Подари мне все рассветы

— С Беатрис ты чувствуешь то же самое? — Она снова открыла глаза и встретилась с ним взглядом. — С ней ты получаешь такое же удовольствие?

— Угомонись, Жуана, — сказал он. — Помолчи. — Он снова опустился на нее всем весом, подсунул ладони под ягодицы, чтобы ей не было слишком жестко на земле, и ускорил темп.

Она чуть с ума не сошла, дожидаясь, когда он кончит. Будь ее воля, она бы вообще никогда его не отпустила. Но он не позволял ей получать ее удовольствие. И когда она наконец почувствовала приближение кульминации по некоторым признакам, о которых узнала прошлой ночью, ей показалось, что он специально перестал погружаться очень глубоко, не позволяя ей, несмотря на все ее усилия, затянуть его в самый центр ее существа.

Так что она, кажется, проиграла. И он знал это. Где уж ей конкурировать с его опытом! Он играл с ней, как с противником, в победе над которым был абсолютно уверен. Она не могла победить его даже в той обреченной на поражение битве, которую вела с ним раньше. Не могла она играть с ним в игры, где просчитывался каждый ход, когда ее тело жаждало любви.

— Давай, Жуана, — шепнул он ей на ухо. Он мог с тем же успехом говорить с ней по-гречески — она его не поняла. Но поняла язык его тела. Он двигался медленнее, проникал глубже и вдруг погрузился так глубоко, что она, вскрикнув, забыла обо всем на свете.

Потом она лежала на спине и глядела на стволы и ветви деревьев. Вечерний ветерок холодил обнаженную кожу. Ее щека лежала совсем рядом с его плечом, от которого исходило тепло. Оно притягивало ее как магнит. Наконец она, не выдержав, потерлась о него щекой. И все сразу же встало на свои места. Она снова была способна мыслить.

— Спасибо, Роберт. Ты и впрямь был великолепен.

— Зачем, объясни мне, тебе потребовалось вспоминать о Беатрис? Или тебе совсем неведомы элементарные приличия? И как насчет твоих многочисленных любовников? Не оказался ли я хуже их?

— Значительно лучше, Роберт, — заверила она, закрывая глаза. — Ты во всем превзошел их. Думаю, после тебя я и смотреть на них не захочу.

— Ну что ж, Леру и все прочие, помимо наслаждения в постели, могут обеспечить тебе богатство и роскошную жизнь, Жуана. Я не думаю, что ты будешь долго тосковать по мне.

— Я никогда больше не тоскую, — возразила она. — Со мной такое чувство случилось один раз, когда я еще не научилась справляться с жизнью.

— Неужели такое время было? — спросил он.

— Окружающие обычно смеются над любовью между детьми. Называют ее щенячьей любовью, как будто она и не любовь вовсе, а скорее повод для насмешек. А я уверена, что это и есть самая настоящая, единственная любовь. Она чиста и невинна и захватывает человека всего, без остатка. Я никогда не решилась бы преуменьшать силу такой любви.

Он взглянул на нее. Взгляд ее был устремлен куда-то вдаль.

— Он был очень красив, — сказала она. — Ему было семнадцать лет, но мне, пятнадцатилетней, он казался совершенно взрослым человеком. Он был первый мужчина, с которым я танцевала, первый мужчина, с которым я поцеловалась. Он первым прикоснулся ко мне. — На ее лице появилась мечтательная улыбка. — Он прикоснулся к моей груди, и мне было безумно приятно, хотя я чувствовала себя грешницей. Я любила в нем все, и любила страстно. Я говорю о том, другом Роберте… Я поклялась тогда, что буду любить его вечно, что ни за кого, кроме него, не выйду замуж.

— И все же, — сказал он, немного помолчав, — ты любила многих других и замуж вышла за другого.

— Мой брак был совершен по политическим соображениям. И я никогда никого не любила так, как любила Роберта. — «Кроме тебя», — подумала она и, уткнувшись лицом в его плечо, закрыла глаза. — Мои встречи с ним продолжались всего несколько дней, пока отец не застукал нас и не увез меня оттуда. Видишь ли, Роберт был для меня неподходящей партией. Но я долго тосковала по нему. Ты считаешь, что в пятнадцатилетнем возрасте тосковать глупо, не так ли?

— Да, — согласился он. — Глупо.

— Ошибаешься, совсем не глупо. Мой Роберт был единственным, что было прекрасного в моей жизни. Но он умер. Когда папа хотел увезти меня во Францию, я не пожелала ехать. Думаю, он догадывался о причине. Поэтому он сказал мне то, чего в противном случае не стал бы говорить: мой Роберт умер от оспы через шесть недель после того, как мы расстались.

— Вот как? — помедлив, вымолвил он.

— Я думала, что тоже умру. Не глупо ли? Не глупо ли, что молодые люди думают, что можно умереть от разбитого сердца? И я уехала с папой во Францию, где поняла, что красива и привлекательна. И я научилась держать мужчин на расстоянии, чтобы, не дай Бог, не испытать снова такой боли. Любовь причиняет боль, Роберт.

— Да, — согласился он.

— Жалею лишь, что я поверила тому, что наговорил о нем мой отец. Он оболгал его. Поразмыслив, я поняла, что мой Роберт никогда не стал бы хвастать перед слугами победой надо мной и не назвал бы меня французской сучкой. Ты мог бы назвать меня так, Роберт, но он — никогда. Он был джентльменом, несмотря на то, что был незаконнорожденным. А я зло высмеяла его, потому что по моим чувствам был нанесен сокрушительный удар. Думаю, что я обидела его. Когда я уходила, в глазах его была обида.

Она услышала, как он судорожно глотнул.

— Вот видишь? — Она улыбнулась. — Когда-то и мне были свойственны человеческие чувства, Роберт. Я любила. Ты, наверное, думал, что я не способна любить, не так ли? Хотя, конечно, в то время мне было всего пятнадцать лет. Щенячья любовь. Не то чтобы что-нибудь настоящее. Так, забава. Но ты мне его напомнил. Не странно ли? Он был высоким худощавым мальчиком. И очень нежным. Ему была ненавистна мысль о том, что придется убивать, а его отец собирался купить ему офицерский патент. Ничего общего с тобой. И все же ты мне его напомнил. Возможно, став зрелым мужчиной, он был бы похож на тебя. А может быть, и нет. Но я все равно уже никогда ничего не узнаю.

Ей не хотелось двигаться. Она погрузилась в глубокую печаль, как будто время вернулось на одиннадцать лет назад.

— Ну вот, — сказала она, смахивая слезу, — воспоминания заставили меня плакать. Вот умора!

Он неожиданно сел и обхватил колени руками. Она была растерянна, одинока и напугана нахлынувшими на нее чувствами. Обычно она не позволяла себе показывать свою уязвимость.

— Тут нет ничего смешного, — сказал он. — Человеку свойственно время от времени грустить, вспоминая невинные радости детских и юношеских лет. И горевать об их утрате. Я не вижу ничего глупого в твоей истории, Жуана.

Он словно согрел ее своими словами, придал уверенности в себе. И ее любовь к нему стала почти осязаемой. Она вытянула руку и хотела было прикоснуться к нему, но вовремя остановилась. Он мог бы неправильно истолковать ее жест. Подумал бы, что она снова просит доставить ей удовольствие.

— Одевайся, — сказал он и стал натягивать одежду. — Тебе, наверное, не захотелось бы, чтобы тебя застал в таком виде даже твой французский любовник, тем более что с ним едет целая рота солдат.

Жуане показалось, что он не только приказывал ей одеваться, но и дал пощечину, чтобы поторапливалась. Его слова были даже обиднее пощечины. Ее французский любовник? Неужели он такой бесчувственный, что не понимает, что у нее нет никакого любовника, кроме него. Нет, а теперь уже и не может быть.

Очевидно, не понимает. Похоже, что ее вторая любовь принесет ей не меньше горя, чем первая.

— По правде говоря, — сказала она, — меня бы его появление ничуть не смутило, Роберт, потому что я привыкла, что на меня в обнаженном виде глазеют все мужчины, которые испытывают ко мне физическое влечение, хотя, должна признаться, не все вместе, а по одному. Но мне не хотелось бы видеть, как ты за меня краснеешь. Ты позволишь взять мне мой мушкет, если сюда нагрянут Марсель и его люди? На их стороне будет невероятное численное превосходство. Я могла бы убить нескольких, чтобы помочь тебе.

— Даже не мечтай, Жуана.

— Он мне надоел, — возразила Жуана. — К тому же он не такой хороший любовник, как ты, Роберт. Он гораздо хуже. Я убью его вместо тебя, а все его люди бросятся спасаться, поскачут назад в Испанию и сразу же попадут в руки партизан.

— Ложь, — сказал он. — Я хочу выйти на рассвете. Как твоя пятка?

— Болит. Придется стиснуть зубы, чтобы не стонать в дороге. Скажи, Роберт, ты снова будешь обнимать меня обеими руками и закинешь ногу на мои ноги, как делал прошлой ночью?

— Да, — подтвердил он, — ложись.

— Знаешь, Роберт, — сказала она, укладываясь поудобнее, когда он обхватил ее обеими руками и закинул ногу на ее ноги, — мне весьма уютно быть пленницей. Я могу привыкнуть. Как ты думаешь, не назначит ли тебя Артур моим тюремщиком? Послушай, тебе придется позволить мне снова встать.

— Зачем?

— Ты не дал мне пять минут на личные нужды! А мне они требуются.

Он выругался и ослабил хватку.

— Пять! И ни секунды больше.

— Роберт, — усмехнулась она, поднимаясь, — не следовало тебе так говорить. Должен бы уже привыкнуть к тому, что теперь мне придется отсутствовать шесть минут. Плюс еще одну секунду.

Она юркнула в заросли. Как приятно поддразнивать его, думала она, чувствуя себя необычайно счастливой, несмотря на все обстоятельства.

Глава 20

Сначала он даже не понял, что его разбудило. Но что бы там ни было, Жуана тоже проснулась. Она напряженно замерла в его руках, и он, предостерегая, приложил три пальца к ее губам.

— Тс-с! Молчи, — прошептал он ей на ухо.

Он прислушался, но не услышал ни голосов, ни звука шагов или лошадиных копыт.

— Что произошло? — одними губами спросила она. — Землетрясение?

— Взрыв, — сказал он. — Сильный. Довольно далеко отсюда, должно быть, в Алмейде.

— Обстрел?

— Взрыв. Если бы был обстрел, взрывы бы продолжались. Вставай, нам пора идти.

Еще не рассвело. После того как они с Жуаной занимались любовью второй раз, он около часа пролежал без сна, размышляя о ней, о себе, о том, какими они были одиннадцать лет назад и какими стали теперь. Он твердо решил, прежде чем пускаться в путь, взять ее еще раз и потом как можно чаще использовать ради собственного удовольствия, как проститутку, каковой она и была. Проститутка высокого класса, которая не берет денег за свои услуги, но тем не менее все-таки проститутка.

Но теперь нечего и думать о собственном удовольствии. Черт возьми, ну и взрыв был! Даже земля содрогнулась.

Жуана скатывала свое одеяло, умышленно не тронув его, чтобы он скатал его сам. Пусть даже она согласилась быть его партнером по сексу, пока они вместе, но играть роль его женщины она не хотела, подумал он, криво усмехнувшись. И никаких услуг, кроме как в области секса, ему ожидать от Жуаны не приходилось.

Но как чудесно было заниматься с ней любовью, думал он, наклоняясь, чтобы скатать одеяло, и поворачиваясь, чтобы повесить на плечо оружие. Занимаясь с ней сексом, он был вынужден призвать на помощь всю свою силу воли, чтобы не раствориться в эмоциях, не прошептать ей на ухо всякие нежные слова, не обласкать ее всю руками и губами. Вместо этого он старался сосредоточиться на том, чтобы доставить и получить удовольствие.

Ей бы, наверное, очень понравились его ласковые слова, подумал он, расправляя плечи и оглядываясь назад, чтобы убедиться, что она тоже готова. Она была бы рада узнать, что совсем близка к тому, чтобы полностью подчинить его своей воле. К счастью, она никогда ничего не узнает. Он скорее умрет, чем позволит такой женщине завладеть своим сердцем, да и вообще любой женщине, если говорить откровенно.

Хотя в возрасте пятнадцати лет она, кажется, действительно любила его, подумал он, и сердце его смягчилось. Тогда, много лег назад, она сказала ему жестокие слова от обиды, потому что думала, будто он хвастал победой над ней. Потом она поняла, что отец солгал, оговорил Роберта, но она не заподозрила, что он солгал ей также относительно его смерти. Ей сказали, что Роберт умер, чтобы она не тосковала. Однако хватит! Все уже давно прошло, все было в другой жизни.

— Готова? — спросил он. — Как пятка?

— Все в порядке. Я сдвинула вниз ремешок. Я не буду просить идти помедленнее или нести меня на руках. А если мне захочется закричать от боли, я до крови закушу губу.

Она улыбнулась своей озорной улыбкой, от которой у него сердце переворачивалось в груди. Он знал, что она говорит правду. Она обладала безграничной храбростью. Неудивительно, что она была французской шпионкой. Но теперь он убедился, что у нее есть также и французская храбрость. Вчера за целый день она ни разу не пожаловалась ни на жару, ни на пыль, ни на голод. Она ни разу не отстала. Сам того не желая, он восхищался ее выдержкой.

— В таком случае — в путь. — Едва успел он произнести последнее слово, как резко развернул ее к себе и, зажав рот рукой, хрипло шепнул: — Молчи!

Они услышали топот лошадиных копыт. И голоса. Он толкнул Жуану на землю и свалился рядом. По-прежнему зажимая ей рот, он придавил ее ногой. Передернув плечом, он сбросил с себя оружие, которое теперь лежало рядом на земле.

Он не питал ни малейшей надежды на то, что их не заметили. Но в таком случае он по крайней мере прихватит с собой на тот свет двух французов: одного — с помощью выстрела из винтовки, другого — из мушкета. А если повезет, то и еще одного, а может быть, даже двух, с помощью ножа или своей сабли, если будет в состоянии вытащить ее из ножен.

Кто-то выругался по-французски.

— Мы останавливались на привал всего в миле отсюда и даже не подозревали, что здесь есть вода, — сказал тот же голос.

— Ладно, — послышался голос полковника Леру. — Прикажи людям напиться и напоить коней. Даю десять минут. Взрыв, судя по всему, был в Алмейде. Славно бахнуло.

— Ней, наверное, уже в крепости? — спросил первый голос. — Счастливчик. Там есть чем поживиться.

— Вина и женщин — сколько душа пожелает, — усмехнулся полковник. — Передай новость остальным. А мы должны двигаться дальше. Я уверен, что они шли здесь. Возможно, хотели найти убежище в Алмейде.

Первый хохотнул и отправился отдавать приказание. Блейк осторожно вытащил из кармана носовой платок и, приблизив губы к уху Жуаны, прошептал:

— Ни звука и ни движения, или умрешь первая. — Сложив платок, он накрыл им ее рот и крепко завязал концы на затылке. Потом расстегнул ее ремень и, заломив за спину ее руки, надежно стянул их ремнем. Затем он сполз с нее, продолжая придерживать одной ногой. Его несколько озадачило, что она совсем не сопротивлялась.

Край неба на востоке посветлел. Осторожно выглянув из-за кустов, он увидел всадников и лошадей у кромки воды и Леру, все еще в седле, на некотором расстоянии от них. Капитан поднял с земли винтовку, приподнялся на локтях и прицелился в правый висок полковника.

— Было бы разумнее гнаться за ними одному или прихватив с собой одного-двух человек, — сказал полковник Леру. — Разве можно подобраться к ним незаметно при шуме, который поднимает отряд всадников? Терпеть не могу подобные способы ведения войны. В такой местности проклятые партизаны имеют все преимущества.

— Но в перемещении большими отрядами заключается единственная для нас возможность как-то обезопасить себя, — возразил его собеседник. — Напасть на большой отряд они не сразу решатся, полковник. Вы рискуете жизнью, если поедете один.

— Если они хотя бы пальцем прикоснутся к маркизе, — заявил полковник, — они все умрут очень медленной смертью. А англичанин будет мучиться дольше других. Я сдеру с него его военный мундир, а если возникнут вопросы, поклянусь, что на нем мундира не было. А потом я буду дюйм за дюймом спускать с него шкуру.

Блейк, ни на минуту не спускавший глаз с полковника, чувствовал, что Жуана тоже смотрит на него. Она наверняка радовалась тому, что говорил Леру.

— Они, возможно, прячутся где-нибудь поблизости, — сказал собеседник полковника. — Они лучше нас знают страну. И то, что здесь есть вода, им, конечно, известно.

— Здесь негде укрыться, — напомнил полковник, и Блейк положил палец на спусковой крючок. — А их все-таки человек двадцать.

— Если они не разбились на мелкие группы, — заметил его собеседник.

— Когда по их следу идет большой отряд лучших в мире солдат? — презрительно фыркнул полковник. — С их стороны было бы крайне глупо так поступить.

— Или очень умно.

— Время вышло, — подытожил Леру, — пора в путь. Нам нужно продовольствие, а вчера нам встретились всего две фермы. Кроме того, я намерен сегодня взять ее след. И без того прошло слишком много времени, а она такое хрупкое создание.

Его люди отошли от ручья и вскочили в седла, чтобы продолжить путь, а сам он направил своего коня к воде. Дуло винтовки капитана Блейка следовало за полковником. Они полные идиоты, что не обыскали все вокруг, подумал Роберт. Ведь здесь самое подходящее место для привала. Правда, укрыться почти негде. Он понял, что остался в живых — если остался, потому что французы еще не уехали, — исключительно благодаря тому, что полковник Леру решил, будто они с Жуаной и отряд Дуарте Рибейру идут вместе. Конечно, все они не могли бы укрыться на таком пятачке. Он не опускал винтовку до тех пор, пока последний всадник не скрылся за поворотом на крутом противоположном берегу ручья и пока топот копыт не замер вдали. Потом он осторожно положил винтовку и прижался к ней лбом: Из многолетнего солдатского опыта он знал, что холодный пот, учащенное сердцебиение, слабость в коленях и головокружение охватывают человека только после того, как опасность минует. Он знал также, что справиться со слабостью легче всего, если на какое-то время поддаться ей. Он сделал несколько глубоких вдохов.

Быстро светало. Взглянув на Жуану, он без труда разглядел в ее глазах ненависть и ярость. Он освободил от ремня ее связанные за спиной руки, потом развязал платок.

Она набросилась на него, как фурия, колошматя кулаками в грудь, пытаясь добраться до лица и отчаянно пинаясь.

— Мерзавец! — шипела она. — Придурок! Я тебя ненавижу. Жаль, что они не изрешетили тебя пулями! Нет, пусть бы они взяли тебя живьем. Я попросила бы Марселя позволить мне наблюдать, как с тебя спускают шкуру. Я слышала бы твои крики и смеялась над тобой.

Он попытался схватить ее за руки, но она больно пнула его в пах, а потом он едва увернулся от удара коленом.

— Уймись, Жуана! — приказал он. — Ты дерешься не по правилам, ведь я не могу ответить тебе.

— Однако связать мне за спиной руки и заткнуть кляпом рот ты мог, — сказала она и, подняв голову, попыталась укусить его за руку, которой он держал ее за запястье. — Негодяй! Презренный трус! Ну, ударь меня. Не держи! Ударь, если осмелишься! Я хочу драться с тобой!

Он ослабил хватку на запястье и довольно ощутимо шлепнул ее по ноге, которой она пыталась ударить его. Ей наконец удалось вывести его из себя. Возможно, им обоим требовалось сбросить напряжение, в котором они пребывали последние полчаса. Он вскочил на ноги, крепко схватил ее за плечи и поднял. Потом расстегнул портупею и отбросил ее в сторону вместе с ее ножом.

— Если хочешь драться, я к твоим услугам, Жуана, — мрачно сказал он. — Удар за удар. Начинай.

Она стала молотить кулаками его в грудь, а он отнюдь не нежно шлепнул ее по заду. Она ударила его в подбородок. Он ответил пощечиной. Она лягнула его в пах, а он поймал рукой ногу так, что она чуть не потеряла равновесие, и звонко шлепнул ее открытой ладонью.

Она стояла перед ним, тяжело дыша, грудь ее вздымалась, глаза горели. Она отыскивала слабое место, куда можно было нанести удар.

— Хотела бы я хоть на десять минут стать сильной, как мужчина. Я бы не остановилась, пока не вышибла бы из тебя дух. — Ее руки то сжимались в кулаки, то разжимались. — А так драться унизительно, потому что ты не дерешься, а играешь со мной. Ударь же меня как следует, трус ты несчастный!

Взглянув на ее покрасневшую щеку, он неожиданно взял ее за плечи и прижал к себе.

— Могу себе представить, что ты сейчас чувствуешь, Жуана, — сказал он. — Ты была так близка к свободе, а потом вдруг увидела и услышала, как твой шанс галопом унесся от тебя. А теперь успокойся. Что толку злиться?

— Боже мой, — сказала она, прижимаясь лицом к его мундиру. — Он был так близко. Я почти могла прикоснуться к нему. Мой мушкет лежал всего в двух футах. А теперь я, возможно, никогда больше его не увижу. Возможно, я упустила свой шанс.

— Ну полно. Успокойся. — Он погладил ее волосы.

— Успокойся? — возмущенно воскликнула она. — Как я могу успокоиться? Я упустила его, может быть, навсегда. И ты виноват в этом. Все из-за тебя. Я хочу драться с тобой, но ты не дерешься. Хотела бы я быть мужчиной. Вот тогда бы ты пожалел, что родился на свет!

— Конечно, пожалел бы. — И напряжение, и гнев у него уже прошли, и он не смог отказать себе в удовольствии пошутить. — Я был бы в смятении и даже в ужасе, если бы ты была мужчиной, а я бы обнимал тебя и чувствовал то, что чувствую сейчас.

Она все еще тяжело дышала.

— Ты мог бы умереть, — сказала она. — А я была так надежно связана, что не смогла бы и пальцем пошевелить, чтобы помочь тебе или сказать хотя бы слово в твою защиту. А теперь ты только и думаешь о том, чтобы заняться любовью, болван ты этакий!

— Где ты научилась так ругаться, Жуана? Должно быть, разок-другой побывала в грязных трущобах, а?

— Жаль, что не знаю больше, — заявила она. — Мой запас ругательств, к сожалению, маловат. Ты заслуживаешь большего. Ну, если ты не желаешь драться, то займемся любовью. Но я хочу грубого секса. И не смей спрашивать меня, не слишком ли мне жестко на земле. Я хочу сразиться с тобой ради удовольствия.

Кругом шла война, им надо было выполнять приказ. Надо было узнать, что за взрыв они слышали. Неподалеку находился отряд французских солдат, которые их разыскивали и намеревались поймать, чтобы их полковник мог сначала содрать с него мундир, потом спустить шкуру и, наконец, убить. А они были одержимы безумием страсти.

Не прошло и нескольких минут, как он, тяжело дыша и рыча, катался по земле, давая и получая удовольствие и боль в равных долях, занимаясь любовью со своим злейшим врагом. Занимаясь пятый раз за последние сутки и пытаясь убедить себя, что чувства здесь ни при чем, он всего лишь доставляет себе удовольствие.

Интересно, а как она думает?

— Ах, Роберт, — сказала она, лежа на земле, когда все закончилось, — ты делаешь свое дело невероятно хорошо. Я, наверное, вся в синяках — и снаружи, и внутри. Но чувствую себя великолепно.

— Даже гнев прошел? — спросил он.

— Он отыщет меня, — сказала она. — А тем временем ты будешь доставлять мне удовольствие. Я должна помыться. Ты разрешишь мне удалиться на пять минут?

— Я иду с тобой. — Он тоже был не прочь хотя бы искупаться, но, увы, времени было в обрез. Теперь, когда они пойдут по следам своих преследователей, могут возникнуть любые неожиданности.

— Но я собиралась снять одежду, — сказала она, лукаво улыбнувшись. — Я тебя не буду шокировать, Роберт?

Он презрительно фыркнул. Рассмеявшись, она помчалась к ручью. Словно олененок. Быстроногий красивый олененок, у которого нет никаких забот и который находится в полной гармонии с окружающей средой.

Но какая же она необычная женщина, думал он, следуя за ней. Необычная и великолепная. Она одинаково чувствует себя на своем месте и в роли изнеженной, изысканной маркизы дас Минас, и в роли необузданной и приземленной Жуаны Рибейру, как она любит себя называть. Жизни не хватит, чтобы познать ее до конца. А в. его распоряжении всего несколько дней. Ладно. Уж он постарается использовать оставшееся время на полную катушку.

Он нахмурился, уловив, какое направление принимают его мысли.

Вскоре после того как они вышли в путь, послышался грохот пушек. Алмейду, очевидно, подвергли артиллерийскому обстрелу. Когда от крепости их отделяла одна гора, они отчетливо услышали звуки перестрелки.

— Во время сражения стоит такой же грохот? — спросила Жуана, семеня рядом с Блейком. — Кто-то говорил мне, что самое страшное — когда попадаешь под ружейный обстрел.

— Особенно если винтовки нацелены прямо на тебя, а ты не можешь даже шаг в сторону сделать, чтобы не нарушить строй и не дать прорваться вражеской пехоте. Приходится стоять как скала.

— Но в строю с обеих сторон есть люди, которые обеспечивают тебе какую-то защиту. А ты ведь идешь перед строем, не так ли? Ты и твои стрелки? Так идти, должно быть, страшнее всего.

— Нет, — ответил он. — Мы по крайней мере заняты делом. Труднее стоять в бездействии и ждать, пока враг приблизится настолько, что стрельба прекратится и начнется настоящий смертельный бой.

— Какое безумие! — сказала она. — Война — сплошное безумие.

— Тем не менее она необходима. Бесполезно говорить, что мы должны, мол, любить друг друга и научиться жить в мире. Жизнь не такова.

— А иначе было бы скучно, не так ли? — сказала она. — И между нами нынче утром не возникла бы великолепная драка, которой я наслаждалась, хотя то, что ее спровоцировало, удовольствия мне не доставило. Я не выношу, когда меня связывают и затыкают рот кляпом. Случалось ли тебе ударить женщину?

— Нет, — ответил он. — Но не жди от меня извинений, Жуана.

Она фыркнула и снова отстала от него на несколько шагов. Нога у нее болела зверски, но она ни за что не позволила бы себе прихрамывать у него на виду.

Ни полковника Леру, ни его отряда не было видно, хотя они через гребень каждого холма переваливали с большой осторожностью. Французы, судя по всему, помчались прямиком в Алмейду и присоединились к войскам маршала Нея.

— Может быть, он решил, что ты находишься внутри крепости, Жуана, — сказал он. — Он, наверное, собирается спасать тебя.

— Если крепость не сдастся и ее возьмут штурмом, женщин, которые находятся там, сначала изнасилуют, а потом убьют.

— Возможно, Кокс сдаст крепость, — предположил Блейк. — Хотя сомневаюсь. У него репутация большого упрямца.

— И Марсель будет там вместе с остальными. Будет насиловать и отдавать приказания убивать. Ты должен был застрелить его утром, Роберт.

— И к чему бы привел мой поступок? Я бы просто предоставил собственное тело остальным в качестве мишени, чтобы попрактиковаться в стрельбе? — сказал он и подумав, добавил: — Он не тронет женщин, Жуана. Он офицер и обязан поддерживать дисциплину среди своих людей, а не показывать пример дикой жестокости. К тому же у него другая цель. Он разыскивает тебя.

— Да, — согласилась она, вздрогнув всем телом и радуясь тому, что он не заметил ее реакции.

Они осторожно приближались к гребню очередного холма. Грохот стрельбы стал почти оглушающим. Жуане было страшно, но она ни за что на свете не призналась бы в своей слабости. Капитан Блейк протянул не глядя руку и заставил ее лечь на землю. Лежа рядом, она смотрела на картину, открывающуюся с вершины холма. А внизу был кромешный ад.

Долина перед крепостью кишела синими мундирами французов, которые находились вне пределов досягаемости огня с крепостных стен — вернее, того, что от них осталось. Половина города была охвачена пожаром или превращена в дымящиеся руины. Обычный артобстрел таких разрушений причинить не мог. Но ведь что-то произошло. Что-то разбудило их утром, хотя они были так далеко, что ружейной стрельбы не было слышно.

— Черт возьми! — воскликнул вдруг Блейк. — Нас разбудил взрыв главного склада боеприпасов! Должно быть, военные хранили боеприпасы там, куда попал французский снаряд. Знатный фейерверк, наверное, получился!

— Наверняка все погибли, — сказала Жуана, пытаясь разглядеть сквозь бреши в стенах черные руины. — Нет, все-таки кто-то остался в живых и продолжает сражаться. Почему они не сдаются?

— Догадываюсь, что причина в том, что остался в живых Кокс, — предположил Блейк. — Болван, каких свет не видывал. Но им долго не продержаться. Разве что несколько часов — не более. Может быть, день. Не оправдалась надежда Веллингтона, что Алмейда сдержит наступление твоих соотечественников до осенних дней. Август еще не закончился, а дожди начнутся не раньше чем через месяц.

— Думаешь, там были дети? — спросила она. — Или их успели эвакуировать? Там, наверное, погибли дети, Роберт.

Он резко повернул голову и взглянул на нее.

— С тобой все в порядке? — спросил он. — Опусти голову. Не смотри туда.

— Если я не буду смотреть, значит, можно забыть, что там гибнут дети? Я жила как изнеженное тепличное растение, Роберт, и мне никогда не приходилось бывать так близко от смерти.

Она вдруг отползла на четвереньках в сторону, и ее вырвало. Для нее это было унизительно.

— Уйди! — резко сказала Жуана, услышав, что Роберт приближается к ней. — Оставь меня одну.

Он положил ей руку на спину.

— Что здесь особенного? Тут нет ничего стыдного. Каждый солдат, в том числе и я, испытал приступ рвоты, впервые столкнувшись со смертью. Некоторых рвет во время каждого сражения. И нет тут ничего унизительного.

— Просто отвратительно, — сказала она, чувствуя, что лицо ее покрылось холодным потом. — Уйди.

Он уселся на землю на некотором расстоянии от нее и повернулся к ней спиной.

— Ты зря повернулся ко мне спиной, — сказала она. — Откуда тебе знать, может, я брошусь бежать вниз по склону навстречу армии?

— Такая мысль приходила мне в голову, — не стал возражать он, оглядываясь. — Но я думаю, что ты не смогла бы бежать, даже если бы за тобой гнались собаки, Жуана. Покажи-ка мне свою ногу.

— С ней все в порядке. Не суетись, как старая бабка, Роберт.

— Думаю, мне понравилось бы больше, если бы ты снова обозвала меня мерзавцем и болваном. Или даже трусом. И еще евнухом. Кажется, однажды ты даже так меня обозвала? Показывай ногу. — Он осмотрел пятку и поцокал языком. -

Значит, ты все-таки хромала. Я догадывался, но знал, что если скажу хоть слово, ты устроишь скандал.

Ремешок сандалии при ходьбе все время соскакивал на больное место, в результате чего кожа там покраснела и воспалилась. Он вытащил из кармана носовой платок.

— Он чистый, если только ты не плюнула в него сегодня утром, — сказал он, ловко перевязывая ногу, как будто перевязка была для него самым привычным делом. — Не очень помогает, но по крайней мере не будет так больно и не попадет грязь. Возможно, у женщины с фермы, где мы останавливались сегодня поесть, имеется какая-нибудь мазь. Пожалуй, мы сегодня там и заночуем.