Да, он так и сказал: не люди, не боблины, не оборотни, а именно «элементы». Эти элементы, по словам Цельса, угрожали всей цивилизации нашего мира. Специальная служба Империки под названием Общество Естественного Прогресса умела их обезвреживать, и поэтому правительство Колоссии и командование НКВД разрешили ей провести на нашей территории боевую операцию. Мы же, бойцы Штурмового Отряда, должны были оцепить территорию, наблюдать за действиями ОЕП и ни во что не вмешиваться до особого распоряжения, исходящего лично от него, капитана Цельса. Сам Цельс получал указания от боблина в штатском.
      Я вытащил из кармана быстро созданное изображение безымянного боблина, который заходил вместе с Цельсом и Треском в полиционерское управление и тоже, вроде бы, считался главным и отдавал приказы.
      — Этот?
      Прямов с сомнением покачал головой:
      — Кажется, нет. Тот был меньше похож на человека. Я думаю, что он был империканцем, по крайней мере, сотрудникам ОЕП он отдавал приказы по-империкански. Хотя и с Цельсом он разговаривал на безупречном колосском языке. Тогда мне было даже как-то обидно, что наш Штурмовой Отряд, лучшее боевое подразделение Колоссии, используют для рядовой полиционерской работы. Это мы должны были бы быть в первых рядах, а не какое-то империканское Общество Естественного Прогресса. Все это, пользуясь затишьем перед штурмом дома, я высказал Цельсу. Цельс сказал, что я не настолько осведомлен о нашем общем противнике, чтобы уметь с ним воевать. А в оцепление поставили нас, а не местных полиционеров, именно потому, что только мы можем обеспечить высочайшую секретность проводимой операции. А полиционеры и так были здесь, только мы их не видели, потому что они находились в домах местных жителей и следили за тем, чтобы никто из них не смотрел в окна домов на происходящее. Сотрудники ОЕП и мы получили приказ стрелять по окнам всех домов поселка, если заметим в них силуэты людей, боблинов или оборотней. Этот приказ мне не очень понравился, но я даже не подумал о том, чтобы его оспорить или игнорировать.
      Прохор Никанорович промочил горло глотком коньбыка.
      — Примерно через час после нашего приезда зазвучали первые выстрелы. Я сразу определил, что стреляют только по дому. Из самого дома ответный огонь не велся. Это меня удивило и насторожило. Боевая операция с самого начала не была похожа на те, в которых я участвовал ранее. Никто не предлагал тем, кто находился в доме, сдаться. Вообще не велось никаких переговоров. С самого начала операция проводилась так, чтобы полностью уничтожить противника, хотя засевшие в доме не оказывали никакого видимого сопротивления. Сотрудники ОЕП пользовались только стрелковым оружием, но возле боблина в штатском стояли несколько бойцов с империканскими ручными бомбометами. Огонь скоро прекратился. По приказу капитана Цельса обе наших Оперативных Группы приблизились к месту боя. Из-за домов, заборов и растений видимость была ограничена. Мы видели только, что несколько сотрудников ОЕП уже заняли позиции возле окон и входа в дом, прижались к стенам. Еще через несколько минут они одновременно со всех сторон ворвались в дом. Они действовали очень слаженно и профессионально, пожалуй, ни в чем не уступая нашему Штурмовому Отряду. Внутри дома раздалось несколько одиночных выстрелов. Потом все стихло. Ждали сотрудники ОЕП, оставшиеся снаружи. Ждали наши Оперативные Группы. Ждал боблин в штатском. Начало казаться, что дом бесследно поглотил вошедших. Вдруг все они начали выходить через главный вход и кричать по-империкански: «Не стреляйте! Прекратите огонь!» В офицерском училище НКВД мы изучали язык вероятного противника, так что их слова мне были вполне понятны. Боблин в штатском крикнул на империканском языке: «Огонь!» Цельс повторил то же самое по-колосски. Поначалу я не понял, куда надо стрелять. Но в этот момент те сотрудники ОЕП, что оставались снаружи, в упор начали расстреливать своих же товарищей, вышедших из дома. Вмешательства Штурмового Отряда не потребовалось. Вышедшие из дома даже не пытались спрятаться. Их всех перестреляли прямо у входа за несколько секунд. Я окончательно перестал понимать, что происходит.
      Прохор Никанорович поднял рюмку с коньбыком, посмотрел сквозь нее в окно, но пить не стал.
      — Потом боблин в штатском отдал приказ сотрудникам ОЕП с ручными бомбометами. Зазвучали резкие хлопки выстрелов. Я знал, что такими снарядами можно разрушить не только дом, но и половину населенного пункта. Я и моя Оперативная Группа залегли, прячась от взрывов и осколков. Но взрывов не последовало, хотя огонь из бомбометов не прекращался. Я посмотрел на дом и увидел, что он окутан клубами какого-то странного серебристо-белого дыма. Значит, вместо взрывчатки в бомбах был газ. Однако команды надеть противогазы Цельс не отдал. Сотрудники ОЕП, находившиеся к дому ближе, чем мы, тоже были без противогазов. Но зачем тогда был нужен этот дым, для маскировки? Наверное, да. Еще несколько сотрудников ОЕП проникли в дом через главный вход, дверь была выбита ранее при первой атаке. Едва переступив порог, они закричали по-империкански: «Сюда! Быстрее сюда! Входите в дом!» Я сперва подумал, что они зовут других сотрудников. Но в сторону дома мимо нас пробежало несколько существ в форме ОЕП. Я говорю «существ», потому что сразу узнал оборотней. Из-за быстрого бега они оставались в своем естественном виде. Я хорошо разглядел их синевато-бледные псевдочеловеческие лица. Империканцы поступили очень хитро, призвав оборотней изнутри дома и этим открыв для них вход. Ведь оборотни никогда не переступают порог дома, если им не разрешат войти те, кто находится внутри.
      В этом месте рассказа я вспомнил, как сам впустил в свою московскую квартиру оборотня, принявшего облик нашей соседки. Следовало запомнить, что истребители магов отчасти научились обходить ограничения оборотней. Я, например, мог бы впустить в дом не вызывающего подозрений человека или боблина, а они привели бы за собой оборотней.
      Прохор Никанорович продолжал:
      — У оборотней не было с собой никакого оружия, кроме длинных кривых ножей. Они скрылись в клубах серебристо-белого дыма, окутывавшего весь дом. И вновь стало тихо. Потом вдруг раздался громкий треск. Я увидел, что второй этаж дома складывается, как карточный домик. Это был не обычный взрыв, иначе он разбросал бы в стороны стены и крышу. Как будто внутри дома возник вакуум, если так можно сказать, произошел «взрыв внутрь». Сразу же после этого в дом ворвалась еще одна группа сотрудников ОЕП. Вскоре один из империканцев вышел, подбежал к боблину в штатском и Цельсу и что-то им тихо доложил. Все они быстро вошли в дом. К этому времени серебристо-белый дым вокруг дома совершенно рассеялся. Через некоторое время боблин и Цельс вышли. Боблин держал в руках армейскую рацию и с кем-то разговаривал. Послышался шум моторов, и к дому со стороны главной дороги подъехали два больших фургона. Автомобили были колосские, наверняка, они принадлежали НКВД. Цельс подозвал меня и Треска и приказал, чтобы наши бойцы помогли империканцам загрузить в фургоны вещи из дома. Меня покоробил этот приказ. Еще больше возмутило меня то, что внутрь дома нас не пустили. Сотрудники ОЕП выносили вещи из дома, а мы загружали их в фургоны. Я ожидал, что мы захватим склад оружия, взрывчатки или наркотиков. Но в место этого через наши руки проходили вполне обычные вещи: мебель, одежда, книги, картины. Из дома не было вынесено ничего такого, что могло бы принадлежать террористам или наркоторговцам.
      С замиранием сердца я спросил:
      — А тела? Из дома выносили тела погибших?
      Прохор Никанорович отрицательно покачал головой:
      — Вот это и было самым странным! В фургоны погрузили только тела сотрудников ОЕП, расстрелянных перед домом своими же товарищами. Но из дома не было вынесено ни тел, ни останков в пластиковых мешках. Только вещи. Причем мебель не была ни поломана, ни обожжена. Как будто вакуумный взрыв затронул лишь очень небольшое пространство на втором этаже. Однако я сам видел, что в дом входили оборотни. И уж, конечно, в доме должен был кто-то находиться, иначе с кем тогда мы сражались? Боблин в штатском и Цельс ходили возле нас с мрачным видом и не скрывали своего недовольства. Между собой они говорили по-империкански, из обрывков услышанных фраз я понял, что операция удалась лишь частично. Они совещались, как об этом лучше доложить руководителям ОЕП. Может быть, неудача как раз и была связана с тем, что противник не был захвачен в плен или гарантированно уничтожен? Закончив погрузку вещей в фургоны, мы получили приказ садиться в транспортеры и возвращаться на базу. Но это был еще не конец. На базе мы узнали, что в этот же самый день в правительстве Колоссии произошел переворот. Верховный Жрец Уравнительной церкви Мафусаил Трепачёв был отстранен от власти. Его место занял Эль-Цзын. Одним из первых своих указов Эль-Цзын объявил отделение Уравнительной церкви от государства, сложил с себя титул Верховного Жреца и стал именоваться Венценосцем. Так в один день произошли два события. Об одном узнал весь мир, а другое строго засекречено. И я до сих пор не знаю, насколько эти события связаны между собой. Какое из них было важнее? Какое событие служило для прикрытия другого? Одно повлекло за собой другое, или наоборот?
      Прохор Никанорович допил остатки коньбыка в своей рюмке.
      — Как я уже сказал, возвращение на базу не было концом истории. Со всеми офицерами и бойцами двух Оперативных Групп вели длительные беседы люди и боблины из психологической службы НКВД. Нам объяснили, что все мы стали участниками исключительной по своей важности операции, спасшей не только Колоссию, но и всю нашу цивилизацию. Разумеется, мы были обязаны держать эту операцию в секрете, как и другие операции, в которых принимали участие. Но во мне после штурма дома что-то изменилось. Я, в общем-то, с самого начала службы в НКВД осознавал, что Штурмовой Отряд, к которому я имел честь принадлежать, являлся инструментом, одним из лучших в мире, для выполнения боевых операций особой сложности и важности. Но раньше я думал, что НКВД использует этот инструмент в интересах Колоссии и колосского народа. Теперь же я понял, что нашими руками свои задачи решают некие империканские боблины, возможно, даже враждебные Колоссии. Мое внутреннее перерождение было связано и с тем, что после прихода к власти Эль-Цзына Колоссию одна за другой начали сотрясать реформы, проводимые в интересах боблинов, разных Воровковских и Воровковичей. Вдруг оказалось, что капитализм в духе Империки и Еропки — это для Колоссии благо, а Уравнительная церковь — зло. Все, что я, воспитанный родителями, школой, армией и училищем НКВД, считал смыслом своей жизни, стали называть неправильным. Реформированию подверглась и Внутренняя Дружина. Из НКВД под видом сокращений и преобразований были изгнаны те немногие люди, которые честно служили интересам колосского народа. И, наоборот, беспринципные, циничные приспособленцы быстро продвигались по служебной лестнице, получали звания и важные должности.
      Прохор Никанорович с сомнением посмотрел на свою пустую рюмку, но подливать новую порцию коньбыка не стал.
      — Однажды в коридоре Главного Управления НКВД мы с Егорием Треском встретили Алоизия Цельса. Он был одет в гражданскую одежду, так что я не знал, повысили или понизили его в звании после той памятной операции. У нас троих было свободное время. Мы зашли в ближайшее кафе, выпили, разговорились. Цельс оказался хорошо осведомлен о грядущих преобразованиях НКВД. Он сказал, что Штурмовой Отряд скоро будет распущен, и предложил нам с Треском пойти работать под его командование. Куда именно, он не сказал. Треск выразил согласие, я же засомневался, понимая, что мне придется воевать не за Колоссию, а за интересы империканских боблинов. Когда мы уже хорошо выпили, я невзначай спросил у Цельса: чей же дом мы штурмовали вместе с сотрудниками империканского Общества Естественного Прогресса? Цельс спросил у меня, верю ли я в сказки? Я сказал, что нет. Цельс одобрительно кивнул головой и сказал, что мы взяли штурмом дом волшебников из сказки. Я решил, что пьяный Цельс надо мной шутит. Мы поссорились, и я ушел из кафе. Вскоре, действительно, пришел приказ о роспуске Штурмового Отряда и о переводе всех его офицеров на незначительные должности. Я написал рапорт об отставке. А Треск перешел на службу в особое международное подразделение НКВД. Позже, когда мы с ним встречались, он в общих чертах рассказывал, что при особом подразделении есть своя боевая группа, похожая на Штурмовой Отряд, но вооруженная и подготовленная по образцу империканского ОЕП. Он предлагал мне поступить на службу. Я отказался.
      Прохор Никанорович все-таки налил себе еще полрюмки коньбыка.
      — Первое время на гражданке мне было сложно. Я долго не мог найти себе работу по душе, чуть ли не каждый месяц переходил с места на место. Я привык к строгой дисциплине и жесткому распорядку дня. Теперь же у меня появилось много свободного времени, которое надо было чем-то занять. Однажды я, сам не знаю почему, поехал в тот поселок, где мы штурмовали дом, и с которого начали меняться мои взгляды на жизнь. В пригородном поезде я встретил молодую девушку, она мне понравилась, мы разговорились. Оказалось, что она родом из Калиткино, но учится в Мураве в педагогическом институте. Так что нам было по пути. Это была Пелагея. Мы поженились и решили жить в Калиткино. Я устроился на работу в автомастерскую, благо, что в офицерском училище и Штурмовом Отряде я научился управлять почти всеми средствами передвижения и ремонтировать любую технику. Платят тут не так много, зато я чувствую себя нужным людям, и все мои дни заняты работой и семьей. Пелагея после окончания института преподает в школе историю и географию. Правительство Колоссии за причиненные неудобства во время, как было сказано, «антитеррористической операции», выплатило жителям Калиткино довольно значительные компенсации. Да и вообще, в развитие Калиткино и появившегося рядом славословного монастыря вкладываются немалые деньги, как бы в обмен на всеобщее молчание. Так мы с Пелагеей без особых усилий получили свой собственный дом. И я уж не знаю, кто и где принял такое решение, чтобы наш дом оказался почти напротив заброшенного дома, в штурме которого я принимал участие. Я почти уверен в том, что за тем домом и всеми окрестностями до сих пор присматривают. Думаю, что это агенты ОЕП или особое подразделение НКВД. Время от времени я встречаюсь с Треском. Пару раз он приезжал в Калиткино к нам в гости. Так вот, он хорошо знает всю окружающую местность. Я заметил это, когда мы пошли на реку купаться.
      Прохор Никанорович внимательно посмотрел на меня:
      — И вот еще что. Когда у нас с Пелагеей появились дети, я стал читать им сказки. В своем детстве, в семье ревностных Уравнителей, я не читал ничего, кроме газет и церковных уравнительских журналов. А тут вдруг сам увлекся сказками и книгами в жанре сказочной фантастики. Моя жена-историк тоже кое-то рассказала мне, о чем я раньше не знал и не думал. И теперь мне почему-то кажется, что Цельс не смеялся надо мной тогда, в кафе. Я каждый день хожу мимо того разрушенного дома, и все думаю, думаю…  А теперь вдруг появился ты. Ты утверждаешь, что дом принадлежал твоим родителям. Значит, те, кто был в доме, не погибли? Вы каким-то образом выбрались из дома, окруженного сотрудниками ОЕП и Штурмовым Отрядом?
      — Я ничего не знаю о судьбе своих родителей, — ответил я. — Собственно, я приехал сюда только для того, чтобы что-нибудь о них узнать.
      Говоря это, я невольно выдал Прохору Никаноровичу часть своих планов. Но в тот момент я об этом не думал, настолько захватил меня рассказ Прохора Никаноровича. Я живо представлял себе картину штурма дома. Гандолиза Лайс утверждала, что решение уничтожить моих родителей приняла не она, а колосское подразделение ОЕП. Наверняка, она солгала, так как штурм в основном производился силами империканцев. Серебристо-белый дым, скорее всего, содержал в себе вещество, близкое по составу к материалу смертоносных для магов старинных клинков.
      Тетя Вика рассказывала, что моя мама отправила ее на Землю в самом начале штурма. Еще она говорила, что в доме, помимо моих родителей, находились несколько их помощников и защитников. Куда же все они делись? Отравились серебристо-белым дымом и предпочли убить себя, но не попасть в руки врагов? Или же они сошлись в последней схватке с оборотнями и применили боевую магию, которая уничтожила всех, кто в тот момент был внутри дома? Может быть, на что я от всей души надеялся, мои родители со своими помощниками все же сумели скрыться в каком-нибудь Отражении или во времени? Но тогда почему они не отыскали меня за все прошедшие годы? И как сотрудники ОЕП определили, что меня через магическую дверь унесли на Землю?
      Рассказ Прохора Никаноровича был достаточно подробен, но не отвечал на мои главные вопросы. Бывший офицер НКВД много видел, но мало понимал. Вот Треск и Цельс — другое дело. Цельс уже тогда служил истребителям магов, а Треск примкнул к ним позже, после роспуска Штурмового Отряда.
      А Прохор Никанорович межу тем продолжал спрашивать у меня:
      — Так кто же вы на самом деле? Не люди, не боблины, не оборотни? Почему империканцы из Общества Естественного Прогресса хотели вас захватить или уничтожить?
      — Они боятся, что мы представляем опасность для всей цивилизации. Но они не правы! Мы никому не желаем зла.
      — Значит, вы все-таки не обычные существа, — покачал головой Прохор Никанорович. — И имя Калки ты носишь не случайно? Ты, действительно, вернулся для того, чтобы судить и покарать наш мир?
      Я усмехнулся:
      — Разве я похож на того, кому это по силам?
      — Да, ты еще молод, — согласился Прямов. — Но ведь ты еще вырастешь, обретешь силы и опыт. И тогда, возможно, ты захочешь их использовать для зла.
      — Я не использую свои силы для зла.
      — Но ты можешь это сделать?
      — Ножом можно отрезать хлеб, а можно убить человека. Все зависит от того, какая рука его сжимает. Так же и магическая сила. Ее использование зависит от разума и желаний. А у меня пока нет желания уничтожать весь мир. Пока что я хочу узнать, что случилось с моими родителями. А если они погибли, то наказать виновных.
      — Виновных, значит и меня в их числе? — глухо спросил Прохор Никанорович.
      — Вас — нет! Виновными я считаю тех, кто шел на преступление осознанно, кто знал правду о нас. А вы сами очень правильно сказали, что тогда служили всего лишь инструментом в чужих руках. И только теперь вы стали самостоятельно мыслящим человеком.
      Прохор Никанорович как-то странно смотрел на меня, словно в его душе боролись противоречивые чувства.
      — И все-таки ты можешь нести угрозу нашему миру, — пробормотал он про себя. — Ты можешь быть опасен для меня, для моей семьи, для моих детей.
      Глаза Прохора Никаноровича остекленели, и он закричал:
      — Ты опасен для моих детей, и поэтому я должен тебя уничтожить! Что я говорю? Я этого не хочу! Нет, я должен! Нет, беги от меня, Калки, беги!
      Руки Прохора Никаноровича стремительно потянулись к моей шее. Все свое умение, весь свой опыт офицера Штурмового Отряда Прохор Никанорович вложил в один-единственный рывок. Своими сильными руками он свернул бы шею не только мне, но и взрослому крепкому мужчине.
      Я прервал майю. В реальности мы вновь оказались там, где впервые встретились. Прохор Никанорович — перед входом в дом моих родителей. Я — в глубине здания, возле лестницы на второй этаж.
      Прохор Никанорович покачнулся, но устоял на ногах.
      — Что? Где? — вскрикнул он, обхватывая ладонями голову и дико озираясь вокруг.
      Чтобы не кричать издалека, я снова создал майю, в которой стоял в дверном проеме.
      — Ничего не было, — сказал я. — Я не входил в ваш дом, мы не обедали вместе, вы не рассказывали мне о себе и не пытались меня задушить. Всего этого не было, но все это могло бы быть. Это всего лишь иллюзия, майя, один из самых простых инструментов в арсенале мага. Я подробно изучил ваш дом и создал его подобие. А вы думали, говорили и действовали так, как делали бы это на самом деле.
      Прохор Никанорович сел на нижнюю ступеньку у входа. Ноги его ослабли, а все тело сотрясала крупная дрожь.
      — Что со мной случилось? Почему я набросился на тебя? Ведь я этого не хотел. Вернее, мысль о том, что ты опасен, посещала меня. А когда я подумал о своих детях, мне так захотелось тебя убить, чтобы ты никогда, ни сейчас, ни в будущем, не смог причинить им вреда.
      — Над вами хорошо поработали психологи и, наверняка, гипнотизеры, — объяснил я. — Я давно понял, что не просто так вы, бывший офицер НКВД, поселились рядом с домом моих родителей. Вы, сами того не зная и не желая, служили капканом, настроенным на поимку одной-единственной добычи — меня. Разве вы не знаете, что нельзя просто так уйти из спецслужбы? На самом деле вы не ушли из НКВД. До сегодняшнего дня вы выполняли особо важное задание.
      Слушая меня, Прохор Никанорович сжимал голову руками, раскачивался из стороны в сторону и тихо, монотонно стонал.
      Я продолжал спокойно говорить:
      — Я не знаю, когда вас загипнотизировали. Сразу после штурма или тогда, когда вы ушли из НКВД. Мысль о том, что такие существа, как я, опасны для всей цивилизации, для вас, для ваших детей, была внедрена глубоко в ваше сознание. Но сами вы об этом не подозревали. Те, кто вас подготовил, неплохо знал способности магов. Будь вы изначально агрессивно настроены, я бы это почувствовал и остерегался бы вас. Но вы были добры ко мне, накормили меня обедом и честно рассказали ту правду, которая была вам известна. Вы отчасти усыпили мою бдительность. А когда стало окончательно ясно, что я — именно тот, кто нужен, сработал гипнотический приказ на мое уничтожение. Если бы мы с вами не находились в майе, вы бы задушили меня или свернули шею. Но, благодаря моей предусмотрительности, все закончилось хорошо.
      — Хорошо? — выдавил из себя Прохор Никанорович. — Я чуть не убил тебя, а ты так просто со мной разговариваешь? Что ты собираешься со мной делать?
      — Ничего, — ответил я. — Вы же не виноваты в том, что с вами произошло. Вы стали хорошим человеком, но, не осознавая того, продолжали оставаться оружием истребителей магов или, как вы их называете, сотрудников ОЕП. Теперь оружие выстрелило и разрядилось. Истребители магов промахнулись. Вы стали просто хорошим человеком. Идите домой, там вас ждут любящая жена, дети и собака. Обед уже готов, и вы всей семьей, за исключением играющего с друзьями в мяч Силантия, сядете за стол. Все произойдет так же, как в майе, но без меня. При следующей встрече с полковником Треском вы можете рассказать ему о случившемся сегодня. А можете и не рассказывать. Мне, в общем-то, все равно. Рано или поздно я все равно найду Треска.
      — Прости меня, Калки, — в голосе Прохора Никаноровича звучало искреннее раскаяние. — Теперь я окончательно понял, что ты — это добро, а Цельс и Треск — зло. Я бы с радостью сломал шейные позвонки этим двум мерзавцам, использовавшим меня…
      — Лучше просто скажите мне, как их найти.
      — С Цельсом я не встречался после ссоры в кафе. А Треску я звонил по телефону, и мы договаривались о встрече. Или он звонил мне первый.
      — Вы помните его телефон?
      — Да.
      — Напишите на земле.
      Прохор Никанорович отломал короткую палочку от сухого стебля ближайшего растения и, не вставая со ступеньки, написал перед собой на земле номер телефона. Я запечатлел цифры на подкладку своей куртки рядом с номером организации бывших военных.
      — Ну, все! — сказал я. — Прощайте!
      Я прервал вторую майю. Прохор Никанорович вновь стоял у входа, в реальном мире он не сидел на ступеньках и не писал на земле телефона Треска.
      — Калки! — тихо, словно боясь услышать мой ответ, позвал Прохор Никанорович. — Калки, ты еще здесь?
      Я не стал отзываться. Я выбрался из дома через окно с противоположной от входа стороны, проскользнул по задворкам, потом перемахнул через забор соседнего участка, незамеченным прошел возле чужого дома и оказался на параллельной улице.
      Быстрым шагом я направился к центральной дороге, внимательно глядя по сторонам. Какие еще ловушки могли приготовить для меня истребители магов? Жители Калиткино, люди и боблины, сами того не зная, могли быть гипнотически подготовлены для активных действий. Может быть, истребители магов рассчитывали, что я буду обращаться ко всем соседям с вопросами о своем доме и своих родителях? Нет, так они меня не поймают! Информации, полученной от Прямова, мне пока достаточно. Я и так уже имел столько направлений для действий, что сперва следовало определиться с их первоочередностью.
      Пусть посещение родного дома не помогло мне обрести воспоминания о своем детстве и о родителях. Зато теперь я совершенно точно знал, что тела моих родителей в Изначальном мире не были найдены. Это значительно увеличивало шансы на то, что они живы. И еще: у меня теперь имелись два важных телефонных номера. Один привел бы меня к вероятным друзьям, другой — к несомненным врагам.
      Прямов сказал, что Цельс и Треск теперь для него олицетворяют зло, а я — добро. Однако, после встречи с Двуликим Янусом, я окончательно убедился в том, что истребители магов, в общем-то, тоже отстаивали интересы добра, как они сами его понимали. Они защищали современную техническую, так называемую «демократическую» цивилизацию, от потенциальной угрозы, могущей исходить от магов и других сверхъестественных сил.
      Вообще, никто не творил зла ради зла. Любое зло — это результат самых добрых, лучших побуждений. Зло заложено в основу жизни. Любое живое существо, будь то маг, человек или земляной червяк, стремится захватить и удержать необходимую для проживания территорию, добыть вкусную сытную пищу для поддержания своей жизнедеятельности, привлечь партнера для продолжения рода. Каждое живое существо желает добра для себя. И поэтому неизбежно причиняет зло тому, кто так или иначе претендует на его жизненное пространство.
      Социально организованные разумные существа объединяются в группы, чтобы совместно захватывать жизненные блага. Они не желают зла другим группам. Просто те стоят у них на пути, и потому ставится задача подчинить их себе или уничтожить. Так начинаются конфликты, войны. Никто не начинает войну только для того, чтобы причинить зло соседу. Любая война ведется для собственного блага. По крайней мере, так утверждают агрессоры. Они убивают и грабят ради добра, ради расширения и улучшения своего жизненного пространства, ради своей будущей безопасности и безопасности своего потомства.
      В жизни не добро борется со злом, а свое добро борется с чужим добром. Причиной зла является добро. И победить зло во всех его проявлениях можно только тогда, когда будет полностью уничтожено добро. То есть, надо уничтожить саму жизнь.
      Раньше я хотел найти того главного врага, который преследовал меня и моих родителей. Но, оказалось, что такого врага нельзя персонифицировать. Это не какой-то определенный оборотень, боблин или человек. Враждебными мне оказались интересы больших групп, объединяющих самых разных существ под знаменами наживы, лжи и насилия. Я начал считать эти интересы злом, которое необходимо уничтожить, я объявил им войну. Теперь, после беседы с Двуликим Янусом, и эти мои взгляды оказались поколеблены.
      Я сам в какой-то степени, с объективной точки зрения, был злом. Уже сам факт моего существования был причиной страха для большого количества боблинов и людей. И они, что вполне естественно, стремились любыми способами обезвредить или уничтожить причину потенциальной опасности, то есть меня.
      И что же мне делать? Бороться против чужого понимания добра и силой насаждать свое представление о добре? Я считал, что прав я, другие были уверены в своей правоте. Между нами не могло быть мира, так как мы претендовали на одно и то же жизненное пространство. Значит, война будет идти до полной победы, до тотального уничтожения противника, до всеобщего Конца Света на одном или даже всех Отражениях?
      Размышляя, я пересек границу Калиткино и пошел по обочине шоссейной дороги. Сначала я прикидывал: как лучше добраться до Муравы, чтобы позвонить по двум телефонам откуда-нибудь из людного места? Но потом решил не торопиться. В конце концов, я в любой момент мог покинуть Изначальный мир и потом снова попасть в него. А пока я решил вернуться домой.
      «Домой»? Так я назвал подземную базу Браспасты. Ни дом моего детства, ни московская квартира почему-то больше не ассоциировались у меня с понятием «дом» в смысле «родной очаг».  «Дом» — это место, где я мог отдохнуть, расслабиться, перестать постоянно контролировать окружающее пространство в ожидании нападения. «Дома», на подземной базе, меня ждали близкие люди: Браспаста и тетя Вика. С ними я мог поделиться впечатлениями и планами, посоветоваться.
      Перед моим внутренним взором предстала Браспаста в гибкой броне из мелких металлических пластинок. Я знал, какое красивое, гибкое, упругое тело с нежной, гладкой кожей скрывается под броней. По абсолютному времени Браспаста была лет на десять старше меня и сама считала себя взрослой, зрелой женщиной. Но благодаря крови магов она, даже не принимая эликсир бессмертия, выглядела гораздо моложе своих лет. Конечно, Браспаста не была так идеально прекрасна, как увиденная в подземке девушка. Но ни одна смертная никогда не смогла бы меня так понять, так прочувствовать, как равная мне женщина-маг.
      Вспомнив о Браспасте, я ощутил вину за то, что бросил ее одну разбирать добычу, захваченную в лаборатории истребителей магов. Как мальчишка, я сбежал от нудной и неприятной работы, предпочтя ей опасную, но все-таки увлекательную прогулку по Отражениям. Под влиянием раскаяния я теперь был готов смириться с обществом родителей Браспасты.
      С обочины я свернул прямо в лес. За мной никто не следил, так что я чувствовал себя в безопасности. Отойдя подальше от дороги, я открыл магическую дверь в каменную пещеру, в «прихожую» подземного убежища Браспасты.

Глава 5. Доминат.