Глава 16

– Брайтон – подходящее место для меня, я уверен, – сказал лорд Пелем. – Там будет маленький принц и весь бомонд. Не забывайте, что год назад в это самое время мы готовились к битве при Ватерлоо. Теперь настало мирное время, и праздник жизни продолжается. Я отнюдь не намерен от него отказываться.

– Я, наверное, поеду домой, – с нотками сомнения в голосе протянул мистер Гаскон. – Отец недомогает, и наступает время… – Он пожал плечами.

Было раннее майское утро, друзья ехали верхом по Гайд-парку, обсуждая, чем заняться, когда лондонский сезон закончится.

– А ты, Кен? – спросил лорд Пелем.

– Я? – Кеннет засмеялся. – Прошу прощения, замечтался. Или, точнее, я восхищался лодыжками горничной, которая выгуливает собак, – вон там. Нет, Нельсон, их нельзя пугать! И поздороваться тоже нельзя. И не смотри на меня так осуждающе. Что же я намерен делать? Наверное, вместе с Иденом отправлюсь в Брайтон вслед за бомондом. Или уеду в Париж. Да, наверное, в Париж. Или в Вену. Или в Рим. Или даже в Америку. Мир призывает наслаждаться им, и, увы, даже если наслаждаться им всю жизнь, времени все равно не хватит.

– Значит, ты… э-э-э… не поедешь домой? – спросил мистер Гаскон.

– Домой? – Кеннет снова засмеялся. – Ни за что, Нэт! Найдутся более приятные занятия, нежели заключить себя в Корнуолле. Например, поволочиться за восхитительной мисс Уилкокс. Известно ли вам, что вчера вечером на балу у Пикаров она нарушила обещание танцевать последний перед ужином танец со старшим сыном Пикара и танцевала его со мной? Мне даже показалось на минуту, что он бросит мне в лицо перчатку. Лето она проводит в Брайтоне – это весомый аргумент против Парижа, не правда ли? Конечно, Париж можно отложить и на осень.

– Эта особа – завзятая кокетка, – заметил лорд Пелем. – Особа весьма сомнительного нрава, Кен.

– Иначе она едва бы стала соблазнять меня, верно? – отозвался его друг. – Уж не ревнуешь ли ты, Идеи?

– Я-то думал, что ты, по крайней мере, осень захочешь провести в Англии, Кен, – заметил мистер Гаскон. – Леди Хэв…

– Ты ошибаешься. – Кеннет пришпорил лошадь, пустил ее в легкий галоп и оглядел лужайки, деревья, нескольких всадников и прохожих. Нельсон весело побежал рядом.

Кеннет развлекался вовсю. В Лондоне больше увеселительных мероприятий, нежели часов s сутках. Достаточно джентльменов, с которыми можно поговорить, и леди, с которыми можно пофлиртовать, так что времени на раздумья и сомнения просто не оставалось. Наедине с собой он оставался лишь поздно ночью или ранним утром, когда оставалось одно – провалиться в глубокий сон в полном изнеможении.

Матушка его жила в Лондоне довольно давно, как и Хелен с мужем. Кеннет сообщил им о своей женитьбе, но никак не объяснил ни самого факта, ни причин, по которым они живут раздельно. Письма, написанные в день свадьбы, он так и не отослал. На все их вопросы – удивленные либо гневные – он отвечал, что ему нечего добавить к сказанному, но если у них нет иных слов, кроме оскорблений в адрес новоиспеченной графини Хэверфорд, то им, по всей видимости, лучше делать это так, чтобы их голоса не достигали его ушей.

Нэту, Рексу и Идену он сказал только то, что женился. И близкие друзья инстинктивно поняли, что ему неприятно распространяться на эту тему, и не затрагивали ее почти никогда. Конечно, время от времени случалось, что кто-то ненароком задевал ее, – вот как сейчас, например

«Что я буду делать летом?..» – размышлял Кеннет. Скоропридется это решать. До конца сезона остается немногим больше месяца, и тогда общество разъедется и Лондон опустеет. Мир открыт перед ним – путешествуй, развлекайся. Мысль эта забавляла его. Но во всем мире было одно-единственное место, куда он хотел бы, но не мог поехать, – тихое побережье, которое ни у кого не вызывало интереса. Разве что короткие реплики восхищения красотами тамошней природы.

И видение этих мест преследовало его днем и ночью…

Уоткинс сообщал, что она поправилась. Сама она ему не писала. Но ведь он тоже не писал ей.

" – Неделю назад вы сказали, что хотели бы никогда больше не видеть меня. Вы и теперь этого хотите?

– Да, хочу".

Нэт с Иденом над чем-то смеялись.

– Весьма трудно представить себе Рекса, занятого устройством детской, – хохотнул мистер Гаскон. – Но у него был страшно самодовольный вид, когда он объяснял, что Брайтон не самое подходящее место для здоровья леди Роули и что он отвезет ее домой в конце июня. Яснее выразиться невозможно.

– Нам грозит серьезная опасность пополнить унылое племя заурядных мужей, Нэт, – со вздохом сказал лорд Пелем. – Двое из четверых! Неужели только нам с вами предстоит отстаивать свою свободу, которая так радовала нас всех еще менее года назад? А наши друзья, увы, будут заняты исключительно увеличением населения и такой почетной, хотя и скучной задачей, как обеспечение себя наследниками?

– Значит, ты уже решил, что у обоих будут мальчики? – спросил мистер Гаскон. – Кен, что…

Но Кеннет пустил лошадь галопом, ничего не сказав в ответ.

Все объяснилось к исходу того же дня. Мистер Гаскон и граф Хэверфорд возвращались с бала в одной карете – их друг сопровождал тетку и кузину. Подороге домой друзья решили, что на сегодняшний вечер развлечений с них достаточно, и мистер Гаскон принял приглашение графа Хэверфорда завернуть в его особняк на Гросвенор-сквер, немного выпить и поболтать, а уж потом вернуться домой.

– Мисс Уилкокс и впрямь ради вас забывает о приличиях, – начал мистер Гаскон, усаживаясь в кресло с бокалом вина в руке. – Она три раза танцевала с вами. Я не ошибаюсь, она пригласила вас в третий раз сама?

– Что делать, если я так неотразим! – отшутился Кеннет.

– Она явно хочет спать с вами, – сказал мистер Гаскон, – только общеизвестно, Кен, что вы не будете первым. Однако не забывайте: как она ни распущенна, все же она леди, женщина света. Можно попасть в неловкое положение.

– Да, маменька! – Кеннет поднял свой бокал, бровь его поползла вверх.

– Это неразумно, друг мой.

– Но ведь меня нельзя поймать в брачные силки, не так ли?

Мистер Гаскон откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел на друга.

– С этим очень трудно примириться, Кен, – начал он. – В эти два месяца ты был самым веселым гулякой в Лондоне. Рядом с тобой мы с Иденом выглядели и чувствовали себя просто чем-то вроде парочки старых дев. Ты же походил на бочонок с порохом, которому не хватает только искры, чтобы разлететься на мелкие кусочки. Мы беспокоимся за тебя, Кен. И Рекс тоже. Он говорит, что внезапный и трудный брак нельзя превратить в нечто приличное, если не держать свою молодую жену подле себя.

– Рексу, черт возьми, лучше заниматься своими собственными делами. Да и вам с Иденом тоже.

– Она что, так… так невыносима? – спросил мистер Гаскон.

Кеннет наклонился и со стуком поставил пустой бокал перед собой на столик.

– Оставим это, Нэт. Моя жена не предмет для обсуждений.

Друг покрутил бокал в руках, заглянул в него.

– Значит, твой сын или дочь будут расти, не зная отца?

Кеннет снова откинулся на спинку кресла и медленно вздохнул.

– Ты всегда был… необузданным человеком, – продолжал мистер Гаскон. – Все мы такие. Но никогда мы не были безответственными. Мне всегда казалось, что в основе своей мы люди порядочные и что когда придет время остепениться… – Но тут он поднял глаза и осекся.

Кеннет вцепился в ручки кресла побелевшими пальцами. Глаза его были закрыты.

– Ребенка не будет, Нэт, – сказал он. – Мы потеряли наше дитя в ночь после свадьбы.

Почему он сказал «мы»? Это ведь только ее потеря. И это не был ребенок в полном смысле слова. Но вдруг он понял, чем объясняется молчание Нэта. Он, Кеннет, плакал.

Он заставил себя подняться и побрел к окну, где мог стоять спиной к собеседнику.

– Кен, – сказал мистер Гаскон какое-то время спустя, – ты мог бы и рассказать нам об этом, старина. И друзья смогли бы как-то утешить тебя.

– А зачем мне утешения? – спросил он. – Младенец был зачат в ту единственную ночь, что я провел с женщиной, которая мне не нравится. Я узнал о его существовании только за неделю до венчания. А ночью после венчания она выкинула. Зачем мне особые утешения?

– Но я никогда не видел тебя плачущим!

– И уверяю тебя, никогда больше не увидишь. – Кеннет был страшно смущен. – Черт побери! Да, черт побери, Нэт, неужели у тебя не хватает такта уйти?

Настало долгое молчание.

– Я помню случай, – заговорил, наконец, мистер Гаскон, – когда мне предстояло отправиться под нож хирурга и я ужасно боялся, что буду кричать, или потеряю сознание, или еще как-то опозорюсь, прежде чем он сумеет извлечь пулю. Я умолял тебя, чтобы ты ушел и вернулся в полк, осыпал тебя проклятиями. А вы все время простояли у стола. И потом я ругался. И так и не сказал тебе, как много для меня значило, что ты не ушел, был со мной. Друзья должны делить не только радость, но и боль, Кен. Расскажи о своей жене.

Что мог он рассказать о Майре Хейз – о Майре Вудфолл, графине Хэверфорд? В детстве он едва замечал ее, когда она приходила вместе с Шоном. Они, мальчики, играли или боролись, а она была сама по себе. Худенькая темноволосая девочка, некрасивая и неинтересная. Девчонка как девчонка. Но когда он снова увидел ее спустя несколько лет, проведенных в школе, – ах, как она переменилась и как переменилось его восприятие! Высокая, гибкая красавица, очаровательная Майра – запретная для него из-за вражды, вспыхнувшей между их семьями, леди благородного происхождения. Это делало ее такой соблазнительной, и он не мог устоять перед ее очарованием.

Он назначал ей свидания, боясь стать докучливым: Ему они казались такими редкими! Они болтали, смеялись и он любил ее, хотя их телесные отношения никогда не заходили дальше касаний рук и относительно невинных поцелуев. Он признался ей в любви. Она только улыбнулась в ответ на это признание, вероятно, лучше, чем он, понимая, что все это ни к чему не приведет. О ее чувствах он не знал ничего, и это доводило его до помрачения рассудка. Он был готов бросить вызов, и. своему, и ее отцу, если это понадобится, чтобы жениться на ней. Он думал, что не сможет, жить без нее.

– Но твой, отец одержал над тобой верх? – спросил мистер Гаскон. – Как и ее отец? Поэтому-то, ты и купил офицерский патент, да, Кен?

Его дружба с Шоном Хейзом в годы юности распалась, превратившись в конце концов во вражду. Он простил бы ему многое, хотя и не мог не осуждать расточительность Шона, его карточные долги, которые опустошали отцовский кошелек, его беспорядочные связи с женщинами, которые вели к беде. Куда труднее, даже невозможно было извинить другое – он стал жульничать в карточной игре, стремясь поправить свои дела. Отвратительно было и то, как он добивался понравившихся ему женщин – силой, если ему отказывали в связи. Кеннер мог бы еще извинить бывшему другу кое-какие грешки по части контрабанды. В окрестностях Тамаута контрабанде не была столь доходным делом, как встарь. Но он не мог простить брату Майры попыток поставить дело на широкую ногу: собрав вокруг себя шайку головорезов, Шон прибегал к угрозам, шантажу и насилию. Хотя у Шона хватило ума вести свои делишки подальше от Тамаута.

– Ты порвал с сестрой из-за брата? – спросил мистер Гаскон.

– Не спеши с выводами, друг…

И Кеннет рассказал, как, не порывая еще с братом Майры, он выяснил две вещи: во-первых, Шон собирался высадиться со своей бандой в укромном уголке на берегу моря – месте их юношеских игр, а во-вторых, он узнал, что Шон играет чувствами Хелен. О последнем ему рассказала Майра, хотя и не считала это игрой. Ей отношения молодых людей казались серьезными, она решила, что Кеннет тоже их одобрит. Может быть, девушка думала, что вчетвером они смогут разорвать семейные путы, которые так давно мешали молодым людям.

Кеннет решил вмешаться в делишки Шона, застать его на месте преступления – за контрабандой – и предъявить на следующий день ультиматум. Либо он обнародует, что Шон – контрабандист, либо Шон отказывается от своего внезапного интереса к Хелен, вернее, к ее состоянию. Шантаж? Да, пусть так, но он помешает его грязным делишкам. Но когда Кеннет появился ночью на утесе, он столкнулся с человеком, стоявшим на часах, и человек этот приставил пистолет к его груди. Часовым была Майра!

– Она принадлежала к этой шайке, Нэт! К шайке головорезов и бандитов. И у нее было оружие! Окажись на моем месте кто-то другой, она, конечно, выстрелила бы.

– Ты уверен? – спросил мистер Гаскон. – Возможно, она была…

– Она приказала мне идти домой и забыть о том, что я видел, иначе она убьет меня. Или велит меня убить.

Он пошел домой и рассказал отцу и о контрабандных делишках Шона, и о его тайном волокитстве за Хелен. Последнее оказалось куда серьезнее, чем он предполагал. Был задуман побег. Шон, судя по всему, считал, что граф Хэверфорд никогда не даст согласия на этот брак, но, возможно, оказавшись перед свершившимся фактом, выделит дочери ее приданое, лишь бы избежать скандала. Граф повел себя сдержанно. Он предоставил Шону выбор между судебным преследованием за контрабанду и зачислением в армию. Шон предпочел армию, и сэр Бэзил Хейз несколько облегчил его судьбу, купив ему патент офицера-пехотинца. В битве под Тулузой Шон был убит.

– А я купил свой патент, – закончил Кеннет. Я не мог простить Майру, а она не могла простить меня. Она оказалась совсем другой, чем я думал. Я поклялся никогда не возвращаться в Данбертон. Но я все же вернулся. И вот теперь она моя жена.

– Ты обманул ее доверие, – сказал мистер Гаскон. – И потом, она ведь защищала своего брата. Пусть даже и от тебя. Скверно!..

– Это он был скверный, – возразил Кеннет. – Такого человека женщина не должна защищать. Разве что она сама такая же – безжалостная и холодная.

– Но он был ее братом, Кеннет, – сказал мистер Гаскон, – Ты все еще любишь ее?..

Кеннет невесело засмеялся:

– Мне казалось, что последние два месяца моего поведения ответили на ваш вопрос.

– Воистину так, – согласился мистер Гаскон, – и очень многое объяснилось за последние полчаса. В эти два месяца стало, в общем, ясно – Рекс лаже высказал нам такое предположение, – что ты действительно все еще любишь ее.

– Оставив ее через неделю после нашей свадьбы, намереваясь никогда не возвращаться к ней – и это вы считаете доказательством моей любви? – Кеннет отвернулся от окна и посмотрел на друга, вскинув брови.

Мистер Гаскон встал и поставил на стол свой пустой бокал.

– Мне пора домой, – сказал он. – Нам показалось, что все это не похоже на вас, Кен, – покинуть жену, к которой вы не испытываете ничего, кроме безразличия. А от ненависти до любви… Ну, вы знаете эту поговорку. Могу ли я предположить, что мужчина не станет оплакивать дитя, которое его жена выкинула, проносив лишь несколько месяцев, если он не испытывает к этой женщине сильного чувства? Так что это – ненависть или любовь?

– Я очень виноват, – ответил Кеннет. – Она ужасно страдала, Нэт. Она сказала, что больше не хочет видеть меня. Я сделал скидку на то, что сказано это было почти сразу же после тяжелого испытания. Я дал ей неделю. Когда я повторил свой вопрос, она ответила так же. Стало быть, если вам кажется, что я жестоко бросил жену, которая тоскует обо мне, вам лучше пересмотреть свою точку зрения.

– Она сказала так через неделю после случившегося? – заметил мистер Гаскон. – Всего лишь через неделю, Кен! И ты ей поверил?

– С каких это пор ты стал знатоком женщин?

– С тех пор как у меня появилось пятеро сестер и у нас поселилась еще и моя кузина. Когда задеты их чувства, Кен, они ни за что не скажут то, что думают на самом деле. В этом отношении они совершенно такие же, как мужчины. Я ухожу. Видишь ли, с моей стороны было вполне нормально, побывав под ножом хирурга, отрицать, что мне было больно, и ругать тебя за то, что ты предложил мне утешения словами и опий, – я быстрее поправился. Я вовсе не уверен в твоем выздоровлении, если ты будешь отрицать, что тебе больно. А теперь, поделившись с тобой этими перлами мудрости, я действительно откланяюсь. Увидимся утром в «Уайт-клубе».

Проводив друга, Кеннет лег. Но и час спустя, когда начало светать, он еще не спал. Он лежал глядя перед собой. Сон все не приходил. Наконец Кеннет встал с постели, накинул халат и спустился вниз, в библиотеку, где и написал письмо.

Письмо он оставил на подносе, чтобы его отправили с утренней почтой, затем снова лег и уснул.

К Майре действительно вернулось здоровье, а с ним вместе и ее неиссякаемая энергия. Пенвит был небольшим имением, и ее мать следила за тем, чтобы все в нем шло гладко, и теперь Майра отважно поставила перед собой задачу научиться быть хозяйкой Данбертона – несмотря на те неодобрительные взгляды, которыми домоправительница время от времени награждала ее, ссылаясь на то, как вела хозяйство графиня Хэверфорд, мать Кеннета. Пришлось Майре напомнить миссис Уайтмен, что теперь графиня Хэверфорд – это она, Майра.

Много времени молодая женщина проводила вне дома, советуясь с главным садовником, предлагая кое-что переменить во дворе и в парке. И вскоре фонтан перед домом, многие годы исполнявший лишь декоративную функцию, начал извергать прозрачные струи воды, а пустые газоны, окружающие его, превратились в пестрые цветочные клумбы.

Майра почти каждый день наносила визиты и принимала участие в развлечениях, не желая трусливо прятаться из опасений пересудов в свой адрес. Она не знала, что думают ее друзья и соседи по поводу ее расторгнутой помолвки с сэром Эдвином Бейли, ее поспешного замужества, болезни, а также о причинах, по которым она живет одна. Сама Майра никому ничего не объясняла, а все ее приятельницы – даже Хэрриет – были слишком хорошо воспитаны, чтобы задавать вопросы. Но конечно, ее везде принимали. В конце концов, в ее жизни все было вполне пристойно. Очень скоро она поняла, что положение мисс Майры Хейз отличается от положения графинн Хэверфорд не меньше, чем ночь от дня. Ее обществ искали, равно как и ее приглашений.

Она много гуляла, почти всегда в одиночестве. Как бы ни был обширен парк в Данбертоне, для ее энергии не хватало его пространства. Майра гуляла по утесам над морем, по берегу, по холмам и долине. Она наблюдала, как цветет весна, как на смену ей приходит лето.

Наверное, ей повезло. Майра избавилась от брака по расчету, который представлялся ей почти отвратительным. Она избавилась от бедности, грозившей ей в случае отказа от этого брака. У нее есть дом, с великолепием которого могут сравниться немногие дома в Англии, а денег, которые она получала «на булавки», хватало, чтобы купить все чего хочется. После выздоровления она заказала себе новые туалеты и ожидала счета, чтобы оплатить его. В конце концов Майра спросила о нем у мистера Уоткинса, но он удивленно посмотрел на нее и ответил, что его сиятельство уже позаботился о счете. Она обеспечена на всю жизнь, равно как и ее мать. Если когда-нибудь сэр Эдвин решит, чтомама должна покинуть Пенвит, она сможет переехать жить в Данбертон. Это было гораздо больше того, о чем Майра осмеливалась мечтать еще несколько месяцев назад. И ей не нужно бояться, что благополучное течение ее жизни будет чем-то омрачено. Он уехал навсегда. Он никогда не вернется. Она радовалась, что все это, наконец, кончилось. Она даже утешилась, что не доносила дитя и что теперь Кеннету, не понадобится приезжать домой, когда ребенок родится. Без него ей гораздо лучше. Ей действительно хотелось никогда больше не видеть графа.

И поэтому она удивилась, что почта, которую подал ей дворецкий, произвела на нее такое впечатление. Она только что вернулась после ранней утренней прогулки по утесам сам и, стоя в холле, перебирала письма. Увидев одно, Майра помедлила, побледнела, покачнулась, а потом взбежала по лестнице и скрылась в своей гостиной. Там она прислонилась спиной к двери, закрыв глаза, словно намеревалась отбиться от целой армии врагов.

Наверное, это будут сухие расспросы о ее здоровье, упреки по поводу расходов на туалеты, укоры за ненужные траты на ремонт фонтана и сооружение цветочных клумб. Или же… Она открыла глаза и с опаской взглянула на письмо, заметив при этом, что рука у нее дрожит. Почему? Что с ней? Почему его письмо производит на нее такое впечатление?

Она уселась в кресло и распечатала конверт. Сразу же увидела, что оно очень короткое. Стало быть, письмо деловое. А чего она ожидала? Чего-то личного? В конце стояла отчетливая подпись – «Хэверфорд».

«Сударыня, – писал он, – я буду рад, если вы отправитесь в Лондон через два дня после получения этого письма. Управляющий позаботится о деталях. Когда вы приедете, до окончания сезона еще останется несколько недель. Ваш покорный слуга Хэверфорд».

Она долго смотрела на письмо. Это ультиматум. «Я буду рад… Ваш покорный слуга»… Все это ничего не значащие любезности. Это – приказание, ультиматум. Но с какой стати? С какой стати должна она радовать его? С какой стати ему захотелось, чтобы она развлекалась в Лондоне? С какой стати ему захотелось опять ее видеть?

Она не поедет! Она напишет ему такое же короткое письмо, в котором сообщит, что она отнюдь не обрадовалась возможности отправиться в Лондон и что никакого удовольствия от пребывания там она не получит.

Она может поехать в Лондон! Однажды, когда ей было шестнадцать лет, она побывала в Бате. Больше она нигде не бывала за всю свою жизнь. Она может приехать в Лондон во время сезона! Балы, рауты, концерты, театры, сады Воксхолла, Гайд-парк! Обо всем этом она слышала, мечтала, но никогда не надеялась, что увидит это, что испытает все сама.

Она может поехать туда послезавтра.

И снова увидит его. Ее пронзила такая резкая боль, что она наклонила голову и поднесла письмо к лицу. Она снова увидит его… она снова увидит его!..

Она может снова наказать себя и еще раз нарушить безмятежную тишину своей жизни.

Майра подняла голову и посмотрела куда-то в пространство. Он вызывает ее! Он отдал распоряжения мистеру Уопкинсу. Она дала обет покоряться ему. Вот и прекрасно. Она покорится ему и на сей раз.

Она поедет в Лондон.

И снова увидит его…

Глава 17

Уже больше недели Кеннет производил в уме подсчеты, и неизменно с одним и тем же результатом. Если его посланец добрался до Данбертона в самые короткие сроки и если Уоткинс сумел сделать все необходимое за два отведенных ему дня, и если его экипаж домчит до Лондона максимальной скоростью, значит, ее можно ожидать завтра – это самое раннее. Но, скорее всего, она приедет после завтра или даже через два дня, особенно если поездка затянется из-за дождя. Пожалуй, не стоит ждать ее завтра

А еще разумнее вообще не ждать ее. У него ушел целый час, чтобы написать и переписать то короткое письмо. Oн поступил осторожно, не приказав ей приехать, но просто сообщив, что будет рад, если она приедет. Приказ произвел бы на Майру меньшее впечатление, чем просьба. Если ей не захочется приехать или если она решит, что противостояние важнее всего, тогда она попросту не приедет.

И что делать в таком случае? Ехать за ней? Конечно, нет. Если она откажется приехать, на этом он вес и покончит – забудет о Данбертоне, забудет о том, что женат. Он будет путешествовать по всему свету. Может быть, обзаведется содержанкой и возьмет ее с собой. Он не станет тосковать по жене, которой не нужен. Что же до возможного сына и наследника – да к черту все это!

Самое раннее, когда можно ее ожидать, – завтра.

Он понимал, что если останется дома, то будет похож на медведя в клетке. Поэтому он отправился в Ричмонд, на вечеринку в саду, и провел там приятный вечер. Пообщался с гостями, прошелся с леди Роули, поболтал с мисс Уишерт и ее женихом – серьезным молодым человеком, к которому девушка явно питала глубокую привязанность; поиграл в крокет с миссис Херрингтон, дерзкой вдовушкой, которая сообщила ему за неделю до этого, что она подыскивает нового любовника и предпочитает высоких белокурых мужчин; упорно избегал мисс Уилкокс.

Потом отправился в «Уайт-клуб» и пообедал в обществе приятелей, среди которых были Нэт и Идеи. Он решил, что после обеда не поедет ни в театр, ни на вечер к миссис Соумертон. Может быть, заглянет в Олмак позже, сказал он друзьям, отправлявшимся в оперу.

– Ты похож на медведя в клетке, Кен! – заметил лорд Пелем.

Кеннет улыбнулся и перестал барабанить пальцами по столу.

– Полагаю, – сказал лорд Пелем, – ты решаешь, принять или не принять заманчивое предложение вдовушки. Видишь ли, она сказала мне о твоих планах, когда ей показалось, что я собираюсь сделать ей подобное предложение.

– Ей это показалось, Ид? – спросил мистер Гаскон, фыркнув. – Или ты действительно собирался?