Я с трудом встал с постели, прошел в ванную и включил свет. Чувствовал я себя отвратительно. Все тело болело, суставы скрипели при каждом движении, словно у семидесятилетнего старика. А тут еще и желудок заныл. Вот, думаю, только этого не хватало. Потом взял да и выпил таблетку новомодного навигана. Вообще-то грех его ругать – боль он действительно снимает. На скорую руку умылся и почистил зубы. Прихватив с полочки портативную электробритву "Браун" на батарейках – подарок Кати к недавнему дню рождения, – я вернулся в комнату. Пора было одеваться: вынул из шкафа чистую рубашку, натянул брюки и снял со спинки стула наплечную кобуру с "макаровым" и запасными обоймами.

Передернув затвор, я дослал патрон в ствол. Потом вытащил из пистолета обойму. Вынул патроны из железной коробки, которую обычно храню на верхней полке в платяном шкафу, и вставил еще один патрон в обойму. Восьмым. На место того, который уже сидел в стволе. Загнал обойму на место и поставил "макаров" на предохранитель. Итого теперь в моем пистолете было девять патронов вместо стандартных восьми. Тем самым я грубо нарушил инструкцию по обращению с табельным оружием. Но мне было наплевать на инструкцию. Кстати, то же самое проделывали все мои подчиненные перед выездом на любое мало-мальски серьезное дело. Внимания на это я не обращал. Более того, новичков я сам этому учил. Насколько я знаю, так поступает любой профессионал. Работа наша – это тебе не киношные штучки-дрючки. Это там какой-нибудь крутой нью-йоркский коп обязательно, перед тем как вломиться ночью на хазу к спящему гангстеру, демонстративно передернет перед кинокамерой затвор своего полицейского кольта 38-го калибра. А это, кстати, все те же девять миллиметров, то бишь мой "макаров".

А теперь представьте, насколько отчетливо и – главное – характерно звучит в ночной тишине лязг затвора, как бы аккуратно и осторожно ты с ним ни обращался. И какие ответные действия, услышав до боли знакомый звук, предпримет бандюга, у которого патрон-то всегда в стволе, а ствол – всегда под подушкой.

Кстати, подобная немудреная на первый взгляд хитрость пару раз натурально спасла мне жизнь. Спасла, когда времени на досылание патрона просто физически не хватало, потому что счет в игре шел на доли секунды. А ставкой была моя собственная шкура.

Поэтому я еще жив.

А с оружием я не расстаюсь никогда – ни при каких обстоятельствах: ни на работе, ни дома, ни в гостях. Только изредка, когда уезжаю на отдых, оставляю его в сейфе. Без ствола я чувствую себя, как человек, который заявился на званый ужин в одних кальсонах, без брюк.

Ладушки.

Я накинул на плечи свой несколько старомодный, по мнению Кати, но любимый мною летний пиджак. На место преступления я всегда отправляюсь в гражданской одежде. И вообще милицейский мундир по делам службы надеваю крайне редко, зная по собственному опыту, что при виде погон люди настораживаются, замыкаются, и тогда их страшно трудно разговорить. А разговорить надо обязательно, потому что люди эти – либо свидетели преступления, либо пострадавшие. И от них идет информация. А информация, особенно полученная в первые минуты и часы после преступления, в нашей профессии дорогого стоит. До задушевных бесед с преступниками, как правило, дело доходит гораздо позже. Если вообще доходит.

Я отправился на кухню, взял со стола двухлитровый китайский термос и отвинтил крышку. В термосе был кипяток. Катя всегда еще с вечера под завязку наливает термос крутым кипятком. За долгие годы нашей совместной жизни она привыкла, что меня в любой момент могут выдернуть из постели – служба.

Я помял живот: боль практически прошла – навиган все же мощная штука.

Достав из стенного шкафчика банку растворимого "якобса", я сыпанул три с горкой чайные ложки в большую фарфоровую кружку с отвратительным зубастым динозавром на боку. Добавил четыре ложки сахара, плеснул кипятку и медленно, стараясь не обжечься, стал пить. Одновременно я механически водил жужжащей бритвой по щекам, заросшим за ночь жесткой и, к сожалению, седоватой щетиной. И тупо уставился в одну точку, на стену, где висела деревянная разделочная доска с выжженной на ней толстой веселой хохлушкой.

Я уже целиком был там, на Почтамтской, у Михайлишина.

Роса сияла в траве под лучами восходящего солнца. Словно по земле раскинули ковер, шитый бриллиантами. На дне лощины, у самого ручья, еще клубился ночной туман. Свежее летнее утро выдалось спокойным и прохладным после ночной грозы. Замечательной среднерусской природе было глубоко наплевать на то, что произошло там, внизу, у ручья возле улицы Почтамтской, бывшей Подвойского.

Я стоял наверху, у края дороги, с мрачным видом уставившись себе под ноги и сдвинув чуть набекрень старую твидовую кепку. Я ее всегда надеваю на такие вызовы. Удачу она мне приносит, тьфу-тьфу, чтобы не сглазить. Никуда не денешься – я человек суеверный. В нашем деле это не редкость. Только сыскари стараются это не выпячивать – коллеги могут и засмеять. Тот же Боря Ефремов всегда, когда на задержание едет, тишком ото всех старый, еще советский пятак в карман кладет. На удачу. Все всё знают, но делают вид, что не замечают. Про мою кепку тоже, небось, знают. Но при мне про нее – ни слова. Субординацию соблюдают. И на том спасибо.

Рядом со мной стоял старший лейтенант Михайлишин. Я тоже молчал, облокотившись на крыло дежурной машины – мощного американского джипа "гранд чероки" с разноцветными полицейскими мигалками на крыше. Джип был окрашен, тем не менее, в традиционные милицейские сине-белые цвета. На нем меня и привезли к лощине.

Неподалеку от меня, у самого края дороги скучали у рафика "Скорой помощи" двое санитаров в несвежих халатах. Рафик привез судмедэксперта Вардунаса. Его по моей личной просьбе вызвонил из дома Ефремов. Хорошо, что Вардунас сам приехал. А то прислали бы из больницы какого-нибудь зеленого интерна, который в убийствах – ни ухом ни рылом. А доктора Вардунаса я знаю сто лет: он мой ровесник, опыта ему не занимать, и в таких, как эта, ситуациях я всегда прошу приехать именно его. Сейчас он осторожно, чтобы не затоптать следы, копался внизу с трупом. Рядом со "скорой помощью" стояла красная "четверка" участкового Михайлишина и второй милицейский джип – на нем прикатила дежурная опергруппа: оперативник Саша Поливалов из моего отдела, эксперт-криминалист, он же райотдельский фотограф, Коля Бабочкин и дежурный следователь, которому минут через десять предстоит составление протокола и осмотр места преступления. Но пока все они, кроме Вардунаса и Коли, которые уже работали внизу, стояли поодаль и негромко переговаривались, время от времени незаметно поглядывая в мою сторону. Тут же покуривали водители обоих джипов. Все ждали кинолога с собакой.

Коля – парень с опытом, умный, дров не наломает, и поэтому, чтобы не терять времени, я сразу же запустил его к ручью. Чтобы он уже начал все отснимать, пока доктор там жмура осматривает. Поэтому сейчас темный прогал над ручьем озарялся частыми холодными всполохами фотовспышки.

На краю лощины маячили еще двое молодых патрульных с АК-74: сохраняли, так сказать, в неприкосновенности место преступления. Хотя вокруг, кроме наших, не было ни души.

Кинолога с собакой где-то носила нелегкая, и я дико бесился. Но – делать нечего – приходилось, копя злобу, дожидаться, пока он соизволит пожаловать. Вечная история – наш небольшой питомник служебных собак находится не в самом райотделе, а на другом конце города, и ждать приезда собаки иногда приходится черт знает сколько. Вот дежурная опергруппа – та мухой принеслась на место преступления: знали, что я тоже туда нагряну. А теперь и я, и мои люди теряли драгоценное время, ждали, пока псина не пройдет по месту убийства – глядишь, и возьмет след. Тогда нам, считай, крупно повезло. Но в это я мало верил. Чудес на свете не бывает.

Я сплюнул, повернулся и посмотрел на свое отражение в идеально лаковом покрытии капота джипа. И слегка поморщился. Джип, конечно, был что надо. И мне нравился. А вот выражение моего лица мне не понравилось.

И еще мне не нравится миллионер Гуртовой.

Не нравится просто так, без видимых причин. Просто по определению, потому что он – миллионер. А значит – хитрый сукин сын. И ведь именно этот хитрый сукин сын, он же гражданин Виктор Иванович Гуртовой, подарил в начале этого лета восемь этих полицейских "джипов" нашему алпатовскому ОВД, которые заменили старые, раздолбанные до невероятности уазики.

Кроме того Гуртовой презентовал нам четыре десятка суперсовременных портативных японских раций, компьютеры с лазерными принтерами и еще кучу разнообразной оргтехники – факсы, ксероксы и прочие полезные штучки. Плюс к этому он напрямую закупил в Штатах и передал райотделу новейшее оборудование для нашей криминалистической лаборатории. И за свой счет капитально отремонтировал здание милиции. Так что теперь алпатовский райотдел внутренних дел оборудован и обеспечен не хуже, а то и получше многих столичных. За это я лично ручаюсь.

Естественно, это влетело ему в копеечку: общая сумма расходов Гуртового на модернизацию нашей милиции привела в почтительное содрогание местных ворюг-чиновников, не говоря уже о простых обывателях. Казалось, какой смысл Гуртовому афишировать эти дорогостоящие подношения – нынче миллионеры предпочитают держаться в тени. Но Гуртовой, по моему личному мнению, не совсем вписывается в понятие "современный миллионер".

Он и вручал эти подарки публично – в местном Дворце культуры. А принимал их начальник нашего ОВД, подполковник Виталий Александрович Прохоров (мой бывший однокашник, который, кстати, и уговорил меня перейти на работу в Алпатово). Крутая была церемония, Дворец культуры ломился, народ толпился в проходах и на ступенях здания, благо на дворе стоял июнь и все двери Дворца были распахнуты настежь. Подарки были переданы с ба-альшой помпой, в присутствии телевизионщиков практически всех московских телекомпаний и многочисленных корреспондентов московских и областных газет самых разных направлений.

В общем, ажиотаж был колоссальный.

Кстати, отвечая на вопрос нагловатой московской репортерши из модного молодежного брехунца – а зачем ему это все, собственно говоря, надо, – Гуртовой высказался коротко и ясно:

– Я хочу, чтобы милиция в моем родном городе соответствовала времени, в котором мы живем.

Так и заявил, сукин сын, "в моем", хотя, насколько мне известно, сам Гуртовой не из коренных алпатовцев. Он прожил здесь всего восемь лет из своих неполных сорока. И то не сейчас, а гораздо раньше, когда был воспитанником в алпатовском детдоме – вплоть до своего совершеннолетия. И вот теперь, чуть ли не двадцать лет спустя, предприниматель Виктор Иванович Гуртовой, когда-то среди воспитанников детского дома более известный по кличке Виктоша, вернулся в наш городок. Который, как он заявил в интервью, с полным основанием считает своей настоящей родиной. Вернулся, чтобы, как он сообщил во всеуслышание, уже не уезжать никогда.

Правда, про детдом он корреспондентам не говорил, потому что человек он отнюдь не сентиментальный. Это ему в плюс. Потому что я считаю излишние проявления сентиментальности и всяких подобных соплей признаком скрытого садизма либо душевной слабости. А слабому человеку нечего делать в бизнесе, тем более в бизнесе по-российски.

О том, что Гуртовой – воспитанник местного детского дома, за исключением корреспондентов знают, пожалуй, все жители Алпатова. И гордятся тем, что Виктоша вернулся в родные места. Гуртовой из тех, кого называют "новыми русскими". По слухам и по моим оперативным данным, он отнюдь не рублевый миллионер. Доказательств тому полным-полно. Хотя бы то, что в конце прошлого года он всеми правдами и не правдами сумел приобрести контрольный пакет акций стремительно катящегося к банкротству машиностроительного завода – единственного более или менее крупного промышленного предприятия, кормившего испокон века многие семьи алпатовцев. В невероятно короткие сроки сукин сын Виктоша умудрился провести реконструкцию и расширил производство. Теперь завод работает на полную катушку, обеспечивая страну качественными лицензионными кондиционерами, а алпатовцев – невероятно высокими, даже по столичным меркам, заработками. Народ, естественно, радуется. Завидует, но радуется. На этом наш миллионер не остановился – энергии у него хоть отбавляй. Он и дальше расширяет производство, а недавно модернизировал две городские бензоколонки, и вот сейчас собирается строить небольшую птицефабрику и первый в нашем городке супермаркет.

Нет, вы представляете – супермаркет в нашей деревне, мать его!

Еще он взял в аренду на сорок девять лет старую барскую усадьбу, где еще не так давно находился детдом. Тот самый детдом, в котором прошли его детство и юность. Взял вместе с прилегающим парком. Отремонтировал здание, привел в идеальный порядок сад и парк. И сейчас в бывшем детдоме заканчиваются отделочные работы и завозится обстановка – мебель там всякая, пальмы, ковры. Я его заведение еще не навещал. А надо будет. Потому что все это предназначено отнюдь не для нового детского дома – Гуртовой реалист и прагматик: он хочет превратить некогда ветхое и полузаброшенное здание в суперпрестижный загородный пансионат и закрытый деловой клуб.

И чует мое сердце, у него получится!

Последние недели две, по моим данным, он дневал и ночевал у себя в усадьбе, одним своим присутствием подгоняя и так изо всех сил старающихся рабочих и прорабов генподрядчика – московского совместного предприятия.

Таких же жуликов, как и он сам.

В общем, Гуртовой постепенно становится подлинным хозяином Алпатова, и все это прекрасно понимают. Я – тоже. Впрочем, большинство алпатовцев такое положение дел более чем устраивает – никуда не денешься: он создает рабочие места, капиталист сраный.

Вопрос, откуда у Гуртового такие огромные средства, – никого особенно не волнует. Хотя слухов ходит много. Говорят, что он нажил их в Москве на экспорте нефти и на торговле иномарками. В общем, всякое болтают. Но я-то хорошо знаю, откуда у Гуртового деньги. С небольшим, но весьма занимательным досье на Виктошу мне любезно позволил ознакомиться один мой старинный московский друган, коллега из ФСБ. Увы, теперь я четко знаю: Гуртовой никогда не сидел и с областными и московскими бандитами вроде бы не якшался. По крайней мере, напрямую. Он чист как ангел. Только крылышек не хватает для полноты картины. Раньше у его многочисленных контор были крыши, а сейчас он настолько развернулся, что ему бандиты до фени. У него своя мощная служба безопасности. К тому же у меня есть ощущение, что его оберегает и сама ФСБ. Но это – вне пределов моей компетенции. Пока Гуртовой по моей епархии не проходит, мне на его дела наплевать. Тем более что и местное начальство, а с недавних пор и милиция хотя и негласно, но на его стороне. Что-что, но Гуртовой явно не дурак и прекрасно знал, зачем заново оснащает наш ОВД.

Хитер бобер, в общем.

Мысль об этом окончательно вывела меня из себя. Я посмотрел на своих бойцов: в лощине Коля все еще возился с фотоаппаратом. Я шепотом выругался.

В кустах весело защебетала какая-то пичужка. Небо было безоблачным, солнце весело поднималось над верхушками деревьев – день обещал быть жарким.

Я отвернулся и стал преувеличенно внимательно рассматривать старый след протектора, сохранившийся на обочине дороги. Глядел я на него так, словно это был след ноги преступника. Меня мучили поганые предчувствия.

К тому же опять заныло под ложечкой и изжога подкатила. Знакомые ощущения: незалеченный гастрит, который рано или поздно – я это знал – перейдет в язву желудка. Конечно, надо было с утра пить не навиган и тем более не кофе, а махнуть стакан теплого молока. Или съесть тарелку овсянки, как обычно заставляет меня делать Катя. Но что теперь говорить. К тому же овсянку я на дух не переношу.

Сразу по приезде на место преступления я быстро, но тщательно осмотрел берег ручья и тропинку, ведущую наверх. Ходил молча, ни на кого не обращая внимания. Осмотрел я и то, что еще несколько часов тому назад было Иваном Пахомовичем Пахомовым, – бывший егерь, затем пенсионер, шестидесяти семи лет, несудимый, состоял, вдовец и так далее, – а теперь называлось коротко: "труп гражданина Пахомова". Все сведения об убитом мне сразу же по приезде четко и ясно изложил Михайлишин. Вид лежащего в ручье почти обезглавленного, синюшного трупа не прибавил мне хорошего настроения. Бесцельно, на взгляд неискушенного зрителя, побродив еще немного вокруг места преступления, я поднялся к машинам. Ничего особенного возле трупа я не обнаружил. И поэтому стал ждать: вдруг ребята что-нибудь нароют. Сейчас дело было за судмедэкспертом и собакой. Которой по-прежнему не было. Но я понимал, что на собаку надежды маловато: если и были какие следы, то их смыл ночной проливной дождь. А может быть, и не смыл.

Вот такие дела.

Все это тоже не радовало. Не попадем мы сразу в цвет, как пить дать, не попадем.

Возле меня давно топтался Михайлишин – он подошел сразу, как я вылез из лощины. Но я делал вид, что в упор его не вижу. Старший лейтенант был "пустой". Это я понял с первого же взгляда, как только выскочил из джипа и увидел на обочине его пришибленную фигуру. Парень коротко доложил мне обстановку. Но к сказанному по телефону ничего существенного кроме биографических данных покойного он добавить не мог. Если бы что-то новенькое обнаружилось, то Михайлишин давно бы сказал. Это же его участок. Да уж, Михайлишин постарался бы ничего не упустить. Но участковый был "пустой". И обсуждать с ним вероятные версии было бессмысленно. Надо сначала спокойно обмозговать ситуацию. Тем более что, как я уже говорил, собаки до сих пор не было.

Именно поэтому я не остался возле трупа, а поднялся к машинам и теперь вот размышлял, машинально переминаясь с ноги на ногу и уставившись на след протектора. И, естественно, молчал. А что тут скажешь? В этом году по району совершено пятое убийство. И все пять – не в академпоселке, а в райцентре. Три – обычные бытовухи по пьяному делу, и ребята из моего отдела быстро и без особых усилий раскрыли их по горячим следам. Убийцами, как и следовало ожидать, оказались местные. С четвертым пока не получалось. И, судя по странным обстоятельствам убийства, как-то: отсутствие явных мотивов и орудия преступления (жертва была застрелена из ТТ, гильзы остались на месте убийства, но пистолета так и не нашли), – быть ему "висяком", то бишь оставаться нераскрытым – слишком мало данных, а следовательно, и надежды на то, что мы найдем убийцу. Который, судя по всему, был залетным. И скрылся без следа. Потому что пристрелили (четыре пули в грудь легли на редкость кучно) приехавшего в охотхозяйство на кабана одного московского функционера-демократа. Чрезвычайно шустрого и активного, если судить по публикациям.

Пристрелили голубя прямо на охоте, он и "Хайль Гайдар" вякнуть не успел. Невелика шишка, но все равно убийство зависло. Дело взяла под контроль область. Потому как прихлопнули не Бог весть какую, но шишку. И мне время от времени устраивали головомойку по поводу этого "висяка". Как вспомню – на душе муторно.

И теперь новое – зверское убийство. Прав Михайлишин: не похоже оно ни на что. Хотя бы по способу убийства. По крайней мере, я ни с чем подобным не сталкивался. Он тоже. Но он – просто участковый, а я – сыщик. Разные весовые категории. Но не в этом дело: все когда-нибудь бывает в первый раз. И не стоит по этому поводу метать икру. Мой участковый, молодчик, старался не метать. Так что, следуя этому золотому правилу, старший лейтенант Антон Михайлишин тихонько стоял рядом со мной и вроде как спокойно смотрел на копошившихся в лощине Колю и доктора Вардунаса.

Я покосился на старлея. Крепкие нервы у парня. Не зря я его хочу забрать к себе. Единственное, что выдавало его волнение, – это моторика, как любит выражаться наш высокоученый доктор. То есть жесты. Со времени моего приезда Михайлишин уже дважды снимал форменную фуражку и приглаживал и без того аккуратно причесанные короткие темно-русые волосы. Я его понимаю: он чувствовал себя не в своей тарелке – убийство, а тем более такое вот, нечеловечески жестокое, для академпоселка – событие экстраординарное. Да еще не где-нибудь, а на его участке. Первое в этом году убийство на его территории, поэтому старлей явно чувствовал себя виноватым. Хотя какая может быть вина – убийство всегда происходит неожиданно.

Слышу – Михайлишин тихонько вздохнул. Потом он быстро посмотрел на меня: ждал от начальства указаний. Но начальство мрачно молчало. И поэтому Михайлишин тоже не произносил ни слова, время от времени искоса поглядывая на меня с высоты своего роста – участковый был под метр девяносто. Здоровый парень, накачанный. Насколько я знаю, он давно и серьезно занимается карате. Лицо у Михайлишина загорелое, крупно вылепленное. Гладко выбритое. Интересно, когда это он успел? Наверняка с вечера брился – сегодня утром у него времени не было. Хорошее лицо, подвижное. Но сейчас оно ничего не выражало и казалось даже безмятежным. Но я-то видел: светло-серые глаза старшего лейтенанта были прищурены и в них – по крайней мере для меня – легко читалось скрытое напряжение. И на лбу у него выступили мелкие капельки пота. А ведь было еще не жарко.

Я полез в карман плаща и вытащил пачку "Мальборо". Достал сигарету и прикурил от почти невидимого в утреннем свете огонька "зиппо".

Надо было с чего-то начинать.