Вместо векового леса здесь теперь росли груды мусора и многочисленные холмики пустой породы, окруженные хилыми березками, оплетенными жидким лимонником. То там, то здесь среди этой невзрачной растительности были видны молоденькие, не выше человеческого роста, кедры. Яркими мазками зеленой хвои, хорошо заметными даже в наступивших сумерках, они придавали оптимизма унылому пейзажу эпохи развитого социализма.

Я взобрался на верхушку одного из холмиков, уселся на ядовито-зеленой глыбе андезитового порфирита и стал смотреть на шахтные постройки. Мысли мои постоянно возвращались к хрустальной спальне и в конце концов я повернулся так, чтобы было видно ее окно. Когда в нем потух свет, я коротко выругался и закурил. Успокоившись, попытался собрать воедино все то, что узнал после своего появления на шахте.

"Во-первых, деньги на Шилинке есть, – думал я, рассматривая свои давно не стиженные ногти. – И, судя по всему – немалые. Во-вторых, многие люди о них знают. Это (А) – Шура и его команда... Вот ведь, гад – ничего от него не узнаешь, кроме новостей о последних достижениях в области перезомбирования трудящихся... Кроме него в пьесе участвуют (Б) и (В) – две группы людей, которые, по рассказам Шуры, передрались здесь между собой еще при первом стороже шахты. Потом (Г) – те люди, которые приезжали на шахту и лазали в нее при втором стороже. Потом (Д) – люди, устроившие подслушивание в ресторане. Но множества (Г) и (Д) могут принадлежать множествам (Б) и (В)... И еще (Е) – Юдолин... Откуда он узнал о деньгах в шахте? И откуда они вообще появились в ней?.. Голову сломаешь... А Хачик? Шура почти уже внушил мне, что он существует... Значит еще добавляется множество (Ё). Ё-мое!"

И, вконец запутавшись в множествах, я начал трясти головой, а когда они выпали из нее, решил идти спать.

Поднявшись с камня, я обернулся, чтобы посмотреть напоследок на засыпающие вдали сопки. И в финале взгляда волосы мои стали дыбом – по обе стороны росшего невдалеке куста беспризорного орешника, я увидел двух сумасшедших! Они, напряженно вздернув головы, лежали на земле в позе кобры всего в пяти метрах от меня и, не отрываясь, хищно, злобно смотрели мне в глаза. Болотная охра, когда-то покрывавшая их тела, большей частью сошла или обесцветилась. Но черные полосы сохранились хорошо и ввергали меня в панический ужас.

"Если бы они вышли на охоту, они бы наверняка обновили свою окраску!" – мелькнуло у меня в голове. И, несколько успокоившись, я привстал и неожиданно даже для себя закричал голосом среднестатистической старшей медсестры или, скорее всего, видавшего виды пионервожатого:

– Отбой! Отбой! Всем спать!

Хищность в глазах сумасшедших мгновенно сменилась озадаченностью. Они посмотрели друг на друга и потом снова на меня.

– Что я вам сказал! – не упуская инициативы, топнул я ногой. – В смирительную рубашку захотели? Или в карцер?

И тигры отступили! Они поднялись на ноги и, понурившись, ушли прочь.

Когда я шел к зданию конторы, у меня от перевозбуждения тряслись руки.

На следующее утро все для вылавливания денег было готово. Эксшура не спал всю ночь и потрудился славно – и баллоны затарил кислородной смесью, и поднес к стволу около тонны кабелей для телекамеры и освещения. И более 400 метров тонкой стальной проволоки на подвижной катушке (сообразил, умник, в отличии от нас, что кабели могут оборваться под собственной тяжестью!). После завтрака мы вчетвером (он с Борисом и я с Колей) спустились в клети на восьмой горизонт.

Оставив там Бориса с Эксшурой соображать, как и откуда спускать в ствол шахты телекамеру, мы с Колей обвесились снаряжением и ушли к долларовому восстающему. И добрались до него без приключений.

Надев на себя гидрокостюм и все свое снаряжение Коля с моей помощью спустился к воде и, помахав мне на прощание подводным фонарем, исчез под маслянистой пленкой. Но не прошло и минуты, как он вынырнул, держа за шиворот... утопленника. Ухватившись свободной рукой за торчавшую из стенки восстающего деревянную пробку, он сделал мне знак, чтобы я вытащил беднягу. Я бросился в штрек, сорвал со стенки проволоку, к которой когда-то крепились силовые кабели, и поволок ее к восстающему. Коля, чуть не проткнув гидрокостюм, обвязал утопленника подмышками и ушел под воду.

Я с трудом втащил труп в подходную выработку и стал его рассматривать. Наверняка он провел в воде более года – мягкие его ткани побелели и стали студнеобразными; они легко отставали от костей. Глаз у него не было – они, видимо лопнули от газов. С трудом сдерживая рвотные позывы, я взялся за проволоку и отволок утопленника в штрек.

Вернувшись к восстающему, я стал смотреть вниз. Масляная пленка, покрывавшая воду, разошлась по сторонам и я мог видеть, как Коля медленно опускается в подсвеченной его фонарем воде. Через двадцать минут я его уже не различал.

"Кто же это? – думал я об утопленнике. – Более года в воде... В кисель совсем превратился... На затылке – дыра... Наверное, их было двое... И после того, как последний дипломат с долларами исчез под водой, один из них кончил другого. И так впечатлился содеянным, что убежал, за собой не прибравшись... А, может быть, не было второго? А беднягу этого... Шура кончил? Как Хачика очередного? У Юдолина на черепе дырка в том же самом месте..."

В это момент в штреке раздался какой-то невнятный шум, я резко обернулся, но ничего не увидел... Но звуки продолжали раздаваться и шли они явно из штрека.

"А я не взял с собой пистолета!" – подумал я, чувствуя, как мурашки бегут по спине.

Я не знал, что и делать. Коля с минуту на минуту должен был подать знак на подъем добычи. Но, в конце концов, я решил взглянуть на источник шума. Потушив фонарь, я крадучись подошел к устью подходной выработки и стал вслушиваться. Но не услышал ни единого звука. И когда я уже решил возвращаться, звуки повторились. И я узнал их! Это крысы грызли то, что осталось от бедного утопленника!

Плюнув в их сторону, я возвратился к восстающему и увидел, что Коля подымается. Его фонарь был направлен прямо вверх и в воде я мог видеть яркий, колеблющийся из стороны сторону сноп света.

Через десять минут Коля вынырнул, снял маску и, схватившись за торчавшую из стены деревянную пробку, начал истерично матерится.

– Сука! Сука! – кричал он, отплевываясь и распирая по лицу выступившие слезы. – Надо же так вмазаться! Вот, сука!

Я помог ему подняться, снял баллоны и... увидел, что гидрокостюм его разрезан от поясницы до правой ягодицы! Сквозь разрез было видно, что не обошлось и без повреждения Колиной шкуры и его плавок. Ни о чем не спрашивая, я залепил Колину рану пластырем, посадил его у стенки и дал напиться крепкого черного чая, принесенного нами в термосе. Напившись, Коля успокоился и начал рассказывать:

– Как только я очутился в штреке, сразу же увидел аквалангиста. Предельно мертвого аквалангиста, прилипшего к кровле штрека. Короче, давно, наверное, помер, раздулся от газов и всплыл... Я посмотрел – смеси у него в баллоне не было. Короче, не хватило ему воздуха... И, представляешь, когда я с ним возился – нож у него уж хороший был, на акул такие берут – на меня кто-то сзади бросился и по ребрам как жахнет! Ему бы второй раз меня пырнуть, но он, дурак, вместо этого за шланг мой ухватился и загубник стал у меня выдирать... Выдрал, гад, но я нож его дружка достать успел и вдарил в кувырке, снизу, не оглядываясь... И когда из кувырка выходил, вниз головой, естественно, то первым делом кишки увидел... Фонарь мой так упал, что весь штрек был как под юпитером... Представь: розовая от крови вода, живот буквой "С" распоротый... и кишки из него выплывают... Красивые такие, совсем как в банке с формалином... И парень этот собрать их пытается... Молодой такой парнишка, без гидрокостюма... И из кувырка своего, вот, блин, я, через ворох распустившихся кишок, аккурат в разверстый живот его попадаю! Как я не заорал и воды не нахлебался – не знаю! А парнишка этот свихнулся совсем и стал кишки свои вокруг шеи моей наворачивать. А я загубник схватил в рот себе пихаю. И, гадство, запихал вместе с тонкой кишкой! Чуть не вырвало, блин! Скользкая такая! И я совсем сбесился, развернулся незнамо как – и наверх! А этот, мертвый уже, за мной на кишках своих тянется... Тут я вовсе в истерике забился, рвать их начал, а они собаки крепкие, не рвутся... Совсем обессилил, в голове потемнело и на дно пошел... Но слава богу, прямо на фонарь приземлился... И, представь – конец уже мне, нет сил бороться и тут мысль вялая такая в голове зашевелилась: "Фонарь жалко..." Взял я его в руку и успокоился...

– Ты бы лучше о дипломатах вспомнил...

– Какие дипломаты? Ты что такой неадекватный? Прикинь себя на моем месте. Не успел спустится – на утопленника наткнулся. Пока в себя приходил – человека прикончил. Потом в его кишках запутался... Не знаю как ты, но для меня это что-то... Человека убил... Вот, блин! Знал бы, что так случится – сидел бы дома на своей зарплате...

– Хватит слюни распускать, – раздраженно махнул я рукой. – Надо будет Смоктуновскому проинтуичить, чтобы он твой дух боевой поднял...

И, чертыхаясь, Коля стащил с себя гидрокостюм вместе с плавками, оделся и закурил. Я уложил гидрокостюм и баллоны в рюкзаки и тоже взялся за сигарету.

– Слушай, Костик, а как все же все эти трое там появились? – спросил меня Коля, глубокомысленно наблюдая за колечком дыма медленно поднимающимся к кровле.

– Интересный вопрос... Ясно одно, что двое аквалангистов через наш ствол в шахту попасть не могли. Никак не могли. Мы бы или Шура со своими психами их бы заметили... Значит, в шахту они попали через запасной ствол. Ты знаешь, что на любой более или менее глубокой шахте есть быть запасной ствол – на тот случай, если с главным авария случится. И на Шилинке он есть. На другой стороне нашего хребтика. И попали они в гору именно через него. Вот только почему через него? Шуры испугались? Или просто от запасного ствола до клада ближе? Метров сто пятьдесят всего и не надо через щель перебираться. Правда, эти сто пятьдесят метров надо под водой плыть, но это уж как кому нравится... А сейчас можно предположить только следующее:

Первое. Тот утопленник, которого ты сверху нашел, был убит во время загрузки денег в восстающий или сразу после.

Второе. Утопленник-аквалангист был, наверное, из команды Юдолина.

Третье и самое на мой взгляд главное – аквалангист, которого ты убил, принадлежит группе искателей приключений, которая в настоящее время находится на запасном стволе.

– Сплошные загадки... – вздохнул Николай, выслушав меня.

– И чтобы их разгадать тебе надо будет вечером смотаться туда, на запасной ствол, и все разведать... А так невозможно работать – я в следующее погружение в штаны наложу...

– Не бойся, у Инессы там памперсов полно припасено... Попрошу для тебя парочку.

Вечером мы все собрались в столовой за жаренным тайменем, словленным Елкиным и Смоктуновским за пятьдесят километров от шахты. Когда блюдо опустело, я поведал соратникам о крысах и кладбище аквалангистов. Выслушав меня, Борис начал рассказывать нам с Колей о своих сегодняшних действиях.

...После недолгого обсуждения они с Эксшурой пришли к мысли, что спускать камеру надо с клети, тем более, что в ее полу был подходящий по размерам лючок. Но размеры клети оказались недостаточными для удобного размещения пары кабелей и страхующей проволоки. Провозившись два часа и в конце концов основательно запутав кабели и проволоку, общий вес которых достигал 400 килограмм, они поняли, что надо действовать по-другому. Самое элегантное технологическое решение пришло в голову шизо-параноика. Он предложил скрепить кабели и армирующую проволоку наверху, на промплощадке, и спустить их в шахту с помощью "Жигуленка".

Так как они и сделали – подняв все кабели наверх и распутав их, они прикрутили к кабельной плети тонкую стальную поволоку длинной около четырехсот метров, а другой конец проволоки прикрепили к "Жигуленку". Пропустив нижний конец плети с камерой и фонарями через нижний и верхний лючки клети, поднятой к седьмому горизонту, они стали потихоньку стравливать ее в шахту. Когда вес опущенной части плети начал превышать силовые возможности Бориса и присоединившихся к нему психов, в дело вступил "Жигуленок". Лишь только камера начала приближаться к зумпфу, Борис включил дисплей и начал наблюдение и через минуту увидел металлический ящик размером примерно 1х0,8х0,6 метров, окруженный останками тремя утопленников.

– Ума не приложу, как мы его вытаскивать будем, – сказал Борис в заключение своего рассказа. – Ровненький такой ящик, видимо цинковый, запаянный так аккуратно. И стоит ровненько. И, главное, сомневаюсь я, что там доллары. Кубометр долларов это примерно 17 тысяч пачек, я считал. Сомневаюсь, что эти гаврики возились с однодолларовыми купюрами. Но если они даже они по 10 долларов, то получается, что в ящике 17 миллионов баксов, а если по 50, то 85 миллионов, а если там наиболее предпочитаемые в России купюры, то ажныть 170 миллионов... У меня матка опускается, когда я представляю себя их совладельцем...

– Ты зря считаешь, дорогой! – улыбнулся я. – Все равно просчитаешься. Если его забросили на такую глубину, то в нем если не золото КПСС, то что-то такое, что имеет реальную стоимость...

– Реальную стоимость! – разозлился Коля. – Дурак! А если там акции МММ? Или доденаменационные рубли? Или перпетуум мобиле или машина времени какого-нибудь идиота? Или – о, ужас! – чемоданы Руцкого или Илюхина?

– Ну и что? – ответил я. – Лозунг эссеров помнишь? Цель – ничто, движенье – все?

– Это не эсеров лозунг... – начал было Эксшура, но я его в запале прервал:

– Какая разница, дорогой Женечка? Главное, что мы стремимся к чему-то... Это загадка, рекбус, понимаешь? Ты вообще тут, в Приморье, появился, чтобы умереть в покое и тишине, а тут такой сюрприз! Кровь у тебя должна ходуном ходить. И ты, вместо того, чтобы зря языком трепать, лучше бы придумал, как ящик этот достать. Ты ведь у нас самый умный.

– Придумаю что-нибудь... Прямо сейчас пойду кумекать... Вот только руки помою. Но знаешь, Шура, – немного помолчав, смущенно начал говорить мне Эксшура. – Я знаю, что я – Женя Чернов... Что у меня сын в Москве и дочка растет... Но мне иногда кажется, что я – это ты, Шура. И я больше о тебе знаю, чем ты о себе...

– Оперируя психиатрическими терминами, Женя, это называется фуга, – ответил я ему задушевно. – Или, как психиатры говорят, состояние Джекилла – Хайда. Или по-нашему, по-дурацки – раздвоение личности. Я, когда в Харитоновке лечился, здорово на этот счет просветился. Да ты не беспокойся, Женя. Для нас, психов, это не самое страшное. Да и мне приятно, что ты входишь в мое положение. Любишь, значит...

Покивав на мои слова головою, Эксшура ушел мыть руки:

В то время, когда Борис живописал мне виденных им утопленников, к нам подошел Ваня Елкин и мы, прервав свою беседу, стали с ним решать, стоит ли сегодня идти за гору, смотреть на своих соперников.

– Сейчас семь, – сказал я, взглянув на часы. – Туда два часа по заброшенной грунтовке топать. А в лесу – тигры двуногие и просто самоопределившиеся шизофреники из Харитоновки.

– А мы можем на твоей машине проехать, – предложил Ваня Елкин. – Я в журнале "Вокруг света" читал, что тигры и львы на автомашины не нападают.

– А проедем? – спросил я его с сомнением.

– Я везде проеду! – с гордостью ответил он. – А в крайнем случае я вам с Борисом по лопате дам...