– Дэвид? – спросила Ребекка.

– Я его мачеха, – сказала графиня, и лицо ее исказилось, словно от боли. – Но при этом я только на два года старше его. И он узнает, что я служила у вас, будучи самым презираемым существом – обнищавшей дворянкой. Вы думаете, Ребекка, что он приедет сегодня? В письме он сообщил, что выедет из Лондона в течение недели.

– Возможно, он приедет сегодня, – ответила Ребекка. – Или завтра. О Дэвиде ничего нельзя сказать наверняка. Может быть, он захочет пожить в Лондоне недельку шальной жизнью. Война ведь окончена, а свой офицерский патент он продал.

– Слава Богу, что он выжил на этой страшной войне, – сказала графиня. – Я не знаю, выдержал бы Уильям шок, если бы Дэвида убили.

– Да, – согласилась Ребекка. – Слава Богу.

Тут графиня в смущении прикусила губу.

– О, Ребекка, – сказала она, – простите меня. С моей стороны это было так бестактно. – Она прикрыла рукой рот и какое-то время молчала. – Вы будете рады его возвращению домой? Или нет? Вам станет легче, если вы встретитесь с ним и поговорите о вашем муже? Или вам будет больно вспомнить, что они вместе отправились на войну?

Но Ребекка не успела ответить. Обе дамы вдруг вскочили на ноги и обменялись взглядами.

– Лошади? – произнесла графиня. – Это Винни возвращается с вокзала? Поезд должен был уже прийти.

Они встали рядом у окна, наблюдая за тем, повернет ли экипаж к конюшням, как это было все четыре предыдущих раза, или направится к дому. Поворот к конюшням экипаж миновал и поехал прямо к дому.

– Я должна спуститься к Уильяму, – тяжело дыша, сказала графиня, когда экипаж замедлил движение у террасы под их окном, и дамы увидели, что к нему сзади приторочены чемоданы. – Я предпочла бы сейчас оказаться рядом с ним, нежели потом обрекать себя на торжественный выход. За всю свою жизнь я никогда еще так не нервничала. Вы пойдете со мной, Ребекка?

– Да, – ответила Ребекка. Ей тоже был не по душе торжественный выход.

Они поспешно сбежали вниз по лестнице, чтобы присоединиться к графу Хартингтону, который только что вышел из библиотеки в холл.

Майор лорд Тэвисток был в 1855 году вторично ранен. Страшный удар штыком распорол ему плечо и задел шею. Эту рану Дэвид получил в тот момент, когда спасал жизнь молодому солдату, рядовому, что многие старшие офицеры посчитали бы совершенно излишним. Своим поступком он заслужил «Крест Виктории». Майор Тэвисток потерял много крови, однако выжил. Шрам пока еще оставался лилово-синим. Временами Дэвид ощущал боль в руке или в ноге – особенно в случае усталости или же когда, забыв о необходимой осторожности, вдруг спотыкался. Но если он сравнивал свое нынешнее состояние с состоянием многих других, вернувшихся вместе с ним после заключения мира, то должен был признать, что ему грех жаловаться. По крайней мере у него уцелели руки и ноги и оба глаза.

А ведь много тысяч офицеров и солдат вообще не вернулись домой. В течение долгого времени Дэвиду Тэвистоку хотелось бы оказаться одним из них, и он однажды даже пытался войти в их число. Однако выжил.

Со временем его охватило страстное желание вернуться в Англию. Дэвид уже давно решил, что если выживет на этой войне, то уйдет из армии и проведет остаток своих дней в деревне, в собственном поместье, заботясь о благополучии тех, кто зависит от него. Так он искупит свои грехи: то, что ушел в армию и возложил всю ответственность на плечи управляющего.

Дэвид теперь хотел взять все на себя. Он хотел обо всем забыть. Он хотел излечиться. Но не от последствий ранений: раны на теле зажили настолько, насколько, по его мнению, это вообще было возможно. Речь шла о других, не физических ранах. В излечении нуждалась его душа. Вероятно, если бы он смог начать жить заново и совершить в этой новой жизни нечто достойное, тогда бы он сумел обо всем забыть. Он излечился бы.

Может быть, излечился бы…

Прежде всего он должен поехать в Крейборн. Он знал это. Должен повидать отца. Но сама мысль о поездке в Крейборн приводила его в ужас, и Дэвид провел в Лондоне на четыре дня больше, чем ему было нужно для приведения в порядок кое-каких незначительных дел. В Крейборне теперь все по-другому. У его отца появилась новая жена. Дэвид не мог представить своего отца с другой женщиной. Мать Дэвида умерла от родов, когда ему самому было всего два года.

Новой жене его отца было только тридцать лет. Она оказалась той самой женщиной, которую Джулиан нанял в качестве компаньонки для Ребекки. Дэвид не мог вспомнить, как она выглядит, хотя несколько раз и виделся с ней. Теперь он со страхом думал о встрече с мачехой. А вдруг она окажется пустой и корыстной? Дэвид опасался, что его отец может стать совершенно несчастным, если почти год спустя обнаружит, что совершил ошибку.

Но может быть, Дэвид боялся самого себя. Может, боялся, что придется заново привыкать к мирной жизни. И больше нельзя будет рассчитывать на покровительство со стороны отца. Но ведь Дэвид уже не маленький мальчик, который нуждается в защите.

А может быть, он больше всего боялся, что на самом деле отсрочил на четыре дня свое возвращение домой вообще по совсем иной причине. Ребекка все еще жила в Крейборне, куда ее отправил Джулиан, отплывая на Мальту. Ей, конечно, больше некуда было ехать, но даже если бы и было, то отец Дэвида уговорил бы ее остаться. Он всегда относился к Джулиану как к родному сыну. Он и его жену явно любит как родную дочь.

За два года Дэвиду каким-то образом удалось убедить себя, что в те ужасные мгновения на Китспуре во время битвы при Инкермане у него не было иного выхода. Пришлось выбирать между жизнью Джулиана и жизнью Шерера, и Дэвид при этом не мог оставаться безучастным свидетелем хладнокровного убийства. В конце концов, он состоял на службе ее величества королевы Виктории и был вправе вмешаться в конфликт между двумя офицерами. И не имело никакого значения, что одним из них оказался Джулиан. Если бы на месте Джулиана был любой другой офицер, то майор Тэвисток поступил бы точно так же, не почувствовав ни малейшего угрызения совести. Дэвид приглушил ощущение своей вины такой очевидной истиной, хотя полностью от этого чувства так и не избавился. Но эта мысль позволила ему каким-то образом найти в себе силы и продолжать жить.

Однако теперь он согласился бы на что угодно – лишь бы не ехать в Крейборн и не встречаться там с женой Джулиана. Вдовой Джулиана – Ребеккой.

Путь от вокзала показался Дэвиду короче, чем он сохранился в его памяти, вероятно, потому что ему не хотелось ехать домой. Несмотря на проведенные в Лондоне четыре дня и психологическую закалку, которой он себя подверг, Дэвид все еще не был готов к этому. Прежде чем он смог взять себя в руки с момента отправления поезда, они миновали ворота поместья и уже ехали между окаймляющими подъездную аллею деревьями. И еще до того, как его мозг отметил этот факт, они сделали поворот и выехали из аллеи. Посреди беспорядочно расположенных лужаек стоял сам дом. Его родной дом.

Дэвид неловко заерзал на сиденье.

Несколькими минутами позже он поднимался по лестнице с подковообразными ступенями к парадным дверям дома, которые распахнулись еще до того, как он успел поставить ногу на нижнюю ступеньку и подумать, будет ли отец ожидать его в холле, или же он, Дэвид, должен подготовиться к тому, чтобы войти сразу в гостиную.

Однако едва он переступил порог, отец поспешил навстречу ему, и Дэвид наконец перестал нервничать. Мгновением позже они заключили друг друга в крепкие объятия.

– Мой сын, – услышал Дэвид слова графа. Отец обычно не выставлял своих чувств напоказ, но Дэвид никогда не сомневался в его любви. Сейчас отец без всякого стеснения молча приник к нему. – Мой сын, – снова произнес он.

– Папа. – Они наконец разомкнули объятия, и Дэвид взглянул на отца, который казался его постаревшей копией, и их глаза оказались на одном уровне. Красивое, довольно узкое, немного суровое лицо. Возраст наложил на него отпечаток какого-то особого достоинства. Темные волосы графа теперь серебрились на висках, возможно, несколько больше, нежели два с половиной года назад.

– Как хорошо быть дома. – Слова эти, казалось, не соответствовали эмоциональному накалу момента.

Из-за плеча отца показалась женщина. Дэвид не сразу решился посмотреть на нее. Он почувствовал, что сердце в груди забилось сильнее и его стук отдается в ушах. Отец повернулся и обнял женщину за талию.

– Это мой сын, дорогая, – сказал он. – Дэвид, это Луиза – моя жена. Думаю, вы раньше уже встречались.

Луиза была маленькой, склонной к полноте, но отнюдь не дородной. Она была одета по моде в синее, обтягивающее фигуру платье. Три пышные сборки увеличивали объем ее юбки. У Луизы были светло-каштановые волосы и серые глаза. Ее невзрачное лицо казалось довольно добродушным.

Дэвид совершенно не помнил эту женщину. Для него она оказалась неожиданным сюрпризом. Граф все еще обнимал Луизу за талию, но Дэвиду было трудно представить ее женой своего отца, а до этого его подругой, его любовницей…

– Дэвид? – В ее голосе послышалась тревога, и Дэвид понял, что Луиза, так же, как и он сам, нервничала перед этой встречей. Дэвид подумал, что при прошлой встрече она обращалась к нему, употребляя его титул. Но ведь теперь она стала его мачехой.

Он слегка наклонился ей.

– Мадам, – сказал он, – я рад встретиться с вами… снова.

Луиза неожиданно улыбнулась, и он смог убедиться, что эта женщина не лишена своеобразной красоты.

– Вы так похожи на Уильяма, – сказала она и зарделась. – Вылитый отец. Я совсем забыла, как вы выглядите, хотя, полагаю, однажды мы встречались. Ваша поездка была утомительной? Поезда, на мой взгляд, такие шумные и грязные, хотя и удивительно быстро движутся. Надеюсь, вы не откажетесь от чая?

Дэвид стал понемногу расслабляться. Правда, лишь до тех пор, пока что-то – возможно, какое-то движение – не привлекло его внимание к ступеням. Там шевельнулась какая-то тень.

Она была почти невидима. Одета в черное.

«О Господи, – подумал Дэвид, – она все еще носит траур…»

Внутри у него что-то перевернулось. Он забыл, что она выше среднего роста. Он забыл, что у нее такая царственная осанка. Но он отчетливо помнил, что у нее изумительные золотистые волосы. На лестнице было довольно темно, однако даже в полутьме Дэвид сумел разглядеть, что их цвет совсем не потускнел. Волосы были разделены пробором в центре и гладко ниспадали на уши. Ее лицо казалось изваянным из алебастра. Неужели она всегда была такой бледной?

– Ребекка?

Он не узнал своего голоса. Дэвиду почудилось, что в комнате сейчас нет никого, кроме них двоих. Он сделал несколько шагов в ее сторону.

– Дэвид. – Она произнесла его имя, хотя он скорее догадался по движению ее губ, нежели услышал его.

Дэвида захлестнула боль. Он понял, что столько времени обманывал себя. Все продолжается. Он ничего не забыл. И не мог забыть. Он не сможет излечиться… Никогда…

Ведь именно он одел ее в траур и выбелил ее лицо в цвет алебастра. Это из-за него она стоит сейчас, такая одинокая, в полумраке – и это так символично – вместо того, чтобы гулять под ярким солнцем под руку с жизнерадостным Джулианом…

Он убил ее мужа. Он прострелил сердце Джулиану.

– Ребекка, – произнес Дэвид, машинально протягивая к ней руки, – мне очень жаль…

Она никогда не узнает, до какой степени он сожалеет о случившемся…

Он пожал ее изящные ладони – холодные, словно льдинки, и ощутил ее обручальное кольцо.

– Я рада, что вы невредимы, – сказала она. – Я рада, Дэвид, что вы вернулись домой.

Он стоял, глядя на нее широко открытыми глазами, сгорая от желания крепко обнять ее, как это было в Саутгемптоне при прощании. Но теперь он раздумывал, нужны ли ей в данный момент его объятия.

Объятия убийцы ее мужа.

Отец сжал плечо Дэвида.

– Пойдемте все наверх, попьем чаю, – предложил он. – Поговорить мы сможем и там.

Ребекка взяла Дэвида под руку, и они пошли вверх по лестнице вслед за отцом и его женой; все при этом неловко молчали.

За чаем, а потом и за обедом трое из них непрерывно говорили. Казалось, не было конца вопросам, которые отец и Луиза хотели задать Дэвиду, а тот отнюдь не пытался уклониться от ответов на них. Нервозность Луизы, похоже, полностью испарилась. К тому времени, когда все они перешли в гостиную, нынешняя хозяйка Крейборна выглядела совсем счастливой, и граф, как он это часто делал, попросил ее поиграть на фортепьяно и спеть. У Луизы был нежный голосок.

Она играла и пела. Граф стоял позади и чуть сбоку от нее, легко положив руку ей на плечо. Дэвид стоял с другой стороны.

Ребекка сидела в кресле, стоявшем в нише окна. Это было ее обычное место по вечерам, хотя и граф, и Луиза часто уговаривали ее присоединиться к ним у фортепьяно или, когда бывало прохладно, у камина.

Ребекка смотрела на графа и Дэвида. Отец изменился. Он постарел. Выглядел похудевшим – по крайней мере черты его лица стали более резкими. Под его темным вечерним костюмом все еще чувствовалось сильное тело. Дэвид сейчас больше чем когда-либо, походил на отца. Такой же высокий, темный, суровый. Правда, во взгляде графа теперь появилась какая-то мягкость – несомненно, он был доволен своим новым браком и радовался благополучному возвращению сына с войны.

Глаза же Дэвида были жесткими и мрачными. Глаза, которые повидали и страдания, и ужас, и смерть и не в состоянии это забыть. Во всяком случае, так показалось Ребекке.

Он прошел через ад и остался жив. А Джулиана больше нет на свете. Тяжкие испытания оставили на Дэвиде мало физических следов. За исключением ужасного лилово-синего шрама, выглядывавшего из-под воротника его рубашки, – шрама, который, как сказал графу Дэвид, опускается вниз по шее и тянется вдоль плеча.

– Знак любезности русского царя, – с легкой улыбкой заметил Дэвид.

Ребекку передернуло. Джулиана русский царь удостоил особым знаком своей любезности. Посмертным. В ней боролись два чувства: всевозрастающая злость на Дэвида и раскаяние. Дэвид жив, почти полностью поправился. Его любят, о нем заботятся. И отец, и Луиза, похоже, готовы его на руках носить. Все ужасы позади. Ему теперь можно с уверенностью смотреть в будущее. А Джулиан остался в Крыму, в братской могиле.

Это несправедливо. Ребекка понимала, что ее горечь тоже несправедлива. Ведь таковы реальности войны. Ребекка не единственная вдова – жертва этой войны. По крайней мере у нее на руках не осталось детей-сирот. Хотя, сложись обстоятельства по-другому, у нее могло бы быть два ребенка. Так много вдов военных осталось с детьми на руках…

– Ребекка…

Она была так поглощена своими мыслями, что не заметила, как Дэвид пересек гостиную, направляясь к ней. Сейчас он стоял напротив нее, такой элегантный. Ребекка смутилась, ощутив на себе пристальный жесткий взгляд его синих глаз.

– Ты больше не поешь?

В детстве она обычно пела и у себя дома, и во время частых визитов в Крейборн вместе со своими родителями – граф и ее отец были близкими друзьями. Когда она повзрослела, то любила петь в Крейборне, так как обоим мальчикам нравилось наблюдать за ней и слушать ее. Дэвид обычно (пока его не сменил в этой роли Джулиан) переворачивал страницы ее нот. Впоследствии Дэвид усаживался на расстоянии, смотрел на Ребекку, а Джулиан сидел рядом с девушкой, улыбался в знак одобрения и любезничал с ней, насколько это позволяли рамки ее строгого воспитания.

– Твой отец хочет послушать Луизу, – ответила она. – Он относится к ней так трепетно, Дэвид.

– Да. Я это заметил. Не присоединишься ли ты к нам у фортепьяно?

Она быстро покачала головой. В разговорах за чаем и за обеденным столом семья обсудила, похоже, все вопросы, имевшие хоть какое-то отношение к двум минувшим годам. За исключением одного-единственного, терзающего Ребекку вопроса.

– Ты был там в тот момент? – прошептала она. – Ты видел, как это произошло?

Дэвид долго молчал, но Ребекка поняла по его глазам, что ему ясно, о чем она спрашивает.

– Да, – также шепотом наконец ответил он.

– Они сказали, что он вел себя как герой, – промолвила она, наклонилась вперед и настойчиво посмотрела на Дэвида. – И все. Они, по-видимому, больше ничего не знали. Думаю, что всех, кто погиб в бою, называют героями. По крайней мере рассказывая о них любимым. На каждую битву приходятся тысячи героев.

Дэвид почувствовал комок в горле.

– Расскажи мне, что произошло, – попросила она. – Расскажи мне, как он умер.

Он покачал головой:

– Лучше об этом не говорить, Ребекка.

– Почему? – Она схватилась за подлокотники кресла – так сильно, что побелели пальцы. – Потому что он не умер смертью героя? Потому что это слишком страшно описывать? Потому что это меня расстроит? Дэвид, он был моим мужем. Он был моей любовью. Тебе это известно лучше, чем кому-либо другому. Я должна знать. Прошу тебя, я должна знать. Может быть, именно потому, что я не знаю всей правды, я не могу позволить ему уйти. Я не могу поверить, что он мертв, что я больше никогда не увижу его. Я все еще не могу в это поверить, хотя прошло уже почти два года.

Дэвид стиснул руки. Он посмотрел Ребекке в глаза.

– Нас было немного, – заговорил он, – но мы сумели отразить атаку большой колонны русских. Мы погнали их вниз по крутому склону и преследовали их, угрожая им разгромом. Джулиан возглавил контратаку в своей обычной сумасбродной манере, проявляя чудеса отваги. Пуля поразила его прямо в сердце.

Да, в этом был весь Джулиан. Если бы сейчас он оказался перед ней, она бы сама лично вытряхнула из него душу. Герой! Чудеса отваги! Пуля… Прямо в сердце… Он, видимо, даже не успел почувствовать боли. Джулиан!

– С тобой все в порядке? – забеспокоился Дэвид.

– А ты не мог его остановить? Ты не мог заслонить его? – Она знала, что задала глупый, детский вопрос. Ее возмутило то, что Дэвид позволил Джулиану вырваться вперед. Ведь по званию он был старше Джулиана. Возглавить контратаку должен был майор Дэвид Тэвисток. Именно он должен был принять в себя эту самую пулю.

– Каждый выполнял свою боевую задачу, Ребекка, – ответил Дэвид. – Меня самого ранило, и я потерял сознание. Эти раны и уложили меня в госпиталь в Скутари.

Ребекка положила руки на колени и внимательно рассматривала свои ладони.

– Значит, тебя не было там, когда его хоронили. Ты не видел, как выглядело его лицо. Интересно: оно было умиротворенным, или на нем застыла гримаса боли?

– Умиротворенным, – ответил Дэвид. – Я перевернул Джулиана на спину, прежде чем двинуться дальше. Я должен был удостовериться, что он мертв.

Она закрыла глаза.

– Он был моим братом, – тихо сказал Дэвид. Ребекка теперь сожалела о том, что возмутилась без всяких оснований. Да, подумала она, при всем своем взбалмошном характере Дэвид всегда нежно относился к Джулиану. И Джулиан любил его, подражал ему и всегда стремился заслужить его одобрение. Джулиан поступил в гвардию, потому что гвардейцем стал Дэвид. Только сейчас Ребекка поняла, каким ударом стала для Дэвида смерть Джулиана. А ведь он был ее свидетелем.

– Я рада, что ты был вместе с ним, – сказала Ребекка, вновь взглянув на него. – Надеюсь, Джулиан знал, что ты рядом. Вы ведь были в одном и том же полку. Да, он должен был это знать.

Дэвид сдвинул брови и промолчал.

– Благодарю тебя за то, что ты мне рассказал, – промолвила она. – Спасибо тебе, Дэвид.

Глупо, что она испытывает такую свежую боль, после того как миновало столько времени. Вероятно, не расставаясь с болью, продолжая горевать, она действительно потакает своим слабостям. Быть может, Луиза права. Наверное, пора снять траур.

Но боль не отпускала Ребекку.

Она встала. Дэвид протянул руку, но Ребекка покачала головой.

– Прошу извинить меня, – сказала она, быстро проходя мимо него. Потом она обратила внимание на графа и Луизу. Они стояли рядом с фортепьяно и смотрели на нее.

– Ребекка, – обратилась к ней графиня, – позвольте мне…

– Прошу извинить меня, – перебила ее Ребекка и с виноватой улыбкой быстро удалилась.

Теперь слезы застилали ее глаза. Наверное, все-таки расплакаться сейчас полезно. Она быстро поднялась по ступеням и вошла в свою комнату. Похоже, это нельзя назвать потаканием своим слабостям. Видимо, надо позволить себе разрыдаться, чтобы на душе стало хоть чуточку легче.

Наконец-то она поверила в реальность того, что произошло, Дэвид видел Джулиана мертвым. Дэвид прикасался к его телу, чтобы убедиться, что Джулиан и вправду мертв. Он действительно похоронен в Крыму. В этом никаких сомнений быть не может.

Джулиана больше нет. Он никогда не вернется к ней.

Он мертв.