АЛЕКСАНДР БЕЛОВ
      ГРИВНА СВЯТОВИТА
      Глава 1. Двоеверие
      Маркграф Иоркин, сын Йорка Рваное Ухо, того самого, кто пролил больше людской крови, чем протекло воды через устье Рейна, дремотно млел в седле. Всю ночь его воины не смыкали глаз. Франконы двигались походным порядком, подставив плечи под свои трсхзубые копья. Их полосатые плащи были закручены поперек тел, а массивные щиты зримо горбатили спины. Шел последний час ночи. Глухую тишину уже будили птичьи голоса, но по краям луга, в подлеске еще держался сок. Ночная остуда пробирала Йоркина, и он зябко передернул плечами, думая о том, что эти земли, взятые Оттоном I во времена Империи, жили своей жизнью, не собираясь подчиняться порядкам Второго Рима. Йоркин не восседал бы с таким спокойствием на своем ленивом коньке, когда бы не присутствие лучших воинов Империи - легиона "куничьих хвостов". Где-то впереди рыскали его сторожа, чутко поводили мордами кони, хватая принесенные ветром запахи, однако ничто пока не предвещало тревоги. Маркграф зевнул и повел равнодушным взглядом вдоль луга. Впереди, над головами его воинов, покачивался бычий череп в золотой окове - штандарт "хвостатого" легиона. Его уже тронул первый луч восходящего солнца, и золото сверкало, как бы прожигая редеющий туман. Возвещая о начале дня, запел франконский рог, и маркграф, которого по обычаю здешних мест называли бы кнезом, подобрался в седле, распрямил спину. Солнце било франконам в глаза, и никто из них не заметил, как посреди высокотравья разом поднялись гладкотелые стрелки. Они дружно ударили из луков, и выпущенные стрелы пронзительно взвизгнули в настороженной тишине. Первая же из них разорвала Йоркину щеку и застряла в меховой накидке над плечом. Франконы метнулись в пролесок, но стрелы летели плотно, поражая всадников одного за другим. Йоркин, прикрываясь конем, перебросил щит на грудь и, привычно откинувшись назад, взял коня ногами. Потом, раскачав себя на скаку, с тугой оттяжкой опустил руку в удар, но меч лишь скосил траву, никого не достав. Йоркин ударил на другую сторону - тоже пусто. Луг как бы вымер, хотя глаз маркграфа успел зацепить промельк голых смуглых спин в непримятых островках чертополоха. Нападавшие, рассеявшись по травостою, уходили в подлесок. Толкнув коня ногами, Йоркин налег грудью на холку. Его чубатый конь влетел в подлесок и внезапно рухнул, ударившись грудью о хитро замаскированные в кустах повозки. Перевернувшись через голову коня, Йоркин рухнул на землю. Возбужденные всадники, не распознав опасности, вслед за ним повторили тот же наскок. Их кони обдирали себе бока а колеса повозок, ломали ноги о приподнятые оглобли, а седоки с бритыми затылками и длинными косами, спадавшими с висков, неистово крутились в седлах, горяча себя злобой. Подавив в себе горячность первого натиска, фраконы приветствовали своего поднимавшегося с земли кнеза боевым кличем. Их неуемная готовность сражаться рвалась наружу, но Йоркин остановил воинов решительно и властно. Он расставил легион большим кругом, развернул вторую линию лицом к дальнему лесу. Первая же, по его расчету, должна была окружить засаду, не дать ей возможности скрыться в чаще. - Эи, Йоркин! - услышал он вдруг за спиной голос одного из легионеров. Смотри, кого мы тебе привели! Перед кнезом стоял молодой воин с узорчатой татуировкой на руках. Всем своим видом он подчеркивал нрав гордый и неукротимый. - На колени, раб! - рявкнул тот же легионер, сопроводив повеление ударом кулака. Воин выдержал удар, не дрогнув. Франкон замахнулся снова, но Йоркин жестом остановил его. - Кто ты? - обратился он к юноше. - Я Брагода, из рода Оркса. - У раба нет рода, - процедил сквозь зубы кнез. - Рабами наши люди не бывают, - невозмутимо заметил пленник. - Тогда почему ты отдал свое оружие? - Там было слишком тесно, чтобы продолжать бой. Закончим его здесь. Франконы громко рассмеялись, опустив мечи к ноге, а пленник смерил врагов долгим цепким взглядом. - Ну, хватит болтать! - проговорил Йоркин. Он хотел добавить еще что-нибудь оскорбительное, но неожиданно изменившееся лицо Брагоды заставило его замолчать. Тот вдруг тряхнул головой и, оскалившись как зверь, тихонько завыл. Потом резко поднял голову и, надрывая горло, закричал. Ничего подобного Йоркину слышать не доводилось, и прежде, чем кнез схватился за меч, его новый конь шарахнулся в сторону и понес седока в лес. А пленник все кричал ему вслед, переходя то на вой, то на рык. Внезапно оборвав свою "песню смерти", воин подскочил к одному из легионеров, легко, словно сноп соломы, бросил его на землю, на лету выхватив из рук меч. Кто-то из франконов, опомнившись, метнулся к Брагоде, но тут же упал к его ногам, сраженный наповал. Легионеры окружили храбреца, однако меч в руках выбирал такую точную и скорую дорогу к цели, что казалось, любые действия противников ему были известны заранее. Прорвавшись сквозь кольцо врагов, Брагода бросился бежать. На миг склонился над одним из убитых, запустил ладонь в его широкую рану и с диким хохотом вымазал кровью свое лицо. - Берсерк! - закричали видавшие виды франконы. - Бешеный! А Брагода промчался по наклонным щитам легионеров и в мгновение ока оказался у них за спиной. Однако на его пути возник кнез, наконец-то сумевший совладать с конем. Воин застыл на мгновение, встретившись взглядом с Иоркином. В этом противостоянии взглядов сошлись две неукротимые воли, и ни одна не дорогнула под натиском другой. Йоркин резко повернул коня, взмахнул мечом, но Брагода ускользнул, переметнулся, распластавшись всем телом по траве, и снова оказался на ногах, недосягаемый для всадника. В этот момент чья-то нетвердая рука послала в Брагоду дротик. Тог перехватил его на лету и тут же метнул в Йоркина. Тонкое перо дротика, разорвав кольчугу, утеряло свою смертоносную силу и вошло в тело лишь на полпальца. Тогда Брагода сбоку прыгнул на кнеза, сбросил его на землю и, завладев гнедым, скрылся в лесу. Все это произошло столь быстро, что растерянные франконы лишь проводили Бешеного взглядами и поспешили к вторично поверженному Йоркину.
      * * *
      Тихо оплывал день. Его остаток опускался в долину, заливая ее вечерним светом. Брагода лежал в травяной постели расслабившись, постепенно успокаивая в себе бешеного зверя. Жизнь борсека, или берсерка, как говорили франконы, проходила через два обличья - людское и звериное, - и каждое из них тяжко переносило соседство другого. Над Брагодои склонилось лицо колдуна. Бесцветные старческие губы дзигались неспешно, и Брагоде казалось, что вещие слова сами собой рождаются у него в голове. - Тяжесть отпустит, если ты удержишь себя в равновесии. Над тобой сластолюбие, под тобой - жертвенность, по одну сторону - бунтарство, по другую - покой. А ты - посредине. Понимаешь? Стоит безоглядно хватить чего-то слишком, и все рухнет, раздавит тебя. Если затянет в одну сторону держись другой, так и сохранишься... Лютую ярость свою удержи покоем, иначе сгоришь в яровитом огне. Когда ты лютуешь в бою, тебе легко, но когда люто не отдает тебе покой - тебе тяжко. Все потому, что стоишь ты не посредине, а сбоку. Все живет этим порядком, так уж поставлено богами. Вот хотя бы земля... Весной она бунтует, летом - сладостраствует, осенью - жертвует, зимой - покоится. И все по кругу, все повторяемо и равностепенно. Поэтому и нельзя перетянуть ни в какую сторону... Пальцы колдуна не уставая трудились над онемевшими ранами борсека, втирая в них зелье. Брагода заставлял себя почувствовать боль, боль как признак живого, но она была уже над ним не властна. Каждый воин его рода в назначенный срок проходил одну из магических инициации, лишавшую человека чувства боли. Брагода вспомнил, как старик опаивал его, тогда еще совсем юного, желтым тягучим силогоном. От одной плошки колдовского пойла все тело становилось чужим, а перед глазами появлялись демоны. Колдун тогда долго заговаривал тело юноши, и от его криков демоны начинали бесноваться. Потом он втыкал в Брагоду костяные иглы, но, обессиленный, тот уже не чувствовал, как ему делали татуировку темным травяным соком. - ...К риксу Искору не ходи, он от тебя уже отрекся. - Старик по старинке называл кнеза риксом, то есть повелителем. - Искор всех вас назовет разбойниками, а головы ваши наколет на ослопы1. Брагода медленно приподнялся, сел, упираясь в землю руками. - Если сюда придут франконы, - продолжал колдун, - они потребуют большую виру за каждого убитого воина. Но рикс Искор платить не станет, он откупится вашими головами. Какой спрос с разбойников?! - Франконы за вирой не придут. Они придут с большой войной - я убил их кнеза. - Этого не нужно было делать? - Теперь уже его не воротить. Он первым напал на меня. Пусть Искор на себя и берет. Мы там не по своей воле оказались. - Теперь ты остался один. Нет тебя, нет и Искорова умысла. - Он должен мне еще две меры серебра... - Поди возьми! У голодного пса легче кость выпросить. Брагода положил руку на плечо старику. - Благодарю тебя, Хорат! Теперь снова священный огонь Сва горит на алтаре моей груди. Он уходил от старика, оставляя у него какую-то часть своей жизни. Она цепляла его душу доброй печалью, ластилась, но отпускала от себя безвозвратно. Дорога огибала холм, но Брагода свернул с нее и поднялся на вершину.
      С высоты Искоровы леса казались необмерными. Да, пройти сквозь такие дебри и не сгинуть в них навеки сможет не всякий. Холм оглавляла массивная четырехликая каменная веха Святовита: величественный бог простирал свой взор во все концы земель Рода. Вехи, подобные этой, незримыми нитями связали землю славянскую с великой Арконой. Оттуда пришел Род, там от плоти священного дуба взял жизнь первочеловек, там жрецы сохраняли заветы богов, их священное слово - Веду. Брагода приветствовал Святовита, вскинул голову и коснувшись ладонью левой стороны груди. Так делали все воины рода Оркса. Над каменным изваянием густели краски вечернего неба. С приходом сумерек в Турьевим городище трубили в рог, возвещая о воцарении ночного времени. Едва замирал последний звук, как его тяжелые ворота закрывались. Но это обстоятельство сейчас не смущало Брагоду. По своему родовому положению Брагода должен был въезжать в городище рикса только на коне, трубя в рог, однако он выбрал путь менее почетный, зато более надежный. Дожидаясь урочного часа, Брагода предался воспоминаниям. После смерти отца его, как старшего из Орксовой молоди, рикс Турьего городища посадил в две головы от себя. Будь это кто-либо другой - такое расположение старого кнеза не спасло бы его от зависти, злобной неслады с ближними риксовыми мужами. Но борсека боялись, а потому вроде бы и не замечали. Тогда Брагода почувствовал себя обиженным и однажды, не раздумывая, сел к риксу-кнезу даже ближе, чем сиживал его отец. Он был старшим, и потому представлял не только род, но и делал его славу со своим именем. Род Оркса происходил из триверов2, вот почему Брагода по традиции носил тройное имя, считая еще и имя отца. Старый рикс восседал во главе стола, возвышаясь на массивном дубовом седалище. Над его головой нависали тяжелые турьи рога, прибитые к низкому потолку. Древние боги, сошедшие когда-то на землю, тоже имели рога. Так говорит Веда. Дубовый стол едва доходил до колен рикса, который неспешно делил добычу, разрывая мясо руками. Оторвав кусок, он обводил взглядом сидящих и бросал его на стол, говоря негромко, но так, чтобы слышали все: - Тебе, Болеслав, сын Грумира... Тебе, Брагода - Вук Орксов... Потом рикс разливал вино в ритоны3, и рабы не мешкая подносили их мужам. Когда дошла очередь до Брагоды, он вдруг ощутил горькую сухость во рту испытанный признак предугаданной опасности. Внезапно раб опрокинул кубок, и в наступившей тишине пировавшие увидели, как по плечам воина потекло густое липкое вино. Брагода повернул голову, и его взгляд наткнулся на ядовитую успешку молодого рикса Искора. - Сколько стоит жизнь этого раба? - едва расцепив зубы, спросил Брагода у старого рикса. - Я ее не продаю, - тихо ответил тот. Никто даже и не заметил движения борсека, но раб, корчясь от боли, медленно осел на пол, пытаясь вытащить из окровавленной груди короткий кинжал Брагоды. Старый рикс крякнул от удовольствия. - Экий ты скорый на руку-то! Ну так и быть, я дарю этого раба тебе... Вспомнил Брагода и свое первое знакомство с нравами Турьего городища, согласно которым гостеприимство местных риксов-кнезов следовало принимать как обязательную, хотя и малоприятную повинность. И молодой рикс Искор не замедлил показать себя: Брагода стал его поверенным в самых опасных делах. Он ходил послом к ляхам, с которыми тогда скрестили мечи глиняне, липиняне, дошане, нелетичи и редари4, и жизнь его была на волосок от смерти. Он доставал Искору золото, не пропуская купцов на торги в Липсков5. А позднее Искор, отдав своему отцу последние почести, поспешил забыть об этом и окружил себя людьми услужливыми, подобострастными, к числу коих Брагода не принадлежал. Искорово время началось с больших и малых тревог. Молодой рикс принадлежал к тому поколению правителей, которые начали ставить себя выше Рода, не признавая над своей властью никакой иной. Земля уходила от малых племен к большим властителям, и первыми встали на защиту Рода его извечные ревнители - волхвы. Ничто не могло так поколебать трон рикса, как сопротивление жрецов, всегда стоявших выше и разделявших свою власть лишь с богами. Волхвы, а стало быть, и вера предков, встали непреодолимо на пути новых властителей. Искору вязала руки шаткость его положения в борьбе за общеродовую власть. Лютичи не ставили высоко правителей Гурьева городища и потому на вечевых сходах Искор был угрюм и молчалив. Его слово ничего не решало. Появление в городище франконских капелланов не усилило бы влияние Искора, а наоборот, низвергло бы его окончательно. И оттого, побив франконов своими малыми силами, Искор полагал обрести себе славу среди лютичей, ставя их на грань войны с Империей. ...Деревья шумели, и мелкой-мелкой дрожью заходились кусты. Над ними гулял ночной ветер-духовей. Брагода подобрался к самым стенам городища и, найдя подходящее место, спрятал там свои пожитки. Он взял с собой только пару фряжских кинжалов да цеп, которым обвязал себя поверх пояса с родовыми клеймами. С помощью кинжалов, втыкаемых поочередно в бревенчатую стену, он легко добрался до самого верха и распластался на замшелом скате. Все городище плотно укутала ночь. В редких домах светились огоньки сквозь прорези-оконца. С факелами в руках, позвякивая оружием, к риксову двору прошла ночная стража. Внизу, под стеной, были плотно вкопаны остроконечные колья. Перепрыгнуть их с высоты в четыре человеческих роста было невозможно. Борсек снял с ноговиц кожаные обмотки, связал их вместе, затем сделал петлю и, накинув ее на зубец стены, спокойно спустился вниз. - Проснись, кнез! Брагода теребил за плечо сонного Искора, но тот лишь мотал головой и что-то бормотал, не размыкая век. Должно быть, рикс усладился дурманом сок-травы и теперь отдал себя ненасытным демонам ночи. Воин присел на низкую постель из тонкорунных шкур, ворс которых был столь мягок, что рука не сразу замечала его прикосновение. В изголовье висел щит Искора с его родовым знаком. Этому знаку всегда оставался подвластен дух сторож риксова тела. Но Брагода не боялся духа. Он усыпил его заговором, едва переступив порог спальни. - Проснись же, кнез! - Брагода снова тронул спящего за плечо. Искор, превозмогая сонный дурман, вяло оттолкнул от себя чужую руку и принялся ощупывать свое Лицо. Сознание вернулось к нему не сразу, но когда он пришел в себя, сперва испуг, а потом ярость охватили рикса: - Что ты здесь делаешь?! Искор вскочил, обращая свой неистовый интерес к дальнему углу спальни, где слышались какая-то возня и глухое мычание. - Нет, Искор, твой тельник6 не придет на выручку. Я на всякий случай связал его своей цепью. Вишь, как барахтается! Так что его ядовитые дротики тебе сейчас не услужат. - Ты... ты поднимаешь руку на своего кнеза?! - Вспомни, Искор, род Оркса Бешеного присягает только богам! Нас можно купить, но заставить подчиниться кому-либо из риксов нельзя! Я не такой человек, а ты не мой рикс. - Что тебе нужно? - Где мое серебро? - Ты пришел сюда только за этим? - Слишком много вопросов. Я больше не верю тебе, рикс. Ты отдашь мне долг - и я уйду, и тогда ничья кровь в твоем доме не прольется. Брагода вонзил свой взгляд в глаза Искора. Кнез был едва ли не вдвое старше борсека и не привыь отводить глаза, но против пронзительного взгляда Брагоды был беспомощен. Рикс встал, молча подо.шел к изголовью своей постели, откинул золототканую накидку и открыл спрятанный под ней ларец. Затем нехотя извлек две пригоршни серебряных колтов7 тонкой чеканки и протянул их Брагоде. - Зря ты пришел сюда. Видно, забыл завет предков: "Не желай другому - не получишь сам!" - Я пришел к тебе за своим. Наши предки говорили и так: "Обещанное другому - уже не твое!" И Руговит8 мне помог. Он усыпил твою стражу, он и выведет меня отсюда. Брагода спрятал за пазухой серебро, небрежно поклонился риксу и спустился в темную подклеть спальни. Искор обессиленно рухнул на шкуры. Горечь постыдного унижения сдавила ему горло, но он превозмог себя, рассудок взял верх над чувствами. Брагода, конечно, не тронул его сторожей. Он не посмел бы нарушить древнее правило - первому не проливать кровь Рода. Но, с другой стороны, ему только и нужно, чтобы Искор поднял сейчас шум. Все начнут метаться, обнажат оружие против Брагоды, и тот в суматохе уложит всех. Нет, его надо перехитрить. Искор разорвал на левом плече поволоку, плеснул на руку красного вина из недопитого накануне кубка и, сняв со стены факел, сошел в подклеть, а потом - на низкое крыльцо. Здесь, во внутреннем дворе, вповалку спали его воины. Нечеловеческий вопль вырвался вдруг из груди кнеза, разбудив спящих. Тяжелый факел дрожал в его руке, блики огня прыгали по разбросанному оружию, по отшлифованной глади бревенчатых стен. Воины повскакивали на ноги, силясь понять происходящее. - Бужату мне! - кричал рикс, корчясь будто бы от боли. - Бужату сыщите... Из мечущейся толпы вперед выступил молодой длинноусый воин. - Бужата, ты славный боец... - начал Искор, спускаясь по ступенькам. Жаль, что мне не служишь. Но ты служишь богам, и потому должен отстоять завет их и слово. Что говорит великая Веда? "Слово против слова, железо против железа, кровь против крови!" - Искор застонал, наклонив голову к несуществующей ране. Потом, как бы собравшись а силами, заговорил вновь: Сейчас меня хотел убичь Брагода. Он решил, что я обманул его... Смотрите все - он пролил кровь лютичанских кнезов! Там, - Искор кивнул на окна спальни,-лежит связанным мой тельник - дикий Годемал. Кто может связать такого зверя! Только борсек! "Странно, - подумал Бужата, - если борсек решил убить тебя, то почему ты еще жив?" - Убей его, Бужата! Убей оружием кнеза Искора. Это будет твой заклад для Арконы. Воин не спешил верить риксу, но при упоминании Арконы глаза его заблестели. Он поклонился и пошел собираться в дорогу.
      Брагода, все видевший и слышавший лежа на соломенной крыше Искоровой кухарни, подивился коварству лютичанского кнеза. Теперь он знал, кто охотник за его жизнью - Бужата. Этот воин был пришлым, и Брагода видел его всего несколько раз. Бужата, носивший такие же длинные усы, как и франконы, но в отличие от них не заплетавший косы на висках и не бривший затылок, шел в Аркону - к храму Святовита. Опытный взгляд Брагоды сразу оценил горделивую осанку и подчеркнутую стать молодого воина. Борсек перевел взгляд на рикса. Откуда у него взялась рана? Полоснул себя ножом? Это Искор-то?! Нет, тут какое-то коварство. Все нужно решить сейчас, сразу, не дав злым языкам бесчестить род Оркса. Брагода встал на крыше в полный рост. - Эй, рикс, вот он я! Кто тут хочет со мной драться? Все подняли головы, оживленно заговорили. Лишь Бужата, словно ожидавший появления борсека, остался совершенно спокоен. Кое-кто из воинов потянул на себя налучье, но Брагоде знал, что они побоятся первыми обнажить свое оружие. Вдруг Бужата резким движением извлек клинок из ножен и с вызовом обернулся, злобно ощерив зубы. Борсек тут же ответил на вызов. Поджав ноги, он прыгнул вниз и, оказавшись в двух шагах от своего противника, приветственно поднял правую руку. - Я буду драться по обычаям предков... Я - Брагода-Вук9 из рода Оркса Бешеного. Как твое имя? - Я - Бужата из рода Одара Железное Сердце! Брагода вспомнил, что этот род ему знаком но рассказам отца. Заметив, что борсек безоружен, Бужата предложил: - Выбери себе что пожелаешь, из моего оружия. Я буду драться мечом кнеза. - Не принимай от него оружие, Бужата. Кнез - лжец! По сторонам возбужденно зашумели. Бужата медлил, глядя на стоявшего невдалеке Искора. Наконец сказал упрямо: - Нет, я приму оружие из рук кнеза. Искор вздохнул с облегчением, недооценив, однако, сполна желание молодого воина. Кто-то из ближних рикса принес меч и, следуя ритуалу, встал на колено и протянул его Искору. Рикс, словно перед великой битвой, медленно разомкнул огниво10 и ножны. Следуя вековому порядку, произнес над обнаженной сталью заклинание и, полностью освободив меч от ножен, поцеловал оружие. После этого он жестом подозвал Бужату и протянул ему клинок. Воин приветствовал меч поклоном и в своем усердии приблизился к риксу настолько, что почти коснулся его одежды. Ощутив некую тревогу, Искор осторожно отступил назад. Бужата поднял голову, пристально посмотрел на кнеза и, ничего не сказав, повернулся к Брагоде. Меч вислоусый воин держал двумя руками у самого лица. Он медленно двигался на Брагоду, который, притоптывая ногами, уже раскачивался в ритуальном танце. Оружие, которое выбрал для себя борсек, его рука оценила сразу. Лишенный вычурных узоров и кичливых клейм, меч ходил в ней устойчиво и легко. Конец клинка был более вязким, а закованный сердечник указывал на его бронебойную силу. Притоптывая и играя мечом, борсек шаг за шагом сближался с противником. Наконец оба они застыли друг против друга. Их мечи, соприкоснувшись, замерли в воздухе. Брагода усмехнулся про себя нелепой случайности - род Одара скрестил оружие с родом лютичанских кнезов! Воины, выдержав паузу, отскочили в разные стороны. На их лицах застыл оскал ярости. Пугая друг друга жуткими гримасами и боевыми кличами - каждый по-своему, они неистово кружились по площадке, потом как по команде остановились, расслабившись, и, поворотись друг к другу спинами, разошлись в стороны. Ритуал был исполнен. Толпа риксовых людей, обступившая площадку, быстро рассеялась. Дымно пылали факелы, заволакивая светлеющее небо. Брагода дышал легко. Он переминался с ноги на ногу и выжидал. Мгновения какой-то одной из этих двух жизней уже были отсчитаны, и надо было только сделать шаг навстречу судьбе. Подчиняясь какому-то внутреннему велению, борсек повернулся, еще раз окинул взглядом противника. Бужата был примерно одного с ним возраста, но борсек выглядел матерее, внушительнее. В его облике проступало нечто такое, отчего даже лохматые риксовы псы начинали метаться на своих привязях. Бужата неожиданно сделал выпад, но борсек даже не пошевелился, хотя клинок едва не задел ему щеку. Взгляд Бужаты как бы говорил: "Зря... Ты слишком уверен в себе. Не обманись!" Бужата вновь стремительно рванулся вперед. Брагода пресек это движение ударом, но, к удивлению своему, почувствовал: его меч провалился в пустоту. Противник оказался совсем в ином месте. Сразу сориентировавшись, борсек послал туда руку. Мечи сошлись, и Брагода еще раз оценил оружие, ощутив, как сила отбоя погасла в клинке, совсем не потревожив кулак. Он видел, оценивал, знал, понимал и направлял свои действия, легко ухватывая почти молниеносную смену реальности. Но удивительная быстрота оценки происходящего оказалась подвластной не только Брагоде. Бужата перемахнул через посланный в него меч легко и невесомо. Теперь уже его удар, распаленный прыжком, сорвался на борсека. Тот, еще не вставший в полный рост, метнулся но площадке, зацепив спиной землю. Еще один переворот, теперь уже в обратном направлении, и Брагода оказался у самых ног Бужаты. Меч борсека ударил вверх, Бужата отскочил, но было поздно: удар достиг цели. Бужата, медленно западая на спину, опустил оружие. Брагода выиграл бой. По обычаям предков, поединки всегда проходили до первой крови, если, конечно, не нужна была жизнь противника. А жизнь вислоусого Брагоде была не нужна. Но Брагода оставался борсеком и не всегда мог остановить себя. Он подскочил к Бужате и занес над ним меч, но тот вдруг легко переместился вперед и тяжелым основанием черена - "яблоком" зацепил с разворота руку борсека выше локтя. От сильного и неожиданного удара борсек выронил меч, его рука повисла плетью. Клинок Бужаты скользнул к горлу борсека. Брагода мог бы продолжить бой, зацепив ногу Бужаты и перевернув его хитрым приемом, если бы меч врага не вошел в плоть настолько, что борсек уже находился на полпути между жизнью и смертью. Искор, не сводивший глаз с дерущихся, оживился. Но Бужата почему-то медлил. Повернувшись к толпе вместе с насаженным на меч Брагодой, он крикнул: - Эй, кто-нибудь, дайте вина! Я хочу напоследок смочить это горло. Кнезовы мужи зашевелились. Кто-то побежал за вином, и скоро рука с наполненным ритоном протянулась к пересохшим губам Брагоды. Едва кубок освободился наполовину, Бужата подтолкнул борсека в спину. Он отпускал его, дарил ему жизнь. - Я расквитался за тебя, кнез! А кровь Брагоды будет, пожалуй, слишком дорогим подношением твоему мечу... Искор лютовал. Еще четверть луны назад у него здесь был один враг, а теперь их стало двое! Никто из кнезовых людей не подставится под мечи этих негодяев, чтоб защитить его, Искорову, честь. Эх, если бы были живы Лютибор и Осада! Но, увы, теперь их тела склевывает воронье... Да, после стычки с франконами у Искора больше не осталось настоящих воинов. Распираемый злостью кнез не мог совладать с собой. У него подкашивались ноги. Он забыл и о Брагоде, и о своей "пролитой" крови. То была его обида. Теперь же речь шла об унижении всего рода. Этот чужак оскорбил оружие кнеза! Нет, если он сейчас не отстоит честь рода, то подтолкнет людей к смуте. - О, боги! Во всем власть ваша! Чем я прогневал вас? Да неужто справедливость попрана с вашего довволения? Отдайте мне головы врагов моих, и я принесу вам великую жертву! Брагода, до сих пор не пришедший в себя, стоял посреди двора. Призывы рикса подействовали на него, как ушат холодной воды. Расценив их как повеление расправиться с поединщиками, борсек поднял с земли меч. Его рука еще висела плетью, но и левая рука борсека хорошо владела мечом. - Я рад, что ты не посрамил это оружие, - услышал он вдруг рядом мягкий голос Бужаты. Собственный меч оставил след на лице воина - его усы окрасились кровью. Бужата бережно взял клинок у Брагоды и, не обращая внимания на угрозы рикса, занялся своими пожитками. - Я иду в Аркону, сказал он борсеку. - Дорога для двух идущих становится короче вдвое. Решай... Брагода утвердительно кивнул: - Я разделяю с тобой этот путь. Искор конечно же и не помышлял вымаливать у богов головы молодых воинов. Напротив, он боялся, что боги разгневаются на него за хитрость и придумают какую-нибудь кару. Кнез освободил своего угрюмого тельника, успевшего к тому времени уже переползти в подклеть, сдержал его пыл. - Подожди, время твоей мести еще не пришло. Слушай меня внимательно, Годемал. Ты быстро, как только сможешь, поскачешь на полночь, и там на дороге встретишь их. Они не удолжны уйти, Годемал. Ты понял? Могучий страж риксовых покоев свирепо оскалился и молча кивнул в знак согласия.
      * * *
      Утро обжигало лица шагавших воинов стоялым холодком. Брагода молчал. В нем сошлись разом гордыня и покорность, уверенность в себе и червоточина гнетущего сомнения. Бужата же наслаждался живительными соками наступающего дня. Он жмурился, подставляя лицо солнцу, и незаметно улыбался. Полученные воинами раны заставили их сначала завернуть в лесную хижину старого Хората, а уж потом отправиться к Арконе. Колдуна они застали склонившимся над жертвенными камнями, от которых тянулась вверх тонкая змейка дыма. - Чу-Чурило, стар-перестар! Ты ходи-ходи похаживай, ты води-води поваживай, ты сади-сади посаживай да от нас отваживай! Он негромко твердил заговор, мерно покачиваясь в такт словам. Заметив присутствие воинов, Хорат поспешно поднялся. Брагода всматривался в его глаза, обесцвеченные старостью, и вдруг почувствовал в себе почти ребяческое озорство. - Скажи, отец, почему люди, гоняясь за мелкой дичиной, не видят перед собой крупного зверя? - Люди берут то, что им по силам. Каков охотник - такова и добыча. Хорат водил тонким пальцем вдоль пораженной руки борсека, ища в ней русло "солнечной реки". Находя крупные преграды-валуны, вставшие поперек ее потока, он разглаживал их легким прикосновением пальцев. - У людей нельзя отнимать их заблуждения. Это все равно что отобрать игрушку у ребенка. Пусть они перерастут их сами. - Потому ты и не зовешь к богам всех подряд? - Конечно! Разве б ты стал на лук вместо тетивы натягивать свой тонкий волос? - Так-то оно так. Но вот явились инородцы со своей верой и... - И народ им поверил? Нет, люди пойдут не за их верой, а за чудесами, которые никто не видел. Люди хотят чудес. Так хотят, что начинают в них веровать. И потом, почему ты думаешь, что все должны знать дорогу к бога'м? Нет. Чем ближе к богу, тем меньше посвященных в его дела. Для всех - храм, для избранных - бог! - Разве это не одно и то же? - Храм - лишь идол бога. Храм слишком много говорит о боге, а ведь познание истины накладывают печать на уста. Брагода усомнился: - Разве человек не подобен сосуду? Чем больше через него перетекает, тем свежее содержимое. - Да, но будешь ли ты лить воду в переполненный сосуд?! Ты прав, истина как вода - вечно течет, вечно движется. Отого у нас и нет священных текстов, как у греков. Истина - в Слове! И все-таки знающий истину молчит, ибо истина - язык богов, а не людей. Вот Ис Ус11 говорит, что всех накормит одним хлебом. Это значит, что он всем даст одну истину. Не даст! Одной для всех истины нет... Утреннее солнце говорит, что нужно светить, поднимаясь над землей, дневное - что нужно светить сверху, вечернее - что опускаясь в царство тьмы. Так в чем же истина? Все это - свет солнца, да только он все время разный... Бужата, прислушивающийся к их разговору, подсел поближе. - Нынче ночью один славный воин понял, что нельзя доверяться очевидной истине, - сказал он и многозначительно коснулся своей раны на щеке. - Но потом он забыл об этом и едва не поплатился жизнью. Борсек насупился, и Бужата понял: вряд ли стоило еще раз напоминать ему об этом поражении. Днем Бужата решил сходить в Турьево городище, где у земляного вала на закатной стороне осели наезжие купчины и вели торги. Брагода высказал было по этому поводу беспокойство, но Бужата только улыбнулся в ответ. Ничем не пронимаемая его самоуверенность начала цеплять борсека за живое.