1. Где мы? – Пытка в сауне. – Вынесли ногами вперед... – Кашпировских за пояс. – После переворота Шура умывает руки. – Как ты могла, Инесса!!?

Примерно через час машина остановилась.

– Ну, Костик, спасибо тебе за шашлыки! – пробурчал наконец пришедший в себя Николай. – А где Егорыч?

– Нет его, только мы трое, – ответил я, откашлявшись.

– А про доллары он твои знал? – прохрипел Борис, лежавший, по-видимому, у заднего борта.

– Знал, конечно, что есть. Я ведь дал ему за постой десятку и за барана дал. А сколько есть, я ему не говорил. Хотя, по нашим напиткам и закускам он мог прикинуть...

В это время задний борт открылся, в кузов забрались люди и куда-то унесли бурно матерящегося Колю. Через пятнадцать минут люди вернулись и унесли Бориса. Еще через пятнадцать минут они тащили уже меня, сначала по ровному месту, а потом волоком вверх по ступенькам. В конце пути я был брошен на пол, затем мне развязали руки и ноги, подняли и с раскачкой куда-то бросили. Придя в себя, я услышал скрип закрывающейся двери, и лишь затем почувствовал, что в предоставленном мне помещении очень жарко.

– Привет, Костик! – услышал я слабый голос Бориса. По-моему мы в бане.

– В сауне, дурак! – поправил его Николай. – Давайте, что ли развязываться?

– Дык меня они развязали... – сказал я, начиная догадываться, кто нас пленил. – Только, вот, мешок с головы сниму и вас развяжу.

Сбросив с головы мешок, по запаху и пыли – явно из-под картошки, я увидел, что мы действительно заперты в сауне. Она была довольно ярко освещена двумя лампами в рудничных колпаках. Раздевшись до трусов, я подошел к термометру. Он показывал 160 градусов.

– Ты что прохаживаешься? – недовольно пробурчал Бельмондо. – Давай, развязывай. Жарко, блин.

Я не спеша развязал друзей. Освободившись, они быстро скинули одежду и мы сели у двери – здесь было несколько прохладнее, чем в других местах сауны.

– Даю голову на отсечение – мы на Шилинке, – сказал я разглядывая стены и полки помещения. – Значит, мы в нужном месте. И еще мне кажется, я знаю, зачем мы здесь. Нас будут перезомбировать...

Я оказался прав. Нас перезомбировали и перезомбировали зверским способом. Целый день нас держали в сауне, температура в которой поднялась до 180 градусов. После того, как мы теряли сознание от жары и жажды, дверь открывалась и нас окатывали холодной водой. Придя в себя, мы обнаруживали рядом с собой ведро какой-то жидкости, отдававшей чем-то неприятным. И мы пили ее, вырывая ведро из рук друг друга.

На исходе второго дня Коля с Борисом попытались добраться до калориферов, но камни, их прикрывавшие, были столь горячи, что вынуть их, даже обмотав руки одеждой, было невозможно. К вечеру третьего дня Борис уже не мог двигаться. Коля, чувствуя, что скоро тоже ляжет, попытался разобрать стенку, но я его остановил.

– Если мы предпримем что-нибудь в целях освобождения, то Шура придумает что-нибудь другое или вовсе прикончит, – сказал я ему. – Лежи и не дергайся. Выдержишь – будет очень хорошо...

Не успел я договорить, как дверь сауны раскрылась, вошли Елкин с Тридцать Пятым и утащили бездыханного Бориса.

– Вот видишь, – сказал я бессильно опустившемуся на пол бледному Коле. – Один из нас уже отбыл в мир иной. Сейчас ему Смоктуновский напоет свои райские песни, а Инка борща наваристого нальет с сахарной косточкой... Счастливчик...

Но Коля меня не слышал. Судя по всему, у него был инфаркт. Я бросился к нему (мне тогда показалось, что я бросился, на самом деле я приблизился к нему чуть быстрее ленивца), приложил ухо к сердцу – оно билось едва слышно.

Я выматерился, встал и начал колотить в дверь. Минут через пять она неожиданно раскрылась и я чуть было не выпал наружу. Не обращая на меня внимания, в сауну вошли Смоктуновский и Ваня Елкин. Смоктуновский опустился на колени, взял правую руку Коли в свои руки и что-то неистово забормотал. По всем признакам он был значительно возбужден, и возбужден как человек, посягнувший на невозможное. Также опустившись на колени, я поймал блуждающий взгляд сумасшедшего поэта и понял, что Коля находится в очень тяжелом состоянии.

В этот момент в сауну вошел Шура. Окинув взглядом бездыханного Баламута, он, сделал знак Елкину, приказывая взять Баламутова за руки. Когда Елкин выполнил его немой приказ, Шура взялся за ноги Коли и они вынесли его прочь. Ногами вперед.

Решив, что и мое перезомбирование закончено, я вернулся в сауну и стал собирать одежду. Когда я закончил и направился к выходу, кто-то, не заглядывая внутрь, захлопнул дверь у меня перед носом. Видимо, мой черед слушать песни Смоктуновского еще не настал.

Я пожал плечами и поудобнее улегся на полу. Никакого беспокойства за свою жизнь я не ощущал. Все происходящее казалось мне игрой, в которой чтобы выиграть, я должен был проиграть. А это так приятно...

Я послонялся по сауне и, отодрав от деревянной обшивки пару щепок, вернулся к двери и, отжав ее наружу, вставил щепки в образовавшуюся щель. Под дверью сразу же стало прохладнее и я улегся под ней в полной решимости не вставать даже тогда, когда принесут воду.

Когда я пришел в себя, рядом со мной сидел на корточках Смоктуновский. Он слабо улыбался; было видно, что думает он уже не обо мне, а о вселенской поэзии. Тут сзади к нему подошел Шура и, слегка тронув его плечо рукой, приказал удалиться.

Когда Смоктуновский ушел, Шура присел передо мной и, сделав длительную паузу, спросил:

– Кто ты?

И неожиданно для себя я, зло прищурив глаза, выпалил:

– Шура я! Я – Шура!

– Шура? – сразу растерявшись, переспросил он. – Какой Шура?

– Проходчик Шура! На зоне меня Хачик опустил и я заболел душевно. В психушку попал, потом удрал. Но Хачик меня преследовать злостно начал. Даже мертвый. Он из могилы людьми командует, ко мне стаями присылает. Знает, гад, что секрет я знаю, как его душу бессмертную изничтожить. И тебя он по мою душу прислал, но ты меня в лицо не знал и потому всех подряд, фашист, мочил. Но конец тебе пришел. Раскрыл я тебя. Сейчас я тебя в баню посажу, калориферы включу и дверь заколочу. Будешь сидеть, пока вся дурь из тебя не вылезет. Но перед этим я всех сейчас сюда позову и ты им все про себя, паразита, расскажешь.

Выпалив все это, я собрался уже идти за зрителями, но увидел на полу предбанника неведомо как попавший сюда блестящий металлический шар от большого подшипника. И, вспомнив, какую-то научно-популярную книжку о гипнозе, я решил еще немного покуражится над ошалевшим Шурой. Подняв шар, я взял Шуру за руку, подвел к окну бытовки, посадил на стул, а сам сел напротив на другой.

– Смотри на шарик... – тихо, но уверенно прошептал я. – Смотри... Смотри... Ты весь в него втягиваешься и в нем засыпаешь... Засыпаешь... Ты расслабился... Расслабился и закрыл глаза...

К моему удивлению Шура выполнил все, что я ему нашептал. Он сидел неподвижно с закрытыми глазами и тихо посапывал.

"Ну, ты даешь! – подумал я о себе. – С такими талантами, да в тайге клещей кормить. Да я всех Кашпировских за пояс заткну. Деньги лопатой буду грести! Но сперва надо выбраться отсюда без существенных телесных повреждений..."

И, приблизив лицо к Шуриному, я начал говорить:

– Ты Чернов Женя, а здесь на шахте я тебя Костиком называю. Из Москвы ты сюда прибыл доллары в шахте искать. Узнал о них из Юдолинской записной книжки. И все, что ты хочешь – это найти их и мне отдать на пропитание сумасшедшим Харитоновки, а также в личное пользование. Теперь ответь, кто ты?

– Я Чернов Женя из Москвы. Здесь меня Костиком зовут. Я ищу доллары на шахте, – монотонно ответил Шура.

– Молодец. Всегда это помни. Еще не забудь, что Хачик тебя душевно приговорил меня, Шуру, убить, но я тебя, гада, вовремя перезомбировал. И еще ты – инженер-геолог, кандидат наук и приблизительно говоришь по-английски. И в Москве у тебя двое детей. Мальчик 25 лет и девочка 5 лет. Зовут их Валя и Поля. Да, еще у тебя в Москве есть классная любовница по прозвищу Хвостатая смерть. Телефончик ее у Шуры возьмешь. Теперь спи спокойно, товарищ, ровно десять минут.

И, оставив Шуру сопящим на стуле, я направился было в столовую, но сообразив, что манию преследования никаким гипнозом не выбьешь, вернулся к нему и сказал:

– Да, Женя, чуть не забыл. У тебя – мания преследования. Микробы тебя повсеместно преследуют. Совсем озверели – лезут отовсюду. Будешь по двадцать пять раз на дню руки хозяйственным мылом мыть. Запомни – по двадцать пять раз! Не больше и не меньше.

Спустившись затем в столовую и найдя там всех, кроме Бориса с Инессой, я попросил подняться их наверх. Коля идти отказался, сославшись на чрезвычайную занятость борщом. Когда психи ушли, в мое сердце заползло гадкое подозрение и я бросился в свою спальню. Открыв в нее дверь, я увидел под люстрой голый Борькин зад и под его головой – головку во всю оргазмирующей Инессы.

– Ну, ты и сукин сын! – только и смог сказать я, чрезвычайно расстроенный изменой любовницы. – Кончай скорее, гад. Ты мне все кино испортишь.

И, выходя из спальни, обернулся и гаркнул во все горло: "Инесса, тебя Шура зовет". И ушел наверх, в бытовку.

Когда Шура проснулся, мы все, кроме Коли, стояли вокруг него.

– Ты кто? – грозно спросил я его.

– Я – Чернов Евгений. Здесь меня Костиком зовут, – сказал Шура, брезгливо рассматривая свои ладони. – Хачик меня подговорил Шуру вашего убить. Но Шура меня вовремя перезомбировал. А сюда я приехал из Москвы доллары искать. Можно я пойду руки помою?

– Потом, Костик, помоешь! – ответил я ему и, грозно оглядев притихших зрителей, продолжил:

– А я кто?

– Ты Шура! – сказал он с уважением. – Ты здесь самый главный.

Уловив это уважение я подумал: "А уважал ты себя, гаденыш... Наполеоном ихним себя считал..." И, усмехнувшись догадке, продолжил допрос:

– А фамилию мою знаешь?

– Нет не знаю. Ты сам ее за ненадобностью забыл.

– А кто такой Хачик знаешь?

– Да. Кликуха это Мартуна Харатьяна. Он за тобой охотится из-под земли. Убить хочет.

– Есть вопросы? – положив руку на плечо Эксшуры, оббежал я взглядом шахтный народ.

– Ужинать пора, Шура, – сказала Инесса, обращаясь ко мне. – Борис мой проголодался, есть хочет.

Остальные молчали, переводя глаза с меня на Эксшуру и обратно. Тридцать Пятый подошел ко мне поближе, посмотрел прямо в глаза, затем медленно втянул в себя воздух. Выдохнув, он кивнул головой и встал слева от меня. Он всегда стоял слева от Шуры.

Не скрою, что проделанная с Шурой работа меня изрядно повеселила, но полного удовлетворения не было – теперь ведь мне не у кого спросить ни о том, кому понадобилось устраивать нам банкет с подслушиванием в ресторане, ни о том, зачем нас похитили из Кавалерова... Если сейчас я – Шура, значит спрашивать можно только у себя...

– Ну ты и сукин сын! – сказал я Борису по пути в столовую. Я три последних дня только и думал, как прижмусь к этой курве, вдохну в себя ее запах. Зуб на тебя рисую[12].

– Да я тут причем? – радостно засмеялся Борис, вспомнив, видимо, податливо-бархатное тело Инессы. – Сразу после Смоктуновского, она меня к себе потащила. А ты ведь сам наказывал этим психам ни в коем случае не перечить.

– Не перечить... Ума не приложу, как я спать один лягу... Без нее – как без ушей и таза. Трагическая фантастика... И зачем я только тебя выписал!

– А ты, Черный, не отчаивайся. Через денек-другой мы с тобой сменный график составим... А там посмотрим... Ты ведь знаешь, что я не могу с одной подолгу жить...

– Ну, ну... А потом ее Колька захочет...

– Не захочет после того, что с ним случилось.

– Инфаркт? Значит, я был прав...

– Да нет, не инфаркт. И вообще забудь об этом. Шура сказал, что Смоктуновский его новеньким сделал. А Инка – ничего, баба, лучше моей жены.

– И вправду лучше... – не удержался я от мелкой мести.

Коля, вскинул голову, внимательно посмотрел на меня и затем, задумался, уставившись в пол. У самой столовой он остановил меня и, пытливо заглядывая в глаза, спросил:

– А ты, что, с Людкой моей спал?

– Дурак ты, это концовка анекдота о стюардессе.

2. Ничего, кроме эякуляции его не интересует. – Сумасшедшая шахта. – Отправляю тигров в постель. – Пошли покойники. – Кубометр баксов... – Едем на запасной ствол.

На обед Инесса приготовила зразы. Они были восхитительными. Но я ел их без всякого удовольствия. Напротив сидели Борис с Инессой и я знал, что ее теплое бедро соприкасается с холодным бедром моего преемника.

"Сукин сын Колька, – думал я, глядя в красивое от счастья лицо Инессы. – Сам ведь когда-то мне говорил, что ничего кроме собственной эякуляции его не интересует. Занимался бы онанизмом с таким подходом. А Инка – это ведь поэзия тела. Ее читать надо пальцами и губами... Вот сукин сын..."

Облегчив душу немыми ругательствами в адрес друга, я стал придумывать, как спросить Эксшуру о наших шмотках. Без Колиного и Борькиного барахла все наше предприятие на этой сумасшедшей шахте пришлось бы начинать с начала. Рядом со мной сидел Ваня Елкин. Его чавканье нервировало меня. К тому же он постоянно заговорщицки подмигивал мне.

– Ты что мигаешь? – спросил я его раздраженно.

– Дело есть! – ответил он, настороженно оглядываясь по сторонам. – Машина нужна?

– Какая машина?

– Вчера в Кавалерово зацепил. Почти как новая. "Четверка".

– Кофе с молоком? – подозрительно спросил я.

– Была. С утра – коричневая... Еще со всяким барахлом она, – сказал он, беспокойно посмотрев по сторонам. – Сумок пять больших.

– Сколько просишь?

– Вот такую бумажку дашь? – ответил он показывая мне пятидесятидолларовую купюру, не так давно перекочевавшую из моего кармана в его.

– Деньги у меня в машине остались. Пошли, отдам.

И мы вышли на площадку перед Конторой. Я, стараясь казаться уверенным, подошел к вторично перекрашенной машине, открыл ее к счастью незапертую дверь, вытащил бумажник из бардачка и, вынув из него пятьдесят долларов, протянул их Елкину.

– Порядок! – сказал явно удовлетворенный Ваня. – Владей! Зверь, а не машина.

– Ну, ну... – пробормотал я себе в нос. – Пока владей... Упрешь ведь опять при первом удобном случае...

Все наше снаряжение было на месте. Первым делом я вызвал из кухни Бориса. Он явился вместе с Инессой.

– Как у вас, мадонна, дела с непорочным зачатием? – спросил я ее.

– Все в порядке, Шура! Я чувствую, он уже шевелиться во мне!

– Ну-ну... Иди отдыхай тогда. И не напрягайся. Да, запомни: половые сношения в твоем положении вредны и нежелательны.

Совершенно не отреагировав на мои слова, Инесса ушла.

– Ну и гад ты, Чернов! Ты что бабу мою с панталыку сбиваешь? – накинулся на меня Борис, когда Инесса скрылась за дверью кухни. – И сам не ам и другим не дам?

– Ладно, хватит об этом. Ты, по-моему уже забыл, зачем сюда явился. Давай, выгребай свое барахло, бери Эксшуру и к вечеру чтобы все для спуска телекамеры в зумпф было готово.

– А что его брать? Он уже полчаса как с кабелями и проводами возится. Полтонны их уже натаскал. Работяга что надо. Вот только руки все время моет. И в бумажку что-то записывает.

– А это я ему сказал, чтобы он ровно двадцать пять раз руки на дню мыл от микробов. Вот он галочки и ставит.

И, взяв сумки с нашими пожитками и снаряжением, мы направились в Контору. Борис сразу же ушел к Эксшуре в мастерскую, а я потопал в столовую к Баламуту.

Баламут выглядел здоровым на сто процентов. Он возлежал на кровати у больничной стены и лениво ковырялся в зубах остро заточенной спичкой. Рядом с ним на корточках сидел Смоктуновский с ножом и затачивал для него другую.

– Похоже ты и выпить не хочешь? – улыбаясь, спросил я Колю.

– Нет, не хочу. Кеша мне это заменяет. Я, братан, попросил его стихи об "Абсолюте" написать. Так после этих стихов такой балдеж на меня нашел! Гадом буду, после них в рот ничего не возьмешь. А сейчас он над баварским пивом работает...

– Ну, ну... Я тебе поверил. Это у тебя до первого магазина.

– Посмотрим, – равнодушно скривил Коля губы.

Я постоял рядом с ними, соображая стоит ли после болезни загружать Баламутова работой. Коля, скосив глаза, посмотрел на меня, тепло улыбнулся и сказал:

– Не боись, Шура! После пива с воблой он "Марш советских аквалангистов" по моей заявке сочинять будет. Потерпи чуток. Все равно с утра начнем.

– Погоди, погоди... – уставился я на сумасшедшего поэта. – Ты это правда насчет марша?

– Конечно! С его бу-бу-бу я на все четыреста метров нырну!

После ужина (вареники с картошкой, творогом и маньчжурской вишней из компота) Инка утащила Бориса в спальню. Коля остался на больничной кровати, а я, приготовив себе постель в сушилке (рядом с Эксшуриной постелью), пошел прогуляться перед сном.

Походив по промплощадке, я незаметно для себя оказался в мелколесье, окружавшем шахту. Тайга, когда-то шумевшая здесь, была давно вырублена под площадки для канав и буровых скважин или уничтожена случайными пожарами.