2. Опять нападение! – Выпускаем буйных. – Достаем оружие и берем заложника. – Битва при Шилинке. – Притча во языцах во главе положения...

– Ну, что, будем буйных выпускать? – спросил Николай, выслушав мой рассказ. – Они голодные, долго с ними возится не будут...

– Ну-ну... – усмехнулся я. – Поди, попробуй. С тобой они точно долго возится не будут.

– Давайте спустимся в шахту, в комнату, в которой мы сидели... – предложила Ольга. – В камеру взрывников... Там что-нибудь придумаем. Не лезть же прямо сейчас на рожон?

– Нет, лезть в шахту глупо... – покачал я головой. – Надо прямо сейчас бежать в тайгу и там партизанский лагерь организовывать. Шахта – это мышеловка.

– Он прав, – согласился со мной Николай. – Вы оставайтесь, а я к буйным пойду. Мне все-таки кажется, что кормильца своего они выручат... Ждите меня на свалке металлолома.

И, не дожидаясь утверждения своего решения, он отдал мне рюкзак с долларами и вкруговую пошел к стволу.

Пожав плечами, я попросил женщин идти на свалку, а сам решил вернуться к Конторе. Прокравшись к ней, увидел, как Шуру с компанией пинками подняли с асфальта и повели внутрь здания. Лица у пленных были непроницаемыми. Один лишь Борис надменно улыбался.

Через полчаса мы с Ириной Ивановной и Ольгой сидели среди искореженных и заржавленных вагонеток, вентиляционных труб, железных бочек, списанных электровозов и всяческого другого лома. В окружавших свалку зарослях было много лимонника, калины и смородины. Послав женщин подкрепиться этими дарами природы, я принялся при помощи ножа закапывать рюкзак с долларами рядом с кучей отходов слесарной мастерской. Закопав его на глубину около тридцати сантиметров, навалил сверху обрезки листового металла и металлическую стружку.

Удовлетворившись проделанной работой, я показал появившейся Ольге место захоронения и начал выискивать среди железа какой-нибудь прут для самообороны. Когда, наконец, подходящая железка нашлась, у Конторы начали стрелять. Выждав минут пятнадцать, я пошел по направлению к ней и на окраине свалки наткнулся на Николая. В руках у него были два "Узи". Он был сильно возбужден и, увидев меня, сразу же стал рассказывать, глотая слова и размахивая руками:

– Представляешь, выпустил их я! Сказал, что Шура их в столовую приглашает. Двое мужиков сразу же наверх побежали, а баба-Юлька ко мне бросилась...

– Ну и что?

– Опрокинула меня наземь, обнимать, целовать начала и тому подобное. Как только я догадался ей сказать, что Ленька Худосоков меня за ней послал? Вскочила сразу и убежала вприпрыжку. Я – за ней. Она выскочила на поверхность и, представляешь, сразу к клоповнику нашему бросилась... Как она могла знать, что Шура Худосокова туда спрятал? А я к конторе подкрался, смотрю, а у входа лежат двое охранников и метрах в пяти перед ними – один бешеный, ну тот, который холостой...

– Кузьма... – вставил я.

– Да, Кузьма Кровь из него ручьем течет – видно из двух стволов расстреляли. А когда я автоматы у охранников забирал, увидел, что головы у них цепью раскроены. А в открытую дверь мельком второго бешеного увидел, дергался он... Кровища из него хлещет, а он в судорогах предсмертных цепью этой, вот с такими звеньями, по полу молотит... И представляешь, когда ко мне двое мордоворотов из здания бросились, он привстал и сразу обоим ноги в хруст переломал!

– А баба их? Юлька?

– Не знаю. В вагончике, наверное, с Худосоковым трахается...

– А в конторе тихо?

– Ничего не слышал!

– Ну и что делать будем?

– Ночи надо ждать... – ответил Николай взглянув на утреннее небо. – Днем они нас перещелкают... А сейчас, давай, подведем итоги. Сколько человек ты видел, когда на разведку ходил?

– Шесть-семь... Семь, точно.

– А машина была?

– Не было машины. Они, наверное, ее куда-нибудь в лес загнали...

– Тогда, значит, ее кто-то сторожит... И этот кто-то может выйти нам в спину...

– Не обязательно.

– Обязательно, необязательно... Все равно до вечера делать нечего. Так что сходи, прогуляйся.

– Хорошо, прогуляюсь.

– Так... – важно проговорил Николай, явно довольный моей исполнительностью. – Значит, трое их осталось... Или четверо, если у машины кто-то остался... Давай, сделаем так. Я у конторы поошиваюсь, а ты с бабами, нет, лучше один, по дороге походи, поищи машину... После заката здесь встретимся.

И, отдав мне один из автоматов, Николай направился к Конторе.

Я вернулся к женщинам, пересказал им содержание нашего с Колей разговора и, поцеловав Ольгу на прощание, ушел на поиски машины.

Идти по дороге было опасно – сторожившие машину человек или люди наверняка будут ждать неприятностей со стороны Конторы. И я решил выйти им в спину – пройти лесом по просеке линии электропередачи километра полтора и лишь затем выскочить на дорогу. Но прошел всего около полукилометра и замер: впереди, в нескольких десятках метров от меня, на грунтовке, когда-то ведшей к разведочным буровым, стоял темно-фиолетовый импортный пикап. В нем и вокруг него никого не было. Я решил не суетиться и подождать. И через десять-пятнадцать минут из зарослей лимонника вышел, оглядываясь человек в джинсовом костюме и бейсболке и направился к машине. По дороге он поправил что-то подмышкой – вероятно, это была кобура. Открыв водительскую дверь машины, он взял с сидения увесистый целлофановый пакет с продуктами (из него торчали горлышко большой пластиковой бутылки "Пепси-колы" и пучок зеленого лука) и пошел назад.

Когда я подобрался к нему сзади, он, чавкая, ел длинную палочку неочищенной копченой колбасы. У меня потекли слюнки и, сглотнув, я четко сказал: "Дай шмат!" Человек вздрогнул, рука его кинулась к левой подмышке, но я успел подскочить и приставить дуло автомата к его спине. Человек тут же поднял руки. Это был высокий, сутулившийся молодой мужчина с землистым лицом, бесцветными глазами и длинными, очень длинными мочками ушей. Говорить он не мог – только мычал и таращил на меня глаза. Я вытащил у него из подмышки пистолет, сунул его за пояс и повел пленного к машине, которая оказалась микроавтобусом фирмы "Мерседес".

Перед тем, как сесть в машину, я обыскал пленника, однако в карманах его джинсового костюма ничего не оказалось, ничего, кроме симпатичной еловой шишки. Рассматривая ее, я опять вспомнил Елкина и злорадно улыбнулся. И спрятал шишку в карман, решив по наступлении лучших времен непременно выменять на нее какую-нибудь иномарку. Затем посадил пленного за баранку, сам сел сзади и мы поехали к свалке металлолома. По дороге я понял, что сделал глупость, предпочтя автомобильную прогулку пешей – ведь нас могли обстрелять не только засевшие в Конторе бандиты, но и Коля. Но все обошлось – мы свернули с основной дороги на подвернувшуюся боковую и, минуя контору, очутились на свалке.

Привязав водителя машины (он, наконец, перестал мычать и заикаться и назвался Вовиком) обрывком электрического кабеля к кубовой вагонетке, я достал трофейный пакет с едой и отдал его женщинам. Сунув в него руку, Ольга первым делом вытащила обгрызенную Вовиком палочку колбасы. Вытащила и застыла, брезгливо рассматривая глубокие следы его зубов. Я отобрал колбасу, отрезал обгрызенный конец и сунул его Вовику в рот, а нетронутый его длинными желтыми зубами кусок протянул Ольге. Но в это время откуда-то сбоку появился озабоченный Николай и, перехватив у нее колбасу, принялся жадно ее пожирать. Съев ее до конца, вплоть до кусочка веревочной завязки, он сказал:

– Хреново дело...

– Что случилось? – удивился я.

– Ультиматум повесили.

– Какой ультиматум?

– Инку...

– Инку повесили??? – вскричали мы с Ольгой.

– Да. За ноги со второго этажа. Молчит пока. Но вся красная... Как помидор...

– И давно повесили?

– Минут сорок назад.

– Блин! А что-нибудь требуют?

– Что-что... Бабки требуют. На соседнем окне табличка висит: "Доллары или смерть!" Пошли туда, там разберемся, – сказал Коля, вставая.

Оставив женщин стеречь Вовика мы, стараясь держаться друг от друга подальше, вошли в окружавший Контору подлесок. Подобравшись к его краю, увидели, что из окна второго этажа теперь свешивается не Инесса, а Шурик собственной персоной.

– Смотри! – усмехнулся я. – Шуру перезомбирует!

– А, может быть... – вдруг посерьезнел Коля. – Может быть, Инка, того... дуба дала?

– Типун тебе на язык! – испугался я.

– Ладно, ладно, – успокоил меня Коля. – Что делать будем?

– Давай, я постараюсь с заднего двора в дом попасть, а ты постарайся переговоры с ними начать. Если что, отдавай доллары, Ольга тебе покажет, где я их закопал. Короче, действуй по обстоятельствам.

И, пожав друг другу руки и обнявшись на прощание, мы разошлись.

Я стороной обошел здание конторы и крадучись, подошел к окну тускло освещенной раздевалки. Как только я вынул нож из ножен, чтобы с его помощью вынуть стекло, из раздевалки послышались шаги – кто-то осторожно шел по раздевалке.

"Обход, – мгновенно пригнувшись, подумал я с удовлетворением. – А может, вдарить из автомата? Нет, Стрелять через стекла глупо... Мало шансов... И остальные набегут. Надо влезть в дом и мочить наверняка".

Как только звуки шагов стихли, я начал осторожно вынимать стекло. К счастью, внутреннее стекло двойной рамы отсутствовало и потому не прошло и пятнадцати минут, как я стоял в раздевалке. Подойдя к двери, ведшей к аккумуляторной, я чуть приоткрыл ее и начал напряженно вслушиваться. Не уловив ни звука, вошел в помещение и тут же в мою спину уткнулось дуло пистолета и раздался чрезвычайно довольный голос Худосокова:

– Попался, рябчик! Давай-ка сюда свою артиллерию.

Отняв автомат, он повел меня на второй этаж. Когда мы поднимались наверх по залитым кровью ступенькам, Худосоков выдавил с ненавистью:

– Это Лешего и Юрчика кровь... Им ваш бешенный ноги перебил. Запомни эту кровь, Черный... Леший – брат мой названный. Я всем вам оглобли перед смертью перебью...

И с силой ударил меня сзади ногой в голень.

Хромая, я поднялся на второй этаж. Там, перед лестничной клеткой была сооружена баррикада из мебели. За ней находились маленький, очень смуглый человек с "Калашником" и здоровенный плешивый детина с бегающими поросячьими глазками. Увидев меня с Худосоковым, маленький обрадовался и сказал:

– Еще один! Молодец, Ленчик! Веди его до Моха.

Когда он произнес "Еще один!", я сжался, как от удара и подумал: "Коля! Они и Колю взяли!"

– Ты, давай, смотри тут в оба, варежку не разевай! – приказал ему Худосоков. – Там у них один гаденыш остался – муху в лет бьет – и две бабы...

Услышав эти слова, я вздохнул с облегчением и направился к кают-компании.

Наверху, в коридоре, перед дверью в кают-компанию в луже крови лежали на спинах Елкин и буйная женщина Юля. У них были перебиты ноги. У Юли из кровавого месива ран торчали белые кости. Она была мертва. Елкин был жив и немигающим взглядом смотрел в потолок.

– Моя работа! – подведя меня к ним, удовлетворенно улыбнулся Худосоков. – А сучку эту я знаешь чем кончил? В вагончике отломал кусок жести, согнул зубами вдвое и когда она вкатилась, вдарил в ее сучье брюхо!

– А сюда зачем ее принес?

– Как зачем? Для коллекции! И ты скоро с друзьями в нее попадешь, гы-гы-гы!

"И этот тип когда-то пек нам оладушки..." – подумал я о Худосокове и присел над Елкиным. Он медленно перевел взгляд на меня, слабо улыбнулся и смущенно сказал по слогам:

– Это я пушку Юдолину оставил... Чтоб не пропал в тайге.

И улыбнулся, но уже лукаво, настолько, конечно лукаво, насколько это мог себе позволить умирающий. Улыбнулся и спросил:

– Ма... ши... ну... ку... пишь?..

– Куплю, Ваня, куплю. Почем?

– Ши... шишки, три... Ело... еловые.

– У меня одна только...

– Давай... – сказал Елкин одними губами и, взяв шишку в слабеющую ладонь, умер.

Я прикрыл Ване веки и хотел, было немного помолчать над его телом, но получил сзади удар ногой в копчик и упал прямо на покойного...

Пинками заставив встать на ноги, Худосоков отвел меня в кают компанию. Там, развалясь на месте Шуры, сидел грузный человек неопределенной национальности, но вполне определенного рода деятельности. Поправив лежащий на коленях автомат, он небрежным жестом указал на место напротив и, когда я сел, пристально посмотрел в глаза.

– А я знаю, о чем вы сейчас думаете, – сказал я, чуть улыбнувшись. – Вы сейчас решаете: "Будет он унижаться перед смертью или нет?"

– А ты, что, не будешь, фраер? – осведомился он неожиданно тонким, срывающимся голосом и тут же стыдливо отвел глаза в сторону. Чувствовалось, что необходимость пользоваться своими голосовыми связками тяготит моего собеседника.

– Не знаю... Унижающихся такие, как вы, убивают из презрения к слизнякам, а гордых – из ненависти к чистоплюям... – ответил я, одновременно задав себе мысленный вопрос: "А не кастрат ли мой собеседник?"

– Сечешь масть, ботаник... Я убью тебя как чистоплюя... Но перед этим ты у всех нас по паре раз отсосешь, как всепогодная даваалка. Если, конечно, больше не захочешь.

– Ой ли?

– Смотрите, запунцевался! Ну и правильно. Если зайца долго бить, ха-ха, и он минету научится. Кстати, у меня сифон, наваришься на конец, но это ведь перед смертью.

– Ну-ну, будем считать, что матку мне ты вывернул... – протянул я и, решив не давать волю воображению, перевел разговор на другую тему:

– Судя по всему, вы Мох? И Хачик одновременно?

На вопрос Хачик лишь кивнул и я понял, что он не склонен к частому употреблению своих голосовых связок.

– И вы, конечно, приехали сюда по записке? – усмехнулся я.

– Факт...

– Можете показать?

– На, зырь, – сказал он и, вынув клочок бумаги из бумажника, бросил его мне.

В записке было написано:

"Хиляй на Шилинскую шахту. Обшмонай все, там – зеленых вагон и маленькая тележка".

Шалый.

– Интересные шляпки носила буржуазия! – воскликнул я, закончив читать. – Записку примерно такого же содержания мы нашли в бумажнике Шалого. Подпись была только "Мох". Но почерк совсем другой... Мелкий, буквы на боку лежат... Торопливые бабы так пишут... Вы что, друг другу записки писали?

– Я никаких маляв не писал...

– А Худосоков вам рассказал, где сейчас Шалый с ребятами квартирует?

– Туда ему и дорога... Западло... Зарвался шкет, масти не сек, козла с канарейкой начал путать.

– Ну, ну... – пробормотал я и, совсем забыв о Хачике, я начал думать о Шурином признании. "Ведь он говорил, что приглашал всех для моего развлечения... Чтобы побегал я... Но не мог же он этого волкодава пригласить... Нет, мог, псих долбанный... Да мог! "Самое интересное в конце будет..." Вот что он имел в виду... Пригласил, чтобы я поверил в его существование... Ну, сукин сын, шизик долбанный..."

– Зуб даю, что все писатели эти у меня под рукой, – сказал Хачик, когда я вновь поднял на него глаза. – Но дело не в них, и не в том, что они хотят. Дело в том, есть ли здесь зелень и сколько ее...

– Есть! – ответил я замолчал, коря себя за, может быть, ненужную откровенность.

– Гамму гонишь?

– Зачем? Мы люди простые... Есть – так есть, нет – так нет.

– Кончай фуфлом дергать! Где бабки?

– Час назад зарыл в укромном месте...

– Сколько?

– Лимон триста...

– Немного... Почти что голый вассер. Но лучше маленькая рыбка в руках, чем большой таракан в жопе... И что ты за них хочешь?

– Друзей своих... И в первую голову приятеля моего Бориса... Жив он, кстати?

– Жив пока... Наелся грязи[13]. В сауне сейчас прохлаждается...

– Так, что, будем меняться?

Хачик изучающе посмотрел на меня, затем ухмыльнулся и сказал своим пискливым голосом:

– Нет... Так отдашь... У меня к Шурику давние счеты...

– А на чем вы назад поедете? Ты ведь еще не знаешь, что ваш "Мерседес" мои люди реквизировали вместе с вашим шофером. И сейчас сидят с автоматами вокруг конторы, вас дожидаются...

– Ну, это просто... – совсем не удивившись, пискнул Хачик. – Ты мне его сам к подъеду подашь... Сопли распустишь и подашь... Времена сейчас такие... Шурик.

– А вы не бздите, сударь с большой дороги?

– Чего? – ухмыльнулся Хачик. – Вас, что ли, козлов? Да я вас всех по частям в сортир спущу!

Я решил сделать все, чтобы хоть как-то оттянуть время. Коля был где-то рядом и надеяться теперь можно было только на него. К тому же мне хотелось встретится с Шурой и поговорить с ним о появлении Хачика. Не может быть, чтобы Шура просто так отдался в руки этого отъявленного бандита. И я начал говорить, простодушно улыбаясь: