1. Стефания посылает. – "Трешка" отмалчивается. – Ноги в крови.

До столкновения корабля с Землей оставались сутки. Борис сидел, опершись спиной о волокнистый ствол пальмы. Он спал. Разбудила его ласковая женская ладонь, мягко легшая на щеку. Когда она заскользила вниз и, миновав шею, остановилась в районе соска, Бельмондо открыл глаза и увидел Стефанию. И демонстративно смежил очи. Пауза длилась минуту. Прервала ее посланница небес:

– Пора, мой друг... На дворе 17 августа... 12-30 местного времени... Тебя ждут великие дела.

– Замечательно... – ответил Бельмондо, и не думая открывать глаз. – Где?

– Через двадцать минут ты должен быть в Сердце Дьявола.

– Знакомые места...

– Там придется поработать...

– В самом деле?

– Через час-два копы, как вы их называете, постараются захватить "трешку" и место выхода Нулевой линии на поверхность Земли... Ваши копы. Твои, Чернова с Баламутовым и девушек. На этот раз они подготовлены гораздо лучше, чем были подготовлены во время известной драки с вами.

– А на фиг им все это?

– Они хотят уничтожить Синапс... Вместе с Землей.

– Не хило...

– Не все еще потеряно. Баламутову удалось нейтрализовать корабль Трахтенна... – покривила душой Стефания, конечно же, знавшая, что в это время происходит на космической торпеде.

– Так они, копы, заодно с Трахтенном и его планетой? – глаза Бельмондо открылись, и он увидел, что разговаривает не со Стефанией! Перед ним на коленях стояла девушка лет двадцати пяти с льняными волосами, голубоглазая, чуть-чуть веснушчатая. И прекрасная, как... как...

Бельмондо не смог придумать ничего возвышенного. Во-первых, из-за того, что все пришедшие на ум сравнения показались ему пошлыми (полуденный лотос... утренняя заря... жизнь...), а во-вторых, потому что девушка усаживаясь рядом, коснулась его круглым плечиком, а также бедром. Тепло ее плоти вошло в Бориса и легко отодвинуло в сторону все его мысли.

– Я изменила внешность... – сказала девушка. – Ты ведь разлюбил меня, прежнюю...

– А внутри все то же самое? – смерив Стефанию оценивающим взглядом, спросил Борис.

– Ты что имеешь в виду? – спросила Стефания, слегка покраснев.

– Я имею в виду то, что несколько повыше того, что имеешь в виду ты, то есть душу и сердце... Ну да ладно, хватит лирики. Так копы заодно с Трахтенном?

– С Трахтенном? – задумалась Стефания, не зная, рассказывать или нет о том, что капитана космической торпеды давным-давно переагитировали местные пространственно-временные условия. – Как тебе сказать... В общем, копов по сигналам с планеты Трахтенна производит аппарат ХХЕХ, который вы называли бетономешалкой. Первую генерацию копов этот прибор изготовил, используя материал, который вы оставили в Центре в прошлом году. Простыни с... ну, ясно с чем, носки, опавшие волосы, кровь. И копы получились не агрессивными и к тому же подверженными гипнотизму "трешки". Вот ХЕХХ и начал крутиться среди вас, чтобы добрать психофизическую и иную информацию... Однако хватит тратить время попусту – у нас его слишком мало. Слушай и не перебивай. Так вот, ты должен уничтожить всех копов, уничтожить без сомнений и разговоров. Имей в виду, если ты дашь им опомниться после их выхода из колодца, если дашь им хотя бы минуту, то никакое оружие тебе не поможет. Если справишься с делом, обещаю тебе нечто такое, за что ты будешь мне благодарен всю оставшуюся жизнь. А теперь до скорой встречи, дружочек, до свидания!

Стефания исчезла, и в ту же минуту Борис стоял рядом с "трешкой". Она работала, и он не стал ее беспокоить, лишь походил вокруг, рассматривая.

Биомашина изменилась. К ней уже не тянулись провода и кабели. "Энергетику Колодца освоила, – одобрительно покивал Бельмондо и попытался дотронуться указательным пальцем до стеклянного кожуха "трешки". Сделать это ему не удалось: палец как бы уперся в эластичную резину и чем больше сил он прикладывал, тем больше было сопротивление. "Защитный экран соорудила, – покивал Бельмондо. – Но пуля, пожалуй, его пробьет".

Его вывод "трешку" огорчил. Она засветилась мигающим светом, и в мозгу Бориса отложилось: "Через десять часов сорок восемь минут мне будет не страшна и водородная бомба".

"Ну-ну" – сказал Бельмондо и, нащупав в кармане ключи, пошел на склад оружия, соображая, почему, посылая в тренировочную Куррингу, его снабдили оружием, а для последнего и решительного боя ничего не дали. "Похоже, Курринга была глюком", – решил он, не испытывая никаких чувств. Никаких, кроме чувства долга.

На складе Борис вооружился с ног до головы и, покидав кое-что в рюкзак (гранаты, дымовые шашки, мины-ловушки, пластид, армейскую аптечку), направился в Погреб кружным путем, так как хотел посмотреть, что изменилось в Центре за время его отсутствия.

Пройдясь по коридорам, Борис обнаружил, что сине– и белохалатников стало больше. Больше стало и разнообразного оборудования. Более того, из дальнего конца основного коридора слышались дребезжащие звуки работающих перфораторов. "Тесно стало, расширяются... И Большой взрыв им, похоже, до лампочки", – подумал Бельмондо, направляясь в столовую.

В столовой было полно народа. Подавали селедку, украинский борщ, бифштекс с яйцом и виноградный компот. Обстоятельно и со вкусом пообедав, Борис пошел в Погреб.

"Трешка" на его появление не отреагировала.

"Важничает. Небось, богом себя воображает", – хмыкнул Бельмондо, разбирая рюкзак.

Разложив его содержимое на стеллаже, непривычно пустом, Борис перекурил и занялся минированием подходов к Погребу.

Когда дело было сделано, ему пришло в голову, что ставил растяжки он зря: ведь копы, без сомнения, явятся так же, как и он: из дыры над "трешкой".

"Получается, сиди на табуретке и время от времени нажимай на курок... – усмехнулся Борис, разглядывая "дыру", отливающую загадочным сиреневым цветом. – Хотя нет... Они ведь могут вывалиться на верхушке Кырк-Шайтана, на выходе Колодца на поверхность... Значит, не зря я корячился... И эта кобыла о шести головах молчит, посоветовала бы что-нибудь..."

Индикаторные лампочки на "трешке" обиженно замигали. Удовлетворенно хмыкнув, Борису взялся ломать стеллаж с тем, чтобы его обломками забаррикадировать дверь. Закончив, уселся посреди комнаты на табуретке, загодя принесенной из смежной комнаты, положил автомат на колени, другой на пол под руку, и стал ждать.

Первым, в 15-00 появился Черный, неживой на вид. Повисев в сиреневом столбе, он скользнул вниз по кожуху "трешки". Оказавшись на твердой почве, помотал головой, приводя чувства в порядок. Увидев Боиса, расплылся в страшной улыбке, бросился к нему и получил очередь в живот.

"А может, это был настоящий Черный?" – мелькнуло в голове Бельмондо, но тут над "трешкой" появился Худосоков.

Борис нажал на курок, не дожидаясь приземления старого знакомого. И выяснил, что пока коп находится в "сиреневом столбе" убить его нельзя: все выпущенные им пули прошли сквозь тело Ленчика, не причинив ему никакого вреда. "Ну и дела!" – качнул головой Борис и стал ждать, пока Худосоков опустится на пол. Но тот не опустился, а, наоборот, медленно поднялся к потолку и исчез в сиреневой дыре.

"Ну, вот, поздравляю, второй фронт можно считать открытым, – подумал Борис, – минут через двадцать в дверь полезет". В этот момент над "трешкой" воплотился второй Худосоков. Дождавшись, пока он спрыгнет на пол, Бельмондо убил его, попав ему из пистолета точно в лоб.

Труп упал мешком. Что-то в нем Борису показалось странным. Он подошел и увидел, что убитый не был инвалидом: обе ступни у него наличествовали. "Точно, коп! – порадовался Бельмондо (мысль о том, что он первый коп был не копом, сверлила ему голову и мешала сосредоточиться).

Копы (одни мужчины) лезли минут пятнадцать. За это время Бельмондо убил двух "баламутов", трех "черных", двух "худосоковых" и одного "бельмондо". "Бельмондо" он убил с особым удовольствием. "Наверное, я становлюсь мазохистом..." – подумал он с кривой улыбкой на устах, разглядывая только что проделанную дырочку в "своем" лбу.

После "бельмондо" был небольшой перерыв, и Борис использовал его с толком: он обложил "трешку" трупами копов – спереди, чтобы шальные пули не угодили в компьютер и сзади – для защиты от рикошетов и осколков известняка, которые выбивались промазанными пулями.

Когда он закончил и с сигаретой во рту засмотрелся на плоды своей работы, в проходной комнате раздался взрыв, выбивший обрешетку двери. Подойдя к баррикаде, Борис посмотрел в образовавшуюся дыру, и увидел, что на мине подорвался "худосоков", тот самый, который смылся через потолок. Поставив еще несколько мин, он вернулся в копохранилище дожидаться новой атаки.

Ему не пришлось долго ждать – копы, вооруженные бейсбольными битами, посыпались как из ведра. Но чем могли им помочь биты? Борис убивал их на лету... Кровь убитых уже заливала его кроссовки, а он стрелял и стрелял. Скоро вся "трешка" была завалена телами копов, а они, лезли и лезли, и все больше среди них было "софий", "вероник" и "ольг"... Но все они для Бориса были на одно лицо, все они были противниками.

2. Упали в грязь. – Тунгусский метеорит был опытным. – Женщины это делают сидя.

Спускаемый аппарат упал в Зеленое озеро – небольшой водоем в нескольких сотнях метров от Искандеркуля 18 августа в 4-06 утра. Озерцо после удара выплеснулось и Трахтенну вон Серу ничего не стоило открыть люк и выйти наружу в черный, тяжело и неприятно пахнущий донный ил.

Да, Трахтенн остался жив. Его организм, унаследовавший некоторые свойства ксенотского, смог нейтрализовать яд, использованный Клеопатрой как последнее средство для выполнения заложенного в ее мозг задания. Его организм, унаследовавший некоторые свойства ксенотского, не был сломлен порошком, изготовленным Клеопатрой из материала, обнаруженного ею в дезинтеграторе.

В дезинтеграторе она обнаружила вербекс по-урушски, приготовленный из останков Горохова. Чутье прирожденной хозяйки подсказало ей, что вербекс – это отрава, и что его вполне хватит для того, чтобы у всего населения Китая глаза сначала стали круглыми, а потом навсегда закрылись.

Да, Трахтенн остался жив, а душа Клеопатры погибла безвозвратно, погибла вместе с кораблем, врезавшимся в Кырк-Шайтан. Но ни Центр, ни гора со звучным названием не были уничтожены и все из-за того, что Трахтенну, невзирая на десятикратные перегрузки, удалось-таки снизить скорость корабля и произвести действия, повлекшие к тому, что взрыва ПВВВ не произошло.

Космическая торпеда Трахтенна была весьма хитрым сооружением. В случае штатного (боевого) входа в цель, материал, из которого состояла ракета, должен был испариться, образовав вместе с испарившимся ПВВВ высокотемпературную плазму огромной взрывной мощности. Такой огромной, что ее хватило бы на дезинтеграцию Земли в космическую пыль.

Однако в случае применения "Нулевого" варианта, разработанного на случай отмены задания на заключительном отрезке полета, космический корабль после соприкосновения с земной поверхностью должен был испариться, не произведя ударного воздействия. Так, как испарился Тунгусский метеорит, на самом деле представлявший собой опытный и потому несовершенный в некоторых отношениях образец мариинской беспилотной космической торпеды[7].

Так и случилось – корабль Трахтенна, гордость Марии, после отделения спускаемого аппарата ударился об Кырк-Шайтан как перезрелая груша и испарился, издав при этом хлопок чуть громче звука, возникающего при преодолении реактивным самолетом звукового барьера.

Выйдя из спускаемого аппарата, Трахтенн не мог не посмотреть на звезды. На Марии они были красными, а небо ночью – густо синим. А здесь над планетой нависал пугающе черный небосвод, в котором сияли белые звезды, казавшиеся отверстиями, сквозь которые проглядывает невообразимо светлый и прекрасный мир.

Вон Сер постоял бы еще, привыкая к незнакомой и, видимо, прекрасной планете, но озерная впадина все более и более заполнялась набегавшей со всех сторон водой. И ему пришлось вернуться в спускаемый аппарат, тускло освещенный маломощной лампой, вернуться, чтобы вытащить из тормозных капсул и перетащить в безопасное место спасенных им людей...

Да, вон Сер, невзирая на огромные перегрузки, все-таки смог втиснуть всех участников злополучного банкета в две имевшиеся на корабле тормозные капсулы[8]. И теперь необходимо было перетащить их на ближайшую прибрежную скалу. Последним из спускаемого аппарата был вынесен муравей Горохов – сердобольный Трахтенн взял в спускаемый аппарат и его. Оказавшись на пленэре, муравей мгновенно очувствовался и, куснув своего спасителя в плечо, вырвался и убежал в сторону заснеженной Чимтарги.

...Искандеркуль, игравший рябью в свете только-только выглянувшей луны, Трахтенн увидел лишь после того, как закончил работу.

Озеро заворожило его своей уверенной красотой. Огромные туши гор, обступившие водную гладь со всех сторон, напомнили Трахтенну гигантских сказочных животных, собравшихся на ночной водопой... Инопланетянин со страхом вглядывался в вершины, пытаясь определить, какая из них есть этот загадочный, этот дьявольский Кырк-Шайтан. Когда одна из них, не самая высокая, но ближе подступившая к озеру, приковала его внимание, застонал Баламут. Вон Сер бросился к нему. Николай лежал с открытыми глазами. Увидев Трахтенна, он, морщась, сказал:

– По маленькому хочется – сил нет... А встать не могу – от перегрузок всего корежит. Помоги, что ли, братан, описаться...

Трахтенн знал, что Баламут очнется первым. Уже вложив людей в тормозные капсулы, он на свой страх и риск вколол им антидот, и все они просто обязаны были выкарабкаться, и раньше всех – самый нетрезвый. Самый нетрезвый, потому что примененное противоядие наиболее успешно действовало в организме, содержащем алкоголь (на Марии пили все, и фармацевты это учитывали). Баламут же был залит спиртным по самые ноздри.

Покачав головой, Трахтенн поднял Николая на ноги, поставил его на край скалы и расстегнул ширинку. Все остальное пришлось делать самому Баламуту.

– А знаешь, мы тут с Черным в свое время только и купались, – сказал он, довольно улыбаясь. – В Искандере вода холодная, а здесь ничего, окунуться пару раз можно.

– Я тоже хочу писать! – вдруг раздался сзади капризный голос Клепы. – Трахтенн, помоги!

Инопланетянин от удивления (жива!!?) отпрянул, чуть не уронив Баламута в жижу, уже набравшуюся в чашу озера. Когда тот закончил писать, он уложил его отдыхать на скалу и подошел к Клеопатре, соображая, как ловчее взять ее на руки.

– Ты ее под коленки возьми, – посоветовал Баламут, закуривая. – Ты, что, не знаешь, как женщины писают?

Трахтенн так и сделал, но Клеопатра закапризничала – стоя, мол, хочу. Баламут от изумления забыл выдохнуть табачный дым и до слез закашлялся. Инопланетянин удивился тоже, поставил Клепу, как ставил Николая, но спускать цветных штанишек не стал – застеснялся. Потом было кино – Клеопатра спустила штанишки и начала искать что-то в трусиках. "Темно, – подумал Трахтенн. – Или прокладку вытащить не может". А Клепа вдруг как завизжит:

– Члена нет! Нет члена!!!

– А откуда он у тебя взялся бы? – удивился Баламут. – Ты же баба! У порядочных женщин член бывает только искусственный.

– Какая я тебе баба! – закричала Клепа. – Я мужик! Гена, Гена я!

Поняв, что душа регенерата вселилась в Клеопатру, все засмеялись. Все, кроме Худосокова.

– Хватит базлать! – раздраженно погасил он веселье. – Лучше перевяжите его, черт, ее! Вон, какая рана на виске.

Трахтенн, осмотрев Клепу (или регенерата), пошел по пояс в грязи за аптечкой в спускаемый аппарат (люк его отрывался кверху, и вода до него не доставала). Мариинские лекарства работали на принципе всеобщей регенерации и, спустя три минуты, рана закрылась, да так, что девушку можно было целовать в висок и без всякой для нее боли.

Худосоков все это время смотрел, по-волчьи принюхиваясь, в сторону Кырк-Шайтана.

– Сдается мне, что в Центре дела какие-то происходят, нутром чувствую, – сказал он, когда лечение девушки было закончено. Сколько времени?

– Без минуты пять, – ответил Баламут.

– Идти надо... – простонал Ленчик, пытаясь подняться. – Семь часов у нас осталось, можем не успеть.

– Не семь, а пять, – буркнул Баламут. – До этого Кырк-Шайтана два ходу...

– Там машина должна быть на метеостанции, – прокряхтел Худосоков. – Пойду, национализирую.

– Только не режь никого, умоляю! – взмолился Баламут.

– Да нет у меня пера, – успокоил его Худосоков, усиленно массируя ноги. – Я их на понт возьму.

– Я с ним пойду, а вы спускайтесь потихоньку до дороги – сказал Трахтенн, хорошо знавший, что Худосокову ножа для убиения человека не нужно. И, подхватив его за талию, пошел по тропе к метеостанции.

...Метеорологи (их, опухших от пьянства, было двое) не захотели отдавать свой допотопный Газ-51. И Трахтенн, попеняв на их гражданскую несознательность, выпустил Худосокова из рук. И тот, скорчив рожу, без сомнения срисованную в зоне особого режима, выразил пару емких фраз. Прочувствовав их, жрецы погоды не только отдали машину, но и выразили страстное желание немедленно выплатить контрибуцию и репарации в виде всех наличных денег (пятьдесят три российских рубля), двух охотничьих ружей (шестнадцатого и тридцать второго калибров) и четырех патронов к ним. Презрев деньги, Худосоков проверил и зарядил двустволки, залил последнюю канистру бензина в бензобак, уселся за руль и, завернув к Зеленому за Клеопатрой и Баламутом, погнал машину к Кырк-Шайтану.

3. Протез где? Где протез? – Ты жить теперь не сможешь... – Мавр сделал свое дело.

В 2-12 копы перестали лезть, и Бельмондо смог, наконец, вздохнуть спокойно. Закурив, он принялся рассматривать плоды своего огнестрельного "творчества".

Зрелище было ужасным. "Баламуты" и "бельмондо", "черные" и "худосоковы", пробитые пулями и окровавленные, завалили "трешку" со всех сторон. А она, как ни в чем не бывало, мигала индикаторными лампочками, да так живо, что Борис подумал, что все происходившее ей нравится.

"Вот дура, – подумал он раздраженно. – Ведь это все очень скоро запахнет: в погребе тепло и вентиляция плохонькая.

Как бы в ответ биокомпьютер, натужено гудя и медленно, как вертолет, поднялся к потолку и обнажил устье колодца. Борис понял, что его просят скинуть трупы в сиреневый туман.

– А хрен тебе не мясо? – пробурчал Борис, чувствуя, что кокетничает. – Я тебе не ассенизатор...

...Эта отвратительная работа заняла у него около часа. С ног до головы он вымазался в крови, был себе противен и хотел наверх, на свежий воздух. Из колодца никто не появлялся, и Бельмондо, посчитав свое дело законченным, пошел в столовую выпить что-нибудь и подкрепиться. Поев и пропустив рюмочку водки, он вернулся в Погреб с намерением выжать из "трешки" хоть какую информацию о существующем положении. И, в конце концов, после разного рода увещеваний и выстрелов в воздух, "трешка" ответила простуженным голосом:

– Через полчаса сам все узнаешь, – и опять замолчала.

Борис хотел сказать в ответ что-то обидное, но тут у люка взорвалась мина. Мгновенно пригнувшись (что-то пролетело над головой и упало за Трешкой), он обернулся и увидел копа-"баламута" и черноволосого синеглазого человека. Они лежали с двустволками у входа в Погреб (баррикаду разметало предыдущими взрывами). Мина, взорвавшаяся у них за спинами, видимо, не причинила им вреда, по крайней мере, на обращенном к Бельмондо лице "баламута" сияла радостная улыбка. Он так и умер с этой улыбкой, получив так же, как и синеглазый, полмагазина в голову.

Сменив рожок, Бельмондо вдруг понял, озарило его, что он, наконец, совершил тот поступок, которого от него ждали Стефания со своими боссами из небесной канцелярии. И что ему осталось лишь кое-что довершить. Он подошел к двери и, выглянув из копохранилища, увидел, что у лаза, ведущего наверх, лежит раненый взрывом мины коп Худосокова (совсем другой, не тот, который подорвался раньше), а над ним суетиться... Клепа. Оба были невооруженными, и Бельмондо, перед тем, как убить их, решил выяснить, какими судьбами здесь оказалась бывшая официантка и скоротечная любовница Черного. Ему не пришлось спрашивать – бледный, как смерть Худосоков, с трудом приподнявшись, сказал:

– Ты только что убил Баламута, настоящего Баламута... – и, потеряв сознание, уронил голову на пол.

– Он правду говорит, – обернула Клеопатра заплаканное и окровавленное лицо к Бельмондо. – Это был Коля...

– Врешь сучка! – заорал Борис, уже почти поверив. – Копы вы все сраные, копы! Покажи мне его ногу! Ногу Худосокова покажи!

Клеопатра испуганно привстала, и Бельмондо увидел, что у Худосокова по колено оторвана нога. И он закричал:

– Протез где? Где протез? У настоящего Худосокова должен быть протез!

– Не знаю... Забросило, наверное, куда-нибудь, – и побежала глазами по комнате в поисках протеза. Бельмондо сделал то же самое и, не обнаружив, искомого, нажал на спусковой крючок.

Спустя несколько минут Борис стоял в погребе, рассматривая часть искусственной стопы с одним сохранившимся большим пальцем из розовой гибкой пластмассы. Это она пролетела у него над головой после взрыва последней мины. "Здорово сделано, – проговорил он, чтобы ни о чем не думать. – У меня настоящий палец похуже выглядит".

Протез нашелся. И Бельмондо понял, что убил не копов, а убил друга Николая, убил врага Худосокова и убил просто Клепу. И что именно это от него требовалось, и именно для этого его натаскивали, ожесточали сердце, приучали без раздумий убивать... Чтобы он мог убить всех.

– Да, дорогой, – услышал он голос Стефании, – именно для этого. Ты получился просто здорово. И сделал все здорово. И если бы не этот дурацкий протез (как я о нем забыла?), мы бы с тобой еще поработали. Здесь столько работы... Охрану толковую набрать, вышколить, порядок в округе навести... Но теперь ты не нужен – знаешь слишком много. Убей себя сейчас же!

– Мавр сделал свое дело, мавр может умереть? – убийственно ухмыльнулся Бельмондо, обернувшись к "трешке" и увидев над ней висящую в воздухе девушку в своем обычном обличье.

– Да, милый. Твое место в аду. Навечно. Давай, вложи дуло автомата в рот и жми курок – бах и готово! Ты же друга лучшего убил, и теперь жить не сможешь.

– Не-а! – покачал головой Бельмондо. – Убивать себя я не буду. Не приучен-с.

– Вот здорово! – радостно воскликнула девушка.

– Что здорово? – удивился Борис.

– А я так и думала, что ты не станешь себя убивать! Ты же герой, а настоящие герои самоубийства не приемлют. И кое-что предусмотрели, – и, обернувшись, стрельнула глазами за спину Бельмондо.

Бельмондо обернулся, и время для него застыло навсегда: на пороге Погреба стоял непроницаемо серьезный Чернов. В руках у него была двустволка шестнадцатого калибра, и из нее прямо в сердце Бориса вылетали два жакана.

До перехода В3/В4 оставалось целых три часа. "Трешка" напряженно работала, и будущее ее выглядело весьма привлекательным.

4. Меня задействовали. – В нимбе из волос Софии. – Я привел ее в негодность.

– Вот, сын мой, и пришла тебе пора показать, как ты меня любишь, – услышал я в середине ночи накануне 18 августа.

– А что мне делать? – моментально вскочил я на ноги. – Приказывай.

– Копы захватили Нулевую струну, одну из важнейших моих систем. Твои друзья уничтожили всех, кроме одного, уничтожили и погибли от его рук. Пойди и убей негодяя, убившего твоих друзей.

И я оказался на самой верхушке Кырк-Шайтана. И услышал голос:

– Иди в Погреб. Немедленно. И будь осторожен – не напорись на растяжку.

– Сколько у меня времени?

– Иди как можно быстрее.

И я пошел. Добравшись до винтовой лестницы без приключений и никого по дороге не увидев, я осторожно спустился в комнату перед логовом "трешки". И увидел там двух "худосоковых" и Клеопатру. Убитые, они плавали в озере крови.

Кровь на глазах прибывала, переливаясь через два тела, лежавшие друг на друге в дверях копохранилища. Одно из них, нижнее, принадлежало настоящему Баламуту (не копу – я сразу почувствовал это), другое – неизвестному мне мужчине.

Едва совладав с предательской дрожью в руках, я обернулся к трупам Клеопатры и Худосокова. Глаза мои не задержались на мертвых, их притянула двустволка шестнадцатого калибра, прислоненная к стене. Я подошел, с божьей помощью переступая через растяжки, взял двустволку в руки, осторожно переломил и увидел, что оба ствола заряжены. Вынув один из патронов, узрел на гильзе букву "Ж"; удовлетворившись этим, кивнул сам себе.

Когда я взводил курки, в погребе кто-то заговорил. Прислушавшись, понял, что говорит Бельмондо, коп-Бельмондо, и говорит сам с собой.

"Сошел с ума", – догадался я и, взяв ружье на изготовку, пошел к нему, опасливо ступая по своим следам в загустевшей луже крови. Бельмондо стоял лицом к "трешке", доверху заваленной кровоточащими трупами, и быстро-быстро говорил ей:

– Что здорово? А мы так и думали, что ты не станешь себя убивать! Ты же герой, а настоящие герои самоубийства не приемлют. И кое-что предусмотрели. Прощай милый!

Сказав последние слова, коп-Бельмондо резко обернулся ко мне. И тут же упал навзничь, опрокинутый двумя моими жаканами, ударившими в самую середину груди...

Отбросив в сторону ненужную уже двустволку, я подошел к нему. Он лежал на трупах двух "софий", уже посеревших лицом. Их волосы обрамляли голову Бориса золотым нимбом. Я присел и всмотрелся в глаза товарища. Да, товарища – никаких сомнений в том, что я убил любимого друга, в моей душе не было.