костюм, подхватила его одной рукой, в другую взяла чемодан и отправилась к автомобилю. Карась вдруг возненавидел ее жгучей нена­вистью. А Бекирова продолжала пытать его.

– Какая у вас система прудов?

– Ступенчатая и цепная! – ответил он сви­репо.

– Самая невыгодная. Чтобы очистить один пруд, вам приходится спускать все разом.

Карась простонал. Разве он не знает всего этого?

– Идемте в контору! Вы мне покажете циф­ры улова.

В этот день Карась потерял все свое благо­душие. Каждый вопрос Бекировой наносил удар его самолюбию и авторитету. Ему каза­лось, что все экскурсанты смеются над ним. Но Барышников еще не терял надежды дать ей генеральное сражение. Пусть не придирается к мелочам! Цифры улова – больше трехсот кило на гектар – сами за себя говорят! Он предвкушал, как обрушит на ее голову эти триста кило. Такого улова, наверно, у нее у самой нет!