4. Становлюсь папочкой... – Я проболтался... – Демарш Елкина. – Ольга копается в прошлом и предлагает будущее. – "Что-то мы с тобой напутали..."

На обратном пути Ольга сидела рядом со мной на заднем сидении. Минут пятнадцать она молчала, вперившись взглядом Елкину в затылок, а потом, обернувшись ко мне спросила:

– А сколько вам лет?

– В отцы тебе гожусь...

– Это хорошо...

– Не понял?

– Что же непонятного? Сирота я теперь... А кругом лес дремучий и этот псих за рулем...

– А ты что, в дочки мне набиваешься? Я, честно говоря, о других отношениях подумывал...

– Дочки не дочки... Можно я пока рядом с вами буду? Мне страшно, а вы ничего не боитесь.

– Я не боюсь? – искренне удивился я, рассматривая в тусклом свете салонного плафона ее просящее личико, старающееся выглядеть как можно милее. И, с трудом отведя глаза от артистической удачи собеседницы на невозмутимый затылок Елкина, продолжил:

– Да, не боюсь, потому что мне бояться не за кого. А ты мне предлагаешь начать бояться. Переживать за тебя в толпе сумасшедших... Охранять тебя от сексуальных посягательств своих друзей и разных незнакомых дядек, давать тебе деньги на бесстыдные вечерние платья, кремы от загара и импортные презервативы...

– Ага! – светло улыбнулась Ольга. – И еще на "Марвилон" или что-нибудь другое...

– Ну, ну... – закивал я головой с сарказмом в голосе – Я вижу, папочка тебя не больно жаловал.

– Ага. Мамка меня назло ему родила. Год назад спьяна он изнасиловать меня хотел. Но ничего у него не получилось – маму мою, наверное, в глазах моих увидел и не смог...

– Ну, тогда ладушки. Беру тебя в дочки с испытательным сроком в календарный месяц. Хотя моей собственной дочке это вряд ли понравилось бы...

– А что, любит она вас?

– Любила, пока я с ее матерью не развелся.

– А почему развелся?

– Интересный вопрос... Расскажу как-нибудь, хотя сам не знаю, как это все получилось.

– Сейчас расскажи.

– Не люблю я это вспоминать...

– Ой как интересно! По твоим глазам, папочка, вижу, что история эта была захватывающей, прямо – "и слова, и пули, и любовь, и кровь..." Знаешь, я собираюсь поступать на юридический факультет, стать судебным юристом или, на худой конец, следователем по особо важным делам. Давай, поиграем в следователя и подозреваемого? Мне интересно, смогу ли я правду и только правду из тебя вытянуть...

– Правду... Правда у каждого одна... Собственная.

– Рассказывай свою!

– Ну, слушай тогда, банный листик... Шесть лет назад я работал в одном геологическом институте... И вот, товарищ гражданин следователь по особо важным вопросам, однажды появилась в нашей лаборатории молоденькая сотрудница...

На этом месте моего повествования Елкин попал правым колесом в глубокую колдобину, машину сильно тряхнуло. Овладев управлением, Ваня обернулся и пристально посмотрел мне в глаза.

– Рассказывай, рассказывай, – дернула меня за рукав Ольга.

– Послушай, мы с тобой менее часа знакомы, а ты уже за рукав меня дергаешь... – начал я говорить, с трудом отбросив мысли о причинах Ваниного внимания.

– Стресс у меня! Ты, что, не понимаешь? Вот я и веду себя неадекватно вам, бирюкам. Когда ты рассказываешь, я забываю о дядиной смерти, об этих странных сумасшедших...

Тут Елкин неожиданно затормозил и, не сказав нам и слова, вышел из машины, открыл капот и склонился над мотором. Мы с Ольгой тоже вышли и подошли к нему.

– Подите поглядите на правое заднее колесо, – не подымая головы, попросил он нас. – Кажется, я гвоздь поймал.

Когда мы, опустившись на колени, осматривали колеса, Елкин захлопнул капот, быстро сел за руль и, не закрыв двери, резко рванул с места и через несколько секунд машина скрылась в ночной темноте.

С минуту мы смотрели вслед машине.

– Чего это он? – первой нарушила тишину изумленная Ольга.

– Долго объяснять...

– А у нас, кажется, времени теперь достаточно.

– Да, около часа до шахты топать.

– Ну, пошли тогда, – решительно сказала Ольга и, не дожидаясь меня, пошла вперед.

Я догнал ее и некоторое время мы шли молча. Когда ночная тьма сгустилась настолько, что мы могли видеть лишь на несколько метров вокруг, Ольга испуганно сунула руку мне подмышку и спросила:

– Так почему он удрал?

И я рассказал ей о шахтных сумасшедших и в конце повествования изложил догадку о причинах бегства Елкина:

– Мне кажется, что я проболтался. Я же тебе говорил, что теперь я – это Шура, а Шура – это я. А когда я сказал тебе в машине, что работал в геологическом институте, в Елкиных мозгах что-то произошло. Помнишь, он еще в колдобину заехал. Понимаешь, он знал, что настоящий Шура в никаких институтах не работал. И быстро сделал вывод, что я – не Шура. И тут же уехал к настоящему за инструкциями.

– И какие он получит инструкции?

– Скорее всего меня перезомбируют. Мне это уже не впервой и даже любопытно, что он еще придумает. А вот тебе надо идти в Кавалерово минуя шахту. Вот тебе твое законное наследство. От себя отрываю.

И я вытащил из кошелька деньги, отсчитал 5600 долларов и протянул их Ольге.

– Это твоего папеньки деньги... Бери, владей...

– Пусть у тебя пока будут, – решительно отказалась девушка. – Тоже мне, вздумал женщине деньги доверять! Я еще не решила, что делать. И страшно, и не хочется от тебя уходить. Надежный, вы, милорд. Как теплая ночная рубашка...

– Милорд! – усмехнулся я. – Скорее плебей...

– Это мы исправим... Может быть, продолжите ваши воспоминания о последней вашей супруге?

– А откуда ты знаешь, что она у меня не единственной была?

– С вашим характером, милорд, она наверно была пятой?

– Около того. Смотря как и кого считать...

– А детей сколько бросил?

– Никого не бросал. До последнего брака один сын был от первой жены. Сейчас ему больше двадцати четырех. Живет в Москве с какой-то театральной гримершей в возрасте...

– Ну тогда вернемся к нашим баранам. Или, точнее – к вашим женам. Значит, поступила к вам на работу молоденькая сотрудница Вера...

– Да... Вера Юрьевна. Лет ей было 23. Самое время выходить замуж... Парень ее умотал в Канаду карьеру делать... Короче, тяжелый был у нее период в жизни. А я – уверенный в себе, все нипочем. И как-то раз очутились мы вдвоем на ее даче... Сначала я и не думал о серьезных отношениях. Но с каждым разом я все больше и больше тонул в ее глазах... Понимаешь, они говорили: "Ты нужен, нужен, нужен мне"...

– Я улыбаюсь! – воскликнула Ольга и залилась смехом. – Несколько минут назад у меня были такие же глаза?

– Примерно, – поглощенный воспоминаниями, ответил я отрешенно. – Ну, я и переехал к ней... Через год она родила мне хорошенькую дочку. Полиной ее назвали. Как я был тогда счастлив!

Но постепенно начались размолвки. И начинались они всегда с тещи. Ты, наверное, внутренне улыбнулась сейчас – "Плюнь, теща, на грудь – змеиный яд помогает!". Но представь себе дочь генерала... Холодная, высокомерная и... и неподвижная. Вышла замуж за такого же самовлюбленного одноклассника. Никогда не любила его. Всю жизнь проработала на одной работе... Единственное удовольствие – диван, мягкие подушки и детективы... Не имея сил жить самой, она жила жизнью дочери. И однажды поняла, что начинает терять контроль над дочерью. И начала работу над моими ошибками. По ее настоянию я бросил свой институт и пошел работать охранником на болшевский рынок – там платили в шесть раз больше, чем за научные работы на английском языке... А Вера нашла хорошую работу – стала исполнительным директором какой-то бизнес-школы. И стала получать тысячу баксов... Постоянные презентации... Клубы... Короче, попала в крутую струю на самом гребне жизни. А у меня – все наоборот. Крутое пике в полный ноль... И самое обидное – я стал видеть дочку раз в неделю... Вере было удобнее, чтобы дочь все будни жила у бабушки...

– И что дальше?

– Как-то раз я звонил домой с работы и случайно врубился в ее телефонный разговор с матерью. Теще говорила высоким срывающимся голосом:

"Он тебе не ровня. Он – никто. А ты можешь забраться очень высоко. У тебя есть дочь, есть я. Ты должна заняться своей карьерой и только ей. Ничто не должно тебе мешать".

"Ты не волнуйся, мам! – услышал я в конце разговора. – Все будет, как ты хочешь".

И в конце концов, они меня выжали. Если бы ты знала, каким бесконечным торжеством блестели ее глаза... А дочь ревела: "Поцелуйтесь, поцелуйтесь!!!"

– Все у тебя образуется... – проворковала Ольга, почувствовав, что я вконец развален своим экскурсом в прошлое. – Найдем мы деньги, не найдем – не важно. В Москве я тебя кое с кем сведу, получишь офис и "Мерседес". По пятницам будешь летать на теплые моря, по четвергам – играть в рулетку в "Метелице". Познакомлю тебя с Михалковым и Киселевым, а отплясывать на вечеринках будешь с Ладой Дэнс и Анжеликой Варум. Женю тебя на модели... Если захочешь – через пару лет депутатом тебя сделаем.

– Не... Депутатом не хочу. Лучше послом на Мартинику... Под финиковые пальмы на белый песок...

– А английский знаешь?

– Certainly, miss, – ответил я и чуть не упал, попав левой ногой в небольшую ямку на дороге.

– Ну тогда послом – не послом, а каким-нибудь советником можно устроить.

– Не хочу! Не хочу ни в какую систему! Не хочу командовать и подчинятся, не хочу подлаживаться, не хочу говорить то, что хотят слышать. Понимаешь, я всегда остаюсь самим собой... А в этой сволочной жизни достичь чего-нибудь можно лишь став кем-нибудь. Клерком. Плотником. Бухгалтером. Мужем, наконец. Если будешь оставаться самим собой – ничего не достигнешь, никем не станешь...

– Успокойся, успокойся, философ! – перебила меня Ольга, тронув пальчиками мои губы. И, помолчав секунду, продолжила, пристально заглядывая мне в глаза:

– Конченный ты... Бич... Да?

– А здесь, в тайге, другие, сударыня, и не водятся. А чего, собственно, ты ко мне прицепилась? Я же сказал тебе, что отправлю тебя в Москву. Забирай деньги своего папочки и вали отсюда. От одного воспоминания о твоих пластиковых офисах с искусственными фикусами, рулетках и вечеринках меня чуть не вырвало. Вы все, вместе взятые, не стоите Шуриных ушей, не говоря уже о стихах Смоктуновского! Мне нравиться их мир. Он бывает жестоким, но случайно. Они живут как дети в своих черепных коробках и никого не обманывают. И главное, себя не обманывают. У них нет выдуманных ценностей, Они не выпендриваются друг перед другом и не знают, что такое протекция... Ваш бог протекция...

– Да ты просто неудачник! Ты просто не смог ничего добиться и ушел в тайгу, в природу... Китайцы говорят "Человек чуждающийся людей равен природе".

– Да, я ушел... – начал было я, но вдруг совершенно неожиданно увидел воплотившегося из темноты Шуру. Тут же за спиной услышал шум и, обернувшись, увидел Елкина с монтировкой, сбегающего с придорожного пригорка.

– Вот, такие, вот, дела, – сказал Шура бесцветным голосом, когда мой рот, наконец, закрылся. – Пошли, Женя, разбираться. Что-то мы с тобой напутали. С тобой и твоим колхозом. И вы, девушка, пойдемте.

5. Зачем на шахте карцер? – Шура берет в клещи... – Мы все умрем?.. – Газовая атака. – Мы их одолели... – В руках у него был равнодушный пистолет.

В четыре часа ночи нас с Ольгой привели в небольшой сарай, стоявший на самом краю шахтной промплощадки. В нем уже сидели Коля с Борисом – по приказу Шуры их заперли сразу же после возвращения Елкина с запасного ствола.

В плотно закрывающейся двери сарая было небольшое (15 на 15 сантиметров), но тем не менее зарешеченное окошко. Сквозь него струился слабый утренний свет.

– Карцер... – задумчиво сказал я, оббежав глазами стены, оббитые оцинкованным железом. – Зачем на шахте карцер?

– И смотри – засов внутренний... – указал мне Борис на массивную задвижку, прикрепленную к двери. – Зачем в карцере внутренний засов? Не понимаю...

И, устав думать, похотливо уставился на Ольгу. Оббежав ее ладную фигурку неспешным оценивающим взглядом, Бочкаренко спросил:

– Вы к нам надолго, мадам? Если надолго, готов разделить с вами все возможные радости нашего тесного бытия.

– Нет, я зашла на минутку. Мне сказали что здесь резиденция короля остолопов. Вот я и решила посмотреть. Не вы ли это, сударь?

– Нет, это не я, – не растерявшись важно ответил Борис. – Я недостойный подданный упомянутого короля. Он, кстати, явился с вами.

И сделал мне жеманный реверанс. С меньшей сноровкой его повторил Коля.

– Да, они правы, – согласился я, тяжело вздохнув. – Король остолопов – это я... Судя по всему, у нас назавтра намечена экзекуция. И в ней, к сожалению, мы будем в пассиве...

– Да ладно, не ной, не трави душу! Что будет, то будет... – махнул рукой Борька.

В это время снаружи раздались звуки шагов приближающихся к сарайчику людей. Подойдя к двери, они стали возиться с какими-то предметами. Судя по доносившимся до нас шуршанию и звону, это были полиэтиленовый пакет и стеклянные банки.

– Жрать Инка принесла, – обрадовался Борис. – Киска моя, не забыла своего голодного котика.

Не успел он проглотить слюну, набежавшую от предвкушения Инессиных разносолов, как окошко распахнулось и снаружи прямо на Бориса полетело нечто многочисленное, мелкое и шевелящееся. Тут же окошко закрылось и мы уставились на оцепеневшего товарища.

И мгновенно оцепенели от ужаса сами – на лице, шее и груди Бельмондо копошились десятки отвратительных энцефалитных клещей!!! И сотни их ползли от его ног к нам!

Не успели мы прийти в себя, как окошко вновь распахнулось и энцефалитная атака повторилась еще дважды.

Увидев, что почти уже весь пол покрылся ползущими в разные стороны насекомыми, Ольга завизжала высоким, срывающимся голосом; ее визг, оконеченный смертоносным ужасом, вонзился во всех нас и тут же, поддавшись немедленно возникшей панике, мы начали вопить нечеловеческими голосами. Крича во все легкие, мы в диком, исступленном танце топтали клещей, стряхивали руками их передовые отряды, деловито подымавшиеся по нашим ногам в поисках открытого тела...

Но все было напрасно! Ногами клещи не давились, а сброшенные на пол, тут же устремлялись в новый штурм. И, в конце концов поняв, что несмотря на все наши попытки, мы не сможем оградить себя от смертоносных насекомых, мы приутихли. Никто из нас не мог сказать и слова, мы лишь смотрели друг на друга безумными глазами и видели лишь клещей, забирающихся под наши рукава и воротники.

Через минуту пытка наша продолжалась уже в совершенно другом свете. Шурина сумасшедшая фантазия оказалась неисчерпаемой – лишь только мы были доведены до полного, невероятно полного отчаяния, как кто-то завесил снаружи окошко и темень, невероятной мрачности темень, смешалась с вошедшим в нас ужасом и удесятерила его!

Мы уже не могли видеть гнусных насекомых, но наше воображение, подстегнутое осязанием бесчисленного множества шевелящихся конечностей и внедряющихся в тело хоботков, удесятеряло их мерзость. Через секунду Ольга билась в истерике, Борис катался по полу, Коля с разбегу всем телом ударялся о дверь... А я, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону, сидел на коленях в дальнем углу сарая и перед глазами у меня стояло невозмутимое осуждающее лицо Шуры. Лицо отца людей, лицо принявшего решение спасителя, лицо ядреного шизо-параноика... Постепенно оно растворилось во внутреннем мраке моей черепной коробки. Как только Шурино лицо исчезло, в голове, в такт моему раскачиванию, замерцало: "Сукин сын... Сукин сын... Сукин сын..."

На сто первом "Сукином сыне" я начал раз за разом чихать – один из клещей заполз мне глубоко в ноздрю. Чиханье привело меня в чувство и, кое как выдув из носа гадкое насекомое, я встал на карачки и пошел к Ольгиному визгу. Как только моя голова уткнулась в ее плечо, она обняла меня дрожащими руками и сказала всхлипывающим голосом:

– Где ты был? Я тут от страха умерла почти, а он где-то прогуливается... Облепили всю меня... И бегают, бегают, копошатся... Лучше бы меня тигры съели!

– Дык, понимаешь, я сам чуточку запаниковал... – признался я и, решив поюродствовать для отвлечения внимания Ольги, продолжил:

– Но потом меня осенило, что я могу из этой ситуации извлечь некоторое удовлетворение, все прошло...

– Какое удовлетворение? Ты что, в голове своей заблудился?

– Клещей с тебя стряхивать... С шейки... Спинки... Животика...

– Животное! Похотливое животное! – взвизгнула Ольга, брезгливо отстраняясь. – Ты даже перед смертью о блуде думаешь!

– Не хочешь, как хочешь, – пожал я плечами. – Ты только успокойся, что толку бояться?

– Снимай давай со спины, – примирительно сказала она и стянула с себя кофточку.

Я начал стряхивать насекомых с ее спины, груди, живота, но все новые и новые отряды клещей заменяли удаленных. В конце концов я бросил это неблагодарное занятие, посадил всхлипывающую девушку себе на колени и обнял ее за плечи.

– Мы все умрем, да? – спросила она, теснее прижимаясь к моей груди.

– Вероятно – умрем, – ответил я, отталкивая ногой накатившегося Бориса. – Когда-нибудь от старости.

– От старости?

– Понимаешь, только каждый сотый клещ несет в себе возбудитель энцефалита. А если кто-нибудь все таки заболеет, то смерть станет наиболее благоприятный исходом...

– Ты так равнодушно говоришь об этом... Я ведь не пожила еще совсем... Не любила, не рожала... Это ты все по десять раз прошел.

– Да, прошел, но понимаешь... Мы ведь находимся в другом мире... Не том, что с Тверской улицей, курсом доллара и презервативами со вкусом черешни...А в этом мире, на этой шахте, с нашим невообразимым Шурой, мне наша смерть кажется маловероятной... Здесь, мне кажется, случается что-то такое, что от укусов энцефалитных клещей не умирают... И, может быть, даже от чего-то вылечиваются...

Пока я говорил, в рот ко мне попало сразу несколько клещей и, отчаявшись их выплюнуть или втащить пальцем, я начал испытывать крепость их панцирей на зуб.

Когда я раздавил второго клеща, стуки Колиного тела об оцинкованное железо двери неожиданно стихли и через минуту мы услышали его совершенно спокойный голос:

– А ну их на фиг, – сказал он. – Давайте лучше считать убитых. Головой я двенадцать штук в кляксу размозжил. А ты, Бельмондо, сколько штук раздавил?

– Штук сорок... – прохрипел в ответ Борис сорванным голосом.

– Молодец! – похвалил его Коля. – Но медаль мы вручим нашей даме – она штук двести их оглушила своим визгом. И это только на мне. Как только она завопила, они тут же с меня посыпались!

Сказав это Коля истерично захохотал. Мы все, включая и Олю, присоединились к нему.

– Самое смешное, – начал я, отсмеявшись, – что я в свое время раз десять укололся. И надеюсь, что прививки эти еще действуют.

– Надейся... – усмехнулся Борис. – Перед отъездом сюда я прочитал в толстом медицинском словаре, что прививки эти только от смерти спасают, но не от кретинизма. Мы все помрем, а ты в Шуриной команде новой звездой идиотской станешь. Будешь ходить за ним на полусогнутых, подпрыгивая и поперек улыбаясь...

– А что? Буду! Мне моя интеллектуально-мозговая деятельность давно осточертела. Я через нее столько горя принял, что о безумии, можно сказать только и мечтаю...

– Братцы! – прервал меня удивленный голос Николая. – Вы знаете на чем я сейчас сижу?

– Что, уделался от страха? – спросил его Борис довольно безучастно.

– Нет! На газовом баллоне... Вполне может быть что он с углекислым газом... – сказал Баламут и, вдруг зачесавшись, продолжил раздраженным голосом:

– Вот, блин, всю мошонку выели...

– Углекислый газ... – стал я думать вслух. – Без вкуса, без запаха, тяжелее воздуха. Если его выпустить – клещи на полу задохнуться.

– А мы? – боязливо спросила Ольга.

– Если не будем дергаться, газ останется у пола, – ответил я. – Хорошо, что дверь закрывается герметично, не уйдет он наружу...

– А если там кислород? Или ацетилен? Или водород в конце концов? – саркастически спросил Борис. – Спички есть у кого-нибудь?

– Кислород хочешь поджечь? – усмехнулся я. – Или ацетилен с водородом?

– Нет, дурак... Хочу посмотреть какого цвета баллон...

Я передал ему спички и когда Борис зажег сразу несколько их штук, мы увидели, что баллон был черного цвета.

– Значит так... – начал Коля. – Сейчас все раздеваемся, садимся рядышком у стенки и начинаем газ выпускать...

– А зачем раздеваться? – удивился Борис.

– Под одеждой они как в противогазе будут...

– А, может быть, просто вышибить этим баллоном дверь? – предложила Ольга. – Давайте попробуем?

– Не советую... – проговорил я, вспоминая осуждающее лицо шизо-параноика. – Шура – эстет в своем деле и это ему не понравится, точно... И свое недовольство он выразит стрельбой по нашему сараю. Давай, Коль, открывай баллон...

Когда весь газ из баллона, оказавшимся полным, вышел, мы откинулись на стену и стали оценивать результаты нашей газовой атаки. К нашей общей радости клещи, бегавшие по полу в поисках поживы, постепенно начали терять свою активность. Все меньше и меньше их предпринимали попытки взобраться на нас, да и попытки эти выглядели скорее попытками спасения...

– Смотри ты, – сказал Коля, тяжело дыша. – Похоже, мы их одолели... Но и нам, похоже, недолго осталось дышать...

– А что толку, что одолели? – вздохнул я. – В каждого из нас уже всосалось по несколько дюжин этих тварей... Вставайте осторожно на ноги... Наверху кислорода больше...

И тут дверь сарая со скрипом распахнулась и на пороге мы увидели внимательно нас рассматривающего Шуру. В руке у него был равнодушный пистолет.

6. Сорок четыре только на Ольге. – Мочить или не мочить? – Нападение. – Шура вводит гвардию и обещает с нами закончить. – Юлька остается на воле...

– Ну, как дела? – спросил нас Шура, застенчиво улыбаясь. – В нашем полку прибыло, да?

– Это он о необратимых последствиях энцефалита... – буркнул мне Коля. – Благодаря которым мы с вами скоро станем соседями по психбольничной палате, а потом и его сослуживцами в Шилинском полку сумасшедших.

И с идиотской улыбкой запрыгал вокруг Шуры на полусогнутых ногах.

– Ты это зря больного из себя изображаешь... Я о благе вашем радею, – понаблюдав за ним с минуту, сказал с досадой председатель сумасшедших. – Давайте, обберите с себя клопов и завтракать идите. Инка, та с утра хлопочет, блинчики печет.

И, засунув за пояс пистолет, неторопливо пошел по направлению к своей резиденции.

– Эй, эй! – закричал я ему в след. – А пострелять в себя не дашь? Очень хочется!

– Потом, – ответил Шура, не оборачиваясь.

Когда он скрылся за углом Конторы, мы без лишних слов скинули с себя оставшуюся одежду и начали осматривать друг друга. Стоит ли говорить, что первой и с особым вниманием мы начали осматривать Ольгу.

– Да вы, девушка – Венера, Диана и Елена Прекрасная в одном лице, – сказал Борис, уставившись на удивительное в своем совершенстве обнаженное девичье тело. – К вам и прикоснуться – кощунство...

– А ты не прикасайся, кобель драный! – прикрикнул я на него. – Я Ольгу до самолета в Москву удочерил и несу поэтому персональную за нее родительскую ответственность. Полезешь, оборву все, что блендамедом мажут! Понял?

– Понял, понял... Для себя бережешь? – обиделся Бельмондо.

– Знаете, мальчики, давайте, договоримся, что стерву вы из меня делать не будете, – медленно проговорила Ольга, сжав кулачки. – Если мне будет нужен мужчина, я сама его найду. И очень может быть, что не среди вас.

И, обернувшись ко мне, продолжила:

– Давай папенька, начинай со спины. Ну, что ты на меня уставился? Нагих девушек не видел?

– Красивая ты... Дух захватывает, – сказал я, начав осмотр девичьей спинки. – Понимаю твоего покойного папочку...

На Ольге я нашел 44 клеща. Они успели углубиться в тело лишь своими хоботками и потому легко вытаскивались. 4 клеща сидели на ее умопомрачительной шейке. 3 я нашел на правой подмышке. Когда она подняла руку и я увидел божественную впадину с отросшей за несколько дней необыкновенно влекущей щетинкой, когда я вдохнул сладковатый запах пота, когда я прикоснулся к нежнейшей смуглой коже, сознание чуть было не покинуло меня. Но, взяв себя в руки, я продолжил осмотр. До пояса я нашел 17 всосавшихся клещей, на обоих ногах – 10. 8 сидели вокруг вагины. Последних 2 клеща я нашел в складке между ягодицами. Круглыми, упругими, украшенными несколькими премиленькими прыщичками...

На себе я нашел около пятидесяти клещей. Примерно столько же были на Борисе. Больше всего насекомых (около полутора сотен) поймал на себе Николай.

Лишь только мы закончили отлов клещей, Коля сказал:

– Ну, что, пойдем мочить этого гада?

– Я, в принципе, не против... – ответил я. – Давно пора... Давайте, распределим их между собой. Я беру на себя Шуру. Ты, Коля, бери Елкина, Борис – Тридцать Пятого. Ольга пусть присмотрит за Смоктуновским. Инессу трогать не будем, пусть царапается. Бросаемся по сигналу...

– Не надо никого мочить! – прервал меня твердый голос Ольги.

– Ты чего, не понимаешь, куда попала? – спросил я, удивленно вглядываясь в решительное лицо девушки. – Не надо мочить! Да он к ужину, может быть, захочет на куски нас разрезать! Псих он! Понимаешь, псих и поступков своих не контролирует!

– У них пистолеты и ребята они далеко не промах... – покачала головой Ольга. – И кто кого победит, предугадать трудно. А во-вторых, без их помощи нам труднее будет достать ящик... Так что я – против. Пошлите лучше завтракать.

– Баба-Яга против... – пробормотал я.

– Может быть, она и права... – пробормотал Николай. – Но уж очень мне хочется Шуру этого по кумполу врезать...

– Ну, давайте, тогда отложим это дело до следующего раза... – сказал Борис, явно обрадованный поворотом дела от кровопролития к Инессиным блинам.

– До разрезания нас на куски отложим? – усмехнулся я.

– Да ладно тебе! Все рано от энцефалита сдохнем... – махнул рукой Бельмондо и пошел к Конторе.

В кают-компании нас ждали блины со сметаной и вчерашний борщ. Инесса сразу же бросилась к Борису и увела его на кухню.

Перед тем, как мы сели за стол, Елкин заставил нас выпить по литру какой-то антиэнцефалитной настойки. За его поясом, как и у Шуры торчал пистолет.

За завтраком я сказал Шуре:

– Зря вы против нас вооружились. Пистолеты за поясами... Мы на вас зла не таим. А некоторых и вовсе душевно полюбили. Так что давайте жить дружно.

– А мы против вас и не вооружались, – ответил Шура, пристально взглянув мне в глаза. – Едет сюда кто-то. Я чувствую...

– А... Понятно... Не Хачик случайно?

– Нет.

– А как насчет нашего предприятия? Насчет долларов в шахте?

– Валяйте, ищите. Начинайте хоть после завтрака. Хотя нет, После завтрака не получится. Надо с вами закончить. И с этой девушкой тоже...

– Опять перезомбировать будешь?

– Да... – вздохнул Шура. – Надо.

– Ты нас доконаешь... – покачал головой я и выразительно, очень выразительно посмотрел на Ольгу.

– Нет. Это все ради вашей же пользы. Не умеете вы жизнью жить. Сами не умеете, а других учите. Диссертации пишете... И еще изобретаете. Компьютеры... машины разные... Вам нельзя изобретать и выдумывать, потому как живете куда-то не туда, по глупому живете. И деньги никому из вас не помогут...

– А ты сам-то умеешь жить?

– А что спрашиваешь? Сам ведь знаешь... Кушай давай блины, остынут...

В это время мы услышали шум быстро приближающейся машины. Мы бросились к окнам и через минуту увидели подлетевшую к подъезду большую легковую иномарку. Как только она остановилась, из нее высыпало шесть человек в защитной форме. Двое из них были с автоматами "Узи", в руках остальных были пистолеты.

Мгновенно Шура покраснел, глаза его сделались дикими, он выхватил пистолет, двумя уверенными ударами его ручкой один за другим разбил оба стекла двойной рамы и, практически не целясь, дважды выстрелил. Двое с автоматами, сраженные в головы, упали наземь. Остальные спрятались за машину и открыли беспорядочный огонь по окнам столовой. В это время на площадку перед домом влетела вторая машина. Не снижая скорости, она вплотную подъехала к дверям и затормозила.

– Не достать их, – выцедил сквозь зубы Елкин и бросился из столовой на лестничную площадку. Через минуту оттуда раздались выстрелы.

Шура тем временем убил еще одного нападавшего. Остальные спрятались за машины и открыли шквальный огонь. Поняв, что их не достать, Шура выскочил вон из кают-компании. Мы выскочили вслед за ним и на лестничной площадке увидели Елкина, спрятавшегося за опрокинутым шкафом...

– Психов побежал выпускать... – ответил Елкин на мой немой вопрос по поводу исчезновения Шуры и тут же приказал всем нам идти за Инессой и Смоктуновским по направлению к запасному выходу из Конторы. Щека и лоб у него бы ли рассечены осколками стекол. Струйка крови, бежавшая со лба, затекала ему в правый глаз. Он что-то коротко приказал ни на шаг не отходившему от него Тридцать Пятому и тот, отерев нос рукавом, спрятался в шахтерском шкафчике для одежды.