7. Вечер стрелецкой казни. – Шалый кончает плохо, а Худосоков – с трудом. – Русская рулетка действует безотказно. – Этому не научишь, это – судьба.

Наверху нас ждал вечер стрелецкой казни. По всей Конторе и вокруг нее лежали кровоточащие трупы бандитов. Лишь четверо из них оказались убитыми из огнестрельного оружия. Остальные семеро, скорее всего, были лишены жизни обрезками двухдюймовых труб, одну из которых – окровавленную, с налипшими волосами и частичками плоти – мы нашли у тела Тридцать Пятого. Череп уроженца 35-й палаты харитоновской психиатрической больницы был разбит на несколько частей, на обнажившимся розовом мозге сидели блестящие зеленые мухи. Шура постоял над сподвижником с минуту, затем подозвал меня и сказал:

– Здесь женщина их где-то схоронилась. Юлька... С ней четверым не совладать. Не отпускай Ольгу от себя.

И направился к стоящему на краю промплощадки бульдозеру, завел его с первого раза и тут же начал рыть котлован. Пока он этим занимался мы стащили все трупы к предстоящему месту захоронения. Перед погребением Елкин тщательно обыскал убитых. Все найденные боеприпасы и два пистолета он сложил в свою сумку, документы передал Шуре, а деньги, около тысячи долларов и нескольких тысяч рублей, отдал мне.

– Это мародерством называется... – пробормотал я, принимая их.

– Трофей это, – буркнул он. – Бери, дядя Костя, будет на что машины у меня покупать.

– Бери, бери, что менжуешься! – в один голос присоединились к нему Борис с Николаем.

В это время один из трупов, подготовленных к захоронению застонал, затем открыл глаза и попытался встать. Елкин тут же бросился к ожившему, схватил его за волосы и закричал прямо в лицо:

– Явки? Адреса? Фамилии?

Я не удержался и улыбнулся. И тут же пожалел об этом – поняв, что раненый говорить не будет, Елкин вынул из кармана перочинный ножик и мгновенно перерезал ему горло. Шуре это не понравилось, он вышел из бульдозера и коротко сказал Елкину:

– В карцер вечером. На три дня.

– Какой карцер? – заныл Елкин. – Медаль давай. Я этого гада знаю – киллер он Дальнегорский... Это же был зверь первеющий. Он за копейку мать свою изнасиловал бы...

– Нам не нужны мертвые, нам нужны живые... В карцер. На три дня. Потом разберемся.

Елкин окрысился, но ничего больше не сказал. Плюнув в сторону, он начал стаскивать трупы в котлован. Шура тем временем сходил за трупом Тридцать Пятого. Принеся на плечах, бросил мешком поверх остальных тел. Постоял немного, глядя в вылезшие голубые глаза своего телохранителя, затем отер ладонью пот с лица и пошел, было, к бульдозеру. Но неожиданно взгляд его остановился на лице одного из мертвецов, по виду – кавказца. И застыл. Я увидел в этом взгляде сначала страх, затем легкую панику. А когда Шура спустился в яму и склонился над трупом, на лице его засияла улыбка.

– Шалый! – протянул он. – Шалый! Сам пришел...

И плюнув трупу прямо в глаза, забросил его лицом вниз в самое глубокое место котлована. Затем поднял Тридцать Пятого и, также лицом вниз, положил Шалому на спину. Руки покойного телохранителя он обернул вокруг его мускулистой шеи. Через несколько минут котлован был засыпан и плотно утрамбован гусеницами бульдозера.

– А кто такой Шалый? – спросил я Шуру по пути в кают-компанию.

– Хачика кореш... – коротко ответил он и нахмурился. – Я тебе о нем рассказывал. Саидом его еще звали... Любил, когда ему говорили: "Саид! Ты зачем убил моих людей?" Оказывается, бомба его в Бамуте не взяла...

– Все говорят, что хреново в России с оружием точного наведения... Или маленькая была...

– Что маленькая?

– Бомба...

– А... Шутишь...

– А почему ты Тридцать Пятого не в отдельной могиле похоронил? – спросил Коля, чтобы как-то снять возникшую напряженность. – Товарищ ведь он был ваш... Телохранитель...

– Зачем? Он умер совсем. И никто к нему не придет глаза намочить. Да и Шалого постережет...

Придя в столовую, мы с удовольствием отметили, что она осталась почти нетронутой событиями дня (за исключением, конечно, разбитых стекол, вставкой сразу же занялся Елкин. Кстати, делал это он так, как будто бы занимался этим каждую божью неделю). Рассевшись по своим местам, мы стали выяснять, кто же все-таки были эти наехавшие на нас люди. Мы разобрали их документы и бумаги, брошенные Шурой на середину стола, и стали рассматривать. Из содержания одной записки нам стало ясно, что мы действительно подверглись нападению банды Шалого. Записка находилась в бумажнике последнего и гласила:

"На Шилинке бабки столбом стоят. Лимонов двадцать в шахтном стволе. Лимон мой. В начале сентября нарисуюсь."

Мох.

– Кто такой Мох? – отложив записку в сторону, спросил я Шуру. – Не знаешь?

– Не знаю точно... – ответил он бесцветным голосом. И, обернувшись к кухне крикнул:

– Инка, где ты там? Давайте ужинать, в животе уже час урчит.

– Да они слиняли с Борисом, пока вы в бумагах копались, – улыбнулся Коля. В спальню, кажется, пошли.

И в это время дверь столовой распахнулась и на пороге мы увидели пропавших. Инесса была бледна, как полотно, а Борис сально улыбался.

– Там, в спальне нашей эта баба из музея. С заложником, хи-хи, – сказал он, продолжая улыбаться. – Иди, Черный, посмотри. Такого в Нидерландах на улице Красных фонарей не увидишь!

Вслед за Шурой я прошел в спальню Инессы. Это было что-то! На кровати лежал крепкий, но совершенно изможденный мужчина лет тридцати. Руки и ноги его были прикручены алюминиевой проволокой к спинкам кровати. На нем лежала сумасшедшая Юлька и делала минет, одновременно втираясь половыми губами в лицо своей жертвы. Иногда, не отпуская члена, она поднимала голову, смотрела на нас невидящими глазами и на лице ее мы могли видеть восторженное удовлетворение неординарными размерами полового органа нечаянного партнера.

– Французская любовь на русской шахте... Потрясающе, – отведя глаза, пробормотал я и вышел вон.

Шура явился в столовую через час. За ним пришел заложник сумасшедшей Юльки. Попив чая и поев пирожков с капустой, он вполне пришел в себя и стал достаточно внятно отвечать на наши вопросы. Пресс-конференцию с ним открыл, конечно, Шура.

– Как зовут? – спросил он, явно нервничая.

– Леонид я, – ответил пленник. – Худосоков.

– Где Мох?

– Во Владике кантуется.

– Какие его кликухи еще знаешь?

– Не знаю больше никаких.

– Как его зовут?

– Одни Мишой его кличут. Другие – Михалычем...

– А кто знает, что вы сюда поехали? – спросил Борис, удостоверившись, что любопытство Шуры ослабело.

– Шалый никому, даже нам не сказал, куда мы едем.

– А где ваши машины видели в последний раз? – вступил в допрос мягкий голос Ольги.

– Кто видел?

– Кто-нибудь?

– Да таких тачек, как наша на здешних дорога море... А после поворота с трассы на шахту мы и вовсе никого не видели... – ответил военнопленный и, вдруг испугавшись спросил Шуру:

– Так вы меня не отпустите? Замочите, да?

– Отпустим, но потом, когда хорошим станешь. А пока в клоповнике посидишь.

– Может быть, он лучше здесь побудет? Перед нашими глазами? – предложил Коля.

– Нет, нет! – забеспокоился Борис. – Пусть в клоповнике сидит! А лучше его в шахту спустить. Так надежнее.

– Это он за Инессу боится! – захихикал Коля, склонившись к моему уху. – Если молва донесет до нее какой у этого парня диаметр и длина, то у Борьки не останется ни единого шанса на обоюдную ночь.

– Что вы там секретничаете? – вмешалась в наш разговор Ольга, сидевшая через стол напротив. По ее смущенно улыбающемуся лицу было заметно, что она уловила смысл сказанного Николаем.

Я уже почти придумал, как поедче ответить Ольге, как дверь кают-компании с грохотом распахнулась и в комнату ворвалась Юлька-сумасшедшая с обрезком трубы в руке. Вихрем она подлетела к Худосокову, пушинкой схватила его подмышку и, протяжно рыкнув, убежала прочь.

– Ну, вот, все решилось... – выдавил Борис, когда все пришли в себя.

– Вот баба! Слов не разумеет, – расстроено покачав головой, тихо сказал Шура. – Просил ведь не бедокурить. Ну ладно, попозже я их разведу... А теперь пойдемте постреляем...

– Опять ты за свое! – с досадой воскликнул я.

– Мне это нужно! – глядя в стол ответил Шура. И в его голосе я услышал просящие нотки. – И вам тоже...

Мы вышли из Конторы и подошли к курилке, где уже топтались Смоктуновский с Елкиным. Шура порылся в принесенной им сумке и вытащил из нее револьвер неизвестной мне марки.

– А... В русскую рулетку хотите поиграть! – воскликнула Ольга. – Да вы пошляк, Киса.

– От такой слышу, – обиженно пробормотал Шура и, вручив подскочившему Елкину револьвер и горсть патронов, направился к дереву, у которого он стоял в предыдущее огнестрельное испытание. Елкин же сел на скамейку под грибком и стал деловито очищать оружие от налипшего сора. Закончив осмотр револьвера, он подошел к нам и, вставив в барабан единственный патрон, протянул его мне.

– Не стреляй в него... – тронула мою руку Ольга. – Не хочу больше крови...

Я нацелился в сук, росший над Шуриной головой и медленно выжал курок... Раздавшийся выстрел показался всем нам громовым. Смоктуновский забился в припадке, Ольга побледнела, Борис с Колей заметно вздрогнули. А Елкин как ни в чем не бывало продолжал рассказывать невозмутимой Инессе, как надо правильно сбивать номера с корпуса и двигателя краденной машины. А Шура посмотрел вверх, недовольно покачал головой и затем начал стряхивать с плеч нападавшие с дерева щепки и сухие веточки.

Прервав свой рассказ, Елкин снова зарядил револьвер одним патроном, крутанул барабан и протянул оружие Борису.

Борис целился долго и я сразу понял куда. Пижонясь, он хотел попасть туда же, куда попал я. Опять раздался выстрел, но щепок уже не было, сверху посыпались одни веточки – Борис попал прямо в отверстие, проделанное моей пулей. Увидев это, он весело заржал, с размаха хлопнул меня по плечу и сказал:

– Учись, салага.

– Ну и везуха, твою мать, – выругался я. – Фатальный случай – подряд два патрона под боек...

Следующей стреляла Ольга. Взяв револьвер, она мягко улыбнулась безмолвно стоящему под деревом Шуре и сказала:

– Я, к сожалению, плохо стреляю. Всегда попадаю туда, куда не целюсь. И самый верный способ не попасть в вас – это в вас прицелиться.

И направила дуло Шуре прямо в живот. Лицо ее мгновенно застыло, палец медленно, медленно, очень медленно выжимал курок...

В последнюю миллисекунду она взметнула револьвер и выстрелила поверх Шуриной головы. Никто из нас не сомневался, что и на этот раз боек найдет капсюль единственного патрона. Но никто и не ожидал, что Ольга попадет туда же, куда и мы... Но она попала и перебитый пулей сук с треском обломился и накрыл Шуру.

Обрадовавшись произведенному эффекту, Ольга звонко рассмеялась и захлопала в ладоши. Отсмеявшись, она протянула револьвер Коле и сказала:

– К барьеру, поручик. Клянусь, это приключение впечатлительнее шоколада от фабрики "Россия".

Задумчиво покрутив оружие в руке, Баламут передал его для заряжения Елкину. В глазах у Николая светилась ненависть и я понял – он выстрелит, выстрелит в отместку за сауну и клоповник... Я хотел было бросится к нему и убедить его не целится в Шуру. Но от последнего веяло такой уверенностью и я передумал.

Коля тщательно прицелился в Шурину грудь, выжал курок но, о чудо, выстрела не последовало. Мы застыли от изумления, даже Елкин с Инессой явно недоумевали. А Шура как ни в чем не бывало, выбрался из ветвей и, отряхнувшись, подошел к Коле. Несколько секунд он, ласково улыбаясь, стоял рядом с ним. Когда лицо Николая расслабилось и на нем появилось нечто подобное наскоро слепленной улыбке раскаяния, Шура взял у него револьвер, откинул барабан и показал нам сидевший в нем единственный патрон. Капсюль его нес отчетливую метку бойка.

– Осечка!!? – воскликнули мы с Ольгой в один голос.

– Осечка – не осечка, а дело сделано, – сказал Шура, которого явно распирала любовь к человечеству в нашем лице.

– А может быть, Ванька зарядил револьвер отсыревшим патроном... – начала Ольга, но Николай перебил ее:

– Нет, я видел – патрон был нормальный. Клянусь, – убежденно заверил ее Борис.

– Ладно вам ребята! – воскликнул Шура. – Пошлите ужинать. А чтобы все вам было до конца ясно, смотрите... – И, уверенным движением вернув барабан на место, он хитро подмигнул Николаю и тут же, не целясь, влепил пулю в лобное дерево. Как раз в то место, которое минуту назад прикрывала его голова...

– Как бы мне, батенька, поучится у вас пули заговаривать, – взяв Шуру под руку, говорил ему Борис на обратном пути – Если научите, обещаю каждую вторую неделю перезомбироваться под вашим мудрым руководством. И вам разрядка, и мне польза – в любом цирке на этом фокусе можно по миллиону в год зарабатывать.

– Этому не научишь, Боринька... – тяжело вздохнув, ответил Шура. – Это – судьба.

8. В этой главе ничего не происходит – герои отдыхают перед последующими событиями.

В кают-компании мы расселись по своим места и долго молчали.

– Эх, тоска! – опустив глаза с бушующей картины Айвазовского, прервал тишину Коля. – Пошлите, что ли, вкалывать, водки-то нету.

– Есть водка, – сказал Елкин. – В машинах у этих много чего было. Пошли со мной.

Они вышли из Конторы и у входа Елкин предложил Коле завязать глаза черным платком.

– Ты что? Совсем тронулся? – удивленно спросил его Коля.

– Машины я в лес отогнал, нечего тебе знать где они, сопрешь, – ответил Елкин, не обидевшись. – А я пробоины в кузовах заделаю, покрашу, номера поменяю и Черному продам. Он любит машины покупать. Уже две штуки купил.

– А... Это другое дело. Тогда завязывай.

Шли они по лесу минут десять. Когда глаза Николая были освобождены, он увидел просторный навес с примыкающим сзади небольшим сарайчиком. Под навесом стояли две иномарки, а в примыкающем к нему подлеске – несколько кузовов, разобранных на запчасти легковушек.

– Мои мастерские! – сказал Елкин, с гордостью оглядывая свое хозяйство.

– Замечательно! – похвалил его Коля и, подмигнув заговорщицки, продолжил:

– А ты только Черному тачки продаешь?

– Только ему... А кто еще купит-то?

– Я могу...

– Тогда... Тогда, давай, завтра, нет, послезавтра прямо здесь акцион устроим.

– Аукцион, что ли?

– Вот-вот!

– Давай, – ответил Коля и улыбнулся, представив себе, как, скорее всего будет протекать аукцион с участием этого шизика ("Даю сто долларов!" – закричит Женька. "А я пятьдесят!" – спокойно скажу я. "А я... я – десять!" – нервничая, скажет Борис и так далее).

– Вот и договорились! – обрадовался Елкин и тут же направился к ближайшей машине и стал внимательно рассматривать повреждения.

– Ты что, дорогой, забыл, зачем мы сюда пришли? – подойдя к нему, чуть растерянно спросил Коля. – Где обещанная водка?

– Какая водка? – искренне удивился Елкин.

– Ну, та, что в этих машинах была...

– Не было никакой водки... – пожал плечами Ваня.

– Ты что, издеваешься?

– Был коньяк и пару бутылок какого-то виски... Там они, в сарае. Возьми и иди.

Коля бросился к сараю, вошел внутрь и через некоторое время вышел, отирая губы рукавом рубашки. На плече у него висела бугрящаяся адидасовская сумка.

– Куда идти-то? – приблизившись к поглощенному работой Елкину, спросил он весьма довольным голосом.

– По той дороге, – не оборачиваясь, махнул рукой Елкин в сторону. – Иди, не заблудишься.

Коля пришел в кают-компанию уже изрядно выпившим. Едва не опрокинув деревянные ведра с водой, украшавшие "деревенскую стену", а потом и свое кресло, он уселся за стол и начал бороться с молнией сумки. Борис, с минуту понаблюдав за его неуклюжими попытками, отнял ее, быстро открыл и стал изучать содержимое. Удовлетворившись, он стал выкладывать бутылки на стол, уже уставленный всевозможными домашними закусками – маленькими, хрустящими даже на вид солеными огурчиками, чуть помятыми, но вполне презентабельными маринованными помидорами и отборными сопливыми опятами. Из кухни доносились авангардные запахи пирожков с капустой и ливером.

– Смотри ты, – сказал я Борису, – он полбутылки виски уже вылакал. И, клянусь всеми долларами этой шахты, еще одну бутылку где-нибудь на завтра спрятал. Алкоголик несчастный...

– Не фига ты в алкоголизме не смыслишь... – обиделся Николай. – Вот у меня в партии алкоголик работал горнорабочим, так вот он – всем алкоголикам алкоголик. Под себя писался, хотя боевой летчик, вся грудь в орденах, ума – палата, но пьянь болотная – не чета мне. Однажды на штольне наварили проходчики бражки из чего придется и сидят, пьют в палатке, а то, что на дне фляги осталось, муть всякую, вылили снаружи на камни. Так вот, сидят они балдеют и вдруг хрюканье слышат. Ну, вышли посмотреть и видят: летчик этот боевой ползает на четвереньках и подонки бражные с земли слизывает! А я, братцы, пока еще на ногах стою и под себя не делаюсь.

Старательно выговорив все это, Баламут довольно улыбнулся, встал со стула и, покачиваясь, пошел к кровати. За ним двинулся Смоктуновский.

– И что он так тебя любит? – удивившись, крикнул я Коле вслед. – Вроде вина не пьет...

– А я недавно стихи ему свои прочитал, – обернувшись ко мне ответил Коля. – Они ему очень понравились. Я теперь для него мэтр.

– Только ты ему сейчас не читай, – усмехнулся я. – Сейчас от твоих стихов закусывать надо.

– Пусть поспит, не заводи его, – махнула рукой Ольга и начала делать мне глазки. И, когда я утонул в них, вкрадчиво спросила:

– Можно, я тоже с вами выпью?

– А что там есть?

– Коньяк "Камю", настоящий, французский, полторы бутылки Красного лейбла и одна бутылка Синего.

– Странные какие-то гангстеры нам попались, – удивился я. – Ни грамма водки. Наверное, они из Чикаго приехали.

Но меня уже никто не слушал – за дверью кают-компании раздался непонятный шум. Мы с Борисом выскочили за дверь и в коридоре увидели Шуру. Он задумчиво стоял над только что сброшенным им на пол Леней Худосоковым.

– Вот навязался мне на голову! – сказал он, уловив наши изумленные взгляды. – И что с ним делать теперь? В город-то его не отпустишь... Приведет кого-нибудь.

– А ты отдай его пока Инессе, – сказал я, шутливо ткнув локтем в живот стоящего рядом Бельмондо. – Пусть поваренком побудет до поры до времени. А как дело сделовим, отпустим его на все четыре стороны.

– И то правда... Так тому и быть, – кивнул головой Шура и пошел в кают-компанию. Через несколько секунд оттуда выскочила Инесса и тут же начала приводить Худосокова в сознание.

– Подлый ты, Женя! – сказал мне Бельмондо с завистью глядя, как Инесса колдует над вновь приобретенным подчиненным. – Чужому счастью позавидовал...

– Коленька! Подь сюда, – подняв глаза, полные неистощимой добротой, позвала Инесса Бориса. – Давай, отнесем бедняжку в спальню. Пусть отдохнет пока...

Не умея отказать Инессе, Борис направился к ним...

– А ты жаловался! – сказал я ему вслед. – Отставкой-то твоей, похоже, и не пахнет. Разве что сметанку придется на пару месить...

– Уйди гад! – обернувшись, рыкнул на меня Борис и опустился на колени над Худосоковым. Согнувшись над ним, он намеренно коснулся виском виска Инессы.

– Ну, ну! – продолжал я юродствовать. – Акционерное общество "Бочкаренко и Худосоков". Поставка колбас и сосисок ко двору ее императорского высочества..."Почем сосиськи..."

Я не успел договорить – Борис мгновенно стянул с ноги Худосокова тяжеленный ботинок и метко запустил в меня. Я хотел было увернуться, но краем глаза увидел, что в двери появилась Ольга и, отскочи я, ботинок неминуемо угодил бы в нее. И заслонил девушку ухом.

– Вы что тут бодаетесь? – спросила Ольга, недоуменно переводя глаза с моего вмиг покрасневшего уха на ботинок, с ботинка на Бориса с Инессой и вновь на мое ухо.

– Озабочен твой папаша! – мстительно ответил ей Борис. – Вот и путается под ногами!

Ольга внимательно посмотрела мне в глаза. Я не смог вынести ее взгляда и отвернулся.

Через пятнадцать минут мы все, за исключением Худосокова и Бориса, сидели за столом и рассматривали бутылки со спиртным. Ольга, пристроившаяся рядом со мною, деловито изучала этикетки "Камю". Случайные прикосновения ее обнаженного локотка будили во мне отнюдь не отцовские чувства.

– Так можно мне рюмочку? – игриво спросила она, положив подбородок на мое плечо.

– Честно говоря, не знаю. Первый раз буду пить в компании сумасшедших. Алкоголь у всех снимет тормоза... Если бы не твой вопрос, я бы об этом и не подумал бы... Ну ладно, – согласился я, смерив девушку глазами, – Две рюмочки коньяку и весь вечер следи за психами.

Но, к нашему удивлению, Инесса выставила на стол всего четыре хрустальные рюмки.

– Мои не пьют, – сказал мне Шура, когда я столкнулся с ним глазами. – Совсем.

– Нам больше останется, – рассмеялась Ольга и придвинула к себе одну из рюмок. – Никогда французский коньяк пирожками с капустой не закусывала.

Услышав эти слова, Шура посмотрел на Инессу и та, кивнув, выпорхнула из кают-компании и через пару минут вернулась с огромной коробкой французских шоколадных конфет.

– Ой спасибо, Шура! – увидев их, воскликнула Ольга. – Но можно я пирожками буду закусывать и опятами? Для галочки? Будет, что потом подружкам по Леди-клубу рассказать...

– Как хочешь, – улыбнулся Шура и, пошарив глазами по блюду с пирогами, выбрал самый маленький и начал степенно его есть. Я же разлил коньяк и мы, пожелав друг другу удачи, выпили и навалились на пирожки и прочую закуску. Инесса, оценив внимательными глазами наш аппетит, улыбнулась и ушла на кухню. Через двадцать минут она вернулась с двумя мисками, полными маленьких пельменей. Мы моментально расправились и с ними.

После ужина мы обговорили наши действия на завтрашний день. Затем Шура показал Ольге приготовленную для нее комнату и ушел спать. Когда мы с ней вернулись в кают-компанию, там уже никого не было.

Мы уселись с Ольгой напротив друг друга под темно-оранжевым абажуром и некоторое время молчали. Первой заговорила Ольга.

– Послушай, папочка, а как поживает сейчас твоя бывшая жена? – спросила она, пристально глядя мне в глаза.

– Не знаю, не спрашивал. Но большого счастья в ее глазах я не замечал...

– А теща?

– Она... она умерла. Через месяц после развода ее нашли в собственной квартире зарезанной.

– Кто это сделал?

– Умирая, она успела написать записку: "Это Евге..."

– Ты... Ты убил ее???

– В момент убийства меня видели во дворе моего дома человек двадцать... Следствие не смогло доказать моей вины и меня отпустили. Давай, лучше выпьем. Все это из другой жизни.

Я налил нам по рюмочке коньяку и мы выпили понемногу. Когда я хотел было уже раскланяться и идти спать, Ольга вдруг вперила в меня свои невыносимо синие глаза и виновато спросила:

– Послушай, папочка! Во мне опять следователь заговорил. Ты как-то сказал мне что сын у тебя в Москве живет... Он, наверное, внешне очень на тебя похож?

– От пяток до макушки...

– И живет он с гримершей?

– Да... – насторожился я. – А ты это к чему?

– Это я к твоему алиби. Ты, злодей и подлец, не знаю, как, но убедил своего сына сыграть себя во дворе дома или еще где-то... Там, где не могли к нему вплотную подойти... На первом этаже живешь?

– Да...

– Так вот, он загримированный под сорок лет, а это достаточно просто, торчал в твоем окне, пока ты свою тещу убивал...

– Садись, пять с плюсом, – сказал я, стараясь казаться равнодушным. – Слушай, девочка... А ты не боишься? Ведь ты можешь не только меня, но и моего сына под монастырь подвести?

– Размечтался... Под монастырь. Тут не кельей пахнет, а парашей... Но я тебя не выдам. Ты ведь мой папочка? Да?

– Не разболтаешь?

– Постараюсь.

– Смотри у меня!

– Сейчас я выйду на минутку, а когда вернусь ты мне все выложишь.

Ольга вернулась минут через десять.

– Ты знаешь, – сказала она, тревожно заглядывая мне в глаза, – в здании кроме нас и табельных сумасшедших еще кто-то есть... Когда я проходила мимо медпункта, услышала какие-то голоса – на Шуру кто-то бухтел женским голосом. И голос этот, кажется, принадлежал не Инессе... Но я не уверена... Елкин появился и я не смогла...