9. Валерка убит, Кучкин присоединился... – Белоказаки, кулаки, Эдик Стрельцов и случай в Хороге. – Полковник учит жить. – Руки связаны, щека горит, а я беснуюсь.

Одной подушкой в логове Али-Бабая стало меньше.

После того, как пух осел, Полковник умело связал Синичкиной руки за спиной и, приказав ей сидеть смирно, повел меня в тюрьму подземного араба.

В последние несколько лет мне удалось научиться не рефлексировать по поводу неудач и дефолтов, особенно если они продолжаются в Present Continuous Tens. И пока мы шли, я не пенял на судьбу, а пытался выяснить судьбу Сашки Кучкина, а также кто и зачем прикончил Веретенникова.

– Александр Сергеевич присоединился к нашей компании, – словоохотливо начал разъяснять Полковник ситуацию. – А вот Валерий Анатольевич скоропостижно скончался от полученных ран...

– Скончался? – повернулся я, чтобы увидеть перед своим носом ствол пистолета.

– Да, понимаешь, скончался, – вздохнул полковник. – Видишь ли, я ошибочно решил, что следом за ним идешь ты, идешь, чтобы, значит, неожиданно на нас напасть; и решил не рисковать...

Я до сих пор до мельчайших подробностей помню этот эпизод. Узкий штрек, бугристые стены в рудничной пыли, Полковник с "Гюрзой" в одной руке и керосиновой лампой в другой. И его лицо, подсвеченное снизу керосиновой лампой. И глаза. Глаза человека, предпочитающего убийство риску.

– Не любишь ты нашего брата, чекиста... – расшифровал Вольдемар Владимирович мой взгляд.

– Не люблю, – согласился я, возобновив движение. – И знаете почему?

– Почему? – спросил Полковник, интонацией показывая, что мое мнение по этому поводу чрезвычайно ему интересно.

– Да потому что мне кажется, что, будь я гэбэшником, я стал бы таким же, как вы, даже жестче и циничнее...

– Или был бы уволен за несоответствие...

– Совершенно верно. Органы – эта та структура, несомненно, нужная структура, попадая в которую, люди должны идти до конца, любыми средствами решая стоящие перед ними задачи. А я не люблю структур, в которых надо идти до конца, не люблю ситуаций, в которых надо идти до конца... Потому что в конце всегда одно дерьмо. Куда лучше просто ходить по горам и между ними, ходить, поднимаясь время от времени на вершины.

– Кстати, ты знаешь, что практически все твои родственники были врагами народа? – улыбнулся полковник, не желая продолжать разговор в наметившемся русле. – Я перед отъездом наводил справки.

– Нет, – буркнул я. – Родители мне ничего не рассказывали.

– Да потому не рассказывали, что свою трудовую биографию твой дед начал с банального лесоповала. А другие родственнички у тебя с одной стороны были белоказаками, а с другой все сплошь кулаками и того хуже. Мы с ними славно поработали... Тетка у тебя одна в детдоме сохранилась, да два деда, и то, потому что в Среднюю Азию вовремя сбежали.

– Тетка... Стрельцова Мария что ли?

– Да... Кстати, ты знаешь от кого у нее эта фамилия?

– Она говорила, что в детдоме ее так назвали.

– Да нет... От Эдика Стрельцова она. Тетка твоя наследницей заводов-пароходов была, но ничего у нее с футболистом не получилось, потому как от миллионеров-родителей ей один фанерный чемоданчик достался. И неудобная биография.

– Дела... Сам Стрельцов, оказывается, был у меня в родственниках, – протянул я, решая, что непременно похвастаюсь перед Синичкиной. И спросил, желая стереть довольное выражение с лица своего конвоира:

– А вы знаете, что вот эту неблагородную рудничную грязь один из ваших коллег топтал?

– В самом деле?

– В самом. На этой самой штольне у меня работал один капитан госбезопасности, геолог по образованию, его уволили из органов после того, как он на кинофильм в кинотеатре города Хорога опоздал...

– На фильм опоздал? – неискренне изумился Полковник.

– Ага, опоздал на полчаса и потребовал заново начать, а директор новый был, вовремя не сообразил, кто выступает, и скандал устроил; так этот капитан на сцену выскочил и в люстры хрустальные начал из "макара" палить... Представляете, какой был хрустальный дождь? Потом мы с ним подружились; и дружили, пока он в базовом лагере на междусобойчике в минутном раздражении из ракетницы не выстрелил. Видели бы вы, как ракета, по стенам и потолку рикошетила, до того как череп ему прожечь... Бог не фраер, он все видит – там десять человек в землянке было, а в него попала. Вот такой он был человек, этот капитан, теперь с дырявой головой ходит. Многое он мне про свою работу в КГБ рассказывал.

– А что именно?

– Рассказывал, что лишь благодаря органам госбезопасности над Таджикистаном было безоблачное небо. И в самом деле, после того, как их не стало, сразу кулябские таджики ополчились на ленинабадских, памирские – на тех и других, война, короче, между племенами началась. И до сих пор она продолжается. А раньше, как начинал какой-нибудь местный туз воду мутить, так сразу в автокатастрофу попадал или того хуже – на Колыму...

– На эту тему мне Юрий Владимирович древнегреческую притчу рассказывал, – перебил меня Полковник, чуть ли захлебываясь от неожиданно нахлынувших чувств. – Слушай, интересная притча. Два острова в Эгейском море было, на одном все спокойно, тишь, гладь и божья благодать, а на другом сплошные междоусобицы и дамокловы мечи повсюду развешены. Так царь неспокойного острова приплыл на спокойный с дружественным визитом и попросил его царя поделиться опытом. И тот повел бедолагу на пшеничное поле гулять. И как только видел, что колосок какой повыше других вырос – так хвать его с корнем. Неспокойный царь понятливым оказался и, коллеге руку благодарно пожав, немедленно уплыл на свой остров... Колоски дергать... Вот мы и пришли, уважаемый Евгений Евгеньевич.

– Классная притча, приходилось слышать... – вздохнул я, рассматривая прутья, за которыми мне предстояло получить прописку. – Представляю, сколько вы таких колосков в России за семьдесят лет надрали... Столько, что хлеба не стало...

– Зря вы так на реальную жизнь реагируете, молодой человек, – сказал Полковник, запирая меня в темнице. – Знаете, когда человеку особенно хорошо? Когда он как кирпичик в стенку ложится и лежит там смирно. Вот вы ни на одной работе не задерживались, семей штук пять поменяли. Из-за чего? Из-за того, что не могли лежать кирпичиком, языком болтали, ручками-ножками дрыгали, вот вас и выжимали отовсюду и не кто-нибудь, а кирпичи соседние! Ну что, я не прав?

– Конечно, правы, – вздохнул я, чернея от соответствующих воспоминаний.

Увидев, что я побежден и потому не склонен продолжать беседу, Полковник собрался уходить. И тут я вспомнил о бомбе на Поварской и со страхом посмотрел на бывшего чекиста.

– О бомбе хотите меня спросить... – расшифровал он мой взгляд.

– Да... По-моему, это шизофрения в пышном букете с паранойей и эпилепсией...

– Совершенно верно! – обрадовавшись, ткнул пальцем в мою сторону командированный хранитель бомбы. – Самая натуральная шизофрения, потому как клин клином вышибают. Сумасшедший мир, катящийся к духовной гибели, могут спасти только сумасшедшие. Только сумасшедшие и неподдельный страх. Люди должны ежеминутно чувствовать угрозу, чувствовать, чтобы сплачиваться, чтобы оставаться людьми...

– Вы всех хотите превратить в невротиков. А невротики склонны к необдуманным поступкам. И очень скоро кто-нибудь из ваших последователей разнесет свой страх на молекулы вместе с собой и Московской областью.

– Мы думали об этом, – светло улыбнулся Полковник. – Каждый из нас думал, пока не увидел бомбу... Однако, мы с вами заболтались.

И ушел прочь, великодушно оставив мне мою керосиновую лампу.

Как только звуки его шагов стихли, я уселся на землю и задумался о текущем моменте. Ничего хорошего в голову не пришло, а дурных мыслей думать не хотелось. Разогнав их по темным углам, я уставился в горизонтальную борозду, когда-то проделанную в стенке рассечки отбойным молотком Витьки Евглебского.

...Эту рассечку мы опробовали с заслуженным деятелем искусств Константином Федоровичем Карповым, трижды орденоносцем. Он был замечательным человеком, интеллигентным, умным, все знающим. Но, тем не менее, на полевые банкеты мы его никогда не приглашали – алкоголик до мозга костей, он писался под себя после первого же стакана. А однажды ночью я видел его на карачках у палатки проходчиков – чавкая, он слизывал с земли вылитые бражные подонки. Много у нас таких было. И киноартисты известные, и футболисты, и полковники... Многие люди, не выдержав испытания алкоголем, оказывались на нашей разведке... В расчете спрятаться от магазинов и питейных заведений...

От реминисценций меня оторвали звуки шагов и голоса отрывисто переговаривающихся людей. Прислушавшись, я понял, что возвращается Полковник. И не один, а с Синичкиной.

Через минуту Анастасия стояла передо мной. Руки ее были по-прежнему связаны, в глазах стояли слезы, а левая щека пылала – скорее всего, от недавней пощечины.

Я задергался, забился о прутья. Они выдержали мой натиск.

– Мы не станем ее мучить, если ты найдешь выход из штольни, – сказал Полковник.

И увел девушку, так и не проронившую и слова.

10. Может быть, действительно помириться? – На правой, выше соска, алая родинка... – Есть идея! – Лоза, стальная рамка и метровый рельс. – Полковник в позе ласточки. – Все кончилось кандалами.

Минут пять после ухода Синичкиной, я, совершенно разъяренный, бегал по темнице, затем попытался раскрыть хитрый замок медной проволочкой, найденной под ногами. Эта совершенно безнадежная работа была прервана отдаленными звуками, которые можно было идентифицировать только лишь как звуки стрельбы.

"Али-Бабая отстреливают, – подумал я довольно безразлично. – Вот свинство, последние месяцы жизни, может быть, проистекают, а мы схватились, как крысы в железной бочке. Нет, чтобы помириться перед лицом смерти, попытаться даже, может быть, что-нибудь придумать... Ну, ты даешь... Помириться... А всего сутки назад был категорически против всяческих переговоров... Правильно... За переговоры всегда выступает слабейшая сторона. Как там моя Синичкина? "Мы не станем ее мучить, если ты найдешь выход из штольни"... Похоже, они подозревают меня в сокрытии какого-то временнoго шлюза на поверхность. Или телекинетического ковра-самолета типа недра-земля. "Мы не станем ее мучить"... Значит, пока ее не трогают... Не трогают..."

Успокоив себя этим выводом, я опустился на почву рассечки, прикрыл глаза и принялся вспоминать вчерашний поцелуй Анастасии, недавнее путешествие ее сонной руки по моему телу. Воспоминания, естественно, сменились сексуальными фантазиями, в самый разгар которых в камеру вошел Баклажан. Вошел, приблизился к решетке, обхватил прутья жилистыми руками и, силясь уменьшить их диаметр, засверлил меня глазами. Высверлив полдюжины отверстий, выдавил:

– В общем, так, Женя, Женечка. Я тут поспрошал кое-кого, покумекал и пришел к выводу, что ты знаешь, должен знать, как отсюда выбраться. Мне что-то скучновато стало в этой дыре, все думаю, на хрена я сюда тащился, если алмазы здесь без начинки? Хотя и наличествующие у нас, конечно, не заржавеют... Так что давай, думай на заказанную тему. Мне Кучкин давеча рассказал, что с воображением ты парень, и я понял, что не надо тащить сюда эту бабенку, насиловать ее, вырывать ее накрашенные коготки, забурник в разные места засовывать. Ради своей бомбы я все сделаю, и поэтому ты должен напрячься и что-нибудь придумать.

– Да думал уже! Вот люди! Неужели вы считаете, что мне нравиться в этой дыре сидеть? Ведь там, в Москве, у меня дети, и каждую секунду ваша дурацкая бомба может превратить их в пепел!

– Правильно соображаешь, ботаник! И потому думай. Представь, что в этот самый момент Полковник Синичкину твою любимую, связанную, обнажает... Вот, ножичком кофточку красненькую взрезал, медленно так, с чувством. Вот, грудки упругие обнажились, на правой, выше соска на спичечный коробок, аленькая родинка...

– Хватит паясничать, – выдавил я, стараясь справиться с волнением. – Полковнику скажи: найду – ноги оторву и в задницу вставлю.

– Хорошая идея! – улыбнулся Баклажан исподлобья. – А теперь отвлекись от задницы и представь, как доченька твоя по зоопарку с зайчиком надутым гуляет. А рядом по улице Поварской панелевоз едет... Тяжелый, подлюка... А там, впереди, у дома номер... в общем, у одного дома кирпич красный на дороге лежит. Упал, значит, с машины, строительный мусор вывозивший. А шофер панелевоза его не заметил – прикуривал, понимаешь, собака. И машина как наедет на него, а алмазы как хрустнут, а бомба как взорвется! Представляешь, какая трагедия может случиться, если ты не думать, а дурака валять будешь? Так как отсюда выбраться?

Я, весь прошибленный холодным потом, унесся мыслями в Москву. Но ядерный гриб над ней представить не смог. "Врут гады, все врут! Они эту бомбу придумали, чтобы кишки наши на руки свои намотать", – в который раз пришел я к спасительной мысли. И тут же успокоился, успокоился, чтобы насквозь пропитаться идиотизмом сложившегося положения: меня будут пытать, будут пытать девушку, которая мне нравится, и все для того, чтобы я придумал, как вырваться на свободу.

Увидев, что я отошел от испуга и позевываю, Баклажан побагровел от злости, схватил меня за грудки, приблизил к себе и зашипел в лицо:

– Ты что не понимаешь, что через пару недель мы все задохнемся? Говори, падла! Говори, инфантил сраный! Полковник сейчас, может быть, уже штаны с твоей крали снимает! Взорвать, может быть, завал? Там у этого хрена десятка полтора мин противопехотных и дюжина-другая гранат?

Я вырвался, брезгливо морщась, стер с подбородка капельки его слюны, выматерился ("Твою мать!") и, поняв, что от диалога не отвертеться, сказал в сторону:

– Не получится. Во-первых, взрывные газы всю штольню заполнят, вентиляции-то нет никакой. Отравимся только...

– А скважина со второй штольни?

– Мертвому припарки. Вытяжной вентилятор на ней устанавливать надо, есть он у тебя вместе с электричеством? Вот если бы их было две в разных местах...

– А во-вторых?

– Во-вторых, шпуры надо долбить. Минимум по четыре шпура сантиметров по сорок глубиной, и в каждый надо вкладывать взрывчатку от двух лимонок или одной мины. Отрывать породу будет сантиметров по тридцать. И получится, что на плиту сланцев толщиной в три метра понадобиться... мм... восемьдесят гранат. Сечешь, Склифосовский? Как минимум восемьдесят. Есть они у тебя?

– Ладно, посмотрим... Что еще можешь предложить? Думай, давай... Полковник сейчас сношать твою девушку начнет. А у него эрекция крайне слабая, и он ее за это бить будет, пока с ног не свалится... Понимаешь, у него мания, он полагает, что малознакомые женщины его член до мягкости заговаривают, потому как в их отсутствие он стоит...

Я сначала представил Полковника, пытающегося изнасиловать свою сотрудницу перед бомбой, а потом задумался: лжет или не лжет Баклажан насчет истязаний Синичкиной этим сукиным сыном. Решив, что лжет, уставился в стену напротив и изобразил усиленный мыслительный процесс... И вспомнил кое-что по заданной теме.

– Этот штрек был пройден по длиннющей одиннадцатой турмалиновой жиле... – закусив губу, задумался я вслух. – По этой же жиле на западе месторождения была пройдена третья штольня, тоже на горизонте 3020 метров. Так вот, эти выработки, третья штольня и третий штрек пятой, очень близко друг от друга остановились... Короче, до их сбойки оставалось, может быть, всего насколько десятков сантиметров. Проходчики, когда я третий штрек останавливал, еще просили разрешить им сделать хотя бы одну отпалку. Тогда, говорили, от базового лагеря (он недалеко от устья третьей штольни находился) с поганой столовой до разведочного лагеря с очень хорошей можно будет на электровозе кататься (подумаешь, километр) и вентиляции не нужно будет никакой – сквозняком бы всю пыль и газы выдувало. Но Лида Сиднева, маркшейдер наш, сказала, что почва третьей штольни на три метра то ли ниже, то ли выше, нет, ниже, почвы третьего штрека, и потому ни о каком пассажирском движении речи быть не может, без дополнительных работ, конечно...

– Так сколько до сбойки оставалось? Метры или сантиметры?

– Да откуда я помню? – привстал я размять ноги. – Все это двадцать с лишним лет назад было! В голове все смешалось, ведь после Кумарха я работал на десятках штолен и шахт в Приморье, Якутии, Карелии и еще черт знает где!

– Хорошо... А можно как-то установить местонахождение забоя третьей штольни? Простукиванием например?

– Вряд ли. Можно было стетоскопом прослушать – на третий штольне капеж был сильный... Но это тоже вряд ли. Хотя можно попробовать. Синичкину попроси, она молодая, слух у нее хороший...

И улыбнулся, довольный выдумке – если Баклажан клюнет на нее, увижу Анастасию. А он посмотрел на меня пронизывающим взглядом и сказал, гадко так улыбаясь:

– Пожалуй, ты прав... Пойду прямо сейчас, попрошу. Правда неудобняк может случиться: а вдруг Полковник еще не кончил?

И, постояв в задумчивости с полминуты, неспешно удалился.

"Лжет он про Полковника, – решил я, усевшись у стенки. – Если бы они действительно хотели меня достать, то мучили бы Анастасию перед моими глазами. Скорее всего, просто давят на психику. И Синичкина, убей меня бог, в этом с ними заодно. Ох уж эта Синичкина..."

И, прикрыв глаза, я унесся мыслями к аленьким губкам Анастасии. "Вот маньяк... – думал я, улыбаясь. – Опоила, наверное, чем-то, околдовала. Со всеми почти женщинами нормально было, а с этой, как в бреду... Все, как в бреду... Может быть, я действительно инфантил? Смерть надвигается, а я игры играю... С Синичкиной, Баклажаном, темнотой этой... Играю, потому что, как и Али-Бабай, никуда не стремлюсь... Не стремлюсь, потому что везде одни Синичкины, Баклажаны, капканы и темнота... И ничего нового... Кроме этой дурацкой бомбы... Надо же было такую примочку для человечества придумать... Придумать? Нет, ее не существует. Не существует и все! Она не может существовать!"

...Синичкина появилась примерно через час. Усталая, глаза – жесткие, отчаявшиеся. Баклажан специально их фонарем осветил.

"Да, глаза – как подменили, – подумал я, вперившись в девушку обеспокоенным взглядом. – И губки... Очерствели... И сдается мне, что за ними не игривый язычок, а острые зубы. Ох, Анастасия... Что-то ничего я не понимаю... Не ты ли в этом действии играешь первую скрипку?"

...Баклажан выпустил меня, как только в камере появился озабоченный Полковник. Синичкину прямо передернуло от него, как от нечистой силы передернуло.

"Точно, мучил!" – подумал я, и в секунду вскипев, пошел на него со сжатыми кулаками.

– Не надо, а? – остановил мое движение ненавистный голос Полковника. – Убью ведь, а на кой тебе это?

– Не надо дергаться, Женя, – поддержала его Синичкина. – Давай лучше посмотрим, может и вправду там, где ты говоришь, до воли несколько сантиметров...

И пошла вперед, чужая и холодная. Я двинулся за ней, прикидывая, прикончат ли меня Баклажан с Полковником после того, как затея с воссоединением штолен провалится. И решил, что нет, не убьют, а просто сведут в гроб каторжным трудом.

Конечно же, я не надеялся, что нам удастся совершить сбойку.

"Какая к черту сбойка? – думал я по дороге, – Фантастика! Пойди туда, не знаю куда, найди, то, не знаю, что. Только идиот может рассчитывать, что от свободы его отделяются пятьдесят сантиметров раздолбанных буровзрывными работами кварцитов. Хотя, чем черт не шутит? Ведь действительно забой третей штольни и третий штрек пятой очень близко подошли друг к другу. А насколько? На метр или на десять сантиметров? А может быть – на двадцать метров? В общем, ляпнул от балды, а теперь этот кретин фиолетовый заставит уши студить".

И действительно, целый час, под бдительным наблюдением пистолетных глазков, мы с Синичкиной прослушивали и простукивали забой и почву в Т-образном окончании четвертого штрека. Потом, после небольшого отдыха, вообще было кино – Полковник, видимо, начитавшийся научно-популярных книжек о древних лозоходцах, предложил мне использовать их метод для поиска места сбойки. И я согласился.

А что мне оставалось делать? Только дурака валять!

Здесь необходимо отметить, что в разные времена мне приходилось довольно часто встречать геологов-чудиков, искавших жилы полезных ископаемых, разломы и магматические тела с помощью "лозы", ну, не лозы (уж слишком дремуче выглядела бы раздвоенная веточка в наш ракетно-космический век), а так называемой рамки.

Рамки это изготавливалась из малоуглеродистой железной проволоки посредством ее сгибания в виде колена с ручками (или буквы "п" в ластах). Взявшись за эти ручки, чудик нес рамку перед собой, до тех пор нес, пока она сама по себе, не начинала крутиться, как заправский коленчатый вал. Это кручение по понятиям "лозоходцев" означало, что внизу, под рыхлыми четвертичными отложениями[27], находится аномалия, то есть нечто возмущающее или усиливающее земное электричество.

Некоторые наивные начальники партий, поддавшись влиянию шарлатанов, а точнее бездельников, брезговавших бесконечными и утомительными до потери пульса маршрутами, даже вскрывали такие аномалии разведочными канавами и шурфами, но практически всегда это "что-то" оказывалось ничем.

Так вот, взглянув в пылающие интересом глаза Полковника, а также на заинтригованного Баклажана, я понял, что случай предоставил мне прекрасную возможность развеяться. Засучив рукава, я пошел с Полковником искать подходящую проволоку; она нашлась на кронштейне, к которому когда-то крепился вытяжной вентилятор.

Через несколько минут буква "п" в ластах была готова и начала приносить первые плоды: как только я выбирался с ней в штрек из восьмой рассечки, она начинала буйствовать в моих руках, крутилась то в одну сторону, то в другую, вибрировала и даже деформировалась. Надо ли говорить, что все мои зрители несказанно удивились?

Для заверки полученного результата я предложил Синичкиной повторить мои опыты. Она согласилась. Но, как говориться, факир был пьян, и фокус не удался: рамка в ее руках вела себя как чрезвычайно уставшая от жизни проволока, проволока, всю свою сознательную трудовую жизнь гнувшаяся в этом чертовом штреке и гнувшаяся всего лишь для того, чтобы эта дура, эта проржавевшая вентиляционная труба с чрезвычайно тяжелым характером, могла беззаботно сосаться с вытяжным вентилятором.

Следующим пошел Полковник (передав, конечно, свою "гюрзу" Баклажану) И что вы думаете? Как только он пересекал обнаруженное мною "аномальное место", рамка в его руках начинала дергаться, да так, что в третьем по счету проходе он ее чуть не выронил. Меня этот факт изрядно позабавил – надо же, как впечатлился дедовским методом полковник отнюдь не лозоходческих войск!

Посмеявшись над ним, я обернулся к стоявшему у меня за спиной Баклажану, и увидел в его глазах подавленное желание пройтись с рамкой. Решив его удовлетворить (а также себя), сказал, что для чистоты эксперимента неплохо бы увеличить количество операторов.

– Чево? – сморщил лицо Баклажан.

– Тебе надо с рамкой походить, вот чего! – сказал я, надев на себя маску неуемного ученого.

– А!

– Если у тебя ничего не получиться, значит, счет будет ничейным, а результат сомнительным. Сечешь масть, ботаник?

– Я не ботаник, это ты – ботаник, – пробормотал Баклажан явно не желавший, чтобы число отрицательно закончившихся экспериментов сравнялось с числом положительных. – Давай сюда рамку (это Полковнику).

И, передав ему пистолеты, взял рамку и заходил с ней взад-вперед. Синичкина в это время придвинула губки к моему уху и едва слышным шепотом поинтересовалась:

– Дурака валяешь?

– Ага, – ответил я, довольно улыбаясь. – А что?

И, отвернувшись от девушки, с удовольствием принялся наблюдать за чрезвычайно серьезным Баклажаном, пересекающим "аномалию" с закрытыми глазами.

Из пяти его проходов три оказались результативными – именно столько раз рамка дернулась, чуть-чуть, но дернулась.

– В общем, господа присяжные заседатели, при желании можно констатировать, что данный участок земной коры, возможно, является аномальным, то есть находится в непосредственной близости от забоя третьей штольни. Но нам с вами ведь не сенсационные научные статьи в журнальчики писать, а освобождаться нужно. Поэтому предлагаю продолжить наши исследования с другими предметами.

Представив себя пересекающим аномалию с томной Синичкиной на руках, я насилу согнал с лица предательскую улыбку.

– Какими еще предметами? – удивился Полковник.

– Любыми, – ответил я серьезно. – Главное, чтобы они были массивными и металлическими.

Полковник посмотрел на свой пистолет, затем на меня и в глазах его сверкнуло подозрение.

– Не-ет, Вольдемар Владимирович, пистолет это пошло, – покачал я головой. – Потом, может быть, если другого ничего не найдем. Я там, в одной рассечке, метровый обрезок рельса видел. Отконвоируйте меня к нему, если, конечно, вы склонны продолжить наши научные эксперименты.

...С рельсом научный эксперимент продолжался дольше (тяжелый был, килограмм двадцать) и закончился с таким же результатом (2:2). Отдышавшись (последним таскать прибор выпало мне), я взял слово и обобщил полученные данные.

– Опыты свидетельствуют, что наиболее чувствительными к подземным пустотам являемся мы с Полковником. Оно и понятно – наши нервные системы более утонченны, более развиты, я бы сказал более поляризованы (Полковник, услышав эти слова, заметно возгордился, Баклажан остался непроницаемым, а Синичкина скептически скривила губки). Исходя из этого положения, – продолжал я юродствовать, – мы вольны констатировать, что место для заложения сбоечной выработки нами в принципе найдено. Но место это слишком обширно, метра два площадью, причем, как вы могли заметить, у меня рамка проявляла наибольшую активность в начале этого интервала, а у Вольдемара Владимировича – в конце. В связи с этим предлагаю провести дополнительные исследования с тем, чтобы, во-первых, подтвердить полученные результаты, а во-вторых, более точно установить место заложения нашей сбоечной выработки, и, в-третьих, что наиболее существенно, установить ее направление. Если присутствующие согласны с вышеизложенным, предлагаю перейти к поискам металлического предмета-приемника электромагнитных волн, предмета не легкого и не тяжелого, так как легкий...