В большом саду, посредине молодой эвкалиптовой рощи стояла китайская беседка. К этой беседке ровно в девять часов утра подошел молодой человек в белом фланелевом костюме и в панаме.
      Наружность молодого человека невольно привлекала внимание. Очень короткие руки и ноги, непомерно большая голова, большие отвислые уши и нос. Нос поражал больше всего: у корня нос западал, а к концу расширялся и даже загибался немного вверх «туфлею». Все движения молодого человека были очень быстры, угловаты, неожиданны. Он никак не мог быть причислен к красавцам. И тем не менее ничего отталкивающего в его внешности не было. Даже наоборот: молодой человек вызывал симпатию необычайной комичностью жестов и мимики лица, а своим уродством мог возбудить только жалость.
      Молодой человек в панаме и с носом «туфлею» вошел в китайскую беседку и оказался в кабине лифта. Лифт среди сада мог бы вызвать удивление у всякого непосвященного, но молодой человек, видимо, был хорошо знаком с этим странным сооружением. Кивнув головой в ответ на приветствие мальчика, обслуживающего лифт, человек в панаме бросил короткое приказание:
      – На дно! – и сделал такой выразительный жест рукой, как будто он хотел проткнуть землю до самой преисподней. Мальчик не удержался и коротко засмеялся. Молодой человек в панаме грозно посмотрел на мальчика. Это было так смешно, что мальчик засмеялся еще громче.
      – Простите, мистер, но я не могу, право же, не могу, – оправдывался мальчик.
      Мистер тяжко вздохнул, подняв глаза вверх с выражением покорности судьбе, и сказал:
      – Не оправдывайся, Джон. Ты виноват так же, как и я. Мне суждено возбуждать смех, а тебе – смеяться надо мною... Гофман приехал?
      – Двадцать минут тому назад.
      – Мисс Гедда Люкс?
      – Нет еще.
      – Ну разумеется, – сказал с неудовольствием человек в панаме. И нос его неожиданно зашевелился сверху вниз и обратно, как маленький хоботок.
      Мальчик взвизгнул от смеха. В этот момент кабина лифта остановилась.
      – Бедный Джон! Еще пять минут – и я был бы виновен в смерти невинного младенца. Но твои мучения окончились, – сказал молодой человек, быстро выскакивая из кабины.
      Он прошел широкий коридор и оказался в большой круглой комнате, освещенной сильными фонарями. После горячего, несмотря на утренний час, солнца здесь было прохладно, и молодой человек вздохнул с облегчением. Он быстро пересек круглую комнату и открыл дверь в соседнее помещение. Как будто «машина времени» сразу перенесла молодого человека из двадцатого века в немецкое средневековье.
      Перед ним был огромный зал, потолок которого замыкался вверху узкими сводами. Узкие и высокие окна, узкие и высокие двери, узкие и высокие стулья. Через окно падал солнечный свет, оставляя на широких каменных плитах пола четкий рисунок готического оконного переплета.
      Молодой человек вошел в полосу света и остановился. Среди этой высокой и узкой мебели фигура его казалась особенно мала, неуклюжа, нелепа. Большую дисгармонию трудно было представить. И это было не случайно: в этом контрасте был строго продуманный расчет режиссера.
      Старый немецкий готический замок был сделан из фанеры, клея, холста и красок по чертежам, этюдам и макетам выдающегося архитектора, который мог с честью строить настоящие замки и дворцы. Но мистер Питч – «Питч и К°», – владелец киногородка, платил архитектору гораздо больше, чем могли бы уплатить ему титулованные особы за постройку настоящих замков, и архитектор предпочитал «строить» замки из холста и фанеры, получая за них большие доходы.
      В средневековом замке – вернее, в углу зала и за стенами – шла суета. Рабочие, маляры, художники и плотники под руководством самого архитектора заканчивали установку декораций. Необходимая мебель – настоящая, а не бутафорская – уже стояла в замке. Инженер-электрик и его помощник возились с юпитерами – огромными лампами, во много тысяч свечей каждая. Кинофильм рождается из света, – немудрено, что свет составляет главную заботу постановщиков. Мистер Питч и К° могли позволить себе такую роскошь: устроить огромный павильон под землей, чтобы не зависеть от капризов дневного освещения.
      Из-за декораций выглядывали статисты и статистки, уже наряженные в средневековые костюмы и загримированные. Все они с любопытством, почтением и в то же время невольной улыбкой смотрели на молодого человека, стоящего в «солнечном» луче посредине залы.
      – Сам...
      – Антонио Престо...
      – Боже, какой смешной! Он даже в жизни не может постоять спокойно ни одной минуты.
      Да, это был сам Антонию Престо, неподражаемый комический артист, затмивший славу былых корифеев экрана: Чаплинов, Китонов, Пренсов.
      Антонио, или Тонио, Престо, итальянец по рождению, немец по воспитанию и теперь, во славу американской кинематографии, «американец» по договору, он был «куплен» мистером Гофманом. О доходах Тонио Престо ходили баснословные слухи, и доходы эти были действительно баснословны. Его артистический псевдоним чрезвычайно метко определял его стремительную сущность . Престо ни секунды не оставался спокойным. Двигались его руки, его ноги, его туловище, его голова и его неподражаемый нос.
      Тонио был своего рода чудом природы. Какая-то лейденская банка, неиссякаемый аккумулятор смеха. Трудно было объяснить, почему каждый его жест возбуждает такой неудержимый смех. Но противиться этому смеху никто не мог. Даже известная красавица леди Трайн не могла удержаться от смеха, хотя, как утверждают все знавшие ее, она не смеялась никогда в жизни, скрывая свои неровные зубы. По мнению американской критики, смех леди Трайн был высшей победой гениального американского комика.
      Свой природный дар Престо удесятерил очень своеобразной манерой игры. Престо играл исключительно трагические роли. Для него специально писались сценарии по трагедиям Шекспира, Шиллера, даже Софокла... Тонио – Отелло, Манфред, Эдип... Это было бы профанацией, если бы Престо не играл своих трагических ролей со всей искренностью и горячностью истого итальянца.
      Комизм Бэстера Китона заключался в противоречии его «трагической», неподвижной «маски» лица с комичностью положений. Комизм Тонио Престо был в противоречии и положений, и обстановки, и даже его собственных внутренних переживаний с его невозможной, нелепой, немыслимой фигурой, с его жестами паяца. Быть может, никогда еще комическое не поднималось до таких высот, почти соприкасаясь с трагическим, но зрители этого не замечали.
      Только один человек, крупный европейский писатель и оригинальный мыслитель, на вопрос американского журналиста о том, как ему нравится игра Антонио Престо, ответил. «Престо страшен в своем безнадежном бунте». Но ведь это сказал не американец, притом сказал фразу, которую даже трудно понять. О каком бунте, о бунте против кого говорил писатель? И об этой фразе скоро забыли. Только сам Антонио Престо бережно сохранил в своей памяти этот отзыв о нем иностранца. Антонио Престо казалось, что единственному человеку удалось заглянуть в его душу.
      – Гофман, Гофман! Ты находишь, что этот свет дан под хорошим углом?
      Оператор Гофман, флегматичный немец в клетчатом костюме, внимательно посмотрел в визир аппарата. Свет падал так на лицо Престо, что впадина носа недостаточно ярко обозначалась тенью.
      – Да, свет падает слишком отвесно. Опустите софит и занесите немного влево.
      – Есть! – ответил рабочий.
      Резкая тень пала на «седло» носа Антонио, отчего лицо сделалось еще более смешным. В луче этого света у окна должна была произойти сцена трагического объяснения неудачного любовника, которого играл Престо, бедного мейстерзингера, со златокудрой дочерью короля. Роль королевы исполняла звезда американского экрана – Гедда Люкс.
      Тонио Престо обычно сам режиссировал фильмы, в которых участвовал. И на этот раз до приезда Гедды Люкс он начал проходить со статистами некоторые массовые сцены. Одна молодая неопытная статистка прошла по сцене не так, как следовало. Престо простонал и попросил ее пройти еще раз. Опять не так. Престо замахал руками, как ветряная мельница, и закричал тонким, детским голоском:
      – Неужели это так трудно – ходить по полу? Я вам сейчас покажу, как это делается. – И, соскочив со своего помоста, Престо «показал».
      Показал он очень наглядно и верно. Все поняли, что требуется. Но вместе с тем это было так смешно, что статисты не удержались и громко засмеялись. Престо начал сердиться. А когда он начинал сердиться, то был смешон, как никогда. Смех статистов сделался гомерическим. Бароны и рыцари хватались за животы и катались по полу, придворные дамы смеялись до слез и портили себе грим. У короля слетел парик. Престо смотрел на это стихийное бедствие, произведенное его необычайным дарованием, потом вдруг топнул ногой, схватился за голову, побежал и забился в кулисы. Успокоившись, он вернулся в «замок» побледневшим и сказал:
      – Я буду отдавать приказания из-за экрана.
      Репетиция продолжалась. Все его замечания были очень толковы и обличали в нем большой режиссерский опыт и талант.
      – Мисс Гедда Люкс приехала! – возвестил помощник режиссера.
      Престо передал бразды правления помощнику и отправился одеваться и гримироваться.
      Через двадцать минут он вышел в ателье уже в костюме мейстерзингера. Костюм и грим не могли скрыть его уродства. О, как он был смешон! Статисты с трудом удерживали смех и отводили глаза в сторону.
      – Но где же Люкс? – нетерпеливо спросил Тонио. Партнерша заставила себя ждать. Для всякой другой артистки это не прошло бы даром, но Люкс могла позволить себе такую вольность.
      Наконец она явилась, и ее появление произвело, как всегда, большой эффект. Красота этой женщины была необычайна. Гедда Люкс тоже могла быть названа аккумулятором, но иного рода. Природа как будто накапливала по мелочам сотни лет все, что может очаровывать людей, копила по крохам, делала «отбор» у прабабушек и прадедушек, чтобы наконец вдруг собрать воедино весь блистательный арсенал красоты и женского очарования.
      У Антонио Престо нервно зашевелился туфлеобразный нос, когда он посмотрел на Люкс. И все, начиная от режиссера и кончая последним плотником, устремили свои глаза на Гедду. Статистки смотрели на нее почти с благоговейным обожанием.
      Нос Престо приходил все в большее движение, как будто он вынюхивал воздух.
      – Свет! – крикнул Престо тонким голосом, ставшим от волнения еще пронзительнее и тоньше.
      Целый океан света разлился по ателье. Казалось, будто Гедда Люкс принесла его с собой. Ее псевдоним так же хорошо шел к ней, как «Престо» – к ее партнеру.
      Перед съемкой Престо решил прорепетировать главный кадр – объяснение мейстерзингера с дочерью короля.
      Люкс уселась на высокое кресло у окна, поставила ногу в расшитой золотом туфельке на резную скамеечку и взяла в руки шитье. У ног ее улегся великолепный дог тигровой масти. А на почтительном расстоянии от Люкс стал Престо и «запел» о высокой любви к даме. Дочь короля не смотрит на него. Она все ниже склоняет голову и чему-то улыбается. Быть может, в этот момент она думает о прекрасном рыцаре, который на последнем турнире победил всех соперников во славу ее и был удостоен ее небесной улыбки. Но мейстерзингер понимает эту улыбку по-своему, – недаром он поэт.
      Он приближается к ней, он поет все более страстно, он... падает перед нею на колени и начинает говорить о своей любви.
      Неслыханная дерзость. Невероятное оскорбление. Ужасное преступление...
      Королевна, не поднимая головы от шитья, хмурится. Глаза ее мечут искры, и она три раза топает маленькой ножкой в золоченой туфельке по резной скамеечке. Входят слуги, хватают мейстерзингера и уводят в тюрьму. Мейстерзингер знает, что его ожидают пытки и казнь, но он не жалеет о том, что сделал, и посылает своей возлюбленной последний взгляд, исполненный любви и преданности. Он охотно примет смерть.
      Сцена прошла прекрасно. Престо удовлетворен.
      – Можно снимать, – говорит он Гофману. Оператор уже стоит у аппарата. Всю сцену он наблюдал через свое визирное стеклышко. Престо вновь становится в почтительную позу у кресла Люкс.
      – Снимаю! – говорит Гофман.
      Ручка аппарата завертелась. Сцена повторялась безукоризненно. Мейстерзингер поет, королевна наклоняет свое лицо все ниже и чему-то улыбается. Мейстерзингер подходит к королевне, бросается на колени и начинает свою страстную речь. Для придания актерам большего настроения в ателье играет хороший струнный оркестр. Престо увлечен. Он не только играет жестами и богатой мимикой своего подвижного лица. Он говорит, как заправский драматический актер, он шепчет страстные признания с такой искренностью и силой, что Люкс, забывая десятки раз проделанную последовательность движений и жестов, чуть-чуть приподнимает голову и с некоторым удивлением взглядывает на своего партнера одними уголками глаз.
      И в этот момент происходит нечто не предусмотренное ни сценарием, ни режиссером.
      Престо, коротконогий, большеголовый, со своим туфлеобразным подвижным носом, признается в любви. Это показалось Гедде Люкс столь несообразным, нелепым, комичным, невозможным, что она вдруг засмеялась неудержимым смехом.
      Это был гомерический смех, который охватывает вдруг человека, как приступ страшной болезни, и держит, не выпуская из своих рук, потрясая тело в судорожном напряжении, обессиливая, вызывая слезы на глазах. Люкс смеялась так, как не смеялась никогда в жизни. Она едва успевала переводить дыхание и снова заливалась бесконечным серебристым смехом. Вышивание выпало у нее из рук, одна из золотистых кос спустилась до пола. Испуганный дог вскочил с пола и с недоумением смотрел на свою хозяйку. Растерянный Престо также поднялся на ноги и, мрачно сдвинув брови, смотрел на Люкс.
      Смех так же заразителен, как зевота. Не прошло и минуты, как перекаты смеха уже неслись во всем ателье. Статисты, плотники, монтеры, декораторы, гримеры – все были во власти смеха.
      Престо стоял еще несколько секунд как громом пораженный, потом вдруг поднял руки и с искаженным лицом, сжав кулаки, сделал шаг к Люкс. В эту минуту он был скорее страшен, чем смешон.
      Люкс посмотрела на него, и смех ее вдруг оборвался. И так же внезапно замолк смех во всем ателье. Оркестр давно прекратил игру, так как у смеявшихся музыкантов смычки выпали из рук. И теперь в ателье наступила тишина.
      Эта внезапная тишина как будто привела Престо в чувство. Он медленно опустил руки, медленно повернулся, волоча ноги, дошел до большого дивана и кинулся ничком.
      – Простите, Престо! – вдруг сказала Люкс, нарушив тишину. – Я вела себя как девочка, и из-за моего глупого смеха испорчено столько метров пленки.
      Престо скрипнул зубами. Она думала только об испорченной пленке...
      – Вы напрасно извиняетесь, – вместо Престо ответил ей Гофман. – Я нарочно не прекращал съемки и совсем не считаю пленку испорченной. С моей точки зрения этот новый вариант кадра у окна великолепен. В самом деле, смех, уничтожающий смех, который не оставляет никаких надежд, смех любимой женщины в ответ на страстное признание, – разве он не ужаснее для влюбленного самых страшных мук? Разве этот смех не превратил на один момент любовь мейстерзингера в жгучую ненависть? Престо был неподражаем, гениален. О, я знаю нашу американскую публику, – закончил Гофман, – публика будет смеяться, как никогда. Эти выпученные глаза мейстерзингера, раскрытый рот... Ты не сердись, Престо, но еще никогда ты не был так эффектен. И если бы я не «закалил» себя, то я не в состоянии был бы вертеть ручку аппарата. Но я потом дам волю смеху.
      Престо поднялся и сел на диван.
      – Да, ты прав, Гофман, – сказал он медленно и глухо. – Это вышло великолепно. Наши американцы подохнут со смеху.
      И вдруг, чего еще никогда не было, сам Тонио Престо засмеялся сухим, трескучим смехом, обнажив ряд кривых зубов... В этом смехе было что-то зловещее, сатанинское, и никто не отозвался на него.
 
      После этой злополучной репетиции Престо сел в автомобиль и, по словам шофера, «загнал машину насмерть».
      – Вперед! Вперед! – кричал Престо и требовал, чтобы шофер дал полную скорость. И они мчались по дорогам, как преступники, за которыми гонится полиция. А за ними и в самом деле гнались. Пролетая мимо ферм, они давили гусей и уток, шествующих с соседнего пруда, и обозленные фермеры гнались за ними с палками, но, конечно, не могли догнать. Два раза за автомобилем гнались на мотоциклетах полицейские, так как автомобиль мчался с недопустимой скоростью и не желал остановиться, несмотря на энергичные требования полицейских. Но одна погоня отставала за другой: трудно было угнаться за автомобилем Престо. Это была одна из лучших во всей стране, сильнейших машин, сделанная по особому заказу Тонио. Он любил скорость во всем.
      В пять часов вечера Престо, пожалев шофера, разрешил сделать остановку у придорожного кабачка и пообедать. Сам Престо не притронулся ни к чему и только выпил кувшин холодной воды.
      И снова началась та же бешеная езда весь вечер и всю ночь. Они мчались по шоссе берегом океана. Шофер валился от усталости и наконец заявил, что он засыпает на ходу и не ручается, если разобьет машину вместе с седоком.
      – Вперед! – крикнул Престо.
      Он поднялся со своего места, отстранил шофера и сам взялся за руль.
      – Вы можете отдохнуть, – сказал Тонио шоферу. Тот завалился на широкое сиденье автомобиля и тотчас крепко уснул.

      Когда шофер проснулся, было семь часов утра. Автомобиль стоял у виллы Гедды Люкс.
      – Выспались? – ласково спросил Престо шофера. – Я зайду сказать доброе утро мисс Люкс, а вы подождите здесь. Потом мы поедем домой.
      Семь часов утра – слишком ранний час для визита, но Тонио знал, что Гедда Люкс встает в шесть. Она вела чрезвычайно регулярный образ жизни по предписанию лучших профессоров-гигиенистов, чтобы на возможно больший срок сохранить обаяние молодости и красоты – свой капитал, на который она получала такие большие проценты.
      Она уже приняла ванну, покончила с массажем и теперь делала легкую гимнастику в большой квадратной комнате, освещенной через потолок. Среди белых мраморных колонн стояли огромные зеркала, отражавшие Гедду. Во фланелевом утреннем костюме, полосатых шароварах, коротко остриженная и гладко причесанная, она напоминала очаровательного мальчика.
      – Тонио? Так рано? – сказала она приветливо, увидав в зеркале приближающегося к ней сзади Тонио Престо. И, не прекращая выгибаться, наклоняться и распрямляться, она продолжала: – Садитесь! Сейчас будем пить кофе.
      Она не спросила его, что привело его в такой ранний час, так как привыкла к странностям Престо.
      Тонио подошел к большой удобной кушетке, присел на край, но тотчас вскочил и заходил большими кругами вокруг Гедды, как зверь, преследующий добычу.
      – Престо, перестаньте ходить, у меня голова кружится, глядя на вас! – сказала Люкс.
      – Мне нужно поговорить с вами, – сказал Престо, не прекращая своей круговой прогулки. – По делу, по очень серьезному делу. Но я тоже не могу так, когда вы раскачиваетесь и приседаете. Прошу вас, садитесь на диван!
      Люкс посмотрела на Престо, в несколько прыжков добежала до дивана и уселась с ногами, оставив маленькие туфли на мозаичном полу. Престо подошел к ней и сказал:
      – Вот так.
      Видимо, он делал невероятные усилия, чтобы сохранить полное спокойствие, держать в повиновении свои руки и ноги, не двигать туфлеобразным носом.
      – Гедда Люкс! Мисс Гедда... Я не умею говорить... Мне трудно. Я люблю вас и хочу, чтобы вы были моей женой.
      Предательский нос его начал подниматься кверху и двигаться. Гедда опустила глаза и, сдерживая поднимающуюся волну смеха, сказала как можно серьезнее и спокойнее:
      – Антонио Престо! Но я не люблю вас, вы это знаете. А если нет обоюдной любви, то что же может нас сосватать? Коммерческий расчет? Он говорит против такого брака. Посудите сами. Мой капитал и мои доходы равняются вашим. Я не нуждаюсь в деньгах, но и не желаю уменьшать своих доходов. А брак с вами понизил бы мой заработок...
      Престо дернул головой:
      – Каким образом?..
      Люкс, продолжая упорно смотреть на пол, ответила:
      – Очень просто! Вы знаете, что публика боготворит меня. Вокруг моего имени создался своего рода культ. Для сотен тысяч и миллионов моих зрителей я являюсь идеалом женской красоты и чистоты: Но поклонники требовательны к своему божеству. Их преклонение должно быть оправдано. Толпа зорко следит за малейшими подробностями моей частной жизни. Когда я на экране, последний нищий имеет право любоваться мною и даже воображать себя на месте героя, завоевывающего мое сердце. И именно поэтому-то я никому не должна принадлежать. Толпа, пожалуй, примирилась бы еще, если бы я вышла замуж за героя, за мужчину, который подучил всеобщее признание как идеал мужской красоты или мужских добродетелей. Достойным мужем для богини может быть только бог или в крайнем случае полубог... Если бы толпа узнала, что я вышла замуж за вас, она пришла бы в негодование. Она сочла бы это преступлением с моей стороны, издевательством над самыми лучшими и «святыми» чувствами моих поклонников. Толпа отвернулась бы от меня. А толпа делает успех...
      – И деньги...
      – И деньги, разумеется. И я не удивилась бы, если бы мистер Питч расторгнул контракт со мною. Я лишилась бы и денег, и славы, и поклонников...
      – За сомнительное удовольствие иметь мужем такого урода, как я? – докончил Престо. – Довольно, мисс Люкс! Я понял вас. Вы правы. Брак со мной оскорбляет и оскверняет человека, как прикосновение отвратительного гада. – Престо вдруг топнул ногой и крикливым женским голосом закричал: – А если этот гад наделен горячим любящим сердцем? Если этот гад требует своего места под солнцем и своей доли счастья?..
      Эта неожиданная вспышка заставила Гедду невольно приподнять глаза на Престо. Нос его двигался, как маленький хоботок, кожа на лбу то собиралась в морщины, то растягивалась до блеска, волосы ерошились, уши двигались, руки походили на поршни паровой машины, работающей на самом скором ходу.
      Гедда Люкс уже не могла оторвать своего взора от Престо, как маленькая птичка от гипнотизирующего блестящего взгляда змеи. Она начала смеяться, сначала тихо, потом все громче и громче.
      Как будто повторилась вчерашняя «сцена у окна» дочери короля с мейстерзингером. Но там все было «нарочно» – так, по крайней мере, думала Люкс, – а здесь страдания и чувства «мейстерзингера» были самые настоящие. Гедда понимала всю неуместность и оскорбительность для Тонио ее смеха, но ничего не могла поделать с собой. А Престо как будто даже обрадовался этому смеху.
      – Смейтесь! Смейтесь! – кричал он. – Смейтесь так, как вы еще не смеялись никогда. Смейтесь, потому что страшный уродец Антонио Престо будет вам говорить о своей любви.
      И он говорил. Он кривлялся самым невероятным образом. Он пустил в ход весь свой многообразный арсенал ужимок и прыжков, жестов и мимики.
      Люкс смеялась все больше, глубже, сильнее. Этот смех уже походил на истерический припадок. Гедда корчилась на диване в припадках смеха и умоляюще смотрела на Престо. На глазах ее были слезы. Прерывающимся от смеха голосом она проговорила с трудом:
      – Перестаньте, прошу вас!..
      Но Престо был неумолим и неистощим. Люкс задыхалась, обессилела, почти теряла сознание. Она схватилась руками за судорожно колыхающуюся от смеха грудь, как человек в жесточайшем припадке астмы, и уже с расширенными от ужаса глазами.
      – Люди беспощадны к безобразию, пусть же и безобразие будет беспощадно к красоте. Моя душа почернела, как черный скорпион, и стала злее злого горбуна, – кричал Престо. А Гедда Люкс поняла: он хочет убить ее – «засмеять до смерти». Руки ее тряслись, она шаталась, теряя сознание.
      Собрав всю силу воли, Гедда протянула руку к звонку, стоявшему на столике возле дивана, и позвонила. Вошла горничная и увидала, что госпожа ее смеется мелким, захлебывающимся смехом, глядя на Престо. Горничная также посмотрела на него и вдруг схватила себя за бока, как будто ужасные колики сразу огнем прожгли ее внутренности, и, присев на пол, засмеялась неудержимым смехом. Увы, она также была во власти Тонио, как и ее хозяйка! К Гедде Люкс никто больше не мог прийти на помощь...

      Гофман сидел в глубоком кожаном кресле и курил трубку, когда в комнату вбежал Престо с воспаленными после бессонной ночи глазами, обветренным лицом и возбужденный более обыкновенного.
      – Я ждал тебя до трех часов ночи, – сказал Гофман.
      Гофман «по долгу службы» жил вместе с Тонио Престо на его вилле в окрестностях Сан-Франциско, недалеко от подземного киногородка мистера Питча и К°. Известный кинооператор Гофман был тенью Престо. Он следил за каждым движением, каждым новым поворотом киноартиста, чтобы переносить на пленку самые оригинальные позы и наиболее удачные мимические моменты в игре подвижного лица. Тонио и Гофман были большими друзьями.
      – Где ты пропадал? – спросил Гофман, пуская изо рта клубы дыма.
      – Я только что от Гедды Люкс. Уморил ее со смеху.
      – Это твоя специальность.
      – Да, да... За грехи отцов я награжден этим проклятием.
      – Почему же проклятием, Тонио? Это прекрасный дар! Смех – самая ценная валюта. И это было всегда.
      – Да, но чем вызывается этот смех? Можно смешить людей остроумными мыслями, веселыми рассказами. А я?.. Я смешу их своим безобразием...
      – Леонардо да Винчи сказал, что великое безобразие встречается так же редко, как и великая красота. Он с величайшей заботливостью разыскивал всюду людей, отличающихся исключительным безобразием, и зарисовывал их лица в свой альбом. А ты... ты, в сущности, даже не так уж безобразен. Необычайный комизм вызывается не столько твоей внешностью, как противоречием «высокой» настройки твоей души с мизерностью телесной оболочки и с этими жестами картонного паяца. Ты прекрасно зарабатываешь, пользуешься колоссальным успехом...
      – Вот, вот, это самое! Высокая настройка души... Ах, Гофман, в этом все мое несчастье! Я человек с нормальной душой, но с телом кретина... Я глубоко несчастен, Гофман. Деньги... слава – все это хорошо, пока добиваешься их. Любовь женщины... Я получаю сотни писем в день от «поклонниц» со всех концов света. Но разве любовь руководит моими корреспондентками? Их привлекает мое богатство, моя слава. Это или сентиментальные старые девы, или продажные душонки, которым надо богатство и которые жаждут проявить свое чванство в роли жены столь знаменитого человека, как я. А вот Гедда Люкс... Сегодня я сделал ей тринадцатое предложение. И она отвергла его. Но теперь довольно. На чертовой дюжине можно остановиться. Уморил ее со смеху... Самое большое мое горе – в том, что я по натуре трагический актер, а принужден быть паяцем. Ты знаешь, Гофман, ведь я вкладываю в исполнение своих трагических ролей всю душу, а толпа смеется.
      Престо подошел к зеркалу и погрозил кулаком собственному отражению:
      – О, проклятая рожа!..
      – Ты великолепен, Тонио! – сказал, усмехнувшись, Гофман. – Этот жест – что-то новенькое. Позволь мне сходить за аппаратом.
      Престо обернулся и посмотрел на Гофмана с укором:
      – И ты, Брут!.. Послушай, Гофман, подожди, не ходи никуда. Побудь хоть один раз только моим другом, а не кинооператором... Скажи мне, – почему такая несправедливость? Имя и фамилию можно переменить, костюм, местожительство можно переменить, а свое лицо никогда... Оно, как проклятие, лежит на тебе.
      – Недосмотр родителей, – ответил Гофман. – Когда будешь родиться следующий раз, попробуй сначала, чтобы родители показали твою карточку, и, если она не будет похожа на херувима, – не родись.
      – Не шути, Гофман! Для меня это слишком серьезно. Вот из несчастного урода, голыша, я превратился в миллионера. Но на все мое богатство я не могу купить себе пять миллиметров переносицы.
      – Почему же не можешь? Поезжай в Париж, там тебе сделают операцию. Вспрыснут парафин под кожу и сделают из твоей туфли прекрасную грушу дюшес. Или еще лучше, – сейчас носы переделывают хирургическим путем. Пересаживают косточки, кожу. Говорят, в Париже много таких мастерских. На вывеске так и написано: «Принимаю в починку носы. Римские и греческие на пятьдесят процентов дороже».
      Тонио покачал головой:
      – Нет, это не то... Я знал одну девушку. В детстве она перенесла какую-то тяжелую болезнь, кажется дифтерит, после которой у нее запал корень носа. Ей не так давно сделали операцию. И надо сказать, что операция мало помогла ей. Нос остался почти таким же безобразным, как был. Притом кожа на переносице выделяется беловатым пятном.
      – Может быть, делал плохой хирург?.. Постой, постой... да чего лучше. На днях я читал в газете, что в Сакраменто приехал какой-то чудесный доктор, русский доктор, – Цорокин, Зорокин, не помню его фамилии, – и он делает настоящие чудеса, воздействует на какую-то железу, копьевидную или щитовидную – не помню, и у человека изменяются не только лицо, но и все тело: прибавляется рост, удлиняются конечности. Впрочем, может быть, все это газетная утка.
      – В какой газете ты читал это? – возбужденно спросил Престо.
      – Право, уж не помню. В Сакраменто в редакции любой газеты тебе сообщат его адрес, если это не газетная утка.
      – Гофман, я еду немедленно. Себастьян! Себастьян!
      Вошел старый слуга, итальянец, которого Престо всюду возил с собою.
      – Себастьян, скажи шоферу, чтобы он готовил машину.
      – Шофер спит, вы вчера замучили его, – ворчливо сказал Себастьян.
      – Да, правда, пусть спит. Из Сан-Франциско в Сакраменто каждый день ходят пароходы. Себастьян, укладывай белье и костюмы в чемодан. Я еду.
      – Не сумасшествуй, – завтра съемка!
      – Пусть отложат. Скажи, что я заболел.
      – Не теряй рассудка, Тонио! Ведь если доктор действительно изменит твою наружность, то ты уже не в состоянии будешь окончить роль мейстерзингера в фильме «Любовь и смерть». А ты обязан сделать это по контракту!
      – К черту контракт!
      – И ты уплатишь неустойку?
      – К черту неустойку! Скажи, Гофман, могу я на тебя полагаться как на друга? – Гофман кивнул головой. – Так вот что. Я не знаю, насколько задержит меня доктор. Если не выйдет дело в Сакраменто, я еду в Париж. На всякий случай я назначаю больше времени, чем может понадобиться: я пробуду в отъезде четыре месяца. Ты давно хотел побывать на Сандвичевых островах. Поезжай! Отдохни, проветрись и привези великолепный видовой фильм. Без аппарата ведь ты, как без глаз, существовать не можешь. Мою виллу прекрасно сбережет Себастьян. На него вполне можно положиться. Себастьян! Чемодан готов?
      – В последний раз говорю тебе: одумайся. Ведь твой нос – твое богатство!
      – Да где же ты, Себастьян? Вызови по телефону таксомотор!

      На этот раз газеты не солгали: доктор Сорокин действительно существовал и «творил чудеса». Престо без особого труда разыскал его лечебницу. Она находилась недалеко от города Сакраменто в живописной долине. Прекрасный сосновый парк окружал целый городок белых зданий. Весь этот городок принадлежал местному врачу, известному хирургу Круксу, пригласившему Сорокина для постановки новых методов лечения.
      Престо очень понравились лечебница и весь распорядок жизни в ней. Сорокин не устанавливал для больных строгого больничного режима, предоставляя им значительную свободу. Отчасти этому способствовал и самый метод лечения. Больные принимали в определенные часы порошки или микстуру, некоторые из них подвергались рентгенизации, и все должны были являться на освидетельствование через каждые три дня. Их взвешивали, измеряли рост, длину конечностей, фотографировали. В остальное время больные чувствовали себя совершенно свободными: взрослые вели свой обычный образ жизни, ели любимые блюда и распоряжались своим временем, как хотели. Им только не позволялось выходить за пределы больничного парка без разрешения врача.
      Престо предоставили отдельный небольшой коттедж, окруженный прекрасным цветником. Запах цветов и сосны наполнял комнаты.
      После огромной и роскошной виллы коттедж показался Престо очень маленьким и даже бедно обставленным. Но это нисколько не огорчало его. Ведь он собирался начать новую жизнь, поэтому и вокруг него все должно быть совершенно новым.
      Первое свидание Престо с доктором Сорокиным произошло в кабинете врача во время приема. Доктор удивился, увидев Престо в качестве своего пациента, но сумел хорошо скрыть свое удивление и, главное, не рассмеялся, что сразу расположило Тонио к врачу.
      – На что вы жалуетесь, мистер Престо?
      – На судьбу, – ответил Престо.
      Сорокин с видом понимающего человека молча и сочувственно кивнул и сказал:
      – «Неумолимая судьба» для нас, современных людей, – всего только закон причинности. Поэтому мы больше не умоляем судьбу. Мы сгибаем ее в бараний рог. Вы – последний больной. Прием у меня окончен. Пойдемте в парк и там побеседуем, – добавил он, посмотрев на часы.
      Был прекрасный летний вечер. Престо и Сорокин шли по дорожке, усыпанной желтым песком, направляясь в отдаленную часть парка.
      – Итак, вы жалуетесь на судьбу? – повторил Сорокин.
      – Да, – горячо ответил Престо. – Почему человек может переменить фамилию, местожительство, профессию, подданство, но не может переменить свое лицо? Оно, как проклятие, как печать Каина, неизменяемо, если не считать медленного возрастного изменения от младенчества до старости.
      Доктор покачал головой:
      – Вы не правы. Вы совершенно не правы! Не только наше лицо, но и формы всего нашего тела не представляют собою чего-либо спокойного, неподвижного. Они подвижны и текучи, как река. Тело наше непрерывно сгорает, улетучивается, и на месте уплывшего все время строится новое. Через мгновение вы уже не тот, что были, а в продолжение нескольких лет в вашем теле не останется ни атома из тех, что составляют сейчас ваше тело.
      – И тем не менее сегодняшний я как две капли похож на вчерашнего, – со вздохом сказал Престо.
      Сорокин улыбнулся. Но это была не обидная для Престо улыбка. Доктор улыбнулся его словам, а не жестам.
      – Да, иллюзия постоянства форм имеется. Но эта иллюзия получается оттого, что формы тела строятся вновь по тому же самому образцу, как и тело «уплывшее», сгоревшее в обмене веществ, исчезнувшее. И строится тело в том же самом виде только потому, что органы внутренней секреции своими гормонами направляют строительство по раз намеченному плану.
      – Но разве это не говорит о постоянстве форм?
      – Ни в коем случае. Отлитая из бронзы статуэтка не изменяется, пока время не разрушит ее. Она имеет устойчивые формы. Иное дело – формы нашего тела. Довольно одной из желез внутренней секреции начать работать с малейшим отступлением от определенного плана, – и формы нашего тела начнут изменяться, как воск от пламени. Наши текучие формы начнут плыть, – и в конце концов создадутся совершенно новые формы. Да вот не угодно ли посмотреть на этих больных?
      Навстречу Престо по дорожке сада шел человек гигантского роста. Пропорции тела его были неправильны. Он имел чрезмерно длинные ноги и руки при коротком туловище и маленькой голове. Несмотря на свой огромный рост, великан имел совершенно детское выражение лица и при приближении доктора начал оправлять свой костюм, как мальчик, который боится получить замечание от взрослого.
      Гигант поклонился врачу и прошел мимо.
      – Видите, какой гигант! Нормальный рост европейца колеблется между ста шестьюдесятью двумя сантиметрами (таковы ваши компатриоты итальянцы) и ста семьюдесятью семью – у норвежцев. А этот великан имеет двести тридцать сантиметров. Ему всего восемнадцать лет. До десяти лет он рос совершенно нормальным ребенком, а потом вдруг начал неудержимо тянуться вверх. Почему? Потому что у него передняя доля придатка мозга – гипофиза – начала развиваться слишком быстро или, как говорим мы, врачи, – это результат гиперфункций передней доли гипофиза. А вот карлица, – смотрите вправо. Ей тридцать семь лет, а рост ее всего девяносто семь сантиметров. Задержка роста у нее произошла потому, что функция той же передней доли гипофиза была ослаблена.
      – Но эти все изменения произошли в детстве?
      – Да, однако они могут происходить и в зрелом возрасте. Пойдемте вот к тому домику у холма. Может быть, нам удастся посмотреть на мисс Веде.
      У веранды домика сидела женщина, откинувшись на спинку большого кресла. Не поднимая головы, она смотрела на проходящих, улыбнулась доктору и приветствовала его.
      – Добрый вечер, мисс Веде! – любезно ответил Сорокин.
      Престо посмотрел на женщину и содрогнулся. Это было какое-то чудовище с удлиненным лицом, резко выдавшимся подбородком и затылком, с утолщенным носом и губами, с уродливо большими руками и ногами.
      – Страшна, как химера на башне собора Нотр-Дам, – сказал Престо, когда они прошли мимо больной.
      – Да, некрасива, – ответил доктор. – Но, поверите ли вы, что эта женщина еще недавно блистала красотой, что всего год тому назад она взяла в Чикаго приз красоты? И она действительно была очаровательна. У меня есть ее фотография. Я покажу вам ее.
      – И что же так изуродовало ее?
      – Без видимой причины у нее начали уродливо разрастаться кости лица – главным образом подбородка, – концы пальцев рук и ног, а также ребра и остистые отростки позвонков. Болезнь началась с общей слабости. Акромегалия – так называется эта болезнь, и зависит она от болезненного увеличения передней доли гипофиза. Если бы это случилось в детстве, она стала бы великаншей, а в двадцать лет получилось вот такое уродство. Впрочем, искусственно я мог бы создать великана и из взрослого человека.
      – Она безнадежна?
      – Нисколько! Как только нам удастся привести в норму ее придаток мозга, формы ее тела сами изменятся.
      – Вы хотите сказать, что вновь укоротятся ее кости и она станет похожа на самое себя?
      Сорокин кивнул:
      – Не правда ли, разве это не кажется чудесным? А вы говорите о незыблемости форм человеческого тела. Нет ничего незыблемого. Все течет, все изменяется!

      В первый вечер, когда Престо остался один в своем домике, он долго не мог заснуть. Впечатления от всего виденного слишком поразили его. Очаровательная женщина, превращенная злым недугом в какую-то страшную ведьму, карлики, великаны и среди этих уродцев и чудовищ доктор Сорокин, как волшебник, который собирается «расколдовывать» злые чары и вернуть всем уродцам вид нормальных, здоровых людей.
      Престо начинал дремать, и тогда ему казалось, что женщина – чудовище с огромным подбородком – поднимается со своего кресла, идет к Тонио и, простирая свои уродливо-большие руки, говорит:
      – Я люблю тебя, Тонио! Жених оставил меня. Но ты мне нравишься больше, чем жених. Мы оба уроды. Мы стоим друг друга. У нас будут дети-уроды, каких не видал еще свет. Они будут так смешны, что все люди подохнут от смеха. И тогда землю наследуют наши потомки. Над ними уже никто не будет смеяться, потому что все будут ужасающе-уродливы. И уродство будет признано красотой. И самый уродливый будет признан самым красивым...
      Тонио проснулся в холодном поту.
      «Какой отвратительный сон!..» – подумал он. И вдруг он быстро сел на кровати и схватился за голову. Одна мысль поразила его.
      – Я бежал во сне от страшной мисс Веде. А разве я сам не кажусь таким же страшным? Да, Гедда Люкс была права, тысячу раз права, отказав мне! Как несправедливо жесток я был с нею в последний раз!.. Что, если в самом деле Гедда умирала от смеха?! Я оставил ее без памяти. Быть может, у нее слабое сердце?
      Тонио соскочил с кровати и зашагал по комнате.
      – Надо будет дать телеграмму Гофману, спросить его. Впрочем, нет, – он, наверно, уже уехал... Если я в самом деле убил ее смехом, то начнется следствие, меня арестуют, быть может, обвинят в убийстве и казнят. И я умру уродом... Нет, нет! Если Гедда умерла, этого не исправишь. Кроме Гофмана, никто не знает о том, куда я уехал. Сначала надо излечиться от уродства. Однако как расшатались у меня нервы!.. Надо взять себя в руки...
      Тонио заставил себя лечь в кровать, но до самого утра не мог уснуть. «Безобразие – самая тяжелая болезнь!» – повторил он в бреду. Только когда первые утренние лучи позолотили верхушки сосен, Тонио начал дремать, повторяя во сне известные мудрые слова, которые звучали, как отрывки заклятия: «Гипофиз. Гормон. Акромегалия. Гиперфункция...»
      – Нет, право, от этого можно с ума сойти, – говорил Престо, проснувшись в одиннадцать часов утра. – Я должен знать совершенно точно, что такое представляют собой гормоны и гипофизы; я должен знать всю механику, тогда туман рассеется и в голове будет порядок.
      Умывшись, Престо подошел к большому зеркалу в ванной комнате и внимательно рассмотрел свое лицо. О, недаром он был киноартистом! Он знал каждый миллиметр этого лица, безобразного и смешного.
      – Лопоухий, туфленосый уродец, – сказал Престо, обращаясь к своему отражению в зеркале. – Скоро тебе придет конец. Ты сгоришь, утечешь, улетучишься, а на смену тебе придет... хотел бы я знать, как буду я выглядеть после лечения! – сказал Престо уже другим тоном.
      Быстро одевшись, он пошел к доктору Сорокину, но тот был занят с больными, и Престо отправился бродить по парку.
      У содержателя ярмарочного балагана глаза разгорелись бы при виде всех этих уродцев. Их хватило бы на составление не одной труппы карликов и великанов. Престо встречались толстые, как бочки, мужчины и женщины, едва передвигающиеся на ногах-тумбах, жердеобразные скелеты, мужчины с женским бюстом, бородатые женщины... Все это были жертвы игры неведомых сил, скрывающихся в недрах человеческого организма. Это был брак, отбросы великого производства природы.
      Вот уродец с огромной головой и маленькими ногами. Это – кретин. Он внимательно осмотрел Тонио и вдруг засмеялся смехом идиота.
      – Джим, Джим! Иди скорее, посмотри на это чудо! Тонио Престо соскочил с экрана и пожаловал к нам. Иди, иди, посмотри бесплатный кинематограф! – закричал он, обращаясь к другому больному.
      Престо узнавали все, кто только видел его на экране. А кто же не бывает в кино? Кретины и младенчески неразвитые великаны, привлеченные «живым» героем кино, шли следом за Престо. Это раздражало его. Он сделал крутой поворот и отправился к себе домой. До вечера он никуда не выходил. И только с наступлением темноты, когда большинство больных разбрелось по своим домам, Престо вновь направился к дому доктора.
      Сорокин повстречался ему на полдороги.
      – А я к вам, – сказал доктор. – Идемте гулять. Перед сном это полезно. Как спали вы прошлую ночь?
      – Плохо. Я думаю, в этом виноваты ваши гипофизы. Я хочу знать, что это за звери, иначе мне будет казаться, что я хожу окруженный злыми демонами, как это казалось моему далекому предку.
      – Ну что же, давайте знакомиться с «демонами». Одни и те же «демоны» могут быть то злыми, то добрыми.
      – Если можно, доктор, пойдем вот этой дорожкой! – И Престо показал на крайнюю глухую дорожку, по которой почти никто не ходил.
      Сорокин кивнул головой.
      – Когда мы примемся за лечение, вас никто не узнает, и вам не придется ходить по глухим дорожкам, – сказал Сорокин. – Так вот, слушайте. Вы, конечно, знаете, что человеческое тело состоит из многих миллиардов живых клеток, то есть мельчайших комочков живого вещества. Эти маленькие живые существа, составляющие части нашего тела, делятся как бы на отдельные производства, причем все они живут и действуют в удивительном содружестве и в полном согласии друг с другом. Чем больше изучаешь жизнь тела, тем больше удивляешься этой гармонии частей, этому порядку и согласию, царящему между всеми клетками и частями организма. Кто устанавливает этот порядок? Вопрос, который давно интересовал ученых. В течение девятнадцатого века ученые полагали, что все части и клетки организма связываются и объединяются нервной системой, а мозг является, так сказать, неограниченным монархом, которому слепо подчиняются все клетки-подданные. Однако монархам вообще не повезло в двадцатом веке.
      Слетел со своего трона и мозг, этот «царь в голове». Мозгу отведено более скромное, хотя и очень важное место. Мозг является центром передачи возбуждения с одной точки тела на другую. Такая передача носит название «рефлекса». Эта деятельность мозга так же важна, как работа какой-нибудь центральной станции телефона. Лампочка вспыхивает над номером, – и телефонистка соединяет один номер с другим. Но было бы ошибочно считать, что телефонистка – это неограниченный монарх, который по своей воле заставляет одного абонента говорить с другим. Ее роль чисто служебная. Такая же служебная роль и нервной системы и мозга. По крайней мере, теперь ученые пришли к убеждению, что рефлексами вовсе не исчерпывается проявление жизни организма, что нервная система не есть главная система, а мозг не есть центр всего тела. Как оказалось, наше тело управляется не монархическим образом, а, если так можно выразиться, «рабочим самоуправлением». Рабочие – клетки – вырабатывают особые химические вещества, которые и называются «гормоны». Вот эти-то вещества и играют роль активных деятелей. Их значение в деле установления порядка и гармонии гораздо большее, чем значение мозга.
      Почти все части человеческого тела вырабатывают гормоны, или, как мы иногда зовем их, «химические посланцы».
      – Рабочие депутаты? – с иронией спросил Престо.
      – Да, рабочие депутаты, – серьезно ответил Сорокин. – И если уж продлить аналогию, то взаимный обмен гормонами по крови и составляет как бы голос клетки, а сумма этих голосов образует своего рода «совет рабочих депутатов», дающих гармонию всему организму. Это интересно, хотя и похоже на агитацию фактами. Миллиарды клеток живут самым идеальным общественным порядком. Но не будем отвлекаться аналогиями. Итак, почти все части тела вырабатывают гормоны. Но некоторые места выделяют эти гормоны особенно обильно. Эти места называются органами внутренней секреции. Таким образом, бесконечно сложный внутренний организм не управляется из всезнающего центра, а самоуправляется, и органы внутренней секреции играют в этом самоуправлении очень видную роль. Их не мало, этих органов внутренней секреции, или желез: щитовидная железа, эпителиальные тельца, зобная железа, гипофиз и другие. Вот кстати о зобной железе. Вы где родились?
      – В горах итальянской Швейцарии.
      – Я так и полагал. В ваших местах, вероятно, есть что-нибудь ядовитое в воде, и этот яд действует губительно на щитовидную железу. Поэтому-то в ваших местах так много кретинов и зобных больных. Ведь зоб – это ненормальное развитие ослабленной щитовидной железы. Организм как бы количеством желает заменить качество. Ваша «болезнь» для меня была ясна с первого взгляда. Вы представляете собой тип кретина, но с некоторым отступлением от нормы. Дело в том, что у кретинов обычно наблюдается замедленность движений и всех процессов душевной жизни. Кретины вялы, тяжелодумы, спокойны. Они напоминают добродушных животных. Правда, живой ум встречается между ними. Но у вас не только живой ум. У вас повышенная чувствительность нервов. Приступы усиленного сердцебиения у вас бывают?
      – Да, – ответил Престо.
      Сорокин кивнул:
      – Вы чуткий, нервный, впечатлительный, легко возбудимый. В вашем организме как будто действуют две взаимно противоположные силы. Возможно, что у вас имеется ненормальная деятельность как щитовидной железы, так и гипофиза. Я умышленно несколько дней не приступал к медицинскому освидетельствованию, чтобы познакомиться ближе с вашим темпераментом, характером и умственным складом. С вами придется повозиться. Вы хотите иметь нормальный рост, нормальные пропорции и лицо, которое у вас должно было бы быть, если бы кретинизм не наложил на него свою печать?
      – Ну разумеется, – ответил Престо.
      – Вы так и не видали своего «настоящего» лица? Постараемся выяснить его. Я делаю то, чего еще не делают другие врачи. Меня называют кудесником, колдуном. Так же называли знаменитого селекциониста Бэрбанка. А я делаю не больше его. Он делал «чудеса», изменяя формы и всю «конституцию» плодов и овощей, я же работаю над изменением человеческого тела. Пройдемте ко мне в кабинет, я покажу вам кое-какие мои трофеи. Я обогнал своих коллег, – продолжил Сорокин, направляясь к дому. – Мне удалось сделать удивительный препарат из гормона гипофиза, этому гормону придаю самое крупное значение как «строителю» нашего тела. И при помощи этого препарата мне удается изменять формы и рост взрослых людей в очень короткий срок. Посмотрите, – сказал Сорокин, когда они вошли в кабинет. – Вот как выглядит гипофиз, который произвел все эти чудеса...
      Доктор показал Престо альбом фотографий. На левой стороне были сняты ужасные уроды, на правой стороне – вполне нормальные люди, среди которых были даже очень красивые. Между лицами левой и правой стороны не было ни малейшего сходства.
      – Это до лечения, а это после лечения, – сказал с гордостью Сорокин, показывая на левую, потом на правую страницу альбома. И он имел право гордиться. Казалось, он мог лепить тела и лица людей по своему желанию, как из глины.
      – Это все мои европейские трофеи, – сказал он. – Полагаю, что и здесь, в Америке, я получу те же результаты. К сожалению, официальные представители американской медицины, как мне пришлось слышать от Крукса, не очень доброжелательно относятся к моим опытам. В духовных кругах также раздается ропот. Впрочем, пока мне не мешают. А вот! – Сорокин показал на шкаф со стеклянными дверцами. На полках виднелись большие фарфоровые аптечные белые банки с номерами вместо надписей. – Средневековый кудесник много дал бы за эти банки. В них содержатся порошки... Номер первый прибавляет рост, номер второй – убавляет...
      – Неужели вы в состоянии уменьшить или увеличить рост уже взрослого человека?
      – Да, смогу сделать даже такое «чудо». Дальше, номер третий радикально излечивает от ожирения, номер четвертый худых людей превращает в полных. Словом, живи я пятьсот лет тому назад, я мог бы «заколдовывать» и «расколдовывать» людей, получая за это огромные деньги...
      – И покончив дни свои на костре?..
      Сорокин улыбнулся:
      – Возможно. Теперь меня не сожгут живьем. Но все же допечь могут очень сильно. Косность человеческая переживает века...
      Докторский приказ «разденьтесь» не ушел от Престо. Сорокин тщательнейшим образом исследовал каждый квадратный сантиметр его тела, измерил, взвесил и, наконец, снял фотографический портрет Тонио во весь рост и лицо в профиль и анфас.
      – Необходимо запечатлеть всю последовательность ваших превращений, – сказал Сорокин. – Одного больного я снимал в одной и той же позе каждый день киноаппаратом. Получился изумительный фильм: превращение на глазах зрителя урода в красавца. Но такие снимки отнимают слишком много времени.
      На другой день после этого Престо принял первую пилюлю. Пилюля должна была начать невидимую работу в его организме по перестройке его тела.
      В этот день Престо долго стоял перед зеркалом, как бы прощаясь с «собой».

      Дни шли за днями, пилюля следовала за пилюлей; каждое утро и каждый вечер Престо внимательно наблюдал себя в зеркале, но изменений не замечал. Все тот же туфлеобразный нос, те же уши-лопухи, тот же овал черепа, расширенного кверху. Престо терял терпение и уже начинал сомневаться в «магии» доктора Сорокина.
      Чтобы не быть мишенью для смеха, он давно отказался от прогулок по парку и выходил подышать воздухом только ночью. Время шло однообразно и довольно скучно. Он выписал сан-францискские газеты, желая узнать, что делается в городе.
      Газеты сообщали о тяжелой болезни мисс Гедды Люкс. У нее произошел странный припадок, едва не окончившийся смертью. Врач, вызванный горничной, нашел Люкс без чувств, посиневшей, с признаками асфиксии (удушья). Пульс едва можно было прощупать. Врачу стоило больших трудов вернуть Люкс к жизни. Горничная Гедды Люкс также чувствовала себя очень плохо, хотя она оправилась от непонятного припадка раньше своей госпожи и нашла силы вызвать врача по телефону. Никаких следов угара или присутствия какого-нибудь газа, могущего вызвать асфиксию, врачом обнаружено не было. О причинах, вызвавших странный припадок, ни Гедда, ни ее горничная не говорили.
      Только несколько дней спустя после этого события репортеру местной газетки удалось собрать кое-какие сведения, проливающие свет на то, что произошло в доме Люкс. По ее словам, горничная мисс Люкс сообщила своему знакомому шоферу, что ее госпожа едва не умерла со смеху, потому что Престо имел дерзость сделать ей, Люкс, предложение.
      – Престо был так смешон, что я сама едва не умерла со смеху, – говорила горничная.
      Другие газеты не перепечатали этого сообщения, считая его слишком неправдоподобным. Престо мог сделать предложение и получить отказ. Но умереть со смеху – это неслыханная вещь!
      Еще через день в той же газетке была напечатана заметка о том, что к странному припадку мисс Люкс Тонио Престо безусловно имеет отношение. Несколько свидетелей подтвердили, что видали Престо в то злополучное утро выходящим из виллы Люкс. Вскоре после его отъезда была вызвана карета «Скорой помощи». Возможно, что Престо, огорченный отказом, пытался отравить Люкс. Во всяком случае от мисс Люкс не поступало никакой жалобы, и следственные власти не могли открыто приступить к производству следствия. Подозрения, падающие на Тонио Престо, усиливались тем, что он неожиданно исчез, быть может, опасаясь ответственности за свой поступок. По словам его кинооператора Гофмана, Тонио Престо уехал в Европу лечиться. Сам Гофман почти одновременно с Престо также выехал на Таити.
      Еще через день та же маленькая газетка, собирающая сплетни, оповестила мир о том, что факт «кощунственного» и «святотатственного» поступка Престо подтвердился. Тонио Престо действительно имел дерзость оскорбить Люкс предложением брака. Эта весть была подхвачена другими газетами, и поклонницы и поклонники Люкс слали в редакцию тысячи писем с выражением негодования на поступок Престо и выражением сочувствия и соболезнования «оскорбленной и оскверненной Люкс».
      О, если бы он, Престо, попался сейчас в руки толпы! Она разорвала бы на части своего недавнего любимца. Как все-таки хорошо, что Престо скоро сбросит свою ужасную личину!
      Престо подошел к зеркалу и еще раз внимательно осмотрел свое лицо. Никаких перемен!
      «А Люкс все-таки не хотела выдавать моей тайны! – думал Престо. – Вероятно, горничная разболтала. Люкс! Как-то она встретит меня, когда я предстану перед нею в новом виде!»
      Престо вдруг обуяло такое нетерпение, что, несмотря на присутствие в саду многих больных, он побежал к доктору Сорокину, оставляя позади себя взрывы смеха, как пенистый след от быстроходного парохода.
      – Послушайте, доктор! Я не могу больше терпеть! Ваше лекарство не оказывает на меня никакого действия, – сказал Престо.
      – Не волнуйтесь, – спокойно ответил Сорокин. – Мое лекарство оказывает нужное действие. Но все делается не так скоро, как у вас в фильме. Лекарство действует на гипофиз и щитовидную железу. Они должны выделять нужное количество гормонов. Гормоны действуют на клетки. Видите, сколько здесь передач! Притом не забудьте, что вам не десять лет от роду и кости ваши не столь податливы, как у ребенка. Когда железы, если так можно выразиться, наберутся сил, процессы изменения пойдут гораздо скорее.
      Престо оглянулся и увидел красивую молодую даму или девицу, сидящую в кресле. Только сейчас он сообразил, что вбежал в кабинет врача без предупреждения во время приема.
      – Простите, – сказал он смущенно, обращаясь к даме.
      Пациентка улыбнулась и сказала:
      – Мы уже обо всем переговорили с доктором. – И, кивнув ему, дама вышла из кабинета легкой походкой.
      – Новенькая? – спросил Престо.
      – Наоборот, старенькая! – ответил улыбаясь Сорокин.
      – Но я не заметил, не видал такой среди больных...
      – Да, вы не видали такой и все же вы видали ее. Это та самая девица, которая сидела у своей веранды в кресле, – помните?
      – Страшная химера, слетевшая с башни собора Нотр-Дам? – с удивлением спросил Престо.
      – Она самая.
      Престо бросился к доктору и начал жать его руки:
      – Простите, доктор, что я усомнился в вашем всемогуществе...
      – До всемогущества далеко, но все же современная медицина кое-что может сделать. Идите и терпеливо ждите.
      Прошло еще целых десять дней после этого разговора, – дней, похожих на все минувшие. И вот на одиннадцатый день началось «чудо перевоплощения», как сказал Престо, окончив утренний осмотр своего лица.
      Зеркало не могло обмануть; провал у корня носа начал приподниматься. Престо успокоился и сразу повеселел. Теперь уже не могло быть никакого сомнения: порошки доктора Сорокина пробудили «подземные силы» его организма, началось образование «складчатых гор» и другие «геологические» преобразования в его организме.
      Каждый день приносил что-нибудь новое. Переносица увеличивалась очень быстро. А мясистый, туфлеобразный конец носа как будто «подсыхал», втягивался, – словом, заметно уменьшался. Сжимались и уменьшались и уши. Весь череп принимал более пропорциональный вид. И удивительное дело: Престо начал расти. Пальцы, руки и ноги удлинялись; это было заметно по брюкам и рукавам, делавшимся все короче.
      Внутренние силы действовали чем далее, тем энергичнее. Раз прорвав застывшие формы, эти силы начали перестройку организма с необычайной быстротой. Тонио скоро потерял счет всем новым приобретениям и изменениям. И когда, в конце первого месяца «метаморфоз», он вынул свою фотографическую карточку и сравнил с теперешним своим лицом, то сначала обрадовался, а потом даже испугался: зеркало отражало новое, чужое лицо.
      Это уже не был Антонио Престо, каким он знал себя с детства. Тонио Престо потерял свое прежнее лицо!.. Это было жутко. Как будто сознание Тонио Престо переселилось в тело неизвестного человека. Престо пробовал делать движения руками, – получалось что-то новое, довольно плавное, даже изящное, но чужое. Физические ощущения были новыми и странными. Как будто все «шарниры» тела Престо смазали маслом и сделали хорошие шарикоподшипники. Каждый жест удавался ему удивительно легко. Члены тела сделались гибкими, подвижными. Не было больше угловатости движения. Походка Престо, напоминавшая движение летучей мыши, сделалась теперь плавной и легкой. Все это было бы чрезвычайно приятно, если бы не было так ново, – ново до жути.
      Тонио часами не отходил от зеркала. Он изучал свое обновленное тело. Он любовался им и удивлялся чудесам науки. Да, теперь он верил, что человеческое тело не представляет собой отлитых «на век» форм, что эти формы текучи и подвижны, как вода. Надо только уметь разбудить «подземные силы», строителей живого тела – гормоны.
      «Гормоны», «гипофиз», «щитовидная железа», – теперь эти слова уже не казались Престо непонятными обрывками колдовского заговора.
      – И все же это очень странно, – говорил он, глядя в зеркало. А из зеркала на него смотрел изящный молодой человек с красивым тонким носом, довольно высокий, очень стройный, худощавый.
      И на этом новом теле был надет новый костюм, – старые костюмы Престо были слишком малы и коротки. Престо посмотрел на прежний костюм, брошенный на стул, – маленький костюм в клеточку, с короткими, почти детскими брюками. И этот костюм вдруг показался Престо жалким и трогательным. Как будто этот костюмчик остался от умершего подростка – сына или брата.
      – Тонио Престо умер. Нет больше Тонио, – тихо сказал Престо. Неожиданно ему стало жалко этого уродца, в теле которого он прожил больше двух десятков лет. Знал нужду, не согретое лаской детство, жизнь на улице.
      Тонио вспомнил, как он мальчиком в поисках хлеба оставил родные горы и отправился в Неаполь. Там вместе с такими же полуголыми мальчуганами, каким был и он, собирал навоз и мусор на улицах прямо руками, черными от грязи по локоть, накладывал мусор в тележку, запряженную ослом, и отвозил на свалку, получая за это гроши. А на свалке, вывернув мусор, рылся в нем, выискивая апельсиновую корку или полусгнившую головку рыбы. Спал он на берегу Неаполитанского залива – одного из красивейших в мире издали... Берег был засорен всякими отбросами: гниющей рыбой, раковинами, бутылками; от ближайших лачуг нестерпимо несло кислыми запахами дубленой кожи, луком, чесноком... Но здесь было тепло, и мальчик чувствовал себя как дома...
      Потом поездка с бродячим цирком в Германию, неожиданный успех на ярмарках, случайное участие на съемках в кино, еще более неожиданный успех – и волшебный поворот судьбы... И со всем этим покончено...
      Престо старался вспомнить всю свою жизнь. Ему хотелось проверить, знает ли новый Престо все то, что пережил старый. Не нарушило ли физическое «перевоплощение» единства сознания. Нет, память его действует нормально. Престо-новый является преемником всего психического наследства Престо-старого. И все же в психике Престо произошли немалые изменения. Престо-новый стал спокойнее, положительнее. Он лучше владеет собой, не горячится, не мечется. И это тоже очень страшно. В существе Престо как будто осталась только тоненькая ниточка, соединяющая его прошлое «я» с настоящим, – ниточка единства сознания. Порвись эта ниточка, и Престо-старый умер бы окончательно, а новый молодой человек «родился» бы на свет в возрасте двадцати трех лет.
      А что, если в самом деле эта ниточка порвется? Тонио забудет все, что было с ним до начала лечения? Кто же он тогда будет? Тонио потер свой лоб, отошел от зеркала и опять посмотрел на себя:
      – Да, Тонио Престо потерял лицо!..

      «Чудо перевоплощения» совершилось. Вместо безобразного уродца зеркало отражало внешность молодого человека, стройного, немного худощавого. Доктор Сорокин осмотрел свое произведение с чувством скульптора, удовлетворенного своей работой.
      – Кончено! – сказал он. – Желаю вам жизненного успеха! Внутренние процессы переустройства вашего тела закончились, но все же вы еще недельки две внимательно наблюдайте за своей внешностью. Если заметите в лице хоть малейшее изменение, немедленно приезжайте ко мне.
      Восхищенный Престо жал руку доктора и на прощанье даже расцеловался с ним. Тонио щедро расплатился с Сорокиным, оставив у него почти все деньги, которые взял с собой, – а их было несколько десятков тысяч долларов. У Престо осталась только мелочь, но ее было достаточно, чтобы добраться до дому. Тонио послал телеграмму Себастьяну с уведомлением о том, что он приедет завтра утром, и с приказом приготовить к его приезду кабинет и спальню...
      В назначенный час наемный автомобиль подкатил к подъезду виллы Престо. Старый слуга выбежал на широкую лестницу, отлого, полукругом спускавшуюся к усыпанной песком дороге, и вдруг с недоумением остановился. Вместо своего хозяина он увидел изящного молодого человека. Молодой человек рассмеялся, видя недоумение старика, и сказал приятным баритоном, ничуть не напоминавшим визгливый фальцет Престо:
      – Что, не узнал меня, старина? Это я, Антонио Престо, но я побывал у врача, и он, понимаешь ли ты, изменил меня, переделал заново. Бери чемодан!
      Но Себастьян не двигался с места. Он был преданный слуга, даже больше чем слуга. На Престо он смотрел, как на сына, и оберегал его интересы, как свои собственные. Себастьян знал, каким опасностям подвергается личность и имущество миллионера в Америке, а Престо был крупным миллионером. Себастьян с замиранием сердца читал в газетах о тех уловках и хитростях, к которым прибегают преступники, чтобы овладеть не принадлежащим им богатством. И в данную минуту Себастьян не сомневался в том, что имеет дело с одним из молодчиков, которые хотят провести его, старика, и обобрать дом Антонио Престо. Но не на такого напали! Не только Себастьян, видавший виды, но и глупый молокосос не попался бы на такую удочку. Обман был слишком очевиден. Мыслимое ли дело, чтобы человек так изменился!
      – Ну, что же ты стоишь? – нетерпеливо спросил Престо.
      – Уезжайте, откуда приехали! – сказал Себастьян, поднимаясь на несколько ступеней, чтобы занять на всякий случай более удобную оборонительную позицию около двери. – Хозяина нет, а без него я никого не пущу в дом. Мне дан строгий приказ.
      – Вот чудак! Я же говорю тебе, что я сам и есть хозяин, Тонио Престо.
      Шофер заинтересовался этим разговором. Он искоса поглядел на Тонио. Разумеется, это не Престо. Кто же не знает Престо? Шофер был явно на стороне Себастьяна и незаметно мигнул тому, как бы предупреждая: «Не впускай в дом этого человека, опасайся его!»
      Себастьян понял этот жест и поднялся еще на несколько ступеней. Теперь он стоял у самой двери. Престо уже терял терпение. Он открыл дверцу автомобиля и начал подниматься по лестнице. Но Себастьян зорко следил за злоумышленником. С неожиданной для своего возраста быстротой он вбежал в дверь и закрыл ее на железный засов, на ключ, на крюк, на цепочку. В отсутствие Престо Себастьян сам придумал все эти сложные запоры и заказал их слесарю. Теперь старик был в полной безопасности и мог выдержать осаду целой шайки бандитов.
      – Что, не удалось, мальчик! – со злорадной усмешкой сказал он, стоя за дверью.
      Тонио начал стучать, но Себастьян не открыл дверь. Ни просьбы, ни уговоры не помогали. Себастьян был тверд как скала.
      – Упрямый, глупый старик! – проворчал Престо. Под насмешливым взглядом шофера он медленно сошел с лестницы, обдумывая свое положение. Быть может, его собственный шофер окажется толковее? Престо прошел к гаражу, рядом с которым стоял небольшой домик, где жил шофер. На двери висел большой засов.
      – Вероятно, пустил мою машину в прокат, мошенник! – выбранился Престо. Ему ничего не оставалось больше делать, как остановиться в номере гостиницы. Он назвал один из лучших отелей в городе. У Престо едва хватило денег, чтобы расплатиться с шофером. Хорошо еще, что Престо был в дорогом, прекрасно сшитом костюме и имел отличные чемоданы, с внушительными ярлыками лучших европейских и американских отелей. Наметанный глаз швейцара отеля сразу оценил этот чемодан, три раза переплывавший океан, и швейцар с почтительным уважением посмотрел на собственника этой почтенной вещи. Но уже в вестибюле отеля, где записывали новоприбывших, произошел маленький инцидент, оставивший у Антонио Престо весьма неприятный осадок.
      – Ваша фамилия? – спросил у Тонио молодой человек в больших очках, похожий на Гарольда Ллойда, сидевший за конторкой.
      – Тонио Престо, киноартист! – выпалил Тонио по привычке.
      Раньше ему не нужно было называть себя. Подавляя улыбку, швейцары, лакеи и метрдотели первые почтительно называли его по имени. Его знали лучше, чем подданные знают своего короля. Теперь ему пришлось назвать себя. Но этого мало. Слова «Тонио Престо» вызвали у конторщика неожиданный эффект. Он вдруг откинулся назад и несколько минут смотрел на Престо изумленным взглядом. Потом любезно, но холодно сказал:
      – Вероятно, вы изволите быть однофамильцем известного Престо?
      И вот тут Престо допустил малодушие. Он не захотел убеждать молодого человека в том, что противоречило очевидности: этот юноша в очках так же не поверил бы Престо в том, что «он есть он», как и Себастьян. Зачем ставить себя в глупое положение человека, который явно присваивает чужое имя?
      – Да, однофамилец! – ответил Престо и поспешил подняться на лифте и скрыться в свой номер.
      «Что же будет дальше? – озабоченно подумал он. – Оказывается, потерять свое лицо – пренеприятная вещь...»
      Престо проголодался. Хорошо еще, что в отеле можно завтракать и обедать, не платя каждый раз. Престо позвонил и заказал завтрак. От внимания Престо не ускользнуло, что лакей как-то особенно смотрит на него. Видимо, весть о неизвестном молодом человеке, который имел бестактность присвоить себе прогремевшее имя, уже обошла весь отель.
      Престо позавтракал и повеселел. В конце концов все объяснится, и он сам будет смеяться над своими злоключениями.
      Теперь он решил осуществить свою давнишнюю мечту, которую лелеял все время, пока находился в лечебнице Сорокина. Престо решил сделать первый визит Гедде Люкс. Он извинится перед ней... и... Как-то она теперь примет его?..
      Престо еще раз критически посмотрел в зеркало и нашел, что он настоящий красавец. Вот когда он сможет играть роли в высоких трагедиях! Мечта его осуществится... Он – Ромео, Гедда – Юлия... Престо стал в позу и протянул руки к воображаемой Юлии. «Великолепно!.. Неотразимо! Она не устоит. Теперь она не откажет мне!» – подумал он и, переодевшись в новый костюм, отправился вниз.
      Вилла Гедды Люкс находилась за городом, недалеко от киногородка мистера Питча, в полумиле от его собственной виллы. У Престо не осталось денег, чтобы нанять автомобиль.
      «Придется идти пешком», – думал он. И тут же утешил себя, что моцион – очень полезная вещь. Однако он скоро убедился, что даже самые полезные вещи приятны только тогда, когда их имеешь в меру.
      Жара стояла нестерпимая. Белое шоссе блестело так, что глазам было больно. Вдобавок по шоссе все время туда и обратно сновали автомобили, которые так пылили, что Престо задыхался. Он никогда не думал, что автомобили оставляют позади себя так много пыли и что они могут доставлять столько неприятности человеку, который принужден плестись по дороге. А автомобилисты как будто издевались над пешеходом и, проезжая мимо, так вызывающе ревели в свои гудки и пускали столько пыли в глаза, что Престо сжимал кулаки от негодования.
      Никогда еще путь до киногородка не казался ему столь длинным.
      Когда Престо добрался наконец до виллы Люкс, то вид у него был очень непрезентабельный. Лицо и воротничок почернели от грязи и пота, волосы слиплись, костюм и ботинки покрылись тонким слоем пыли. Он осмотрел себя и начал колебаться, показываться ли ему перед Геддой в таком виде. Но желание скорее увидеть ее заставило Тонио решительно нажать кнопку звонка. Дверь открылась, и Престо увидел ту самую горничную, которую он едва не уморил со смеху вместе с ее госпожой. К счастью, девушка не узнала его. Она осмотрела несколько презрительно его костюм, но, взглянув на лицо, приветливо улыбнулась. Эта улыбка ободрила и окрылила Престо.
      – Я хотел бы видеть мисс Люкс.
      Тысячи молодых людей, мечтающих о славе киноартистов и артисток, желают видеть мисс Люкс в надежде воспользоваться ее протекцией. Десятки тысяч людей всех возрастов и обоих полов сочли бы за счастье лицезреть «божественную» Люкс. Но у нее не хватило бы времени на работу, если бы она начала принимать всех, приходящих к ее дверям.
      – Мисс Люкс нет дома! – ответила горничная обычной фразой.
      Но Престо знал эти уловки.
      – Для меня она должна быть дома! – сказал он многозначительно. – Я ее старый друг, и она будет очень рада видеть меня. – Девушка усмехнулась при слове «старый». – Да, да, не смейтесь, – продолжал Престо. – Я знал Гедду, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Я приехал на несколько дней по делам в город и решил повидаться с нею. Но по дороге мой автомобиль сломался и... – он многозначительно показал на свой костюм, – мне пришлось идти пешком.
      – Как о вас прикажете доложить? – уже совсем любезным тоном спросила горничная. Опять этот роковой вопрос!
      – Видите ли, – замялся Престо, – я хочу сделать мисс Люкс сюрприз. Скажите мисс, что ее хочет видеть старый друг.
      Горничная приоткрыла дверь, впустила Престо в большую приемную и отправилась доложить своей госпоже, попросив Престо подождать ответа. Это была уже полупобеда.
      «Женщины любопытны, – думал Престо, – Гедда, наверное, захочет посмотреть старого друга, в особенности после того, как горничная опишет ей мою наружность. А она, наверное, сделает это...»
      – Пожалуйте, мисс просит вас пройти к ней в будуар, – сказала горничная, и Престо, волнуясь, прошел в знакомую комнату, утопавшую в мягких коврах, на которых были разбросаны пуфы, подушки, львиные и медвежьи шкуры.
      Люкс полулежала на кушетке и при входе Престо поднялась и с недоумением посмотрела на него. Опять обман?! К каким только ухищрениям не прибегают эти поклонники и охотники за славой!
      – Что вам угодно? – сухо спросила она.
      Престо поклонился:
      – Мисс, я не обманул вас. Я – ваш старый друг, хотя вы и не узнаете меня. – Его приятный баритон и искренность тона произвели благоприятное впечатление.
      – Прошу вас! – сказала Люкс, указывая на маленькое кресло.
      Престо сел в кресло, Люкс опустилась на кушетку. Минуту длилось молчание. Потом Престо начал говорить, многозначительно поглядывая на Люкс.
      – Чтобы убедить вас в том, что я не обманул вас, я могу рассказать вам то, чего никто не знает, кроме вас и... еще одного человека. Я повторю вам, что говорил вам Тонио Престо в последнее свидание с вами, а также и то, что вы отвечали ему. Повторю от слова до слова.
      – Он вам передавал это? – спросила Люкс. Тонио улыбнулся:
      – Да, он мне передал это. Он очень извинялся, что причинил вам... беспокойство, заставив вас смеяться так много...
      – Я едва не умерла...
      Престо утвердительно кивнул:
      – Я знаю это.
      – Но при чем тут вы? – спросила Гедда. – Тонио просил вас передать его извинения?
      – Да, он... завещал мне это!
      – Он умер? – с испугом спросила Гедда. Престо показалось, как будто она чувствует себя виноватой в его смерти. Тонио не ответил на ее прямой вопрос.
      – Позвольте напомнить вам, что вы ответили ему на его предложение.
      – Боже мой, но я не могла предполагать, что мой отказ убьет его! Он был вашим другом? И теперь вы как будто явились мстить за него...
      – Прошу вас, не спешите делать выводы и выслушайте меня! Итак, вы тогда сказали Престо, что между ним и вами стоит непреодолимая преграда. И эта преграда – его уродство. Ведь так? Значит, если бы не было этой преграды... он имел бы шансы?
      – Да, – ответила Гедда.
      – Так вот, – сказал Престо, – теперь этой преграды не существует. Антонио Престо не умер, но переменил свою внешность. Антонио Престо – это я. Ведь вы не можете сказать, что я безобразен? – И Престо поднялся с кресла и сделал несколько шагов, как «модель» в магазине модных костюмов. Люкс невольно откинулась назад. В глазах ее отразился ужас. Мысль ее напряженно работала. Кто этот странный человек? Сумасшедший? Преступник?..
      – Что вам надо? – спросила Гедда, едва владея собою.
      – Я пришел за ответом и уже получил его, – ответил Престо. – Вы сказали «да».
      – Но вы не Престо!.. Прошу вас, не мучьте меня. Что вам надо?
      – Успокойтесь, мисс Люкс! Вам не угрожает опасность. Я не сумасшедший и не бандит. Я знаю, что вам трудно поверить в то, что вот этот неизвестный молодой человек, разговаривающий с вами, есть действительно отвергнутый вами Антонио Престо. Но я постараюсь убедить вас в этой невероятной вещи.
      И Престо рассказал Гедде все, что произошло с ним после их свидания, показывал вырезки из газет о «чудесных превращениях» доктора Сорокина, наконец вынул фотографии, отметившие все этапы «эволюции», происшедшей в теле Престо. Эти фотографии были убедительнее всего. И все же, когда Гедда, оторвав взгляд от фотографий, посмотрела на красивого молодого человека и мысленно представила себе старого Тонио Престо, ее разум отказывался верить, что такие превращения возможны.
      Она задумалась. Наступило молчание, которого Престо не нарушал. Он ждал ответа Гедды, как приговора. Наконец Люкс подняла голову и сказала:
      – Мистер... Престо!.. – Это начало не понравилось Тонио. Раньше Гедда не называла его так официально, обращаясь к нему по-товарищески – Тонио. – Допустим, что все это так, как вы говорите. «Стена уродства» не стоит перед нами. Но...
      – Какое же может быть но?.. – нетерпеливо спросил Престо.
      – Я выслушала вас, выслушайте теперь вы меня. Вспомните и вы хорошенько наш разговор, когда вы еще были уродом, Тонио. Я вам говорила о том, что положение обязывает. Преклонение толпы много дает, но и много требует. Я возвеличена волею той толпы, которая посещает кино. И я не должна ссориться с толпой. Я говорила, что толпе было бы приятнее всего, если бы я осталась «вечной невестой». И тогда каждый клерк, каждый метельщик улиц, хранящий мой портрет, мысленно представлял бы себя моим «героем». Толпа еще простит мне, если я выйду замуж за подлинного героя.
      – За бога или полубога?
      – Да, за тех, кого превозносит сама толпа.
      – Но разве Престо не бог? – гордо спросил Тонио.
      – Вы больше не Престо. В этом-то и весь вопрос. Вы были бог-страшилище, но вы были неподражаемы в своем безобразии. Теперь вы красивы, как Аполлон, но таким вас не знает толпа. Вы превратились в безвестного красивого юношу. А безвестная красота – это еще хуже, чем прославленное безобразие Престо. Я не хочу, не могу допустить, чтобы про меня сказали, что стареющая Люкс, – а я ведь старше вас на два года, вы это знаете, – что стареющая Люкс купила себе на свои миллионы молодого мужа, – бездарного, неизвестного, но смазливого юношу. Да едва ли и вы сами согласитесь быть «мужем знаменитости». Для мужчины с самолюбием это непривлекательная роль. А вы избалованы славой и успехом.
      – Кто вам сказал, что я никому не известен? Разве я не Тонио Престо? Престо надел на себя новую маску. Но разве он перестал быть Тонио? Разве мой талант, мой гений не остался тем же? Раньше я смешил людей, теперь буду потрясать их сердца. Я был комик, паяц, теперь буду трагик. О, как я буду играть! Поверьте мне, зрители будут потрясены до глубины души, когда увидят на экране Престо-трагика. Толпа захлебнется в слезах. И я стану еще выше. Если я был полубогом, то стану богом!..
      – «Буду, будет, стану»... Это все только мечты. Путь до экрана очень тернист, труден, чаще всего непроходим для тех, кто мечтает о славе...
      – Зачем вы говорите мне все это? Разве я не знаю, что стать знаменитостью не легко? Но ведь я... допустим даже, что я – никому не известный юноша. Но у меня есть хорошее «наследство», оставленное мне Тонио Престо: общепризнанный талант, великолепное знание артистической техники, наконец связи...
      – Но у вас нет главного: невероятно смешного, туфлеобразного носа Тонио Престо. И толпа не признает вас.
      – Я заставлю ее признать. Смотрите же, это последняя оговорка. И если я приду к вам, увенчанный славой и преклонением толпы?..
      – Я буду ваша.

      Пробраться к мистеру Питчу обновленному Тонио Престо оказалось еще труднее, чем к Гедде Люкс. Драгоценнейшее время мистера Питча охраняло несколько церберов, немых и глухих ко всяким доводам, мольбам и убеждениям. Отчаявшись в словесном оружии, Престо решил прорвать блокаду силой. Он оттолкнул лакея и быстро пошел вперед. К счастью, Тонио хорошо знал расположение комнат и потому без особого труда добежал до кабинета мистера Питча и успел скрыться за дверью.
      Престо увидел знакомый ему кабинет, уставленный глубокими кожаными креслами, устланный ковром и украшенный по стенам фотоснимками и портретами киноартистов. На видном месте, в центре стены, красовался его собственный портрет. Тонио Престо был снят в натуральную величину и изображал Отелло с платком Дездемоны в руках. Сколько раз Престо бывал в этом кабинете! Питч всегда был неизменно любезен с ним, предлагал хорошую сигару, усаживал в кресло, ухаживал за ним, как за дорогим гостем.
      Мистер Питч сидел на своем обычном месте, у открытого американского бюро, положив протянутые ноги на шкафчик для деловых бумаг, и разговаривал с юрисконсультом мистером Олкоттом.
      – В контракте обусловлена неустойка в пятьсот тысяч долларов, – говорил мистер Питч, не обращая внимания на Престо. – Если мистер Тонио Престо сбежал неведомо куда, не закончив съемку начатого фильма «Любовь и смерть», то он, Престо, обязан уплатить неустойку и убытки. Коммерческая часть даст вам справку, во сколько обошлась нам постановка незаконченного фильма по день исчезновения Престо. Подготовьте иск!
      – Но к кому мы будем предъявлять его? – спросил юрисконсульт. – Не лучше ли подождать возвращения Престо? Быть может, его и в живых нет. Ходят разные слухи.
      – Тем более! Мы назначим опеку для ответа на суде и наложим арест на его имущество. Неужели вы не понимаете моей цели?
      Разговор этот был прерван появлением лакея, который, потоптавшись за дверью, решил нарушить строгий регламент и войти в кабинет без доклада, чтобы оправдать себя за свое невольное упущение.
      – Простите, мистер, – сказал лакей, – вот этот мистер, – и лакей глазами указал на Престо, – самовольно вошел в ваш кабинет, несмотря на все мои...
      Мистер Питч посмотрел на Престо. У мистера Питча были свои правила. Он строжайше наказывал своим слугам не пропускать к нему «шляющихся молодых людей», но уж если кто-либо из этих людей так или иначе пробирался в его кабинет, мистер Питч был с ним очень любезен и не подавал вида, что это вторжение неприятно ему.
      Мистер Питч кивнул головой, приказывая лакею выйти, и очень любезно спросил мистера, пожаловавшего к нему, что мистеру угодно.
      – Я могу сообщить вам кое-какие сведения об Антонио Престо, – сказал Тонио.
      – Ах вот как! Это интересно! Говорите скорее, – он жив?
      – И да, и нет. Вот такого Тонио Престо, – и Тонио показал на свой портрет в золотой раме, – такого Престо нет. Тонио Престо жив, и он стоит перед вами в своем новом облике. Я – Тонио Престо!
      Питч вопросительно посмотрел на Олкотта.
      – Вы не верите мне, – это вполне понятно! Родная мать не узнала бы меня, но я сейчас докажу вам, что я – Тонио Престо.
      – Пожалуйста, не трудитесь доказывать; я вполне верю вам, – поспешно ответил мистер Питч. – Что же вам угодно, э-э... мистер Престо?
      – Я слыхал отрывок разговора о том, что вы хотите предъявить ко мне иск за то, что я уехал, не закончив сниматься в фильме «Любовь и смерть». Можете не предъявлять иска. Я уплачу вам неустойку. Но этот фильм должен быть заснят вновь. И я опять буду играть в нем роль мейстерзингера. Но только новый фильм будет уже не комедией, а трагедией.
      – Да-с, трагедия... – неопределенно подтвердил Питч. – Вы хорошо осведомлены в наших делах. Но... Это не пройдет, молодой человек!
      – Значит, вы не верите мне, что я Тонио Престо?
      – Верю, верю, но... но вы Тонио Престо совсем из другого теста. Вы нам не нужны, кто бы вы ни были. Такими штампованными Аполлонами, как вы, хоть пруд пруди, а Тонио Престо был неподражаем, неповторим в своем уродстве. Это был уникум! И если вы действительно перевоплотившийся Тонио Престо, чему я... верю, то по какому праву вы могли делать это? Вы заключили с нами генеральный контракт на десять лет и ряд отдельных договоров на ваше участие в тех или иных фильмах. Ни один цивильный лист не стоил столько ни одному государству, сколько стоили нам вы. За что мы платили вам эти сумасшедшие деньги? За ваш неподражаемый нос! Мы купили его у вас дороже, чем на вес золота. Где же она, эта драгоценность? Что вы сделали с ней? Бриллиант величиной в туфлеобразный нос Тонио Престо – бесценная побрякушка по сравнению с носом мистера Престо. Вы не имели ни морального, ни юридического права лишать нас вашего носа. Это был наш нос, а не ваш! Да, да! Нос Тонио Престо принадлежал всем как чудный дар природы. Как смели вы лишить общество этого дара? Вы видите, я обращаюсь к вам как к Тонио Престо. Что же вы скажете в свое оправдание?
      – Я найду свое оправдание не в словах, а в делах. Дайте мне выступить перед объективом, и вы увидите, что новый Престо дороже старого!..
      Питч подскочил на кресле:
      – Вы не Престо! Теперь я вижу, что вы не Престо! Вы – молодой человек, мечтающий стать кинознаменитостью. Вы подслушали наш разговор о Престо и повели рискованную игру. Тонио Престо не сказал бы того, что говорите вы. Тонио Престо знает, что талант – дело второстепенное. Главное – реклама. С талантом люди погибают под забором, в неизвестности, никем не оцененные и не признанные, а реклама может возвести бездарность на вершину славы. Престо был бесподобен, великолепен, очарователен. Но пусть черти сожгут меня, как старую кинопленку, если таких же Тонио не найдется десяток в ярмарочных балаганах...
      – Вы сами только что говорили о том, что Престо и его нос – уникум.
      – Да, говорил и буду говорить! Потому что на рекламу этого носа мною затрачено больше миллиона долларов, прежде чем этот нос показался на экране. Слава всякого киноартиста прямо пропорциональна суммам, затраченным на рекламу. Это хорошо знал Тонио Престо, как бы он ни ценил себя. Не делайте героических жестов! Допустим, что вы самый настоящий Тонио Престо, то есть, что вы были им. Допустим, что «душа», «талант» у вас остались престовские. Что я, аппаратом душу снимаю? Как бы вы ни были гениальны, будь вы трижды гений, – публика не знает вас, и в этом все ваше несчастье. А делать из вас нового Престо, Престо-трагика, – это слишком хлопотливо, накладно, скучно. Довольно! Я временно прекращаю производство кинозвезд и гениев! Слишком дорого! Вы не нужны нам, молодой человек! Кланяйтесь нашему старику Тонио Престо, если вы знаете и увидите его, и скажите, что мы с нетерпением ожидаем его и отечески облобызаем его святейшую туфельку!
      – Я все же настаиваю...
      – И напрасно! Я допускаю, что вы – гений. Но публика поверит в вашу гениальность только тогда, когда я окружу вашу голову радугой банковских билетов. Желаю вам успеха на каком-нибудь другом поприще! Может быть, вам удастся поступить к адвокату или в банк и заделаться клерком. Это даст вам немного, – но кто же виноват? Вы сами изгнали себя из рая, если вы действительно были Антонио Престо. – Питч позвонил и приказал лакею проводить молодого человека.
      Игра была проиграна.
      – Кто этот молодой человек? – спросил юрисконсульт мистера Питча, когда дверь закрылась за Тонио. – Вы говорили с ним так, как будто вы наполовину верили, что он действительно был Тонио Престо.
      – Не на половину, а почти на все сто процентов. Дело в том, что Гедда Люкс звонила мне по телефону. Она уверяла меня, что видела фотографии и разные документы, бесспорно подтверждающие, что Тонио Престо изменил свой внешний вид при помощи какого-то лечения. И только когда Тонио заговорил об испытании его как киноартиста, я, признаюсь, немного усомнился в том, что он бывший Престо. Осел! Он сам загубил себя. Он конченый человек. Он слишком избалован деньгами и успехом, чтобы перейти на более скромное амплуа в жизни. Привыкнув широко жить, он быстро пустит в трубу свое состояние, движимое и недвижимое. Вот почему я и спешу предъявить иск и в обеспечение его наложить арест и запрещение на имущество.
      – О, вы дальновидны, как всегда! – польстил Олкотт своему патрону.
      Мистер Питч закурил новую сигару, пустил струйку дыма вверх и, когда она растаяла, сказал глубокомысленно:
      – Слава – дым. Когда оканчиваются деньги на сигары, исчезает и дым славы.
      Олкотт почтительно выслушал этот неудачный афоризм, как перл мудрости.
 
      Тонио был огорчен неудачей, жажда томила его. Выйдя от Питча, он почувствовал слабость в ногах. А ему еще предстоял длинный и томительный обратный путь в город. Тонио шел по прекрасно шоссированной широкой дороге киногородка мимо надземных надстроек, где помещались лаборатории, мастерские и квартиры для служащих.
      На правой стороне дороги, возле громоздкого здания – склада декораций – находился небольшой ресторан, который охотно посещался в дни съемок статистами, проводившими здесь томительные часы ожидания. Тонио машинально опустил руку в карман в надежде найти мелочь. Но, кроме измятого носового платка, в кармане ничего не было. Престо вздохнул и хотел пройти мимо ресторана, однако соблазн был так велик, что Престо в раздумье замедлил шаги и наконец вошел в ресторан.
      За мраморным столиком сидели двое начинающих киноартистов, блондин и брюнет. Брюнет недавно выдвинулся из статистов в буквальном и переносном смысле: он еще играл в толпе, но режиссер выдвигал его вперед так, что зрители могли выделить его из массы статистов. Еще немного, и ему дадут маленькую эпизодическую роль. Тогда он будет настоящим киноартистом. А режиссером, выдвинувшим молодого человека, был сам Тонио. Этот молодой человек, – как его фамилия? Смит! Один из миллионов Смитов... ради Престо бросился бы в огонь и в воду... Но, увы! Тонио не был похож на самого себя. И Смит, конечно, не поверит Тонио... Молодые люди пили оранжад. Невыносимо! Престо, как бы невзначай, остановился у столика двух молодых людей.
      – Кажется, мистер Смит? – спросил Престо брюнета, приподнимая шляпу. – Не узнаете? Я Джонсон. Снимался в толпе в фильме «Любовь и смерть».
      Смит сухо откланялся. Он не может знать фамилии всех тех, кто составляет безликую толпу!
      – А я привез вам привет от Тонио Престо; вчера я видел его! – продолжал Тонио.
      Это известие произвело необычайное впечатление. Молодые люди оживились. Смит любезно поставил стул и позвал лакея.
      – Неужели? Где вам удалось видеть его? Что вы хотите? Коктейль?
      – Оранжад, два, три оранжада!.. Ужасно жарко, – сказал Престо. – Да, я видел его вчера.
      – И он действительно помнит обо мне? – интересовался Смит.
      – Как же, он сказал, что из вас выйдет толк. А если Престо сказал! Уф!.. Прекрасный напиток! Еще? Не откажусь, благодарю вас!
      – Но где он? Что с ним?
      – Лечится. Я навещал свою сестру и случайно увидел его в лечебнице доктора Сорокина.
      – Престо болен? Надеюсь, ничего серьезного? Я читал, что он уехал лечиться. Но чем он болен?
      – Престо решил переменить амплуа. Из комика перейти в трагика. Сделаться настоящим трагиком. И для этого он решил переменить внешность. Сорокин делает чудеса. Из Престо он сделал молодого человека... как две капли воды похожего на меня!
      Смит даже рот раскрыл от изумления.
      – Сумасшедший! – наконец убежденно проговорил он, покачав головой.
      – Безумец! – подтвердил его товарищ.
      – Но почему же? – спросил Престо.
      – Потому, что ему теперь цена такая же, как... нам с вами!
      Престо, утолив жажду, отправился пешком в город, мимо своей виллы и белой виллы Гедды Люкс.
      «Однако как быстро и низко я падаю! – думал он, шагая по пыльному шоссе. – Я начинаю жить за счет былой славы, побираюсь в трактирах, как последний бродяга, вызывая расположение к себе тем, что я знаком с самим собой!.. Нет, так дальше не может продолжаться... Но что же делать?.. Как хочется есть!.. Человек, потерявший лицо!..»
      У предместья Сан-Франциско Престо привел в порядок, насколько мог, свой запыленный костюм, чтобы не привлекать к себе подозрительного внимания отельной прислуги.
      Он незаметно проскользнул к себе в номер, вымылся и переоделся. К счастью, в его чемодане был запасной костюм и свежее белье.
      Он заказал обед, как в былое время, обильный, изысканный, дорогой. Плотно пообедав, он улегся спать, попросив не беспокоить его, и проснулся только в одиннадцать часов вечера.
      В его голове, где-то в недрах подсознательного, уже был разработан план дальнейших действий, и теперь этот разработанный план в готовом виде предстал перед судом его сознания. Сознание утвердило и одобрило работу подсознательного «я».
      – Другого пути нет! – сказал Престо. Он оделся и, передав ключ от номера коридорному, вышел из отеля.

      Огни города остались позади. Престо предстояло в третий раз измерить расстояние от Сан-Франциско до киногородка, вблизи которого находилась его вилла. Но теперь идти было легче. Вечерняя прохлада бодрила. С полей доносился аромат душистых горьких трав. Автомобили встречались реже и как будто меньше пылили. Престо бодро шагал вперед. Время от времени ему встречались прохожие – плохо одетые люди, бродячая, бездомная Америка. «Неужели скоро и я стану одним из них?» – подумал Престо.
      В стороне от шоссе, на пригорке, в тени эвкалиптов стояла красивая вилла. Сколько раз вот на этом самом повороте автомобиль круто сворачивал вправо и через несколько минут Престо подкатывал к подъезду! За сотню метров шофер криком сирены предупреждал о приезде, и хозяина Престо неизменно встречал у широко открытой двери его верный слуга, Себастьян. И вот теперь... Престо вздохнул и направился к дому, медленно поднимаясь в гору.
      Было около одиннадцати часов вечера. В боковом окне светился огонек. Себастьян еще не спал. Еще рано!.. Тонио осторожно прошел возле решетки сада до группы маленьких сосен и улегся на теплый песок. Звезды ярко светили над его головой. Пахло сосной. Время от времени на шоссе виднелись огни автомобилей и звучали гудки.
      Двенадцать. Огонек в крайнем окне все еще светился. Неужели Себастьян сторожил ночи напролет? С него хватит!
      Все реже пролетали, как светящиеся жуки, освещенные фонарями автомобили. Престо не терпелось. Он поднялся и начал медленно и осторожно перелезать через высокую железную ограду. Он знал, что ворота запираются на ночь. Хорошо, что во дворе нет собак. Престо не любил их потому, что собакам не по вкусу были его суетливые движения и они всегда лаяли на него. Несмотря на все уговоры Себастьяна, Престо запретил держать дворовых собак. Теперь он был очень рад тому: он мог безопасно подойти к дому. Престо привлекало окно, в котором еще светился огонь. Тонио осторожно подкрался к нему. Штора была опущена. Спит или не спит Себастьян? Быть может, светящееся окно – только его военная хитрость, которая должна была отпугивать от дома злоумышленников? Тонио подождал еще полчаса.
      Наконец в час ночи он решил, что пора действовать.
      Престо прошел к противоположному углу дома и приник к окну. Рама была закрыта. Надо выдавить стекло. Но как это сделать бесшумно? Престо пробовал осторожно нажимать на стекло, чтобы оно треснуло. Но оно не поддавалось. Разбить? Это может привлечь внимание старика, если он не спит. Престо нажал стекло легонько плечом. И вдруг стекло с треском разбилось.
      «Кончено!» – подумал Престо и побежал от дома. Он перелез через ограду, лег на землю и начал смотреть, выжидая, что Себастьян выбежит из дома или откроет окно. Но дом по-прежнему был молчалив. Прошло несколько минут. Никаких признаков жизни. Престо вздохнул с облегчением. Себастьян сладко спит! Окно разбито – главное сделано!
      Престо вновь перелез через ограду и подошел к разбитому стеклу. Он осторожно начал вынимать осколки. Когда осталось вынуть всего несколько кусков, Престо поторопился и порезал себе указательный палец на правой руке. Замотав его носовым платком, Престо влез в окно и уверенно пошел по комнатам.
      Странное чувство овладело им. Он был у себя, в своем собственном доме, где каждая вещь была знакома ему, и тем не менее он должен был красться, как вор! Да, он был «вором», он пришел сюда за тем, чтобы украсть деньги из своего собственного несгораемого шкафа. 3–6–27–13–9 и под ними: 32–24–7–8–12. Так нужно повернуть номера на двух кольцах, чтобы ключом открыть замок. Сложная система. Великолепно! Хорошо, что новый Престо получил в наследство память старого Престо и эта память не изменила ему. Разве это не доказательство того, что он тот же Престо или по крайней мере законный наследник его капиталов и всего имущества?
      Престо начал набивать карманы банковскими билетами. И вдруг ему показалось, что в соседней комнате слышатся крадущиеся шаги... Престо окаменел и затаил дыхание... Нет, все тихо... Померещилось. Престо вновь принялся за свою работу.
      Неожиданно вспыхнувший свет электрического фонаря ослепил Престо и парализовал его движения.
      – Руки вверх!
      В дверях стояли четыре полисмена с револьверами. Престо растерянно посмотрел на них. Он был безоружен. Кабинет имел только один выход. Выпрыгнуть в окно? Но Престо, по своей неопытности не позаботился открыть его. А пока он будет открывать окно, полисмены успеют схватить его или убить... Сопротивление невозможно... Престо покорно поднял руки вверх. И в это время из другой комнаты, за спиной полисменов, послышался чей-то злорадный раскатистый старческий смех.
      – Я говорил вам, – узнал Престо голос Себастьяна, – что этот молодчик пожалует сюда!
      Через несколько минут Престо уже сидел со стальными наручниками в полицейском автомобиле.
      В полиции с Престо сняли предварительный допрос и очень смеялись, когда узнали, что он называет себя Тонио Престо. Тонио был так возмущен грубостью обращения, что не стал доказывать своей правоты, но потребовал, чтобы завтра же утром ему устроили свидание с прокурором.
      – Не спешите! Свидание с прокурором всегда предшествует свиданию с палачом. А за вами, вероятно, найдутся такие делишки, за которые вам придется пяток минут посидеть на электрическом стуле, – сказал допрашивавший Престо сержант.
      Наутро Престо предстал перед лицом не прокурора, а судьи, который оказался большим буквоедом. Несмотря на то, что Престо очень убедительно доказывал, что он есть Антонио Престо, только изменивший свой вид, что о краже поэтому не может быть и речи, судья стоял на своем.
      – Допустим, что ваши фотографии настоящие, а не ловко подобранная коллекция похожих людей; допустим, что доктор Сорокин, если я удовлетворю вашу просьбу и вызову его в качестве свидетеля, подтвердит все сказанное вами; допустим, что знаменитый киноартист, который и мне самому доставлял немало веселых минут, и вы, совершенно непохожий на него молодой человек, – одно и то же лицо, хотя и лица у вас разные. Все это не изменяет положения. Еще древние римские юристы находили, что слово «кража» – «фуртум» происходит от слова «фурве» – «тьма», так как кража обыкновенно совершалась «клям обскуро эт плэрумквэ ноктэ». О! – Судья поднял палец вверх. – Это значит: тайно, во мраке и преимущественно ночью. Вы совершали тайно, во мраке, ночью.
      – Но позвольте! – возражал Престо. – Насколько мне известно, при краже всегда предполагается похищение чужого имущества, а это имущество мое.
      – Вы не доказали и этого. Вы должны законным путем восстановить вашу личность.
      – Вернуть мой прежний вид?
      – Это было бы лучше всего. По крайней мере судебным порядком, на основании всех имеющихся у вас данных доказать ваше тождество с исчезнувшим Тонио Престо.
      – Но для этого я должен собрать документы, навести справки и прочее. Я прошу освободить меня до суда из-под ареста.
      – Под залог. Пять тысяч долларов.
      – Разве того, что отняли у меня в полиции, недостаточно? Там было около ста тысяч долларов.
      – Это еще спорное имущество.
      – Другого я не имею. Но послушайте, – взмолился Престо, – какое же вам еще нужно обеспечение? Разве я могу убежать от вас, если от разрешения этого дела зависит все мое благосостояние? Мое имущество превышает три сотни миллионов! Неужели же я убегу от них?
      Судья задумался. Довод показался ему убедительным. Но в этот момент судье был подан срочный пакет от прокурора, который просил отложить разбор дела гражданина, именующего себя Тонио Престо, и не принимать никаких действий, так как в этом деле имеются некоторые обстоятельства, вызвавшие вмешательство его, прокурора.
      Судья прочитал письмо и, махнув бумажкой, сказал:
      – Не могу, ничего не могу сделать! Ваше дело будет слушаться с участием прокурора. А пока вы должны отправиться в тюрьму.
      Никакие доводы больше не помогали. И из полицейского участка Престо был переведен в тюрьму.
      Начался один из самых запутанных, курьезных процессов, которые когда-либо слушались в американских судах. Процесс этот оказался настоящей золотоносной жилой для газетных корреспондентов. Не только газеты, но и толстые журналы обсуждали казуистическое сплетение обстоятельств.
      Имеет ли человек право изменить свой внешний вид?
      Будет ли кражею похищение собственного имущества?
      Действительно ли Престо превратился в новую личность?
      Нужно ли Просто-новому утверждаться в правах наследства к имуществу Престо-старого, или же Престо-новому достаточно показать идентичность свою с прежним Престо?
      Имела ли бы право жена Престо, если бы он был женат, требовать развода на том основании, что ее муж изменился до неузнаваемости?
      Не получат ли преступники «шапку-невидимку», скрывающую их от преследователей власти?
      Как смотрит на такие превращения церковь с точки зрения норм религии и морали?
      Не угрожают ли эти метаморфозы всем устоям нашего социального строя?
      Каждый из этих вопросов открывал необозримые возможности блеснуть своим остроумием и показать свою эрудицию.
      Прокуратурой были собраны новые данные не в пользу Престо.
      Служащий отеля, в котором остановился Престо по возвращении из лечебницы доктора Сорокина, сообщил, что Престо сам по прибытии в отель признался в том, что он Престо, не настоящий Престо, а однофамилец киноартиста. Кроме того, из гражданского отделения суда была послана справка о том, что мистер Питч успел наложить арест на капиталы и запрещение на недвижимое имущество Престо в обеспечение иска по договору в день, предшествующий краже. Таким образом, Престо мог обвиняться в попытке скрыть имущество, служащее обеспечением иска. Престо мог утешаться только тем, что показания Сорокина и нескольких больных, лечившихся у него, были в его пользу. Престо – не обманщик, а действительно Тонио Престо, изменивший свой прежний вид. Однако это мало помогло ему. Прокурор, самолично побывавший в лечебнице Сорокина, был поражен всем виденным. Вопреки обычаю, он дал интервью газетным корреспондентам и высказал свой взгляд на вещи.
      – Основой нашего государственного строя является право частной собственности. Но всякая собственность предполагает не только объект, но и субъект права собственности, – проще говоря, собственности без собственника не бывает. Будь это индивидуальная собственность или групповая, как акционерные общества, первичным носителем собственности всегда является физическая личность, человек, лицо. Что же будет с обществом, если обладатель собственности станет менять свое физическое лицо, как перчатки?
      К кому мы будем предъявлять иски? С кого получать взыскание, как станем бороться со злостными банкротствами? Главное же – как сможем мы вести борьбу с преступниками, которые начнут подделывать лица под лица миллионеров так, как они сейчас подделывают чужие подписи? Как отличим мы настоящего капиталиста от поддельного? Произойдет ужасный хаос. Деловая жизнь остановится. Страна погибнет в анархии. Нет, в нашей стране мы не можем допустить свободы изменения внешности человека. Это, быть может, не опасно было бы сделать там, где у человека нет стимула для корыстных преступлений, – в стране, где не будет капитализма. Но это утопия. Мы не собираемся хоронить капитализм и потому не можем допустить опасную игру метаморфоз.
      В детском возрасте с лечебными целями применение методов Сорокина, пожалуй, еще можно допустить. Но для взрослых – ни в коем случае. И потому я вхожу в Конгресс с законодательным предложением: немедленно издать закон, воспрещающий взрослым людям изменять свой внешний вид какими бы то ни было способами, за исключением случаев неизбежного хирургического вмешательства для спасения жизни.
      Что же касается мистера Престо, то, хотя обычно закон и не имеет обратной силы, я полагал бы распространить на Престо санкцию закона, который имеет быть издан, и лишить мистера Престо всех имущественных прав. Это послужит предупреждением для других. Я уже не говорю о вредном, разлагающем влиянии на умы такого рода превращений. Опасные теоретики, сторонники дарвинского учения, не преминут воспользоваться этими превращениями для доказательства теории изменчивости видов. А эта теория прямым путем ведет к безбожию.
      – Будете ли вы держать Престо в тюрьме или же найдете возможным выпустить его?
      – Поскольку выяснилось, что Престо есть Престо, то субъективно его вина уменьшилась. Он мог искренне заблуждаться относительно своих прав на похищение имущества у самого себя. Это, конечно, не уменьшает, с моей точки зрения, тягости его преступления, но все же даст мне возможность выпустить его под расписку на свободу, пока Конгресс не рассмотрит моего предложения и не проведет новый закон. В зависимости от того, как будет сформулирован этот закон, Престо будет оправдан или обвинен в краже.
      Прокурор готовился стать дипломатом и потому говорил так туманно.
      Престо был выпущен на свободу без денег, без имени и без надежд.

      Тонио Престо вернулся в отель. К нему в номер явился метрдотель и вежливо напомнил о том, что номер все время числился за ним, Престо, так как в номере находились его вещи (чемодан), и что необходимо заплатить по счету.
      – Хорошо, завтра утром я вам уплачу, – ответил Тонио, расхаживая по номеру. Метрдотель поклонился, не очень доверчиво взглянул на Престо и ушел.
      – Однако где же я достану денег? – спросил Тонио валявшийся на полу чемодан. Но чемодан безмолвствовал. Тонио подошел к чемодану, открыл его и начал вытряхивать костюмы, в надежде найти в кармане завалявшиеся случайно деньги. Денег не оказалось. Но из одного кармана выпала чековая книжка. Как Тонио мог забыть о ней? В банке Тонио хранил свои миллионы. Стоит только написать чек!..
      Тонио быстро подошел к столу, взял перо в руки и приготовился надписать чек, но вдруг его охватило колебание. Тонио отложил чековую книжку в сторону и, взяв газету, начал писать на ней свою фамилию. Его опасение оправдалось. Почерк Тонио изменился! С такой подписью ему не выдадут денег и еще, пожалуй, арестуют за подделку подписи и попытку получить «не принадлежащие» ему деньги.
      Да, впрочем, эти деньги и с настоящей подписью не выдали бы ему. Ведь на них наложен арест... Тонио вздохнул и бросил перо.
      А деньги ему необходимы. Если дать телеграмму Гофману и просить его прислать деньги телеграфом?.. Но при получении их опять могут встретиться затруднения. Впрочем, Гофман может выслать деньги на имя владельца отеля.
      Престо думал и рассеянно просматривал газету, на которой пробовал расписываться. Одна заметка привлекла его внимание. В отделе театра и кино сообщалась самая последняя новость: мисс Гедда Люкс выходит замуж за мистера Лоренцо Марра. Лоренцо, кинематографический артист, игравший не раз в одном фильме с Престо. Престо – несчастный, Лоренцо – счастливый любовник. Так было на экране, так случилось и в жизни. Вот он, тот полубог, которому Люкс отдала свою руку и сердце!.. Но разве он более красив, чем перевоплощенный Престо? Тонио посмотрел в зеркало. Да, он, Престо, красив. Не менее красив, чем Лоренцо. Но у Лоренцо есть имя, а Престо потерял свою славу вместе со своим лицом.
      Престо должен повидаться с нею. Проклятие! У него не осталось даже приличного костюма! Выходной истрепался в тюрьме. Престо вновь взял перо и быстро написал телеграмму Гофману:

      «Пришли десять тысяч долларов на имя мистера Грина, отель „Империаль“, Сан-Франциско,
      Престо».

      Затем Тонио попросил к телефону владельца и сказал ему:
      – Вы знаете, мистер, что я вполне платежеспособен, только случайно попал в затруднительное материальное положение. Меня может выручить мой друг Гофман. Он пришлет десять тысяч долларов на ваше имя. Прошу из этих денег взять, что вам следует по моему счету, остальные деньги вы передадите мне.
      Владелец ресторана охотно пошел на эту сделку, и скоро в кармане Престо лежали деньги, за вычетом долга более четырех тысяч долларов. Гофман вместо десяти прислал только пять. В отеле Тонио опять был открыт кредит, и лица лакеев вновь сделались почтительными. Престо купил себе новый костюм и, наняв автомобиль, отправился к Гедде Люкс.
      – Мисс Люкс, – сказал Престо, увидев Гедду. – Я пришел поздравить вас. Вы нашли своего бога?
      – Да, нашла, – ответила она.
      – Еще раз поздравляю вас и желаю всяческих радостей... Я примирился со своей участью человека, потерявшего лицо. Вы верите мне, – верите, что я действительно Антонио Престо, ваш старый товарищ и друг? – Люкс кивнула головою. – Так вот... к вам у меня есть одна большая просьба. Я хотел бы устроить... прощальный ужин и пригласить на него моих былых друзей. Их это ни к чему не обяжет. Просто мне хотелось бы еще раз, в последний раз, побывать в их милой компании, а потом... потом Престо займет подобающее ему скромное место в жизни.
      Она охотно приняла приглашение.
      – Но этого мало, – продолжал Престо. – Я прошу вас обеспечить успех моему прощальному ужину. Вот список приглашенных. В нем вы найдете фамилии мистера Питча и счастливца Лоренцо Марра, Драйтона, Гренли и Пайн, декоратора Вудинга, осветителя Мориса и кое-кого из второстепенных артистов. Мне хотелось бы, чтобы вы взялись за это дело. Когда вы получите принципиальное согласие приглашенных, я разошлю им пригласительные карточки. Итак, в понедельник, в восемь вечера в круглом зале отеля «Империаль»!
 
      Вечер удался на славу. Все приглашенные явились полностью. Престо мог убедить самых недоверчивых людей, что он, хоть и в новой оболочке, но все тот же старый Престо, не только изумительный актер, но и прекрасный режиссер. «Новую» актерскую игру Престо гости оценили, впрочем, только впоследствии. Зато режиссерские способности были в полной мере оценены во время самого ужина, который был обставлен чрезвычайно декоративно. Зал освещался нежным розоватым светом, а через открытую на веранду широкую дверь падал настоящий лунный свет, создавая красивый световой контраст. Все было заранее рассчитано. Невидимый оркестр играл прекрасные мелодии. На ужин было приглашено и несколько представителей печати, для которых нашлось немало материала и работы.
      На почетном месте были усажены Гедда Люкс, ее жених по левую сторону и мистер Питч по правую. Мистер Питч был в духе. Ему нравилась затея Престо. Попивая тонкое вино, мистер Питч наклонился к Гедде Люкс и с улыбкой говорил:
      – Кто бы он ни был, этот новый Престо, он неплохо начинает свою новую жизнь. Пожалуй, из него выйдет толк! И притом... – Питч отхлебнул из бокала, – его сказочное превращение и его фантасмагорический судебный процесс послужили для него отличной рекламой. Такую рекламу не сделаешь и за полмиллиона долларов! Да, он таки сделал себя! И если он действительно обладает талантом старого Престо, то с ним, пожалуй, стоит повозиться, чтобы сделать из него достойного заместителя самого себя!
      Люкс слушала, с интересом поглядывая на Престо, а ее жених прислушивался к словам Питча со скрытым беспокойством. Престо мог оказаться опасным конкурентом, и не только на экране, но и в жизни. Лоренцо казалось, что Люкс смотрит на Престо не только с любопытством, но и с нежностью.
      Престо поднял бокал вина, желтого и прозрачного, как янтарь, и сказал маленький спич:
      – Леди и джентльмены! Известно ли вам, что в Китае существует такое выражение: «Человек, потерявший лицо»? Так говорят про какого-нибудь человека, совершившего неблаговидный поступок и потерявшего из-за этого всю свою репутацию. «Человек, потерявший лицо» – это гражданская смерть. Правда, – в Китае... Но ведь Китай – азиатская страна...
      У нас, в культурнейшей стране мира, совершенно иное. У нас наше лицо крепко спаяно с нашим кошельком. И, пока кошелек толст, нам не грозит потеря лица в китайском смысле слова, какими бы проделками мы ни занимались. Я надеюсь скоро показать вам это! Но горе тем, кто, как я, осмеливаются изменить свое физическое лицо. Тогда их лишают всего: денег, имени, дружбы, работы, любви. Да и может ли быть иначе в стране, где царит доллар?
      Да не подумают мои почтенные гости, что я критикую прекрасные законы нашей великолепной страны. О нет! Я вполне признаю разумность этих законов и обычаев. Я подчиняюсь им! Я преклоняюсь перед ними! Я сделал ошибку, роковую ошибку, переменив свое лицо, и теперь приношу публичное покаяние. Я едва ли смогу даже с помощью доктора Сорокина вернуть себе мой прежний вид. Но я торжественно обещаю не менять больше своего лица и прошу общество простить мне мою ошибку, сделанную по неопытности, и принять меня в свое лоно, как отец принял блудного сына!
      Речь эта, несколько странно звучавшая в середине, под конец понравилась всем. Все зааплодировали. Корреспонденты быстро строчили.
      Престо выпил бокал, поклонился и вышел на веранду.
      – Нет, прямо молодец! – говорил восхищенный Питч. – Такой способности к саморекламированию я не знавал даже у старого Престо. Решительно из него стоит сделать человека с именем! Да где же он? Я хочу с ним чокнуться!
      – Я тоже! – неожиданно подхватила Гедда Люкс и поднялась вместе с Питчем. Они прошли на веранду. Там Престо не было.
      – Престо! Тонио Престо. Да где же вы? – кричал мистер Питч, расплескивая вино в бокале. – Тонио! Мальчик мой!
      – Тонио! – мелодично звала и Люкс.
      Но Престо не было. Он как сквозь землю провалился. Обошли весь сад, принадлежащий отелю, на этот вечер предоставленный в полное исключительное распоряжение пирующих. Тонио не было. Вернулись в зал. Наконец гости, потерявшие терпение, начали незаметно расходиться один за другим, обсуждая странное поведение хозяина.
      – Может быть, это тоже для рекламы, – сказал Питч, возвращавшийся домой в своем автомобиле вместе с Люкс. – Но он перестарался, этот проказник Тонио! Все надо делать в меру. – И, не смущаясь присутствием Люкс, Питч сладко зевнул.

      Тонио исчез. Мистер Питч и Люкс ждали его появления, но в конце концов должны были примириться с мыслью о том, что Тонио Престо пропал бесследно. Газеты и общество также мало-помалу забыли о Тонио. Притом новые события привлекли общественное внимание, – события, вызвавшие у полиции Сан-Франциско удивление и даже возмущение. Дело в том, что неизвестные бандиты совершили несколько дерзких ограблений.
      Одною из жертв бандитов был банкир Курц. Среди похищенных ценностей бандиты унесли несколько пачек писем, которыми банкир, видимо, дорожил. В этих пачках были собраны банкиром документы, компрометирующие крупных политических деятелей. Если банкиру нужно было устроить какое-нибудь выгодное дельце, он очень осторожно намекал влиятельному лицу, что у него, Курца, находится такое-то письмо, подписанное влиятельным человеком и адресованное такому-то (или такой-то), и влиятельный человек быстро устраивал Курцу выгодное дельце, получая взамен этого письмо, подлежащее немедленному уничтожению.
      Курц долго и любовно собирал свою коллекцию, не жалел средств и трудов. Некоторые письма были куплены им, большинство, по поручению Курца, выкрадены у разных лиц специалистами своего дела. Лишение этой «валюты» огорчило Курца гораздо больше, чем потеря сотни тысяч долларов. Курц пригласил начальника полиции и обещал ему огромную сумму за розыск и возвращение похищенных документов.
      – Что же касается денег, которые бандиты захватили у меня в сейфе, то вы можете себя и не затруднять розыском их. – И Курц сделал многозначительный жест.
      Начальник полиции понял: Курц разрешал полиции оставить у себя деньги, отобранные у бандитов. Банкир и начальник полиции любезно раскланялись, начальник заверил Курца, что не пройдет нескольких дней, как пачки с письмами будут лежать вот на этом бюро.
      Начальник полиции подкатил к полицейскому отделению на своем огромном, длинном, как подводная лодка, автомобиле и, весело посвистывая, вбежал в кабинет. На звонок начальника явились его помощники. Начальник рассказал им о своем свидании с Курцем и наметил план действий.
      Узнать, кто похитил у Курца деньги и документы, для полиции не представляло особенного труда. Весь преступный мир был у сан-францискской полиции на строгом учете. Этого требовали те деловые отношения неофициального порядка, которые давно установились между уголовным миром и полицией. Воры и бандиты были великолепно организованы. Весь город был поделен между отдельными бандами на участки. Во главе каждой банды стоял «староста», на обязанности которого лежало распределять «работу», делить добычу и иметь сношения с полицией. Бандитская бухгалтерия была поставлена образцово. Все поступления заприходовались в книгах, которые время от времени проверялись полицией. Со всех доходов полиция получала довольно высокий процент.
      Начальник позвонил по телефону и кого-то вызвал. Через пятнадцать минут к подъезду здания полиции подкатил автомобиль, и из него вышел джентльмен в изящном костюме. Это был староста бандитов ближайшего района. Приехавший джентльмен, прозванный Лордом Радклифом за то, что ему шесть раз удавалось жениться на титулованных старых девах, настоящих леди, которых он обирал, с достоинством вошел в кабинет.
      – Дом банкира Курца в районе Короля? – спросил начальник у Лорда Радклифа, небрежно кивая ему головой. – Ты видался с ним? Курцу необходимо вернуть деньги и документы. Приказ министра юстиции! – дипломатично солгал начальник, не желая говорить о своей материальной заинтересованности.
      – Дом банкира Курца находится в районе Короля, сэр, Король со своей шайкой не совершал налета на дом банкира Курца, сэр. Король возмущен дерзким нарушением его территориальных прав.
      – Вызвать немедленно Короля! – распорядился начальник полиции.
      Через пятнадцать минут прогудел у подъезда красный автомобиль Короля. Король с треском открыл дверь и вошел в кабинет:
      – Звал? Что тебе надо?
      – Кто совершил кражу у Курца?
      – Сэр!
      – Кто совершил кражу у Курца? Я тебя спрашиваю.
      – Сэр!
      – Кто совершил кражу у Курца, сэр! Провались ты сквозь землю!
      – Провались ты сквозь землю вслед за мною, и там я о том же спрошу тебя самого.
      – А может быть, вы, сэр?
      Бледное лицо Короля налилось кровью. Он сжал кулак и двинулся на начальника.
      – Договаривайте! – зловеще прошипел Король.
      – Может быть, – кто-нибудь из ваших?
      – За каждого из своих я отвечаю, как за самого себя. У нас было собрание старшин, и мы выяснили это дело. Никто из наших не причастен к ограблению банкира Курца. Не та работа, не те приемы. Видно, что это делал новичок, но новичок с головой.
      – Один?
      – В том-то и дело, что не один, а с целой шайкой.
      Лица начальника полиции и его помощника выразили крайнее удивление и негодование.
      – Шайка, неизвестная мне и вам? Шайка, которая не признает ни организации, ни начальства? Да это анархисты какие-то!
      – Совершеннейшие бандиты и анархисты! – согласился Король. – Вторгнуться на мою территорию!..
      – И остаться безнаказанными, – подзадорил начальник.
      Лицо Короля из бледного снова стало красным.
      – Ну нет! Еще никому не удалось безнаказанно посягнуть на мои священные права, – сказал Король. – Они не уйдут от карающей руки правосудия! – И он потряс своим огромным кулаком.
      – Да, да! Они должны быть наказаны, но это надо сделать скорее. Если нужно, я могу дать в помощь несколько своих агентов.
      Король презрительно фыркнул:
      – Не беспокойтесь! Я дам знать, когда дело будет сделано, и тогда вы можете прислать их пожинать лавры. Прощайте! – Король повернул к выходу и мимоходом, кивнув головой, кратко и повелительно сказал: – Лорд, фюить!
      Лорд Радклиф послушно, как собака, последовал за Королем.
      И вот тут-то начальник полиции дал волю своему негодованию, – он сердился не на Короля и Лорда. О, нет, – эти были честные бандиты, – а на того неизвестного, который имел дерзость организовать собственную шайку и работать, не признавая ни бандитской, ни полицейской власти и не платя полиции никаких налогов. Это было похоже на революцию, на потрясение незыблемых устоев.
      Неизвестный должен был отличаться не только дерзостным непризнанием авторитета власти, но и большой личной храбростью. Бандиты были беспощадны, как самые заправские американские судьи, ко всем, кто нарушал их конституцию, их неписаные законы, устанавливающие порядок ограбления граждан. Ослушнику грозила смерть за каждым углом. Тысячи глаз должны были наблюдать за ним. Он был обречен.
      И тем не менее проходил день за днем, а карающий меч Короля не опускался на голову преступника. Больше того, – неизвестный бандит проявил себя необычайным образом. Он, видимо, прекрасно разобрался в ценности захваченных им в сейфе Курца писем. Бандит рассортировал их на две пачки: в одну положил письма и документы, изобличающие в различных преступлениях и неблаговидных проделках крупных чиновников, сановников и политических деятелей, принадлежащих к демократической партии, а в другую – документы, компрометирующие сановников и лидеров республиканской партии. Букет демократических «добродетелей» он отправил в республиканскую газету, а республиканских – в демократическую. Правда, этим поступком он наживал врагов в обеих партиях, но бандит, видимо, не очень-то заботился о приобретении друзей где бы то ни было. Газеты очень обрадовались возможности свести счеты со своими партийными противниками. Поднялась неслыханная газетная полемика. Вслед за этим началась настоящая эпидемия судебных процессов, рожденных газетными статьями: за деффамацию, за клевету, за взяточничество, разглашение служебных тайн, подлоги и тому подобное. Произошло настоящее извержение грязевого вулкана, в котором, казалось, утонули все столпы общества, весь цвет денежной и служилой аристократии.
      В конце концов обе стороны ужаснулись, когда увидали, что зашли слишком далеко. Неизвестный спровоцировал их и сыграл с ними злую шутку, заставив их срывать маски друг с друга и обнажаться во всей своей неприглядности.
      Курц негодовал, видя, как вся «атомная энергия» украденной у него пачки писем взорвалась впустую, не принося никому материальной выгоды.
      Этот поступок неизвестного еще более обеспокоил начальника полиции. Из уголовной фигуры неизвестный превращался в какого-то идейного врага общества, ведь он мог нажить на письмах целое состояние, шантажируя их авторов, но он не стал делать этого. Его неуловимость беспокоила еще более. Лорд Радклиф разводил руками, Король рвал и метал от негодования, а неизвестный продолжал существовать, и, что было совершенно непонятно, даже на следы его шайки не удавалось напасть. Неизвестный бандит не прекращал своей деятельности. Вскоре он со своей шайкой произвел налет на квартиру прокурора, перевернул все вверх дном, сжег в камине уголовные дела и совершил неслыханное по своей странности насилие над прокурором: прокурор был связан по рукам и ногам сообщниками неизвестного, сам неизвестный кончиком ножа раскрыл стиснутые зубы прокурора и влил в рот несколько капель какой-то жидкости, причем не отпускал прокурора до тех пор, пока тот не проглотил жидкость.
      Прокурор не сомневался в том, что неизвестный преступник отравил его, и ждал своей кончины. Однако минута проходила за минутой, а отравленный прокурор не чувствовал ни тошноты, ни начинающихся судорог, ни позывов ко сну.
      Словом, физически он чувствовал себя вполне здоровым и даже с некоторым любопытством наблюдал за работой бандитов. От внимания прокурора не ускользнуло то обстоятельство, что сам главарь шайки, полный человек среднего роста, не принимал участия в грабеже ценностей, находившихся в квартире. Однако он и не препятствовал делать это своим сообщникам. Отсюда прокурор вывел заключение, что главарь шайки – не простой бандит, грабящий с целью наживы, а бандит с какой-то идейной подкладкой. Судя по тому, что бандит уничтожил уголовные дела, можно было предположить, что сам он уже судился и, быть может, теперь мстит прокурору за прошлое обвинение. Хотя прокурор, имевший очень хорошую зрительную память, не мог вспомнить, чтобы ему приходилось судить или даже когда-нибудь встречаться с главарем шайки. Только одного из соучастников – очень маленького шустрого человечка, обвинявшегося когда-то в контрабандной продаже спиртных напитков, – прокурор узнал. К крайнему удивлению самого прокурора и полиции, прокурор остался не только жив, но и невредим. Врач, прибывший вскоре после ухода бандитов, сделал прокурору промывание желудка и тщательно исследовал его содержимое. Никаких следов отравы в прокурорском желудке найдено не было. Несколько капель неизвестной жидкости, влитой в рот и проглоченной прокурором, всосались желудком без следа и без видимых последствий для организма. Цель этой непонятной операции осталась совершенно невыясненной.
      Как бы то ни было, в руках Короля и полиции теперь были некоторые нити для того, чтобы выследить шайку неизвестного. Маленький спиртной контрабандист был известен в уголовном мире. Его удалось разыскать и привести перед грозные очи Короля. Король учинил спиртоносу допрос с таким пристрастием, что спиртонос выболтал вдвое больше того, что знал. А между тем и одной правды было бы довольно, чтобы заставить Короля задуматься и даже удивиться, хотя Король любил повторять, что удивление – чувство дураков. Маленький спиртонос не знал своих сотоварищей по шайке и не знал, где кто живет. Его приглашал на «дело» «лысый барин», а где он живет, – спиртонос не знает. Во всем этом еще не было ничего удивительного, спиртонос говорил правду, похожую на ложь, или же правдоподобно лгал, – все это было в порядке вещей. Но когда он начал говорить о главаре шайки, то понес такую околесину, что Король схватил щупленького спиртоноса в свои лапищи и, сильно встряхнув, прорычал:
      – У тебя в голове мутится. Пусть муть отстоится, и потом начинай сначала. Я забыл, что тебя перед употреблением надо взбалтывать.
      Но и это энергичное вмешательство не внесло ясности в мысли и слова спиртоноса. Он клялся, божился и ударял себя в грудь, уверял, что говорит истинную правду, что атаман шайки не иначе как колдун, оборотень и черт его знает что. А если не колдун и не оборотень, то атаман шайки не один, а их несколько. Каждый раз новый и все же один и тот же.
      – Переодевается? Гримируется? – спросил Король.
      – Нет, совсем не то. Он уходит после дела и говорит: «Смотрите, ребята, я приду к вам другой, но это буду я. Вот вам пароль». И действительно в другой раз приходит как бы не он. То худой, то толстый, то высокий, то как будто ниже.
      Король усмехнулся:
      – Почему же ты думаешь, что один и тот же, если приходят совсем другие люди?
      – А пароль?
      – Пароль передать другому нет ничего легче.
      – Не только пароль. Он знает все, что может знать один только атаман. Нет, это оборотень!
      – Кто бы он ни был, мы поймаем его. Ты должен нам донести, как только тебя пригласит твой лысый барин на новое дело. И смотри у меня: если не донесешь, не ходить тебе больше ни на какое дело! Ты знаешь меня!
      Спиртонос затрепетал. В его покорности не приходилось сомневаться.
      Король сообщил начальнику полиции, что зверь выслежен и что скоро полиция сможет оповестить мир о своем новом триумфе.
      Начальник полиции повеселел. Дело оборачивалось так, что поймать неизвестного нужно скорее. Взаимно оплеванные лидеры политических партий, придя в себя после скандальных разоблачений, обрушили весь свой гнев на неизвестного, выкравшего документы у Курца и пославшего их в газеты. И губернатор, и прокурор, и судья, пострадавшие от газетных разоблачений, и виновники, смещенные со своих постов после того, как некоторые их проделки были оглашены в печати, – словом, все потерпевшие (а их было немало) настоятельно требовали от полиции, чтобы дерзкий преступник был немедленно пойман и передан в руки правосудия.
      Несколько дней спустя после того, как Король сообщил начальнику полиции обнадеживающие вести, в кабинете начальника ровно в полночь затрещал звонок и чей-то тонкий голос сказал по телефону:
      – Ограбление! Налет на дом. Спешите! Сообщил спиртонос... Передайте об этом Королю.
      Полиция была наготове, и большой отряд, вооруженный до зубов, помчался на двух автомобилях к дому судьи. Второй и третий отряды, вызванные по телефону из соседних отделений полиции, также спешили к месту ограбления.
      Дом судьи был ярко освещен огнями, как будто там происходил званый ужин. Начальник полиции расставил пикеты вокруг дома и отправился в дом во главе большого отряда по широкой мраморной лестнице. На ее ступенях он заметил валявшийся футляр от колье и еще несколько футляров, в которых обыкновенно помещаются драгоценные вещи: кольца, браслеты, броши. Очевидно, преступники уже бежали, выбрасывая на ходу футляры, чтобы плотнее набить карманы драгоценностями. Начальник поспешил наверх и, пройдя ряд комнат с перевороченной мебелью и открытыми ящиками бюваров и шифоньеров, вошел в кабинет.
      Судья, связанный по рукам и ногам, лежал на своем большом письменном столе, как покойник. Но он был живехонек. По крайней мере, мертвые еще никогда не отпускали таких ругательств и проклятий, какими разразился судья, увидав начальника полиции.
      – Можно подумать, что вы в стачке с этими бандитами; сначала даете им возможность ограбить и безнаказанно скрыться, а потом являетесь со своими молодцами!.. – закричал он.
      Начальник полиции молча выслушал оскорбительное замечание и брань судьи и быстро снял веревки, связывающие судью. И только после того как гнев судьи несколько утих, начальник объяснил, что он явился немедленно, после того как получено было сообщение о налете.
      При нападении на дом судьи повторилась картина налета на квартиру прокурора. Бандиты громили шкафы и столы, набивая карманы драгоценностями, но атаман не брал себе ничего. С помощью нескольких бандитов он связал судью, положил его на «операционный стол» и... влил несколько капель неведомой жидкости.
      Судья оказался более мнительным человеком, чем прокурор. Он очень боялся вредных последствий «эликсира сатаны».
      – Если я, как и прокурор, до сих пор жив и как будто невредим, то это только доказывает, что никакой ошибки атаман не допустил, потчуя нас своим зельем. Оно безвкусно, ни кисло, ни горько. Проглотив, я не почувствовал никаких неприятных ощущений, не чувствую и теперь, – говорил судья своим знакомым несколько дней спустя после налета. – Но это ничего не доказывает. Есть яды, убивающие чрезвычайно медленно. И кто знает, может быть, через месяц–два... – Судья вздрогнул. – Этому надо положить конец! Преступник должен быть пойман и казнен во что бы то ни стало. И он будет пойман и будет казнен. Теперь у полиции собраны в руках все нити.
      Полиция была на верном следу. Поймать шайку на месте преступления не удалось потому, что спиртонос, одинаково боявшийся и атамана шайки, и Короля, избрал средний путь: сообщил полиции о налете, но с таким расчетом, чтобы шайка успела скрыться, прежде чем явится полиция. И тем не менее начальник полиции считал, что атаман шайки находится в его руках. Во-первых, у начальника полиции теперь был портрет атамана шайки. Этим подарком начальник полиции был обязан предусмотрительности судьи. Судья рассудил так: если неизвестный преступник сделал нападение на прокурора, то это, вероятно, один из тех осужденных, которые пытаются мстить своим судьям. Одни из этих мстителей выбирают предметом своей мести прокурора, другие – судью, иные пытаются мстить всем судейским. И после нападения на прокурора судья имел основание ждать подобного же визита и к себе, и он принял свои меры. Правда, многие из этих мер не помогли: электрическая сигнализация по неведомым причинам отказалась действовать в момент нападения, и только потом было обнаружено, что провода кем-то перерезаны. Автоматические револьверы выстрелили, но никому не причинили вреда, разбив только вазу и прострелив картину. Зато скрытый в стене фотографический аппарат с автоматической съемкой сделал свое дело. Приведенный в действие судьей, когда бандиты уже ломились в кабинет, аппарат заснял с десяток бандитов при свете тысячесвечевой лампы, и в том числе был заснят атаман, небольшой человек, худощавый брюнет, с очень бледным лицом и ввалившимися глазами. Портрет этот был клиширован, отпечатан в тысячах экземпляров и разослан по всем полицейским участкам и управлениям. Все газеты также поместили этот портрет. Едва ли в городе остался человек, которому бы не был теперь известен этот портрет. Теперь не только полиция и «верноподданные» Короля, но и все граждане зорко присматривались к каждому подозрительному лицу. Неизвестный бандит не мог ступить шагу без риска быть пойманным.
      Но о самом главном полиция умалчивала, приберегая главный эффект для себя. После нападения на дом судьи начальник полиции не терял времени даром. Лучшие сыщики были брошены по горячим следам, и им удалось выследить, куда скрылся автомобиль атамана шайки. Следы автомобильных шин привели к небольшому, на вид жилому дому, стоявшему в четырех милях от города, на пути в Сакраменто. Так как на стук никто не отвечал, то сыщики выломали двери дома и произвели обыск, но, к удивлению, никого не нашли. Между тем не было никакого сомнения, что преступник скрылся в этом доме. У самой двери стоял брошенный автомобиль – тот самый, который видел слуга судьи во время бандитского налета.
      Старый сыщик задумался и сказал:
      – Дом старинный, с очень запутанным расположением комнат. Очень вероятно, что здесь есть замаскированные комнаты, в которых и прячется преступник. Но, черт возьми, даже я не в состоянии открыть этого потайного логова! В конце концов, это не так уж и важно. Если только из дома не проведен подземный ход, чего я не допускаю, то преступник долго не усидит взаперти. В доме нет никаких запасов пищи. Преступник выйдет, и мы схватим его. Установим наблюдение за домом на приличном расстоянии.
      Двери были закрыты, и сыщики «ушли».
      Несмотря на то что дом находился под неослабным их наблюдением, сыщикам не удалось в продолжение нескольких дней заметить ни одного человека, выходящего из дома. Нетерпение начальника полиции было так велико, что он готов был сжечь дом, чтобы только покончить с преступником, и, наверно, сделал бы это, если бы только не боялся уничтожить доказательства того, что ему удалось покончить именно с тем, с кем надо.
      – Тогда разрушим дом, – подсказал помощник начальника, – или по крайней мере разберем все внутренние перегородки.
      Начальник одобрил эту мысль, и на другой день с утра было решено приступить к работам.
      В тот же день вечером один из дежуривших у дома рапортовал, что за время его дежурства ничего не случилось. Из дома никто не выходил. Вокруг дома ничего подозрительного замечено не было. Только в восемь часов вечера, при закате солнца, из-за дома вышел какой-то негр среднего роста и прошел мимо сыщика, направляясь к Сан-Франциско.
      Этот рапорт ничем не отличался от десятка других, и на него не обратили внимания. На другой день рабочие разобрали в необитаемом доме все внутренние перегородки, причем предположения старого сыщика оправдались: внутри дома оказалась небольшая, хорошо замаскированная комната, имеющая сообщение с другими комнатами через переборку в стене. В комнате был найден запас сухарей, воды и консервов. Но птичка улетела из клетки...
      Спиртонос, получивший «хорошее внушение» от Короля за то, что не донес своевременно о покушении на дом судьи, сообщил Королю новые и довольно необычайные сведения. Атаман шайки вернулся, но теперь он – негр. И все же это он, прежний атаман шайки. Спиртонос случайно видел его проходящим по улице с лысым барином. А лысый барин, увидав спиртоноса, подозвал его, спиртоноса, к себе и сказал:
      – Сегодня ночью – дом губернатора.
      Король протелефонировал начальнику полиции, который немедленно отправил в роскошный особняк губернатора сильный отряд полиции. Хорошо укрытые полицейские разместились во всех комнатах дома.
      Точно в двенадцать часов ночи бандиты подъехали на двух больших автомобилях, поставили лесенку у одного окна, быстро выдавили стекло и ввалились в комнату. Полицейские проявили большую выдержку. Только убедившись, что последний из бандитов влез в дом, полицейские, как свора спущенных собак, вдруг выскочили из своих укромных уголков и отрезали путь к отступлению. Произошла неописуемая свалка. Трещали револьверные выстрелы, звенели разбитые стекла, грохотала мебель, которую обе стороны скоро пустили в ход как орудие защиты и нападения в рукопашном бою. Обе стороны проявили большое профессиональное хладнокровие в привычной работе, и людские тела шпиговали пулями, как зайца шпигом. Как во всяком сражении, были герои, павшие «смертью храбрых», были трусы, бежавшие с поля сражения, были пленные. А так как численный перевес был за полицией и победа осталась за нею, то роль пленных выпала на долю оставшихся в живых бандитов.
      Атаман шайки, негр, первый прыгнувший через окно в комнату, успел пробежать в кабинет губернатора, прежде чем выжидавшие полицейские появились на сцене, и между атаманом и губернатором, который оказался мужчиной недюжинного десятка, завязалась отчаянная борьба. Конец этой борьбы положил появившийся из-за портьеры начальник полиции. Ему очень хотелось поймать атамана шайки живым. Однако, когда начальник увидел перед глазами дуло револьвера, то поспешил разрядить свой кольт, направив его в голову атамана. Два выстрела прозвучали одновременно, однако губернатор успел ударить по руке атамана, и выстрел его револьвера не причинил начальнику вреда. А пуля начальника пронзила навылет череп атамана с такой легкостью, как будто это был арбуз.
      Начальник полиции и губернатор нагнулись над убитым.
      – Как жалко, что человека можно убить только один раз! – прочувствованно сказал губернатор. И, осмотрев лицо убитого, прибавил: – Негр!
      Утверждение спиртоноса о том, что атаман был один и тот же человек, но принимавший разные внешние образы, было отвергнуто как противное здравому смыслу. Правда, некоторые из арестованных также утверждали, что атаман являлся на новое дело в новом виде, – то худой, то толстый, то бледный, то загоревший, но их словам вообще мало верили. Возможно, что все они были в заговоре, «заметали следы». Так или иначе, после разгрома шайки и убийства бандита необычайные нападения на крупных чиновников прекратились, равно как и «отравления» неизвестным «ядом», который по-прежнему не проявлял себя. Личность убитого бандита, несмотря на все усилия, установить не удалось. В деле осталось много невыясненного. Публика осуждала действия начальника полиции, который не сумел захватить зверя живым и тем лишил толпу удовольствия наслаждаться судом и казнью преступника.
      Общество осталось разочарованным и неудовлетворенным, как будто последний, самый интересный акт, раскрывающий тайные интриги, не состоялся «по независящим от дирекции театра обстоятельствам».
 
      Дни идут за днями, каждый день несет что-нибудь новое, заставляя забыть то, что волновало людей еще только вчера. Забыт Тонио Престо, забыты бандитские нападения и безвредные отравления судьи и прокурора. Жизнь течет своим чередом. На смену неоконченного фильма «Любовь и смерть» мистер Питч ставит новый фильм «Торжество любви», с Лоренцо Марром и Геддой Люкс в главных ролях. Мистер Питч деятельно готовится к новой постановке. В его кабинете с утра совещаются главные персонажи, режиссеры, операторы, архитекторы.
      Мисс Люкс только что приехала. Она вошла в кабинет, прошла к столу мистера Питча и, протягивая ему руку через стол, сказала:
      – Здравствуйте, мистер. Вы все полнеете!
      – Чертовски полнею, – ответил мистер Питч.
      С ним действительно творилось что-то необычайное. Каждый день он прибавлял в весе несколько фунтов и теперь выглядел настоящим ожиревшим боровом.
      – А вы, кажется, перещеголяли моду? – спросил Питч, оглядывая короткую юбку мисс Люкс. А юбка была действительно слишком коротка, – не прикрывала колен пальца на четыре.
      Гедда смущенно посмотрела на свою юбку.
      – Я не укорачивала ее, – ответила она. – Я сама не понимаю, что случилось с моими платьями. Они как будто сели, укоротились.
      – Да, или вы выросли, – шутя сказал Питч. – А вы, Лоренцо, худеете не по дням, а по часам!
      Лоренцо тяжело вздохнул и развел руками. Он выглядел очень плохо, похудел так, что костюм висел на нем мешком. Красавец Марр даже как будто меньше стал ростом, брюки его удлинились и ложились буфами на ботинки.
      – Я уже обращался к врачу. Прописал усиленное питание.
      – Да, у вас щеки провалились. Если так пойдет дальше, вы не в состоянии будете сниматься. Никакой грим не поможет! Вам придется взять отпуск и полечиться.
      Поговорив еще о делах и ролях, они отправились в ателье.
      Оператор Гофман хлопотал около аппарата. Он попросил Люкс стать у отмеченной черты на полу, посмотрел в визирку и заявил:
      – Вы режетесь!
      Люкс посмотрела на аппарат и на пол вокруг себя. Этого не могло быть. Она стояла почти в центре фокуса.
      – Ваша голова не видна в таком крупном плане. Вы выросли, мисс Люкс!
      В ателье послышался смех.
      – Я не шучу, – ответил Гофман. – В пятницу я снимал вас на этом самом месте; вот черта, аппарат стоит неподвижно. Тогда вы входили в кадр, а теперь режетесь вверху почти до половины лба.
      Люкс побледнела. Она с испугом посмотрела на свою короткую юбку. Неужели она, Гедда, начала расти? Но ведь это немыслимо! Она не девочка. И тем не менее не только юбка, но и укоротившиеся рукава говорили о том, что она вырастает из своего платья, как подросток.
      Наметанный глаз Гофмана сделал еще одно открытие. Гофман заявил, что Лоренцо не только похудел, но что он стал меньше сантиметра на три. Это уже было совершенно невероятным, и тем не менее Гофман доказал, что это так.
      Все с недоумением переглянулись. Артисты на вторые роли, бывшие на ужине у Престо, осмелились заявить, что с ними также происходит что-то непонятное. Одни из них пополнели с такою же быстротою, как и мистер Питч, другие худели, иные начинали расти, другие уменьшаться. Всех «пострадавших» охватил панический ужас. Люкс упала в обморок. Лоренцо хныкал, сидя на кресле с резными ручками.
      Срочно был вызван врач, и все стали в очередь – по рангу: впереди Питч (он даже Гедде не уступил свою очередь), за ним Гедда, приведенная в чувство, Лоренцо, за ним прочие артисты.
      Врач внимательно осмотрел своих пациентов, но не нашел никаких органических заболеваний. Он неопределенно кивал головой и разводил руками. Все органы здоровы. Как будто все в порядке.
      Только у мистера Питча доктор нашел ожирение сердца, что неизбежно при такой полноте.
      – Надо лечиться от ожирения. Диета, гимнастика, прогулки...
      – Пробовал. Не помогает, – безнадежно отвечал Питч. – Уж не отравил ли меня чем-нибудь на ужине Престо? – Доктор протестующе махнул рукой. – Ничего нет удивительного! – продолжал Питч. – Обратите внимание, – заболели полнотой или худобой все, кто был на ужине у Престо.
      – Но медицине неизвестны такие яды, – ответил доктор.
      Мистер Питч не удовлетворился советами врача и через несколько дней созвал консилиум. Но и консилиум немногим больше утешил Питча. Ему посоветовали уехать на воды и лечь в специальную лечебницу, где лечат от ожирения.
      Мистер Питч интересовался, как чувствуют себя Гедда Люкс и Лоренцо, и позвонил им. Гедда Люкс голосом, прерывающимся от слез, ответила, что она растет, растет неудержимо и не знает, чем это кончится. Она не успевает переделывать платья. В конце концов она приспособила что-то вроде тоги, которую каждый день надшивает.
      – О съемках нечего и думать, – говорила она, всхлипывая. – Меня теперь только на ярмарках показывать. Вы не можете себе представить, как я изменилась!..
      – Вы тоже не можете представить, как я изменился, – хрипел мистер Питч. – Я уже не могу сесть в кресло и сижу на трех стульях. Тело мое напоминает студень. Нос свисает на губы, губы – на подбородок, подбородок – на живот, живот сползает с колен. Я засыпаю во время разговора, меня душит жир.
      Голоса Лоренцо мистер Питч по телефону не узнал. Лоренцо говорил таким пронзительным тонким голосом, что Питч два раза переспросил, кто говорит с ним. У Лоренцо было свое горе. Он сделался настоящим карликом. И что хуже всего, – его лицо изменилось: переносица впала, кончик носа сделался широким и приподнялся, уши оттопырились, рот сделался широким.
      – Я похож на жабу! – пищал Лоренцо. – Это Престо заколдовал меня.
      – Я о том же говорю. Но как он мог это сделать?
      – Может быть, ему помогал доктор Сорокин, у которого Престо лечился!
      – Сорокин! – закричал Питч. – Помогал ли он Престо околдовывать нас, – я не знаю, но Сорокин может помочь нам! И никто, кроме Сорокина. Я сейчас же позвоню ему по телефону. Едем к нему.

      Странный кортеж приближался к лечебнице доктора Сорокина. Целая вереница автомобилей ввозила необычайных уродцев, как будто переезжал бродячий цирк. Мистер Питч едва вмещал свое разбухшее шарообразное тело в кузове огромного автомобиля. Мисс Люкс была видна за милю, как жираф с высоко вытянутой шеей. Зато Лоренцо, потерявшего все свое великолепие, совсем не было видно. Он сделался так мал, что голова его не поднималась над краем открытого автомобиля. В одном автомобиле ехало страшное чудовище – подававший виды молодой актер с признаками акромегалии.
      Новые пациенты были быстро размещены в домиках.
      Как и всюду, мистер Питч был первым на приеме Сорокина. Врач сообщил мистеру Питчу очень интересную новость. Накануне злополучного вечера кто-то похитил из его лаборатории банки, в которых хранились вытяжки из различных желез. Эти вытяжки, подмешанные в вино, и могли произвести все метаморфозы с участниками ужина. Теперь ни мистер Питч, ни доктор Сорокин не сомневались в том, что все злоключения мистера Питча и его киноартистов – дело рук Престо, который, очевидно, хотел отомстить таким своеобразным способом тем, кто легкомысленно отвернулся от него.
      – Но есть надежда на излечение? – спросил мистер Питч.
      – Полная, – уверенно ответил Сорокин. – Довольно будет воздействовать на ваш мозговой придаток, как вы быстро станете сбавлять в весе.
      И доктор оказался прав. В три недели Питч потерял треть своего веса, причем Сорокин заявил, что «до жира мы еще не добрались, а спустили только воду».
      Вообще с мистером Питчем было меньше всего хлопот. Болезнь его легко поддавалась лечению. Более сложною была болезнь Лоренцо и Гедды Люкс. Доктор Сорокин измерил их рост и в удивлении опустил сантиметр на землю. Лоренцо был ростом всего в сто двенадцать сантиметров. Это еще не так удивительно. Но Гедда! Сорокин, не доверяя себе и глазам, измерил ее дважды. Ошибки не было. Люкс имела рост двести восемьдесят семь сантиметров.
      Она могла бы свободно сесть верхом на слона или верблюда, не прибегая ни к каким подставкам.
      – Это изумительно! – воскликнул Сорокин. – Совершенно небывалый в практике случай. Наибольший рост, известный науке, – двести пятьдесят пять сантиметров. Правда, русский великан Махнов, говорят, был еще выше и достигал двухсот восьмидесяти пяти сантиметров. Но цифра эта считалась явно преувеличенной. А вы, мисс, имеете рост выше, чем у мифического великана Махнова.
      И задрав голову вверх так, что у него упала бы шляпа с головы, если бы она была надета, Сорокин продолжал, обращаясь к голове мисс Люкс, раскачивающейся где-то вверху, как на телеграфном столбе:
      – Не правда ли, мисс, высокий рост имеет свои преимущества? Для вас открываются новые, обширные горизонты.
      – Увы, очень печальные! – услышал Сорокин голос с неба.
      – Но почему же? В толпе вам никто не будет мешать видеть, что делается вокруг. Вы нигде не затеряетесь. Вас очень удобно встречать на вокзале...
      – Я буду счастлива только тогда, когда мне вернут мой рост.
      – Постараемся, – успокоил ее Сорокин.
      Похудевший мистер Питч уговаривал Лоренцо и Люкс остаться такими, какими их сделали «яды», влитые Престо в вино.
      – Вы будете производить фурор не меньше, чем производил старый Престо. – Питч сулил им миллионы, и Лоренцо уже начал колебаться. Но, посмотрев на Люкс, отказался от заманчивого предложения.
      Прошло еще две недели, и все начали понемногу приходить в свой прежний вид. Гедда Люкс уменьшилась в росте, малыш Лоренцо заметно подрастал, а Питч уже почти дошел до своей обычной полноты. Все поговаривали уже о скором отъезде.
      За несколько дней до выписки в лечебницу прибыли новые больные: судья, прокурор и губернатор. Но в каком виде! Прокурор сделался малышом наподобие Лоренцо, судья растолстел, как мистер Питч, а губернатор выглядел настоящим негром. А быть негром в Америке совсем не весело, в особенности губернатору. Он перенес кучу всяких неприятностей, прежде чем добрался до Сорокина.
      Губернатору пришлось познакомиться со всеми прелестями джимкроуизма .
      Возмущенные дерзостью «негра», пассажиры едва не выбросили губернатора в окно, когда он явился в вагон-ресторан. На вокзале также произошел ряд столкновений.
      Губернатор ужасно боялся того, как бы ему не остаться негром на всю жизнь. Он не отпускал от себя двух преданных слуг, на глазах которых он постепенно превращался в негра, и во всех столкновениях и недоразумениях они свидетельствовали, что губернатор не негр. Да, Престо сделал большую неприятность губернатору, заставив его побыть в шкуре негра! Губернатор заставлял мыть себя, опрокидывать целые бочки воды и горы мыла, но кожа его не белела. Приглашенный врач нашел, что кожа губернатора не окрашена сверху, а имеет темную пигментную окраску, как у негров.
      – Может быть, ваши предки?.. – высказал доктор предположение.
      Губернатор едва не убил его.
      Метаморфоза с губернатором, судьей и прокурором произошла несколько недель спустя после того, как неизвестный бандит напал на них и, связав, влил в рот какой-то жидкости. Так как смерти после этого не последовало и в дальнейшем никаких признаков отравления они не испытывали, то потерпевшие начали уже успокаиваться и уверять себя, что все обойдется благополучно. Однако они были обмануты в своих надеждах: скоро один из них стал полнеть, другой уменьшаться в росте, и третий превратился в негра.
      – Но почему в негра? Как это могло произойти? – с недоумением спрашивал губернатор. – Ведь бандит дома не вливал мне яду в рот.
      – Он мог подкупить слугу, и слуга влил жидкость в питье, – отвечал Сорокин. – Это все работа гипофиза – мозгового придатка. Гипофиз выделяет особое вещество, обладающее любопытным свойством. Ничтожное количество этого вещества, впрыснутое в кровь, вызывает расширение клеток, содержащих красящее вещество. Ученые уже несколько лет тому назад делали такой опыт: впрыскивали вытяжку в кровь светлокожей лягушке – и кожа лягушки очень быстро темнела. Лягушка становилась «негром».
      Губернатор сделал гримасу; ему не понравилась эта шутка.
      – Гипофиз оказывает действие и на цвет кожи человека, – продолжал Сорокин.
      – А лечение?
      – Воздействие на тот же гипофиз.
      – Так воздействуйте на него! – вскричал губернатор с таким жаром, как будто гипофиз был его смертельным врагом.
      И Сорокин воздействовал. Все больные были на пути к полному выздоровлению. Мисс Люкс уменьшилась до своего нормального роста и вернула былую красоту. Подрос и Лоренцо. Но он был огорчен тем, что нос его стал как будто несколько толще прежнего. Он опасался, что ему не удастся досняться в начатом фильме и что вообще публика не признает его. Однако скоро исчез и этот недостаток. К Лоренцо вернулся его прежний нос. Все больные решили выписаться в один день. Сорокин одобрял это решение. Он мог проверять результаты лечения взаимным сравнением; к тому же излечившимся не мешало пробыть несколько контрольных дней для того, чтобы проверить стойкость достигнутых результатов.
      Наконец настал и этот желанный день. Все исцеленные из группы пострадавших от Престо собрались в курзале. Несмотря на то что Сорокин был косвенно виноват в их злоключениях, больные очень горячо благодарили его за успешное лечение. Особенно прочувствованную речь сказал губернатор, который был бесконечно рад своему превращению из негра в белого человека, губернатора и капиталиста. Но окончание речи губернатора было несколько неожиданным.
      – Мы никогда не забудем услуги, оказанной вами. Ваши знания, ваш талант вернули нас к жизни. Мы, – губернатор посмотрел на судью и прокурора, – не будем возбуждать преследования за тот вред, который причинил нам всем ваш гипофиз, ваши вытяжки, ваши опыты, ваши лягушки, светлокожие и темнокожие. Я взял на себя уладить ваше дело. Вам придется всего только покинуть нашу страну в возможно короткий срок. Сорок восемь часов, – больше я не могу вам дать на сборы и на отъезд.
      – О, благодарю вас! – ответил Сорокин. – Мне вполне достаточно двенадцати, чтобы покинуть вашу гостеприимную страну...

* * *

      На палубе океанского парохода, отходившего из Нью-Йорка в Европу (Нью-Йорк–Лондон), сидел доктор Сорокин и без сожаления смотрел на уходящий берег.
      Рядом с доктором сидел молодой человек в клетчатом пальто. Этого человека Сорокин заметил еще в вагоне, когда он пересекал континент с запада на восток.
      – В Европу изволите ехать? – спросил молодой человек и, не ожидая ответа, повторил: – В Европу?
      – Вы меня знаете? – удивился Сорокин.
      – Да, я один из ваших пациентов.
      – Пострадавших от Тонио Престо? Но я не помню вас. Счастье Престо, что он убит! Губернатор так зол на него за свое превращение в негра, что, попадись Престо ему в руки, губернатор сжег бы его на медленном электрическом огне!
      – Да, счастье мое, – ответил молодой человек. – Счастье мое, что я не на берегу Америки. Позвольте мне пожать вашу руку и извиниться за похищение ваших чудодейственных склянок и за неприятности, доставленные вам по моей вине... Я – Тонио Престо. Я принял самую гомеопатическую дозу вашего лекарства и, как видите, несколько изменил свою внешность.
      – Но ведь вы... ведь Тонио Престо убит в виде негра?
      – Увы, бедный негр убит в самом настоящем своем виде. В то время я действительно «переделал» себя в негра при помощи ваших лекарств, но в моей гм... шайке было два негра: поддельный – это был я, и был настоящий. Настоящего убили, я остался жив и очень успешно, как видите, превратился опять в белого. Я хорошо запомнил назначение склянок, – помните, вы объясняли мне? – и вот... Воздух Америки мне вреден, а их всех я, кажется, недурно проучил!
      И Тонио засмеялся так заразительно-весело, как никогда не смеялся уродец Престо.
 
       1929 г.