«Теперь он, должно быть, в спальне миссис Делейни, – подумала Патриция, стремясь переключиться с собственных страдании на другие мысли. – Либо спит, утомившись в се объятиях, либо проделывает как раз то, что должно его утомить». Уж не это ли огорчило ее до такой степени? Не оттого ли она разрыдалась, что Банкрофт не проделывает все это в ее кровати?

Что за странная, ужасная мысль! Грудь у нее как-то странно заныла. Потрогав се, Патриция поняла, что даже сквозь ткань рубашки чувствуется затвердевший сосок. Вдобавок странный жар ощущался между ногами.

– Боже правый, – прошептала она во тьме. Это было начало молитвы, в которую она готова была вложить смущенные извинения и жаркие просьбы о прощении. Но тут же пришлось признать свою неискренность и пообещать, что она снова переступит порог церкви, как только будет готова исповедаться и покаяться. – Что же ты должен думать обо мне? – спросила она Господа.

Господь молчал.

Впервые за долгое время она перестала быть тенью. Всего на несколько минут. Мистер Банкрофт говорил с ней, смотрел на нее, смеялся, оскорблял ее, поцеловал ей руку и поддел ее своим глупым комплиментом о солнечном сиянии. Он назвал ее маленькой птичкой. А что же сделала она? Она отвечала ему, не уступая в остроумии, бранила его, взяла его под руку, и… О да, она должна признать, что унизила его не меньше.

Похоже, она поддалась этому чувству.., ухнула в него с головой. Увы, похоже, она влюбилась.

Глупая женщина! Сумасшедшая женщина! Идиотка!

Она ведь презирала стремление Нэнси к этому ужасному, беспринципному развратнику. И вот теперь сама попалась на ту же удочку. Ужасно! Отвратительно! Ведь он здесь, в этом доме, чтобы ухаживать за Нэнси. Банкрофт женится на ней, по всей видимости, еще этим летом. И тем не менее еще сегодня утром он совокуплялся со служанкой… Увы, надо быть слишком наивной, чтобы поверить, что он лишь целовался с Флосси. А этой ночью он упивается прелестями толстой и определенно сластолюбивой миссис Делейни… Замужней дамы! И все это в доме своего будущего тестя!

Ну есть ли еще на свете такой ловелас?

И все же Патриция была ослеплена, потому что он поинтересовался, кто она такая, и потребовал подробностей. Потому что у него было красивое лицо и неотразимые темно-серые глаза, и мужественная крепкая фигура, и элегантный дорогой костюм. И потому что она ощущала его губы и дыхание на своей руке. Он сказал, что при ее появлении солнечный свет блекнет. Он нарочно дразнил ее чрезмерным, незаслуженным комплиментом, зная, что и на сей раз она ответит так, что сможет его позабавить.

Идиотка! Сумасшедшая! Дура. Патриция напряглась, стараясь придумать для себя еще какие-нибудь определения. Потом снова достала из-под подушки мокрый платочек. Он понадобится ей, когда она наконец перестанет распускать нюни. Она ненавидела этого типа. Мог бы разыграть из себя джентльмена и притвориться, будто не заметил ее на дереве. Мог бы уйти, предоставив ей наслаждаться зрелищем неба в обрамлении дубовой листвы. Так ведь нет же! Надо было обязательно разговориться с нею и заставить в себя влюбиться!

О, как она его ненавидела. Она надеялась, что миссис Делейни совсем ему не понравится. Она ужасно хотела этого.

Миссис Делейни несколько разочаровала его. О нет, без одежды дама оказалась не менее роскошна, чем в платье. При этом она вполне оправдала свою репутацию весьма опытной любовницы, с готовностью исполняя все его прихоти, как бы и где бы он ни захотел. Если бы при этом она могла хоть ненадолго замолчать, то Банкрофт, возможно, до самого конца своего пребывания в Холли-Хаусе довольствовался бы только ею, выбросив из головы три другие кандидатуры.

Но увы, леди слишком любила поболтать. Она не умолкла ни на секунду, пока он раздевал ее и пока она раздевала его. Пока они ласкали друг друга. Пока он укладывался на нее. И после того как они закончили. Вообще-то он никогда не возражал, если ему на ухо шептали какие-нибудь эротические нежности. Ему даже нравилось, когда в самый решающий момент партнерша вскрикивала в экстазе. Это возбуждало его. Он и сам так любил.

Но подробное изложение всего, что случилось за этот день, никак его не устраивало и по-настоящему разочаровало. Миссис Делейни неторопливо перебирала в памяти и комментировала все события, тогда как его тело требовало совершенной отключки сознания. Она повторяла и смаковала каждую сплетню, тогда как он надрывался, чтобы довести леди до такого же безумства, к какому был близок сам. Нет, он не ждал от нее любви – Боже сохрани! – но хотел хотя бы уважения к своим усилиям. Всякий раз, когда Банкрофт взгромождался на ее тело, дама оказывалась на грани экстаза, причем, казалось, довольно искренне, но он никак не мог понять, в чем источник ее бурной страсти. Это было почти совсем как с Флосси и ей подобными. Миссис Делейни нужны были лишь заключительные несколько минут для собственного удовольствия. Впрочем, она вполне готова была подарить ему дополнительное время, лишь бы после он предоставил свои уши в се полное распоряжение.

В течение второй совместно проведенной ночи и, наверное, семи или восьми совокуплений, когда он почти нехотя, устало ласкал роскошное тело, ему все же пришлось прислушаться к ее нескончаемой болтовне. Еще бы! Ведь она принялась с упоением планировать остаток лета – их совместного лета! Предполагалось, что Банкрофт отправится в Брайтон, где мистер Делейни играет какую-то незначительную роль в местном обществе. Да, им придется вести себя довольно сдержанно, но мистер Делейни все равно не станет слишком возмущаться. Похоже, мистера Делейни гораздо сильнее занимали его собственный гардероб и светские сплетни, чем плотские наслаждения. Осень же они проведут в Бате, где живет престарелая тетка миссис Делейни. Не ясно было, куда при этом денется мистер Делейни, но это мало волновало миссис Делейни. Предполагалось, что интрига будет развиваться в Бате до самой зимы, когда они вместе вернутся в Лондон. У мистера Банкрофта, как слышала миссис Делейни, в Лондоне прелестное любовное гнездышко, где они могли бы видеться раз или два в неделю. А может, даже чаще… Она слегка прикусила мочку его уха острыми зубками, словно соблазняя соглашаться на трех– или четырехкратные встречи.

Он закончил свое дело, учтиво предоставив ей первой вскрикнуть от удовлетворения, после чего оторвался от ее тела и неохотно стряхнул с себя овладевавшую им дремоту. Банкрофт твердо решил, что настало время поговорить с ней о совести.

– Все это лишь мечта, утопия, любимая, – произнес он, придав своему голосу нотку сожаления. – Это невозможно. Ведь твой муж…

Миссис Делейни прижалась к любовнику так пылко, что, если бы он уже семь или восемь раз не отымел ее за прошлую и три четверти этой ночи, то его страсть наверняка вспыхнула, бы как огонь. Но в данной ситуации, разумеется, ничего подобного не случилось.

– Меня жестоко мучит совесть из-за того, что я посягаю на права другого мужчины, – солгал он, когда миссис Делейни попыталась протестовать. – Ты слишком прекрасна, моя дорогая, чтобы я мог противиться зову своего сердца, но это не может продолжаться. Давай на этом остановимся и навеки запомним два кратких счастливых мига, подаренных нам судьбою. О, за эти две ночи я познал подлинный рай на земле!

«Эта леди, – думал Банкрофт, уже через несколько минут вырвавшись из плена обольстительницы и на цыпочках пробираясь к себе, – совершенно не знает правил игры, несмотря на всю свою хваленую многоопытность. Неужто она действительно в таком восторге от меня? – Это предположение даже несколько встревожило Банкрофта. – Уж едва ли она стала бы устраивать такую истерику всякий раз при расставании с очередным любовником. Или она так привыкла?»

Но это уже не имело значения. Он был свободен. В течение следующей ночи Банкрофт собирался восстановить силы и заодно подумать, как половчее подкатиться к вдове, леди Майрон. Это была тихая, спокойная женщина, довольно высокая и совсем недурна собой. Судя по всему, она была постарше его. Он еще ни разу не встречал ее в обществе. Если не считать тех взглядов, которые она бросала в его сторону, леди Майрон не подавала никакого повода сомневаться в своей добропорядочности и своем целомудрии. Но взгляды ее были довольно настойчивы – Банкрофт был уверен, что ему не показалось, – и каждый словно говорил: «Приди ко мне!» – или он совершенно ничего не понимал в женщинах. Ну что ж, надо попробовать и в самом деле подойти поближе и посмотреть, что из этого получится.

Еще полчаса назад он был уверен, что для полноценного отдыха потребуется проспать не меньше недели, тогда как позволить себе он мог лишь несколько часов, дабы не уподобиться некоторым барышням, привыкшим отдыхать до полудня. Но ему не удавалось уснуть, как бы он ни устраивался в своей кровати: ложился на спину, на правый бок, свернувшись калачиком, вытянувшись на левом боку или распластавшись на животе… Банкрофт даже раздражился.

Подумать только, он совершенно вымотался, а эта проклятая баба оказалась неутомима! Его тело молило об отдыхе, но она и не думала прекращать болтовню. Разумеется! Ведь она растрачивала намного меньше энергии, чем он. Должно быть, именно в этом и состоял ее хваленый опыт?

Даже теперь, начиная проваливаться в сон, Банкрофт моментально взбадривал себя, стараясь подыскать какую-нибудь остроту для поддержания воображаемого разговора. И это в то время, как его прелестница шмыгала носом за несколько комнат отсюда!

Проклятая баба! Все бабы проклятые. Они сведут его в могилу. Порой он задумывался, стоит ли то удовольствие, которое можно из них извлечь, всех этих усилий. А уж если Банкрофт начал так рассуждать, значит, он действительно был вымотан до полусмерти. Подумав так, он отбросил одеяло и, рывком вскочив с кровати, голый подошел к окну. Пейзаж уже подернулся предрассветной дымкой. Банкрофт запустил в волосы пятерню и, раздувая щеки, выдохнул.

Может, он просто стареет? Скоро ему двадцать девять. Впрочем, не так уж скоро – через восемь месяцев. Все равно это уже почти тридцать. Пора бы остепениться… Ну вот! Словно тихий, ласковый голос матушки прошелестел над ухом. Мужчина поморщился и подумал, стоит ли пытаться уснуть или лучше одеться и отправиться на хорошую прогулку верхом.

Но он не сделал ни того, ни другого, а вместо этого высунулся в окно и взглянул вниз. Какая-то тень порхнула по лугу от дома в сторону парка, в направлении пруда с кувшинками. Кажется, человек, закутанный в серый плащ с капюшоном. Точнее, женщина. Причем небольшого роста.

Он поймал себя на том, что улыбается во весь рот. Патриция не солгала ему. Он действительно много раз видел девушку до того, как застать на ветке старого дуба. Почти всегда, когда миссис Пибоди входила в дом, маленькая серая тень следовала у нее за плечом и вечно что-нибудь несла или держала: скамеечку для ног, шаль, вышивание или флакон с нюхательной солью… Словом, все эти многочисленные дамские безделушки. Она делала все это с тихой грацией, никогда не поднимая глаз. И это была правда, невероятная правда: никто действительно не замечал ее существования. Точно так можно находиться в огромном холле большого дома и думать, что ты один, тогда как вдоль всех стен стоят дюжины лакеев, готовых распахнуть перед тобой двери или броситься исполнять любое твое поручение.

За те полтора дня, что он знал о ее существовании, Банкрофт не раз – о нет, не раз! – сумел перехватить взгляд Патриции Мэнган. Но, точно зная, что у этой бессловесной тени все-таки есть и глаза, и уши, и вдобавок ум, чувство юмора и острый язычок, он нарочно развлекал ее, демонстративно расточая щедрые комплименты миссис Пибоди и неустанно льстя ее дочке.

Патриция отблагодарила его за эти полтора дня своим просветленным взглядом. Она вовсе не казалась хорошенькой, особенно когда прятала от всех свои глаза. Притом она была слишком миниатюрна и обладала фигуркой хотя и складной, но уж никак не роскошной. Платье на ней было прегадкое, а самое лучшее, что можно было сказать о ее волосах, это то, что они блестели и выглядели чистыми и здоровыми. И все же как-то странно было сознавать, что ты – один из немногих в Холли-Хаусе, кому известно о ее существовании, и что эта девушка, в свою очередь, слышит каждое произнесенное тобой лживое, льстивое слово и молчаливо судит тебя за это.

И вот сейчас она снова понеслась в свой укромный уголок парка, пока не начался новый день забот. Бедная девочка. Внезапно он ощутил непривычное сострадание. А его-то уж никак нельзя было назвать чувствительным мужчиной.

Банкрофт с неприязнью поглядел на свою помятую постель. Он знал, что даже если ляжет снова, то не уснет, особенно теперь, когда свет дня уже спешил на смену ночной тьме. А что может быть хуже, чем лежать в постели, чувствовать усталость и не уметь заставить себя заснуть? Куда лучше одеться и пройтись до пруда с кувшинками, чтобы снова подразнить одну маленькую птичку, сказал он себе. И вспомнил, как она вздохнула, жалея погубленный час уединения – благословенного уединения, кажется, так она выразилась. Банкрофт лишь пожал плечами.

Его нельзя было назвать также и деликатным мужчиной.

Он прошел в гардеробную и зажег свечу.

Иногда рано поутру она прогуливалась до пруда, имевшего форму правильного полумесяца. В такое время суток он всегда был пустынным и прекрасным, но в нем все же чувствовалась известная неестественность. Его устроили, с любовью и великим искусством украсив берега, но эта красота была творением человеческих рук. Порой девушка выбирала длинный путь, нарочно обходя вокруг усадьбы, чтобы полюбоваться окружающими деревенскими пейзажами. Особенно она любила эту дорогу, когда в низине лежал туман, что добавляло картине драматизма. Но все же почти всегда, как только удавалось отлучиться из дома, Патриция стремилась на свой пруд с кувшинками. Он был достаточно удален и почти заброшен, и она действительно считала его своим.

В ту ночь не пала роса. Проведя рукой по траве, Патриция увидела, что ладонь осталась сухой, и уселась прямо на берегу. Подтянув ноги и потеплее закутавшись в плащ, она обхватила колени руками.

Начинался рассвет – время суток, которое она любила больше всего. Солнце еще не встало. Патриция не знала точно, почему ей так нравятся эти сероватые сумерки. Возможно, потому что известно: впереди целый новый день. Возможно, потому что надеешься: солнце встанет, разгонит тучи, и до самого вечера будет светло и радостно. Возможно, потому что впереди еще несколько свободных часов до того, как позовут к тетушке. Не то чтобы Патрицию пугала работа. Ведь она всегда вела деятельную жизнь и отнюдь не любила праздности. Просто здесь, в этом доме, она не чувствовала ровно никакой благодарности. Напротив, в голосе тетушки постоянно появлялось раздражение всякий раз, когда она обращалась к своей племяннице. Если ей случалось поставить вторую чашку шоколада слева от постели, непременно оказывалось, что надо было поставить ее справа. Если же Патриция ставила ее справа, то выяснялось, что она снова все перепутала и должна была подать чашку слева. Капризы неизменно повторялись каждое утро, а затем продолжались весь день.

Патриция вздохнула и уткнулась лицом в колени. В эту ночь ей снова приснился тот же сон. Она опять проснулась с мокрыми глазами и ноющим сердцем. О, поскорее бы все эти гости уезжали! Хотя, конечно, тогда придется готовиться к свадьбе… К этой свадьбе, когда Нэнси и он…

Девушка закрыла глаза. Нет, она не станет о нем думать. Как бы Банкрофт позабавился, узнав об этом! И как бы разгневалась тетушка. А уж как высокомерно посмотрела бы на нее Нэнси!

Он довольно бесстыдно льстил обеим – и тетушке, и Нэнси. Патрицию даже забавляло, с каким удовольствием дамы глотают всю эту сладкую ложь – словно две кошки лакомятся сметаной. Неужели они не видят, что он насквозь фальшив, что не сказал им ни единого искреннего слова? И разве не заметили они вчера этого необычайного самодовольства на лице миссис Делейни? Свидетельство того, что она провела весьма приятную ночь в постели с мистером Банкрофтом, казалось, огромными буквами написано у нее на лбу. А эти многозначительные взоры, которыми он обменивается с леди Майрон?! Похотливые взоры, чтоб не сказать больше! Как этого можно не замечать?!

Может, этот ловелас проводит по полночи у каждой из дам? А потом еще Флосси – на завтрак? Фу! Патриция мысленно пожелала ему свалиться где-нибудь от переутомления. Вот именно, пусть так и будет. Мужчины со столь низкими моральными устоями просто не имеют права жить припеваючи! А женщины, позволяющие себе падать в их объятия, ничуть не лучше, а значит, тоже не заслуживают ничего хорошего!

«Боже мой!» – ахнула Патриция, услышав, как кто-то приближается, и поняв, что не ошиблась. Она насторожилась и притаилась, стараясь не шелохнуться. Ведь никто никогда не приходил сюда. Уж во всяком случае, в такое время. Как бы она не хотела, чтобы ее беспокоили! У нее было так мало свободных минут! Наверное, кто-то из садовников пришел, чтобы покосить траву вокруг пруда. Тогда, возможно, он уйдет, увидев ее тут. Конечно, она не самая важная персона в доме, но, однако, и не служанка.

Шаги затихли совсем рядом, и знакомый голос произнес:

– А знаете, маленьких птичек, которые покидают ветки деревьев, может кто-нибудь слопать. Например, большие злые волки или хитрые вороватые коты. Того и гляди неожиданно подкрадутся и набросятся.

Сердце Патриции перевернулось в груди, и она пожалела, что не отправилась сегодня на озеро или в холмы – куда угодно, лишь бы не на пруд с кувшинками.

– На вашем месте, – сказала она, не обернувшись, – я бы не желала превратиться ни в большого злого волка, ни в хитрого вороватого кота. Просто чтобы не умереть с голоду. Ведь пока вы сюда шли, вы, кажется, умудрились наступить на каждый сучок, лежавший на земле, и задеть каждую ветку, до которой смогли дотянуться.

– Неужели? – усмехнулся Банкрофт. – Но все же вы так и не вспорхнули на безопасную веточку, моя маленькая птичка?

Упорно не желая поворачивать голову в его сторону, Патриция поняла, что он садится рядом на траву.

– А вам бы, наверное, хотелось снова строгим голосом приказать мне спуститься, а потом снять меня с дерева? – поинтересовалась девушка. – Нет, благодарю вас, сударь. Единожды пережитое удовольствие на другой раз утрачивает свою остроту.

– Ну, знаете, вы меня озадачили, – чуть не смутился Банкрофт. – А что вы тут делаете в такую рань?

– Ищу уединения на берегу этого пруда, – с явственной долей ехидства отозвалась она. – Но, как видно, напрасно. А вы, сударь? Неужели миссис Делейни устала от ваших поклонений? Или на сей раз перед вами была леди Майрон? А Флосси? Она что, еще не явилась исполнять свои утренние обязанности?

– Чувствуется, что ваш язычок за эти два дня не расставался с точильным камнем, – заметил он. – Но разве вы не согласитесь, что, несмотря на мои ночные похождения, я вел себя с безупречной галантностью в присутствии моей нареченной и ее матушки? Ну же, смелее, вам все равно придется это признать.

– Там, где меня воспитывали, – сказала девушка, – нас учили, что ложь – это грех. Даже не представляю, найдется ли в аду достаточно жаркий угол для вас, когда вы покинете сей бренный мир, сударь.

– Предпочитаю в данный момент не задумываться о будущем, благодарю вас, – отвечал Банкрофт. – Но позвольте, мисс Мэнган. Разве этот мир не был бы ужасен и разве обходительность и галантность не погибли бы бесславно, если бы все мы неустанно говорили лишь то, что есть на самом деле?

Патриция улыбнулась, но собеседник так и не увидел выражения ее лица, поскольку девушка продолжала сидеть, отвернувшись.

– Что ж, по крайней мере мне, кажется, удалось заставить вас замолчать, – сказал Банкрофт. – Только представьте себе это, моя маленькая птичка: «Мадам, вы начисто лишены тех форм, которые, как правило, присущи женскому полу. Шелка и муслин выглядят тускло, когда они висят на вашей фигуре. При взгляде на вас человека пронизывает боль, которая лишь усиливается, когда вы открываете рот и начинаете говорить. Мадам, не угодно ли вам потанцевать со мной?» Или же: «Мадам, не соблаговолите ли сбросить ваши одежды и прыгнуть ко мне в постель? Мне кажется, вы созданы природой специально, чтобы удовлетворить мою похоть». Ну как? Мог бы я, по-вашему, получить место на небесах и золотую арфу в руки, если бы вот так откровенно разговаривал с дамами?

– О нет, полнейшее отсутствие такта, несомненно, лишило бы вас возможности совершать все прочие прегрешения, – наконец отозвалась она. – Просто ни одна женщина не подпустила бы вас к себе на расстояние меньше пяти миль. Так что, вполне вероятно, вскоре вы обнаружили бы, что ведете совершенно безупречное существование, сударь.

– Уф! – восхитился он.

Патриция больше не могла сдерживаться. Правда, ей все еще хотелось оказаться за тысячу миль отсюда, но он ведь уже был тут… Она чувствовала по его голосу, что он сидит совсем рядом. Наконец она повернула голову, прижавшись к коленям другой щекой, и уперла в собеседника внимательный взгляд. Банкрофт был в темном плаще, без шляпы. Он возлежал рядом на траве, опершись на локоть, и открыто улыбался. Вдруг она поняла, что именно приводило ее в такое состояние – вот эта самая улыбка. Ведь уже давно ей никто не улыбался!

– Маленькая птичка, – сказал Банкрофт, – твои глаза слишком велики для твоего лица.

– Я должна поблагодарить вас за такую откровенность? – осведомилась Патриция.

– Если хочешь, – улыбнулся он. – Кстати, меня только что осенило, а у вас здесь, случайно, не назначено свидание? А то, может, где-нибудь поблизости, в кустах прячется крепкий нетерпеливый парень, который только и ждет, пока я уйду?

– О, да тут, наверное, их с полдюжины, – отвечала девушка. – Ну да ничего. Придут завтра. Видите ли, все дело в моих глазах. От них мужчины так и умирают десятками.

– Миссис Пибоди выбирает для вас супруга, – проговорил Банкрофт. – Еще не выбрала?

В его голосе Патриция почувствовала насмешку.

– О да, – сказала она, – это владелец фермы, – и добавила, нарочно налегая на прилагательное:

– процветающей фермы.

– Неужели? – Сорвав травинку, он прикусил ее зубами. – Наверное, румяный, толстый, лет шестидесяти от роду?

– Он хорош собой, строен и лишь на два года старше меня, – возразила девушка.

Банкрофт лениво улыбнулся.

– И сколько же это будет? – уточнил он. – Двадцать три? Двадцать четыре? И уже хозяин процветающей фермы? Да он, наверное, настоящий работяга! Или везунчик.

– Его отец рано умер, – пояснила Патриция, – и все оставил сыну.

– О, – усмехнулся Банкрофт, – берегитесь, маленькая птичка. Я слышал, что даже в самом прохладном уголке ада не так уж приятно.

– Но вы этого никогда не узнаете, не так ли? – ответила она. – Ведь вы собираетесь превратиться в праведника и потратить оставшееся время на всякие полезные вещи, такие как игра на арфе!

Он снова усмехнулся и совсем улегся на траву, лишь поддерживая голову рукой. Другой рукой он тронул плечо девушки, провел ладонью до ее локтя и ниже, к запястью. Заключив его в плотное кольцо своих пальцев, так чтобы в любое время оторвать руку Патриции от ее колен и прижать к траве, Банкрофт закрыл глаза и произнес:

– Я устал. Только не говорите мне, что вы знаете причину, маленькая птичка, и что я сам виноват. Однажды, когда вы выйдете замуж за своего молодого бравого фермера – за своего процветающего фермера, – вы узнаете, что такая усталость стоит бессонной ночи. Поговорите со мной. Расскажите о своей жизни в доме отца-священника. Мне кажется, вы были счастливы там. Не так ли?

– Да, – кивнула девушка, – да.

Мужчина открыл глаза и повернул голову, чтобы посмотреть на нее.

– Расскажите мне об этом, – попросил он. – Поведайте обо всех тех грешниках, которых вы вернули в лоно церкви. Я уверен, их было немало. Сначала вы, должно быть, журили их своим острым язычком, и они сопротивлялись, а потом вы бросали на них единственный взгляд вот этих слишком больших печальных глаз, и все их сопротивление сразу же таяло. Признайтесь же, именно так вы с ними поступали?

– Разумеется, – отвечала Патриция, – каждое воскресное утро перед службой все папины прихожане обязаны были один за другим пройти через церковный двор мимо меня и посмотреть в мои глаза в течение тридцати секунд – не меньше. После этого в церкви только и слышалось, что стоны кающихся грешников.

Он усмехнулся, пожал ее руку и мягко попросил:

– Скажите, кем была Патриция Мэнган, прежде чем она приехала сюда?

– Она была единственным обожаемым чадом двух сорокалетних супругов, которых Господь вознаградил за терпение и добродетель, подарив им ребенка, которого уже не ждали. Во всяком случае, именно так они всегда говорили. До рождения дочери они прожили вместе почти двадцать лет. Отец даже сравнивал себя и свою супругу с библейскими Авраамом и Сарой. Патриция много играла в детстве и сама по себе, в своем воображении, и с другими деревенскими детишками. Потом вместе со всеми девочка пошла в школу, где классным наставником был ее отец-священник. Но и тогда уже приходилось помогать матери по дому, а отцу – в церкви. Ей никогда не случалось предаваться безделью.

И она ни разу не задумывалась о своем счастье, пока однажды все не рухнуло. До тех пор ей просто не приходило в голову, что жизнь ее подобна идиллии. И даже если приходилось о чем-то таком задумываться, то неизменно казалось, что это нормальное, полное трудов и лишенное лишних тревог существование. Но задумывалась Патриция редко. Она просто жила. И вот, когда ей исполнилось семнадцать, в Испании убили Патрика…

– Кто такой Патрик?

Патриция даже не замечала, что рассказывает вслух, а Банкрофт лежит рядом и внимательно слушает ее.

– Патрик был младшим сыном одного джентльмена, который жил в маленьком имении недалеко от деревни. Молодой офицер, он ушел на войну и был убит в первой же битве. Патрик был ее детской любовью и отвечал ей взаимностью. Они собирались пожениться после того, как он вернется домой настоящим героем. В своей наивности она даже не думала о том, что он может и не вернуться.

Но смерть очень быстро научила ее считаться с собой. Меньше чем через год от лихорадки скончалась мама, а еще год спустя простудился и умер отец. И вот совсем еще недавно ей казалось, что у нее есть все, абсолютно все, чтобы вечно жить в любви и довольстве, к которым она так привыкла, и вдруг не осталось ровно ничего. Впрочем, конечно, это не правда. Она не должна жаловаться. Ведь у ее отца была сестра, которая в свое время весьма удачно вышла замуж за мистера Пибоди, преуспевающего джентльмена. И бедной девушке предложили место в их доме.

– Маленькая птичка, – прервал Банкрофт, снова пожимая ей руку и поднося к своим губам, – прости меня. Жизнь часто поступает с нами крайне несправедливо, не так ли?

– Только не со мной, – солгала Патриция. – Ведь многим женщинам, попавшим в нужду, приходится торговать своим телом, сударь. Мне же не пришлось падать столь низко.

– Ну да, и к тому же можно надеяться на блестящее будущее с этим толстым фермером, – кивнул он. – Поговорим теперь о будущем. Что бы могло сделать вашу жизнь по-настоящему счастливой?

– Муж и дом. Ласковый и добрый человек. Хороший друг и надежный спутник жизни. Красивая внешность или социальное положение, невероятная физическая сила или ум для меня не важны. Нужно лишь, чтобы это был простой, честный и постоянный мужчина.

– Значит, шалопай не годится? – задумчиво спросил Банкрофт.

– Ну нет, шалопай, конечно, не подойдет. Нужно, чтобы на человека можно было положиться. И еще, чтобы у нас был свой собственный дом… Не обязательно большой или помпезный, тем более роскошно обставленный. Просто чтобы можно было назвать его своим, чтобы при нем были сад с цветами, огород с грядками и, возможно, задний двор с выводком цыплят. О, и еще, конечно, собаки и кошки. И чтобы в нем играли мои дети. Если получится, двое или даже больше. Одиночество не слишком благоприятно для ребенка, даже если есть любящие родители и множество друзей-сверстников, с которыми можно играть. Если только это возможно, у ребенка непременно должны быть братья и сестры. Я бы хотела нянчить младенцев. Своих собственных младенцев.

И это действительно было все, чего она желала. Патриция отнюдь не мечтала о жизни, полной приключений и тревог, она стремилась лишь к умиротворению. Она бы хотела также, чтобы муж ее жил долго, и чтобы он пережил ее саму, и чтобы ей не довелось потерять своих детей во младенчестве, как это часто случается.

Не бог весть какие мечты, но они были так же недостижимы, как солнце и звезды. Патриция уже давно договорила и молчала. К чему бередить свое сердце? Ведь все равно это было неосуществимо. Тетка вряд ли согласилась бы ее отпустить. Ведь так удобно иметь бесплатную прислугу. И потом, чтобы выйти замуж, нужно приданое. Или хотя бы красота. Возможно, если покинуть Холли-Хаус и попытаться найти себе работу… Но в качестве кого? Гувернантки? Экономки? Компаньонки богатой леди? Но она уже и так компаньонка. Притом ни одно из этих мест, даже если бы Патриции удалось подыскать себе такое, не имея ни опыта, ни рекомендаций, не помогло бы ей найти себе мужа.

Ах, если бы Патрик не мечтал стать героем! Но это уже в далеком прошлом. Он стал солдатом, он ушел на войну, и он был убит. Какой теперь смысл перебирать все эти «если бы»?

«А мистер Банкрофт, между тем, заснул», – вдруг поняла девушка. Пальцы на ее запястье расслабились, дыхание мужчины стало глубоким и ровным. Голова его была по-прежнему повернута в ее сторону.

Ах, до чего же он красив! Патриция, не смущаясь, могла разглядывать его чудесные черты, мысленно расчесывать эти густые темные волосы… А Патрик был блондином…

Складки плаща скрывали фигуру Банкрофта, но девушка знала, что он, как и герой ее юности, строен и мускулист, что широкий торс изящно сужается к талии. Одну ногу Банкрофт согнул в колене, и она торчала из-под плаща наружу. Сквозь облегающую ткань штанины и тонкую кожу высокого сапога различимы были рельефные мускулы этой ноги. Несмотря на всю страсть к женщинам, которая, подумалось Патриции, должна была свести почти всю его жизнь к постели, Банкрофт, очевидно, немало внимания уделял поддержанию физической формы.