Крайняя маза

Шура некоторое время переминался с ноги на ногу, поглаживая то одну ягодицу, то другую.

– Нет. Вернее есть, но так себе, без выдумки и весьма прямолинейный. Типа подорвать дверь, ворваться в противогазах и вовремя смыться. Вам же, без пяти минут доктору наук, я думаю, не составит особого труда придумать нечто такое, что и профессору Мориарти Конан Дойля было бы не по мозгам.

– Ну-ну...

– Естественно, мой друг, я сообщу вам все, что я знаю об этом типе.

– Валяй, сообщай, – Смирнову стало скучно. "Милейший", потом "мой друг" после паяльника – это было безвкусно.

– Ну, я буду все подряд говорить, а ты уж сам потом систематизируешь, перешел на "ты" Шура. – Так, значит, Паша Центнер. Пятьдесят четыре года, сто девяносто пять сантиметров, сто двадцать килограммов, нервный, умный, но весьма и весьма суеверный, знаменитый пивной животик, лысый в ноль и, невзирая на полноту, совсем не добродушный. Блатной музыкой обычно пренебрегает, имеет высшее техническое образование и диплом торгового техникума, которым гордится, потому что учился в нем на одном курсе с вором в законе и ныне весьма известным в политике человеком, не буду называть его имени, дабы не оскорблять твои верноподданнические чувства. И сам он человек, понятно, известный, охрана у него на второй машине ездит, бычки будь здоров. Но к бабе этой, Марии Ивановне, любовнице своей, он приезжает один, в парике и не на своем любимом синем джипе, а, стыдно сказать, на "копейке". Приезжает в пятницу – если не праздник – и всегда с Марьей Ивановной, и всегда к половине восьмого. Уезжает между девятью и десятью, когда выпивший, когда трезвый. Наехать на него можно только во время этих визитов. В другое время бесполезняк – такие ребята вокруг него, никакого ОМОНа не хватит. Что еще? Что психованный он, говорил?

Смирнов кивнул.

– А, вот еще что! – вспомнил бандит. – Он на погоду плохо реагирует. Как антициклон идет, так он совсем борзеет, на людей бросается. Однажды ночью, в каком-то крутом ресторане, ему не понравились круглые уши официанта, так он их вилкой истыкал. Заставил охранников оттянуть их в сторону, облил сметаной и, дико хихикая, тыкал, как в пельмени. А потом приказал принести ножницы и по краям обрезал. А супругу, ухохочешься, нет, не супругу, а ее бедную задницу, так в унитаз загнал, что службу спасения с кувалдами вызывать пришлось. Через полтора часа, когда он отошел и делами занялся. А так ничего, компанейский мужик, на храмы, мечети и даже синагоги жертвует, спичечные этикетки коллекционирует, амулеты разные... Вот, пожалуй, и все.

– Достаточно, – задумчиво проговорил Смирнов. – Кажется, из всего этого можно кое-что выжать...

– Двери у нее железные, двойные. И не подорвешь их, я уже говорил. Лестничную площадку разнесет, а их, может быть, только поцарапает.

– Знаю...

– А в подъезде или где-нибудь еще его гасить жалко... Денежки тогда при его бабе останутся.

– Так ты же говорил, что они вдвоем с Марьей Ивановной всегда приходят?

– Понимаешь, вдвоем-то вдвоем, но сначала она поднимается в квартиру, потом, минут через пять – он. И всегда после ее звонка по сотовому.

– Да, жалко будет денег... – согласился Смирнов, принявшись задумчиво рассматривать ногти.

Шурик смотрел на ушедшего в мысли Евгения Александровича некоторое время, затем кашлянул и спросил:

– Так ты из-за женщины своей его доставать будешь или из-за денег? Скажи, мне интересно.

– Спирт будешь? – спросил его Смирнов. Шурик понял, о чем только что напряженно размышлял его визави.

– Давай. Может, не так ныть будет.

– А что, болит?

– Еще как!

– Разбавленный будешь?

– Естественно.

Смирнов сходил на кухню, принес два стограммовых пузырька брынцаловского разлива ("Только для наружного применения!") и две зеленых эмалированных кружки.

– С полевых времен их берегу, – разливая спирт, кивнул он на них. – Я геолог, пятнадцать лет по горам-пустыням лазил и из таких вот кружек пил. Ну, давай за успех нашего совершенно безнадежного предприятия!

И выцедил спирт мелкими глотками. Поставив кружку, спросил:

– А ты чего не пьешь?

– Разбавить бы надо...

– А... Извини, забыл. По мне – это барство. Сейчас воду принесу.

– И закусить чего-нибудь...

– Ну, ты даешь... Разбавить, закусить... Сразу видно – городской человечек.

Смирнова развезло, и он куражился. Он забыл, что разговаривает с человеком, изнасиловавшим его будущую жену.

Спустя несколько минут спирт был разбавлен. Выпив, Шура зацепил вилкой кусочек лосося в собственном соку и понес ко рту.

– А ты хорошо подумал? – остановил его Евгений Александрович свинцовым взглядом.

– Насчет чего?

– Насчет закуски. Ты что, забыл, откуда она боком выходит?

Шура, вернув лососину в банку, отложил вилку в сторону.

– Теперь ты три недели будешь внутривенно питаться, – усмехнулся Смирнов.

– Чепуха. У меня врачуга один есть, так он за день от четвертования вылечит.

– Ну-ну, – зевнул Смирнов. По телевизору показывали идиотский американский мультфильм. Серые волки в форме, очень похожей на немецко-фашистскую, осаждали дом Наф-Нафа.

Шура смотрел мультик с минуту, затем осторожно потер ягодицу и, пробормотав:

– Пойду еще тетрациклинчиком смажу... – двинулся из комнаты.

– Может, мумие тебе дать? – спросил вслед Евгений Александрович. Он был в духе. – У меня памирский есть, сам собирал. Пару раз смажешь, и как новый станет, снова можно будет паяльник вставлять.

– Давай! – пропустив шутку мимо ушей, обрадовался страдалец.

Смирнов вынул из ящика стенки целлофановый пакетик, черный от цвета содержимого, и с ироничной улыбкой вручил его страждущему.

Спустя некоторое время Шура вернулся в комнату.

– Так ты скажи, из-за чего Пашку-Центнера доставать будешь – из-за женщины своей или из-за денег? – спросил он, присев на корточках перед Смирновым.

– Из принципа, – Евгений Александрович купался в облаках опьянения. – Я тебе честно скажу, по-пьяному: таких женщин, как моя Юлия изнасиловать невозможно. Они, понимаешь, есть данность, они существуют даже не как спутники Юпитера, – спутники могут разрушиться, – а как закон Бойля-Мариотта. А закон Бойля-Мариотта изнасиловать невозможно. Кстати, ты, негодяй, тоже существуешь как данность, так же, как существует коэффициент поверхностного натяжения... И поэтому тебя тоже изнасиловать невозможно, что я и доказал неопровержимо с помощью простейшего электронагревательного прибора. И Пашу Центнера тоже нельзя наказать или изнасиловать. Изнасиловать можно меня, благоговеющего перед красотой природы и женщин, меня, воспитанного на моральном кодексе строителя коммунизма, Майне Риде и Окуджаве.

– А ты быстро пьянеешь... – сочувственно сказал Шурик.

– После паяльника опьянеешь... – раскис Евгений Александрович. – Я же его не тебе, я же его себе, фигурально выражаясь, в жопу совал...

– Спасибо... Кстати, коэффициент поверхностного натяжения можно легко изменить посредством вливаний.

Смирнов, безголосо мурлыча "В склянке темного стекла из-под импортного пива роза красная цвела гордо и неторопливо", пошел на кухню и вернулся с двумя пузырьками темного стекла. Они выпили.

– Так значит, ты Пашу Центнера кидать будешь из принципа? – спросил Шура, с завистью наблюдая, как смачно Смирнов закусывает лососем в собственном соку.

– Да нет... – помрачнел Смирнов. – Понимаешь, месть не в моих принципах. Я никогда никому не мстил. Вот только тебе. И ведь не получилось. По роже твоей видно. Видимо, нельзя таким, как ты, отомстить... Как нельзя отомстить закону Ома, всемирному тяготению или постоянной Планка.

– Можно...

– А что это даст? Местью ничего не вернешь и ничего не докажешь. А Пашу Центнера я хочу кинуть, потому что не хочу терять Юльку... Она меня любит, но как-то по-особому. По-своему. И уважает так же. Она считает, что я всего лишь могу месяцами ходить по заснеженным горам и раскаленным пустыням, ходить немытым, не евши, не пивши, всего лишь могу выбираться из лавин и подземных завалов... И еще спасаться, спасать, играть мизер в темную на тройной бомбе, а также с энтузиазмом кормить комаров и энцефалитных клещей. А чувствовать рынок, держать нос по ветру, продавать и перепродавать не умею, ни товар, ни людей, ни фьючерсы... И к ближним отношусь сообразно их достоинствам, а не силе или положению. И потому я дефективный, и потому все, что из меня можно сделать, так это положить в банку с формалином и детям в младших классах показывать, чтобы они, не дай бог, не стали такими.

– Значит, ты хочешь уломать Пашу Центнера самоутверждения ради?

– Да. Я его хочу достать... Достать. Я хочу доказать Юлии, что статью об очаговых структурах Кавалеровского рудного района написать труднее, чем убить и ограбить известного в науке, извиняюсь, просто известного воровского авторитета.

– Меня ты уже достал...

– Что, хорошо говорю? Когда я пьян, я всегда хорошо разговариваю.

– Как тебе сказать... Хорошо говорят – это когда слушающие хорошо понимают. А тебя фиг поймешь, да и каждый лох, послушав твои речи, сразу почувствует, что не нужно понимать, потому что сквозняк у тебя от несварения жизни прет.

– А ты – философ... – раздобревший Смирнов хотел положить руку на плечо Шуры, но рука не смогла это сделать. – Кати, что ли домой? Сюда больше не приходи. Я завтра с утра к другу потихоньку перееду, а ты скажи Центнеру, что в Яузе меня утопил... Номер мобильника оставь.

Шура записал номер и засобирался. Причесавшись и надев плащ (на этот раз свой), спросил:

– Пива тебе занести?

– Да. Бутылки три чего-нибудь попроще. "Останкинского" или "Бадаевского". Мумиё и мазь можешь взять с собой. Дарю.

8. Руководство к действию

На следующий день Евгений Александрович переселился в Митино на квартиру Юры Веретенникова, своего давнего друга. Друг работал в американской фирме, торговавшей то ли памперсами, то ли сникерсами, и постоянно находился в разъездах. Смирнов, постоянный должник Юры, проценты платил уходом за его аквариумными рыбками и комнатными растениями.

Покормив рыбок и обильно полив растения, Смирнов улегся на диван. Он чувствовал себя актером, участвующим в главной роли в каком-то большом спектакле, он чувствовал, что действие идет полным ходом, что он сам играет, как задумано режиссером, играет, хотя не знает ни содержания, ни партнеров, ни текста, ничего не знает. Он слоняется-блуждает за кулисами, слоняется-блуждает, пока кто-нибудь не выпихнет его на сцену для совершения того или иного действия...

Событие за событием перебрав все то, что случилось за последние дни, Евгений Александрович пришел к выводу, что режиссирует спектакль вовсе не шестерка Шурик и не вор в законе Паша Центнер, а сама Судьба, всерьез занявшаяся его будущим.

Этот вывод Смирнова успокоил: в глубине души он считал, что эта ветреная дама, ведающая будущим безответственных людей, к нему благоволит. И считал не без оснований – всю его жизнь, а точнее каждые шесть-семь лет, она коренным образом меняла в его жизни, как декорации, так и состав действующих лиц, да так круто, что ей позавидовала бы и реинкарнация.

Как следствие этого вывода тревожные мысли сменились оптимистическими.

"Какая жизнь пошла! – думал он, наблюдая за золотыми рыбками, снующими в таинственно освещенном аквариуме на сто литров. – Какие события, какие эмоции! Вот дурак! Почти всю жизнь провел в маршрутах, в шахтах, работал до полного изнеможения, потом отходил в загулах и отгулах, потом в институте черт те чем занимался, писал никому не нужные статьи, просиживал на совещаниях и конференциях, на конференциях, на которых так неумолимо тянет в сон... Ну, правда, были еще и премиленькие лаборантки на берегу Японского, Каспийского и Черного морей. И еще обледенелый Памир под ногами, неуемная Татьяна, форель-красавица на крючке и в углях, охота на уларов и медведей, бескрайняя тайга, загадочная Марина, километровой глубины шахты, тундра, виртуозная Ольга, преферанс в белую ночь с ящиком "Алазанской долины" под ногами, жаркий Белуджистан с контрабандистами опиумом и песчаными бурями...

...Да, были, конечно, приятные моменты, но разве можно их сравнить с текущим? В котором я лежу, смотрю на золотых рыбок и неторопливо решаю, что делать с жизнью этого пузатого охломона, владеющего осьмушкой Москвы. Ни с чем-нибудь, а с жизнью, величайшей человеческой ценностью! А вчера паяльник в анал совал. Вот это романтика! Вот это жизнь! Простая и захватывающая! И формула счастья, оказывается, проста и понятна, как все гениальное: суй в задницы ближних паяльники и береги свою. Вон, как Шурик меня зауважал, после того, как я его раком поставил...

Ладно, хватит лирических отступлений. Значит, надо разобраться с этим охломоном, который возомнил себя хозяином жизни. Надо его порешить и ограбить, после чего счастье спорхнет с небес и навсегда окутает меня своими чудесными тонкими материями. Окутает вместе с моей очаровательной Юлечкой. И правильно Шурик сказал, надо все сделать по уму, как завзятый ботаник. Значит надо составить... проект.

Засмеявшись, Смирнов поднялся, пошел в кабинет Юры, уселся за стол, положил перед собой лист писчей бумаги. И, написав в самом его верху "ПРОЕКТ", обнаружил, что давным-давно забыл, как пишутся проекты на произведение геологоразведочных работ. Почесав за ухом, решил, что можно писать и в свободной форме, тем более, что он вряд ли понесет свою писанину на экспертизу в вышестоящую организацию.

Спустя пятнадцать минут перед ним лежал черновик титульного листа:

МИНИСТЕРСТВО РЕШЕНИЯ ЛИЧНЫХ ПРОБЛЕМ РФ

КОМИТЕТ ПО МОКРЫМ ДЕЛАМ РФ

ОТДЕЛ ПЦ (Паши Центнера)

СОГЛАСОВАНО УТВЕРЖДАЮ

____________Господь Бог ____________т. Сатана

6 октября 2001г. 6 октября 2001г

ПРОЕКТ

На ликвидацию ПЦ и экспроприацию его собственности в долларах США.

На восстановление социальной справедливости на примере отдельно взятого ПЦ.

Начало работ – 6 октября 2001г.

Окончание работ – 12 октября 2001г.

Исполнитель – Смирнов Е.А.

Соисполнитель – Александр N. N.

Москва 2001

Посмеявшись своему творчеству, Смирнов сжег лист на специальном жестяном подносе, привезенным Юрой из Англии, вернулся в гостиную и улегся на диван. Он уже знал, что надо делать. Как ни странно, это знание пришло к нему через обычный мусоропровод.

Как уже упоминалось, в свободное от безделья и научной работы время Смирнов пописывал приключенческие романы (четыре или пять из них ему даже удалось опубликовать). Распечатки, которые он делал для их редактирования, естественно, в конечном счете, оказывались в мусоропроводе. Однажды Рая, подъездная уборщица, призналась, что с удовольствием читает его романы и просит выбрасывать их по возможности целиком. Растроганный Смирнов хотел ей подарить пару книжек, но Рая отказалась – сказала, что разрозненные машинописные листочки при разборке мусора читать удобнее.

Так они познакомились. Время от времени, остановив у подъезда возвращающегося с работы Смирнова, женщина усаживала его на скамеечку рядом с собой, усаживала с тем, чтобы рассказать любопытную историю из своей жизни (возможно, в расчете найти ее в мусоропроводе). Иногда она рассказывала и о жильцах вверенного ей подъезда.

Рая знала о жильцах своего подъезда больше, чем они знали о себе сами, знала по мусору. В каком-то роде она была коллегой Смирнова, была в своем роде геологом. Геологи читают историю земной коры по ископаемым остаткам – раковинам и костям, пыльце и спорам, по изменениям минералов, изотопному составу химических элементов, остаточному магнетизму и многому другому. Рая читала жильцов по отходам их жизнедеятельности – по характеру объедков, по степени испорченности выброшенных продуктов, по квитанциям, по письмам, по тому, как их рвут или не рвут, по бутылкам, презервативам, прокладкам и так далее, далее и далее.

Евгений Александрович, конечно, не позволял ей распространяться, ускользал домой или переводил разговор на другую тему; но кое-что влетало в его уши.

В частности он знал, что Мария Ивановна – женщина, не читающая газет и не разгадывающая кроссвордов, выбрасывающая бутылки из-под дорогих импортных спиртных напитков (не всегда пустые), кости с большим количеством мяса, чуть присохшие пирожные, вполне пригодные трусики и каждую пятницу – новые простыни с пятнами определенного происхождения.

Помимо этого он знал, что Мария Ивановна живет в апартаментах, составленных из одной трехкомнатной квартиры (№ 9) и одной однокомнатной (№ 10). Вход в апартаменты был из десятой квартиры. Другую трехкомнатную квартиру (№ 12) на этаже занимала Вероника Антоновна Старогжельская, симпатичная старушка лет семидесяти пяти и ее пятидесятилетний сын Валера, весьма приятный лицом горбун. Жили эти двое коренных москвичей незаметно, приветливо здоровались со всеми, однако на контакты с соседями шли неохотно.

А вот квартира № 11... В ней никто не жил. Но почтовый ящик, тем не менее, регулярно очищался от рекламного мусора. Также быстро исчезали подсунутые под ручку двери извещения о повышении платы за квартиру и коммунальные услуги. Сначала Рая думала, что почту и извещения по просьбе хозяина квартиры забирает Вероника Антоновна, либо ее сын. Но однажды она углядела, что делает это Мария Ивановна, и делает, стараясь никому не попасться на глаза.

Из этих сведений Смирнов сделал вывод, что и квартира № 11 представляется собой часть апартаментов Марии Ивановны. Тайную ее часть. А что может храниться в тайной части апартаментов? Конечно, ценности. То есть доллары. Доллары, которые Паша Центнер крадет у своих друзей и подельников.

Сделав этот вывод, Смирнов принялся чесать в затылке. Как проникнуть в одиннадцатую квартиру? Как проникнуть в квартиру, дверь которой без сомнения закрыта и снаружи и изнутри? И окна которой забраны прочной стальной решеткой?

Размышления не дали результата, но Смирнов не расстроился. Что-то говорило ему, что выход, то есть вход в квартиру соседки будет им непременно найден.

Так и получилось. Умываясь на ночь в золото-мраморном санузле Веретенникова, он вспомнил, как год назад облицовывал кафелем свою ванную комнату. Облицовывал и слушал, как украинский гастарбайтер Володя, снимавший смежную квартиру, умолял озоровавшую любовницу выпустить его из ванной.

Из всего этого Смирнов сделал вывод, что от соседней ванной комнаты его ванную отделяют всего лишь две цементные перегородки (стенки типовых коробок), каждая толщиной менее сантиметра. А это означало, что в одиннадцатую квартиру можно проникнуть из квартиры Вероники Антоновны, которая расположена по отношению к ней, точно так же, как его квартира расположена по отношению к квартире Володи.

Воодушевившись, Смирнов удовлетворенно потер руки и отправился в спальню Юры. Там, за бельевым шкафом, друг прятал от него дорогую импортную выпивку. Появившаяся на свет початая бутылка шотландского виски за три тысячи рублей Смирнова огорчила – виски всех стран и народов он презирал с детства, класса так с восьмого, и пил его лишь не имея под рукой ничего другого, либо находясь в плохом настроении (чтобы стало еще хуже). Постояв в растерянности, он вернул бутылку в тайник, и направился на кухню. Там, в холодильнике Юра Веретенников оставлял для него трехлитровый пакет кислого испанского вина из ближайшего "Рамстора".

Пакет был на месте. Открыв его, Смирнов всыпал внутрь пару ложечек сахара, взболтал и сел праздновать решение насущных кардинальных проблем.

Пара бокалов привела его в философское настроение. Он выдвинул ящик кухонного стола и принялся рассматривать сокровище друга.

Сокровище заполняло ящик почти наполовину. Составляли его одно– (большей частью) и пятикопеечные монетки. Юра, получавший две с половины тысячи долларов, не проходил мимо денег, где бы они ни лежали.

"Это от неуверенности в завтрашнем дне, – хмыкнул Смирнов, возмутив пятерней серебряное море. – Владик Остроградский, небось, тоже собирает. И мне, видимо, от этого никуда не деться. Потом, когда разбогатею.

Мысли о возможной его трансформации из бедняка в форменного психа заставили Евгения Александровича обратить свой взор на пакет из "Рамстора". Закрыв ящик, он налил себе вина и направился с бокалом (и пакетом) в кабинет решать тактические вопросы.

Через полчаса перед ним лежала стопка исписанных листов бумаги. Вот что было на них:

1. Пашу Центнера никто из его братвы не хватится – он ездит к Марье Ивановне тайно

2. Как заломать Пашу Центнера? Надо выдать себя за киллера банды. Киллера, который явился с черной меткой, явился, дабы наказать высшей мерой недобросовестного сотрудника. Субгенеально! Почти "Остров сокровищ"! ПЦ должен наложить в штаны

3. Что делать с Марьей Ивановной? Поступить по законам жанра? Нет, не смогу. Красивую женщину в трату? Нет. Надо что-нибудь придумать. Этакое...

Братва Паши Центнера о ней ничего не знает. И она никого из них тоже.

Не надо ничего придумывать! Она женщина умная, по всему видно. Сама пусть придумывает, как ей сохраниться.

4. Надо будет сотворить себе алиби

5. Что делать с Вероникой Антоновной и с ее сыном?

Придти к ним за солью? Неохота самому светиться.

Поручить их Шуре? Жалко старушку. Нет, придется привлекать Шуру.

Он придет к ним с приклеенными усами, как агент водопроводной компании с целью экспериментальной установки бесплатного водяного счетчика. Опрыскает, чем надо, свяжет, потом я приду дыру пробивать.

6. Не пробивать, а прорезать. Надо будет купить на барахолке электропилу с абразивными дисками

Пилить надо начинать в половине седьмого. Чтобы успеть подготовиться к встрече.

7. Что делать с Пашей? Не оставлять же тело даме?

Надо его увезти и где-нибудь закопать. Нет трупа – нет убийства. Придется напоить валерьянкой, увезти в укромное место и там закопать.

8. Куда увести? На Кузьминские пруды? Точно. Закопать где-нибудь на берегу Пономарки. Хорошие там места, укромные, самое то кости греть

Место надо будет подыскать заранее.

Резюме.

Усыпили жителей двенадцатой квартиры, проникли в одиннадцатую, захватили Пашу с Марьей Ивановной, деньги в дипломат, вряд ли будет больше миллиона баксов, накормили Пашу таблетками, увезли и закопали.

Все вроде нормально. Осталось подготовить алиби.

Есть алиби! Надо сделать, как в «Войне в „Стране дураков“». Сына использовать! Он похож на меня один в один. Подстригу его, подгримирую под сорокалетнего, одену в свою одежду и пусть мозолит глаза бабушкам у подъезда. И накажу еще молотком по полу постучать где-нибудь в восемь – сразу же соседка снизу лаяться прибежит.

Надо отключить освещение на лестничной площадке.

Прочитав свой труд два раза, Смирнов сжег его и включил телевизор. Попал на второй канал.

Показывали Волгу. Биолог в выцветшей энцефалитке демонстрировал только что выловленного китайского краба. "Из-за повышения среднегодовой температуры на два с половиной градуса, состав волжской фауны и флоры начал стремительно меняться, – говорил он, то так, то эдак поворачивая обычнейшего обитателя Южно-Китайского моря. – Все в больших и больших количествах мы обнаруживаем в низовьях Волги обитателей тропических морей, в том числе и опасных паразитов. Можно с уверенностью сказать, что природные зоны скатываются к северу, и потому жителям Москвы и Подмосковья я рекомендую уже в следующем году приступить к закладке виноградников. Однако, если подойти к проблеме серьезно, то к чему приведет потепление в будущем, сказать сейчас трудно..."

"Сопьемся от виноградной водки", – усмехнулся Евгений Александрович и переключился на другой канал.

Попал на НТВ.

На фоне кроваво-красных декораций беседовали ученые. Профессор из Швеции на чистейшем русском языке говорил, что через триста лет человечество погибнет от глобального потепления. Доцент из МГУ, приятный широколобый армянин, дождавшись слова, сказал, что оно выродится гораздо раньше так как люди живут все дольше и дольше.

"Репродуктивный возраст человека все увеличивается и увеличивается, – пояснил он. – И потому с каждым годом родители становятся все старше и старше. И их "состарившиеся", то есть испорченные мутациями гены, все активнее и активнее участвуют в круговороте жизни, участвуют в процессе создания мм... человека (широколобый едва не сказал "выродка") будущего. На заре человечества женщины жили до тридцати-тридцати пяти лет и "отстреливались" до двадцати, в настоящее время они имеют возможность рожать до пятидесяти.

Смирнов выключил телевизор и, опустошив пакет, разлегся на диване. Мысли, навеянные передачей и вином, зароились в его голове.

"Вот оно, оказывается, в чем дело, – усмехнулся он, вспомнив недавнее свое рассуждение о том, что, жестокость, коварство и бессовестность, так же, как и тупость, их мать, нужны природе и обществу, как земля и воздух. – Человеческой природе нужны сволочные качества, чтобы выжить, и потому они не исчезли, как хвост и сплошной волосяной покров; они нужны, чтобы как можно больше людей умерло, то есть было изведено ближними, до того, как мутации превратят их в мины замедленного действия.

Она, эта человеческая природа, делает все, чтобы не сжечь себя человеческим теплом.

Она рожает пассионариев, затевает войны, революции и контрреволюции, пропитывает государства коррупцией и преступностью. Она это делает, чтобы не убить своих носителей запредельной численностью.

Значит, мои жестокость, коварство и бессовестность – есть часть достояния Природы, и я должен использовать их так же ответственно, как делает это Паша Центнер.

А это значит, что я без страха и упрека должен наказать всех, кого считаю нужным наказать".

Засыпая, Евгений Александрович улыбался.

Жизнь ему казалась родственной.

Он чувствовал себя равным Природе.

Потому что она, как и он, появилась случайно.

Потому что она, как и он, пыталась что-то сделать.

Пыталась выжить.

И, в конце концов, она, как и он, убьет себя своей сущностью.

Это грустно, но это сближало...

9. Могила в Кузьминках

Утром Евгений Александрович позвонил Шуре и узнал, что все в порядке. То есть он, Смирнов, задушен капроновым шнурком и прикопан на берегу одного из Кузьминских прудов.

Смирнова известие о собственной смерти покоробило. Нет, не из-за того, что он действительно мог быть вчера задушен, а из-за Кузьминских прудов. "Похоже, там всех подряд хоронят, – подумал он. – Начну Пашу закапывать и нарвусь на чей-нибудь полуразложившийся труп. На свой труп, ха-ха!"

И повел рукой по шее. Вспомнил индийских тугов-душителей. "Жизнь, вообще, весьма взаимосвязанная во всех своих проявлениях штука, – закрутился в его мозгу поток сознания. – Десятилетним мальчиком читал жуткие повествования об индийских тугах-душителях, читал и не понимал, почему люди убивают друг друга. И вот, дожил, самого "задушили" туговским шнурком...

Ведь точно задушили. Образно выражаясь, задушили. Того, кто любил ходить по горам, обожал структурную геологию с эллипсоидом Гзовского и модулем Юнга, пописывал статейки об очаговых структурах рудных полей.

И эти Кузьминские пруды. Только вчера осматривал их берега мысленным взором, искал место для тайной могилы. И вот, звонок. Меня уже, оказывается, там похоронили. Нет, действительно в мире все каким-то чудесным образом взаимосвязано, все друг из друга проистекает. А если так, то значит, все уже решено, все предопределено, все развивается так, как надо. Мир катится туда, где он должен лежать. В свою могилку на Кузьминских прудах.

* * *

Еще Шура сказал, заметно волнуясь, сказал, что кончать с Пашей нужно в ближайшую пятницу. Именно в ближайшую пятницу, потому что бандит собрался на Канарские острова праздновать свое пятидесяти пятилетие на вершине вулкана.

– Так в пятницу все и сделаем, – уверил его Смирнов спокойным голосом. – Я уже все придумал. Чулок на голову и баллончик с газом ты, надеюсь, еще не выкинул?

– Ты хочешь с чулком и баллончиком на Пашу идти? – сделав паузу, тихо спросил Шура.

– Знаешь, давай завтра встретимся в Кузьминском парке. Подходи в двенадцать к главному входу. Прогуляемся, посмотрим, где ты меня похоронил, а заодно обговорим все детали.

Шура согласился. И пришел ровно в двенадцать. Смирнов поинтересовался его здоровьем и, получив неразборчивый ответ, усадил гостя на ближайшей скамейке. Шура осторожно сел. Выслушав план, задумался. Что-то его не устраивало.

– Ты чего скис? – спросил Евгений Александрович. Чувство, что кто-то водит его за нос, вновь возникло в нем.

– Ты не знаешь этого человека... – проговорил Шура весь съежившись. – Он жуткий. Про него такое рассказывают. Он из таких положений выпутывался! Его взрывали, стреляли в упор, травили, а ему хоть бы хны... Всегда в последнюю секунду вырывался, всегда чудом. Если ты начнешь с ним шуры-муры разводить, он точно выползет. У него в подошве ботинка ножи запрятаны...

– А в пупке пистолет-пулемет...

– Может быть, и пистолет-пулемет. В общем, ты его сразу кончай, без ля-ля.

– Сдается мне, что ваше благородие боится, что он перед смертью мне кое-что интересное про тебя сообщит... – не стал таиться Смирнов.

– Конечно, скажет... Он непременно захочет нас поссорить. Это как пить дать.

– Ну и замечательно. Он поссорит, ты меня замочишь втихаря и слиняешь с миллионом долларов.

– Нет у меня резона тебя мочить. Если дело выгорит, мы с тобой что-нибудь еще придумаем. По глазам вижу, нравится тебе на свежем воздухе с живым материалом работать. Это ведь не в чистеньких библиотеках под зелеными абажурами сидеть или статьи научные писать, в ушах задумчиво ковыряясь...