Дэвид виноват в этом, и ничего хорошего в его поступке не было. Но чувство облегчения все равно пришло бы. Все это уже в прошлом. Он с этим покончил. И это фактически никак бы не отразилось на ее браке. Все это произошло очень давно.

Ребекка говорила себе, что именно так ей следовало бы поступить. Но она знала, что не могла этого сделать. Потому что всегда существовала вероятность, что он не посмотрит на нее недоверчиво и не рассмеется. Всегда существовала возможность того, что…

Нет! Такой возможности, такой вероятности вообще никогда не было.

В течение этих месяцев Ребекка порой подозревала, что она, должно быть, снова забеременела. Ее все время тошнило, а по утрам иногда рвало. Часто ее охватывала усталость и сонливость. Но она не была беременна.

Они с Дэвидом продолжали совместно работать и обсуждать свои планы. Они по-прежнему активно участвовали в общественной жизни. Они все еще проводили много времени со своим сыном, и по отдельности, и вместе. И они по-прежнему спали в одной постели и занимались любовью. Порой неистово.

Однако удовлетворенность жизнью и счастье куда-то исчезли. Они оба слишком отчетливо понимали, что существуют разделяющие их барьеры. И вместе с тем и он, и она упорно стремились не признавать этого. У них не было желания открыто признать наличие барьеров и обсудить ситуацию.

Возможность ушибиться об эти барьеры рождала у нее ужас.

И Ребекке ничего не оставалось, кроме как погружаться в свои кошмарные подозрения. Она наблюдала за тем, как на лице Дэвида вновь появляется прежнее суровое выражение, как снова мрачнеет его взгляд. Порой она раздумывала, почему муж не задает вопросов. Не свидетельствует ли это о том, что он вынужден скрывать что-либо более серьезное, нежели любовная связь с леди Шерер? Ведь в конце концов она уже поставила его перед таким вопросом.

Все эти размышления вызывали у нее новые приступы тошноты.

Когда супруги вернулись в Стэдвелл из Крейборна, где проводили рождественские праздники, Дэвид подумал, что до наступления весны осталось не так уж много времени. Возможно, все опять наладится, когда они смогут проводить время вне стен дома, когда возобновятся все намеченные на этот год работы.

* * *

Ребекка сидела в купе поезда с Чарльзом на коленях и заставляла сына безмятежно смеяться. Этого добиться было совсем нетрудно. Он был веселым ребенком и обожал свою мать. Ребекка изображала собачий лай и делала вид, что кусает Чарльза за живот. А потом смеялась вместе с ним.

Но в отношениях со всеми людьми, кроме сына, она снова становилась спокойной, уравновешенной. Она больше не находила в себе удовлетворенности жизнью, не говоря уже о счастье. И даже когда она отвечала на любовные ласки мужа, то делала это скорее от отчаяния. В ней теперь не было радостного удивления, которое она испытывала, когда Дэвид научил ее получать удовольствие от интимной близости.

Можно было, конечно, точно установить время наступления этой перемены. Шерер действовал отнюдь не обычным методом, когда довел Ребекку на балу до обморока. За его поведением крылось что-то другое. Теперь Дэвид понял, что уже тогда ему следовало действовать решительно. Он должен был заставить Ребекку рассказать ему все. Он должен был все окончательно выяснить.

Ему не хватало лишь одного – смелости.

А что, если Ребекка обо всем догадывается?

И как они смогут продолжать жить вместе, если когда-нибудь все окончательно раскроется?

И все же, размышлял Дэвид, пока Чарльз, которому надоело играть в собаку, сполз с колен матери, встал на четвереньки, чтобы потянуть за папину цепочку для часов, – и все же не будет ли лучше, если произойдет все что угодно – только бы не терпеть эту постоянную напряженность, установившуюся в их отношениях друг с другом? Это постоянное осознание какой-то недосказанности между ними?

Возможно, было бы даже лучше теперь сыграть в открытую. Вдруг, окажется, что все не так плохо, как он предполагает?

Смогла бы Ребекка вести себя по-прежнему, если бы Шерер рассказал ей всю правду? А что, если Шерер рассказал ей лишь о романе между его женой и Джулианом? Может быть, именно это и тревожит Ребекку.

Если это так, то Дэвид, вероятно, смог бы успокоить ее. Для Ребекки было бы ужасно узнать правду. Но Дэвид смог бы уверить ее, что Джулиан пошел на эту любовную интрижку, потому что был одинок и отчаянно скучал по Ребекке. Дэвид смог бы рассказать Ребекке о том, что Джулиан испытывал чувство вины, о том, что мечтал поскорее оказаться дома.

Дэвиду при этом даже не пришлось бы много лгать.

Он вынул часы из жилетного кармана, приложил их к уху Чарльза и довольно рассмеялся, когда сын повернул голову, чтобы рассмотреть то, что издает такие странные звуки, и попытался засунуть эту штуку себе в рот.

Но Дэвид знал, что он не станет рассказывать ей всю правду. Слишком опасно. Слишком многое поставлено на карту. Даже то, как складываются их отношения в данный момент, все же лучше, чем если бы они совсем исчезли.

Вместе с тем, когда они вернулись в Стэдвелл, Дэвид осознал, что сохранять молчание больше невозможно.

Когда они приехали домой, Чарльз был в дурном настроении. Он не захотел спать в поезде и поэтому пропустил свой обычный послеполуденный сон. Дэвид отнес сына в детскую комнату, и Ребекка пошла вместе с ними, чтобы, прежде чем передать сына под надзор няни, сменить ему пеленки.

– Миссис Мэттыоз сказала, что чай немедленно подадут в гостиную, – сообщил Дэвид, как только они вышли из детской. – Идем прямо туда. Будет очень приятно посидеть у камина и выпить по чашке чая.

– На улице зябко, – согласилась Ребекка. – Может быть, станет немного потеплее, если выпадет снег. Ведь в нынешнем году снега еще не было.

Кто-то положил на серебряный поднос рядом с чайным прибором почту, которая была получена за неделю их отсутствия. Дэвид просматривал ее, пока Ребекка разливала чай. Так случилось, что они вместе взглянули на рождественскую открытку, которая не поспела к празднику.

Ее текст был написан крупным и уверенным почерком. «Синтия присоединяется ко мне в пожеланиях вам очень веселого Рождества, – писал сэр Джордж Шерер. – Мы искренне надеемся, что вы и ваш сын остались довольны неделей, проведенной в Крейборне».

Это было абсолютно традиционное рождественское поздравление. За исключением, возможно, того, что человек, который с августа не был в Стэдвелле и не встречался с его обитателями, не должен был бы знать об их недельном визите в Крейборн. И все же – на фоне всего сказанного и сделанного – это было совершенно невинное рождественское поздравление.

Дэвид без каких-либо комментариев положил открытку на поднос и взял из рук Ребекки чашку чая. Она взяла свою чашку, и они уселись, как это обычно делали в отсутствие посторонних, по обе стороны пышущего огнем камина.

Беседа не клеилась. А между тем было так много, о чем они могли бы поговорить. О неделе, которую они только что провели с отцом Дэвида, с Луизой и маленькой Кэти, о рождественской вечеринке, которая состоялась перед их отъездом в Крейборн, об их планах на весну, о сыне… Но никто из них не заговорил.

Треск пламени и позвякивание чашек о блюдца создавали гнетущее настроение.

Ребекка поставила чашку и блюдце на соседний столик. Чай она не допила. Но она знала, что больше не сможет поднести чашку к губам. Даже не взглянув, она догадалась, что и Дэвид поставил свою чашку.

В это мгновение она поняла, что время для серьезного разговора настало. Что больше этот разговор откладывать нельзя. И все-таки она попыталась оттянуть его.

– Откуда он знал, – спросила она невыразительным голосом, – что мы собираемся поехать на неделю в Крейборн?

– Возможно, это просто удачная догадка.

– Он знал о пикнике и бале.

– Это – совпадение, – предположил Дэвид.

– Нет. – Ребекка перебирала пальцами ткань своего платья. – Его жена сказала мне, что он знает о нас все. Он даже знал, что Чарльз родился пятнадцатого мая.

Дэвид промолчал.

Ребекка почувствовала, как сильно забилось ее сердце. Его удары отдавались в горле, в ушах, в висках. Она знала, что собирается задать Дэвиду вопрос. Вопрос, который задавать было нельзя.

– Дэвид, – ее голос перешел в шепот, – как умер Джулиан?

В тщетной надежде она ждала, что Дэвид повторит все то, что он рассказал после своего возвращения из Крыма. Но она знала, что этого не произойдет.

– Что он тебе сказал? – спросил Дэвид.

– Ничего, – ответила она. Внезапно вскочила на ноги, будто собиралась куда-то бежать, а потом отвернулась от огня и от Дэвида. Уставилась на стоявшее в другом конце комнаты фортепьяно. – Ничего – и вместе с тем все. Он не сказал ничего. Но подразумевал все.

Наступило продолжительное молчание. Она слышала, как глубоко дышит Дэвид. Кажется, он сейчас заговорит. Она плотно зажмурила глаза. Однако молчание продолжалось.

– Что значит все? – переспросил он наконец. – Что ты подозреваешь?

– Что ты убил его. – Слова из ночного кошмара были произнесены. И их не взяли обратно. А молчание все еще продолжалось. За этими словами не последовало испуганного отрицания. Только молчание. – Так ты сделал это?

Длящееся мгновение молчание могло бы показаться вечностью. Вечностью, в течение которой, как знал один из них, жизнь навсегда изменилась, прошлое навсегда ушло.

– Да. – Одно-единственное слово. Одна-единственная нанесенная ножом рана. Конец всего…

Ребекка услышала свой собственный громкий, причинивший сильную боль вдох, а затем тяжелый выдох.

– Пуля предназначалась сэру Джорджу Шереру, – произнесла она. – Ты стрелял в него, но между вами оказался Джулиан. Ведь именно так все случилось? Ты ведь не выстрелил в Джулиана сознательно? Ведь правда? Скажи мне, что ты не сделал этого. Скажи мне, что ты лишь случайно убил его.

– Ребекка… – Она поняла, что Дэвид встал. Его голос прозвучал откуда-то сзади. Она прикрыла лицо ладонями.

– Я любил его, – сказал Дэвид. – Он был мне близок, как брат. Я хотел бы, чтобы все оказалось иначе. Я хотел бы умереть сам, а Джулиана отправить домой к тебе.

– А все произошло как раз наоборот. – Ребекка задумалась, не может ли случиться так, что она сейчас проснется и поймет, что это был всего лишь очень яркий ночной кошмар. Но она знала, что это не так. Знала, что все это происходит на самом деле. – Это ты, Дэвид, заслужил смерть.

Она чувствовала, что он неподвижно стоит позади нее.

Он не сказал ничего.

– Почему ты стрелял в сэра Джорджа? – спросила Ребекка. – Ради самообороны, Дэвид? Он пытался убить тебя за то, что ты так поступил с его женой? А Джулиан хотел как-то разнять вас? В самый разгар сражения? Это действительно произошло в разгар битвы? Почему этого не видел никто другой?

– Стоял густой туман, – объяснил Дэвид. – И все было покрыто дымом от пушечных выстрелов.

– Таким образом, вы были только втроем. – Она почувствовала, что пошатнулась на мгновение, но смогла устоять и взяла себя в руки. Если бы она споткнулась или упала, то Дэвид прикоснулся бы к ней. – Это действительно была самооборона?

– Сложилась ситуация, о которой говорят «убей или будь убитым», – ответил он. Его голос стал абсолютно бесцветным.

– Из-за леди Шерер, – сказала Ребекка. – Ее муж тогда только что выяснил правду и был оскорблен.

– Да.

– А Джулиан оказался между вами, – сказала она. – Жизнь сэру Джорджу спас Джулиан, а не ты. В Джулиана попала, пуля, предназначенная для сэра Джорджа. У меня отняли моего мужа, потому что ты не смог держаться подальше от жены другого мужчины.

Дэвид ничего не ответил.

– Итак, – продолжала Ребекка, – ты вернулся домой и женился на мне. – Она вдруг рассмеялась. – Разве я была не права в отношении этого? Я тогда предположила, что ты ощущаешь за собой вину, что не предпринял должных усилий, чтобы спасти Джулиана. Очень комично. Я сформулировала все значительно точнее, чем предполагала, когда сказала это. Ты женился на мне, чтобы как-то смягчить для себя тот факт, что ты убил Джулиана. – Казалось, что она не в силах перестать смеяться. И ее смех внезапно показался Дэвиду еще более ужасающим, еще более гротескным, чем все, что произошло за последние несколько минут.

– Ребекка… – заговорил было Дэвид.

– О, не тревожься, – сказала она. – Я не намереваюсь поступать с тобой не праведно, Дэвид. Я знаю, что твой поступок не доставил тебе радости и что с того времени тебя гложет чувство вины. С момента твоего возвращения выражение твоих глаз, твоего лица говорило мне о том, что ты страдаешь, и очень сильно. Это должно быть ужасно – считать себя убийцей, хотя ты и совершил это неумышленно. Это должно быть ужасно – сознавать, что Джулиан погиб из-за твоих грехов. – Она закрыла глаза.

– Да. – Какое-то невыносимое отчаяние прозвучало в этом одном-единственном слове.

Ребекка наконец повернулась и взглянула на Дэвида. Его лицо было пепельного цвета, почти как его сорочка. И если она до этого считала, что у него мрачный взгляд, то теперь ей не хватило бы слов, чтобы описать его глаза. В них отражался ад.

– Мы стали друзьями, – сказала она. – Занимались любовью. У нас появился ребенок.

– Да.

– И тем не менее именно ты убил Джулиана.

– Да.

– Я вышла замуж за убийцу своего мужа, – продолжала она.

Его ответа пришлось ждать долго.

– Да, – произнес он наконец.

– Ты знаешь, что я хотела умереть, – сказала Ребекка, – когда твой отец пригласил меня в библиотеку и они сообщили мне эту новость – он и тот солдат, который прибыл с этим известием. Я не знала, как мне жить без Джулиана. Но смерть не может наступить по собственному желанию. Я хотела умереть. Я думала, что не может быть ничего хуже, чем узнать, что его нет в живых. Я ошибалась.

Дэвид закрыл глаза и опустил голову.

– Смерть в бою кажется такой бессмысленной, – сказала она. – Но ей все же присуща определенная логика. Он умер за свою страну. Он погиб, как герой. Он погиб, ведя в бой своих солдат. В подобных мыслях мало приятного, но какое-то утешение все же есть. Но то, как в действительности погиб Джулиан, хуже любой бессмысленности. Ему было двадцать четыре года. Сегодня ему было бы двадцать восемь. Мне было двадцать два года. Мы, два невинных существа, стали жертвами грязного адюльтера. Но я полагаю, что тебе вряд ли нужны мои обвинения, которые лишь усугубляют твою вину.

Он, не открывая глаз, покачал головой.

– Все, видимо, произошло так быстро, – сказала она. – И я знаю, что ты не собирался убивать его. Я думаю, Дэвид, что, может быть, наступит время, когда я смогу простить тебя. Возможно. Не знаю. Но я никогда не смогу простить тебя за то, что ты женился на мне.

Он взглянул на нее,

– Я замужем за человеком, который убил Джулиана, – сказала она. – За отцом Чарльза. Как я могу простить тебе это?

– Чарльз еще малютка. – Дэвид наконец перестал отвечать односложно. – И его никоим образом нельзя осуждать за то, что он – плод моего семени. Ко всему, то произошло, он не имеет никакого отношения, Ребекка. Твои чувства к нему не должны перемениться из-за того, что ты теперь узнала обо мне.

У нее от удивления расширились глаза.

– Чарльз – мое дитя, – сказала она. – Я выносила его в своем чреве и родила его в муках. Он – источник радости моей жизни. Моя любовь к нему никогда не может ослабнуть.

Они, не отрываясь, смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами. Прозвучавшая в ее словах страсть несколько разрядила атмосферу. Они оба с предельной ясностью осознали, что оказались в этой ситуации, не зная, где искать из нее выход.

– Что ты хочешь от меня? – спросил Дэвид. – Какие будут наши дальнейшие шаги?

– Я не знаю, – ответила Ребекка. Она на мгновение задумалась. – Я не знаю. Тем не менее Шерер отомстил.

– Шерер? – переспросил Дэвид. – Да, он сделал нашу супружескую жизнь столь же адски невыносимой, что и его собственная. Должен ли сохраниться наш брак, Ребекка? Или ты хочешь, чтобы я отправил тебя и Чарльза куда-нибудь в другое место? Ты именно этого хочешь?

«Этого ли?» – подумала она. Она пристально посмотрела на убийцу Джулиана и увидела Дэвида. И стала размышлять об отъезде из Стэдвелла, о расставании со своими соседями и друзьями. О прекращении участия в жизни общины и отказе от своих обязанностей хозяйки поместья. О вынужденном отъезде Чарльза и его воспитании в доме, в котором не будет отца. И о том, что она будет вынуждена покинуть Дэвида и, возможно, никогда больше не видеться с ним, за исключением очень коротких и очень формальных встреч, связанных с особыми событиями в жизни Чарльза.

Пойти теперь на все это слишком поздно. Они уже женаты полтора года. Их жизни тесно переплелись друг с другом. Дэвид – ее муж. Может быть, она действительно никогда не простила бы его за то, что он женился на ней, но факт остается фактом – они женаты.

– Я твоя жена, – сказала она.

– Долг, покорность и подчинение. – Дэвид стиснул зубы. В голосе его прозвучала горечь.

– Да, – ответила Ребекка. – Ты всегда обнаружишь во мне эти качества, Дэвид, потому что я могу жить только так, как меня научили и как я перед лицом Бога поклялась жить. Я твоя жена и буду послушна долгу и покорна тебе так же, как до тебя была послушна и покорна Джулиану. Наш брак, который нельзя было заключать, состоялся и длится уже полтора года. У нас есть ребенок, и мы оба ему нужны. – Она говорила таким же горестным тоном, что и Дэвид.

– Значит, мы продолжаем жить вместе? – спросил он.

– У нас нет другого выхода.

– Как муж и жена?

– А мы, Дэвид, и есть муж и жена.

Предельная напряженность стала довольно резко спадать, и обоих охватило какое-то странное чувство. Ощущение некоей ужасной ошибки.

Продолжать совместную жизнь казалось теперь невозможным. Он убил ее мужа, а потом вернулся и сам женился на ней. Она жила с мужчиной, который лишил Джулиана жизни, супружества, детей. Она зачала ребенка от этого человека. А теперь она согласилась жить с ним и дальше.

Потому что выбора у них нет. Потому что они стали супругами. А еще потому, что у них теперь есть Чарльз. Дэвид протянул руку и выжидающе прикоснулся к Ребекке. Ее первым инстинктивным порывом было желание в ужасе отодвинуться от него. Но она смотрела в его глаза, полные страдания. Ребекка не шевельнулась. Дэвид поднял другую руку и, сомкнув их в кольцо, обнял жену.

– Я мог бы сказать, что мне очень жаль, Ребекка, – заговорил он. – Но мои слова не смогли бы передать моей печали и прозвучали бы оскорбительно. Я могу лишь добавить, что хотя я любил Джулиана иной любовью – не такой, как ты, – но тем не менее любил его так же сильно.

– Да, – ответила она. – Я это знаю. – Она откинула голову назад и через мгновение взглянула на него.

– Дэвид, – произнесла она, – я знаю, что ты нанес обиду сэру Джорджу Шереру, но он допустил, чтобы ненависть в конце концов отравила его жизнь и его брак, Я не хочу позволить ему распространить и дальше свою ненависть и отравить ею нашу жизнь и наш брак. Теперь между нами нет никаких тайн. Мы опустились на самое дно. Нам теперь можно либо остаться там, либо выкарабкаться наверх и двигаться дальше.

– И двигаться дальше… – повторил он. Ребекка еще ни у кого не видела такой печали в глазах.

– Между нами больше нет никаких тайн. Правда?

Дэвид долго смотрел ей в глаза.

– Никаких, – наконец ответил он.

– Ужасно видеть, как у твоих ног разверзается земля – продолжала она. – Но в конце концов это лучше чем знать, что ты на краю пропасти, и бояться заглянуть в нее. Долгое время мы оба знали о пропасти. Теперь мы заглянули в нее. Ведь так лучше? Правда?

– Да. – Он закрыл глаза и, опустив голову, слегка прикоснулся сжатыми губами к ее губам. – Так лучше.

«И все же, – подумала Ребекка, закрывая глаза и прильнув к мужу, – я не знаю, как мы станем жить дальше».

Но ведь у них все равно нет выбора.

Она не знала, как сможет теперь выносить его прикосновения.

И тем не менее это все тот же прежний Дэвид.

* * *

Еще в детстве Дэвид пытался понять, является ли проявлением силы или же, наоборот, слабости его характера постоянная готовность покрывать проступки Джулиана, принимать на себя наказание за них. Дэвиду было нелегко видеть разочарование на лице своего отца и терпеть порки, которых он не заслуживал. Порой ему, несмотря на благодарность Джулиана, казалось, что тот им беззастенчиво манипулирует.

Так что же это: сила или слабость? В семнадцатилетнем возрасте он пришел к выводу, что все-таки это слабость, и положил ей конец – пока не приключилась история с Флорой Эллис. Вновь согласившись стать козлом отпущения, Дэвид окончательно убедился в слабости своего характера. Он помог выпутаться Джулиану, но скрыл от Ребекки то, что она была вправе знать перед тем, как предпринять бесповоротный шаг, выйдя замуж за Джулиана. Дальнейшее поведение Джулиана свидетельствовало о том, что Ребекке все-таки надо было сообщить всю правду. Следовало бы предоставить ей возможность принять решение, основанное на знании этой правды.

После случая с Флорой Дэвид понял, что правда всегда лучше. Он проявил слабость, согласившись скрыть правду от Ребекки.

Ну а на этот раз?

Он заверил жену в том, что между ними больше нет тайн, что все окончательно выяснено.

Он вновь согласился стать козлом отпущения. Она предложила довольно логичную, на взгляд Дэвида, интерпретацию минувших событий, а он не стал ее разубеждать. Ребекка предположила, что именно у Дэвида был роман с Синтией Шерер, а он не отрицал этого обвинения. Ребекка решила, будто схватка не на жизнь, а на смерть вспыхнула между Джорджем Шерером и Дэвидом, а Джулиан попытался ее остановить. Дэвид согласился с этой версией.

Он отнял у нее Джулиана. Она оставила себе лишь воспоминания о своем первом, счастливом замужестве. Их Дэвид отнимать не стал. Он не мог пойти на это. Ведь у нее больше ничего не осталось.

Он не был уверен, что ему стало бы легче, расскажи он ей всю правду. Ведь он действительно убил Джулиана. Вся правда, возможно, выглядела бы еще хуже. Правда состояла в том, что он целился не в Шерера, а в Джулиана. Хотя решение и было принято в долю секунды, без всяких раздумий, Дэвид тем не менее прицелился в Джулиана и убил его.

Принесло ли бы какую-то пользу, если бы теперь Дэвид попытался снять с себя обвинение в меньшем проступке? Отрицать свою любовную свяаь с леди Шерер? Он смог бы сделать это убедительно, лишь обвинив Джулиана. И тем самым уничтожив в душе Ребекки идеализированный образ ее бывшего мужа – самое ценное из того, что она хранила в памяти. Дэвид не смог этого сделать. Он бы никогда этого не сделал.

Это слабость? Или сила?

Дэвид решил, что в данном случае это не имеет значения.

Хотя это и казалось не правдоподобным, их жизнь во многом шла, как прежде. Они продолжали свою работу, обедали и танцевали с друзьями, играли с сыном. Они даже занимались любовью.

В ту первую ночь Дэвид испытал соблазн лечь спать где-нибудь в другом месте, но он знал, что, поступив так, он больше никогда не смог бы вернуться к жене. А ведь им предстояло провести вместе всю оставшуюся жизнь. Какое-то время он молча лежал рядом с Ребеккой, но когда повернулся, чтобы обнять ее, она приняла его ласки не с прежней готовностью подчиниться ему, не с недавней страстью. Она занималась с ним любовью, закрыв глаза. Она проявляла какую-то особую нежность.

Будто сумела прочувствовать и понять его боль.

Будто изо всех сил стремилась простить его.

Словно сама хотела простить себя за то, что не отвергла Дэвида.

Словно пыталась, несмотря ни на что, полюбить его.

К концу января Дэвид уже отнюдь не был уверен, что они смогут продолжать жить так, как живут сейчас, что они когда-либо смогут наконец расстаться с прошлым и устремиться в будущее. Он не знал, что их сейчас объединяет – любовь или отчаяние. Что это такое – начало новой жизни? Или же начало конца?

Он этого не знал…

Но в конце января пришло письмо. Граф Хартингтон в обычной для него официальной манере звал их приехать в Крейборн. Речь идет, писал граф, о деле, не терпящем отлагательств. Они должны приехать немедленно – вдвоем.