Здравствуйте, уважаемый читатель. И позвольте предложить вашему вниманию этот сборник фантастических рассказов. Как кто-то однажды сказал, фантастика – это выдумка, которая не притворяется правдой. По-моему это очень точное замечание. Ведь у каждого человека своё видение, восприятие мира, отличное от видения и восприятия ближнего его. А потому иногда просто удручает, что у кого-нибудь мрачное, чернушное восприятие нашего удивительного мира, и это прискорбное состояние почитается за «правду жизни». И исходя из этой «правды» пишутся книги, рассказы, и что самое опасное, создаётся и прививается читателю, негативный образ мышления и действия. То есть по факту отбирается надежда на лучшее и вера в людей. А без них, что можно сделать? А делать необходимо, так как сегодня мы живём тем, что сделали вчера. А сегодня делаем то, чем будем жить завтра, в будущем.
      Вообще, с точки зрения восприятия нашими органами чувств, будущего нет, как нет и прошлого. Есть только наши мимолётные ожидания, планы, предположения, что мы воспринимаем, как будущее. И есть наши реакции, рефлексы, отметины, которые мы воспринимаем, как прошлое. И всё это и прошлое, и будущее, и настоящее лишь умозрительно. Ведь и тело своё мы можем воспринимать, как чужой нам предмет, изнутри которого наружу смотрит что-то, или кто-то, кто считается сознанием. А может оно и спит? Что мы захотим, то мы и получим.
      В первых двух абзацах, уже прочитанных Вами, я кратко и, надеюсь, понятно изложил два основных посыла, на которых и базируются мои рассказы. И эти посылы определили название этого сборника – «Мифы из будущего». А мифы это всегда воспоминание о том, как это было «в начале». Недокументированное и сжатое восприятие отправного момента, утвердившего текщий порядок вещей. Именно поэтому любой «режим» имеет своих почётных святых и мифы. Но отправной точкой может быть и цель, к которой мы хотим приидти. Эта цель становится и шаблоном с которым сверяются поступки и помыслы. И от цели, как отправной точки рождаются действительно великие дела. «Кому дозволена цель, тому дозволены и средства». И этим скромным своим трудом ( в действительности он был титаническим ), хочу немного обрисовать цель, которая будет отправной точкой, для нашего движения в великое Завтра. Немного определиться в том, куда мы идём и чего хотим, в наш удивительный век, когда самобеглых экипажей так много, что им негде ездить, когда человек вознёсся в небо над птицами и как рыба плавает среди глубоководных гадов, когда он готовится ступить ногой на Марс, а на Луне уже приторговывает земельными участками.
      Надеюсь Вам будет приятно читать мои рассказы, и они вас развлекут, хотя бы скрасят вашу скуку, если Вы ненароком заскучали в мирской суете. Рассказы в этом сборнике написаны в разное время и годы. Часть из них вообще на мой взгляд нелепы и наивны. Но я их оставил на ваш суд, как есть, вместе с теми рассказами, которые считаю вполне удачными. О вкусах не спорят и быть может то, что я считаю негодным, найдёт своего читателя, и на оборот. Приятного Вам чтения.

      Это было тогда когда мир рухнул и возродился вновь в виде остывающих руин своей осени. Те, кто ещё жил в это время, надеялись не дожить до его зимы. Были и те, кому уже было всё равно, так как их внутренние часы ускорились на столько, что мир для них встал, а они для мира исчезли, став эфирными существами. Вы видели восходящее солнце? А два? А три? Не последовательно, а одновременно? Скажете такого не может быть? Не важно. Это действительно невозможно, когда на алеющем горизонте одновременно появляется три алых круга восходящих солнц. Но такое было. И длилось недолго. Потом два солнца исчезло, оставив планете положенное ей одно. С исчезновением солнц ничего не произошло. Тепло было так же, как и при трёх солнцах.
      – Два солнца совсем не грели, – говорили те, кто обратил на это внимание. Говорили они это тем, кто не мог сдвинуться с места пустив корни.
      Да и какая разница, сколько солнц? Главное это поток лучистой энергии, в котором купается жизнь. Что стало с двумя солнцами? Одно упало в холмах, рухнув металлическим хламом на деревья священных рощ. Другое с шипением и паром упало в море, остыв в его глубине. Вот и всё. Это были последние артефакты перехода лета в осень. Волна, вызванная падением последнего солнца, накатилась на берег и отступила обратно в море. Всё. Здесь на берегу, покинутом этой волной начинается наш рассказ.
      Защитная плёнка высохла и рассыпалась. Солнце грело. Нагретый им песок был слишком жёстким, чтобы можно было долго разлёживаться в его колючем ложе, особенно, если ещё ни разу не ходил. Но предстояло встать, стряхнуть остатки защитной плёнки кокона и начать идти вперёд. Дитя моря и он же сын солнца. Солнца, что упало в голубые глубины.
      Ветер лениво шелестел травой, проросшей в прибрежных дюнах. Дальше от берега росли низкорослые и кривые сосны, стелился можжевельник. Среди деревьев петляла бетонная дорога. Где она начиналась и, где заканчивалась было не видно. Это было где-то очень, очень, далеко, за многими горизонтами достигнутыми безудержными путешественниками. Но в пределах этой местности, эта дорога вела к мосту над проливом в лагуну – слева, а в право она убегала по побережью, до посёлка над утёсом. Утёс возвышался над дюнами, подмываемый снизу морем. Над утёсом, на ржавых конструкциях, подпорках и подвязках, находился посёлок. Когда-то он летал. Но газ из его баллона улетучился и, парящий уже у самой земли, посёлок зацепился за этот утёс. Со временем крепления баллона сгнили и тот упал на землю и рассыпался в бурую пыль. А подпорки, посадочные ноги, шасси и росшие под посёлком деревья крепко удерживали его над утёсом. Так он и остался между небом и землёй не в силах ни улететь, ни вернуться на землю, где и был рождён.
      Жили в нём уже только старики, которые не хотели менять свой привычный быт, в котором навещала их молодёжь, которая уже спустилась с небес на землю.
      Да и не важен этот посёлок для нас. У него даже названия нет. Жильцы его забыли, а само оно где-то затерялось в глубинах архивов и в закладной доске в киле под наносами льяльных вод. Сын моря и солнца прошёл по дороге мимо посёлка. На него никто не обратили внимания, хотя видели все жители, рядком рассевшиеся на грядках – поглощавшие килоджоули, складывая их в наплечных мешках.
      Дорога шла дальше. Дальше за горизонт мимо этого посёлка. Влево в глубь материка, от дороги убегала натоптанная тропа в священную рощу в которой обитали живые люди-камни. За долгие годы они вросли в землю, окаменели для окружающих. Но их мир стремительно бежал, так, что они не различали происходящего вокруг. Их неизменные лица, их плечи, руки. Длинные, длинные ноги скрытые в земле. Вся колония людей-камней по пояс вросла в землю. Их матовые глаза смотрели прямо перед собой, немигающими взорами. Кто в даль, кто на небо, кто на деревья, а кто друг на друга. Каменные болваны с биотоками и мозговой активностью, решившие никуда не торопится и тратить меньше. Истуканы внутри которых ме-е-е-дленно, ме-е-е-дленно текла жизнь. Очень медленно. Кровоточащие камни с невероятно замедлившимися внутренними часами. Странный симбиоз этих камней и травяных людей, верящих, что … что … что … Что? Да они и сами не знают. И не хотят знать. Им нужна только трава, которая для них весь мир. И они не помнят, для чего уже давно сидят на коленях перед людьми-камнями. Но когда на один такой болван падает лист с дубравы, давшей им приют, сидящий перед болваном травяной человек вскакивает и мгновенно смахивает его, блюдя чистоту своего символа веры во что-то просто чтоб было.
      Невероятный мир, который не пошевелится, даже если в него сунуть раскалённой кочергой. Сын солнца и моря, жидкий огонь в котором можно утонуть, мельком взглянув на колонию травяных людей и людей камней, шёл дальше, ступая босыми ногами по нагретому солнцем, бетону дороги. Впереди маячила какая-то тень. Солнце было очень высоко и наличие такой большой тени сейчас было странным. Странно вела себя и тень. Она то появлялась, то исчезала, как будто предмет, её отбрасывавший, метался из стороны в сторону. Как будто ветер жестоко трепал высокое и гибкое дерево, крепко вцепившееся своими корнями в грунт, на зло всем ветрам подпиравшее небо и хватавшее облака своими ветвями. Зверь! Зверь-тень, огромный и полупрозрачный, как будто его осязаемость по альфа-каналу убрали до тридцати процентов. Жестокий зверь, видом как волк, размером как грузовик, выскочил на дорогу перед нагим путником в своей стремительной атаке. Прыжок, щелчок зубов и зверь снова скрылся в кустах. Неприятное видение, для того, кто знает, что это может быть смертельно. Скулящий в кустах зверь-тень, жаждущий своей плоти и ищущий её у других, не в силах, что-либо сделать. Кого-то загрызть. Только пугать, того, кто испугается. И бессильно ненавидеть того, кто не испугался. Беззубая ненависть не остановит путника. Она сожрёт себя саму в полдень, когда тени исчезнуть и мир растворится в свете.
      Лёгкий ветер играл с травой. Трава играла с ветром. Коже было хорошо. Солнце грело, не пекло. Ветер гладил, так… любя. Когда сын моря и солнца встретит того, кто ему нужен он это сразу поймёт. Но не поймёт, кто ему нужен пока не найдёт. Впереди дорогу смыло. Обрыв. Бухта с крутыми берегами, промытая штормом строителей, срывших здесь на песок кусок берега. На противоположном берегу видно продолжение дороги, провисшее с обрыва полотно покрытия. Громадный карьер посреди которого застыл, жестяной клёпаной громадой, строитель. Он ждёт пока ему возникнет работа. Может, кто ему отдаст приказ. Или равновесие вокруг потребует его вмешательства, для восстановления себя. Пока его гостями были только дети, на спор заплывавшие к нему и лазавшие по его телу. Никто из них не умел им управлять. А взрослым проще было проложить объезд. Грунтовая дорога, разжижавшаяся в гибельную топь во время воды, бежала прочной спёкшейся на солнце лентой, из которой иногда торчали остатки поглощённых механизмов-путников, кого застал здесь дождь. Здесь кусты подступили прямо к краю обрыва, вернее на оборот – это море, благодаря строителям, теперь плескалось у корней кустов. В просветы между ними идущий по дороге мог видеть искусственный залив с громадой рубленых форм корпуса строителя. Дорога петляла между деревьев, которые давали живительную тень. Странно и солнце и тень, дарят жизнь. Хотя должны друг другу противостоять. Об этом думал сын моря и солнца, когда шёл объездной дорогой. Жар освещённых солнцем участков, сменялся леденящей от резкого перепада температуры тенью. И снова сменялся освещённым участком дороги. А потом снова тень. И так пока путник снова не вышел на бетонную прибрежную дорогу. Шоссе, разорванное теми же, кто его и построил. Сын моря и солнца шёл дальше, оставив позади искусственный карьер. Он не знал, что строителями, один из которых застрял у него за спиной, уже давно никто не управляет. Они функционируют сами по себе, в соответствии с заложенными в них программами строительства и обслуживания, в соответствии с ошибками, накопившимися в них, в соответсвии с обрывками приказов которые носятся в эфире и сетях, иногда достигая адресатов. Строители неторопливо бродят по просторам. Стремительно переделывая и строя, то там, то тут. То тут, то там. Иногда. Скрипят их ржавые руки. И на свет появляется уже давно не нужный дом, в котором никто не будет жить. Или среди моря возводиться мост. Искусственное творение призванное соединять разъединённых, но их уже нет. И стоит на мелководье ферменная конструкция, и под ней плещется вода. Но берегов нет. Их съела вода. Сожрала штормами и слизала нежными прибоями под шелест музыки с эстрад. Море породило. Море кормило. Море убивало. И море одевало. Сын моря и солнца был наг. Но ветер ему нашептал, что если он сойдёт с бетонной ленты на песок пляжа, то там он найдёт себе одежду. Давно погибший контейнеровоз отдал свои сокровища земле. Волны выкинули всплывшие из трюмов контейнеры с одеждой для рынков восьмых стран.
      Железный плащ стоял у дороги, обозначая автобусную остановку. Под его широкими плечами свили себе гнёзда ласточки. Маленькие птички сновали над дорогой вокруг одевшегося путника и ловили мошкару. Тихие стремительные полёты, раздвоенный хвост и белая грудка. Нежный посвист. Рядом в придорожной канаве вода – колыбель комаров. Деревья растущие под землю и корнями проросшие в небо, образовали арочную галерею над бетонными плитами дороги. Под сводами висели фонари. Они прилетели сюда переждать день и тихо устало светили. Из-за этого казалось, что над Полушарием царит ночь, распуская свои кошмары. А эта галерея уютное укрытие от них. Но наступит вечер. Одинокое теперь солнце начнёт заходить за край земли, чтобы снизу греть землю и жарить пятки её попирателям, палить лысины антиподам. Солнце зайдет и в сумерки фонари разлетятся по своим столбам светить кто где. Кто на перекрёстке исчезнувших парковых аллей, кто над хижиной рыбака, рядом с другой наживкой для рыб. Ряд рассядется над Центром, освещая площадь с гуляющими парами. Шквал иногда фонари срывает. Он их кидает на местность разбивая о суки и стены. Икра рыбака в такой день пенится, стремясь в воду. Ведь кто-то из рыбаков не вернётся, опрокинутый ветром. Они ловят рыб на самих себя.
      Тёмно-синим вечером сын моря и солнца вошёл в живой городок. Под матерчатыми, полосатыми навесами террас, сидели жители городка и марафонили. Специальные люди следили, чтобы ни один из них не перешёл четырёх суток. Иногда хватала измена и уносила кого-нибудь на семь километров, откуда они высматривали зраком в пятак отбившихся. В тёмных переулках отщепенцы-внесистемники разрисовывали двери чёрных ходов на замороках. Они боялись чёрных ходов. С детства. С кровью матери и её ДНК они приняли страх перед белыми стариками в чёрных-чёрных домах, в чёрных-чёрных странах, с чёрной-чёрной рукой, которой они забирают к себе малышей войдя через чёрный ход. Внесистемник системен и днём на нём галстук, поверх белой рубашки. Когда приходит кроссворд, они составляют его белые клетки, пока он не заполнит себя. В этот вечер в городе кроссворда не было. Его хождение исключили. Было тихо. На набережной была девушка четвёртого размера.
      – Зайка, ты меня рубишь. Я понимаю, что это очень тяжело, когда ты готов на всё для человека, но это не взаимно.
      – Прошу прощения? – осведомился у неё сын моря и солнца.
      Он проходил мимо и случайно услышал что она говорила. Ему показалось, что это к нему. Но она даже не повернулась на его слова. Продолжая смотреть вдоль набережной, стоя у парапета, забрызгиваемого волнами.
      – Я чем-то могу вам помочь?
      – Извини, я пыталась тебя полюбить, но…
      Неразумная жизнь-автомат. Как полигональный персонаж-предмет интерьера, она ответила:
      – Зайка, ты меня рубишь. Я понимаю, что это очень тяжело, когда ты готов на всё для человека, но это не взаимно. Извини, я пыталась тебя полюбить, но…
      Взгляд неподвижно смотрел вдаль, как будто её собеседник был невидим. Его наверно смыло волной. Сын моря и солнца прошёл набережную, освещённую фонариками, сидящими на ажурных столбах. Здесь было ветренно. Ночь. И безлюдно. Не считая кивающей за спиной вдалеке девушки четвёртого размера. В этом городке не было того, что искал рождённый морем и солнцем путник. И потому его путь лежал дальше. Ему бы на ночлег, но город зол. Надо укрытие себе найти среди листвы, или кто приютит одинокий.
      Дорога петляла дальше в свете взошедшей луны. Становилось жарко. Мир стал серебряным. Справа от дороги возвышался ещё один утёс, обрывом уходящий в клокочущую пену прибоя. На утёсе кто-то стоял и подвывал ветру. Если это горе, то оно коснётся сына моря и солнца и убежит. Больной им воспрянет вновь. Сын моря и солнца знал, что он может помочь дав счастье, или излечив от несчастья. Ждать не стоило. Горе может поглотить страдальца на утёсе и толкнуть его вниз в кипяток волн. Сын моря и солнца сошёл с дороги в высокую траву и побежал наверх утёса. Он бежал и чем ближе, тем отчётливее становился слышно стоящего на вершине человека, декламирующего для пространства над волнами. Тот был болен. Его глаза сверкали в темноте красным отсветом луны, а длинные космы вокруг плеши топорщились в разные стороны.
 
– В темноте забыться я
Луна мне не интересна
Я затменье призываю
И Луну я презираю
Как отблеск чужого света
Быть такой ей до конца
Света
Света нету кроме света
Тьма укроет всех поэтов
Только вспышки в темноте
От орудий Мякилотто
Сколько было их во сне
В темноте и при Луне
При Луне я приземлился
На Луне остановился
Нет заправки на Луне
И бензин мой на нуле
Призываю я затменье
Чтоб разумное творенье
Чтоб Луна исчезла в мраке
Потеряв опору я
Пал!
На Землю притяжением
Как в метро притиснут я.
«Я» да «Я»! Я знаю «Я»
Ущемлённое желанье
Быть предметом поруганья
Палачом всего на свете
Все Луны за то в ответе
Призываю я затменье
Как надёжное леченье
Мне ничто не интересно
Кроме места, места, места
Я не знаю, что за место, где
Сейчас я нахожусь
Я забылся безответно
В темноте Луны привета
Где затменье?! Где затменье!
Дайте солнца мне!
 
      Пиит упал в конвульсиях наземь. Сын моря и солнца в последних усилиях достиг вершины, боясь, что уже поздно и несчастный отдал богу душу. Но тот лежал на плоской вершине утёса и лениво извивался. Его речь была уже нечленораздельна, являя собой поток обрывков рифм и слюней.
      – Я помогу вам! – бросился к ползающему по земле человеку сын моря и солнца.
      – Ударь меня, – еле понятно, захлёбываясь слюнями попросил поэт, – Ударь. Прошу тебя. Ну ударь. Мне это нужно.
      Его слюни текли на песок, покрывавший эту жертвенную площадку на утёсе.
      – Держитесь, пожалуйста. Солнце будет. Я солнце. Я вам помогу. Где болит у вас? – сын моря и солнца склонился над лежащим.
      – Душа, – простонал сквозь сведённые зубы поэт, – Душа у меня болит.
      Дёрнувшись он оттолкнул брыкающими в конвульсиях родов конечностями пришедшего ему на помощь.
      – Ударь меня, – продолжил скулить, переходя на крик поэт, – Ударь. Прошу тебя. Ударь! Ногой. Мне полегчает. Ударь меня. Ударь. Ударь.
      Ничего не оставалось делать. Смотреть на мучение бедняги было тяжело и сын моря и солнца переступил через себя. Он легонько пнул ногой корчившегося поэта в живот.
      Перемена была разительной.
      – Да как ты смеешь!? Смерд! Червяк! Убогая посредственность и серость! – взвился поэт.
      Он вскочил на ноги и накинулся с кулаками на своего спасителя.
      – Как ты смеешь бить искусство!? Ты ничтожество! Ты должен восторгаться! Смотреть в рот и поклоняться!
      Слабые тычки кулачков пиита и его пинки сыпались мелкой дробью на сына моря и солнца. Но больнее ранили его слова и перемена. Пиит был болен. Болезнь души не лечиться стихами. Оставалось только спасаться бегством, катясь кубарем под уклон склона. Душевнобольной остался на вершине утёса и ещё какое-то время посылал проклятия душителям искусства и свободы.
      Ночь сын моря и солнца провел в ложбинке между дюн, устроив из высокой травы себе постель.
      Когда он проснулся, было уже светло. Утро было не ранним. Это волнение вчерашнего вечера, поднятое общением с человеками утомило и свалило того, кто может и не спать. Энергия в нём.
      Разлепив глаза и вяло осмотрев стоящую над ним траву, сын моря и солнца увидел большой парящий над ним глаз. Глаз смотрел на него. Не мигал, только рывками менял направление своего взора. Глаз был скорее серым, чем голубым. Но ближе к зрачку были и жёлтые прожилки.
      – Шарит глаз.
      Строфа появилось в голове проснувшегося.
 
– Как глазом шарю
Глаз как шар
Кругом глаза
Шарим глазом
Мы по шару
Шар как глаз
Глаза на шару
Шароглаз!
 
      Сын моря и солнца испугался. Неужели он заразился этой ночью? Он быстро вскочил на ноги и осмотрел себя. Нет. Поэт его не укусил. Это от потрясения. Над ним всё так же висел глаз и смотрел.
      Успокоившись, сын моря и солнца осмотрелся вокруг и увидел другие глаза. Они висели в воздухе над безлесыми, поросшими травой и продуваемыми ветрами с моря, дюнами. Большие глаза самых разных расцветок висели шарами и смотрели кто куда. Иногда один или несколько поворачивались в его сторону, когда он делал какое-нибудь неловкое движение или оступался и это вызывало шум, отличный от шелеста волн и ветра в траве. Но кинув взгляд, глаза возвращались к своим делам – то есть смотрели кто куда. Они не перемещались. Их ветер не мог пошевелить. Они висели неподвижно в своей точке пространства. Иногда, то один, то другой глаз закрывались. Как будто невидимые веки смыкались и глаз исчезал. Но затем веки открывались и он появлялся. В том же самом месте или в другом. Время смотрело само на себя и удивлялось разнообразию своей формы.
      Вытряхнув песок из белокурой причёски, сын моря и солнца снова вышел на дорогу куда глаза глядят ищя, что нужно.
      Время удивлялось, а пространство было вывернуто на изнанку. Тяготение тянуло во вне, а невесомость стала материальной точкой в центре ядра атмосферы планеты.
      Впереди на горизонте появились Чёрные горы. Их острые, игловидные вершины росли из-за горизонта и вызывали беспокойство за небо. Если будет низкая облачность, то небо заденет острые пики Чёрных гор и проткнёт свою ткань. Тогда оно падёт на землю тонкой сдувшейся паутиной и наступит безвоздушное время – атмосфера уйдёт из неба.
      Чёрные горы были воплощением зла для живших рядом. Покорные горам приносили жертвы, надеясь умилостивить их. Отважные боролись с горами, круша кирками их и подрывая динамитом. Хитрые строили подпорки для неба, утыкав окрестности гор дализмами вилочных подпор. Но усилия и тех и этих были тщетны. Чёрные горы были выше возни живших в их тени у их подножья. Горы давили и распространяли своё зло вокруг и прерывали пляж.
      Сын моря и солнца почувствовал зло, как только чёрные пики проткнули горизонт. Из растущих прорех усиливался поток нехорошего чувства. И сын моря и солнца свернул на дорогу, уводящую его в бок на глубину материка.
      Море осталось блестеть сзади. А по обе стороны дороги стенами стал полисад из лесных деревьев. Деревья на страже материка. Стена, отбивающая налёты морского шквала и держащая в узде слабовольную почву. Иначе почва раствориться в воде, став дном выросшей воды. Или падёт в пыль, став кладбищем – пустыней.
      Дорога сквозь зелёную ограду шла на подъём. Куда именно не было видно. Над головой был свод из крон. Естественная потерна. Дорога была старше, своей бетонной сестры с берега моря. Древние её проложили куда-то зачем-то. Грунтовка – булыжное покрытие скрылось под перегноем опавшей листвы, и в прорехах грязи сияла красными камнями. Иногда вырубленная в крутом склоне нишей, дорога круто петляла во всех трех измерениях. Тогда сердце и тренированного путника бастовало, заставляя пасть на привал. Но здесь под сводами этой дороги всегда была тень. Это было хорошо. А зелень давала кислород. Крутой подъём, пологий уставший участок и снова подъём. Иногда в сторону убегала заросшая просека, которая раньше была тоже дорогой. Но незаросшим оставался только главный путь вверх. Камень под тонким слоем грязи не давал пустить корни. А проливные дожди из туч, пропоровших себе брюхо о вершину хребта, смывали накиданное лесом на дорогу.
      На перевале деревьев не было. Здесь они были бессильны перед ветром, сдувавшим всё живое. Только трава стелилась по земле. Дорога переваливала через хребет и ныряла вниз по другую его сторону. Слева от дороги на пологой вершине у перевала был бетон. Кольцевые орудийные дворики из которых в сторону моря смотрели большие стволы. Любопытство толкнуло сына моря и солнца взглянуть на них. Один ствол лежал на земле, и путник вошёл в его жерло. Труба, в которой гудел ветер. Сын моря и солнца прошёл до света в конце тоннеля, достигнув казённого среза. Внизу под ним была шахта с ржавыми металлическими конструкциями, уходящая глубоко вниз. Там было темно, дна не видно. Повиснув на открытом замке, сын моря и солнца спрыгнул на направляющую станину станка, по которой каталась на катках пушка. Рядом с бетоном валялись в траве бронетарелки. Ими закрывали жерла глубоких шахт, в которых прятались пушки. Но угроза Чёрных гор оказалась призрачной. Выдуманный страх предрассудков цвета. Жившие здесь просто устали бояться и ушли. Просто ушли. Ведь можно просто встать и уйти. Условности держат за разум, опутав мозг уздечкой. Лень как надёжные оковы. Распорядок.
      От вершины с гигантскими перфораторами воздуха, дорога спускалась серпантином в долину. В долине блестели капли озёр. Сбегавшие с окрестных высот ручьи питали эти озёра ключевой водой. У одного такого ручья, там, где дорога изгибалась над ним полукруглым мостом, стояла хижина. Рядом с хижиной была запруда в которой плавали красные рыбки. Посреди запруды торчала кувшинка. У дороги скамейка перед хижиной звала присесть и отдохнуть. Дорога здесь образовывала террасу, с которой открывался красивый вид на лежащую ниже долину.
      Сын моря и солнца присел на скамейку. Справа был мост. Справа сзади и чуть выше запруда с кувшинкой. Хижина прямо за спиной. Дверь хижины отворилась и рядом на скамью её обитательница опустилась.
      – Ты тоже год? Куда спешишь? – она спросила наклонясь к самому уху сидящего сына моря и солнца. Её дыхание было жасмин.
      – Отведай чаю у меня. Вы все спешите в никуда. Долина пред тобою неизменная в века. А я кувшинка. Вокруг чистая вода.
      – Вода там тоже есть. Я вижу, – ответил ей сын моря и солнца, – там блеск озёр.
      – Внизу нет ничего. Там свет зелёный по ночам. То призраки спустившихся туда. Останься здесь. Останься у меня.
      – Ты здесь затворницей живёшь? Уже ли каждого прохожего к себе зовёшь? Но блеск озёр меня манит. Не знал что встречу тебя здесь.
      – Там нет озёр. Блестит стекло. Родилось оно от жара. Там где блестит был раньше дом. Весной растаяли дома, лишь лужи плоские стекла, теперь на месте их. Увы… Была я здесь в века. И помню те дома. Я всех зову в свой дом. Для этого построен он. Прими мои услуги, мой уют. Мои глаза тебя развлекут. Волна волос чернее тьмы, укроет тебя от беды. Моё лицо будет твоим. Моим отдайся ты рукам. На твои раны нанесу бальзам.
      Прекрасное молодой лицо хозяйки хижины появилось в поле зрения сына солнца и моря – она наклонилась, что бы видеть лицо своего гостя.
      – У меня нет ран, – был ей ответ, – Но от чаю я не откажусь.
      – Держи.
      Как только он согласился на чай. Хозяйка протянул ему чашку парящую ароматом свежезаваренного чая. Чем ближе чашка была к рукам гостя, тем материальнее она становилась. В руки сын моря и солнца взял фарфоровую чашку изящной росписи, полную терпкого напитка.
      – А много ходит здесь людей?
      – Ты первый за пару сотен дней. Печенье к чаю?
      На ладонях хозяйки материализовалась плетёнка полная печенья. По печенью бегали голубые искры.
      – Будет дождь? – спросил сын моря и солнца.
      – Немного.
      Атмосфера нагнеталась и выкачивала из хозяйки энергию, рождая грозу.
      – Мне надо зарядиться. Прошу укрыться от грозы в скромном моём жилище, – пригласила черноволосая хозяйка. Гость последовал за ней под крышу её хижины.
      Со стороны моря, из-за хребта, набежала Чёрная туча рождённая Чёрными горами. К порогу волосы хозяйки уже блестели искорками электрических разрядов и встали дыбом, поднялись на встречу дождю локонами. Как только скрылись за дверью на землю посыпались капли. Сначала они выбивали мокрые ямки в сухости, а потом тёмное покрывало сырости накрыло всё вокруг. Дождь барабанил дробью по крыше. Сверкали молнии и взрывался гром.
      Внутри хижины было сухо, тепло и темно. Уютно. Хозяйка прошла к зеркалу и расчёской укладывала перепутанные электричеством волосы. Сын моря и солнца сел у окна и смотрел на ливень за стенами. После дождя он оставил эту станцию. Горбатый мост отделил его от неё и её хозяйки-андроида, который снова перешёл в режим ожидания гостей и поддержания порядка на своём посту. Такие станции теперь редкость. Дороги пустынны. Время прибирает к рукам оазисы уюта среди дикости. Оставляя покой. Долина внизу теперь парила пролитым на неё дождём. Перспектива скрылась за пеленой пара. Пар накрыл, как туман долину. Сын моря и солнца шёл по трубе дороги в лесу не видя дальше десяти метров. Пар-туман прозрачный как вата. И почти такой же осязаемый. Его клубы проносились перед лицом путника, но в руку не давались. Вдруг дорога оборвалась.
      Обрыв уходил и в лево, и вправо. Внизу что-то блестело и было тихо. Тишина. Сын моря и солнца кинул вниз камушек. Камушек глухо стукнулся внизу о пластик. Присев на край и свесив ноги, сын моря и солнца съехал с невысокого обрыва. Неровный, застывший буграми волнами пластик заполнял котловину. Он сотрясался под каждым шагом, как непрочный лёд. Туман растаял и стало видно, что это котловина на месте бывшего посёлка. Круглый провал заполненный жидким стеклом с корочкой из пластика, как льда, в паре метров от края обрыва вверху. Иногда в поры пластика протекало стекло и тогда оно серебрилось. Переливалось как ртуть, застывало на солнце в алмаз. Правду сказала станционный смотритель. Город пропавший сквозь землю, поглощённый самим собой. Он был ничем и лопнул. Солнце расплавило его мыльный пузырь. Пластик упаковок и мусора, баков, канистр и стеклопакетов окон и дверей, соломок коктейлей и грошовых столов, покрытия крыш и покрышек растёкся и слился в круглую яму-воронку от взрыва пузыря. По другую сторону воронки дорога продолжалась.
      Сын моря и солнца в своём пути по долине встретил ещё несколько таких вот матовых зеркал. Но все они лишь пластик. Подделка. Истинные сокровища долины были из воды. Зелёные, как изумруд, фиолетовые, как аметист, голубые, как сапфир и прозрачные, как алмаз. Разноцветные озёра с прозрачной водой, грани которой постоянно в движении. Хотелось окунуться во все озёра сразу и одновременно, чтобы всегда быть в них и они были с тобой. Но без размножения это было не реально. А копировальный центр далеко. Поэтому осталось только по старинке зачерпнуть с собой в карман пригоршню от каждого озера. Потом, много лет спустя можно будет любоваться на брызги этих озёр, доставая их из ларца, и вспоминать. Уноситься в даль к ним и видеть в маленькой капле целое озеро в тот солнечный день, когда был там.